Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer]

Книга Четвертая - Война: Первые Победы И Великий Поворот (продолжение)
Победа На Западе
Прекрасным весенним утром 10 мая 1940 года посол Бельгии и посланник Нидерландов в Берлине были вызваны на Вильгельмштрассе, где Риббентроп сообщил им, что немецкие войска вступают на территорию их стран в целях обеспечения их нейтралитета перед лицом нависшей угрозы нападения англо-французских армий - аналогичный бесчестный предлог был использован всего месяц назад для оправдания оккупации Дании и Норвегии. Официальный немецкий ультиматум призывал оба правительства принять необходимые меры, чтобы воспрепятствовать оказанию сопротивления. В случае такового оно будет решительно подавлено всеми имеющимися средствами и ответственность за кровопролитие "всецело ляжет на королевское бельгийское и королевское нидерландское правительства".
В Брюсселе и Гааге, как недавно в Копенгагене и Осло, немецкие послы направились в министерства иностранных дел с аналогичными посланиями. По иронии судьбы в Гааге ультиматум должен был вручить граф Юлиус фон Зех-Буркерсроде, немецкий посланник, являвшийся зятем Бетман-Холвега, бывшего канцлера кайзера, который в 1914 году публично назвал немецкие гарантии нейтралитета Бельгии, только что нарушенные империей Гогенцоллернов, клочком бумаги.
В министерстве иностранных дел в Брюсселе, в то время как немецкие бомбардировщики с ревом проносились над бельгийской столицей и от разрывов сбрасываемых ими на ближайшие аэродромы бомб дребезжали стекла, Бюлов-Шванте, немецкий посол, начал было извлекать из своего кармана официальную бумагу, но Поль Анри Спаак остановил его:
"Прошу прощения, господин посол. Первым буду говорить я. Германская армия только что напала на нашу страну, - сказал Спаак, не пытаясь скрыть своего возмущения. - Уже во второй раз за двадцать пять лет Германия совершает преступную агрессию против нейтральной и лояльной Бельгии. То, что случилось, является даже более одиозным, чем агрессия 1914 года. Ни ультиматума, ни ноты, ни протеста какого бы то ни было характера не было предъявлено бельгийскому правительству. Только после нападения Бельгия узнала, что Германия нарушила взятые на себя обязательства... Германский рейх будет нести за это ответственность перед историей. Бельгия полна решимости защищать себя".
Незадачливый немецкий дипломат начал было читать немецкий ультиматум, но Спаак прервал его: "Дайте мне документ. Я хочу избавить вас от исполнения неприятной обязанности".
Третий рейх не первый раз давал этим двум маленьким государствам гарантии нейтралитета. Независимость и нейтралитет Бельгии были гарантированы "бессрочно" пятью великими европейскими державами в 1839 году пактом, который соблюдался в течение 75 лет, пока Германия в 1914 году не нарушила его. Веймарская республика обещала никогда не поднимать оружие против Бельгии, и Гитлер, придя к власти, неоднократно заверял, что соблюдение нейтралитета Бельгии незыблемо, и дал такие же гарантии Нидерландам. 30 января 1937 года, отказавшись считаться с условиями Локарнского договора, нацистский канцлер публично заявил:
"Германское правительство дало дальнейшие заверения Бельгии и Голландии, что оно готово признать и гарантировать нейтралитет этих территорий и нерушимость их границ".
Напуганная ремилитаризацией третьего рейха и оккупацией им Рейнской области весной 1936 года Бельгия, разумно отказавшаяся после 1918 года от политики нейтралитета, теперь вновь искала спасения в провозглашении нейтралитета. 24 апреля 1937 года Англия и Франция освободили ее от обязательств по Локарнскому договору, а 13 октября этого же года Германия официально и торжественно подтвердила свою решимость ни при каких обстоятельствах не причинять ущерба неприкосновенности и целостности Бельгии и во все времена уважать неприкосновенность бельгийской территории и оказывать Бельгии помощь, если она окажется объектом нападения...
Начиная с этого дня в частных указаниях Гитлера генералам появляется пункт, совершенно противоположный тем публичным заверениям, которые он источал в адрес Бельгии и Нидерландов. 24 августа 1938 года, касаясь одного из докладов, подготовленных для него в связи с разработкой плана "Грюн" (нападение на Чехословакию), он говорил о том огромном преимуществе, которое дала бы Германии оккупация Бельгии и Голландии, и спросил у армии мнение, "при каких условиях можно было бы осуществить оккупацию этого района и сколько времени для этого потребовалось бы". 28 апреля 1939 года в своем ответе Рузвельту Гитлер вновь подчеркивал "обязывающие заверения", которые он сделал Нидерландам и Бельгии в числе других. Не прошло и месяца, как 23 мая фюрер заявил своим генералам, что "голландские и бельгийские аэродромы должны быть отняты силой... с молниеносной быстротой", что "следует игнорировать декларации о нейтралитете". Он еще не начал войну, но планы у него уже созрели. 22 августа, за неделю до нападения на Польшу, он совещался со своими генералами относительно возможности нарушить нейтралитет Голландии и Бельгии. "Англия и Франция, - сказал он, - не станут нарушать нейтралитет этих стран". Четырьмя днями позднее, 26 августа, он приказал своим послам в Брюсселе и Гааге проинформировать соответствующие правительства, что в случае возникновения войны "Германия ни при каких обстоятельствах не нарушит неприкосновенность границ Бельгии и Голландии" - заверение, которое он публично повторил 6 октября по завершении польской кампании. На следующий день, 7 октября, генерал Браухич по указанию Гитлера предложил своим командующим группами армий осуществить все приготовления для немедленного вторжения на территорию Голландии и Бельгии, если этого потребует политическая обстановка.
А еще двумя днями позднее, 9 октября, в Директиве № 6 Гитлер приказывал:
"...Подготовить наступательные операции через люксембургско-бельгийско-голландскую территорию. Это наступление должно быть проведено как можно более крупными силами и как можно скорее... Целью этих наступательных операций является разгром по возможности большей части французской действующей армии и сражающихся на ее стороне союзников и одновременно захват возможно большей голландской, бельгийской и северофранцузской территории..."
