Кремлёвское дело (част... [Telman Gdlyan,Nikolay Ivanov]

ПРИГЛАШЕНИЕ К ХАРАКИРИ
Как арестовывали Лукьянова
«Генеральный прокурор РСФСР Степанков сообщил, что при попытке ареста покончил жизнь самоубийством бывший министр внутренних дел СССР Б. Пуго…»
«Известия», 23 августа 1991 г .
«Как стало известно, вечером 24 августа покончил жизнь самоубийством советник Президента СССР, маршал С. Ф. Ахромеев».
«Невское время», 27 августа 1991 г .
«Вчера в пять утра с балкона своей квартиры на пятом этаже роскошного дома в Плотниковом переулке выбросился управляющий делами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина. По словам сотрудника прокуратуры Ленинского района Москвы, Н. Е. Кручина оставил предсмертную записку, в которой заявляет, что жизнь прожил честно и преступником себя не считает, а также заверяет Михаила Сергеевича Горбачёва в своей преданности».
«Комсомольская правда» 27 августа 1991 г .
«В минувшее воскресенье добровольно ушёл из жизни ещё один из бывших партбоссов. Из окна своей комнаты, расположенной на восьмом этаже, выбросился работавший некогда управляющим делами ЦК КПСС Георгий Павлов[1]. Никакой предсмертной записки в кабинете обнаружено не было».
«Би-Би-Си», 7 октября 1991 г .
«Таким же, становящимся традиционным образом, ушёл из жизни Дмитрий Лисоволик, сотрудник международного отдела ЦК КПСС».
«Смена», 1 ноября 1991 г .
В праздничной симфонии победившей демократии зловещим диссонансом зазвучала послепутчевая хроника расчётов с жизнью высокопоставленных чиновников со Старой площади. Странные обстоятельства самоубийства породили волну слухов и домыслов, попыток докопаться до истинных причин, требований провести объективное расследование. А никакой сенсации просто-напросто нет. Разве миллионы людей не стали свидетелями того, как доводили до самоубийства бывшего главу союзного парламента Лукьянова, создавая ему самые благоприятные возможности для принятия «мужественного решения»? Вспомним прямую телетрансляцию сессии Верховного Совета СССР 28 августа 1991 г .
12 час. 40 мин. На трибуне Генеральный прокурор СССР Трубин. Он обращается к сессии с просьбой дать согласие на привлечение к уголовной ответственности и арест народного депутата СССР Лукьянова, поскольку следствие уже располагает достаточно серьёзными доказательствами его участия в заговоре ГКЧП.
360 голосами при 2 «против» и 28 воздержавшихся парламент даёт такое согласие. Самого Лукьянова в зале нет, поэтому у присутствующих в зале депутатов и у телезрителей создалось впечатление, что бывший глава парламента уже арестован.
18 час. 30 мин. Депутат Белозерцев сообщает, что Лукьянов находится в своём кабинете и по монитору следит за ходом сессии. Председатель Совета Союза Иван Лаптев обещает во всём разобраться и покидает зал заседаний. По возвращению он информирует депутатов, что к Лукьянову уже прибыли следователи.
Как же развивались события дальше? Об этом впоследствии рассказал сам Лукьянов и его близкие. Оказалось, что следователи нанесли всего лишь визит вежливости. Подтвердив, что он подозревается в причастности к путчу, следователи заверяют, что арестовывать его никто не собирается и можно отправляться домой. «Зачем? – искренне недоумевает Анатолий Иванович. – Арестуйте меня прямо сейчас, здесь». Но следователей уже и след простыл. Никто не препятствует поездке Лукьянова на подмосковную дачу, где он прямо говорит своим близким, что его хотят довести до самоубийства, но он такого удовольствия никому не доставит. Об этом же без обиняков заявила жена Лукьянова в телевизионном интервью несколько дней спустя.
Как профессионалы, наблюдая за перипетиями ареста Лукьянова, мы лишний раз убедились, что начала действовать давнишняя схема «приглашения к харакири» разработанная некогда в тиши цековских кабинетов. Бывший многие годы хозяином одного из таких кабинетов Лукьянов на сей раз угодил в тенета коварной схемы, но решительно отказался стать её покорным заложником. Уж кто-кто, а он прекрасно знал, как нужно действовать в тех случаях, когда необходимо спрятать грязные концы в воду, заткнуть рот свидетелю, убрать с дороги соучастника преступления, который слишком много знает. В этом плане политическая мафия отличается от заурядной воровской шайки разве только одним. Уголовники убирают неугодных свидетелей без затей, а крёстные отцы со Старой площади разработали для этих целей оригинальную изуверскую систему, характерные приёмы и методы которой мы хорошо изучили, расследуя уголовное дело о коррупции в высших эшелонах партийно-государственной власти.

Выстрел на улице Лопатина
Утром 15 августа 1984 года выстрелом в голову из пистолета системы «Браунинг» покончил с собой бывший министр внутренних дел Узбекистана Эргашев. Констатировав этот факт, местная прокуратура поспешила прекратить уголовное дело «за отсутствием события преступления», хотя подлинные мотивы самоубийства следствием установлены не были. Предсмертная записка Эргашева была написана по-узбекски. Приводим её перевод:
«Я абсолютно одинокий человек, сын бедняка, оклеветан Рашидовым и его шайкой. Мелкумов – КГБ, Яхъяев Х., Архангельский Г. В. и их люди на побегушках Алимов Музафар, Таджиханов Убайдулла очень крупные деньги израсходовали, чтобы оклеветать меня. К этому присоединился зам. министра МВД СССР Лежепеков – близкий друг Мелкумова и Мельник – начальник УК МВД СССР.
Я честный член КПСС, марксист-ленинец, умер.
Да здравствует КПСС, марксизм-ленинизм!
Да здравствует советский народ!
Дети, вы по строительству коммунизма работайте добросовестно и никогда не сталкивайтесь с клеветой. Хадича, душенька, постоянно будь здорова. По отношению к детям будь настоящей матерью, они тоже будут к тебе заботливы. Что такое клевета и её последствия испытываю с 1976 г .6 и она надоела.
15.08.1984 г. Кудрат.
Хадича, родители, родственники, дети, невестка, сваты, зятья очень хорошие, хотелось бы видеть их, но не смог достичь этого желания. Я перед вами в большом долгу. Вы меня за это простите. Я никому не должен, ещё раз говорю, что честный человек и был оклеветан. Без чьей-либо помощи я продвинулся до такой должности сам как одинокий советский гражданин.
Кудрат».
Складывается впечатление, что перед нами отстаивающий свою честь коммунист, очередная жертва интриг рашидовской мафии, Гордый и несломленный. Так ли это? Давайте познакомимся с выдержкой из другого документа, который так же, как и предсмертная записка Эргашева, публикуется впервые.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
1 декабря 1987 г. г. Москва
Следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР старший советник юстиции Н. В. Иванов, рассмотрев материалы Уголовного дела № 18/58115-83,
УСТАНОВИЛ:
Общие застойные явления в стране способствовали резкому нарастанию негативных тенденций в 70-х – начале 80-х годов в Узбекской ССР.
Бывшим первым секретарём ЦК КП Узбекистана Рашидовым Ш. Р. и его ближайшим окружением насаждался командно-административный стиль руководства, культ личности первого лица, обстановка парадности и благодушия, допускались массовые нарушения принципов подбора и расстановки кадров, обман государства. Протекционизм, землячество, семейственность, угодничество, зажим критики, очковтирательство и другие негативные явления приводили к распространению взяточничества среди должностных лиц различных уровней и рангов.
Развитие негативных тенденций в республике в обстановке вседозволенности, безнаказанности и круговой поруки существенно отразилось и на деятельности МВД УзССР и его органов на местах , где в 70-х годах началось разложение части руководящих кадров.
В результате этого не выполнялись надлежащим образом функции МВД по борьбе с преступностью, наносился серьёзный ущерб государственным и общественным интересам, охраняемым законом правам и интересам граждан.
Положение усугублялось и отсутствием контроля за деятельностью органов внутренних дел республики со стороны МВД СССР, руководство которого в лице министра Щёлокова Н. А. и его заместителя Чурбанова Ю. М. не только попустительствовало разложению кадров, но и само вовлекло их в коррупцию.
В этих условиях руководство республики и руководство МВД СССР было заинтересовано в том, чтобы на посту министра внутренних дел УзССР находились лично им преданные и послушные руководители, которые бы безоговорочно выполняли их указания и охраняли от разоблачения существующую негативную обстановку и преступные связи.
Не случайно 5 июля 1979 года на пост министра внутренних дел Узбекской ССР выдвинут Эргашев Кудрат, 1932 года рождения. Ранее, с 27 мая 1971 года по январь 1976 года и 6 мая 1978 года по 5 июля 1979 года он являлся начальником УВД Кашкадарьинского облисполкома, а с 5 января 1976 года по 6 мая 1978 года – начальником УВД Наманганского облисполкома. Работая в этих областях и используя своё ответственное положение в корыстных целях, Эргашев систематически получал взятки от подчинённых ему по службе и зависимых лиц. Зная многие годы о преступной деятельности бывшего первого секретаря Кашкадарьинского обкома КП Узбекистана Гаипова Р. Г., Эргашев не только не препятствовал этому, но стоял на страже его личных интересов, путём оказания услуг и угодничества добивался его покровительства. Пользуясь огромной поддержкой Рашидова Ш. Р., Гаипов рекомендовал ему своего ставленника, а в свою очередь, кандидатура угодливого и безынициативного Эргашева устраивала руководство МВД СССР. Это и определило выдвижение интеллектуально ограниченного, некомпетентного, льстивого к руководству, но грубого с подчинёнными, беспринципного и алчного человека на пост министра внутренних дел УзССР. Не соответствуя занимаемой должности по своим деловым, политическим и личным качествам, не имея даже высшего юридического образования, Эргашев, тем не менее, находился на этом посту до 30 июня 1983 года и, исходя из своих корыстных побуждений, использовал данные ему полномочия в целях извлечения личных выгод и обогащения. Пользуясь за счёт угодничества и дачи взяток покровительством заместителя министра внутренних дел СССР Чурбанова Ю. М., Эргашев тщательно оберегал от разоблачения преступную деятельность своего руководства в республике и в Москве, а те, в свою очередь, не препятствовали Эргашеву самому обирать своих подчинённых. Будучи призванным в силу своих служебных обязанностей вести борьбу с преступностью, Эргашев сам вовлекал подчинённых во взяточничество, возглавил преступную группу в системе МВД УзССР».
Далее перечислены многочисленные факты получения Эргашевым крупных взяток от директора Наманганской Птицефабрики О. Араповой, начальников Бухарского УВД А. Дустова и М. Норова, их заместителя Ш. Рахимова, начальников ОБХСС и ГАИ того же УВД А. Музаффарова и Т. Очилова, начальника ОБХСС Кашкадарьинского УВД X. Худайбердиева, начальника ГАИ Ташкентского УВД А. Мадаминова и других лиц, излагаются доказательства, подтверждающие достоверность этих криминальных эпизодов.
«После возбуждения дела, – отмечается в постановлении, – уже в начальной стадии его расследования стала проявляться причастность Эргашева к выявленной группе взяточников, в связи с чем приказ министра внутренних дел СССР №222 л/с от 30.06.1983 г. Эргашев был уволен из органов внутренних дел по статье 67 п. «б», и ему была установлена пенсия.
Однако Эргашев продолжал оставаться членом ЦК КП Узбекистана и депутатом Верховного Совета УзССР, в связи с чем в июне 1984 года следственные органы проинформировали эти инстанции о преступной деятельности Эргашева, он был отозван из депутатов Верховного Совета УзССР избирателями Айкиранского избирательного округа № 291 Наманганской области.
Понимая, что после лишения депутатской неприкосновенности последует привлечение к уголовной ответственности за взяточничество, и опасаясь этого, 15 августа 1984 г. около 7 часов утра по месту своего жительства во дворе дома № 28 по улице Г. Лопатина в г. Ташкенте Эргашев покончил жизнь самоубийством, произведя один выстрел в голову из пистолета. Как практический работник правоохранительных органов, Эргашев понимал все отрицательные последствия привлечения к уголовной ответственности и не желал их наступления. По мнению следствия, на решение Эргашева покончить жизнь самоубийством повлияла прежде всего боязнь ответственности за многочисленные тяжкие преступления и неотвратимость наказания за их совершение, о чём свидетельствовали произведённые в период 11-13 августа 1984 года аресты не менее влиятельных в республике лиц, таких как бывший первый секретарь Бухарского обкома КП Узбекистана Каримов А. К. и директор Папского агропромышленного объединения Наманганской области Адылов А., оба члена ЦК КП Узбекистана и бывшие депутаты Верховного Совета СССР и Узбекской ССР».
Преданному марксизму-ленинизму 52-летнему генерал-лейтенанту грешно было обижаться на Рашидова, которому, обязанный своей карьерой, он по-холопски верно служил. Даже когда над проштрафившимся министром сгустились тучи, замаячила тень разоблачения и его пришлось освобождать от занимаемой должности, Рашидов не оставил соучастника в беде. Эргашева с почётом отправили на пенсию и наградили медалью «За доблестный труд», а местным правоохранительным органам было запрещено заниматься расследованием его деятельности.
Заметая следы и пытаясь дезориентировать следствие, эксминистр в своём предсмертном послании винит во всех грехах Рашидова – крёстного отца мафии и своего благодетеля. А к «шайке Рашидова», помимо работников местного и союзного МВД, ЦК КП Узбекистана, которые, якобы, за деньги организовали клеветническую компанию против него, Эргашев причисляет и председателя республиканского КГБ Мелкумова. Того самого, который в 1983 году за активную борьбу с коррупцией был смещён Рашидовым с занимаемого поста.
Понятно, почему местная прокуратура при расследовании обстоятельств смерти Эргашева не усердствовала в выяснении мотивов самоубийства. Ведь соучастников не на шутку всполошила возможность его ареста. Он слишком много знал и немало мог рассказать следствию. Прорабатывался даже план физического уничтожения Эргашева как потенциального источника информации. Вместе с тем, привлечь к уголовной ответственности бывшего министра, члена ЦК и депутата Верховного Совета Узбекистана без согласия партийных органов было невозможно, поэтому в штабе мафии – республиканском ЦК нам всячески противодействовали. Эргашева вовсе и не собирались выводить из состава ЦК или лишать депутатской неприкосновенности, а все наши ходатайства ложились «под сукно». Когда же нам удалось заручиться поддержкой в Москве, то и тогда вместо дачи согласия Президиумом Верховного Совета Узбекистана на привлечение депутата Эргашева к уголовной ответственности, как это обычно происходило, была организована долгая процедура отзыва его избирателями. Случай редчайший в практике.
В начале августа 1984 года оперативные службы КГБ занялись, наконец, Эргашевым, организовали наружное наблюдение, прослушивание телефонных разговоров. И выяснилось немало интересного. По мере того, как кольцо вокруг Эргашева сжималось, он в поисках поддержки заметался от одного покровителя к другому. Но друзья-мафиози советовали лишь одно: во имя дела, семьи, сохранения капиталов принять «мужественное решение» – уйти из жизни. Был зафиксирован и ряд телефонных разговоров на эту тему. Но Эргашев не решался пойти на крайний шаг, ещё на что-то надеялся. Попытки организовать покушение на жизнь Гдляна срывались, поскольку мы уже контролировали ситуацию. Тогда Эргашев кинулся к Адылову, надеясь на возможность его группировки. Но 11 августа 1984 года был арестован Каримов, а вслед за ним 13 августа – Адылов. У нас была санкция и на арест Эргашева, о чём друзья из ЦК опять-таки услужливо предупредили эксминистра.
А тот всё медлил. Может всё-таки не напрасно? Потому что помимо утечки информации о некоторых действиях следствия стали наблюдаться и другие странные вещи. Санкционировав заключение Эргашева под стражу, заместитель Генерального прокурора СССР Сорока запретил реализацию ареста до его особых указаний. И день за днём отменял начало операции, ничего при этом не объясняя, хотя мы постоянно предупреждали своего начальника, что Эргашева склоняют к самоубийству. Было очевидно, что за бывшего министра вступились мощные силы и в Москве. После переговоров со столицей создавалось впечатление, что возможное самоубийство Эргашева не только не пугает, но и даже устраивает кое-кого.
14 августа Сорока распорядился произвести арест Эргашева лишь после того, как его исключат из КПСС, на этом, дескать, настаивают партийные органы. В тот же день первый заместитель министра внутренних дел УзССР Давыдов позвонил Эргашеву и пригласил его на партсобрание для исключения из партии. Вскоре был зафиксирован ещё один звонок: замзавотделом административных органов ЦК КП Узбекистана, предупреждая Эргашева об аресте, вновь напомнил, что у него не осталось иного выхода, как только принять «мужское решение».
Трудно сказать, сколь долго продолжалось бы ещё последовательное доведение Эргашева до самоубийства, будь он покрепче. Но он, наконец, сломался.
Усманходжаев, Осетров и другие крёстные отцы не только облегчённо вздохнули, но и принялись наперегонки «стучать» в ЦК КПСС и другие инстанции: дескать, совсем распоясались московские следователи, житья не дают бедным руководящим работникам, своими незаконными методами доводят их даже до самоубийства. Вот, мол, и Эргашев в своём предсмертном послании утверждает, что невиновен, поэтому республиканская прокуратура начала следствие, разберёмся обстоятельно, как группа Гдляна довела Эргашева до самоубийства, подробно потом доложим.
Конечно, при этом никто даже не упомянул о том, что мы вообще не соприкасались с Эргашевым, даже ни разу не вызывали его на допрос. Лихо сработали партийные мафиози, убив сразу двух зайцев: московскую следственную группу скомпрометировали, и дело по факту самоубийства Эргашева взяли в свои руки. С таким решением местной прокуратуры был вынужден согласиться Генеральный прокурор страны.
Как и следовало ожидать, проводилось это расследование из рук вон плохо, дело передавалось от одного следователя к другому. В итоге ни единого слова о попытках доведения человека до самоубийства и причинах его сказано не было. Но самое любопытное даже не в результатах расследования, предугадать которое было совсем несложно. Первые лица республики и партийные функционеры самых высоких уровней наперебой взялись преподносить самоубийство Эргашева как мужественный поступок настоящего мужчины. Как бы в назидание кому-то они начали разглагольствовать о том, как должен поступать коммунист: позаботился о семье, сохранил капиталы, сам ни в чём не покаялся и никого не выдал. Причём пропаганда эта велась безо всякого камуфляжа настолько открыто, что даже в беседах со следователями работники ЦК без тени смущения высказывались в таком вот духе.
В соответствии с действующим законодательством уголовное дело в отношении умершего подлежит прекращению, но не освобождает от ответственности его соучастников. Поэтому приговором Верховного суда УзССР от 13 мая 1986 года А. Дустов, А. Музаффаров, А. Очилов, Ш. Рахимов были осуждены за дачу взяток Эргашеву на общую сумму 212 280 руб. Фамилия покойного министра продолжала звучать на различных судебных процессах и в дальнейшем, поскольку в деле № 18/58115-83 выявлялись всё новые эпизоды его взяточничества на сотни тысяч рублей. Заместители министра Т. Кахраманов и П. Бегельман, начальники УВД С. Саттаров, X. Норбутаев, Д. Джамалов, М. Норов, Я. Махамаджанов и другие, сообщая о своей преступной деятельности, упоминали и факты вручения ими крупных взяток Эргашеву, рассказывали, как он вовлекал их в преступную деятельность, подстрекал к даче взяток и союзным руководителям.
Так, в октябре 1982 года Джамалов, Норбутаев, Махамаджанов вручили взятки Чурбанову прямо в кабинете Эргашева и в его присутствии. Министр вызывал подчинённых одного за другим в свой кабинет, где они и передавали деньги подвыпившему зятю Генерального секретаря ЦК КПСС. Довольные удалялись. Ещё бы, такой большой человек, а не побрезговал, взял! Кстати, это редчайший случай в криминальной практике, ибо вручение взяток – действие интимное, творимое с глазу на глаз, без свидетелей. Обстоятельство это, лишний раз свидетельствующее о нравах советской номенклатуры, подтверждает, кроме всего прочего, и тот факт, что Эргашев имел влияние на Чурбанова, изуверски впутывал его в мафиозную паутину. Эргашев неоднократно и сам вручал деньги своему благодетелю.
Все перечисленные эпизоды вменены в обвинение соучастникам Эргашева, подробно изложены в постановлении, с выдержками из которого читатель уже знаком. Иное решение по этим криминальным фактам принято в отношении покойного министра: «Несмотря на полное изобличение, уголовное дело в отношении Эргашева, в действиях которого содержится состав преступления, предусмотренных ст.ст. 152 ч. 2, 153 ч. 2 УК УзССР и ст.ст. 173 ч. 2, 174 ч. 2 УК РСФСР, подлежит прекращению ввиду его смерти на основании п. 8 ст. 5 УПК РСФСР».
Что же, Закон есть Закон. И по этому поводу нечего добавить, кроме, разве что, одной детали. Генерал Норбутаев, многие годы проработавший под началом Эргашева в Кашкадарьинской области, помимо собственных капиталов выдал ещё и 338 тысяч рублей, которые в своё время ему передал на хранение Эргашев. По нашим сведениям, капиталы покойного министра составляли около 10 миллионов рублей, и основными хранителями этих богатств были члены семьи и близкие родственники. Сослуживцам, знакомым, как показывает практика, передаются на хранение лишь крохи. Выдача Норбутаевым мизерной части этих накоплений лишь подтверждает наш вывод.
Так вот ушёл от следствия министр-взяточник, а вместе с ним и его миллионы. Нет, вовсе не случайно мафия предпринимала такие отчаянные усилия, чтобы вывести Эргашева из игры. Совсем иной смысл в связи с этим приобретают его слова, обращённые к близким: «Дети, вы по строительству коммунизма работайте добросовестно и никогда не сталкивайтесь с клеветой». Своему клану Эргашев «коммунизм» построил, детям предстояло закрепить эти «завоевания» и избежать разоблачения…

