Последние жертвы войны (рассказ) [Oʻtkir Hoshimov]

Последние жертвы войны (рассказ) [Oʻtkir Hoshimov]

Oʻzbekcha: Oʻtkir Hoshimov. Urushning soʻnggi qurboni (hikoya) Шоикрам сидел у сандала и хмурился. Уже наступила весна, заметно потеплело, а сандал еще не убрали. Никому в голову не пришла эта простая мысль. Лоскутная скатерть с застывшими пятнами от патоки, постеленная поверх бязевой курпачи, большая глиняная чашка, деревянная ложка с обгорелой ручкой — все выглядело неприглядным и унылым. Шоикрам вздохнул и улегся рядом с сандалом. Было поздно. Изредка, нарушая тишину, где-то подвывала собака. Лампочка, подвешенная на длинном гвозде к подпоре айвана, светила тускло. Мошкара металась вокруг этой грязной лампочки. На грядках огорода почти ровными линиями поблескивала вода. Если внимательно присмотреться, можно увидеть, как из-под листвы выдвигаются крупные ягоды клубники. Она набирает соки, словно торопится созреть на радость хозяину. Ранняя клубника... Ветер раскачивал ветви орешины. Она глухо шелестела молодой листвой. Взгляд Шоикрама снова упал на глиняную чашку, на обгорелую ручку ложки. Он даже сморщился от раздражения. «Лучше провалиться сквозь землю, чем быть такой жадной!.. — подумал он со злостью о жене. — С рождения была скупой, а в трудное время совсем свихнулась...» В доме заплакал ребенок. Послышался скрип зыбки — бешика. Ребенок, словно ожидал этого, заплакал еще громче. Его крик подхватил другой. — Да успокоишь ты их!.. — приподнявшись, крикнул Шоикрам. Жена стала покачивать колыбель. — Сущие бесенята, а не дети... — будто оправдываясь, прошептала она. Шоикрам усмехнулся. Недаром говорят в народе: посеет бедняк, у него не растет, а детям давно-давно потерял счет... Шоикрама на фронт не взяли — то ли на комбинате не хватало монтеров, то ли он зарекомендовал себя незаменимым. За эти годы у Шоикрама родились три дочери. Богатство. Черная тень войны, слава богу, обошла дом. На что ему еще жаловаться, на детский плач грешно сетовать. В глубине двора скрипнула калитка. Шоикрам, щурясь от света, приложив козырьком ладонь к глазам, посмотрел в темноту. После его свадьбы родительский двор был разделен на две части низеньким глиняным забором, на этом настояла Хадича. «Будем одни... Не будем мешать брату". А матушка Хумри все поняла по-своему. Если уж разделились, то и обедать надо готовить отдельно, вот она и жила с младшим сыном Шанигматом на той, второй, половине двора. Одетая в безрукавку поверх полинявшего ситцевого платья, матушка Хумри как тень скользнула по двору. — Ты уже спал? — спросила она сына. — Разве не слышите?.. — проворчал Шоикрам. — Ребенок надрывается... Устанешь, как собака, а здесь... — На то и ребенок, чтоб плакать... — спокойно заметила мать. — А ты лежи, сынок, спи... Она прошла в дом. Вместе с Хадичой каким-то только ей известным способом быстро успокоила детей. Хадича появилась с чайником, пиалой, с кукурузной лепешкой. — Вот только чай остыл... — оправдываясь, сказала она. Разломив лепешку, Хадича пригласила матушку Хумри: — Присаживайтесь, пожалуйста. Матушка Хумри устроилась у изголовья Шоикрама. — Садись сама, — сказала она и протянула руку к дастархану. Шоикрам заметил, как набухли вены на ее руках, а кожа на пальцах потрескалась, огрубела. За долгие месяцы он заметил это впервые. — У тебя ничего не осталось поесть? — спросил Шоикрам жену. У Хадичи вытянулось лицо. — Нет... ничего не осталось. Он понял, что Хадича говорит неправду. Мать подбирала крошки на дастархане. — Не надо ничего, сынок. Я просто зашла... Не могла заснуть. Лежала, лежала... Она отправила крошки в рот, пожевала. И, будто разговаривая сама с собой, продолжила. — В четверг ходила к табибу [1] ... Он сказал, если больной каждый день будет пить овечье молоко, то поправиться. По одной чашке. — Где сейчас достанешь овечье молоко, — вздохнула Хадича. — Даже коровьего не достанешь, матушка... А ведь к этому времени наша бы отелилась... Шоикрам уже не слушал жену. Непонятная злость захлестнула его. Он невольно сжал кулаки. « Попались бы эти негодяи...» Потом подумал о брате. Наверное, в последний раз дней девять назад Шоикрам заходил к нему. Совсем тот исхудал. Кожа да кости остались. «Он скоро погаснет... — подумал Шоикрам. — Все равно погаснет". — Как его здоровье? — все же спросил он. — Слава Аллаху. Недавно заснул... — сказала мать. — Я завтра утром зайду... — извиняющимся тоном проговорил Шоикрам. Мать все поняла. — Он на тебя и не обижается, разве он не знает, что ты рано утром убегаешь на работу. Знает, что возвращаешься ночью... — И неожиданно добавила: — Ну я пойду … Шоикрам не мог заснуть. Он не знал, на ком сорвать зло — Будь проклята жизнь!.. — резко заговорил он. — Будь проклята ты, растяпа! — Из-под носа увели корову... — Что вы на меня кричите? — сморщилась Хадича. Не хватало, чтобы и она расплакалась. — Вас не