Бельгийцы и голландцы, разумеется, были не в курсе секретных приказов Гитлера, тем не менее они получили предостережение относительно того, что их ожидало. О некоторых предостережениях уже говорилось ранее: полковник Остер, один из антинацистских заговорщиков, предупредил 5 ноября голландского и бельгийского военных атташе в Берлине, что немецкое нападение запланировано на 12 ноября. В конце октября Герделер, другой участник антинацистского заговора, выехал по настоянию Вайц-зекера в Брюссель, чтобы предупредить бельгийцев о предстоящем нападении. А вскоре после Нового года, точнее, 10 января 1940 года гитлеровские планы наступления на Западе попали в руки бельгийцев, когда офицер, который вез эти документы, совершил вынужденную посадку в Бельгии.
К тому времени генеральные штабы Бельгии и Голландии знали от своих приграничных разведывательных служб, что Германия сосредоточивает у границы около 50 дивизий. Воспользовались они и необычным источником информации в самой немецкой столице. Таким источником оказался полковник Г. Дж. Сас, нидерландский военный атташе в Берлине. Сас был близким другом полковника Остера и часто обедал в его уединенном доме, расположенном в пригороде Берлина Целендорф, - этой практике способствовало введенное с начала войны затемнение, под прикрытием которого ряд лиц, как иностранцев, так и немцев, осуществляли в Берлине свои рискованные миссии, не опасаясь попасть в поле зрения немецкой контрразведки. Именно Сасу полковник Остер сообщил в начале ноября о немецком нападении, назначенном на 12 ноября. Он же сообщил в январе военному атташе о новом сроке нападения. Ни в первом, ни во втором случае нападения не произошло, и в Брюсселе, и в Гааге вера в правдивость информации Саса оказалась несколько поколеблена - там, разумеется, не знали, что Гитлер действительно дважды устанавливал даты нападения, а затем отменял их. Однако предупреждение, переданное Сасом в Гаагу за десять дней до нападения на Норвегию и Данию, позднее подтвердившееся, очевидно, до некоторой степени восстановило его престиж.
3 мая Остер совершенно четко сообщил Сасу, что немецкое наступление на Западе через территорию Нидерландов и Бельгии начнется 10 мая, и военный атташе немедленно сообщил об этом своему правительству. На следующий день в столице Нидерландов получили подтверждение этой информации от голландского посла в Ватикане. Гаага немедленно известила об этом Брюссель. 5 мая было воскресенье, а уже в начале следующей недели всем нам в Берлине стало очевидно, что удар на Западе последует в ближайшие дни. Напряжение в столице усиливалось. К вечеру 8 мая я отправил в свой офис в Нью-Йорке телеграмму с просьбой задержать одного из наших корреспондентов в Амстердаме, вместо того чтобы отправлять его в Норвегию, где война, вероятно, уже закончилась. В тот вечер военные цензоры позволили мне намекнуть в радиопередаче, что вскоре развернутся события на Западе, включая Голландию и Бельгию.
Вечером 9 мая Остер и Сас обедали вдвоем, и этот совместный обед оказался для них последним. Немецкий офицер подтвердил, что отдан приказ начать наступление на Западе завтра на рассвете. Чтобы еще раз удостовериться в том, что никаких изменений в последнюю минуту не произойдет, Остер после обеда (скорее, после ужина) наведался в штаб ОКБ на Бендлерштрассе. Никаких изменений. "Свинья отбыла на Западный фронт", - передал Остер Сасу. Под "свиньей", естественно, подразумевался Гитлер. Сообщив эту новость бельгийскому военному атташе, Сас направился в свое посольство и позвонил в Гаагу. Для передачи такого сообщения существовал специальный код, и Сас произнес несколько безобидных на первый взгляд слов, которые означали: "Завтра на рассвете. Держитесь!"
Как ни странно, но две великие западные державы - Англия и Франция оказались застигнуты врасплох. Их генеральные штабы игнорировали тревожные донесения из Брюсселя и Гааги. Лондон был охвачен правительственным кризисом, который продлился три дня и разрешился только вечером 10 мая, когда Чемберлена на посту премьер-министра сменил Черчилль. Французский и английский штабы впервые услышали о немецком нападении, когда тишину предрассветного утра разорвал грохот немецких самолетов и визг пикирующих бомбардировщиков. С наступлением утра голландское и бельгийское правительства, до того державшие союзников на почтительном расстоянии в течение восьми месяцев, вместо того чтобы согласованно действовать в интересах укрепления общей обороны, обратились к ним с отчаянной мольбой о помощи.
Тем не менее планы союзников ответить на немецкое наступление в Бельгии начали осуществляться почти без задержек в первые два дня. Огромная англо-французская армия устремилась на северо-восток с франко-бельгийской границы, чтобы занять главную оборонительную линию вдоль рек Диль и Маас восточнее Брюсселя. Именно этого и добивалось высшее немецкое командование, ибо массированный обходный маневр союзников был ему крайне выгоден. Англо-французские войска, не осознавая этого, шли прямо в западню, что вскоре и привело союзные армии к полной катастрофе.

Альтернативные планы
Первоначальный вариант плана наступления на Западе, который в январе стал известен бельгийцам и, как подозревали немцы, французам и англичанам, подвергся коренным изменениям. Операция, получившая кодовое название "Гельб", была наскоро состряпана в конце 1939 года высшим командованием вермахта под давлением Гитлера, требовавшего предпринять наступление на Западе не позднее середины ноября. Среди военных историков да и среди самих немецких генералов ведутся споры о том, не являлся ли первый план модифицированной версией старого плана Шлиффена; Гальдер и Гудериан утверждали, что это именно так. Этот план предусматривал нанесение немцами основного удара на правом фланге через Бельгию и Северную Францию с целью захватить порты на французском побережье Ла-Манша. Совсем немногим отличался он от знаменитого плана Шлиффена, претворение в жизнь которого едва не привело немцев к успеху в 1914 году и который обеспечивал не только захват портов на Ла-Манше, но и мощный обходный маневр, что могло завершиться выходом правого крыла немецких армий через Бельгию и Северную Францию и через Сену в район, откуда они могли повернуть на восток южнее Парижа и там окружить и разгромить остатки французских вооруженных сил. Целью такой операции было стремление быстро покончить с вооруженным сопротивлением французов, с тем чтобы Германия уже в 1914 году обратила свою военную мощь против России.
Однако в 1939-1940 годах у Гитлера не было оснований беспокоиться по поводу русского фронта. Тем не менее его цель была более ограниченной. Во всяком случае, на первой фазе кампании он собирался не разгромить французскую армию, а только потеснить ее таким образом, чтобы, оккупировав побережье Ла-Манша и тем самым отрезав Англию от своего союзника на континенте и обеспечив себя авиационными и военно-морскими базами, Германия могла тревожить Британские острова и осуществлять их блокаду. Как явствует из его разглагольствований перед генералами в те дни, Гитлер полагал, что после такого поражения Англия и Франция согласятся на заключение мира и он сможет еще раз направить свои устремления на Восток.