Трагедия в больничной палате
Через три месяца после самоубийства генерал-лейтенанта Эргашева за тысячи километров от Ташкента прозвучал ещё один выстрел. В парадном мундире генерала армии рухнул навзничь бывший министр внутренних дел СССР Щёлоков. Чванливого и самолюбивого министра почти два года демонстративно подводили к этому финалу: вывели из состава ЦК КПСС, лишили депутатского мандата, генеральского звания, правительственных наград. Вместо привлечения его к уголовной ответственности и взятия под стражу, а все основания для этого имелись, чередой шли допросы в Главной военной прокуратуре. Щёлоков даже выдал в возмещение причинённого ущерба несколько сот тысяч рублей. От него отвернулись те, кто был обязан ему карьерой, благополучием. Щёлоков понимал, чего все хотят от него, но держался, пока мог. Но любому терпению приходит конец. И в ноябре 1984 года на подмосковной даче Щёлоков выстрелил в себя из охотничьего ружья к нескрываемой радости тех, о ком он очень многое мог бы рассказать.
При изучении большинства трагических эпизодов выяснялось, что партийно-мафиозные структуры вмешивались в расследование и всеми способами пытались устранить наиболее опасные звенья возможных разоблачений. Расширялась география самоубийств. Это были жертвы как андроповского наступления на организованную преступность, так и корректировки этой политики коррумпированной властью.
Продолжали уходить из жизни и функционеры в Узбекистане. Печальный жребий выпал и Давыдову, тому самому, который в августе 1984 года по команде местного ЦК приглашал Эргашева на собрание в МВД для исключения его из партии. Давыдов прошёл многолетнюю практику в аппарате ЦК КП Узбекистана, был вторым секретарём Наманганского обкома партии, а в 1968 году его назначили первым заместителем министра внутренних дел УзССР. Почти 17 лет бессменно прибывал Давыдов на этом посту, благополучно пересидев трёх министров. Но в последние годы осторожный и изворотливый Давыдов стал всё чаще оставлять следы. В ходе следствия выявились многочисленные факты получения им взяток от подчинённых и зависимых лиц. Вслед за Эргашевым встал вопрос о привлечении к уголовной ответственности и его.
Поскольку Давыдов не обладал депутатским иммунитетом, а оснований для привлечения его к уголовной ответственности было в достатке, в марте 1985 года мы представили все собранные доказательства своему руководству и предложили санкционировать арест, в котором нам сразу же было отказано. Заместитель Генерального прокурора Сорока прочитал пространную лекцию о том, что существует практика, в соответствии с которой действующий генерал милиции, замминистра может быть привлечён к ответственности лишь после согласования с партийными органами и только тогда, когда будет уволен со службы в МВД. Наши возражения, что подобная процедура не основана на требованиях закона, никакого действия не возымели. Тогда, напомнив своему начальнику обстоятельства самоубийства Эргашева, к которым Сорока имел самое непосредственное отношение, мы стали настаивать, чтобы отказ в санкции на арест Давыдова и свои незаконные указания он изложил письменно. Но не тут-то было. Кому охота творимое беззаконие оформлять документально! А посему Сорока попросту выставил нас из кабинета, потребовав выполнять его устные распоряжения.
Обжаловать произвол было некому: в подобных случаях, как мы уже убедились, Генеральный прокурор Рекунков принял бы сторону Сороки. С тяжёлым сердцем, уже предчувствуя беду, мы были вынуждены выполнять эти указания. Подготовили информацию в отношении Давыдова в МВД СССР и ЦК КП Узбекистана. Вновь дрогнула мафиозная паутина, затрещали телефонные аппараты, начались переговоры за плотно закрытыми дверями.
Деятели из республиканского ЦК тут же подробнейшим образом проинформировали товарища по партии, что он «засветился» по уголовному делу. С их подачи не менее странные вещи стали происходить и в МВД СССР. Вместо незамедлительного отстранения генерала-мздоимца от занимаемой должности началась волокита, после чего Давыдова убедили самому подать рапорт об увольнении «по болезни». 15 апреля 1985 года он подал такой рапорт, а 24 апреля был помещён в центральный госпиталь МВД УзССР для обследования состояния здоровья. И лишь с 11 мая 1985 года приказом МВД СССР N 152 Давыдов был уволен из органов внутренних дел по ст. 67 п. «б» – по болезни.
Уж теперь, казалось бы, мы должны были получить санкцию на арест Давыдова, ведь все незаконные требования Сороки выполнены. Как бы не так! Им были выдвинуты новые условия: вот когда Давыдов выпишется из госпиталя и будет решён вопрос об исключении его из КПСС, тогда, дескать, и будет дана санкция на арест. Как и в случае с Эргашевым всё повторилось, словно в дурном сне.
Не увенчались успехом и попытки договориться с оперативными службами КГБ об организации наблюдения за Давыдовым. Шли первые месяцы так называемой перестройки, и руководство КГБ в очередной раз заняло выжидательную позицию, дескать, надо разобраться, куда подуют новые ветры. Нам намекнули, что если бы с такой просьбой к ним обратился Генеральный прокурор СССР – другое дело. Но сегодня прокуратура вовсе не горела желанием проявлять активность. Следствие оказалось в цейтноте.
Если в случае с Эргашевым мы знали каждый его шаг, пользуясь оперативной информацией, и видели, как его толкачи на самоубийство, убеждая в принятии «мужественного решения», то в ситуации с Давыдовым отсутствовала даже такая информация. Было лишь известно, что 15 мая Давыдова уведомили об увольнении, что партком готовит партсобрание в МВД для исключения коммуниста Давыдова из рядов КПСС, о чём он, конечно же, прекрасно знал. 16 мая Давыдов сам звонил из госпиталя в управление кадров МВД УзССР и уточнял мотивы и формулировку увольнения.
Утром 17 мая 1985 года медперсонал обнаружил в одноместной палате № 80 на кровати труп Давыдова с огнестрельным повреждением в правой височной области головы и зажатым в правой руке пистолетом. Труп был обложен вокруг головы четырьмя подушками, накрыт сверху двумя одеялами и халатом. На постели обнаружены три стреляные гильзы и одна пуля калибра 5,45 мм . Две аналогичные пули позднее были извлечены из трупа Давыдова. В обойме пистолета находилось пять патронов. В палате в шкафу висел костюм покойного, где в правом внутреннем кармане пиджака обнаружены две записки.
Одна записка на двух листах адресована первому секретарю ЦК КП Узбекистана Усманходжаеву и Министру внутренних дел УзССР Ибрагимову. Приводим её текст без сокращения:
«Глубокоуважаемый Инамжон Бузрукович!
Товарищ министр, Ниматжан Ибрагимович!
Ухожу из жизни из-за неизлечимой, как я уверен, болезни, полученной на предприятии Миисредмаша, и тяжёлой душевной депрессии. За всю трудовую жизнь не имел взысканий, ничем себя не запятнал. Горько и обидно, что неожиданное предложение идти на пенсию сделано в столь бесцеремонной и даже грубой форме, хотя я сам собирался подать рапорт осенью.
Сейчас, по-моему, стало легче оболгать ответственного работника, чем когда-либо. Запачкают грязью и говорят – отмывайся, а нет… И мне кажется, кто-то хочет оклеветать меня, взвалить на меня грехи бывших руководителей, очернить безупречную работу в МВД в течение 16,5 лет.
Ухожу честным работником органов МВД, коммунистом, генералом, отцом. Прошу позаботиться о семье, моих кристально чистых тружениках – маме, жене, детях, им будет очень тяжело.
Спасибо партии и правительству за всё.
Давыдов (подпись)
Дополнение:
Сегодня получил сообщение. Приказом по МВД СССР от 11 мая с.г. я уволен на пенсию без права ношения формы. Я считаю это бесчестьем для генерала, заслуженного работника МВД СССР и заслуженного инженера УзССР. Никто не переговорил со мной, не высказал каких-либо обвинений или претензий. Неужели сейчас такая слепая и фанатичная вера каким-нибудь клеветникам?! Неужели вот так, походя, можно жестоко оскорбить члена КПСС с 33-летним стажем, генерала?! Не могу ничего понять, сердце – сплошная кровавая рана, веры в справедливость нет!
Я вынужден сам принять крайнюю меру к сохранению своей чести и достоинства. А перед этим – не лгут!
Последняя просьба – достойно похороните.
Давыдов (подпись)
16 мая 1985 г .»
Иначе объясняются мотивы самоубийства в записке Давыдова к семье. Здесь уже ни слова о его преследованиях, клевете. Что это: двойная бухгалтерия даже перед смертью? Впрочем, сравните сами:
«Милые мои, дорогие Женя, мама, Саша, Света, Серёжа и все родные!
Знаю, болен неизлечимой болезнью, я считаю – болезнью крови, так как к вечеру она становится какой-то болезненной, возникает давление и сильная боль в голове. Уже ряд лет РОЭ крови доходит до 35! (Сейчас – 36!). Мочекаменная болезнь и пиелонефрит доставляют страдания. Постоянные кровотечения из прямой кишки наводят на мысль о её раке. Левое ухо полностью оглохло. Начались приступы мерцательной аритмии. Считаю, что все эти болезни – в какой-то мере расплата за работу на атомном предприятии…
Чувствую себя плохо. Не хочу быть в тягость всем, прозябать неизлечимым. Ухожу из жизни честным коммунистом, генералом. Позаботьтесь, пожалуйста, Серёжа и все о маме – ей будет очень тяжело.
Милые мои, Вы должны быть крепкими, жить дружно.
Простите, прощайте.
Жора».
А дальше всё повторилось, как и в случае с самоубийством Эргашева. Поскольку творческая фантазия у партийных аппаратчиков весьма скудная, усманходжаевские прихлебатели разыграли очередной спектакль по уже известному сценарию. В Кремль понеслись вопли о следователях, которые не дают спокойно работать по перестройке общества, компрометируют руководящие органы республики, незаконно преследуют честных работников. Вот и Давыдов, которого мы, мол, знаем как принципиального, честного коммуниста. Нет оснований ему не верить. А он в предсмертной записке утверждает, что стал жертвой клеветы, преследований, возмущён этим произволом, но и перед смертью благодарит за всё партию и правительство. Эти следователи постоянно терзали его допросами, издевались, вот он и не выдержал. Республиканская прокуратура начала расследование обстоятельств самоубийства Давыдова, необходимо во всём тщательно разобраться…
Никто даже не обратил внимание на то, что в своём предсмертном послании Давыдов сам отрицает какие-либо беседы и допросы в связи с уголовным делом: «Никто не переговорил со мной, не высказал каких-либо обвинений или претензий». И никто не задался вопросом, почему в записке семье он объясняет самоубийство лишь состоянием здоровья, а в записке Усманходжаеву – клеветой в его адрес? Одним словом, всё происходило по старой схеме: и следственную группу скомпрометировали, лишили её важного источника информации, и дело по самоубийству Давыдова сохранили в местной прокуратуре, под своим контролем.
Правда, на сей раз Прокуратура УзССР действовала более оперативно. Уже 20 июня 1985 года расследование было завершено и его результаты изложены в постановлении о прекращении уголовного дела. Приведём некоторые выводы из этого документа:
«…Две рукописные записки, обнаруженные в правом кармане пиджака Давыдова, согласно заключению судебно-почерковедческой экспертизы, выполнены Давыдовым.
По заключению судебно-медицинской экспертизы, смерть Давыдова относится к категории насильственной и наступила от множественных огнестрельных пулевых ранений головы с повреждением костей черепа и вещества головного мозга. Учитывая расположение и направление раневого канала, тяжесть повреждений, можно предполагать, что первые два выстрела произведены в одно входное отверстие, имеют два разных раневых канала и не смертельны, третий выстрел был произведён в верхнее входное отверстие и его раневой канал проходит, повреждая стволовую часть головного мозга, и является смертельным. Учитывая локализацию входных отверстий, доступность для нанесения собственной рукой, несмертельный характер первых двух выстрелов экспертная комиссия полагает, что Давыдов мог сам в себя произвести три выстрела.
Согласно заключению судебной-баллистической экспертизы пистолет ПСМ № МС 0334Е исправен и к стрельбе пригоден. Три гильзы и пули калибра 5,45 мм выстрелены из пистолета ПСМ № МС 0334Е.
Судебно-дактилоскопическая экспертиза пришла к выводу, что след пальца руки на спусковом крючке пистолета ПСМ № МС 0334 Е оставлен большим пальцем правой руки, а на левой стороне рукоятки оставлен безымянным пальцем правой руки Давыдова…
При осмотре палаты № 80, где находился труп Давыдова, обнаружена книга А. П. Чехова, которую он читал. На странице 240 была закладка, где имеется иллюстрация человека с пистолетом, направленным в грудь, внизу подпись «Рассказ без конца». Осмотром места происшествия не установлены признаки, свидетельствующие об убийстве другими лицами или об инсценировке самоубийства.
Свидетель Матюшин Г. И., который находился на лечении в госпитале вместе с Давыдовым и часто навещал его, показал: Давыдов особенно удручённо вёл себя в последний вечер, на вопросы отвечал неохотно, лежал в каком-то забытьи. Поэтому в 20 час. 30 мин. 16 мая 1985 года он попрощался и ушёл из его палаты.
Свидетель Кадыров X. из палаты № 81 показал, что 16 мая 1985 года Давыдов был замкнут, очень много курил, о чём-то думал.
Сын Давыдова Г. И. – Давыдов Александр показал, что 16 мая 1985 года в начале восьмого пришёл к отцу в госпиталь. Тот сказал, что есть приказ о его уходе на пенсию и формулировка плохая, что не так представлял себе завершение своей деятельности. Настроение было плохое. У отца было личное оружие.
Указанные материалы приводят к выводу о том, что Давыдов Г. И. покончил жизнь самоубийством. Нет данных, указывающих на доведение Давыдова до самоубийства».
В прессе высказывалось немало недоумений по поводу того, мог ли Давыдов самостоятельно произвести три выстрела в голову? Исключать этого нельзя. Несмотря на жалобы на здоровье, Давыдов был плотного телосложения, крупный, ещё крепкий мужчина. Он использовал пистолет малого калибра – 5,45 мм и из трёх выстрелов два первых не причинили смертельных повреждений. Заранее подготовленное им табельное оружие, содержание записок, вся обстановка происшедшего свидетельствовали о его намерении покончить счёты с жизнью. Кстати, ни наша следственная группа, ни КГБ, ни МВД не получили ни одной информации о том, что кто-либо «помог» Давыдову нажать спусковой крючок пистолета. Вместе с тем сомнения остались. Тем более, что местные следователи не сумели или не захотели как следует обосновать свои доводы. Они не дали оценки такому, например, факту, что у Давыдова, по заключению экспертов, не было рака или других смертельных заболеваний, что находится в явном противоречии с содержанием двух его записок.
«За отсутствием события преступления» уголовное дело было поспешно прекращено.
Понятно, почему марионеточная местная прокуратура ни словом не обмолвилась о том, что предшествовало смерти Давыдова, каковы подлинные мотивы этого происшествия. Ведь в противном случае предстояло поднять руку на партийную мафию в руководстве республики и говорить о том, что хотя Давыдов и не вызывался на допросы, но был изобличён в коррупции и понимал, что вслед за увольнением с должности последует привлечение к уголовной ответственности. Нужно было также сказать и о нарушениях УПК в Москве и Ташкенте в целях противодействия аресту Давыдова. Короче, мафия права: лучший свидетель – мёртвый свидетель. Именно здесь кроются причины неполноты следствия по обстоятельствам смерти Давыдова, нежелание выяснять мотивы и делать объективные выводы.
Расследование дела о коррупции тем временем продолжалось. Несмотря на самоубийство Давыдова, в Верховном суде УзССР были проверены и признаны достоверными факты получения им взяток от работников Бухарского УВД Дустова, Рахимова, Музаффарова, Очилова. 13 мая 1986 года они были осуждены. Но фамилия Давыдова продолжала фигурировать в деле. Прозвучала она и в Верховном суде СССР на чурбановском процессе: трём из девяти подсудимых – Джамалову, Норбутаеву, Махамаджанову были вменены в обвинение эпизоды дачи ими взяток покойному замминистра. Но самого Давыдова на скамье подсудимых не было…

От миллионов Рашидова – к капиталам Брежнева
«Есть человек – есть проблема, нет человека –нет проблемы». Это указание Сталина наследники его всегда помнили и неукоснительно претворяли в жизнь. Конечно, тот факт что кто-то собственной рукой лишает себя жизни, в любом нормальном человеке не может не вызывать чувства сострадания. Но как бы то ни было, у нас к этому чувству примешивалась ещё и профессиональная досада. Ведь обрывались связи, которые могли стать для следствия ценными источниками информации.
Только хотя бы по этой простой причине следствию были вовсе ни к чему подобные трагические происшествия – они путали планы, выбивали расследование из намеченной колеи. Тем нелепее кажутся обвинения в том, что в следственной группе доводили, дескать, хороших людей до самоубийства. В печати появились леденящие душу рассказы о зверствах следователей, живописалось, как честные труженики вынуждены были накладывать на себя руки. Особенно преуспела в этом Ольга Чайковская, в конце мая 1989 г. опубликовавшая в «Литературной газете» свой «Миф». Как сообщил позднее Лигачёв в своей книге «Загадка Горбачёва», это произведение произвело на него неизгладимое впечатление, открыло глаза на творимый следователями произвол. Удостоил Егор Кузьмич благодарного внимания и другие статьи любимой писательницы. Впрочем, ни Чайковская, ни Лигачёв не посчитали нужным посоветоваться по этому поводу хотя бы со своим единомышленником Сухаревым. А ведь Генеральный прокурор СССР, не скрывающий неприязни к руководителям следственной группы, в мае 1989 г. в своей докладной записке в ЦК КПСС сообщил, что Давыдов, Ходжимуратов и другие лица покончили с собой, опасаясь привлечения к уголовной ответственности…
Что же могли сделать следователи, чтобы прервать трагическую череду самоубийств?
Последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения, послужило происшествие с начальником Джизакского УВД Ярлы Нарбековым. Возглавляя УВД на родине покойного Рашидова, где объёмы приписок были самыми высокими в Узбекистане, Нарбеков стал известен следствию как взяткополучатель ещё по хлопковым делам. Эти материалы были переданы нашей следственной группе тем более, что и мы также выявили факты дачи им взяток. Шла осень 1985 г. Республиканский ЦК партии через прокурора Узбекистана Бутурлина попросил у нашей следственной группы информацию в отношении лиц, которые проходят в качестве подозреваемых по делу. Мы категорически отказались такую информацию предоставить. Из Ташкента на нас пожаловались в ЦК КПСС, руководству Прокуратуры СССР. Рекунков в очередной раз уступил нажиму и дал нам указание представить требуемые сведения. Вынужденные выполнить это указание, мы, вместе с тем, решили скрыть основных фигурантов: секретарей обкомов и ЦК, республиканских руководителей, подлежащих привлечению к уголовной ответственности, а ограничиться кругом второстепенных и третьестепенных лиц. В этом списке оказалась и фамилия Нарбекова, с которым мы к тому времени также ещё не встречались. Прошло около двух недель, и мы получили сообщение, что Нарбеков застрелился. Вновь местное расследование с уже трафаретным результатом: дескать, ни с того, ни с сего – взял и покончил с собой. Но поскольку генерал-майор Нарбеков на тот момент являлся действующим начальником УВД, свою проверку провели и сотрудники инспекции по личному составу МВД СССР. Мы встречались с ними в штабе нашей группы в Ташкенте и узнали следующее. Через неделю после того, как в республиканском ЦК получили информацию союзной прокуратуры, Нарбекова вызывал к себе завотделом административных органов и сообщил, что тот находится в поле зрения следственной группы. Затем Нарбекова вызвал к себе министр внутренних дел УзССР Ибрагимов. По возвращении в Джизак Нарбеков в кругу друзей сообщил, что дела его плохи, что его предупредили в Ташкенте: надо прятать концы в воду. Ещё через несколько дней Нарбеков заменил пистолет малого калибра на табельный «Макаров», из которого и застрелился через два дня у себя дома.
Обобщив все подобные происшествия за последние два года, мы потребовали от руководства Прокуратуры СССР пресечь порочную практику согласования своих действий с местными партийными бонзами, прекратить поставлять информацию о ходе следствия в штаб мафии. Факты были убийственны, а доля вины в этих трагических случаях самих руководителей союзной прокуратуры столь очевидна, что даже Сорока, опасаясь их огласки, был вынужден пойти на попятную. Мы отвоевали себе право не представлять более никакой информации в местные партийные органы и решать все вопросы в Москве. И хотя неофициальная договорённость и позднее не раз нарушалась нашим начальством, только за счёт этих ограничений удалось спасти жизни нескольким функционерам.
Мы предприняли и ещё один радикальный шаг. Поясним его суть подробнее. В апреле 1985 года покончил жизнь самоубийством первый секретарь Кашкадарьинского обкома партии Гаипов. За двадцать лет правления этот «кашкадарьинский Ленин», как любили величать его подхалимы из ближайшего окружения, скопил огромное состояние, которое оценивалось в несколько десятков миллионов рублей. И вот спустя полгода, в октябре 1985 года, в связи с выявленными фактами взяточничества, хищений и других должностных преступлений, которые совершили его сыновья, мы арестовали Арслана Рузметова – начальника Ташкентского аэропорта и Адылбека Гаипова – заместителя директора Каршинского горпромторга. Старший наследник – Рузметов выдал из отцовского состояния 400 тысяч рублей. Он обещал вернуть государству ещё 10 миллионов, но затем стал хитрить, выдвигать неприемлемые условия, например, прекращения его дела о взятках и хищениях. Удалось изъять лишь часть гаиповских богатств. Впрочем, это тема отдельного разговора. Мы же обращаем сейчас внимание на это обстоятельство лишь потому, что арест сыновей Гаипова вызвал шок в мафиозной среде. Количество желающих уклониться от тюрьмы столь оригинальным способом, как самоубийство, резко сократилось.
В чём же дело? Чтобы читателю стала понятнее, придётся обратить его внимание на некоторые особенности нашего «правового» государства. Покойника, как известно, не посадишь на скамью подсудимых, поэтому уголовное дело в отношении умершего не может быть возбуждено, а возбуждённое дело подлежит прекращению. Такое решение, однако, может быть принято, если доказано, что преступление совершено именно умершим гражданином. И в любом случае правоохранительные органы обязаны принять меры к изъятию преступно нажитого. Практика же исполнения этих правовых норм сложилась весьма уродливая, вполне соответствующая фактическому неравенству граждан перед Законом и вольного его толкования в интересах высшей коммунистической номенклатуры.
Если, к примеру, рядовой уголовник ограбил сберкассу, то не будет ему покоя и после кончины: розыск продолжится до тех пор, пока не отыщутся похищенные деньги. Иное дело – члены Политбюро, секретари ЦК, обкомов и горкомов, министры и другие высокопоставленные функционеры. Если кто-то из них и привлекался к уголовной ответственности с конфискацией преступно нажитого, то в отношении умерших лиц таких прецедентов уже не было. Коммунистической Фемиде сама мысль о расследовании деятельности умерших высокопоставленных уголовников, конфискации их богатств представлялась кощунственной.
Читателю известно множество фактов о различных корыстных злоупотреблениях Брежнева, Рашидова, Георгадзе и других государственных и партийных деятелей. Но до сих пор не принято никаких мер по расследованию этих фактов и изъятию капиталов преступного происхождения. Наоборот, есть немало примеров прямо противоположных. Так, после самоубийства Щёлокова изъятые у него ранее ценности были возвращены сыну Игорю. Вернули папино имущество и другой наследнице – Галине Брежневой. Таким образом, далеко не случайно «стойкие солдаты ленинской партии», как они сами любили себя скромно величать, с молоком матери усваивали, что естественная кончина либо добровольный уход из жизни ограждают не только от позора разоблачения, но и позволяют сохранить клановые богатства. Именно в этом заключается подчас основной мотив сановных самоубийств.
Наша следственная группа решила сломать подобную порочную практику, а значит, устранить ещё одну причину самоубийств. Фактически следователи вступили в борьбу за сохранение жизни мафиози.
К сожалению, первый блин вышел комом. Осенью 1984 г. мы оперативным путём установили несколько человек, у которых по дальним кишлакам жена и дети Эргашева хранили крупные ценности покойного министра. Однако Сорока решительно не позволил нам трогать эти ценности. Через некоторое время, когда удалось изъять 338 тысяч рублей, принадлежащих Эргашеву и выданных его сослуживцем Норбутаевым, мы опять вернулись к первоначальному плану. Стали настаивать на его реализации перед руководством. И вновь последовал столь же категоричный отказ со ссылками на сложившуюся практику и увещевания, что, дескать, недопустимо глумиться над покойным. Более того, Сорока настоял на прекращении дела в отношении Эргашева, а самое главное, запретил оперативным службам оказывать содействие в поисках его миллионов. А они в то время дробились на всё более мелкие партии, перемещались по всё большему кругу хранителей. Мы же не имели возможности контролировать смену адресов и, в конечном счёте, дело в отношении Эргашева вынуждены были прекратить.
Столкнувшись со столь явным противодействием, ещё раз убедившись, что плетью обуха не перешибёшь, мы стали действовать более осторожно и осмотрительно. В частности, собрав достаточно улик в отношении сыновей покойного Гаипова, мы не стали согласовывать их арест со своим московским начальством, а получили санкции на арест у местных прокуроров.
По мафиозной паутине пошли судороги. В устоявшейся за десятилетия порочной правовой практике была пробита серьёзная брешь, создан опасный для коррумпированной власти прецедент: оказывается, и добровольный уход из жизни сановного мздоимца не является индульгенцией, не освобождает от ответственности соучастников-наследников, не гарантирует сохранность наворованных миллионов. Так стоит ли в таком случае накладывать на себя руки? И своей цели мы добились: после ареста сыновей Гаипова ни один крупный босс из числа подозреваемых уже не спешил свести счёты с жизнью. И хотя проблема этим полностью не исчерпывалась, следствие уже не несло столь существенных потерь.
Сохранилась проблема потому, что не произошло изменений в позиции руководства страны, правоохранительных ведомств, в том числе – Прокуратуры СССР. Какой шум был поднят по поводу ареста сыновей Гаипова! Но после проверки материалов дела Сорока не решился освободить их из-под стражи, поскольку собранные доказательства сомнений не вызывали. Тем не менее профилактические меры против повторения подобных прецедентов наше начальство приняло: прокурору Узбекистана было запрещено санкционировать любые наши акции без согласования с Москвой. Оперативным службам предписывалось не оказывать никакого содействия по розыску капиталов самоубийц. Надзирающим прокурорам вменялось в обязанность прекращать уголовные дела в отношении покойных миллионеров.
В закрепление порочной практики внёс свою лепту и Верховный суд СССР. На чурбановском процессе, как в фокусе отразившем все пороки государственной правовой политики, из обвинения подсудимых были исключены все эпизоды получения и дачи взяток, связанных со Щёлоковым, Эргашевым, Давыдовым и другими самоубийцами.
Когда в 1989 г. начался разгром дела, то в числе первых были реабилитированы сыновья Гаипова. Им простили все доказанные факты взяток и хищений ради восстановления сомнительных принципов «социалистической законности», на которые осмелилась посягнуть наша следственная группа.
Итак, в конце 1985 г. нам удалось освободиться от назойливой опеки мафиозного ЦК КП Узбекистана и приостановить эпидемию самоубийств. Но от этого легче не стало. Опекать взяточников теперь взялись стратеги со Старой площади, с которыми надлежало согласовывать все вопросы по расследуемому делу. Действовали же они так же, как и ташкентские функционеры. С одной стороны всячески препятствовали проведению расследования, в результате чего вопрос об аресте Чурбанова затянулся на 1,5 года, Осетрова – на 2, Усманходжаева и Салимова – на 3, Смирнова – на 4 года. С другой стороны, даже давая согласие на привлечение к уголовной ответственности, цековские «прокуроры» оговаривали его массой условий, всячески затягивающих проведения расследования, тем самым подталкивая подследственных к принятию уже знакомого «мужественного решения».
Мы вынуждены были неоднократно информировать о таких ситуациях Генерального прокурора СССР. Вот выдержки из рапорта, поданного 13 мая 1988 г .:
«По расследуемому нами уголовному делу № 18/58115-83 было получено следующее указание заместителя Генерального прокурора СССР тов. Катусева А. Ф.:
1. Осуществлять вызовы и допросы бывшего секретаря ЦК КП Узбекистана И. Усманходжаева и бывшего Председателя Президиума Верховного Совета УзССР А.Салимова без избрания в отношении них мер пресечения в виде содержания под стражей. Кроме того, производить им очные ставки с изобличающими их лицами, содержащимися под стражей.
2. Не привлекать к уголовной ответственности по данному делу второго секретаря ЦК КП Молдавии В.Смирнова, заведующего сектором отдела сельского хозяйства ЦК КПСС Б. Истомина, бывшего инструктора отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС М. Ишкова, бывшего инструктора ЦК КПСС, ныне первого секретаря Бухарского обкома КП Узбекистана И. Джаббарова. Выделить материалы в отношении них в отдельное производство.
Это указание не может быть исполнено по следующим основаниям.
Вызовы и допросы Усманходжаева и Салимова без решения вопроса о привлечении их к уголовной ответственности и аресте не будут способствовать установлению объективной истины, не прибавят новых доказательств по делу. В то же время это даёт им возможность принять меры к надёжному укрытию нажитых преступным путём ценностей. Кроме того, появится реальная опасность, что Усманходжаев и Салимов могут покончить жизнь самоубийством, организовать провокации или акты насилия против следствия, либо совершить иные непредсказуемые действия, зная степень своей вины.
Подобные случаи уже имели место в прошлом. Последовательное доведение до самоубийства Н. Щёлокова, Ю. Чурбанова, К. Эргашева, Г. Давыдова, Р. Гаипова уже заканчивались необратимыми последствиями для правосудия.
Лишь Чурбанов не решился покончить с собой, однако бессмысленные вызовы его на допросы до ареста позволили ему принять меры к надёжному сокрытию ценностей, которые не изъяты и поныне. Однако и он заявил в беседе, что не ожидал ареста, в противном случае «мог бы сутки отстреливаться».
Поэтому мы не пойдём на этот шаг и не допустим, чтобы «тихое убийство» организаторов преступлений в Узбекистане, каковыми являются Усманходжаев и Салимов, было бы совершено иными должностными лицами прокуратуры.
Их вызовы, допросы и проведение очных ставок возможны лишь в том случае, если в тот же день после проведения этих следственных действий они будут взяты под стражу…
Мы также не можем согласиться с указанием тов. Катусева не привлекать к уголовной ответственности Смирнова, Истомина, Ишкова, Джаббарова, изобличённых во взяточничестве! Попытки представить расследуемое дело в качестве «узбекского феномена», искусственное его расчленение в интересах коррумпированных должностных лиц в Москве, освобождение покровителей от ответственности не согласуются с требованиями закона…
В связи с этим просим Вас отменить указание тов. Катусева по дальнейшей судьбе дела».
Сменивший в 1987 г. Сороку на посту заместителя Генерального прокурора Катусев, указания которого мы обжаловали, сам признавал их незаконный характер. Не скрывал он и того, что лишь выполнил требования секретаря ЦК КПСС Лукьянова. Последовавшая 30 мая 1988 г. отставка Рекункова, приход Сухарева и другие события позволили нам проигнорировать незаконные требования партийного куратора, а позднее и арестовать многих из поименованных в рапорте подозреваемых. И просто чудом взять их живыми! Не каждый ведь выдержит долго в страхе ожидания тюрьмы, когда опекуны постоянно дружески информируют о выявлении всё новых криминальных фактов и дают ознакомиться с изобличающими документами, когда одного за другим арестовывают соучастников, когда лишают депутатского мандата, не приглашают на пленумы и совещания, захлопывают перед носом двери гостеприимных прежде кабинетов.
С борьбой за жизнь отдельных представителей коррумпированной знати тесно связана проблема изъятия капиталов покойных мздоимцев. Ключ к её решению уже был найден. Любимые родственники наших высоких руководителей оказывают порой весьма существенное влияние на принятие решений государственной важности, кадровые перестановки, сами становясь объектом пристального внимания мафиози. Вовсе не за красивые глаза родственники вождей получают в «подарки» мебель и видеоаппаратуру, шубы и деликатесные продукты, антиквариат и картины, деньги и ювелирные изделия. Они активно участвуют в приобретении дач и автомашин, в распределении добычи и надёжном сокрытии ценностей. Об этом бесстрастно свидетельствуют материалы тысяч уголовных дел, в том числе и проводимого нами расследования. И если все эти криминальные факты в отношении семейных соучастников доказательственно закреплены, то путь к преступно нажитым миллионам открыт.
Предметом нашего пристального внимания была семья покойного Рашидова. О вручении ему крупных взяток дали показания все арестованные секретари обкомов, секретари ЦК Компартии Узбекистана, Председатели Совета Министров и Президиума Верховного Совета республики, другие должностные лица. Деньги передавались не в конвертах – в чемоданах. Суммы были астрономические. Один вручил 1,5 миллиона, другой – около миллиона, третий – 800 тысяч. По нашим оценкам и анализу оперативной информации получалось, что по самым минимальным подсчётам у Рашидова было ценностей на сумму не менее 100 миллионов рублей. Основным соучастником и распорядителем этих богатств была жена Рашидова – Хурсанд Гафуровна. В поездках по республике она всегда сопровождала мужа. Ездили они в специальном поезде, для которого в каждом областном центре были сооружены специальные подъездные пути. Хурсанд Гафуровна собирала дань с местных руководителей прямо в вагоне. Деньги и золотые изделия часто передавались ей жёнами областных боссов, которые также поведали об этом следствию.
Был арестован и сват Рашидова Камалов – первый секретарь Каракалпакского обкома ЦК Узбекистана. Следствие изъяло у него ценностей более чем на 6 миллионов рублей. Камалов ничего не скрывал. Он и его близкие многое рассказали о ценностях Рашидова и о том, какими путями можно к ним подступиться.
Тщательную подготовку, скрывая её от руководства союзной прокуратуры, мы вели и по другим направлениям. Начать операцию под условным названием «Клад Чингисхана» планировали в июне-июле 1989 г. Конфискация рашидовских миллионов позволила бы нанести не только сокрушительный удар по утвердившейся практике сохранения в неприкосновенности богатств покойных мздоимцев, но и подступиться к капиталам Брежнева.
Но нас остановили. На следствие обрушились обвинения в жестокости, в том, что аморально отнимать преступно нажитые миллионы у вождей КПСС. Мафия, имея своё лобби в союзном парламенте, преградила следствию путь к «чёрной партийной кассе», миллиарды из которой успешно отмываются сегодня на глазах у голодного и нищего народа.