было. Я с тремя крошками сидела... Что я могу сделать? Шоикрам промолчал. Но поистине, стоит тронуть воду, как муть пойдет кверху. Он не мог справиться с собой, ругал вслух негодяев, которые увели корову, ругал растяпу-жену, которая не смогла уследить за коровой. «Да, сейчас бы корова отелилась. Можно было бы чашку молока дать больному брату. Попались бы эти воры.» — думал Шоикрам. «Попались бы...» — сжимал кулаки Шоикрам. — Опять они зашевелились — продолжала оправдываться жена. — Вон у кузнеца Ильхома... И к нам. Вон за клубникой... — Не надо паники! Ребятишки, наверное. Полезут воры за клубникой! — А почему бы нет... — рассудительно заявила жена. — На пригоршню клубники можно сменять чашку кукурузной муки. Пошли бы посмотрели... От дувала (забора) отвалилась целая глыба, кто-то лазает через него. — Брось городить чепуху... — пробормотал Шоикрам. Но непонятное чувство, до сих пор незнакомое ему, вдруг овладело Шоикрамом. Казалось, какая-то дрожь прошла по телу, внутри все похолодело только от одной мысли, что кто-то тянет руки к его клубнике. Он решительно поднялся, надел тюбетейку и пошел на огород. «За пригоршню клубники дают чашку кукурузной муки... — размышлял Шоикрам. — Хадича права. Сейчас клубника редкость... И конечно, это не дети. Свою старшую дочь Хадича близко не подпустит... Чужие не решатся. Клубника — редкость. За нее можно получить что угодно. Хадича права»;. Шоикрам не хотел так много думать о клубнике. Хотелось махнуть на все рукой и вернуться на айван. Нужно спать. Завтра опять рано вставать. Но страшная сила тянула его на огород. Это незнакомое дотоле чувство. Оно подталкивало его пересчитать ягоды. И сегодня, и завтра, и послезавтра. Он проклинал себя, а пальцы тянулись к листьям, приподнимали их. Шоикрам должен убедиться, что все ягоды на месте. Дувал действительно надо починить. И еще... Страшная мысль пришла в голову. От нее даже пот выступил на лбу. Шоикрам взялся рукой за дерево. Нет... Так сразу решать нельзя. Нужно подумать. Но это уже не он, не Шоикрам, а другой человек рванулся к летней кухне. Там на гвозде висели два витка провода. Еще перед войной он принес их домой. Они очень были нужны, эти витки. Какая свадьба без яркого света? А во дворе Шоикрам постарался устроить праздничную иллюминацию. «Я вам покажу, как воровать!.. — твердил сейчас Шоикрам. — Я вам покажу!...» Он ловко и быстро работал, прикрепляя к изолированной проволоке оголенную. «Я вам покажу!..» Он тянул провод от террасы по веткам деревьев к огороду. «Я вам покажу!..» Шоикрам работал почти на ощупь. Свет от тусклой лампочки отражался только в полосках воды. Оголенная проволока ложилась змеиными кольцами в грядки с клубникой. Он, осматривая свою работу, то и дело стирал пот с лица и твердил: «Я вам покажу!..» Еще раз осмотрев кольца проволоки, утонувшей в грядках, он вернулся в дом и разбудил Хадичу. — Ты что? — чуть приоткрыв глаза, спросила она. — Не ходи ночью на огород. И детей держи... — Дети туда не ходят. — Держи... — повторил Шоикрам. — Там убьет! Хадича, наконец, пришла в себя и, внимательно посмотрев на мужа, невольно отшатнулась: — Вы... вы... Что она хотела сказать, Шоикрам не стал слушать. — Не ходи!.. — еще раз предупредил он и, повернувшись, вышел из комнаты. Он долго не мог заснуть. Никогда ему не мешала эта тусклая лампочка, а сейчас пришлось встать и потушить свет. Потом подумал, что жена не поняла его. Опять встал, выбрал палку и подпер дверь дома. Так надежней, никто не выйдет, а утром он отключит провод, который змеился среди наливающейся соком клубники. Шелестела орешина, изредка доносились всхлипывания неугомонного ребенка и — вдруг крик... Шоикрам не мог проснуться... Он лежал и прислушивался. Во сне ли послышался крик, или?.. Уже светало. Сквозь листву пробивалось бледноватое небо. Или?.. Он боялся встать. Боялся спуститься с айвана и подойти к грядкам. Проклятая клубника. Неужели действительно кто-то напоролся на провод? Шел Шоикрам осторожно, на цыпочках, словно боялся кого-то потревожить, испугать себя. Разве ночью в горячке принимают решения? Сейчас утром он бы не сделал такой глупости. А может, сделал бы? В нескольких шагах от него на грядке лежал человек. Шоикрам сделал еще один шаг, потом еще... — Матушка-а-а! Дикий крик взбудоражил дом. Шоикрам обнимал мать, тряс ее, тер щеки... —Матушка, очнитесь... Откройте глаза. Голосила Хадича, плакали дети. Придерживаясь за дерево, стоял худой желтый Шанигмат. — Мне бы не молоко пить, а яд... — еле слышно произнес он. Странно, но его голос услышали и старший брат, и Хадича... — Что натворил табиб... Он уверял, что на клубнику можно сменять молоко... — продолжал шептать Шанигмат. Шоикрам больше ничего не слышал. Он не слышал ни резкого стука в калитку, ни радостных возгласов: — Эй! Выходите... Выходите же! Кончилась война!.. <references>

Muallif: Oʻtkir Hoshimov