Еще до того как первоначальный вариант плана "Гельб" попал в руки западных союзников, их верховное командование предвидело его основную идею. 17 ноября Высший военный совет союзников на своем заседании в Париже одобрил "План Д", который в случае немецкого наступления через Бельгию предусматривал немедленную переброску французских 1-й и 9-й армий и английских экспедиционных сил к главному бельгийскому оборонительному рубежу по рекам Диль и Маас от Антверпена через Левен, Намюр и Живе к Шер-левиль-Мезьер. За несколько дней до этого французский и английский генеральные штабы в ходе ряда секретных совещаний с представителями высшего военного командования Бельгии получили от последних заверения, что они усилят оборону на этом рубеже и окажут здесь основное сопротивление. Однако, все еще цепляясь за свой иллюзорный нейтралитет, что поддерживало в них надежду, будто им удастся избежать войны, бельгийцы да пыле этих договоренностей не пошли. Английский комитет начальников штабов доказывал, что если немцы начнут наступление, то времени для развертывания сил союзников на столь близком расстоянии не будет, тем не менее по настоянию генерала Гамелена "План Д" был принят.
В конце ноября союзники добавили к плану пункт, предусматривавший быструю переброску 7-й армии под командованием генерала Анри Жиро на побережье Ла-Манша в помощь голландцам, если Нидерланды подвергнутся немецкому нападению. Таким образом, попытка немцев вторгнуться через Бельгию - и, возможно, через Голландию - в обход линии Мажино натолкнется в самом начале на мощь английских экспедиционных сил, основных сил французской армии, 22 бельгийских и 10 голландских дивизий - силе в целом, как выяснилось, по численности равной немецкой.
Чтобы избежать фронтального столкновения и в то же время заманить в западню английскую и французскую армии, которые будут опрометчиво стремиться вперед, генерал Эрих фон Манштейн (урожденный Левинский), начальник штаба группы армий "А" под командованием Рундштедта, предложил радикально изменить план "Гельб". Манштейн, штабной офицер, имевший относительно невысокое звание, но богатое воображение, в течение зимы сумел изложить свою смелую идею Гитлеру вопреки первоначальным возражениям Браухича, Гальдера и ряда других генералов. Его предложение сводилось к тому, чтобы главный удар был нанесен в центре, через Арденны, массированными бронетанковыми силами, которым затем предстоит форсировать реку Маас севернее Седана, вырваться на оперативный простор и устремиться к Ла-Маншу, в район Абвиля.
Гитлер, которому всегда импонировали дерзкие решения, заинтересовался этим вариантом. Рундштедт стал без устали проталкивать эту идею не только потому, что он поверил в нее, но и потому, что в этом случае его группа армий "А" приобретала решающую роль в наступлении. Хотя личная неприязнь Гальдера и профессиональная зависть некоторых старших по званию генералов и привели в конце января к переводу Манштейна со штабной должности на должность командира корпуса, он все же использовал представившуюся ему во время обеда, устроенного фюрером в честь ряда новых командиров корпусов 17 февраля в Берлине, возможность и изложил Гитлеру свои неортодоксальные взгляды. Он доказывал, что удар танковыми силами через Арденны пришелся бы как раз по тому участку, где его союзники меньше всего ожидают, поскольку их генералы, как и большинство немецких генералов, считают эту сильно пересеченную, покрытую лесами местность непригодной для танков. Ложное наступление на правом фланге вынудило бы английские и французские армии устремиться в Бельгию. Затем, прорвав оборону французов у Седана и продвигаясь на запад вдоль правого берега реки Соммы к Ла-Маншу, немцы захлопнули бы западню для крупных англофранцузских сил, а также для бельгийской армии.
Это был довольно рискованный, как подчеркивали некоторые генералы, в том числе и Йодль, план. Но к этому времени Гитлер, считавший себя военным гением, практически уверовал в то, что идея эта его собственная, и высказывался в ее поддержку со все большим энтузиазмом. Генерал Гальдер, вначале отвергавший эту идею как сумасбродную, затем начал воспринимать ее как разумное предложение и при помощи офицеров генерального штаба значительно улучшил предложенный вариант. 24 февраля 1940 года план был официально одобрен и принят новой директивой ОКБ, а генералам было предложено к 7 марта произвести перегруппировку своих войск. В ходе пересмотра из общего плана кампании, утвержденного 29 октября 1939 года, случайно выпал вопрос об оккупации Нидерландов, но 14 ноября был включен вновь по настоянию военно-воздушных сил, которые нуждались в голландских аэродромах для проведения воздушных операций против Англии и для снабжения значительной части воздушно-десантных войск в этой небольшой, но сложной операции. Такого рода соображения иногда играют решающую роль в судьбах небольших государств.
Итак, по мере того как кампания в Норвегии приближалась к победоносному завершению и становилось тепло, немецкая армия, самая мощная, какую когда-либо видел мир, наращивала готовность нанести удар на Западе. В численном отношении силы сторон были почти равны-136 немецких дивизий против 135 французских, английских, бельгийских и голландских. Преимущество обороняющейся стороны заключалось в наличии широкой сети оборонительных сооружений: непреодолимая линия Мажино на юге, вытянутая линия бельгийских фортов в середине и укрепленные водные рубежи в Голландии на севере. Даже по количеству танков союзники не уступали немцам. Однако они не сосредоточили их так, как это сделали немцы. А из-за приверженности голландцев и бельгийцев к идее нейтралитета не было тесного взаимодействия и согласованности между штабами союзников, чтобы обороняющаяся сторона могла объединить свои ресурсы и усилия в целях достижения наилучших результатов. У немцев было единое командование, инициатива нападающей стороны, их не обуревали сомнения морального порядка.
Готовясь к агрессии, они обладали непоколебимой уверенностью в самих себе и смелым планом. У них имелся боевой опыт, приобретенный в польской кампании. Там они проверили на практике свою новую тактику и новое оружие. Им уже были известны возможности пикирующего бомбардировщика и массированного применения танков. И они знали, со слов Гитлера, который не переставал их повторять, что, хотя французам придется защищать родную землю, чудеса героизма они не проявят.