С ДИКТОФОНОМ В «МАТРОССКУЮ ТИШИНУ»
Переполох на Пушкинской, 15
В кабинете Генерального прокурора СССР повисла тягостная тишина. Капризно властный, не терпящий возражений подчинённых, способный быстро принимать самостоятельные решения Рекунков на этот раз серьёзно задумался. Мы также не пытались прервать затянувшуюся паузу. Все доводы уже были высказаны. Рекунков колебался, и мы понимали почему: в его душе боролись профессионал и чиновник. И если профессионал подсказывал одобрить наши предложения, то чиновник осторожничал, оберегал от поспешного шага, нашёптывал: «как бы чего не вышло». Прошедший сталинско-брежневскую школу и безоговорочно принявший андроповский курс в правовой сфере, старый прокурорский служака в новых условиях растерялся. Доведённое до филигранности интриганство и иезуитство архитекторов перестройки, заклинания об усилении наступления на мафию при фактическом свёртывании этой борьбы приводили его в замешательство. Рекунков знал, что ему уже подготовлена замена, но ещё надеялся, что это произойдёт не так скоро.
– Я направил информацию в ЦК КПСС, – наконец прервал он молчание, – пригласил товарищей прийти, посмотреть на изъятые ценности. Ответа пока нет. Потом и решим о времени проведения выставки.
Аудиенция закончилась, мы покинули сановный кабинет.
В те апрельские дни 1988 г. в доме 15 по Пушкинской улице, где размещалась Прокуратура СССР, происходили необычные вещи. У Мраморного зала, у дверей кабинетов стояли вооружённые автоматами воинские караулы из дивизии имени Дзержинского, даже Генеральный прокурор не имел доступа в эти помещения. Режим охраны и без того закрытого учреждения был усилен. Со всеми этими обстоятельствами и был связан разговор в кабинете Рекункова.
К тому времени возможности кабинетного разрешения проблем расследования были исчерпаны. Прорыв в средства массовой информации усилил позиции нашей группы, но так и не привёл следствие в кабинеты коррупционеров на более высоких этажах власти. Борьба продолжалась, и требовалось предпринять новые, неординарные шаги, чтобы продвинуть расследование вперёд. С этой целью мы задумали организовать в здании Прокуратуры СССР пресс-конференцию с демонстрацией очередной партии изъятых у обвиняемых ценностей. После некоторых колебаний Рекунков в принципе дал согласие на проведение такой выставки, но о пресс-конференции он и слышать не хотел. В течение последних двух месяцев нашей группой были изъяты крупные капиталы, принадлежащие свату Рашидова – Камалову и первому секретарю Элликкалинского райкома партии Примову. Были тут наличные деньги и облигации на сумму 4 миллиона 700 тысяч рублей. Золотые монеты, кольца, серьги, браслеты, цепочки с бриллиантами и другими камнями весили более 43 килограммов. Общая сумма изъятого по самым скромным прикидкам составляла 8 миллионов рублей.
В конце апреля 1988 г. спецрейсом под усиленной охраной автоматчиков ценности были доставлены из Узбекистана в Москву в здание центрального аппарата Прокуратуры Союза.
Несколько дней следователи группы пересчитывали драгоценности, повторно осматривали их, вели видео– и фотосъёмку, после чего все эти богатства и были выставлены в Мраморном зале. И туг Рекунков вновь заколебался. До сего случая в Прокуратуре СССР ни разу не проводилось не только пресс-конференций, но даже иных более скромных мероприятий: руководство надзорного ведомства продолжало держать круговую оборону против гласности. Да что там гласность: по указанию Рекункова не велено было пускать даже девушек в брюках.
В ЦК КПСС, куда Генеральный прокурор направил информацию о результатах следствия с приглашением посетить выставку изъятого, хранили молчание. С самого начала, между прочим, было ясно, что реакция будет именно такой. Ещё бы, ведь кремлёвских покровителей мафиозных группировок из Узбекистана приглашали посмотреть на капиталы товарищей по партии, на «чёрную партийную кассу».
Рекунков нервничал. С одной стороны, не хотелось терять авторитет в глазах подчинённых, было поздно отступать, ибо весь аппарат прокуратуры знал о предстоящей выставке. В то же время в ЦК КПСС задуманное мероприятие явно игнорировалось. Наконец, 27 апреля Рекунков выдавил из себя разрешение, но предупредил, что пресс-конференции он не потерпит. Ограниченному контингенту журналистов разрешалось лишь поглазеть на изъятые ценности и при этом не задавать никаких вопросов. Дело шло к вечеру, и нужно было спешить, пока начальство не передумало. Всё же, несмотря на окончание рабочего дня, мы успели обзвонить многие редакции. На этой весьма странной пресс-конференции-выставке, где запрещалось предоставлять какую-либо информацию, мы умудрились всё-таки дать краткие интервью тележурналистам из «Взгляда» и программы «Время». Большего не удалось, ибо появился первый заместитель начальника Главного следственного управления В. Илюхин. Оттеснив следователей, он как представитель руководства Прокуратуры СССР сначала расхвалил работу нашей группы, а затем от имени Генерального прокурора заявил, что прокуратура пока не готова дать исчерпывающую информацию. Журналистов попросили в письменном виде направить свои вопросы, и лишь тогда Прокуратура СССР проведёт пресс-конференцию. Это обещание было выполнено лишь после настойчивых требований ряда редакций только в начале 1989 г ., но на это мероприятие мы даже не были допущены. Тем не менее, своей цели мы добились: представители средств массовой информации, а значит и миллионы читателей и телезрителей увидели документальные видеосъёмки изъятия ценностей и иных следственных действий, в неофициальных беседах со многими журналистами мы рассказали о проблемах следствия и препятствиях, которые нам чинят в объективном, полном и всестороннем завершении дела. Конечно, всех интересовал вопрос: кто эти двое партийных работников, у которых отняли их капиталы. Но мы были непреклонны: существует презумпция невиновности, и пока дело не рассмотрит суд, их фамилии останутся тайной следствия.
В тот же день об этом, прямо скажем, неординарном по тем временам событии рассказало всесоюзное радио и телепрограмма «Время», а в последующие дни большинство центральных газет напечатали репортажи с выставки, в которых появилась первая информация о препятствиях, чинимых следствию, зазвучало требование расследовать дело до конца и в полном объёме. Всё-таки недаром говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Всплеск информации по поводу прошедшей в прокуратуре выставки многим открыл глаза на существо проблем нашего следствия, масштабы коррупции в высших эшелонах власти, истинные причины противодействия расследованию. Ситуация, между тем, складывалась парадоксальная и нелепая, какая вообще возможна только в нашем отечестве. В ЦК КПСС негодовали по поводу случившегося. Всё произошло настолько быстро, информация о выставке выплеснулась так внезапно, и где – в полностью управляемых газетах, на телевидении и радио! А на Старой площади не успели даже ничего толком предпринять. В средствах же массовой информации, приученных к покорности, полагали, что всё согласовано наверху и там санкционировано, потому и старались изо всех сил рассказать как можно больше. Громы и молнии обрушились на голову Рекункова. Особенно усердствовали секретарь ЦК КПСС, куратор правоохранительных органов Лукьянов и подчинённый ему адмотдел ЦК КПСС. «Кто разрешил? Кто позволил? Почему вы компрометируете нашу партию?» – допрашивали на Старой площади опешившего Рекункова. В свою очередь тот не нашёл ничего лучшего, как заявить в своё оправдание, что он – Генеральный прокурор –никакого разрешения на проведение выставки не давал, а его подчинённые проявили самовольство. Столь примитивные объяснения только подлили масла в огонь. «Так кто же у вас там Генеральный прокурор – вы или Гдлян?– вопрошали разгневанные борцы за чистоту партийных рядов. – Вы что, уже не в состоянии контролировать ситуацию в своём ведомстве? Может, вы вообще не желаете или не можете работать?» И, как водится в кремлёвском паноптикуме, тут же последовали оргвыводы: не прошло и месяца, как Рекункова отправили на «заслуженный отдых». Его место занял другой функционер, профессионально не подготовленный, зато прошедший многолетнюю комсомольскую и партийную выучку, вёрткий, гибкий и безнравственный, а главное, абсолютно надёжный. Именно Сухареву и было поручено осуществить разгром дела о коррупции в высших эшелонах власти.

Джинн выходит из бутылки
Стремительный прорыв к гласности в нашем расследовании оказался весьма чувствительным. Чтобы ослабить его эффект, вслед за оргвыводами опомнившиеся покровители мафии со Старой площади использовали услужливых журналистов и юристов. Те с пеной у рта начали обосновывать мнение партийных функционеров, что демонстрация, мол, преступно нажитых ценностей и любая иная информация в период расследования недопустимы. Естественно, при этом не приводилось каких-либо ссылок на действующее законодательство, поскольку ссылаться было вовсе не на что…
Трудно и противоречиво утверждалась гласность в правовой сфере, прежде чем достигнуть своего нынешнего уровня. Почти на пять лет глухая завеса молчания опустилась и над расследуемым нашей группой уголовным делом. Вспоминается, например, такой эпизод.
Летом 1985 г. мы направили в Верховный суд УзССР выделенное из основного расследования уголовное дело в отношении Музаффарова, Кудратова, Дустова и других. Многие сотни доказанных эпизодов взяточничества на сумму свыше трёх миллионов рублей нашли своё подтверждение и в суде. В мае 1986 г. был вынесен приговор, а изъятые у шести подсудимых ценности на сумму около 6 миллионов рублей были конфискованы в доход государства. На тот момент это дело являлось уникальным не только для Узбекистана, но и для страны в целом. Неудивительно, что через месяц в штабе группы в Ташкенте появился собственный корреспондент «Известий» Г. Димов. Он показал телеграмму из редакции с заданием о подготовке большой публикации по поводу завершившегося процесса. Журналист уже ознакомился с приговором, другими судебными документами, попросил их прокомментировать и долго записывал наши ответы на магнитную ленту. А вскоре сообщил, что подготовленную им статью в Москве посчитали слишком сенсационной, резкой, поэтому он её сейчас переделывает, смягчает выводы и формулировки. Волокита продолжалась год и лишь летом 1987 г. Димов честно признал, что редакция «Известий» категорически отказывается публиковать ею же заказанный материал, дабы не смущать советских людей масштабами коррупции. Вместо этого ему заказали статью «о нарушении законности следствием».
В декабре 1987 г. в Узбекистан приехал спецкор «Правды» Г. Овчаренко. День за днём наблюдал он за работой группы, участвовал в допросах, обысках. Убедился, в каких трудных условиях работают люди – по нескольку лет вдали от семьи и за нищенскую зарплату, часто без выходных, недосыпая, скверно питаясь, постоянно рискуя здоровьем, а то и жизнью. Уже перед отъездом журналист рассказал, какую установку получил он в редакции: следователи, дескать, являются нарушителями законности, творят произвол в отношении партийных кадров, и обо всех этих «художествах» его просили собрать материал. Статью «Правда» получила прямо противоположную. Трудно сказать, увидела бы она свет, если бы Усманходжаева не убрали с поста первого секретаря ЦК КП Узбекистана во второй половине января 1988 г. Крёстного отца мафиозных групп республики, не достигшего, кстати, пенсионного возраста, тихо спровадили на персональную пенсию союзного значения, сохранив за ним членство в ЦК КПСС, депутатство в Верховном Совете СССР и две шикарные столичные квартиры в придачу. Обычный финал для партийных мафиози подобного уровня предусматривает вместе с тем и снятие запрета на критику опального функционера. И тут уж известная своей принципиальностью «Правда» кинулась догрызать опального партийного начальника: 23 января 1988 г. она напечатала статью Овчаренко «Кобры над золотом».
Как бы то ни было, именно эта публикация прорвала информационную блокаду. Грустно и смешно, но опять сработал стереотип нашего рабского мышления: если в «главной газете страны», печатном органе ЦК КПСС снят запрет с данной темы, то можно подать голос и другим изданиям. Появились статьи и интервью в «Комсомольской правде», «Собеседнике», «Неделе», «Московских новостях», «Аргументах и фактах», «Труде», «Смене», «Крестьянке», других газетах и журналах, пошли репортажи по центральному телевидению и радио.
Журналисты, освещавшие работу следователей, принимавшие участие в отдельных акциях группы, могут немало порассказать о трудностях, которые возникали на пути подготовленных ими материалов на газетную полосу или в эфир. Например, так и не увидели тогда зрители 45-минутный документальный телефильм «Противоборство»[2], подготовленный в феврале 1988 г. для показа по ЦТ в передаче «Человек и закон», запрещались отдельные сюжеты в программе «Взгляд», некоторые статьи в газетах. И тем не менее информация о проблемах следствия по делу № 18/58115-83 становилась достоянием широкой общественности. Почему же стало возможным такое в условиях, когда средства массовой информации являлись ещё достаточно управляемыми, а независимых изданий просто не было? Однозначный ответ дать трудно, нужно учитывать многие факторы. Один из главных, по нашему мнению, заключается в следующем. К началу 1988 г. борьба с мафией в стране была уже почти свёрнута, правоохранительные органы деморализованы, а рост преступности принимал всё более угрожающие размеры. Явное нежелание скомпрометировавшей себя власти прибегнуть к покаянию или хотя бы дать оценку уже сошедшим с политической сцены коррумпированным функционерам также вызывали всё большее недовольство населения. В подобной ситуации наиболее дальновидные из кормчих со Старой площади, оценив эффект первых публикаций, быстро смекнули, что на примере работы нашей группы можно нажить политические дивиденды, а заодно и дезориентировать общественное мнение. И вот уже то там, то здесь завуалированно или почти открыто стала проводиться мысль: именно по инициативе ЦК КПСС в стране ведётся бескомпромиссная борьба с коррупцией, должностными преступлениями. Слова «организованная преступность», а тем более «мафия» официальные структуры произносить ещё не решались.
Тоталитарный режим и раньше допускал гласное осуждение отдельных негативных явлений, лишь бы они не затрагивали её величество Систему. В 1988 г. именно такая ситуация и возникла применительно к отдалённому от Центра региону: бесспорные факты выявленной там массовой коррупции и злоупотреблений были налицо. Им следовало лишь дать оценку. Вот и начали наши оппоненты интерпретировать установленную коррумпированность республиканских этажей власти в выгодном для себя свете: дескать, мы тут в Москве о перестройке печёмся, а на периферии в это время «зоны, закрытые для критики» появились, «отдельные негативные явления» в них наблюдаются. Недосмотрели. Зато теперь искореняем их принципиально и бескомпромиссно. Вот почему Лукьянов и его подушенные успешно отбивали все наши атаки, то окриком, то отеческими поучениями рекомендовали локализовать дело, ограничить его рамками Узбекистана, отказывали в согласии на привлечение к ответственности сановных мздоимцев и фактически заморозили расследование на длительный срок. Выходило так, что вал публикаций на поверхности моря гнал волну, а на дне в тиши кабинетов прожжённые дельцы от политики плели паутину прежних интриг и под перестроечные заклинания обделывали свои клановые делишки.
Покровители мафии просчитались, выпустив джинна из бутылки ради своих тактических, сиюминутных плутней. Благодаря средствам массовой информации об уголовном деле, которое мы вели, заговорила вся страна. Буквально за несколько месяцев мы обрели нового союзника в лице общественного мнения. Пора было переходить в контрнаступление. Уже давно не было иллюзий в отношении позиции Горбачёва и его команды. Только публично поставив руководство страны в сложное положение, можно было добиться от него хотя бы робкого движения в сторону утверждения законности и социальной справедливости. Требовался качественно новый прорыв. Для осуществления его можно было бы использовать трибуну XIX партконференции. Но как на неё пробиться?
В то время как десятки коррупционеров преспокойно получали мандаты делегатов, мы засели за статью, которая приобрела широкую известность под названием «Противостояние». В ней мы поставили многие проблемы борьбы с коррупцией, говорили открыто о противодействии следствию со стороны мафии и её покровителей, в том числе из ЦК КПСС. По прошествии пяти лет многие из вопросов, поставленных нами, не потеряли своей актуальности. Например, проблема создания Следственного комитета не решена и по сей день. Осторожно подбиралось каждое слово, каждое предположение, чтобы не дать противнику ни одного повода для возможных обвинений в нарушении презумпции невиновности или тайны следствия.
Одна редакция за другой отвергали нашу статью, ибо по остроте поставленных вопросов материал был написан на пределе гласности того периода. И вдруг удача – опубликовать материал согласился главный редактор «Огонька» В. Коротич. За два дня до начала конференции статья вышла в свет. Это случилось 26 июня. На следующий день, разумеется, грянул гром со Старой площади. Поздно вечером 27 июня 1988 г. мы вновь сидели в кабинете Генерального прокурора СССР и с интересом наблюдали за поведением Сухарева. В отличие от своего предшественника Рекункова он даже внешне не стремился «сохранить лицо», выглядел каким-то помятым, суетливым, растерянным. Сухарев в который раз уже перечитывал наш рапорт, составленный в тот же вечер по его указанию. Там, в частности, говорилось:
«В связи с публикацией в журнале «Огонёк» № 26 от 26 июня 1988 г. статьи «Противостояние» наше утверждение о том, что на партийной конференции «в числе авторитетных и весьма заслуженных людей оказались и скомпрометировавшие себя на ниве взяточничества лица», основано на материалах уголовного дела. Мы не указали в статье фамилии этих лиц, чтобы не быть обвинёнными в нарушении следственной тайны.
Поскольку Вы не были осведомлены о наших намерениях (статья готовилась ещё при бывшем Генеральном прокуроре СССР Рекункове А. М. без его ведома), то после выхода в свет журнала считаем своим долгом назвать конкретных лиц, проходящих по делу, но представленных в качестве делегатов на партийной конференции. К ним относятся:
1. Бывший заведующий сектором отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС, ныне второй секретарь ЦК КП Молдавии Смирнов В. И., в отношении которого дали подробные показания первые секретари Бухарского, Навоийского, Каракалпакского, Хорезмского, Ташкентского, Кашкадарьинского, Сурхандарьинского обкомов КП Узбекистана Каримов А. К., Есин В. П., Камалов К., Худайбергенов М. Х., Мусаханов М. М., Гурапов Н. Т., Каримов А. и другие, а всего 16 должностных лиц. Из их показаний следует, что Смирнов, как куратор Узбекистана, получил в 1976-1984 гг. взяток на общую сумму 376 000 руб.
2. Могильниченко К. Н. – заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС. О вручении ему взяток в 1983-1984 гг. на общую сумму 90 000 руб. сообщили в своих заявлениях и на допросах шесть привлечённых к уголовной ответственности лиц, из них четверо – члены и кандидаты в члены Бюро ЦК КП Узбекистана.
3. Джаббаров И. – первый секретарь Бухарского обкома КП Узбекистана. О получении им взяток на общую сумму 77 000 руб. в 1977-1984 гг. дали показания четверо должностных лиц, а бывший Председатель Совета Министров Узбекской ССР Худайбердиев Н. Д., первый секретарь Навоийского обкома партии Есин В. П. и секретарь ЦК КП Узбекистана Айтмуратов Е. сообщили о получении взяток от Джаббарова на сумму 13 000 руб.
4. Раджабов Н. Р. – первый секретарь Самаркандского обкома КП Узбекистана. О вручении ему взяток в 1978-1982 гг. на общую сумму 38 000 руб. указали четверо партийных руководителей, а Худайбердиев Н. Д., Есин В. П. и Орлов Г. М. сообщили о получении взяток от Раджабова на сумму 21 000 руб.»
Далее подробно перечислялось, как на протяжении ряда лет мы и руководство Прокуратуры СССР информировали ЦК КПСС о выявленных криминальных фактах в деятельности указанных выше делегатов XIX партконференции, а также в отношении Усманходжаева и бывшего председателя Президиума Верховного Совета УзССР Салимова.
На Сухарева жалко было смотреть: не проработал и месяца на посту Генерального прокурора, а уже оказался в эпицентре опасного конфликта. Утром следующего дня открывалась конференция. Встревоженные обитатели Старой площади надеялись, что их ставленник как-то потушит возникший скандал, обвинит во всём следователей. Но у нас на руках были факты и документы, и их нечем было опровергнуть. Генеральный прокурор то раздражённо выговаривал нам за самовольничание, то назойливо напоминал, что он только месяц работает, ещё ни в чём не разобрался и не знал о готовящейся статье. Наконец, он выбрал самую безопасную для себя позицию: так и не решившись ознакомить ЦК КПСС с собственным мнением, он отправил на Старую площадь… наш рапорт.
Очередной «исторический» партийный форум был омрачён разыгравшимся скандалом. Видимо, за всю историю съездов и конференций не было ещё случая, чтобы после утверждения доклада Мандатной комиссии ей пришлось собираться повторно, вместо покаянных речей выслушивать дерзкие пояснения Коротича. Публично главный редактор «Огонька» передал в президиум, лично в руки Горбачёва, полученный от нас ранее пакет. Там была подробная информация о следственных материалах в отношении четырёх делегатов конференции, а также перечень документов, направленных в разное время в ЦК КПСС с информацией о взяточничестве этих лиц. Находился в пакете и ещё один документ, ограждающий самого Коротича от назойливого любопытства «товарищей по партии». В своё время мы ознакомили его с рядом видеоматериалов и документов. После чего Коротич дал нам подписку о неразглашении данных предварительного следствия, которые стали ему известны, и о возможной ответственности по ст. 184 УК РСФСР в случае нарушения подписки. Копия этого документа также была передана Горбачёву. И когда на разных этажах партийной иерархии у Коротича требовали объяснений, он ссылался на эту подписку. Кстати, такая форма предусмотрена законодательством большинства цивилизованных стран мира.

Товарищи из ЦК недовольны
Получив ещё одно подтверждение истинной цены заверений о самых демократических выборах делегатов конференции и лозунгов о решительной борьбе с коррупцией, строительстве правового государства, общественность ожидала развязки скандала. При иных обстоятельствах следственную группу тихо бы разогнали, а дело похоронили. А теперь учинить такое с известными всей стране людьми, которые якобы «по инициативе ЦК КПСС ведут бескомпромиссную борьбу с коррупцией в Узбекистане» было нелогично и опасно, могло серьёзно подорвать престиж Генсека и всего коммунистического Олимпа. Оставалось одно: постепенно скомпрометировать следственную группу в глазах общественного мнения.
Пока на Старой площади продумывали новые козни, мы тоже не сидели сложа руки, хорошо понимая, что гласность может стать нашим надёжным союзником.
Так возникла идея предпринять ещё один нетрадиционный ход, открыв для прессы двери следственного изолятора. Журналистам предоставлялась возможность встречи с любым из подследственных и получения от них любой информации, но при условии не предавать огласке обстоятельства конкретных криминальных эпизодов и фамилий тех, кому передавались и от кого получались взятки, хранителей ценностей. Кроме того, если обвиняемый откажется от беседы либо не пожелает завизировать подготовленный материал, то никакой публикации быть не должно. Тем самым учитывались и соблюдение требований закона, основополагающих принципов правосудия, и элементарные нормы журналистской этики, и охрана прав содержащихся под стражей лиц.
В следственный изолятор зачастили журналисты с диктофонами и блокнотами. Они встречались с бывшими секретарями ЦК, обкомов и райкомов партии, хозяйственными руководителями. Подследственные оказались весьма общительными, охотно рассказывали, от кого получали и кому давали взятки, при каких обстоятельствах это происходило, у кого и как хранили свои богатства, о покровителях из Москвы, о коррупции в центральных ведомствах. В подтверждение своих слов предъявляли журналистам личные записи, копии заявлений, отправленных Генеральному секретарю ЦК КПСС, Генеральному прокурору и другим руководителям, где подробно излагались факты коррупции в коридорах высшей партии и государственной власти. Давали оценку следователям, стилю и методам их работы, условиям содержания в тюрьме. Возмущались, почему не принимается мер к сановным соучастникам во взяточничестве.
Не прошло и месяца с момента завершения партконференции, как необычные интервью из следственного изолятора бывших Председателя Совета Министров УзССР Худайбердиева, секретаря ЦК КП Узбекистана Айтмуратова, первых секретарей Ташкентского, Каракалпакского и Сурхандарьинского обкомов партии Мусаханова, Камалова, Каримова, первых секретарей райкомов партии Примова и Каньязова, председателя правления Бухарского облпотребсоюза Мирзабаева появились в некоторых центральных изданиях.
Рассказывая о фактическом положении дел, подследственные в то же время выражали обеспокоенность по поводу покровительства московских функционеров массовому взяточничеству и припискам в Узбекистане. Кстати, после первой статьи в «Аргументах и фактах» руководству еженедельника тут же дали выволочку в ЦК КПСС. Не успели стихнуть гневные речи на Старой площади, как появилась публикация в «Правде», а потом и в других газетах. В редакциях по-прежнему были убеждены, что щекотливая прежде тема «открыта» на самом верху, неповоротливые чиновники со Старой площади вновь не сумели вовремя «перекрыть кран», предупредить очередной залп публикаций.
Руководству Прокуратуры СССР выразил своё крайнее недовольство Лукьянов. Наше правительство оправдывалось: «Эти следователи – неуправляемые, опять действовали самовольно». Вопрос о «самоуправстве» было предложено вынести на рассмотрение коллегии Прокуратуры. В ИЗ-48/4 МВД СССР, широко известный как «Матросская тишина», зачастили проверяющие к обвиняемым, которые встречались с журналистами. Но беседы с «героями» газетных публикаций разочаровывали и даже шокировали. Подследственные благодарили за столь высокое внимание к ним, выражали надежду, что теперь-то уж будут приняты соответствующие меры к должностным лицам из ЦК КПСС и других ведомств, которые получали взятки, способствовали припискам и коррупции в Узбекистане. Почему это, мол, одни сидят в тюрьме, а другие работают как ни в чём не бывало или получают персональные пенсии? А проверяющие только допытывались: не принуждали ли вас давать интервью, не переврали ли чего журналисты. Ответы получали отрицательные. А Худайбердиев отметил, что после того, как журналисты второй раз встречались с ним и визировали материал, он внёс ряд дополнений и уточнений, и именно в таком виде текст был опубликован. Эти статьи обвиняемые приобщили к своим «досье», личным записям, которые при расследовании вёл каждый из них. Претензий по опубликованным материалам ни у кого не было.
Выносить на рассмотрение коллегии оказалось нечего. Но разбирательство всё же было предпринято, так сказать, в семейном кругу. В чём только не пыталось обвинить нас начальство! И в нарушениях общих принципов правосудия и уголовного процесса, забвении принципов невиновности, разглашения тайны следствия, самоуправстве, нежелании подчиниться субординации. Ни о каких нарушениях закона речи, понятно, не шло по той простой причине, что их не было. Самый тяжкий грех, который больше всего беспокоил прокурорских служак, заключался в том, что «товарищи из ЦК недовольны» оглаской и самим прецедентом вообще. Одним словом, пустой и бесполезный получился разговор, в итоге которого последовало высочайшее запрещение каких бы то ни было встреч подследственных с прессой. Через МВД СССР в следственный изолятор поступило указание не допускать журналистов в тюрьму к обвиняемым без письменного на то согласия Генерального прокурора или его заместителей. Любопытно, что при всём желании выслужиться перед ЦК КПСС никакого, даже символического наказания на нас наложено не было. Ну совершенно не за что, что тут поделаешь!
Вместе с другими мерами выступления в средствах массовой информации позволили добиться привлечения к ответственности Усманходжаева, Салимова, Смирнова и других функционеров, продвинуть следствие на очередную ступень. Небезынтересно, что возникали такие ситуации, когда гласность в освещении отдельных сторон следственной работы играла известную роль и в обеспечении безопасности людей из нашей группы. Так, в 1988 г. в КГБ и МВД из разных источников поступила информация, что за головы следователей мафия уплатила наёмникам сотни тысяч рублей, что готовится также нападение с целью отбить у нас часть изъятых у преступников миллионов. Попытки обеспечить каждого следователя личным табельным оружием результата не дали: пистолеты выделили лишь двум руководителям группы. Мы сами приняли рад мер: обеспечили охрану мест проживания следователей, они выезжали под прикрытием автоматчиков, перемещались только группами, менялись номера на автомашинах. Помимо того в печати и по радио, в программе «Взгляд» мы рассказали и продемонстрировали, как вооружена группа. Показали следователей в бронежилетах – о том, что личного оружия у них нет и ребята берут его эпизодически напрокат в других ведомствах, мы, естественно, умолчали. Рассказывали о том, что в нашем распоряжении имеются вездеходы, вертолёт, автомашина с автоматчиками, надёжная охрана. В результате ситуация резко изменилась. Вскоре мы получили информацию о том, что деньги вернулись к хозяевам: наёмники не захотели рисковать. Такое порой ненавязчивое напоминание о возможности вооружённого отпора не одному нашему следователю сохранило здоровье, а то и жизнь.
Вслед за судебным процессом по делу Чурбанова, явившегося по сути дела одним из этапов контрнаступления мафии в предверии окончательного разгрома дела, в центральные средства информации со Старой площади поступил уже официальный запрет на любые наши выступления. А после известного решения Политбюро ЦК КПСС о создании комиссии во главе с Пуго по проверке дела со страниц различных изданий, через телерадиоэфир на следственную группу хлынул обильный поток лжи, дезинформации, нелепых обвинений. Партийная монополия на средства массовой информации блестяще продемонстрировала оборотную сторону гласности времён перестройки.
Не имеет смысла бросать упрёки редакциям, вынужденным тогда выполнять волю своих хозяев со Старой площади. Но спрятать правду становилось всё труднее. Чем сильнее становилось давление на нашу группу, тем меньше оставалось в обществе наивных простаков, которые верили решительным журналистам и правоведам. А по мере того, как разваливался тоталитарный режим, терялась монополия КПСС на средства массовой информации, мы вновь ощутили поддержку честных журналистов, которые то завуалированно, а потом всё более открыто стали писать и говорить правду. И низкий им за это поклон.

ФОКУСНИКИ В СУДЕЙСКИХ МАНТИЯХ
Исповедь министра внутренних дел
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ОБВИНЯЕМОГО
16 октября 1987 г . г. Ташкент
Следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР старший советник юстиции Н. В. ИВАНОВ, с участием старшего помощника Генерального прокурора СССР государственного советника юстиции 2 класса Г. П. КАРАКОЗОВА в помещении следственного отдела КГБ Узбекской ССР, с соблюдением требований ст.ст. 127 и 128 УПК УзССР, допросили в качестве обвиняемого:
Яхъяева Хайдара Халиковича, 9 января 1927 года рождения, уроженца г. Самарканда, узбека, гражданина СССР, беспартийного, с высшим образованием, женатого, проживающего до ареста в г. Ташкенте, ул. Авроры, 27, не судимого.
Допрос начат в 11 час. 35 мин. Перерыв на обед
с 12 час. 30 мин., до 16 час.
Допрос окончен в 19 час. 00 мин.
Русским языком владею хорошо, в услугах переводчика не нуждаюсь, желаю давать показания на русском языке.
Яхъяев /подпись/
В предъявленном обвинении, изложенном в постановлении о привлечении меня в качестве обвиняемого от 16 октября 1987 г. виновным себя по ст.ст. 152 ч. 2 и 153 ч. 2 УК УзССР и по ст.ст. 173 ч. 2 и 174 ч. 2 УК РСФСР ПОЛНОСТЬЮ ПРИЗНАЮ.
Яхъяев /подпись/
«По существу предъявленного мне обвинения желаю пояснить следующее. Я полностью признаю себя виновным в том, что в 1970-1979 гг. как министр внутренних дел Узбекской ССР получал взятки от начальников УВД областей Алимова М. С., Норова М. С., Сабирова С. З., Мухаммадиева А., Махамаджанова Я., а также от других работников органов внутренних дел Юлдашева Р., Нарзыкулова А, Бегельмана П. Б., Салахидинова М., Юлдашева Ю., Норбутаева Х. В постановлении от 16 октября 1987 г. правильно указано, что от этих лиц я получил 89 взяток на общую сумму 146 153 руб. Сам я давал взятки министру внутренних дел СССР Щёлокову Н. А., заместителю министра внутренних дел СССР, зятю бывшего Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева –Чурбанову Ю. М. и управляющему делами ЦК КП Узбекистана Умарову Т. Юридически мои действия квалифицированы правильно, но жизнь разнообразнее и богаче всех юридических конструкций. Для меня есть более страшный суд – это моя совесть, которая не даёт мне покоя ни днём, ни ночью…
Успешно решать все вопросы по службе можно было лишь в случае, если будет поддержка как от руководства республики, так и от руководства МВД СССР. Определённую поддержку от Рашидова Ш. Р. я имел. Стали складываться более доверительные отношения и с министром внутренних дел Щёлоковым Н. А.
В 1968 г. Щёлоков сам попросил меня прислать в Москву свежие фрукты. Что я мог ответить министру внутренних дел страны, близкому человеку Л. Брежнева? Отказать? Но на это бы не решились многие должностные лица, потому что подобный отказ мог привести к серьёзному осложнению отношений. И я начал посылать ему по 2-3 раза в год посылки с фруктами, ягодами, арбузами, дынями. В Узбекистане всё это стоит недорого, но всё же стоит деньги. Щёлоков же воспринимал всё это как должное и ни разу не сделал, даже из приличия, попытки оплатить все эти продукты.
В первом квартале 1970 г. я находился по делам в г. Москве и зашёл к Щёлокову. После решения служебных вопросов он повёл разговор на личные и бытовые темы. Был одет в гражданском костюме тёмного цвета. Щёлоков сказал, что привык шить в Молдавии костюмы у хорошего портного-еврея, а сейчас бы снова хотел сшить костюм у хорошего мастера, желательно еврея. Поинтересовался, есть ли в Ташкенте хорошие мастера, и сможет ли он там заказать костюм из добротного материала. Я ответил, что по приезде выясню этот вопрос и ему сообщу. Но Щёлоков сказал, что можно и не связываться с индивидуальным пошивом, приобрести готовый костюм, возможности для этого в Москве имеются. Намёк на взятку был не прозрачный, а прямой, в неловкой форме. Почему-то Щёлоков прямо не решился назвать вещи своими именами. У меня при себе были деньги в сумме 2 200 руб., я вынул их из кармана, ни во что не завёрнутые, и отдал Щёлокову. Он не смутился, положил деньги в ящик стола. Более того, тут же попросил меня посылать ему из Ташкента свежие фрукты, овощи, коньяки, вина в большем количестве, чем мы посылали раньше, и почаще. Я пообещал это выполнить, и мы расстались. С этого времени в среднем один раз в месяц в большом объёме в Москву стали посылать коробки с продуктовыми наборами. В начале 1971 г. Щёлоков позвонил мне по ВЧ перед совещанием и намекнул на деньги. На этот раз я привёз и вручил ему 5 000 руб. Так с тех пор и пошло: посылали продуктовые наборы, и каждый год я давал ему взятки деньгами».
Из протокола допроса обвиняемого Яхъяева Х. Х. от 17 октября 1987 г .:
«…Конечно, сейчас могут найтись демагоги и заявить: неужели нельзя было работать без взяток, как работает большинство советских людей. Отвечу так на этот вопрос: большинство советских людей действительно не занимались взяточничеством, а вот должностные лица республики почти поголовно погрязли во взяточничестве. Не заниматься этим можно было при одном условии, уйти с поста и работать рабочим на заводе или хлопкоробом в поле. А на всех этажах служебной лестницы у нас в республике коррупция была повсеместной. Это я заявляю со всей ответственностью, как очевидец случившегося и информированный человек.
Последний раз мы встречались со Щёлоковым Н. А. в июне 1979 г ., когда решался вопрос о моей отставке. Точнее, вопрос этот уже был решён. Я уже подал рапорт об отставке по болезни, и он был удовлетворён. Мы сидели с ним часа два, долгий, хороший разговор состоялся. Щёлоков вспоминал нашу совместную работу, убеждал, чтобы я смирился и не вступал больше в схватки с большими людьми, чтобы принял отставку как должное. Предупредил меня о том, чтобы я держал язык за зубами по поводу тех взяток, которые я ему передал. Ему не хотелось, чтобы я шумел, боролся за свой пост, привлекал внимание к этому вопросу. Во время этой беседы я вручил Щёлокову последнюю взятку в виде четырёх ниток жемчуга стоимостью 3 333 рубля. Этот жемчуг я ранее в виде взятки получил от Махамаджанова Якуба – начальника Наманганского УВД. Щёлоков принял у меня этот жемчуг и поблагодарил. От него всё ещё много зависело и в плане пенсии, решении других вопросов моей судьбы, хотелось, чтобы у него осталась хорошая память обо мне. Всего за эти годы я передал Щёлокову денег 72 000 руб., также продукты, золотые изделия, промышленные товары, а всего взяток на общую сумму 105 953 руб.
Все эти взятки передавались Щёлокову для того, чтобы иметь его поддержку в работе. Такую поддержку я от него имел. После каждой моей поездки в Москву и каждой взятки МВД УзССР вовремя и в необходимом количестве получало служебный и специальный транспорт. При распределении общих штатов удовлетворялись все мои заявки. Оперативно-технический отдел получал технические новинки, дефицитные химикаты. Мы первыми получили для ГАИ 40 пистолетов-скоростемеров. Своевременно получали обмундирование, хотя в других местах это было проблемой. Он давал возможность поездок сотрудников министерства по стране для обмена опытом, увеличивал нам лимиты поступающих в Академию МВД СССР. Мы в нужном количестве обеспечивались путёвками в ведомственные санатории и дома отдыха. Помог решить вопрос об открытии в Ташкенте Высшей школы МВД СССР. Положительно с его помощью был решён вопрос и об открытии Высшего пожарно-технического училища. И масса других вопросов из-за того, что Щёлоков оказывал мне поддержку и покровительство. После 1979 г. мне с ним больше встречаться не приходилось.»
Из протокола допроса обвиняемого Яхъяева XX от 19 октября 1987 г .:
«С Юрием Михайловичем Чурбановым я впервые познакомился в г. Ташкенте в июне 1976 г ., когда он являлся начальником политуправления Внутренних войск МВД СССР и имел звание генерал-майора. Ещё до приезда Чурбанова меня прямо из дома вызвал к себе в кабинет первый секретарь ЦК КП Узбекистана Рашидов и предупредил о приезде Чурбанова – зятя Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, чтобы я сам его встретил, оказал максимум ему внимания, позаботился о хороших подарках для него.
5 июня 1976 г. я выезжал в аэропорт Ташкента встречать Чурбанова. Разместили его и помощников в резиденции ЦК КП Узбекистана по ул. Шелковичной (ул. Лопатина). На другой день вместе с Чурбановым, моим заместителем Давыдовым Г. И. и командиром дивизии внутренних войск Сираждиновым Б. Х. побывали в ЦК КП Узбекистана в кабинете у Рашидова, где состоялась беседа. В дальнейшем показали Чурбанову достопримечательности Ташкента, музеи, научно-исследовательский институт садоводства и виноградарства им. Шрейдера, выезжали в Ташкентскую область в колхоз им. Ленина, где было организовано угощение. Чурбанов лишь на день вылетел в Бухарскую область, остальное время провёл в Ташкенте, мы вместе завтракали, обедали, ужинали, разговаривали, поближе узнали друг друга. Никаких служебных вопросов с ним не решали…
Для Чурбанова были приготовлены: сюзане – декоративный настенный ковёр стоимостью не менее 200 руб.; красивой расцветки ковёр 2x3 м стоимостью не менее 250 руб., с учётом невысоких в то время цен на ковры; два чайных сервиза по 16 руб. каждый; два столовых сервиза по 24 руб. – все красиво расписаны национальным узбекским рисунком и, несмотря на невысокую стоимость, смотрелись они очень нарядными. Помимо сервизов, сюзане и ковра были также отрезы ткани стоимостью не менее 100 руб.
За день-два до отлёта Чурбанова в Москву рано утром я провёл его в комнату и показал все эти веши для него. Чурбанов воспринял всё как должное и выразил удовлетворённость подарками. Сказал, что его жена Галина Леонидовна будет довольна. После осмотра подарков мы наедине разговаривали с Чурбановым. Он сам завёл разговор о том, что в Москве жить не так просто, как кажется, очень много расходов. Я понял, что следует дать деньги. Кроме того, видел, как благосклонно Чурбанов отнёсся к приготовленным для него вещам. Я и раньше хотел дать ему деньги, но были сомнения: дать ли сразу или позднее, если дать, то какую сумму. Чурбанов сам вывел меня из затруднительного положения, и я решил окончательно вручить ему деньги. Решил для себя, что хватит суммы в 15 000 руб.: это и немало и не слишком много, для первого знакомства достаточная сумма… Улучив удобный момент, когда мы находились одни в помещении, я отдал свёрток с деньгами в руки Чурбанову и сказал, что это ему на память об Узбекистане. Чурбанов ответил: «Хорошо», и тут же положил свёрток в карман брюк. Потом мы пообедали и дальше всё шло по порядку.
Или после обеда в тот день, или вечером Чурбанов похвалил узбекские фрукты. Я его намёк понял и изъявил желание посылать ему фрукты. После отъезда Чурбанова для него регулярно направлялись коробки с овощами и фруктами в свежем и сушёном виде, виноградом, винами, коньяком. Стоимость отправленных коробок за эти годы составляет не менее 2 500 руб.
С приходом Чурбанова на пост заместителя министра внутренних дел СССР по кадрам я оказался уже и в служебной зависимости от него. Для укрепления наших с ним отношений в январе 1978 г. в Москве я передал очередную взятку не только Щёлокову, но и Чурбанову. С 23 по 26 января 1978 г. в Москве в здании Академии МВД СССР было проведено совещание по итогам года, а в последующие дни проводилась учёба руководящих кадров. Для Чурбанова я захватил с собой 10 000 руб., свёрток имел при себе. Чурбанов вёл группу министров союзных республик, и туда входили начальники ГУВД Москвы и Ленинграда. В здании Академии у Чурбанова имелся отдельный кабинет. Занятия заканчивались около 16 часов, и после этого я зашёл к нему в кабинет. Разговаривали мы с ним наедине, не более 10 минут. Он расспрашивал о работе, говорили на другие темы. Перед уходом я вынул из кармана свёрток с деньгами и положил на стол перед Чурбановым. Сказал: «Это вам». Он улыбнулся, взял свёрток и положил в ящик стола. Попрощались, и я ушёл. Таким образом, всего я дал Чурбанову взяток на общую сумму 28 230 руб. в Москве и Ташкенте.
…О привлечении Чурбанова к уголовной ответственности я узнал лишь в апреле 1987 г. 20 апреля между нами была проведена очная ставка, во время которой Чурбанов сам рассказал о фактах получения от меня взяток и в основном всё правильно. Я напомнил ему лишь некоторые детали, уточнили суммы взяток».

Чурбановский процесс
Прошло ещё около года, прежде чем Яхъяев занял своё место на скамье подсудимых рядом с Чурбановым и сослуживцами из Узбекистана: заместителями министра Таштемиром Кахрамановым и Петром Бегельманом, начальниками областных УВД Джалалом Джамаловым, Якубом Махамаджановым, Хушвактом Норбутаевым, Муином Норовым, Салимом Сабировым. 5 сентября 1988 года Военная коллегия Верховного суда СССР начала рассмотрение их дела, и с этого времени к расположенному в центре Москвы особняку на улице Воровского было приковано внимание общественности.
Интерес был объясним. Впервые за многие десятилетия на скамье подсудимых уместилось так много руководителей правоохранительного ведомства: генерал-полковник, генерал-лейтенант, четыре генерал-майора и три полковника МВД. Кроме того, на скамье подсудимых восседал член семьи генерального секретаря ЦК КПСС – в советской истории подобных прецедентов ещё не было. Впрочем, и сам Юрий Михайлович существенно отличался от своих подельников. Ему незачем было заискивать перед своим начальством для продвижения по службе, мотивы мздоимства были иными. Он не опускался до вымогательства, но не гнушался деньгами, предметами роскоши и другими подношениями. Ведь так было принято в высших эшелонах власти. Кроме всего прочего, не было отбоя от желающих всучить что-либо члену «царской» семьи. Если бы Чурбанов и пожелал вспомнить все денежные суммы, вещи и продукты, которые ему вручались в различных регионах страны, то просто бы не смог. Так же, как и девиц весёлого нрава, которых услужливо поставляли подчинённые генералы и полковники для услад сановного командировочного. Тем более, что тот большую часть суток пребывал в подпитии. Впрочем, это вполне соответствовало нравам тогдашнего МВД СССР. В Ленинграде, например, один из партхозактивов, бывших в ту пору в большой моде, проводили Романов и Щёлоков – оба будучи, мягко говоря, не в форме, о чём немало судачили «активисты» в кулуарах и буфетах.

Фото 17. В этих конвертах передавались взятки кремлёвским вождям.

Фото 18, 19. Деньги счёт любят. Перед сдачей в Госбанк.

Фото 20, 21. Все эти баснословные богатства отняты у казнокрадов. А на языке юристов они именуются вещественными доказательствами.

Фото 22, 23. 28 апреля 1988 г. В Мраморном зале Прокуратуры СССР выставка изъятых богатств. (В ценах 1994 г. их здесь на 12 миллиардов рублей). Руководство довольно. Позднее изъятие капиталов мафии будет признано нарушением «социалистической законности».

Фото 24. 1988г. Вместе с заместителем Генерального прокурора СССР А. Катусевым и начальником следственной части Г. Каракозовым обсуждается план операции по изъятию ценностей Первого секретаря обкома партии К. Камалова.

Фото 25. Зятю от тестя. Брежнев вручает Чурбанову очередной орден.

Фото 26. Гараж Чурбанова на даче в Подмосковье.

Фото 27. Увековечился. Мраморный бюст Чурбанова.

Фото 28. Зять Брежнева и его подчинённые генералы на скамье подсудимых.

Фото 29. Арест В.Смирнова. Первая «ласточка» из ЦК КПСС.

Фото 30. Март 1989 г. Предвыборная кампания в разгаре.

Фото 31. Март 1989 г. Прокурор Н. Попова и Н. Иванов дают интервью после изъятия очередных миллионов у мафии.

Фото 32. 3 мая 1989 г. Встреча членов Политбюро с народными депутатами СССР. Гдлян протестует против развала «кремлёвского дела». На другой день последовала реакция Горбачёва, и мы были отстранены от руководства следственной группой.
В остальном же дело Чурбанова ничем не отличалось от других, выделенных из основного дела № 18/58115-83 и уже рассмотренных судами. По ним уже были осуждены десятки лиц, и представленный следствием доказательственный материал не вызывал нареканий и сомнений. Все девять генералов и полковников МВД признали свою вину на следствии, их показания были тщательно проверены и подтверждены иными материалами. Они не раз давали изобличительные показания в других процессах по поводу своих соучастников, и достоверность этих криминальных эпизодов была подтверждена рядом приговоров соответствующих судов. Тем не менее приговор Военной коллегии Верховного суда СССР, оглашённый 30 декабря 1988 года, ошеломил не только юристов, но и широкую общественность. Яхъяев и Кахраманов были освобождены из-под стражи в зале суда. Остальные приговорены к лишению свободы сроком от 8 до 10 лет, Чурбанов – к 12 годам. При этом три четверти эпизодов взяточничества были признаны недоказанными и исключены из обвинения.
Что же произошло? Ответ на этот вопрос следует искать не в анализе криминального эпизода или оценке доказательств. Чтобы понять суть происходящего, надо, во-первых, учесть особенности правовой политики того периода, а во-вторых, иметь в виду то обстоятельство, что руководили судом, словно кукловоды марионетками, «правоведы» со Старой площади.
Напомним читателю, что в 1986 году начатое ещё при Андропове наступление на организованную преступность стало уже существенно угрожать интересам коррумпированной партгосноменклатуры, поэтому Горбачёв и его окружение стали постепенно переводить стрелку правовой политики в прежнее положение. К 1988 году этот порочный правовой курс уже приобрёл законченные формы.
В любом цивилизованном государстве чётко разграничены законодательная, исполнительная и судебная власти. Своеобразную четвёртую власть гарантирует средствам массовой информации конституционные нормы о свободе слова и печати. Тоталитарный режим в нашей стране лишь декларативно подтверждал принцип разделения властей, поскольку фактически вся она концентрировалась в руках вождя КПСС и узкого круга лиц. В стране осуществлялось лишь партийное правосудие, которое в тот или иной момент отражало общую политическую направленность и конъюнктуру. В доперестроечный период доминировали определённые элементы обвинительного уклона. Поскольку вожди отечества постоянно шарахаются из крайности в крайность, то и советское правосудие в один прекрасный момент (как раз в тот самый период, который мы сейчас рассматриваем) лихо перевело стрелки на уклон оправдательный. И не было бы в том ничего предосудительного, если бы эта тенденция определялась результатами процессов, происходящих в недрах общества и созданных им правоохранительных структур, а не диктовались сверху, утверждалась директивно как очередная генеральная линия КПСС. В соответствии с ней руководство высшего судебного ведомства страны всё чаще требовало с нижестоящих органов более высокого процента оправдательных приговоров. Перестали учитываться при вынесении приговоров такие смягчающие вину обстоятельства, как чистосердечное раскаяние и возмещение материального ущерба. По существу они превратились в свою зловещую противоположность – в факторы, эту ответственность отягчающие: раскаялся, выдал преступно нажитые ценности – отвечай по всей строгости закона, получай, как говорится, на всю катушку. Насаждаемый сверху опасный перехлёст доводил законность до абсурда: достаточно было подсудимому без каких-либо доводов изменить признательные показания и заявить о незаконных методах следствия, как всё это принималось на веру безо всякой проверки, вероятность же реабилитации либо существенного смягчения приговора в таком случае значительно возрастала. Конечно, весь преступный мир с чувством глубокого удовлетворения воспринял перемены в правовой политике родной коммунистической партии. Быстренько сориентировались и наши подследственные, особенно после XIX партконференции, которая под демагогические рассуждения о правовом государстве этот курс фактически благословила. Не стал исключением и чурбановский процесс, проведённый в жёстком соответствии не с Законом, а конъюнктурой того периода перестройки. Из девяти подсудимых, которые ранее признавали вину, лишь один Бегельман продолжал полностью раскаиваться в содеянном. Яхъяев и Кахраманов через три года вдруг «вспомнили» о своей кристальной честности, остальные в той или иной степени стали корректировать свою позицию. С учётом чистосердечного раскаяния, активной помощи расследованию государственный обвинитель просил определить Бегельману меру наказания ниже низшего предела – 6 лет лишения свободы. Но Бегельман осмелился разоблачать и высших партийных функционеров. Словно в отместку за раскаяние, суд приговорил Бегельмана к 9 годам лишения свободы. Это что – дабы другим неповадно было? Такой же вопросительный знак можно поставить и на приговор генерал-майору Норбутаеву. Из всех подсудимых он единственный добровольно и в крупном размере выдал преступно нажитые ценности. Но это обстоятельство вовсе не смягчило приговор, как следовало бы ожидать. Норбутаеву определили 10 лет лишения свободы. У его же соседей по скамье подсудимых, не пожелавших расстаться с преступными капиталами, сроки оказались на год-два ниже. Такие приговоры как бы ненавязчиво подводили и судей, и подсудимых к одной простой мысли: коммунист-жулик не должен раскаиваться, тем более выдавать капиталы, а если уж попался, то должен молчать. Так же упорно, как это делал, например, верный сын ленинской партии Осетров.
Тимофей Николаевич дождался своего часа. В суде рассматривались эпизоды получения им взяток от Бегельмана, Джамалова, Махамаджанова, а также случай дачи самим Осетровым 25 000 рублей Чурбанову. К тому времени следствием были выявлены факты получения им и других взяток на общую сумму свыше миллиона рублей, в бытность работы первым заместителем Председателя Совета Министров и вторым секретарём ЦК КП Узбекистана. Доставленный в судебное заседание Осетров держался твёрдо: никаких взяток не брал и не давал, а следствие нарушает законность. Такое большевистское упорство, вопреки очевидным и, казалось бы, доказанным уликам, оказало магическое воздействие на суд, который одним махом исключил из дела все криминальные эпизоды. Осетрова выгораживали практически открыто, не пытаясь даже хоть какие-то приличия соблюсти.
Поощрил суд и других проверенных товарищей – Кахраманова и Яхъяева, которые все месяцы процесса твердили о своей невиновности и изобличали «коварное следствие». Вместо 13 и 15 лет заключения, на чём настаивал государственный обвинитель, суд фактически реабилитировал обоих. При этом были проигнорированы изобличительные показания соучастников и многие другие подтверждённые в суде доказательства их виновности. Бывшие министр и замминистра внутренних дел Узбекистана, наиболее виновные в распространении коррупции в своём ведомстве, оказались в объятиях родственников и друзей. Успели дать и несколько интервью, отметив, что их освобождение стало возможным благодаря перестройке. И в этом они были, увы, правы…
Почему же, возникает вопрос, избежал светлой участи некоторых своих подельников Чурбанов? А потому, что не «дозрел». Да, его изобличали во взяточничестве премьер-министр Узбекистана Худайбердиев, управделами ЦК Умаров, секретари обкомов Каримов и Есин, соучастники по скамье подсудимых. Но точно также была доказана виновность Яхъяева и Кахраманова, но их-то реабилитировали, а Чурбанова осудили, поскольку в отличие от них все четыре месяца процесса он продолжал твердить о получении 220 000 рублей, правда, упорно считал эти подношения не взятками, а подарками. Такая позиция, так же как и поведение Бегельмана, связывала руки суду и весьма существенно. Поэтому, произвольно уменьшив объём взяток, предъявленных Чурбанову обвинением, в 7 раз – до 90 960 рублей, суд был вынужден отправить в заключение не пожелавшего «перестроиться» Юрия Михайловича.

Где вершилось правосудие
Приговоры на чурбановском процессе выносили вовсе не судейские чины, а «законники» со Старой площади, где и вершилось всегда партийное правосудие. То, что всё сведётся именно к такой ситуации, было ясно уже тогда, когда расследование дела Чурбанова и других только-только было завершено.
30 мая 1988 года обвинительное заключение по этому делу было утверждено заместителем Генерального прокурора СССР Катусевым, и все 110 томов направлены в Верховный суд СССР. Мы уехали в Узбекистан, где продолжалось расследование основного дела в отношении партийных функционеров.
Начало июня 1988 года застало нас в Хорезмской области, в Ургенче. Вот уже второй год с беспокойством и страхом поглядывали из многих сановных кабинетов на здание областной прокуратуры, где обосновались следователи нашей группы, которую местные жители называли «московской комиссией». Мы проводили обычное рабочее заседание, когда раздался звонок телефонного аппарата правительственной связи. Звонила из Москвы Надежда Константиновна Попова – один из надзирающих за делом прокуроров. Она сказала, что в Верховном суде СССР возмущены обвинительным заключением по делу Чурбанова и требуют его переделать, а Катусев уже неофициально изъял его из суда.
Итак, началось. С первых же дней появления в суде чурбановского дела нахально стали нарушать закон. Ведь в соответствии со ст. 226 УПК РСФСР, если суд не согласен с выводами обвинительного заключения, то в распорядительном заседании должно быть вынесено определение о возвращении дела на доследование с обоснованием такого решения. Вместо этого какие-то неофициальные договорённости, требования внести коррективы.
Ситуация выглядела так. После организованной в апреле 1988 г. пресс-конференции-выставки Лукьянов и его соратники уже не выпускали нас из поля зрения, жёстко отслеживая каждый шаг. Поступившее в Верховный суд СССР обвинительное заключение немедленно было доставлено оттуда в ЦК КПСС, на очередную, так сказать, экспертизу. После чего последовали раскаты грома и засверкали молнии. А какую иную реакцию могли вызвать такие, например, строки из обвинительного заключения: «Преступная клика во главе с Рашидовым находила поддержку и покровительство у части высокопоставленных лиц в Москве. Подобная поддержка была обусловлена не только лестью и угодничеством, присущими Рашидову, но и соображениями меркантильного характера. Иначе говоря, эти связи были проникнуты духом коррупции, когда немалая часть взяток из Узбекистана передавалась руководящим работникам в Центре». Как из пулемёта, посыпались гневные вопросы. Как эти следователи посмели утверждать, что в годы перестройки в Узбекистане ничего не меняется? Что значит – обстановке произвола покровительствовали в Москве? Как посмели пофамильно указывать повинных в беззакониях лиц из окружения Рашидова? Брежнева и Рашидова нет в живых – поэтому во всём виноваты только они! Ишь, самодеятельность тут развели! Заместителю Генерального прокурора Катусеву только и осталось, что оправдываться: дескать, недоглядел, невнимательно прочитал текст, учтёт замечания, всё исправит.
Преамбулу обвинительного заключения, где был дан анализ сложившейся в Узбекистане и в Центре обстановки коррупции, выделена роль всех обвиняемых, по указанию Катусева и несмотря на наши возражения, переписали заново. Все острые углы сгладили, изъяли все выводы, вызвавшие ярость на Старой площади. Дело Чурбанова и других взято было под неусыпный контроль ЦК КПСС. Именно там принимались все основные решения, оформлявшиеся затем в суде.
Скандал на XIX партконференции, публично проявивший несовместимость интересов правосудия и коррумпированной власти, окончательно определил и задачи чурбановского процесса: максимально скомпрометировать работу следственной группы в глазах общественного мнения. Конечно, наши оппоненты хорошо понимали, что сломать хорошо доказанное дело крайне сложно без нарушения уголовно-процессуального законодательства, принципов и процедуры правосудия. Но если того требует ЦК – что может быть выше для чиновников в судейских мантиях?! Ведь не Закон же, в самом деле!
Ну, а раз так, тогда поехали…
В соответствии со статьями 221 и 239 УПК РСФСР судебный процесс должен начаться не позднее месячного срока после поступления дела в суд, а начался только через три месяца. Всё это время подсудимые уже числились за Верховным судом, он же отвечал и за режим их изоляции, который был немедленно ослаблен. Создана была благоприятная обстановка для контактов подсудимых между собой и заинтересованными лицами на свободе. Вместе с тем, следователям отказывали во встречах с подсудимыми, хотя необходимость их допросов возникала в связи с продолжением общего расследования. Оперативным путём, например, мы установили, что у подсудимого Яхъяева налажен нелегальный контакт с волей и его убеждают отказаться от прежних изобличительных показаний. Но Яхъяев колебался. И вдруг узнаём, что за несколько дней до начала процесса судья разрешил дочери Яхъяева, юристу по образованию, свидание с отцом. Мы попросили отменить это решение, сообщив судье оперативную информацию по данному вопросу. Но нам отказали. На свидание дочь открыто, не таясь, в присутствии надзирателя заявила отцу, что «всё подготовлено», он окажется вскоре на свободе, если будет всё отрицать и твердить о полной невиновности. Яхъяев такую позицию и занял в суде. За три летних месяца подобным образом удалось обработать и других подсудимых.
Практически были сняты ограничения на общение соучастников и в зале судебного заседания, и во время совместного приёма пищи в перерывах, и по пути в суд, куда всех привозили на одной автомашине. Среди свидетелей было немало людей, уже осуждённых за дачу взяток Чурбанову, Яхъяеву, Кахраманову и другим подсудимым и содержащихся в различных колониях. Всех их одновременно доставили в московские тюрьмы и режим изоляции создали весьма мягкий, так что они могли почти свободно общаться не только между собой, но и с подсудимыми, которых прибыли изобличать.
Свидетели из Узбекистана поселялись в одной гостинице. В результате неоднократных, порой необоснованных перерывов в судебном заседании в отдельные дни их количество достигало нескольких десятков человек. В это время свидетелей активно обрабатывали знакомые и родственники подсудимых.
Протесты государственного обвинителя по всем отмеченным фактам судом игнорировались. Не предпринималось ничего для того, чтобы обеспечить должную изоляцию участников процесса – залог объективного установления истины. Даже невооружённым глазом можно было заметить, что рассуждения о «нарушениях законности» следствием весьма поощрялись в суде. Временами складывалось впечатление, что идёт суд не над коррупционерами, сидящими на скамье подсудимых, а над следственной группой. Государственный обвинитель дважды вынужден был заявлять протест по поводу необъективности и тенденциозности суда – случай исключительный в практике Верховного суда СССР. Однако эти протесты были необоснованно отклонены.
Даже обычным нашим российским разгильдяйством и халатностью трудно объяснить такие, например, факты. В обвинительном заключении был указан 501 свидетель, допросили же всего около 200 человек. Среди них были все родственники подсудимых. Нет нужды говорить, как они «помогали» установлению истины. А ведь обязанностью суда является проверить все без исключения доказательства, тем более в условиях, когда многие криминальные эпизоды стали оспариваться.
В суд были представлены десятки видеокассет допросов обвиняемых, очных ставок между ними и свидетелями. Эти видеозаписи начисто опровергали возникший на суде миф о принуждении взяточников к даче ложных показаний. Совершенно естественно, что их было необходимо просмотреть в судебном заседании. Все кассеты до единой. На это потребовалось бы ещё около 3-х недель. Но вопреки требованиям закона в суде в течение 3-х часов были просмотрены лишь фрагменты видеозаписей. Это что, тоже халатность?
Если лимит времени распространялся на рассмотрение всех существующих обстоятельств дела, всех доказательств, то на другое времени хватало. Так, приобщались к делу подложные документы, публикации в прессе… Было заявлено и удовлетворено судом даже ходатайство о приобщении к делу материалов по поводу покушения на жизнь следователей…
Доходило и до казусов. Желая выслужиться перед цековским начальством, в первый же день процесса председательствующий не огласил первые 27 страниц обвинительного заключения. Даже в новой редакции, по сути, в кастрированном виде, преамбула документа была опущена. И это несмотря на то, что Закон требует от председательствующего огласить обвинительное заключение от первой до последней строчки. Вообразите, во что превратится суд, если судьи будут выбирать из обвинения только те места, которые по каким-то причинам устраивают их больше, чем другие!
Военная коллегия не вынесла частного определения по качеству следствия, так и не доказав ни одного факта нарушения законности, признав, что все звучавшие в суде рассуждения о незаконных методах ведения следствия не более чем досужие вымыслы. Но это обстоятельство как-то ускользнуло от внимания широкой общественности. В то же время с помощью рептильных журналистов из партийных средств массовой информации в сознание миллионов людей, следивших за ходом процесса, вбивалось представление о непрофессионализме следствия, о многочисленных нарушениях им законности.
Но самым поразительным фокусом, проделанным в ходе чурбановского процесса, была метаморфоза с цифрами, характеризовавшими размеры взяточничества. Общая сумма доказанных обвинением взяток была произвольно уменьшена судьями в 4,5 раза. С этой целью беспардонно исключались десятки и десятки криминальных эпизодов. Так, из 94 тысяч рублей, вменённых генералу Сабирову, суд посчитал доказанными эпизоды получения им взяток лишь на 14 тысяч, признав «недостоверными» показания около двух десятков его подчинённых, изобличающих во взятках своего бывшего начальника. Даже из признаваемых Чурбановым 220 тысяч рублей суд признал лишь 90 тысяч: ошибается, дескать, товарищ, суду виднее, сколько он взял.
Вершиной судебной эквилибристики стали манипуляции со взятками Яхъяева. Вот что говорилось в сообщении ТАСС по итогам процесса: «В ходе судебного разбирательства выяснилось, что на подсудимого Яхъяева в портфеле следственной группы имеются дополнительно несколько томов, эпизоды которых связаны с предъявленным ему ранее обвинением во взяточничестве. В связи с этим суд выделил дело в отношении Яхъяева в отдельное производство и направил материал на него в Прокуратуру СССР для дополнительного расследования. Поскольку Яхъяев страдает рядом серьёзных заболеваний и содержится под стражей более трёх лет, суд изменил ему меру пресечения и освободил его из-под стражи, взяв с него подписку о невыезде».
Что же пытались скрыть за этим маловразумительным разъяснением судейские фокусники? А вот что. Следствие доказало и вменило в вину Яхъяеву факты получения 89 взяток на общую сумму 146 153 руб. За эти преступления закон предусматривал ответственность вплоть до высшей меры наказания. Кроме того, следствие представило доказательства дачи самим Яхъяевым взяток Щёлокову, Чурбанову и Умарову на общую сумму 144 183 руб. За эти преступления закон предусматривал ответственность в виде лишения свободы на срок до 15 лет, а также конфискацию имущества и возможность ссылки.
Что же осталось в результате судебного разбирательства? Некоторые факты злоупотреблений Яхъяева по службе, совершённые 10-15 лет назад. Ответственность за них вдвое меньше, чем за взяточничество, и поэтому эти дополнительные факты ни в коей мере не повлияли бы на меру наказания, но эти факты для расследования весьма трудоёмки и потребовали бы ещё год работы. Поэтому руководители Прокуратуры СССР и Верховного суда СССР обсудили ситуацию и пришли к выводу, что из-за этих эпизодов не следует затягивать завершение дела и направление его в суд. Аналогичные решения принимались и по поводу других обвиняемых, в отношении которых имелись дополнительные, но менее значительные эпизоды, ещё не расследованные.
Таким образом, возвращая дело якобы на новое расследование, суд исключил из обвинения Яхъяеву все 89 фактов получения им взяток и все без исключения эпизоды дачи им взяток. Иными словами, суд фактически оправдал Яхъяева за взяточничество. Поясним суть, как говорят, на пальцах. Некто совершил 10 убийств, за что и попал под суд. Но при этом были сведения, что 10-15 лет назад он подрался с кем-то у пивного ларька. И вот суд исключает из обвинения все 10 убийств и предлагает расследовать обстоятельства драки пятнадцатилетней давности. После чего, мол, и будем выносить приговор.
Ловкость рук, и … через несколько месяцев дело Яхъяева было прекращено, поскольку в результате срока давности и амнистий он не подлежал ответственности за злоупотребления 10-15-летней давности.