Несмотря на уверенность и решимость, немецкое верховное командование, как это явствует из секретных документов, по мере приближения часа "Ч" временами впадало в панику. По крайней мере, это испытывал Гитлер как верховный главнокомандующий. Об этом пишет генерал Йодль в своем дневнике. В самый последний момент Гитлер отменял ранее назначенное время наступления: 1 мая он наметил наступление на 5 мая; 3 мая он передвинул дату наступления с 5 мая на 6-е, сославшись на плохой прогноз погоды, в действительности же, очевидно, из-за того, что министерство иностранных дел не находило достаточно оправданными предложенные им мотивы для нарушения нейтралитета Бельгии и Нидерландов. На следующий день он наметил "день X" на 7 мая, а затем опять перенес его на 8 мая. "Фюрер закончил обдумывание оправдательных доводов для плана "Гельб", - отметил в своем дневнике Йодль. Бельгию и Голландию нужно было обвинить в действиях, совершенно недопустимых для нейтральной страны.
"7 мая. Поезд фюрера должен был отправиться из Финкенкруга в 16.38 по расписанию (из дневника Йодля). Однако погода оставалась неопределенной, поэтому приказ (на наступление) был отменен... Фюрер крайне обеспокоен переносом начала наступления, поскольку существует опасность предательства. Разговор бельгийского посла в Ватикане с Брюсселем дает основание полагать, что измена совершена каким-то немцем, выехавшим из Берлина в Рим 29 апреля...
8 мая. Тревожные вести из Голландии. Отмена отпусков, эвакуации, блокирование дорог и другие мобилизационные приготовления... Фюрер больше не хочет ждать. Геринг просит отодвинуть начало наступления хотя бы до 10-го... Фюрер крайне обеспокоен; он соглашается передвинуть дату наступления на 10 мая, по его словам, вопреки интуиции. Но ни на один день дольше...
9 мая. Фюрер принял решение начать наступление 10 мая. Это уже наверняка. Отъезд вместе с фюрером в его поезде назначен на 17.00 из Финкенкруга. После получения благоприятной сводки погоды на 10-е, вечером 9-го, в 21.00, в войска было передано кодовое слово "Данциг".
Гитлер в сопровождении Кейтеля, Йодля и некоторых других представителей ОКБ прибыл в штаб-квартиру возле Мюнстера, название которой дал он сам - Фельзеннест, как раз перед самым рассветом 10 мая. В 25 милях к западу германские вооруженные силы устремились через бельгийскую границу. На фронте протяженностью 175 миль от Северного моря до линии Мажино нацистские войска пересекли границы трех небольших нейтральных государств Голландии, Бельгии и Люксембурга, грубо нарушив свои торжественно данные и многократно повторенные гарантии. захваченных районов. Неужели союзные командующие не изучили особенностей этих кампаний и не сделали для себя соответствующих выводов?

Шестинедельная война: 10 мая - 25 июня 1940 года
Для Нидерландов война закончилась через пять дней. За этот же короткий период времени фактически была решена судьба Бельгии, Франции и английских экспедиционных сил. Для немцев все шло по плану, и не только по плану, а в соответствии со стратегическими и тактическими замыслами. Их успехи превзошли даже самые безрассудные мечты Гитлера. Его генералы были поражены молниеносной быстротой и размахом собственных побед. Что касается руководителей союзных держав, то развитие событий, которых они никоим образом не ожидали, и последовавшая затем полнейшая неразбериха, которой они не могли ожидать, просто парализовала их.
Сам Уинстон Черчилль, который вступил на пост премьер-министра в первый день сражения, был ошеломлен. В половине седьмого утра 15 мая его разбудил телефонный звонок премьер-министра Франции Поля Рейно из Парижа, который взволнованным голосом сообщил: "Нас разбили! Нас бьют!" Черчилль не мог этому поверить. Чтобы великая французская армия исчезла за одну неделю? Это невозможно. "Для меня были непостижимы масштабы революции, произошедшей в военном деле со времен последней войны и проявившейся в массированном применении танков", - писал позднее Уинстон Черчилль.
Танки - семь танковых дивизий, сосредоточенные на самом слабом участке обороны западных союзников для крупного прорыва, - вот что позволило добиться таких результатов. Эти танки и пикирующие бомбардировщики, парашютисты и десантируемые по воздуху войска, высадившиеся далеко позади оборонительных рубежей союзников или прямо на казавшиеся неприступными форты, повергли в полнейшее смятение западных союзников.
И все же мы, кто в это время находился в Берлине, не могли не удивляться тому, что тактика немцев и их способы действий оказались столь ошеломляющими для лидеров западных держав.
Разве войска Гитлера не продемонстрировали свою эффективность в боевых действиях против Польши? И там крупнейшие прорывы, завершавшиеся окружением или уничтожением польских армий в пределах недели, были осуществлены благодаря массированному применению танков после того, как пикирующие бомбардировщики сломили сопротивление поляков. Парашютисты и воздушно-десантные войска действовали в Польше неэффективно, даже когда их использовали в ограниченных масштабах; они не смогли захватить ключевые мосты в исправном состоянии. Но в Норвегии, за месяц до наступления на западном направлении, они действовали удивительно успешно, захватив Осло и все аэродромы, усилив отдельные небольшие группы, которые были высажены с моря в Ставангере, Бергене, Тронхейме и Нарвике, и тем самым обеспечив успешное удержание этими группами

Завоевание Нидерландов
Только одну танковую дивизию выделили немцы для захвата Нидерландов, который был осуществлен всего за пять дней в основном парашютистами и войсками, доставленными на самолетах в районы позади крупных водных рубежей, созданных посредством затопления, что, как считали многие в Берлине, должно было надолго задержать немецкие войска. К изумлению озадаченных голландцев, впервые в истории военного дела действия против них свелись к проведению крупномасштабной воздушно-десантной операции. Учитывая внезапность такой акции, голландцы тем не менее сделали больше, чем можно было от них ожидать.
Первоочередная задача немцев состояла в том, чтобы доставить сюда по воздуху крупные силы, высадить их на аэродромах близ Гааги, сразу же оккупировать столицу и захватить королеву и правительство, как пытались они это сделать месяцем ранее в Норвегии. Однако в Гааге, как и в Осло, осуществить намеченные планы не удалось, правда из-за иных обстоятельств. Придя в себя после неожиданного нападения и преодолев неразбериху, голландская пехота, поддержанная артиллерией, к вечеру 10 мая оттеснила немцев в составе двух полков с трех аэродромов, расположенных вокруг Гааги. Это задержало на некоторое время захват столицы и спасло правительство, однако сковано голландские резервы, которые были крайне необходимы в других местах.