А судьи – кто?
«Правительственная. Ташкент. Первому заместителю Председателя Совета Министров Узбекской ССР товарищу Осетрову Тимофею Николаевичу.
Примите сердечные поздравления в связи с юбилеем и награждением орденом Дружбы народов. Желаю доброго здоровья и дальнейших успехов в вашей деятельности на благо советского народа.
С уважением – Теребилов».
Аналогичного содержания правительственные телеграммы обнаружены при обысках у Усманходжаева, Худайбердиева, Салимова и других взяточников из руководства республики. Знакомство с автором тёплых поздравительных телеграмм позволит нам пристальнее присмотреться к коридорам высшей судебной власти, где многие годы припеваючи жили подлинные мастера судебных трюков.
Владимир Иванович Теребилов был своим человеком в партийно-мафиозной верхушке Узбекистана. Депутатом Совета национальностей Верховного Совета СССР четырёх созывов он избирался в Ферганской долине. Два десятка лет в составе узбекской депутации он представлял интересы руководства республики в высшем органе власти страны. Не знать ничего о коррупции, хищениях, приписках, разложении кадров в течение двух десятилетий юристу-практику можно было лишь при одном условии: очень сильном желании их вовсе не замечать. Так что Теребилов вполне устраивал и партийных боссов в Москве, и мафиозные кланы Рашидова-Усманходжаева. Он ничем не докучал взяточникам ни в Верховном Совете, ни в ЦК КПСС, в составе которого находился с 1971 года, ни на посту Министра юстиции, ни в должности Председателя Верховного суда страны.
Когда в 1984-1987 годах под руководством Горбачёва, Лигачёва, Усманходжаева, Осетрова и их сподвижников проходила кампания борьбы с «отдельными негативными явлениями», когда крёстные отцы бросили в тюрьмы по так называемым «хлопковым делам» десятки тысяч своих сограждан из числа исполнителей их воли, то Теребилов поддержал этот локальный геноцид узбекского народа через подчинённую ему судебную систему. Приговоры были неоправданно жестоки: расстрел, 15, 14, 12 лет лишения свободы. Мало кто получил меньше 10 лет. Мафия заметала следы, отправляя в застенки рядовых исполнителей своих преступных замыслов, сохраняя в неприкосновенности главарей, свои основные структуры, рычаги власти.
По мере исследования сложившейся в республике ситуации мы всё чаще натыкались на следы Теребилова. Его фамилия мелькала в журналах проживающих в резиденции ЦК КП Узбекистана, в списках лиц, пользовавшихся персональными самолётами вождей республики, в оперативной информации по криминальным связям взяточников. Чувствовалась рука Теребилова при передаче в суды расследованных нами уголовных дел. Так, он жёстко контролировал процесс по делу бывшего первого секретаря Бухарского обкома партии Каримова. Когда 14 апреля 1987 года в здании Верховного суда СССР началось слушание его дела, в служебном кабинете Теребилова у монитора собирались работники административного и организационного отделов ЦК КПСС. В зале были установлены камеры, передававшие изображение в кабинет Председателя Верховного суда. Функционеры беспокоились не напрасно. Признавая свою вину и раскаиваясь, Каримов в тоже время подробно рассказывал в суде, при каких обстоятельствах и в каких размерах он сам давал взятки работникам ЦК КПСС Смирнову, Могильниченко, Ишкову, руководителям республики Усманходжаеву, Осетрову, Салимову и другим лицам, требовал, чтобы его судили вместе с ними – его соучастниками. Такая строптивая позиция определила судьбу подсудимого. Судебный приговор лишь оформил партийный вердикт: смертная казнь. Чтобы он замолчал навсегда. И нам позднее стоило немалых усилий, чтобы сохранить Каримову жизнь. Расстрел был заменён 20-ю годами заключения. В ряду свидетелей обвинения по делу о коррупции в высших эшелонах власти удалось сохранить ещё одного человека.
Председательствовать в чурбановском процессе Теребилов поручил заместителю председателя Военной коллегии генерал-майору юстиции Михаилу Марову, проигнорировав, скорее всего сознательно, одно обстоятельство весьма щепетильного свойства: несколько лет назад этот генерал проходил службу в Ташкенте, где председательствовал в Военном трибунале Туркестанского военного округа, и был лично знаком по службе с некоторыми подсудимыми. Есть элементарная профессиональная этика, которая предписывает судье в подобных случаях заявить самоотвод. Но до этики ли, когда кукловоды со Старой площади повелевают своим марионеткам развалить уголовное дело. Отчего же наш «независимый» суд так ревностно выполнял приказания хозяев? Заглянем ещё раз в материалы уголовного дела № 18/58115-83.
Из протокола допроса обвиняемого Умарова Хамдама – бывшего первого секретаря Ферганского обкома партии: «…Теребилова В. И. я знаю как депутата Верховного Совета СССР от Кокандского избирательного округа 8, 9, 10 и 11 созывов. Прилетал он в Коканд через Ташкент. Оттуда нам сообщали, что он тогда-то и тогда-то будет в Коканде, номер рейса, и мы его встречали. Встречали, как правило, первый секретарь обкома, председатель исполкома, первый секретарь горкома и председатель Кокандского горисполкома. Обычно после встречи в аэропорту мы сопровождали Теребилова в дом приезжих зеленхоза, давали ему немного отдохнуть, обедали, составляли план работы. Проживал Теребилов и питался за счёт города, т.е. деньги он за это не платил. Часто с Теребиловым приезжал и председатель Верховного суда Узбекистана, в последнее время это был Йигиталиев. Приезжал он, как правило, на 3-4 дня, уезжал также через Ташкент.
Теребилову я передал две взятки по 15 000 руб. Первый эпизод был в 1983 году: мы с женой приезжали отдохнуть в подмосковный санаторий ЦК КПСС «Барвиха». Тогда Теребилов пригласил нас с женой к себе на дачу. В один из выходных дней пришла машина от Теребилова, и мы с женой поехали к нему. Дача Теребилова находится недалеко от санатория. Я с собой прихватил коробку с грушами, яблоками, сухофруктами и туда же положил завёрнутые в бумагу деньги – 15 000 руб. Как только мы приехали на дачу к Теребилову, разделись, и тут же я эту коробку занёс в комнату! Сказал, что вот фрукты, гостинец по нашему обычаю. При мне Теребилов коробку не вскрывал. Поблагодарил и пригласил к столу… Тогда остро стоял вопрос о строительстве промышленных объектов в Коканде, объектов социального, культурно-бытового назначения. Из них главный – реконструкция чулочно-прядильного комбината. Решался тогда вопрос и о строительстве Новококандского химкомбината. Чтобы заинтересовать Теребилова в решении этих вопросов, я и дал ему 15 000 руб. Они решились положительно, и помощь исходила действительно от Теребилова. Он «пробил» эти вопросы через Совет Министров, Госплан, ЦК…
Второй эпизод взятки имел место в предпоследний приезд Теребилова в Коканд в 1985 г. Как обычно, получив сведения о его приезде, я выехал в Коканд, чтобы встретить его. Теребилов прибыл со своим помощником. Разместились я, Теребилов и его помощник в Доме приезжих зеленхоза. Пробыли мы с Теребиловым в Коканде три дня. В день его отъезда я зашёл к нему в комнату. Сам Теребилов туалетной комнате, а его чемодан стоял на столике и был приоткрыт. Я положил 15000 руб., завёрнутые в бумагу, в чемодан, на вещи. Вышел из комнаты. Потом все позавтракали и проводили Теребилова в аэропорт. Я считал своим долгом отблагодарить Теребилова за то, что он уже сделал для области и что ещё для нас сделает…»
Из протокола допроса обвиняемого Усманходжаева И.Б.: «…После избрания меня на должность первого секретаря ЦК КП Узбекистана Владимир Иванович в числе первых связался со мной по телефону правительственной связи и тепло поздравил. При этом заверил, что будет оказывать всяческую помощь в решении стоящих перед трудящимися республики задач. Мне было лестно слышать добрые слова от такого уважаемого человека… Осенью 1985 г. Владимир Иванович прибыл в республику для встреч с избирателями. После поездки в Ферганскую область, вернувшись в Ташкент, он зашёл ко мне в ЦК и рассказал о встречах, наказах избирателей. В беседе я воспользовался случаем и попросил Теребилова увеличить штаты судебных работников Узбекистана и прислать нам грамотных и квалифицированных специалистов. В ответ Владимир Иванович мне сказал, что данный вопрос разрешить практически невозможно. Мы договорились встретиться за ужином в гостинице ЦК. Ужинали в уютном кабинете, были вдвоём. Кушали плов, пили сухое вино, говорили о делах республики. Я ещё раз поставил вопрос об укреплении судебной системы республики…
Утром у себя в кабинете положил в дипломат чёрного цвета красочные альбомы и буклеты об Узбекистане и деньги – 20 000 руб. в конверте. Приехал к Владимиру Ивановичу в номер. Поставил на пол дипломат с деньгами и книгами, сказал, что подарок от меня. При этом сообщил, что там двадцать тысяч денег и книги. Он поблагодарил меня, взял дипломат и отнёс его в спальню. Я попрощался и ушёл. Спустя некоторое время Теребилов мне позвонил и сообщил, что смог разрешить вопросы о расширении штатов судебных работников республики. Действительно, в 1986 г. Верховным судом СССР Верховному суду Узбекистана было выделено 24 или 26 дополнительных единиц судебных работников…
Вторую взятку Теребилову я дал в 1986 г. Мы встретились с ним у меня в рабочем кабинете. Разговаривали о встречах с избирателями. Я попросил Владимира Ивановича подождать минутку. В комнате отдыха в сейфе взял два конверта по 10 000 руб. в каждом. Давать меньше, чем первый раз неудобно. Передал Теребилову обе пачки, всего 20 000 руб. При этом подумал, что он может ещё пригодиться оказать помощь в будущем. Уже в 1987 г. по моей просьбе он увеличил штат судебных работников на 14-15 человек…
Первый раз давать взятку Председателю Верховного суда СССР было, честно говоря, страшновато. Потом понял, что он такой же хапуга, коррумпированный преступник, обличённый властью, как и многие ему подобные представители из Москвы, которым я давал взятки ранее…»
Только суд, тщательно исследовал приведённые показания в совокупности с другими доказательствами, мог решить вопрос о виновности или невиновности Теребилова в коррупции. Но материалы эти на судейский стол не попали. Начавшийся весной 1989 г. разгром уголовного дела о взяточничестве в высших эшелонах власти Узбекистана и Москвы привёл к автоматической реабилитации десятков партийных сановников. В их числе оказался и главный судья страны.

Статью из номера убрать, редактора уволить.
Во многом помогли преуспеть фокусникам в судейских мантиях и наши средства массовой информации.
В ЦК КПСС прекрасно понимали, что гласность в чурбановском процессе могла бы сорвать задуманный спектакль. Посему во все печатные издания, на ТВ и радио со Старой площади поступил запрет давать какую-либо информацию из зала суда. Освещение процесса было поручено только ТАСС – ведомству, которое в то время являлось, по существу, одним из отделов того же ЦК. Информации ТАСС правились и визировались либо Маровым и руководством Верховного суда СССР, либо прямо в ЦК КПСС. Общественности же объясняли, что подобные ограничения приняты с целью исключить какое-либо воздействие на ход судебного разбирательства.
Но вот приговор оглашён. Он вызвал немалое удивление и у юристов-профессионалов, и у простых людей. Теперь, казалось бы, высказывание различных точек зрения на судебное решение уж никак не повлияет, и ограничения должны быть сняты. Не тут-то было. В «Правде», «Известиях», «Труде», «Литературной газете» и других центральных изданиях появились обширные публикации, посвящённые завершившемуся процессу. И хотя писали их разные люди, но суть сводилась к одному. Во-первых, процесс проведён в полном соответствии с нормами закона, приговор объективен, на что и должны ориентироваться другие суды страны. Во-вторых, в споре между обвинением и защитой победили адвокаты, благодаря усилиям которых стало возможным освобождение Яхъяева и Кахраманова, исключение множества якобы недоказанных криминальных эпизодов. В-третьих, выявилась масса недочётов и нарушений в ходе следствия, свидетельствующих о его недостаточной компетентности. Всё это, по мысли законников из ЦК КПСС, должно было посеять в обществе сомнения в объективности расследования дела о коррупции. В прессе косяком пошли статьи с такими обвинениями. При этом замалчивалось, что сам суд не нашёл никаких оснований для вынесения частного определения в адрес следствия.
Одновременно из ЦК поступил полный запрет на все наши выступления по данному поводу. Задача была поставлена однозначная: скрыть правду о чурбановском процессе. Как это делалось, подробно могли бы рассказать члены редколлегии «Комсомольской правды», «Социалистической индустрии» и других газет, где из вёрстки уже готовых номеров изымались набранные и завизированные интервью следователей с оценкой чурбановского процесса. А главного редактора «Водного транспорта» Г. Панушкина, который осмелился опубликовать в своей газете фельетон «Свободу Юрию Чурбанову!» и наши интервью, просто выгнали с работы.
Допустим, мы могли быть необъективными в своих оценках. Но запрет распространялся и на других юристов, публицистов и журналистов, которые по поводу чурбановского процесса имели точку зрения, отличную от официальной. Кому, к примеру удалось посмотреть пятисерийный документальный фильм «Чурбанов и другие», снятый белорусскими документалистами во время судебных заседаний в Верховном суде СССР? Во второй половине 1989 года ленту показали по республиканскому телевидению. После демонстрации первых же серий разразился скандал, но зрители добились, чтобы фильм показали полностью. Потом фильм обошёл многие зарубежные страны. И только у нас он оказался под запретом, поскольку не показывался ни по телевидению, ни в кинотеатрах.
И всё-таки полностью скрыть правду о чурбановском процессе не удалось. В начале января 1989 года мы на 15 минут вышли в прямой эфир в одной из передач радиостанции «Юность». Через месяц в урезанном, правда, виде опубликовал небольшую нашу статью журнал «Новое время». В феврале 1989 года, участвуя в телепередаче Ленинградского ТВ «Общественное мнение», посвящённой проблеме смертной казни, один из нас, выступая в прямом эфире, отошёл от темы и попытался объяснить «странности» этого судебного разбирательства.
Для оценки итогов чурбановского процесса, проверки объективности приговора по инициативе Генерального прокурора СССР была создана специальная комиссия более чем из двух десятков компетентных юристов, которая работала в феврале-марте 1989 года. Ещё в декабре 1988 года Сухарев публично заявил, что если суд оправдает кого-либо из подсудимых, то он немедленно принесёт протест на приговор. Но как только стало ясно, что приговор по делу фактически вынесен в ЦК КПСС, Генпрок как-то сразу стушевался. И всё же, чтобы сохранить лицо, он пошёл на создание комиссии. Вот главный её вывод: на приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Чурбанова и других в виду его незаконности и необоснованности Генеральному прокурору необходимо принести протест.
Разумеется, никакого протеста Сухарев приносить и не собирался. Тем более, что кремлёвская власть уже готовилась поставить жирный крест на расследовании дела о коррупции, а послушных исполнителей своих предначертаний, фокусников в судейских мантиях Теребилова и Марова потихоньку спровадить на заслуженный отдых.
Замолчать и похоронить выводы комиссии по чурбановскому процессу тоже не удалось. Пять месяцев спустя, в июле 1989 года в еженедельнике «Аргументы и факты» было опубликовано интервью с работником Главной военной прокуратуры В. Прищепой, которое называлось «Законность и целесообразность». Вот что в нём, к примеру, говорилось: «В вводной части приговора оказался «забыт» подсудимый, бывший начальник УВД Хорезмского облисполкома генерал-майор милиции Сабиров. Данными о его личности суд незаконно дополнил приговор через десять дней после его вступления в силу. Причём в заседании без участия подсудимого и защитника. Эти и другие отступления от требований закона не позволяют считать решения по делу образцовыми, как это, увы, полагают многие авторитетные юристы, не изучившие материалы. Несмотря на естественные рабочие споры, в главном наше мнение было единодушным: надо безусловно вносить протест, что в данном случае является полномочием Генерального прокурора… 30 декабря 1989 года истекает годичный срок пересмотра судебного решения в сторону, усугубляющую положение затронутых им людей. По моему мнению, необоснованно оправданные по некоторым эпизодам лица окончательно уйдут от ответственности. Осуждённый Сабиров выйдет на свободу, а «чурбановские» тенденции проявятся и в других судах. Всё это может осложнить борьбу со взяточничеством, а значит, и с организованной преступностью. Избежать повторного громоздкого слушания этого дела по соображениям целесообразности – не значит упростить ситуацию, наоборот. Раз уж мы строим правовое государство, то законность должна быть превыше всего».
Публикация снова вызвала немалый общественный резонанс. Вновь Генеральному прокурору стали задавать вопрос: намерен ли он внести протест по делу Чурбанова и когда? И вновь на выручку Сухареву пришли Лукьянов со товарищи, которые просто цыкнули на газеты и таким немудрёным способом приглушили полемику вокруг чурбановского процесса.
Прищепа оказался прав. Было прекращено дело в отношении Яхъяева: Ленинская партия вновь открыла объятия блудному сыну Кахраманову. Стали постепенно покидать места заключения и другие осуждённые.
А чурбановский процесс так и остался пятном на мантии советской социалистической Фемиды.

НА ЗАВИСТЬ ВЫШИНСКОМУ
КПК вместо УПК
Из показаний кандидата в члены ЦК КПСС, первого секретаря Бухарского обкома КП Узбекистана И. Джаббарова:
«…Я знал, что арестованы Худайбердиев, Осетров, Айтмуратов, Есин и другие крупные руководители, которым давал взятки. Естественно, сильно переживал, боялся разоблачения и ареста… Я был делегатом XIX партконференции, приехал в Москву в составе делегации Узбекистана. После статьи в »;Огоньке« – »;Противостояние«, написанной руководителями следственной группы Гдляном и Ивановым, я был сильно расстроен и подавлен, так как не исключал, что речь шла в том числе и обо мне, как взяточнике. Когда и на конференции был поднят вопрос, что в зале находятся взяточники, это было для меня большой неожиданностью. Я был готов к тому, что этот вопрос мог возникнуть где-либо на другом уровне, но на партконференции этого не ожидал…»;
Тем более не ожидал такого поворота событий Соломенцев. Скандал на высшем партийном форуме затрагивал его непосредственно. Ведь именно в возглавляемом им Комитете Партийного Контроля сосредоточивалась вся информация о коррупции многих должностных лиц, которые тем не менее с правом решающего голоса восседали в зале Кремлёвского Дворца Съездов. Он мог оказаться в весьма щекотливом положении при разрешении возникшей ситуации. Но внешне выглядел невозмутимо. Бывал и не в таких переделках. Куда только не бросала судьба кадрового партработника: второй секретарь Челябинского обкома КПСС, первый секретарь Карагандинского обкома партии, второй секретарь ЦК КП Казахстана, первый секретарь Ростовского обкома, секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров РСФСР. Дважды Герой Социалистического Труда, кавалер орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и других наград. С 1971 года бессменно входил в состав Политбюро ЦК КПСС.
Почётное кресло Председателя КПК Соломенцев занял в 1983 году при Андропове. Для 70-летиего функционера это обеспечивало не только власть, но и возможность пребывать на этом посту пожизненно. Его предшественник А. Пельше сохранял председательское кресло до 84-х лет, пока не был захоронен в Кремлёвской стене. Да и обязанности необременительные. Надо лишь чётко отражать интересы верхов, стоящих над Законом. Как известно, законы писаны для рядовых граждан и обязательны только для них. Для номенклатуры же существуют парткомиссии райкомов, горкомов, обкомов, ЦК КП республик и высшая инстанция партийного правосудия – Комитет Партийного Контроля при ЦК КПСС. Тут тебе и дознание, и следствие, и суд – всё в одном лице. Конечно, задачи КПК были различны в зависимости от направленности и нюансов политики очередного вождя и покорной ему партийной верхушки. Скажем, способствовать проведению репрессий 30-50-х годов, а во второй половине 80-х помогать реабилитации невинно осуждённых; следить за неукоснительным выполнением требований Хрущёва «догнать и перегнать Америку» путём выполнения 2-3 планов по мясу, зерну, шерсти, а потом наказывать тех, кому за счёт приписок и других махинаций удалось эти требования выполнить; частично вести борьбу с коррупцией и одновременно преследовать тех, кто осмелился досягнуть на интересы сановных мздоимцев… Но при всех вариациях политической конъюнктуры неизменной оставалась одна задача: зорко стоять на страже корпоративных интересов коммунистической номенклатуры и беспрекословно выполнять любой приказ её верхушки.
Конечно, от ошибок никто не гарантирован. Допускал их и Пельше. Так, в 1977 году КПК исключил из КПСС Председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР Насреддинову за получение ею крупных взяток, которые были доказаны следствием, проверены в судебных процессах. Но вмешался Брежнев, устроил нагоняй. Решение пришлось отменить. Через несколько лет в связи с расследованием коррупции в Краснодарском крае Пельше также не проявил дальновидности и не сумел вовремя погасить скандал. Только после вмешательства Брежнева расследование было остановлено, Медунов ушёл от ответственности, а заместитель Генерального прокурора СССР по следствию Найдёнов лишился своей должности. Но Брежнев прощал своим подчинённым неумышленные промахи, потому они на карьере Пельше не отразились.
Соломенцев в своё время поддержал избрание Горбачёва Генсеком и считал себя вправе рассчитывать на ответное понимание. Ему импонировала политика Горбачёва и в части свёртывания борьбы с коррупцией, особенно в верхних эшелонах власти. Соломенцев способствовал этому процессу не только по долгу службы, выполняя те или иные поручения, но и по своим убеждениям. Не допуская таких промахов, как Пельше, он был предельно осторожен: не делал ни одного лишнего шага, пока не только позиция Генсека, членов Политбюро, но и других влиятельных руководителей не прояснена окончательно. И лишь тогда действовал решительно и просто. В частности, если это касалось разгрома дел о коррупции, применялась обычная схема: следователей обвиняли в нарушениях соцзаконности, против них возбуждали уголовное дело, а в дальнейшем, в зависимости от их поведения, либо увольняли со службы, либо судили. Уголовное же дело о коррупции передавали послушным, исполнительным работникам, и они спускали его на тормозах, за что и поощрялись.
В точном соответствии с этой схемой было разгромлено так называемое «золотое дело». В 1986 году на заседании КПК рассматривался вопрос о помощнике Брежнева Г. Бровине. Он сам того заслужил: покаялся в Верховном суде страны в получении взятки, даже возвратил полученную сумму. Истинные коммунисты так не поступают. Его исключили из КПСС, и в тот же день Бровин был арестован. Но разве в КПК могли тогда предполагать, что следственная группа прокуратуры во главе с А. Нагорнюком начнёт копать глубже. Эти ребята собрали со всей страны уголовные дела по расхищению золота в золотодобывающей промышленности, оттуда потянулись нити в ЦК КПСС. Стали подбираться и к другим махинациям, которые крёстные отцы со Старой площади творили с валютой, золотым запасом, алмазами. Конечно, не только для себя старались, ещё и братские тоталитарные режимы поддерживали, кормили компартии по всему миру. Против Нагорняка и следователей его группы мигом возбудили уголовное дело о «нарушениях законности», они были изгнаны из прокуратуры. Расследование преступлений Бровина и других соратников по «золотому делу» передали следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР В. Галкину. От беседы с ним у Соломенцева осталось приятное впечатление: пожелания начальства тот понимал с полуслова. И впрямь, через полгода от «золотого дела» даже пыли не осталось: все материалы разбросали по разным архивам, а Бровина в назидание другим осудили: дабы не болтал лишнего…
В том же 1987 году пришлось ударить по рукам и не в меру прытким товарищам с Украины. Прокурор Одесской области В. Зимарин и некоторые его коллеги из МВД и КГБ, похоже, поверили в перестройку, начали всерьёз вести борьбу с коррупцией. Особенно разворошили службу ОБХСС, от работников которой потянулись преступные нити на более высокие этажи власти. Арестовали начальника ОБХСС Одессы А. Малышева, а ведь того с детских лет опекал сам Гейдар Алиев. Одним словом, пришлось вмешаться. Прокуроров, следователей, оперативников поувольняли, Малышева освободили и восстановили в прежней должности, дело о коррупции прекратили. А с помощью «Литературной газеты» так расписали «преследования» Малышева и других мздоимцев, – аж слезу прошибало. В завершение в январе 1988 года провели заседание КПК по этому делу и раструбили о том во многих газетах: пусть все знают, что КПК твёрдо стоит на страже соцзаконности и никому не позволит её нарушить, преследовать честных коммунистов-руководителей!
Много подобных «заслуг» было на счету у Председателя КПК, и тем не менее Соломенцев начал чувствовать, что его положение стало пошатываться. Уже отчётливо прослеживалась линия Горбачёва на постепенную замену всех тех, кто помогал ему прийти к власти, на более молодых, гибких, изворотливых, более преданных ему лично. Он видел, что всё большую силу набирали Лукьянов, Разумовский и другие функционеры их типа…
В президиуме XIX партконференции он и А. Громыко были самыми старшими не только по возрасту (75 и 79 лет), но и по стажу пребывания в Политбюро. Нет, вовсе не случайно именно в их адрес на партконференции звучит критика с партийных низов. Соломенцеву, опытному аппаратчику, этот приём был хорошо известен: звучал сигнал того, что уже готовится замена.
А тут ещё некстати этот скандал с делегатами-взяточниками. Правда, товарищи по партии Разумовский и Сухарев пришли на помощь, бодро солгав конференции, что уголовные дела в отношении каких-либо делегатов не возбуждались, достоверной информацией о взяточничестве этих лиц ни ЦК КПСС, ни прокуратура не располагает. После чего было принято решение поручить КПК и прокуратуре разобраться во всей этой истории. Но Соломенцев хорошо понимал, что в зависимости от дальнейших событий эта ситуация может ускорить его отставку. Да и в условиях гласности работать он не привык. Прежде он бы выполнил поручение конференции в два счёта по уже отработанной методике: следственную группу бы разогнали, дело похоронили и всё было бы шито-крыто. А когда к скандалу приковано всеобщее внимание и любой его шаг может стать достоянием общественности? Ох, и времена пошли…
Соломенцев предложил Сухареву ещё раз тщательно проверить материалы уголовного дела в отношении делегатов конференции, а также Усманходжаева и Салимова и представить в КПК подробное заключение. В свою очередь Генеральный прокурор поручил эту работу группе подчинённых прокуроров. После тщательной проверки были подготовлены заключения в отношении Усманходжаева, Салимова и делегатов XIX партконференции Могильниченко, Смирнова, Джаббарова, Раджабова. 13 июля 1988 года эти шесть заключений за подписью Сухарева были направлены Соломенцеву. В документах отмечалось, что Усманходжаевым получено взяток на 2 миллиона рублей, Салимовым на 497 000 рублей, Смирновым – на 376 000 рублей, Могильниченко – на 90 000 рублей, Джаббаровым – на 77 000 рублей, Раджабовым – на 38 000 рублей, а также о фактах дачи ими взяток другим должностным лицам. В отношении Смирнова Генеральный прокурор отметил, что география его преступной деятельности не ограничивалась одним Узбекистаном: «…Прокуратурой Союза ССР расследуется и уголовное дело о взяточничестве некоторых должностных лиц Таджикской ССР. По этому делу с 14 марта 1988 года содержится под стражей и бывший первый секретарь Кулябского обкома КП Таджикистана С. Хасанов. В своих письменных заявлениях и на допросах он сообщил о многочисленных фактах получения взяток, а также о даче взяток вышестоящим работникам, в том числе и Смирнову. Он пояснил, что летом 1980-1981 годов вручил Смирнову взятку в размере 5 000 руб. В действиях Смирнова содержится состав преступлений, предусмотренных ст.ст. 173 УК РСФСР, 152 УК Узбекской ССР, 186 УК Таджикской ССР».
Все заключения Сухарев завершил традиционной для того времени фразой: «Сообщается в порядке информации и решения вопроса о привлечении к партийной и уголовной ответственности».
Как же отреагировало высшее руководство на очередную информацию прокуратуры о взяточничестве Смирнова и других функционеров? В своей обычной манере. Уже 20 июля 1988 года, спустя неделю после того, как эти документы легли на стол Соломенцева, в «Правде» была опубликована информация ТАСС: «Для участия в работе XI съезда Компартии Эквадора из Москвы в Кито выехала делегация КПСС во главе с кандидатом в члены ЦК КПСС, вторым секретарём ЦК Компартии Молдавии В. И. Смирновым». Поделившись ценным опытом с коммунистами Эквадора, Виктор Ильич благополучно вернулся в Кишинёв, где продолжал руководство республикой. Напрасно переживали на партконференции и другие взяточники. Гром не грянул, всё осталось по-прежнему. Джаббаров продолжал руководить Бухарской областью, Раджабов – Самаркандской, Салимов – Ташкентским институтом ирригации и механизации сельского хозяйства, а Могильниченко в ЦК КПСС занимался, как и прежде, подбором и расстановкой кадров по всей стране и одновременно, как секретарь парткома ЦК, направлял деятельность партячейки на Старой площади. Не у дел оставался лишь пенсионер Усманходжаев, обставляя пока две шикарные московские квартиры, которые ему выделили товарищи по партии и соучастники по взяткам.
Но мы не ослабляли натиск, используя прежде всего рычаги гласности. Выступили перед коллективами ТАСС, Гостелерадио СССР, ряда центральных газет. В начале августа 1988 года в телепрограмме «Взгляд» сообщили, как после конференции уже дважды проверялись материалы дела, но вывод один и тот же: имеются все основания для привлечения ряда делегатов конференции к уголовной ответственности. Кстати, это было последним нашим выступлением в этой популярной программе: вплоть до закрытия самого «Взгляда» вход туда нам был запрещён по распоряжению из ЦК.
В эти же бурные летние дни состоялась встреча руководителя следственной группы с Лукьяновым. Инициативу проявили мы. Анатолий Иванович прежде избегал всяческих личных контактов с нами, но на сей раз согласился и назначил время. Но принял только одного Гдляна. Беседовали более полутора часов. Фактически в очередной раз прояснилась позиция. Анатолий Иванович в совершенстве владел искусством использовать и кнут, и пряник. Он пространно рассуждал о презумпции невиновности, о нежелательности сообщать какие-либо сведения о ходе следствия в средствах массовой информации и демонстрировать изъятые партийные миллионы, о недопустимости представлять дело так, будто с коррупцией борется лишь одна данная следственная группа, тогда как этим важным делом занято руководство страны, ЦК КПСС, все правоохранительные органы. Произнесено было множество и других мало чего значащих слов. Единственно конкретным в этом разговоре было заявление Лукьянова о том, что он выйдет с предложением наградить Гдляна, Иванова и других следователей группы высокими правительственными наградами. Только вот есть одно условие. И какое бы вы думали? Ну, конечно, завершить расследование в ближайшие месяцы. Иными словами: сверните дело – получите ордена и медали.
А Соломенцев нервничал. И было отчего. 23 октября 1988 года Усманходжаев в заявлении Генеральному прокурору в числе своих московских взяткополучателей назвал и Соломенцева, которому передал 100 000 рублей. На последующих допросах Усманходжаев уточнил обстоятельства дачи взяток. Первый случай имел место в ноябре 1983 года после его утверждения первым секретарём ЦК КП Узбекистана. Он подготовил портфель-дипломат, куда положил 50 000 руб., книги и альбомы об Узбекистане. Дипломат вручил Соломенцеву в его кабинете. В 1984 году он передал Соломенцеву аналогичный дипломат с 50 000 руб., книгами, программой торжества в связи с 60-летием Узбекской ССР и приглашением посетить республику.
О мотивах дачи этих взяток Усманходжаев рассказал на допросе 1 ноября 1988 году заместителю Генерального прокурора Васильеву: «…Соломенцеву М. С. я передал две суммы по 50 000 руб. каждая. Я знал, что в КПК много материалов по нашим делам, поэтому, передавая деньги Соломенцеву, рассчитывал на поддержку нас в КПК… И эту поддержку я чувствовал. Однажды проверяли Кашкадарьинскую область и, по-моему, это было при Гаипове Р. Было много недостатков в работе, и этот вопрос хотели рассмотреть в ЦК КПСС, но я просил передать в республику, и материалы были переданы в ЦК КП Узбекистана. Потом проводилась проверка работы медицинских дошкольных учреждений, и тоже было много недостатков. По моей просьбе материалы также не были рассмотрены в ЦК КПСС, а переданы в республику… Последний раз меня пригласили Соломенцев и Густов по записке Прокуратуры СССР и беседовали со мной. Я отказался, что фактов взяточничества не было, и написал объяснение…»
Кстати, эти встречи с Усманходжаевым и другими лицами, подлежащими привлечению к уголовной ответственности, убедили Соломенцева лишь в одном: если их арестуют, то они долго не продержатся, выдав всех. Не было в них большевистской стойкости. От предчувствия беды на душе Соломенцева было муторно.
Где же выход?
Его нашёл Лукьянов, продемонстрировав, заметим, что по части лицемерия и коварства он даст сто очков старым партийным кадрам, вроде Соломенцева.
В Политбюро была направлена докладная записка, которую, помимо Лукьянова, подписали Соломенцев и Разумовский. В ней предлагалось дать согласие на привлечение к уголовной ответственности члена ЦК КПСС Усманходжаева, кандидатов в члены ЦК КПСС Смирнова, Салимова, Джаббарова, а также Раджабова. О Могильниченко, кстати, в этом документе даже не упоминалось, и вот почему: Константин Николаевич, как заместитель заведующего отделом оргпартработы ЦК КПСС, был «ключом» к самому Лигачёву, тогда ещё весьма могущественному. Одновременно предлагалось отстранить нашу группу от расследования: дескать, раз Гдлян и Иванов так настойчиво требовали привлечения этих лиц к уголовной ответственности, значит, они и их группа не смогут объективно провести расследование. А потому, нужно создать самостоятельную следственную группу, в основном из работников КГБ, частично подключив к ним специалистов Прокуратуры СССР и Главной военной прокуратуры. Ей и поручить расследование. О том, как согласуется само послание в Политбюро и содержащиеся в нём предложения с требованиями Уголовно-процессуального кодекса – естественно, и речи быть не могло: какой там ещё УПК, когда есть КПК.
Ай да Анатолий Иванович, каков ловкач – Соломенцев даже духом воспрянул. Ну, конечно же, главное ведь не доказательства по делу, а то, в чьих они руках, кто ведёт расследование. Передать дело офицерам КГБ и ГВП, людям послушным и покладистым – это же с гарантией развалить его. Предполагалось определить новой «независимой» – Соломенцеву очень уж понравилось это словечко у Лукьянова – группе дислокацию на Лубянке, ибо само место внушало некоторый трепет даже законникам со Старой площади. А согласие на привлечение Усманходжаева, Смирнова и других лиц к уголовной ответственности, при передаче дела другим,– так это для отвода глаз. Новая группа несколько месяцев будет только изучать материалы дела, потом потихоньку дезавуирует доказательства, поставит их под сомнение и доложит руководству. А там и общественность через полгода-год можно будет успокоить, мол, независимая группа тщательно, скрупулёзно во всём разобралась и пришла совсем к иным выводам. Потом за преследование честных партийных кадров можно будет привлечь к ответственности и не в меру ретивых следователей, чтобы другим неповадно было.
Политбюро одобрило докладную записку Лукьянова, Соломенцева и Разумовского. Теперь главный партийный судья мог быть спокоен.
И даже когда в 1988 году на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС Соломенцева тихо освободили от обязанностей председателя КПК и члена Политбюро, Михаил Сергеевич не корил судьбу. А за что, в самом деле? Ему назначили персональную пенсию, сохранили дачу, служебную автомашину и другие привилегии. Даже правительственной связью, так называемой «первой кремлёвкой», установленной у него дома, Соломенцев продолжал пользоваться ещё три года подряд, вплоть до приостановления деятельности КПСС. Конечно, хотелось бы местечко в кремлёвской стене, но раз уж пошли такие времена, выходит, не сподобился…