Ключевым моментом в немецком плане был захват воздушно-десантными подразделениями мостов через Маас, расположенных чуть южнее Роттердама и в устье Мааса у Дордрехта, на юго-востоке. Именно через эти мосты генерал Георг фон Кюхлер надеялся переправить в Голландию свою 18-ю армию, двигавшуюся от границы Германии, проходившей почти в 100 милях отсюда. Никаким иным путем нельзя было быстро овладеть этим районом, находившимся за грозными водными препятствиями и охватывавшим Гаагу, Амстердам, Утрехт, Роттердам и Лейден,
Мосты были захвачены утром 10 мая воздушно-десантными подразделениями, причем одна рота приземлилась на реке у Роттердама в отживших свой век гидросамолетах, прежде чем ошарашенная внезапностью голландская охрана успела их взорвать. Голландские подразделения предпринимали отчаянные усилия, чтобы отогнать немцев от мостов, и уже были близки к успеху, но немцы сумели продержаться до утра 12 мая, когда здесь появилась танковая дивизия из армии Кюхлера, ранее прорвавшая оборонительный рубеж Греббе, Пиил на востоке, усиленный несколькими водными препятствиями, на которых, как надеялись голландцы, можно было задержать противника на несколько дней.
Оставалась некоторая надежда, что немцев удастся задержать до мостов, у Мердика, силами французской 7-й армии под командованием генерала Жиро, которая направилась сюда с берегов Ла-Манша и достигла Тилбурга в полдень 11 мая. Однако у французов, как и у голландцев, оказавшихся под сильнейшим давлением, не хватало авиационной поддержки, бронетанковых средств, противотанковых и зенитных орудий, поэтому их легко отбрасывали назад, к Бреде. Это открыло немецкой 9-й танковой дивизии дорогу через мосты у Мердика и Дордрехта, и в полдень 12 мая она появилась на левом берегу Мааса, где немецкие десантники все еще удерживали в своих руках мосты.
Но пройти по мостам в Роттердам танки не могли, так как голландцы за это время сумели заблокировать их с севера. К утру 14 мая обстановка для голландцев сложилась крайне тяжелая, но небезнадежная. Голландия пока что не была повержена. Немецкие воздушно-десантные подразделения, высадившиеся вокруг Гааги, были либо взяты в плен, либо рассеяны по близлежащим деревням. Роттердам все еще держался. Немецкое верховное командование, надеявшееся снять с голландского фронта одну танковую дивизию и части поддержки, чтобы использовать их в развитие только что возникших благоприятных условий йо Франции, оказалось в затруднительном положении. Утром 14 мая Гитлер издал Директиву № 11, в которой констатировал: "...Сопротивление голландской армии оказалось более стойким, чем предполагалось. Как политические, так и военные факторы требуют сломить это сопротивление в кратчайший срок". Как? Он приказал высвободить часть сил и средств из полосы 6-й армий в Бельгии, чтобы "облегчить быстрое овладение крепостью Голландия".
Гитлер и Геринг отдали специальный приказ об ожесточенной бомбардировке Роттердама. Голландцев вынудят капитулировать, использовав для этого нацистский террор, тот самый, который был использован против осажденной Варшавы прошлой осенью.
Утром 14 мая немецкий штабной офицер из 39-го корпуса прошел с белым флагом по мосту у Роттердама и потребовал сдачи города. Он предупредил, что в случае отказа город будет подвергнут бомбардировке. Пока голландский офицер вел переговоры о капитуляции в штабе немцев, размещавшемся возле моста, обсуждая ее детали, а потом возвращался к себе с немецкими условиями, над городом появились бомбардировщики и стерли с лица земли всю центральную часть Роттердама. Около 800 человек, в основном из числа гражданского населения, было убито, несколько тысяч ранено и 78 тысяч остались без крова [1].
Этот акт вероломства, акт преднамеренной жестокости надолго сохранился в памяти голландцев, хотя на Нюрнбергском процессе Геринг, так и Кессельринг обосновывали бомбардировку Роттердама тем, что он не являлся открытым городом и упорно оборонялся. И тот и другой утверждали, что им не было ничего известно о переговорах по поводу капитуляции города, когда они направили туда бомбардировщики, хотя, как явствует из архивных документов немецкой армии, они хорошо знали об этом. Во всяком случае, ОКВ не принесло в то время никаких извинений. Вечером 14 мая я слушал специальную сводку ОКВ по Берлинскому радио:
"Впечатляющие удары немецких пикирующих бомбардировщиков и неотвратимость танковой атаки заставили город Роттердам капитулировать и тем самым спасти себя от разрушения".
После того как Роттердам сдался, капитулировали и голландские вооруженные силы. Королева Вильгельмина и правительство на двух английских эсминцах бежали в Лондон. 14 мая, с наступлением сумерек, генерал Винкельман, главнокомандующий голландскими вооруженными силами, отдал своим войскам приказ сложить оружие, а на следующий день, в 11 часов, подписал официальный документ о капитуляции. За пять дней все было закончено. То есть с боями было закончено. Над маленькой цивилизованной страной, подвергшейся насилию, почти на пять лет опустилась ночь жестокого немецкого террора.

Падение Бельгии и окружение англо-французских армий
Ко времени капитуляции Голландии уже был брошен жребий, определивший судьбу Бельгии, Франции и английских экспедиционных сил. 14 мая оказалось фатальным, хотя с начала Немецкого наступления это был всего лишь пятый день. Накануне вечером германские танковые части захватили четыре моста через реку Маас с крутыми, покрытыми густым лесом берегами между Динаном и Седаном, овладев последним, который в 1870 году был свидетелем капитуляции Наполеона III перед немецким генералом Мольтке и конца третьей империи, и теперь создавали серьезную угрозу центру обороны союзников и важнейшему участку, откуда цвет французской и английской армий так быстро достиг Бельгии.
На следующий день, то есть 14 мая, лавина прорвалась. Танковая армия, невиданная в истории войн по своей численности, концентрации боевой техники, мобильности и ударной мощи, которая начала продвижение от немецкой границы еще 10 мая, тремя колоннами, растянувшись на сотни километров, теперь прорвалась через французские 9-ю и 2-ю армии и устремилась к Ла-Маншу, оставив союзные войска в Бельгии. Это была грозная, неумолимая сила. Ее появлению предшествовали следовавшие одна за другой атаки пикирующих бомбардировщиков, которые обрабатывали французские оборонительные рубежи; на месте переправ через реки и каналы кишмя кишели саперы и понтонеры, ставившие на воду резиновые лодки и наводившие понтонные мосты; у каждой танковой дивизии имелась своя самоходная артиллерия и по одной бригаде мотопехоты; а непосредственно за танковыми корпусами шли дивизии моторизованной пехоты с целью закрепиться на позициях, захваченных танковыми частями, - такую махину из стали и огня невозможно было остановить теми средствами, которыми располагали ошеломленные обороняющиеся. По обе стороны от Динана на Маасе французы не выдержали натиска 15-го танкового корпуса генерала Германа Гота, в котором одной из двух танковых дивизий командовал молодой энергичный бригадный генерал Эрвин Роммель. Далее на юг вдоль реки возле Монтерме танковый корпус генерала Георга Рейнхардта тоже прорвал двумя танковыми дивизиями оборону французов.
Однако самый главный удар по союзникам был нанесен у Седана, который в памяти французов всегда ассоциировался с катастрофой. Утром 14 мая две танковые дивизии из 19-го танкового корпуса генерала Гейнца Гудериана быстро проскочили по наскоро наведенному через Маас понтонному мосту и нанесли удар в западном направлении. Хотя французские бронетанковые силы и английские бомбардировщики предпринимали отчаянные усилия, чтобы разрушить этот мост (только в ходе одного налета 40 (из 71) английских самолетов было сбито огнем зенитной артиллерии и уничтожено 70 французских танков), им не удалось даже повредить его. К вечеру немецкий плацдарм у Седана составлял уже 30 миль в ширину и 15 в глубину, а французские войска на центральном участке обороны союзников оказались разгромлены. Те же, кто не попал в окружение или в плен, в беспорядке отступали. Над франко-английскими армиями на севере, а также 22 бельгийскими дивизиями нависла зловещая угроза оказаться отрезанными.
Первые два дня для союзников прошли довольно хорошо - так, по крайней мере, они думали. Для Черчилля, только что окунувшегося в водоворот событий в новом для него качестве премьер-министра, до вечера 12 мая, как писал он впоследствии, "не было никаких оснований считать, что операции развиваются плохо" [2] . Гамелен, "генералиссимус" союзных вооруженных сил, был тоже доволен сложившейся обстановкой. Накануне вечером лучшая и главная часть французских войск - 1, 7 и 9-я армии - вместе с английскими экспедиционными силами в составе девяти дивизий под командованием лорда Горта соединились с бельгийцами, как и предусматривалось планом, на мощном оборонительном рубеже по реке Диль от Антверпена через Левен к Вавру и далее через Жамблу и Намюр вдоль Мааса на Седан. Между мощными бельгийскими крепостями Намюр и Антверпен на фронте 60 миль союзники фактически превосходили по численности приближавшихся немцев, располагая 36 дивизиями против 20, входивших в состав 6-й армии генерала Рейхенау.
Несмотря на то что бельгийцы довольно успешно действовали на своем участке фронта, они не смогли задержать противника на такое время, которое было предусмотрено планом. Как и голландцы, они оказались не в состоянии противодействовать совершенно новой тактике вермахта. Здесь, как и в Голландии, немцы захватили важнейшие мосты при помощи специально обученных штурмовых подразделений, которые на рассвете были бесшумно доставлены сюда на планерах. Они устранили охрану двух или трех мостов через Альберт-канал, прежде чем та сумела привести в действие взрывные устройства.
Еще более крупного успеха добился противник, захватив форт Эбен-Эмаэль, господствовавший над районом пересечения реки Маас и Альберт-канала. Эту современную, очень важную в стратегическом отношении крепость как союзники, так и немцы считали самым мощным фортификационным сооружением в Европе, которое превосходило все, что создали, французы на линии Мажино, а немцы на Западном валу. Форт состоял из серии казематов, сооруженных из стали и бетона глубоко под землей, с орудийными башнями, защищенными мощной броней, с гарнизоном в 1200 человек. Считалось, что такой форт может выдерживать удары самых мощных авиационных бомб и артиллерийских снарядов в течение неопределенно долгого времени. А между тем 80 немецких солдат под командованием унтер-офицера за 30 часов вынудили гарнизон крепости сложить оружие. Операцию по обезвреживанию крепости немцы начали с того, что на ее крышу высадили вышеупомянутых 80 солдат. Потери нападающей стороны составили шесть убитых и девятнадцать раненых. В Берлине, помнится, ОКВ представило дело в самом таинственном свете, сообщив в специальном коммюнике вечером 11 мая, что форт Эбен-Эмаэль взят "новым методом". Сообщение породило различного рода слухи, будто у немцев появилось новое смертоносное "секретное оружие", вероятно нервно-паралитический газ, на время парализующий противника; и доктор Геббельс с удовольствием раздувал эти слухи.
Однако правда была куда более прозаичной. С присущим немцам педантизмом зимой 1939/40 года они воздвигли в Хильдесхайме макет форта и мостов через Альберт-канал и тренировали на них около 400 солдат, которых доставляли к объектам захвата на планерах. Три группы должны были захватить три моста, четвертая группа - овладеть фортом. Эта группа в составе 80 человек высадилась с планеров на крышу форта, заложила в бронированные орудийные башни специально приготовленную взрывчатку, с помощью которой не только вывела из строя крепостную артиллерию, но и вызвала пожары и распространение газа в расположенных ниже казематах. Используя портативные огнеметы, немцы в течение какого-то часа проникли в верхние казематы, вывели из строя легкие и тяжелые орудия и пункты наблюдения. Бельгийская пехота тщетно пыталась выбить небольшой отряд немцев из крепости, но ее отогнали прилетевшие пикирующие бомбардировщики и подоспевшие подкрепления парашютистов. К утру 11 мая здесь появились головные части наступавших танковых соединений, которые по двум исправным мостам двинулись на север; они окружили еще сопротивлявшийся форт, последовали новые бомбовые удары с воздуха, и после рукопашных схваток в самих казематах в полдень 11 мая над крепостью поднялся белый флаг и 1200 ошеломленных бельгийских защитников крепости вышли из нее и сложили оружие.