Чай с лимоном
Отставка Соломенцева вовсе не означала, что теперь вместо КПК начнёт действовать УПК. Взамен Михаила Сергеевича Председателем Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС был назначен, по кремлёвской терминологии – «избран», другой верный ленинец Пуго. Борис Карлович принадлежал к той плеяде политиков, на которых делал ставку Горбачёв. Относительно молодой (51 год), исполнительный, крайне осторожный, льстивый, с мягкими вкрадчивыми манерами. Биография типична для аппаратчика-коммуниста. Прошёл все ступени комсомольско-партийной лестницы, служил в «вооружённом отряде партии» – КГБ, союзном и латышском.
Пуго никогда не сомневался в законности бесцеремонного вмешательства партаппарата в правосудие, тем более, когда оно осуществлялось Генсеком, Политбюро, секретарями ЦК. Он был твёрдо убеждён, что их указания безусловно выше требований Закона. Характерен, скажем, такой пример. 15 ноября 1988 года на открытом заседании депутатской комиссии Роя Медведева Пуго давал пояснения по «делу следователей». К тому времени в обществе уже выработалась устойчивая аллергия к вмешательству партаппарата во все сферы жизни, особенно в дела правосудия. Даже Генеральный прокурор Сухарев клятвенно заверял с трибуны Съезда народных депутатов СССР: «Никаких препятствий со стороны ЦК КПСС в возбуждении дел, расследовании, аресте людей не было и нет…» Афишировать партийное руководство правосудием считалось ещё дурным тоном. Но главный партийный судья не высказал ни тени сомнения в обоснованности и законности вмешательства ЦК в расследование «узбекско-кремлёвского» дела. Более того, он даже огласил упоминавшуюся выше докладную записку, подписанную Лукьяновым, Соломенцевым, Разумовским, на основании которой Политбюро приняло решение по уголовному делу. Пуго считал это совершенно естественным. Вовсе не случайно из Председателя КПК при ЦК КПСС получился такой же исполнительный и гуттаперчевый Министр внутренних дел СССР, тоже при ЦК КПСС, а в августе 1991 года – член ГКЧП того же ЦК КПСС.
Все наши попытки встретиться с новым Председателем КПК, заявить о своей позиции, о вопиющей незаконности принятого в Политбюро решения оказались тщетными. Пуго решительно отвергал любые аргументы и требовал неукоснительно выполнять партийные указания.
13 сентября 1988 года, вслед за решением Политбюро, Президиум Верховного Совета – дал согласие на привлечение к уголовной ответственности депутатов Верховного Совета СССР Усманходжаева, Смирнова, Джаббарова, Раджабова. Салимов к тому времени оставался лишь депутатом Верховного Совета Узбекистана. Но даже эти четыре документа на официальных бланках Президиума ВС СССР с огромной гербовой печатью и за подписью Громыко не давали уверенности в успешном продолжении следствия. Четверо из них как ни в чём не бывало продолжали заниматься прежней «руководящей и направляющей» деятельностью, никого не вывели из состава ЦК КПСС на сентябрьском Пленуме. Нам было предложено сдать все материалы уголовного дела в отношении этих лиц вновь создаваемой следственной группе. Порой казалось, что на расследовании дела будет окончательно поставлен крест. Вновь, в который уже раз, мы обратились к Горбачёву, во второй половине сентября 1988 года:
«…14 сентября 1988 г. Генеральный прокурор СССР т. Сухарев А. Я. сообщил, что дано согласие на привлечение к уголовной ответственности за взяточничество бывшего первого секретаря ЦК КП Узбекистана Усманходжаева И. Б. и Председателя Президиума Верховного Совета республики Салимова А. У., первых секретарей Бухарского и Самаркандского обкомов партии Джаббарова И. и Раджабова Н., а также второго секретаря ЦК КП Молдавии Смирнова В. И.
В то же время, наряду с положительным решением этого принципиального вопроса дано ничем не оправданное и противоречащее закону указание о выделении уголовного дела в отношении этих лиц в отдельное производство и ведения самостоятельного следствия в отрыве от основного дела. Причём для его расследования создаётся новая следственная группа из работников КГБ, военной прокуратуры и Прокуратуры СССР, совершенно не знакомых со сложившейся обстановкой в республике, региональными особенностями, тактикой и методикой следствия.
Принятое решение является явным недоверием к 150 членам нашей следственной группы, которые пять лет честно и добросовестно исполняли свой служебный долг по борьбе с организованной преступностью. Они незаслуженно попали под подозрение в необъективности и некомпетентности. С этим, естественно, нельзя согласиться, поскольку достигнутые ими конкретные результаты говорят сами за себя.
Остаётся неразрешённым вопрос и о законности разделения единого уголовного дела с нашим фактическим отстранением от дальнейшего расследования, что является грубейшим нарушением требований статей 20 и 26 УПК РСФСР.
Искусственное, по чьей-то субъективной воле, расчленение дела на стадии предварительного следствия непременно приведёт к дезорганизации чётко отлаженной в течение 5 лет работы следственной группы и воспрепятствует выполнению требований закона о всесторонности, полноте и объективности расследования. Подобная практика раздробления уголовного дела на части является наилучшим способом развала следствия. Подобных примеров по стране немало.
Следует подчеркнуть, что само уголовное дело представляет чрезвычайную сложность в организации его расследования, стратегии и тактике. Чётко прослеживается полная взаимосвязь как обвиняемых между собой, так и подлежащих привлечению к уголовной ответственности лиц с ними. Одновременно производится исследование тысяч эпизодов взяточничества. Как показала практика, свободное владение обстановкой и материалами дела происходит не ранее, чем через шесть месяцев, а то и более, после включения лиц в следственную бригаду…
Так в состоянии ли вести успешно самостоятельное следствие по существу посторонние лица, не знающие указанных выше особенностей? Даже если в новую следственную группу будут включены весьма квалифицированные в профессиональном отношении, честные и принципиальные следователи, то, во-первых, им потребуется много месяцев на изучение большого объёма материалов, а во-вторых, и в этом нет ни малейшего сомнения, коэффициент полезного действия у них будет крайне низок…»
Обратим внимание читателя, что в нашем послании Горбачёву ни словом не упоминается преступное решение Политбюро: так, отдельными намёками. Внешне всё выглядело так, будто рядовые члены КПСС обжалуют перед партийным лидером необоснованные указания коммуниста Сухарева. Чушь это всё, конечно, но таковы были неписаные правила, с которыми следовало считаться, чтобы решить какой-то вопрос. И такими, не писанными ни в каком законе правилами обставлялась вся деятельность партийной верхушки. Когда, к примеру, в 1977 году сдавали в архив дело уже упоминавшейся Насреддиновой, то в незаконном постановлении о приостановлении следствия не значилось: «По указанию Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева…», а была совсем другая формулировка: «Уголовное дело в отношении Насреддиновой Ядгар Садыковны приостановить до особых указаний». Конечно, без ссылки на какую-либо статью УПК, но и про указание Брежнева – ни гу-гу.
Так и в нашем случае. Сухарев не скрывал, что не он, а ЦК КПСС принимал решение по уголовному делу, не скрывали это и в ЦК. Но письменно Сухарев никогда бы не дал указаний с формулировкой вроде: «На основании указаний Генерального секретаря… или на основании решения Политбюро… возбудить, прекратить, выделить, приостановить следствие…» Он обязан был давать указание во исполнение принятого наверху решения от своего имени, и в случае чего ответственным за ситуацию становился именно он. Такие взаимоотношения, кстати, утвердились не только в партийном руководстве правоохранительной деятельностью, но и во всех других сферах нашей жизни. И читатели сами могли бы привести не одну сотню подобных примеров.
Как и следовало ожидать, никакой реакции со стороны Горбачёва на наше послание не последовало. Коварный и осторожный Михаил Сергеевин привык загребать жар чужими руками, не оставлять следов, держаться в стороне. С тем, чтобы в нужный момент сделать очередной безошибочный, с его точки зрения, ход. Как раз в это самое время он готовился занять пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, что произошло в ноябре 1988 года, к реформе избирательной системы. Мы понимали, что очередной скандал вокруг расследуемого нами дела был бы ему не на пользу. Наша записка несколько сковывала руки Горбачёву. Ведь если бы нас за непослушание с шумом отстранили бы от расследования дела о коррупции, то даже малосведущие в политике граждане напрямую связали бы это с конфликтом на XIX партконференции…
Между тем Сухарев выполнял партийный вердикт последовательно и методично. В здании комитета на Лубянке были выделены кабинеты для новой «независимой» следственной группы. Она должна была состоять из 30 человек, две трети из которых служили в аппарате КГБ. В кабинеты таскали импортные печатные машинки, компьютеры, множительную технику, установили даже правительственную связь. Проработав многие годы в Прокуратуре страны, мы обо всём таком только слышали, но в глаза не видели.
Так как в соответствии со ст. 126 УПК РСФСР дела о коррупции гражданских лиц неподследственны работникам КГБ и военной прокуратуры, то в состав группы включили несколько человек из союзной прокуратуры. Теперь «независимая» группа приобрела статус следственной группы прокуратуры СССР, а её руководителем стал заместитель начальника Главного следственного управления В. Титов. Фактически же руководили следствием Председатель КГБ Чебриков и его заместители.
В докладной Лукьянова, Соломенцева и Разумовского предлагалось «усилить прокурорский надзор за следствием», что в переводе с партийно-чиновничьего на нормальный человеческий язык означает замену надзирающих прокуроров. Поэтому заместитель Генерального прокурора СССР по следствию Катусев был отстранён от надзора за расследованием дела. И даже не потому, что ему не доверяли в ЦК КПСС. Отнюдь. Катусев считался исполнительным работником, был на хорошем счету. Правда, изредка и робко пытался возражать против неприкрытого произвола партийных органов. Поэтому нужен был человек, начисто лишённый каких бы то ни было представлений о совести и профессиональной чести. И такого Сухарев нашёл, остановив выбор на своём заместителе Васильеве. Бывший прокурор Ленинграда, лишь полгода как переведённый в Москву, исповедовал лишь один жизненный принцип: «Готов выполнить любое указание любого правительства». Первый заместитель Генерального прокурора Васильев остался верен себе и в августе 1991 года, когда безропотно кинулся лизать сапоги самозваному ГКЧП, разослав в местные прокуратуры требование неукоснительной поддержки хунты.
Теперь оставалось немного: заставить руководство следственной группы «добровольно» передать в распоряжение новой «независимой» группы материалы уголовного дела в отношении Усманходжаева, Салимова, Смирнова, Джаббарова, Раджабова, а также в отношении всех иных московских коррупционеров. Но мы заявили твёрдо: расчленение дела считаем незаконным, никаких постановлений по этому поводу выносить не будем, «независимую» следственную группу КГБ не признаём и никаких следственных документов ей не передадим.
Каждое утро начиналось со звонка Васильева, который требовал выполнить указания Сухарева. Мы отказывались. Затем к руководству вызвали начальника следственной части Каракозова. Тот возвращался из Сухаревского кабинета измотанный, пил лекарства и принимался за нас. Наутро всё начиналось сначала.
Нелепость происходящего усугублялась тем обстоятельством, что в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом Сухарев мог отстранить нас от ведения следствия и передать его другой следственной группе, тем более, она уже была сформирована. Оставалось только вынести соответствующее постановление. Но его-то Сухарев писать очень не хотел, так как прекрасно понимал, что творит произвол, что может разразиться новый публичный скандал, который серьёзно затронет его интересы. Вот почему беззаконие творилось тихо – уговорами, угрозами, устными указаниями, только – чтоб никаких документов.
В конце концов мы тоже вынуждены были пойти на компромисс. Начали передачу материалов в отношении Усманходжаева, Смирнова и других. Но, во-первых, передавали их не новой следственной группе, которую отказывались признавать, а лично Васильеву. Во-вторых, передавали не оригиналы документов, а копии. В-третьих, не выносили при этом никаких постановлений. Юридически, таким образом, расчленения дела о коррупции, чего так настойчиво добивался ловкий Лукьянов со товарищи, всё-таки не произошло.
Мы твёрдо заявили Сухареву, что не допустим незаконного раздробления дела, и если он предпримет силовые методы, то придадим огласке материалы следствия. Предупредили Генерального прокурора о том, что многие документы уголовного дела надёжно укрыты, что было чистейшей правдой. Не скрывали и того, что держим в курсе происходящего многих известных журналистов.
В самый разгар этих событий одного из руководителей следственной группы вызвали в Отдел административных органов ЦК КПСС к А. Павлову. Не было никаких сомнений: предстоит очередная проработка. И вдруг – радушная встреча, широкая улыбка, чай с лимоном и: «Тельман Хоренович! Мы знаем вас только с положительной стороны. Вы проделали большую работу в Узбекистане. Центральный комитет рекомендует вас на пост прокурора Армении. Сегодня в этой республике трудное положение, надо помочь. Ваш опыт очень там пригодится… С вами желает переговорить по этому поводу первый секретарь ЦК Компартии Армении Сурен Гургенович Арутюнян. Он скоро подойдёт сюда. Ваше выдвижение согласовано на всех уровнях, Михаил Сергеевич согласен. Так что слово за вами.»
В тот же день состоялся обстоятельный разговор с Арутюняном: о трудном положении в Армении после карабахских событий, после резни в Сумгаите; о коррупции в республике, от которой устали люди, и борьбу с которой следовало бы активизировать; о том, что на посту прокурора Армении нужен человек, пользующийся в республике таким уважением, как Гдлян. Подтвердил Сурен Гургенович и информацию Павлова о том, что это выдвижение согласовано с Горбачёвым, не возражает и Сухарев.
Постоянная конфронтация с руководством Прокуратуры СССР и партаппаратом со Старой площади была столь привычной для нас, что новая ситуация всерьёз озадачивала. Арутюнян убеждал, что инициатива исходит от него, что он намерен подобрать квалифицированную команду в республике. Как мы позднее убедились, его намерения были вполне искренни. Но почему согласен Сухарев, конфликт с которым в последнее время достиг крайней отметки? Почему, наконец, такое радушие в ЦК? Что это – покупка должностью? Партийный кнут сменяет сладкий партийный пряник? Но это было бы предательством по отношению к следственной группе. Насколько совместима и работа прокурором республики и руководство группой? Если это совместимо, то в любом случае необходимо обдумать предложение. На том и расстались.
Между прочим, это было уже второе подобное предложение. В 1984 г. пост прокурора Узбекистана хотел пожаловать Гдляну не кто иной, как Усманходжаев. Причём гарантировал поддержку Могильниченко и Лигачёва. Но тогда было совершенно очевидно, что предлагалась «взятка должностью» в обмен на прекращение разоблачений партийно-мафиозного аппарата. В 1988 г. аналогичная ситуация уже не была столь однозначной.
Должность старшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР приравнивается к должности прокурора области. Потолок в звании – Государственный советник юстиции 3 класса (генерал-майор). Кстати, уже много месяцев на столе у Сухарева лежало представление в Президиум Верховного Совета о присвоении Гдляну этого классного чина, но Сухарев, понятно, бумагу не подписывал.
Пост прокурора союзной республики несколькими ступенями выше, предполагал звание Государственного советника юстиции 2 класса (генерал-лейтенант), членство в ЦК компартии республики, депутатский мандат.
Обсудили ситуацию на собрании актива группы и пришли к выводу: дать согласие занять пост Прокурора Армении при условии, что Гдлян останется и руководителем следственной группы до полного завершения расследования по делу о коррупции. Арутюнян не возражал против такого совмещения обязанностей. Да и следствие только выиграло бы: повышение служебного статуса руководителя группы обеспечивало дополнительные возможности в проведении расследования. Кроме того, появлялась реальная возможность активизировать правоохранительные органы Армении в борьбе с местными мафиозными кланами, а через их изобличение и преступные связи вновь выйти на московских мздоимцев. Зайти, так сказать, с другого фланга и расширить географию расследования, укрепить доказательственную базу. Повышение в должности Гдляна ко всему прочему означало бы пусть косвенное, но признание нашей правоты в скандальной ситуации на XIX партконференции. Короче, согласие было дано, но при условии, что уголовное дело о коррупции до его завершения останется в производстве Гдляна. Это условие в ЦК приняли. Как-то подозрительно быстро согласился и Сухарев. Нет, что-то было тут не то…