Такое мастерство немецких солдат наряду с захватом мостов и яростью наступательных действий 6-й армии генерала Рейхенау, поддержанных 16-м танковым корпусом генерала Гепнера в составе двух танковых и одной механизированной дивизий, убедило высшее военное командование союзников, что, как и в 1914 году, главный удар немецкого наступления осуществляется правым крылом войск противника и что они, западные союзники, приняли соответствующие контрмеры, чтобы остановить его. И действительно, еще вечером 15 мая бельгийские, английские и французские войска прочно удерживали фронт по линии Даль - Антверпен - Намюр.
Именно этого и добивалось немецкое верховное командование. Теперь ему представился случай применить план Манштейна и нанести ошеломляющий удар в центре. Генерал Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных войск, хорошо понимал возможности сложившейся обстановки. Вечером 13 мая он записал в своем дневнике:
"Следует предполагать, что севернее Намюра будет закончено сосредоточение войск в количестве примерно 24 англо-французских и около 15 бельгийских дивизий. Им противостоят 15 дивизий нашей 6-й армии и 6 из резерва... Если противник перейдет в контрнаступление, мы сумеем создать достаточно прочную оборону. Развертывать новые силы не нужно... Южнее Намюра противник уступает нам в численности. Соотношение сил 2:1. Исход наступления на Маасе решит, где и когда мы сможем использовать это превосходство. На этом участке фронта никакими крупными подвижными силами противник не располагает..."
Никакими крупными силами противник не располагает на участке фронта, который на следующий день был прорван?
16 мая премьер-министр Черчилль вылетел в Париж для выяснения обстановки. К полудню, когда он направлялся в министерство иностранных дел на встречу с премьером Рейно и генералом Гамеленом, передовые немецкие части уже находились в 60 милях западнее Седана и стремительно продвигались по открытой местности, не встречая никакого сопротивления. Между ними и Парижем или между ними и Ла-Маншем не было никаких значительных сил, однако Черчилль еще не знал об этом. "Где стратегические резервы? - обратился он к Гамелену и, переходя на французский, спросил: - А есть ли силы для маневра?" Командующий союзными армиями повернулся к нему и, отрицательно качнув головой и пожав плечами, ответил: "Нет никаких" [3].
"Я был поражен, - писал впоследствии Черчилль. - Это было неслыханно, чтобы великая армия, подвергнувшаяся нападению, не держала никаких войск в резерве. Я признался, что это одна из самых больших неожиданностей в моей жизни".
Едва ли это вызвало меньшее удивление у немецкого верховного командования, по крайней мере, у фюрера и его генералов в ОКВ, если не у Гальдера. Гитлер дважды заколебался во время кампании на Западе, которой руководил сам лично.
Первый раз он заколебался 17 мая, когда нервное напряжение достигло наивысшей точки. В то утро Гудериан, танковый корпус которого шел третьим клином на Ла-Манш, получил приказ остановиться там, где его застанет приказ. По данным воздушной разведки, проведенной люфтваффе, французы предпринимали крупное контрнаступление с целью отрезать танковые немецкие клинья, вытянувшиеся в западном направлении от Седана. В связи с этим Гитлер стал поспешно совещаться с главнокомандующим сухопутными войсками Браухичем и Гальдером. Он был уверен, что серьезная угроза со стороны французов нарастает с юга. Генерал Рундштедт, командующий группой армий "А", которая составляла основную силу, осуществившую прорыв на Маасе, поддержал фюрера, когда они обсуждали этот вопрос позднее. Он заметил, что ожидает "крупного внезапного контрнаступления французов со стороны Вердена и Шалон-сюр-Марн".
В лихорадочном мозгу Гитлера возникал призрак второй Марны [4]. "Я пристально слежу за этим, - писал он на следующий день Муссолини. - Чудо на Марне, как в 1914 году, не повторится!"
"Безрадостный день, - записал в своем дневнике Гальдер вечером 17 мая. - Фюрер ужасно нервничает. Он боится собственного успеха, не хочет ничем рисковать и охотнее всего задержал бы наше дальнейшее продвижение. Предлог - озабоченность левым флангом! Переговоры... вызвали лишь недоумение и сомнения".
Настроение у нацистского главаря не улучшилось и на следующий день, несмотря на поток сообщений, свидетельствовавших о крахе французов. 18 мая Гальдер зафиксировал в своем дневнике кризисное состояние в настроении фюрера:
"Фюрер, непонятно почему, озабочен южным флангом. Он беснуется и кричит, что можно погубить всю операцию и поставить себя перед угрозой поражения. Он и слушать не хочет о продолжении операции в западном направлении, не говоря уже о юго-западном, и все еще одержим идеей наступления на северо-запад. Это явилось предметом в высшей степени неприятной полемики между фюрером, с одной стороны, и главкомом и мной - с другой..."
Генерал Йодль из ОКВ, для которого фюрер почти всегда был прав, также отмечал разногласия на самом высшем уровне военного руководства.
"День огромного напряжения, - писал он 18 мая. - Главнокомандующий сухопутными войсками (Браухич) не претворил в жизнь намерение как можно быстрее наращивать силы на новой фланговой позиции к югу... Немедленный вызов Браухича и Гальдера, и они получают категорический приказ немедленно принять необходимые меры".
Однако Гальдер оказался прав: у французов не было резервов, чтобы предпринять контрнаступление с юга. И хотя танковые дивизии, проявляя нетерпение, рвались в бой, полученные приказы предписывали ограничиваться "разведкой боем" - именно это и было нужно, чтобы продолжать оттеснять противника в сторону Ла-Манша. К утру 19 мая мощный клин в составе семи танковых дивизий, безостановочно продвигаясь от реки Соммы на север мимо знаменитых полей сражения времен первой мировой войны, находился уже примерно в 50 милях от Ла-Манша. Вечером 10 мая, к удивлению штаба Гитлера, 2-я танковая дивизия вышла к Абвилю у устья Соммы. Бельгийцы, английские экспедиционные силы и три французские армии оказались в западне.
"Фюрер вне себя от радости, - записал в тот вечер в своем дневнике Йодль. - Самой высокой похвалы достойны немецкая армия и ее руководство. Фюрер работает над проектом мирного договора, не упуская из вида основную мысль: возвращение территорий, которые были отняты у немецкого народа на протяжении последних 400 лет, и других ценностей..."