Усманходжаев даёт показания
В 45-м номере «Огонька» за 1988 год читаем: «Комитету Партийного Контроля при ЦК КПСС и Генеральному прокурору СССР было поручено провести тщательную проверку представленных в президиум XIX партконференции материалов. И вот, спустя почти четыре месяца, стали известны первые её результаты.
Как сообщил нашему корреспонденту заведующий общим отделом ЦК Компартии Узбекистана К. Таиров, 19 октября состоялось заседание Бюро ЦК КП Узбекистана, заслушавшее вопрос о первом секретаре Бухарского обкома партии Исмаиле Джаббарове и первом секретаре Самаркандского обкома партии Назире Раджабове – делегатах XIX партконференции. Решением Бюро ЦК Компартии Узбекистана за злоупотребление служебным положением в корыстных целях по прежней работе И. Джаббаров и Н. Раджабов освобождены от занимаемых должностей, как скомпрометировавшие себя.
В тот же день они были задержаны работниками Прокуратуры СССР, а затем им было предъявлено обвинение во взяточничестве. Нам остаётся лишь добавить, что степень виновности Джаббарова и Раджабова выяснится в ходе следствия и суда.
Кроме того, Прокуратурой СССР были арестованы бывший первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана И. Усманходжаев и бывший Председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР А. Салимов и им предъявлены аналогичные обвинения».
Что же вынудило партийные верхи пойти на компромисс и отдать проверенных товарищей в руки следствия? Если коротко, то верная тактика, гласность, поддержка общественного мнения. И ещё, не смейтесь,– молва. Да, именно слухи. Поговаривали, что четыре делегата партконференции, заподозренные в коррупции, это высшие чины в партийной иерархии власти. Назывались фамилии Лигачёва, Соломенцева, Капитонова, Алиева, Громыко и других высокопоставленных особ. Эта информация в обзорах и справках КГБ регулярно ложилась на стол руководителей партии и страны. Время шло, и по мере того, как затягивался вопрос о делегатах-взяточниках, слухи обрастали самыми фантастическими иногда подробностями, В октябре 1988 года нас вызвал к себе Сухарев. Сказал прямо: идут нездоровые слухи по поводу делегатов конференции, в ЦК КПСС серьёзно озабочены тем, что мы затягиваем привлечение этих лиц к уголовной ответственности. Вот те на! Оказывается, Гдлян с Ивановым тянут волынку. Пришлось напомнить Генеральному прокурору, что постановления о взятии под стражу Смирнова, Усманходжаева, Джаббарова, Раджабова были вынесены им на следующий день после получения согласия Президиума Верховного Совета СССР. Передали их Васильеву, а когда он отказался санкционировать арест, то это постановление передали лично ему – Сухареву, и уже несколько недель ждём его решения. Но с Александра Яковлевича – как с гуся вода: «Нас просят ускорить решение вопроса с Усманходжаевым, Салимовым, Джаббаровым и Раджабовым. Со Смирновым просили подождать, о нём и не заикайтесь. Ну, вы же понимаете, почему».
Лёд тронулся, ибо устами Сухарева глаголило высшее кремлёвское руководство. В течение нескольких дней передопрашивались все подследственные, составлялись новые справки, хотя никакой необходимости в этом не было: доказательства виновности, как следовало ожидать, сомнений не вызывали. Подготовлены постановления о заключении под стражу. Но Сухарев побывал в ЦК и распорядился: постановлений на арест не выносить, ограничиться задержанием подозреваемых на трое суток. Как так? Это что же, в расчёте на то, что если в течении 72 часов не последует признания задержанных, то их придётся освободить? Мы с начальником следственной части Каракозовым долго пытались доказать Сухареву – это просто глупость. Генеральному прокурору СССР, кандидату юридических наук зачитывали статью 122-ю УПК РСФСР и объясняли, при каких обстоятельствах применяется задержание. Речь идёт ведь не о карманнике, застигнутом на месте происшествия, а о первом секретаре ЦК крупной республики, у которого 2 миллиона полученных взяток, и о других крупных функционерах, доказательства о коррупции которых не вызывают сомнений. Для применения такой временной меры, как задержание, нет никаких оснований, перечисленных в законе, зато для заключения под стражу на период расследования – их более чем достаточно.
Конечно же, Сухарев сам прекрасно понимал всю абсурдность своего распоряжения, но не отменил его. Причина упрямства скоро стала нам известна: новация сия, как позднее сообщил нам Сухарев, принадлежала секретарю ЦК КПСС, доктору юридических наук, крупному специалисту в области советского государственного строительства товарищу Лукьянову. А с начальством, как известно, не спорят. С лёгкой руки Анатолия Ивановича подобная порочная практика стала применятся всё чаще. И когда в августе 1991 года Верховный Совет СССР санкционировал привлечение Лукьянова к уголовной ответственности и арест, его, как мелкого воришку, также сначала задержали по ст. 122 УПК РСФСР и лишь через трое суток арестовали.
Руководить операцией по задержанию подозреваемого поручили Гдляну. В Узбекистан прибыли со всеми возможными предосторожностями. В Ташкенте остановились не как обычно в гостинице, а на конспиративной квартире КГБ. Обычный жилой дом, привычно грязный подъезд, обшарпанная дверь. Здесь мы вдвоём пробыли двое суток. Вечерами к нам приезжали председатель республиканского КГБ В. Головин, его заместитель В. Камалов, сотрудники 3-го управления КГБ Узбекистана. Им поступила команда Чебрикова оказать содействие следствию в задержании четырёх взяточников. Все они находились под контролем и наружным наблюдением.
Принятые меры предосторожности вовсе не были лишними. Наши приезды в Узбекистан в последние два года, как правило, сопровождались какими-либо серьёзными акциями – арестами функционеров, изъятием крупных ценностей, и мафиози давно подметили эту закономерность. А после скандала на партконференции направление следующего удара было очевидно, так что неосторожные действия могли попросту привести к необратимым последствиям, например, самоубийствам, о которых мы уже рассказывали.
Начались и первые неувязки. Прибывшие в Ташкент следователи госбезопасности из состава «независимой» следственной группы проинформировали своих коллег в Узбекистане, что по решению Политбюро группа Гдляна отстранена от расследования, и дальше этим делом будут заниматься они. Отказались выполнять и наши распоряжения. Неосведомлённое в московских интригах руководство республиканского КГБ встало в тупик: с кем иметь дело, чьи команды выполнять. Пришлось по ВЧ связываться с Васильевым и Сухаревым, которые не очень твёрдо, но подтвердили, что руководителем операции назначен Гдлян. С Лубянки же цыкнули на «независимых», дескать, разбираться будем в Москве, а сейчас совместными усилиями нужно провести задержание.
Только разобрались с этими дрязгами, как случилось почти ЧП: вечером 18 октября наружная служба… потеряла Усманходжаева. Он был у родственников в Ферганской долине, и мы регулярно получали информацию о его поведении. И вдруг Усманходжаев выехал в сторону Андижана и исчез из поля зрения оперативников… Операция была намечена на 19 октября 1988 года. В этот день Президиум Верховного Совета УзССР должен был рассмотреть представление заместителя Генерального прокурора – о даче согласия на привлечение к уголовной ответственности депутата Верховного Совета республики Салимова. В этот же день должно было состояться заседание бюро ЦК КП Узбекистана. На нём предстояло рассмотреть информацию Прокуратуры СССР в отношении Джаббарова и Раджабова и решить вопрос об их освобождении от занимаемых должностей. Без такого решения, хотя это и не предусмотрено никаким законом, не только подступиться к действующему первому секретарю обкома партии, но даже вызвать его на допрос было делом совершенно невозможным. Предполагалось задержать их после заседания прямо в здании ЦК. Одновременно с ними должны были быть задержаны Усманходжаев и Салимов, где бы они в тот момент ни находились. В служебных кабинетах, по месту жительства сразу бы начались обыски. Во второй половине дня 19 октября из Москвы в Ташкент должен был прибыть спецсамолет МВД с охраной. На нём задержанных предполагалось этапировать в Москву.
Все подозреваемые знали о том, что 13 сентября 1988 года Президиум Верховного Совета СССР дал согласие на привлечение к уголовной ответственности Смирнова, Усманходжаева, Джаббарова и Раджабова. Но время шло, а ничего не менялось. Они надеялись на лучшее и не без оснований: ведь все были выдвиженцами Лигачёва. Несколько проще было с секретарями обкомов. Уже немало их коллег сменили кожаные кресла на тюремные камеры. И не будь они делегатами XIX «исторической» партконференции, серьёзных проблем с задержанием Раджабова и Джаббарова не возникло бы. Но и эти двое могли быть спокойны. Даже после их освобождения от должностей на заседании Бюро ЦК они не предполагали возможности немедленного задержания. Ведь формально Джаббарова и Раджабова избирали на их посты на областных партконференциях. Следовательно, после решения Бюро ЦК предстояло ещё собрать такие конференции и уже там оформить их отставку. Так что впереди у них время ещё было.
Нет, вовсе это не так просто – задержать высокопоставленных взяточников. Будь у следователя вагон доказательств, они могут оказаться никому не нужны, поскольку речь идёт о касте неприкасаемых.
Утром 19 октября мы прибыли в штаб группы. Беспокоила «пропажа» Усманходжаева, но он вскоре нашёлся: вылетал, оказывается, из Андижана в Москву. Далее всё уже шло по плану. Президиум Верховного Совета УзССР дал согласие на привлечение к ответственности Салимова. Несколько затянулось заседание Бюро ЦК. Вопрос о Джаббарове и Раджабове слушался не первым, но зато и рассматривался быстро. Оба отрицали причастность к коррупции, но поддержки не нашли. Решением Бюро ЦК оба были освобождены от занимаемых должностей и покинули зал. Кстати, среди членов Бюро был и председатель КГБ Головин. В самый последний момент он попросил задержание произвести не в здании ЦК – дескать, пойдут разговоры, а позже, когда отставные сановники укатят на служебных автомашинах. Спорить не стали, обоих задержали тихо на ташкентских улицах. В здании института задержали Салимова. Одновременно в своей московской квартире был задержан Усманходжаев. Начались их первые допросы в качестве подозреваемых. Спецсамолетом Салимова, Джаббарова и Раджабова под конвоем доставили в Москву. Они и Усманходжаев были водворены в следственный изолятор № 4 МВД СССР, более известный под названием «Матросская тишина», где уже содержалось большинство подследственных.
Местная мафия была в шоке: арестовали двух первых лиц республики и двух действующих первых секретарей обкомов. Представители феодал-коммунистической знати на всякий случай перепрятывали награбленное, инструктировали соучастников, что делать, если… Началось которое уже по счёту массовое перемещение капиталов по всей республике и за её пределами.
Между тем конфронтация следственной группы с коррумпированной кремлёвской властью выходила на новый виток Сухарев запретил нам двоим, руководителям группы, допрашивать четверых задержанных. Очередное вопиющее нарушение УПК. К каждому следователю группы во время допросов подозреваемых был приставлен работник КГБ. Мы рассудили так: раз начальство даёт свои указания только устно, боясь их хоть как-то задокументировать в соответствии с законом, то такие незаконные распоряжения исполнению не подлежат. Мы сами начали допрашивать подследственных. Особенно бурным было раскаяние Усманходжаева. В его показаниях запестрели фамилии союзных министров, руководителей правоохранительных органов, секретарей ЦК КПСС, членов Политбюро… Сухарев схватился за голову. Уж теперь-то он точно может схлопотать на всю катушку от руководства страны. Его личные встречи и многочасовые беседы с бывшим первым секретарём ЦК КП Узбекистана не дали ожидаемого результата. Генеральному прокурору удалось лишь убедить Усманходжаева – Боже упаси, не упоминать больше о двух взятках по 30 000 рублей Лигачёву. Как уж там умолял преступника Генеральный прокурор великой державы, неизвестно, но взяточник милостиво согласился. В остальном же Усманходжаев упорствовал. Вот что он, в частности, рассказывал на допросе 1 ноября 1988 года заместителю Генерального прокурора Васильеву:
«…Романову Г. В. – секретарю ЦК КПСС я дал 10 000 рублей. Мне пришлось бывать у него два раза. В республике шло строительство, надо было много вопросов решать по размещению предприятий по производству микрокондиционеров. Я обращался в Госплан, но эти вопросы не решались. Мы обратились к Романову. По его намёку я понял, что надо дать деньги. В очередной приезд я приготовил дипломат, куда положил альбом, проспекты и деньги в сумме 10 000 руб. Во время встречи с ним я передал дипломат с содержимым, сказал, что здесь альбомы, книги. После передачи денег вопросы с ним были решены в пользу республики. Эти вопросы входили в его компетенцию. Других фактов передачи денег Романову не было.
Гришину В. В. – первому секретарю Московского горкома партии я передал деньги в сумме 30 000 рублей. Я обращался к нему с просьбой выделить московских строителей для выполнения работ в г. Ташкенте, где шло строительство жилья. Гришин отказал, сославшись, что строителей не хватает, в Москве нужно много рабочих. Я понял, что надо дать деньги. Я подготовил дипломат, куда положил книги, буклеты и деньги в сумме 30 000 рублей, и в очередной раз при посещении Гришина передал ему в кабинете. После этого была оказана помощь, были выделены строители, и в Ташкенте был построен большой жилмассив. Этот факт имел место в 1984 году. До передачи денег мы с Гришиным были знакомы, отношения были хорошие.
Рекункову А. М. – Генеральному прокурору СССР. В протоколе допроса от 26 октября 1988 года я дал подробные показания по фактам передачи денег Рекункову. Он получил от меня 100 000 рублей. Первый раз я передал ему в Юрмале, где он отдыхал, 50 000 рублей и просил поддержать по «хлопковым» делам. Я просил ускорить их рассмотрение и посмотреть внимательно. Он пообещал. На следующий день во время прогулки я догнал его на лестнице и вручил ему чёрную папку с деньгами в сумме 50 000 рублей. При этом сказал: «Наши просьбы учтите, это подарок Вам». Папку он в моём присутствии не открывал. Второй раз он был у нас в Ташкенте на активе. Мы ездили с ним по полям, во дворце смотрели новый фильм об Усмане Юсупове, ужинали на даче. Он должен был в тот вечер в 9 час. 30 мин. улететь в Москву. По окончании ужина я передал ему дипломат, в котором были деньги в сумме 50 000 рублей, альбомы, буклеты. Об этом я сказал ему, но сумму не назвал…
Сороке О. В. – заместителю Генерального прокурора СССР я передал деньги в сумме 30 000 рублей. Он приезжал в Ташкент, когда я был уже первым секретарём ЦК КП Узбекистана. Они изучали хлопковые дела, работу органов. Он заходил ко мне в кабинет вместе с Каракозовым Г. П., прокурором республики Бутурлиным, министром внутренних дел УзССР Ибрагимовым. Когда все вышли, Сорока остался со мной, и я передал ему пакет с деньгами в сумме 20 000 рублей. Я просил внимательно посмотреть все наши дела, побыстрей их завершить. Я думал ускорить их, что за год-полтора можно всё закончить, не предполагал, что так долго будет расследование. Личного интереса я не преследовал. Деньги я положил в два конверта и передал их Сороке. Он положил один конверт с деньгами в левый карман пиджака, второй – во внутренний.
В следующий приезд на другой год я передал Сороке дипломат чёрного цвета, в котором были деньги – 10 000 рублей. Мы жили вместе с ним в гостинице на Шелковичной, и я передал ему дипломат с деньгами. При этом сказал: «Олег Васильевич, это наши подарки Вам, книги, альбомы и ещё кое-что». Эту сумму я передал с той же целью…
Капитонову И.В.[3] – я передавал деньги два раза по 50 000 рублей каждый раз. Первую сумму я передал после избрания меня первым секретарём ЦК КП Узбекистана. Я чувствовал его хорошее ко мне отношение, да и выдвижение меня на пост было не без его участия. Дача денег относится к ноябрю 1983 года, когда я вместе с Осетровым Т. Н. был в Москве. Я приготовил дипломат, куда положил деньги, книги, альбомы. При посещении Капитонова я поблагодарил его за доверие и оставил дипломат. Второй раз я передал ему таким же образом деньги в сумме 50 000 рублей в его кабинете в Москве. Это было в 1984 году в Москве, когда приглашал его на 60-летие республики. В дипломат я положил деньги в сумме 50 000 рублей, программу торжеств, пригласительные. Дипломат оставил в его кабинете. Через три дня он позвонил и поблагодарил меня за подарок…
Бутурлину А. В. – прокурору Узбекской ССР после его назначения у себя в кабинете я передал ему 15 000 рублей. Я просил его информировать о ходе следствия по делу, и он это делал. Я получил от него информацию, что арестованный по делу Худайбергенов М. даёт в отношении меня показания, что передавал мне крупные взятки. Председатель Бухарского облисполкома Асатов в суде заявил и обратился с письменным заявлением, в котором он сообщил, что давал мне взятки. Это заявление Бутурлин передал мне[4]…»
На этом и последующих допросах Усманходжаев рассказывал о вручении 100 000 рублей Соломенцеву; 50 000 руб. Смирнову; 20 000 руб. Аболенцеву, замзавадмотделом ЦК КПСС; 50 000 руб. Чурбанову; 40 000 руб. Теребилову; 15 000 руб. Истомину, завсектором сельхозотдела ЦК КПСС; работникам орготдела ЦК КПСС Ишкову и Пономарёву – по 10 000 руб.; Могильниченко – 25 000 руб.; 40 000 руб. – Васильеву, министру мелиорации и водного хозяйства СССР; 50 000 руб. – Щёлокову. Не скрывал и своих подчинённых, от которых на протяжении ряда лет сам получал взятки. Усманходжаев изъявил желание выдать в доход государства ценности на сумму в 4,5 миллиона рублей. Сухарев метался. Он уже понимал, что дал маху, не расчленив волевым порядком дело ещё в сентябре и не передав принудительно наиболее опасную его часть «независимой» группе. Даже в случае скандала это было бы меньшим ударом по престижу кремлёвской верхушки. Дело о коррупции осталось единым, из «московского» последовательно превращаясь в «кремлёвское». Но ни одной обоснованной претензии Сухарев нам предъявить не мог. Ну хотя бы подследственные обратились с жалобой, появилась бы какая-никакая зацепка. Но они утверждали, что следователи ведут себя корректно, ни в чём не нарушают их прав.
Сухарев понимал, что козлом отпущения в этой щекотливой истории в любой момент предстояло стать именно ему. Он снова заметался по знакомым кабинетам на Старой площади. А её стратеги вдруг стали настойчиво напоминать о назначении Гдляна прокурором Армянской ССР. В Управлении кадров ежедневно напоминали о фотографиях для оформления личного дела и служебного удостоверения по новой должности. В Прокуратуре Союза каждый считал своим долгом поздравить с повышением. Засуетился Сухарев, обещал направить в Президиум Верховного Совета представление о присвоении Гдляну (через чин) сразу звания Государственного советника юстиции 2 класса. Партийному активу Армении было объявлено о том, кто назначается прокурором республики. В следственную часть потянулись со своими проблемами и жалобами жители Армении.
Для утверждения нового прокурора республики было проведено заседание Коллегии Прокуратуры. Сухарев заливался соловьём, на все лады расхваливая достоинства кандидата: принципиальный, компетентный, политически грамотный, твёрдо стоит на страже социалистической законности. В общем, следует утвердить. Рукопожатия, улыбки, поздравления. Правда, осталось ещё обсудить маленький вопрос: кому передать руководство следственной группой по делу о коррупции? Иванов, мол, ещё молод, не потянет, надо подыскать руководителя из числа более опытных и постарше.
– Но позвольте, мы же договорились, что и при назначении прокурором Армении уголовное дело до его завершения остаётся в моём производстве?
– Ну что вы, Тельман Хоренович, в Узбекистане нас не поймут. Сами посудите, дело по этой республике будет вести прокурор Армении. Так что дело придётся сдать.
– Если так, то я отказываюсь от назначения. Я дело на кресло не меняю…
Об упрямстве Гдляна, естественно, побежали докладывать на Старую площадь. А там просто руками развели: как это – отказываться от высокой должности, власти, всяческих благ и привилегий. Такого же просто быть не может…
Сухарев ещё какое-то время настаивал, грозил, что в противном случае никаких перспектив по службе у Гдляна больше не будет, а ему уже пора подумать о себе, о семье. И хотя никогда уже больше не придётся строптивому попить чайку с лимоном в уютном кабинете на Старой площади, несговорчивый следователь стоял на своём. Когда через несколько месяцев руководителей следственной группы стали клеймить как нарушителей закона, о выдвижении «преступника» Гдляна прокурором Армении почему-то никто не вспоминал.
Несостоявшийся республиканский прокурор спутал многие карты в, казалось бы, хитроумно задуманной комбинации, но обратный ход событиям придать уже было невозможно. «Независимую» следственную группу тихонечко расформировали в ноябре 1988 года, а к очередному Пленуму ЦК по требованию Пуго Сухарев направил информацию в отношении члена и двух кандидатов в члены ЦК КПСС Усманходжаева, Салимова и Джаббарова. Вот некоторые выдержки из этого документа: «…Все трое арестованных в своих заявлениях и на допросах подробно рассказали о совершении ими преступлений, выразившихся в систематическом получении взяток. Так, по Утверждению Усманходжаева, им было получено взяток на сумму более миллиона рублей. Салимов пояснил, что получил в виде взяток более 500 тыс. руб., Джаббаров – около 300 тыс. руб. Показания Усманходжаева, Салимова и Джаббарова при проверках находят своё объективное подтверждение в материалах следствия. Расследование преступной деятельности указанных обвиняемых продолжается».
На Пленуме ЦК 28 ноября 1988 года Усманходжаев, Салимов и Джаббаров были выведены из состава ЦК КПСС «как скомпрометировавшие себя». Казалось, в Кремле поставили на них крест. Как бы не так…

«Расследовать дотла»
В ноябре 1988 года Лукьянов стал первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР, а его место секретаря ЦК КПСС, куратора правоохранительных органов занял член Политбюро Чебриков. В отличие от юриста Лукьянова Виктор Михайлович по образованию был инженером-металлургом. Родился в 1923 году в Днепропетровске, откуда родом была почти вся брежневская номенклатурная знать. С 1951 года на партийной работе. Из кресла второго секретаря Днепропетровского обкома компартии Украины пересел в Управление кадров КГБ СССР, который затем возглавил в 1982 г. Генерал армии, лауреат Государственной премии СССР. Два десятка лет член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, кавалер нескольких орденов Ленина, Трудового Красного Знамении других наград…
В своё время Чебриков активно проводил андроповский курс на усиление борьбы с организованной преступностью. Он был одним из инициаторов появления «бухарского дела», неоднократно, вместе с Рекунковым, докладывая наверх об успешных совместных акциях двух великих ведомств. По иронии судьбы именно секретарю ЦК Чебрикову и сменившему его на посту Председателя КГБ Крючкову и предстояло оказаться в числе могильщиков уголовного дела № 18/58115-83.
Проработавшие вместе два десятка лет Чебриков и Крючков понимали друг друга с полуслова. Это мы почувствовали сразу. Если раньше прослушивание наших кабинетов в Ташкенте и Москве осуществлялось лишь эпизодически, то с конца 1988 г. прослушивание и звукозапись служебных и домашних телефонов руководителей следственной группы стало постоянным. Продолжалось оно и после избрания нас двоих народными депутатами СССР, вплоть до августовского дня 1991 г ., после которого наши досье с визами Горбачёва были обнаружены при обыске в кремлёвском сейфе руководителя аппарата Президента СССР Болдина. Кстати, на протяжении всего этого времени мы располагали достоверной информацией о том, что наши телефоны прослушиваются.
Чебрикову не составляло никакого труда через руководство Прокуратуры добиться включения в состав кашей группы сотрудников госбезопасности А. Жучкова, И. Кудрякова, В. Карабанова, С. Бушуева и других во главе с полковником А. Духаниным. Конечно, было совершенно очевидно, чем будет заниматься этот «троянский конь» и какие можно ожидать последствия. Был заметно усилен и неприкрытый контроль КГБ за нашей деятельностью. Речь идёт не о предусмотренном законом прокурорском надзоре, который помимо Генерального прокурора и двух его заместителей Катусева и Васильева, осуществляли ещё 16 подчинённых им прокуроров, а о мелочной опеке, неправовом вмешательстве в следствие. В частности, к нашим следователям, осуществлявшим допросы Усманходжаева и Салимова, Васильев приставил «понятых» из числа работников КГБ. На каждый, например, допрос обвиняемого Усманходжаева в течение нескольких месяцев мы были обязаны получать разовое письменное разрешение Васильева, что было просто откровенным издевательством и произволом. С каждым новым протоколом допроса Васильев бежал в ЦК к Чебрикову, а Духанин – на доклад к Крючкову.
Всё это мы вынуждены были терпеть, чтобы не уступать в главном. Нужно было, например, на этом этапе решать-таки вопрос о привлечении к уголовной ответственности Смирнова и Могильниченко.
Бурно раскаиваясь в «Матросской тишине», новое её пополнение незамедлительно «заложило» своих московских покровителей. В собственноручных заявлениях и на допросах Усманходжаев, Салимов и Джаббаров рассказали о целом ряде эпизодов дачи ими взяток Смирнову. Их набралось полмиллиона. Не забыли товарищи по партии и Могильниченко.
Из показаний Усманходжаева 01.11.1988 г.:
«Могильниченко я передал 25 000 рублей. В 1984 году он приезжал к нам на XVI Пленум ЦК КП республики и я вручил ему на даче. Деньги завернул в бумагу, уложил вместе с книгами в дипломат, и передал. Первую сумму я передал 15 000 рублей. Через год примерно Могильниченко изучал работу республики с комиссией. По окончании проверки, после ужина, я передал ему дипломат, в котором было 10 000 рублей. Комиссией были отмечены недостатки, но в то же время указано, что есть сдвиги в работе. Я обращался, чтобы направили к нам больше кадров, и действительно, после передачи денег, к нам из разных республик прибыли кадры, которые хорошо работают по настоящее время».
Из показаний Джаббарова 28.11.1988 г.:
«В 1984 году примерно в апреле месяце в командировку к нам в область приехал Усманходжаев И. Б. вместе с Могильниченко К. Н. – зам. зав. отделом оргпартработы ЦК КПСС – с целью ознакомится с положением дел, последствиями землетрясений. После ужина я зашёл в номер гостиницы к Могильниченко, ещё раз поблагодарил его за помощь, при случае просил подсказать Усманходжаеву о том, что области Госпланом республики многие показатели сельского хозяйства запланированы нереально, чтобы планирующие органы эти вопросы рассмотрели объективно. Когда уходил, я на тумбочку положил завёрнутый пакет с деньгами в сумме 5 000 рублей. Сказал при этом: на некоторые расходы. Он возмутился: для чего это? Я молча немного постоял, когда он успокоился, попрощавшись, вышел из номера гостиницы. На следующий день провели совещание в обкоме партии по вопросам ликвидации последствий землетрясения.»
Из показаний Раджабова 29.11.1988 г.:
«В апреле 1986 года в Узбекистан приехал Могильниченко. Поздно вечером мне позвонил Усманходжаев и сообщил, что завтра он вместе с Могильниченко поедет в Андижанскую область. Но так как дорога проходит через Наманганскую область, то мне необходимо их встретить… Я их встретил около 11 часов следующего дня. Сел к ним в машину. В машине я рассказал Могильниченко о внедрении в области бригадного подряда в сельском хозяйстве. Могильниченко попросил меня подготовить и передать ему справку об этом опыте…
В обкоме… я положил в конверт деньги в сумме 1000 рублей. Справку положил в обкомовский конверт и туда же конверт с деньгами… Когда расставались, Могильниченко отвёл меня в сторону от всех на 15– 20 метров . Так мы разговаривали примерно 10 минут. Он сказал: «Работай смело, и мы тебя поддержим». В конце разговора я передал Могильниченко конверт со справкой и деньгами… Потом я встречался с Могильниченко много раз, но разговора о деньгах между нами не было…»
Дезавуировать эти новые признания, подтверждённые другими косвенными доказательствами, было уже крайне сложно. Как же реагировала на них Прокуратура СССР и ЦК КПСС?
5 ноября 1988 г. на Пленуме ЦК КП Молдавии была удовлетворена просьба Смирнова об освобождении его от должности второго секретаря ЦК «по состоянию здоровья». В декабре 1988 г. с такой же формулировкой освободился от своих обязанностей и Могильниченко. Обоих торжественно, с почётом отправили на пенсию, а Могильниченко даже наградили медалью «За доблестный труд». Решением союзного Совмина – обоим были установлены персональные пенсии союзного значения. На ноябрьском ( 1988 г .) Пленуме Смирнова так и не вывели из состава Центрального Комитета. Впрочем, и на мартовском и апрельском Пленумах в 1989 г ., на которых Смирнов отсутствовал в связи с арестом, он также оставался кандидатом в члены ЦК КПСС.
В течение декабря 1988 г. неоднократно Сухарев давал указания подготовить новое постановление на арест Смирнова, всякий раз отменяя собственное распоряжение то ссылкой на Пуго, то на Чебрикова, то на безымянных «некоторых товарищей». Жаловался, что Смирнов ежедневно бывает в ЦК, добивается приёмов, убеждает всех, что он стал жертвой клеветы.
Почему же так упорствовала партийная верхушка? Ведь в Кремле не оспаривали объективность материалов уголовного дела в отношении Смирнова и Могильниченко. Их участие в работе XIX партконференции также уже не имело существенного значения после ареста делегатов Джаббарова и Раджабова. А суть в том, что арест Смирнова и Могильниченко означал прорыв следствия в святая святых – ЦК КПСС. Создавался прецедент привлечения к ответственности кураторов региональных мафиозных группировок, и наши противники понимали, что следствие в состоянии добраться и до функционеров самого высокого уровня. К тому же последние четыре года Смирнов был вторым секретарём ЦК КП Молдавии, а факты коррупции в этой республике также не были секретом. Вовсе не беспочвенными были опасения, что по следу Смирнова и Могильниченко наша группа проникнет в Молдавию, Туркмению, Таджикистан и другие республики, а оттуда нити вновь потянутся в Москву…
Вот почему кремлёвская верхушка выискивала любой предлог, лишь бы не пойти на опасный прецедент, увести Смирнова от ответственности. Большие надежды возлагались на Верховный суд СССР, рассматривавший дело Чурбанова. Ожидания оправдались: марионеточные судьи стремительно свернули слушание дела и поспешили уже 30 декабря 1988 г. вынести свой вердикт. Но покровителей мафии со Старой площади ждало разочарование: провокация в судебном процессе не дала результата. Население восприняло приговор не как образец законности, а совсем наоборот. Только тогда наконец-то, была дана санкция на арест Смирнова. Это произошло 11 января 1989 г. – через четыре года после того, как в ЦК КПСС поступила первая информация о его криминальных деяниях, и через четыре месяца после того, как Президиум Верховного Совета СССР дал согласие на привлечение к уголовной ответственности. Сухарев потребовал содержать Смирнова не в «Матросской тишине», а в следственном изоляторе КГБ в Лефортово, чтобы допросы Смирнова проводил Духанин, а другие следователи госбезопасности выявляли его криминальные связи в Молдавии и других республиках, закрепляли уже установленные эпизоды по Узбекистану и Таджикистану.
В январе 1989 г. были арестованы бывший первый секретарь Ферганского обкома КП Узбекистана, сват Усманходжаева Умаров и бывший первый секретарь Андижанского, затем Самаркандского обкомов партии Рахимов. Оба они рассказали о многочисленных фактах получения и дачи взяток, изъявили желание выдать нажитые преступным путём ценности в доход государства. Круг свидетелей обвинения московских мздоимцев расширялся.
Обострялась и конфронтация с партийной верхушкой. Всё более нагло вели себя внедрённые в группу кагэбешники. К примеру, мы в то время приступили к изъятию ценностей Усманходжаева, Сухарев и Васильев настояли на том, чтобы в группу по изъятию вошли следователи КГБ. Все свои усилия они направили не на отыскивание преступных капиталов, а на противодействие этому. В результате у Усманходжаева удалось изъять денег, облигаций, золота, ювелирных изделий всего на сумму около полутора миллионов рублей. Полковник Духанин отказывался выполнять указания руководства группы, представлять нам материалы дела, все вопросы решал только с Крючковым и Васильевым. На уже упоминавшейся февральской встрече у Чебрикова, где присутствовал Лукьянов и все руководители правоохранительных органов, Крючков открыто угрожал разоблачить нашу «антизаконную деятельность». В привлечении к уголовной ответственности Могильниченко и других столичных функционеров нам категорически отказали.
Дело № 18/58115-83 выходило из кабинетов прокуратуры и Старой площади, выплёскивалось на улицы. Реакцией общества на порочную правовую политику верхов и продажное правосудие стало выдвижение и избрание нас народными депутатами СССР. Дело шло к развязке.
Планы по дальнейшему расследованию были такие. Укрепив свои позиции на Съезде народных депутатов, мы по его окончании предполагали начать операцию по изъятию многомиллионных богатств покойного Рашидова и привлечь к уголовной ответственности ряд работников ЦК КПСС, доказательств виновности которых в коррупции было предостаточно: Могильниченко, Истомина, Ишкова, Пономарёва и других, а также руководителей союзных ведомств, таких как министр мелиорации и водного хозяйства Васильев, министр лёгкой промышленности Тарасов. Укрепив таким образом доказательственную базу, мы могли бы вплотную подойти к изъятию капиталов Брежнева. И лишь тогда, то есть не ранее чем через 9-10 месяцев, угроза изобличения действующих кремлёвских вождей становилась бы реальной.
Именно этого и опасалась коррумпированная верхушка КПСС. 24 марта 1989 г. Политбюро перешло в открытую атаку на следственную группу. А через два месяца с трибуны Съезда народных Депутатов СССР Лукьянов произнёс знаменательные слова о судьбе уголовного дела № 18/58115-83: «…Это дело должно быть расследовано дотла, до конца, куда бы ни вели его нити. Это – позиция Политбюро, это – позиция Президиума Верховного Совета…» Куда вели эти нити, читателю уже известно: к Лигачёву и Гришину, Романову и Алиеву, Соломенцеву и Капитонову, Могильниченко и Истомину, Тарасову и Васильеву, Теребилову и Рекункову, Сороке и Аболенцеву…

С грифом «совершенно секретно»
«Коммунистическая партия Советского Союза
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
Совершенно секретно
№ П151/3
Т.т. Горбачёву, Рыжкову, Чебрикову,
Лукьянову, Пуго, Крючкову, Бакатину,
Кравцову, Сухареву, Теребилову, Павлову А.,
Ментешашвили
О записках членов Верховного суда
СССР, сотрудников КГБ СССР и письмах в ЦК
КПСС
Поручить т.т. Пуго Б. К. (Комитет партийного контроля при ЦК КПСС), Павлову А. С. (Государственно-правовой отдел ЦК КПСС), Ментешашвили Т. Я. (Президиум Верховного Совета СССР), Бобкову Ф. Д. (КГБ СССР), Побежимову А. С. (Прокуратура СССР), Гусеву С. И. (Верховный суд СССР), Шилову И. Ф. (МВД СССР), Губареву В. Т. (Минюст СССР) проверить факты, приведённые в записке членов Верховного суда СССР, сотрудников КГБ СССР и письмах в ЦК КПСС о нарушениях законности при расследовании дел о коррупции в Узбекской ССР, и о результатах доложить в ЦК КПСС».
(Из протокола № 151 заседания Политбюро ЦК КПСС от 24 марта 1989 года)
Сухарев, сообщивший нам о создании комиссии ЦК во главе с Пуго, был явно не в себе: ведь в соответствии с Конституцией и действующим законодательством только он, Генеральный прокурор страны, был вправе вмешиваться в расследование, проверять материалы дела и любые сигналы о допущенных нарушениях, от кого бы эти сведения ни поступали. Более того, он был причастен к внезапному появлению в ЦК этих самых «данных о нарушениях законности». По предложению Чебрикова, именно он дал указание подобрать старые жалобы на следственную группу, уже неоднократно проверенные различными чинами прокуратуры и признанные необоснованными. Но теперь и они были пущены в ход. Генеральный прокурор предполагал, какой может быть реакция с нашей стороны, и не ошибся. Мы твёрдо заявили, что сотрудничать с антиконституционной комиссией ЦК КПСС не намерены. Сухарев долго уговаривал смирить гордыню, не цепляться за Конституцию и законы, а выполнить решение Политбюро. Дескать, вас уже не раз проверяли, у вас всё в полном порядке, зачем же волноваться, вступать в конфликт с руководством страны. Но мы стояли на своём: подчиняемся только закону – и баста. Прокурорский надзор – другое дело. Сейчас за деятельностью следствия осуществляют надзор два десятка прокуроров, если их недостаточно, то хоть к каждому следователю группы приставьте по прокурору, это ваше право. Но вмешательства ЦК мы терпеть не намерены.
Сухарев побежал жаловаться на несговорчивых подчинённых своим шефам. 6 апреля Гдляна вызвал к себе Пуго. Теперь уж он, как руководитель комиссии ЦК, приказал, чтобы мы представили на Старую площадь интересующие их материалы уголовного дела. Сообщил, как станет осуществляться проверка, в какой последовательности будут вызываться следователи для дачи объяснений.
Борис Карлович даже опешил, получив решительный отпор. Гдлян заявил, что Политбюро принимало уже немало преступных решений, и попросил предъявить любую правовую норму: статью Конституции, закона, другого нормативного акта, дающую право ЦК какой-либо партии вмешиваться в осуществление следствия и правосудия. «Антиконституционную комиссию ЦК КПСС мы не признаём,– сказал Гдлян,– ни один лист дела в ЦК предъявлен не будет, и ни один наш подчинённый, пока мы – руководители группы, не явится для дачи объяснений. Нас может проверять лишь Генеральный прокурор и подчинённые ему прокуроры. Закон даёт им такое право. А вот у Бориса Карловича такого права нет, ибо мы – следователи по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, а не при ЦК КПСС.»
Теперь жаловаться на непослушных следователей побежал сам председатель комиссии. Уже на следующий день 7 апреля он направил в Политбюро записку следующего содержания:
«Секретно
ЦК КПСС
О ходе выполнения постановления Политбюро
№ П151/3
6 апреля с.г. состоялось очередное заседание образованной ЦК КПСС комиссии по проверке фактов о нарушении социалистической законности при расследовании дел о коррупции в Узбекской ССР. На заседание были приглашены Генеральный прокурор СССР т. Сухарев А. Я., а также работники Прокуратуры СССР т.т. Каракозов Г. П., Гдлян Т. Х., и Верховного суда СССР т.т. Тихомирнов Р. Г., Замятин В. И.
Приглашённые были проинформированы о соответствующем постановлении ЦК КПСС и основных направлениях работы комиссии по его выполнению. В выступлениях членов комиссии и приглашённых подчёркивалась необходимость обеспечения объективного, основанного на законе расследования фактов; указывалось также, что лица, совершившие преступления, должны предстать перед судом и понести заслуженное наказание.
На совещании выступил также т. Гдлян Т. Х. Его выступление носило бестактный, политически незрелый, юридически невыдержанный характер. Он утверждал, что создание комиссии ЦК КПСС «навязано аппаратом, является незаконным актом, ибо противоречит Конституции СССР, линии КПСС на создание в стране правового государства». По мнению т. Гдляна Т. Х., этот шаг предпринят специально для того, чтобы «развалить уголовные дела крупных взяточников Узбекистана и Москвы, не допустить их разоблачения», а также из-за опасения, что т. Гдлян Т. Х. может «всё сказать на Съезде народных депутатов».
«Действия ЦК вынуждают нас, – сказал далее т. Гдлян Т. Х., – назвать поимённо всех крупных взяточников из центра». Он упомянул как «подозреваемого» т. Теребилова В. И. – председателя Верховного суда СССР. Кого-либо ещё он не назвал, однако заявил, что намерен это сделать «только на приёме у товарища Горбачёва М. С.» При этом т. Гдлян Т. Х. обратился к председательствующему передать его просьбу Генеральному секретарю ЦК КПСС.
На вопрос членов комиссии, известно ли Генеральному прокурору о наличии компрометирующих материалов в Прокуратуре СССР на кого-либо из руководства страны, т. Гдлян Т. Х. отказался давать ответ. Тов. Сухарев А. Я. оставил вопрос также без комментариев.
Тов. Гдлян Т. Х. в категорическом, нажимном тоне требовал от членов комиссии не начинать проверку, ибо она «сорвёт следствие», высказался, что народ уже дошёл до кипения, что «произойдёт взрыв, за которым могут быть непредсказуемые последствия. Я – депутат, соберу народ! Буду говорить об этом публично». Тов. Гдлян Т. Х. заявил, что если проверка всё-таки начнётся, то «вся следственная группа, все 200 человек будут вынуждены сказать всему советскому народу о творящемся беззаконии».
Информируя об отношении т. Гдляна Т. Х. к постановлению ЦК КПСС, комиссия считает, что проверку следует вести по намеченному плану, не отвлекая при этом следственную группу от завершения уголовных дел.
Полагали бы необходимым поручить т. Сухареву А. Я. безотлагательно организовать объективную проверку утверждений т. Гдляна Т. Х. о получении взяток т. Теребиловым В. И., а при наличии соответствующих показаний – и по другим руководящим работникам с вынесением заключения об их обоснованности или отклонении.
Учитывая, что т. Гдлян Т. Х. с целью компрометации решения ЦК КПСС о проводимой проверке может обратиться в средства массовой информации с безответственными заявлениями, полагали бы целесообразным поручить Идеологическому отделу ЦК КПСС принять необходимые предупредительные меры.
Председатель Комитета
партийного Контроля при ЦК КПСС
Б. Пуго»
Наверху откликнулись немедленно. 10 апреля 1989 года было принято постановление Политбюро № 152 «О записке т. Пуго Б. К. от 7 апреля 1989 г .» После бурного обсуждения «архитекторы перестройки» порешили, что пора кончать с этими экстремистами, для которых какие-то там законы выше постановлений Политбюро. Много, мол, стал себе позволять этот Гдлян! Надо резко активизировать работу комиссии. Заодно подключить к этой работе и Президиум Верховного Совета СССР: пусть партийная комиссия в дальнейшем представит свой компромат по следователям товарищу Лукьянову. И, конечно же, всем понравилось и безоговорочно было поддержано предложение Пуго, чтобы идеологический отдел ЦК КПСС обеспечил «необходимые предупредительные меры» против возможных выступлений Гдляна в средствах массовой информации. На деле это означало организацию информационной блокады следственной группы.
Во исполнение этого решения во все центральные средства массовой информации поступил из ЦК запрет на распространение любых наших заявлений, интервью, статей, а также любых других сведений, расходящихся с официальной линией. С этого времени и вплоть до известных событий в августе 1991 года действовали цензурные ограничения на любую позитивную информацию о работе следственной группы.
13 апреля 1989 года цековская комиссия направила Горбачёву отчёт о проделанной работе. Конечно, с грифом «секретно». Главные выводы: во-первых, группа Гдляна допускала массовые нарушения «социалистической законности», во-вторых, «действия т.т. Гдляна и Иванова и некоторых поддерживающих их лиц фактически ведут к компрометации КПСС, руководства партии и страны путём создания соответствующего общественного мнения». На этом документе Генсек наложил следующую резолюцию:
«Т.т. Сухареву А. Я. (созыв)
Крючкову В. А.
Гусеву С. И.
Бакатину В. В. т.Лукьянову А.И. – контроль
Кравцову Б. В.
Кудрявцеву В. Н.
Яковлеву В. Ф.
Ознакомление с представленными материалами вызывает серьёзную озабоченность по поводу соблюдения соц. законности при расследовании уголовных дел по Узбекистану.
Прошу в 2-недельный срок тщательно разобраться по фактам, содержащимся в записке Комиссии, и выводы доложить Президиуму Верховного Совета СССР.
М. Горбачёв (подпись)/14 апреля 1989 г .»
Указание Горбачёва окончательно определило создание параллельно с комиссией ЦК КПСС ещё и комиссии Президиума Верховного Совета СССР. Генеральный секретарь сам же и определил её основной состав, указанный в резолюции. Под руководством Лукьянова она должна была выдать своё заключение уже после завершения деятельности партийной комиссии. С этого времени цековские законники заметно активизировались. Зашустрили на Старую площадь внедрённые в группу следователи КГБ. Исполняя волю Лубянки, Рац, Духанин, Жучков, Карабанов, Харитонов, Панфилов, Цепоухов, Янковенко и другие живописали, как осенью 1988 года Гдлян и Иванов осмелились не выполнить решение ЦК о расчленении дела, не передали «независимой» группе КГБ следственные документы, какими методами они фабрикуют дела на честных партийцев. Подбирались старые жалобы мафиози и их близких, был инспирирован целый шквал жалоб от заинтересованных лиц из Узбекистана. А как бы в подтверждение «нарушений законности» по команде со Старой площади 24 апреля 1989 года Пленум Верховного суда СССР пересмотрел старое дело Гдляна по Эстонии, реабилитировал Хинта и его соучастников, хотя ранее те же члены Верховного суда страны неоднократно подтверждали обоснованность осуждения этих лиц. Пленум вынес «Частное определение» в адрес следствия, где откровенная ложь перемежалась с вольным толкованием тех или иных фактов, и более похожее на литературное творение, чем на юридический документ. Точку в этой истории поставила некоторое время спустя депутатская комиссия Съезда, которая, изучив материалы дела, пришла к выводу, что никаких нарушений закона Гдляном допущено не было и частное определение Верховного суда подлежит отмене.
С 26 апреля по 17 мая 1989 года всех подследственных из «Матросской тишины» стали вывозить в Лефортово, где Духанин и его подручные помогали «вспомнить» функционерам, что они «честные партийцы», а преступниками являются Гдлян, Иванов и «приближённые к ним следователи». Тем, кто не сразу ориентировался в происходящем, делали соответствующие уколы, помогающие освежить память. Шестилетний труд сотен следователей умельцами из КГБ сводился на нет. Оказалось, что в ЦК КПСС и других центральных ведомствах трудятся исключительно честные, порядочные люди, которых подследственные под угрозами и шантажом, оказывается, оговорили.
В начале мая 1989 года нас двоих отстранили от руководства группой, а затем и от расследования дела, а вслед разогнали и основной костяк группы – 70 наиболее квалифицированных и опытных следователей. Была сформирована новая следственная группа во главе с угробившим при Соломенцеве «золотое дело» Владимиром Галкиным, которого тут же повысили в должности. Именно о нём упоминал академик Сахаров, требовавший у Сухарева объяснений по поводу того, как Галкину удалось похоронить расследование о погромах в Сумгаите. Вскоре дело № 18/58115-83 перестало существовать как единое целое. Галкин разделил его на десятки самостоятельных дел. Более 90 процентов доказательств было поставлено под сомнение. Началось массовое освобождение из-под стражи «верных ленинцев». Материалы дела о коррупции были изъяты у нас насильно, переданы Галкину без оформления акта приёма-передачи, что позволило мошенникам от законности рассовывать по архивам либо уничтожать изобличающие высшую власть документы, ставить под сомнение любые действия предшественников. Своеобразно подбирались кандидаты на освобождение из тюрем. 22 мая был выпущен Смирнов, 30 мая – Осетров, чуть позже – Джаббаров, Раджабов, Умаров, Салимов, т.е. прежде всего делегаты XIX партконференции и лица, работавшие в ЦК КПСС. Остальные должны были ждать своей очереди.
Ну а для полного торжества так называемой «социалистической законности» руководство страны поставило задачу кардинально изменить общественное мнение, явно симпатизировавшее нашей группе, и любым путём доказать, что в ЦК КПСС, в союзных ведомствах нет и не может быть коррупции. С апреля 1989 года в средствах массовой информации началась беспрецедентная кампания шельмования «экстремистов, карьеристов, авантюристов», как нас тогда окрестили. Однако и этот поток лжи был не способен скрыть творимый властями произвол. Возмущение общественности нарастало. Поддерживало нас и большинство рядовых членов партии. Весьма своеобразной была реакция кремлёвских лидеров на эти настроения. В частности, в ответ на телеграмму группы народных депутатов СССР Горбачёву в связи с антиконституционным противодействием следствию, 29 апреля 1989 года Лукьянов принял её авторов Гавриила Попова, Сергея Станкевича, Аркадия Мурашова, Илью Заславского, Александра Кузьмина и заверил в том, что в ЦК не существует никакой комиссии по поводу расследуемого группой Гдляна уголовного дела.
Нагло соврать Анатолию Ивановичу было делом плёвым. Но уже на другой день его опроверг Пуго. 30 апреля 1989 года «Правда» опубликовала его заявление: «…Хочу проинформировать читателей «Правды», что для рассмотрения писем граждан, поступивших в связи с расследованием дел о коррупции в Узбекистане, создана Комиссия ЦК КПСС». Далее председатель Комитета Партийного Контроля перечислил «нарушения законности», допущенные Гдляном, Ивановым и их группой, о которых сообщается в многочисленных, якобы, письмах и жалобах граждан, фамилии которых не назывались. Жаль, мол, что в ЦК раньше не знали о нарушениях, давно бы навели порядок,– сетовал Пуго. А через месяц с трибуны Съезда народных депутатов СССР Лукьянов говорил прямо противоположное. Отвечая на вопрос, поступали ли в ЦК жалобы, сигналы, информация о злоупотреблениях группы Гдляна, Анатолий Иванович разоткровенничался: «Поступало довольно много. Я должен сказать, что мы на первом этапе очень верили этой группе… Когда этот процесс перешёл из количества в качество, тогда только была создана комиссия КПК при ЦК КПСС…»
О правомерности существования партийной комиссии по конкретному уголовному делу 3 мая 1989 года публично заявил и другой юрист – Горбачёв в Моссовете на встрече народных депутатов СССР с членами Политбюро.
Вот так и врали без зазрения совести, не заботясь даже о том, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия. Впрочем, до приличий ли было, когда уходила почва из-под ног…
Правда, некоторые коррективы в свои планы кремлёвским вождям всё же пришлось вносить. Даже они стали осознавать нелепость и незаконность существования комиссии ЦК. Поэтому её тихо, без лишней огласки распустили. Но это вовсе не означало, что восторжествовал Закон. Эстафету продолжила комиссия Президиума Верховного Совета. Её возглавил на сей раз Сухарев, который в качестве председателя комиссии должен был проверить деятельность … Генерального прокурора СССР Сухарева и его подчинённых.
Оригинально, не правда ли? Добавим, что комиссия трудилась просто с космической скоростью. Уже 20 мая 1989 года во всех центральных изданиях, кроме «Крокодила», «Мурзилки» и «Пионерской правды», было опубликовано подготовленное на Старой площади заключение. Его, кроме Сухарева и Крючкова, подписали союзный министр юстиции Кравцов, министр внутренних дел Бакатин, первый заместитель председателя Верховного суда СССР Гусев, академик Кудрявцев и другие сановные юристы, обслуживающие ЦК КПСС. Буквально в считанные дни они установили, что следственная группа Гдляна годами чинила произвол с целью «искусственно расширить круг обвиняемых в коррупции ответственных работников», вплоть до, вы только подумайте, руководства партии!
Потребовала корректив и развязанная против опальных следователей кампания «информационного террора», которую на Олимпе власти посчитали недостаточно эффективной. В мае 1989 года персональная ответственность за этот важнейший участок партийной работы была возложена на подлинных мастеров дезинформации. В результате появился следующий документ.
«Коммунистическая партия Советского Союза
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
Совершенно секретно
№ П158/3
ЛИЧНО
Т.т. Горбачёву, Рыжкову, Зайкову,
Медведеву, Чебрикову, Лукьянову,
Разумовскому, Пуго, Крючкову,
Сухареву
О заявлениях и жалобах граждан относительно действий следователей Т. Х. Гдляна и Н. В. Иванова
1. Поручить т.т. Чебрикову В. М., Зайкову Л. Н., Лукьянову А. И., Разумовскому Г. П., Крючкову В. А., Пуго Б. К., Сухареву А. Я. провести работу по разъяснению ситуации, сложившейся вокруг расследования «узбекского дела».
Комиссии, возглавляемой т. Сухаревым А. Я., опубликовать до начала работы Съезда народных Депутатов СССР итоги проведённого ею расследования.
2. В связи с многочисленными заявлениями и жалобами граждан на злоупотребления в ходе проведения следственных действий и в целях обеспечения законности поручить Генеральному прокурору СССР рассмотреть вопрос об отстранении следователей Гдляна Т. Х. и Иванова Н. В. от ведения следствия по «узбекскому делу»…
(Из протокола № 158 заседания/Политбюро ЦК КПСС/от 13 мая 1989 г .)
Пропагандистская машина по разоблачению зловредных следователей набирала обороты. 30 мая бывший шеф КГБ Чебриков, сменивший Лукьянова на посту секретаря ЦК КПСС, направил в Политбюро первый письменный отчёт.
ЦК КПСС
О выполнении постановления ЦК КПСС
«О заявлениях и жалобах граждан относительно
действий следователей Т. Х. Гдляна и Н. В. Иванова»
(П158/3 от 13 мая 1989 г .)
В соответствии с поручением приняты необходимые меры по разъяснению ситуации, сложившейся вокруг расследования так называемого «узбекского дела», утверждению объективного подхода общественности к результатам работы следственной группы Прокуратуры СССР, возглавляемой Гдляном Т. Х. и Ивановым Н. В.
Специально созданной комиссией Президиума Верховного Совета СССР, состоящей из народных депутатов СССР, крупных учёных-юристов, представителей правоохранительных органов, проанализированы имеющиеся по этим вопросам материалы Прокуратуры СССР, КГБ СССР, Верховного суда СССР, а также письма и жалобы граждан в государственные и партийные органы. Осуществлены встречи и беседы членов комиссии с рядом работников следственной группы, в том числе с Гдляном Т. Х. и надзирающими прокурорами. Выводы и предложения комиссии Президиума Верховного Совета СССР опубликованы 20 мая текущего года в центральной прессе.
В дальнейшем были организованы выступления работников Прокуратуры СССР в трудовых коллективах, средствах массовой информации городов Москвы, Ленинграда, Зеленограда, Ташкента и других регионов страны. Опубликован ряд статей учёных-юристов, практических работников в союзной и республиканской печати, данная тематика освещалась по центральному радио и телевидению. Среди них, к примеру, статья «Только закон» обозревателя Ю. Феофанова от 21 мая, редакционное сообщение и заявление руководителей Эстонского НПО «Дезинтегратор» под общим названием «Кто как понимает гласность» в газете «Известия» от 23 мая, публикация О. Чайковской «Миф» в «Литературной газете» от 24 мая и подборка заявлений следователей Прокуратуры СССР и КГБ СССР, участвующих в работе следственной группы Гдляна Т. Х., в «Советской России» под рубрикой «Таковы факты» от 25 мая текущего года и другие. В них в основном раскрываются порочный стиль и методы работы Гдляна и Иванова по добыванию «доказательств» виновности в совершении преступлений рядом лиц, приводятся факты допущенных ими нарушений социалистической законности, вносятся конструктивные предложения по предупреждению подобных явлений.
По сообщению Прокуратуры СССР, в настоящее время по фактам нарушения законности в период расследования «узбекского дела» возбуждено уголовное дело, существенно изменён и укреплён состав следственной группы. Приказами Генерального прокурора СССР от 6 и 22 мая 1989 года Гдлян и Иванов отстранены от руководства группой и от расследования этого дела. За уклонение от передачи уголовных дел и других материалов для прокурорской проверки им объявлены строгие дисциплинарные взыскания».
Из КГБ и МВД, Прокуратуры и Верховного суда СССР, от заведующих отделами и секретарей ЦК КПСС потоком пошли в Политбюро отчёты о мероприятиях по разоблачению следственной группы. У кого-то из читателей это даже может вызвать недоумение. Ведь в традициях партаппарата было не оставлять следов своего незаконного вмешательства в работу правоохранительных органов, а тут столько документов лишь по одному уголовному делу. Хотя не для того же писались эти бумаги, чтобы общественность узнала, сколь любезны сердцам покровителей мафии писательница Ольга Чайковская и публицист Юрий Феофанов, и по сей день без зазрения совести рассуждающих на страницах популярных газет о чести, достоинстве и правовом государстве. И не для того, конечно, чтобы стала достоянием гласности грязная политическая кухня кремлёвских главарей империи. Руководство КПСС, вестимо, не помышляло об огласке этой информации. Неслучайно она имела грифы «секретно» и «совершенно секретно» и хранилась в так называемой «особой папке», которая может десятилетиями не раскрывать своих тайн. Документов по «делу Гдляна-Иванова» ко времени августовского путча скопилось в архиве ЦК КПСС два десятка томов. Дело в другом: покровители мафии нутром чуяли опасность, которую мы представляли для правящей касты. Неслучайно развязанная против нас кампания сравнима разве что с аналогичными акциями в отношении Сахарова и Ельцина. Те хоть, правда, в отличие от нас избежали уголовного преследования.
25 мая 1989 года Сухарев возбудил против неугодных следователей уголовное дело. Но Мандатная комиссия Съезда народных депутатов СССР не нашла оснований для лишения нас двоих депутатских мандатов. Противостояние затягивалось, а окончательного разгрома тысячетомного дела о коррупции так и не произошло. В одночасье развалить его при уникальном количестве доказательств виновности подследственных, изъятых у них огромных ценностях, было не так просто. Кое-кому, например, Усманходжаеву, пришлось отправиться на нары. Он дал показания о получении взяток на сумму свыше миллиона рублей. В показаниях лиц, дававших ему взятки, фигурируют два миллиона рублей. Почти на полтора миллиона рублей у него было изъято денег, облигаций, золотых монет, ювелирных изделий. Работу по проверке всех эпизодов группа завершить не успела. Осудили же Усманходжаева за получение им 50 тысяч рублей.
Чтобы выиграть время и как-то остудить не в меру возмущённую общественность, была создана уже третья по счёту комиссия. Теперь уже – Съезда народных депутатов СССР.
Ну а дальше кремлёвские покровители мафии начали действовать уже совершенно не маскируясь, как слоны в посудной лавке. Показательно, как отмывали Смирнова и Лигачёва.
19 мая 1989 года Коллегия Прокуратуры приняла решение продолжить расследование деятельности Смирнова и продлить содержание его под стражей. Но уже через три дня он был реабилитирован, по случаю чего Генеральный прокурор принёс ему публичные извинения. Следователи с Лубянки так грубо ломали смирновское дело, что это не могло не привлечь внимания депутатской комиссии. 1 августа 1989 года на заседании Верховного Совета СССР она потребовала, разумеется, безрезультатно, возобновления расследования по делу Смирнова.
О том, кто в стране хозяин, продемонстрировал и Лигачёв. Обидевшись на упоминание его фамилии в связи с расследуемым делом, он даже для видимости не стал обращаться в суд, а публично потребовал принятия мер Генеральным прокурором СССР.
И вот 20 сентября 1989 года состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором решали, брали Лигачёв и Смирнов взятки или не брали.
Коммунист Сухарев проинформировал старших товарищей по партии об обоснованном прекращении уголовного дела о взяточничестве Лигачёва и Смирнова, которые стали жертвами фальсификации следователей. Пытаясь скомпрометировать политическое руководство страны, Гдлян и Иванов «выколачивали показания на ответственных работников ЦК КПСС», поэтому, дескать, Усманходжаев и заявил о вручении им двух взяток Лигачёву по 30 000 рублей каждая. Кстати, перечислив далее лиц, которым тот давал показания по этому поводу, Сухарев, естественно, «забыл» упомянуть о своей нелегальной встрече с подследственным 28 октября 1989 года, после которой Усманходжаев заявил, что назвал Лигачёва «по ошибке».
Чего только не услышали от Генерального прокурора жрецы партийного правосудия. Оказывается, криминальные миллионы не такие уж преступные, их-де собирали «в виде отступного следователям» декхане. «Да, товарищи, действительно, я тоже задумался, попробуй собери 500 тысяч рублей, мы знаем, что это не так просто. А оказывается, что возможно», – на полном серьёзе убеждал Пленум Сухарев.
Выступивший вслед за ним член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Лигачёв поведал об укреплении руководящей роли партии во всех сферах жизни общества, в усилении борьбы с клеветниками и авантюристами, которые пытаются «вбить клин между партией и народом, между коммунистами и партийными комитетами, скомпрометировать принципиальных работников и протащить к власти своих людей».
Видимо, неслучайно на конспиративном языке мафии Егор Кузьмич именовался «доктором». Он ставил диагнозы решительно и чётко: «Прокуратура СССР установила, что события преступления не было. Это юридический термин. Что это значит, говоря иначе? Это злой умысел, это клевета и провокация… Два следователя принародно извергают потоки клеветы и демагогии на партию, на Политбюро, на аппарат ЦК и органы правосудия. И в течение длительного времени им это сходит с рук… Мы, члены ЦК, должны видеть, что шельмование коммунистов, представителей интеллигенции, писателей, учёных, руководителей как в центре, так и на местах стало распространённым преступлением перед личностью».
Уже очухавшийся от тюрьмы кандидат в члены ЦК Смирнов тоже сильно обижался. Не за себя – за партию. «Предметом постоянных грязных инсинуаций остаюсь я, став препятствием на их (Гдляна и Иванова) преступном пути, не пойдя на оговор честных людей и категорическим образом отвергнув сфабрикованные против меня чудовищные грязные обвинения. И сейчас ими всё делается, чтобы опять же, искажённо формируя общественное мнение, оставить меня, по выражению Иванова, «в закладе», шантажировать тем самым других и продолжать компрометировать аппарат ЦК, в целом партию».
Призвав к бескомпромиссной борьбе с Гдляном, Ивановым и им подобным, Виктор Ильич не удержался и от моральных сентенций: «Резко усиливающиеся за последнее время нападки на партию, её руководителей и представителей на местах вовсе не столь безобидны, как это кое-кому кажется. Тысячекратно повторённая ложь и особенно полуправда оставляют заметный след в умах и сердцах людей. Что же стоит за этим падением нравов?»
Действительно, что? Искать ответа на этот сакраментальный вопрос партийные судьи не стали, а единодушно порешили: Лигачёв и Смирнов взяток не брали. Ни в какой мере не усомнившись в правомерности принятия решения по уголовному делу на пленуме ЦК, кремлёвские деятели опубликовали уникальный по своему бесстыдству документ:
Постановление Пленума ЦК КПСС
от 20 сентября 1989 года
О сообщении Генерального прокурора СССР о рассмотрении заявления члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС Е. К.Лигачёва в ЦК КПСС и прокуратуру СССР
1. Пленум ЦК принимает к сведению сообщение Генерального прокурора СССР А. Я. Сухарева о рассмотрении заявления члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС Е. К.Лигачёва, адресованного в ЦК КПСС и Прокуратуру СССР. Проведённое в соответствии с законом Прокуратурой СССР расследование выдвинутых против Е. К.Лигачёва следователями Т. Х.Гдляном и Н. В.Ивановым утверждений о взяточничестве показало полную их несостоятельность. По заключению Прокуратуры СССР речь идёт об отсутствии самого события.
2. Пленум ЦК поручает Московскому горкому КПСС рассмотреть вопрос о партийной ответственности Т. Х.Гдляна и Н. В.Иванова в соответствии с выводами Прокуратуры СССР».
Лихо, не правда ли? Открыто, на весь мир продемонстрировали, что не суд, не прокуратура, не МВД являются правоохранительными инстанциями, а партаппарат – такое не снилось даже сталинскому правосудию и его апологету Андрею Януарьевичу Вышинскому.

AvvalgiЧасть II Keyingi

↑ Как свидетельствуют материалы уголовного дела № 18/58115-83, в числе лиц, получавших взятки из Узбекистана, был и управляющий делами ЦК КПСС Георгий Павлов.

↑ Почти 4 года фильм был под запретом и появился на телеэкране лишь после провала августовского путча в декабре 1991 г .

↑ Капитонов И.В. – секретарь ЦК КПСС.

↑ Оригинал этого документа при обыске изъят в квартире Усманходжаева. Осенью 1989 г. на открытом заседании Комиссии съезда народных депутатов СССР Бутурлин подтвердил факт передачи данного документа Усманходжаеву.

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Кремлёвское дело (Иллюстрации) 344
2	Кремлёвское дело (часть I) [Telman Gdlyan,Nikolay Ivanov] 254
3	Кремлёвское дело (част... [Telman Gdlyan,Nikolay Ivanov] 367

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62429
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 57898
3	Gʻazallar [Nodira] 40505
4	Guliston [Sa’diy] 36644
5	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23312
6	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23180
7	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 21838
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19542
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18663
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14485