В архивных документах хранится специальный меморандум, зафиксировавший взволнованные слова фюрера, которому главнокомандующий сухопутными войсками по телефону доложил о захвате Абвиля. У армий союзников оставалась единственная надежда выйти из окружения и избежать катастрофы - немедленно повернуть на юго-запад, оторваться от немецкой 6-й армии, которая наседала на них, пробиться через немецкий танковый клин, протянувшийся через Северную Францию к морю, и соединиться со свежими французскими силами, направлявшимися от Соммы на север. По существу к этому и сводился приказ Гамелена, отданный им утром 19 мая, но в тот же вечер он был замещен генералом Максимом Вейганом, который тут же отменил его приказ. Генерал Вейган, приобретший огромный военный авторитет еще в первую мировую войну, хотел посоветоваться с союзными командующими в Бельгии, прежде чем принимать какие-либо решения. В результате, пока Вейган пришел к тому решению, которое уже принял его предшественник, было потеряно три дня. Задержка эта дорого обошлась союзникам. На севере имелось 40 французских, английских и бельгийских дивизий, получивших боевой опыт, и если бы они ударили в южном направлении через немецкий танковый клин 19 мая, как приказал Гамелен, то могли бы вырваться из западни. К тому же времени, когда они предприняли попытку действовать, связь между штабами союзных войск нарушилась, и в условиях сильного давления со стороны противника удары союзных армий оказались несогласованными. Во всяком случае, план Вейгана остался существовать в его голове. В действительности французские войска, стоявшие на Сомме, не двинулись с места.
Между тем немецкое верховное командование бросило все оказавшиеся в наличии пехотные соединения, чтобы расширить брешь, проделанную в войсках союзников танковым клином. К 24 мая танки Гудериана, двигавшиеся вдоль Ла-Манша от Абвиля, захватили Булонь и окружили Кале, два главных порта, и вышли к Гравлину, расположенному примерно в 20 милях от Дюнкерка. В Бельгии фронт перемещался в юго-западном направлении по мере того, как союзные войска пытались оторваться от противника. И к 24 мая английские, французские и бельгийские армии на севере оказались загнанными в относительно небольшой треугольник, основание которого составляло побережье Ла-Манша, а вершина находилась где-то в районе Валансьена, примерно в 70 милях от побережья. Теперь у союзников уже не было надежды вырваться из окружения. Оставалась лишь надежда, и та слишком слабая, что удастся осуществить эвакуацию морем из Дюнкерка.
Именно в этот момент, 24 мая, когда немецкие танки уже находились на ближних подступах к Дюнкерку, готовясь нанести завершающий удар вдоль Аа-канала между Гравлином и Сент-Омером, был получен странный - а для наступавших солдат просто необъяснимый - приказ прекратить дальнейшее наступление. Это была первая во второй мировой войне крупная ошибка немецкого верховного командования, ставшая предметом острейших споров не только для немецких генералов, но и для военных историков, старавшихся выяснить, кто ответствен за такой приказ и почему он был отдан. К этому вопросу мы еще вернемся и попытаемся разобраться в потоке материалов, которые в настоящее время стали доступны для исследователей. Каковы бы ни были причины, побудившие отдать такой приказ, он предоставил союзникам, особенно англичанам, отсрочку, приведшую к чуду Дюнкерка. Но это чудо не спасло бельгийцев.

Капитуляция короля Леопольда
Король Бельгии Леопольд III сдался рано утром 28 мая. Молодой упрямый правитель, разорвавший альянс с Францией и Англией во имя абсурдного нейтралитета, отказывавшийся восстановить этот альянс даже тогда, когда стало известно, что немцы готовят массированное наступление через бельгийскую границу, в самый последний момент, когда Гитлер уже нанес удар, обратившийся к французам и англичанам за военной помощью и получивший ее, теперь, в час отчаяния, дезертировал и бросил их, открыв дорогу немецким дивизиям, которые ринулись во фланг оказавшимся в западне англо-французским войскам. Более того, он сделал это, как заявил в палате общин 4 июня Черчилль, "без предварительной консультации, без какого-либо уведомления, без учета мнения министров его правительства, поступив по своему усмотрению".
Практически он сделал это вопреки единодушному мнению бельгийского правительства, указаниям которого согласно конституции обязан был следовать. 25 мая, в 5 часов пополудни, у короля состоялся откровенный обмен мнениями с тремя членами кабинета, включая премьер-министра и министра иностранных дел, по поводу складывавшейся обстановки; все участники совещания настаивали, чтобы король не сдавался в плен немцам, ибо в противном случае "его унизят и заставят играть ту же роль, что играл чешский президент Гаха". Министры также напомнили ему, что он является главой государства и одновременно главнокомандующим и что в худшем случае до победы союзников он мог бы выполнять функции главы государства в изгнании, как королева Голландии и король Норвегии. "Я принял решение остаться, - заявил Леопольд. - Дело союзников проиграно".
27 мая, в 5 часов, он направил генерала Деруссо, заместителя начальника бельгийского генерального штаба, к немцам с просьбой о перемирии. В 10 часов вечера генерал вернулся с немецкими условиями: "Фюрер требует сложить оружие безоговорочно". В 11 часов вечера король согласился на безоговорочную капитуляцию и предложил прекратить огонь в 4 часа утра следующего дня, что и было сделано.
Премьер-министр Франции Поль Рейно в своем гневном выступлении по Парижскому радио в резких выражениях осудил капитуляцию Леопольда, а бельгийский премьер в более сдержанном тоне проинформировал бельгийский народ о том, что король действовал вопреки единодушному мнению правительства, порвал связи со своим народом и более не в состоянии управлять страной и что бельгийское правительство в изгнании будет продолжать борьбу. Выступая в палате представителей 28 мая, Черчилль оставил за собой право дать оценку поступка Леопольда позднее, но уже 4 июня присоединился к общему мнению и осудил действия короля Бельгии.
Ожесточенные споры по этому вопросу долго длились и после войны. Защитники Леопольда, а их оказалось немало как внутри страны, так и за ее пределами, считали, что он поступил правильно и благородно, решив разделить судьбу своих солдат и всего бельгийского народа. Они особенно напирали на то, что, соглашаясь на капитуляцию, король действовал не как глава государства, а как главнокомандующий бельгийской армией.
То, что разбитые бельгийские войска к 27 мая оказались в отчаянном положении, бесспорно. Они мужественно согласились растянуть свой фронт, чтобы дать возможность англичанам и французам пробиваться на юг, и этот растянутый фронт быстро разваливался под мощными ударами немцев, хотя бельгийцы упорно оборонялись на занятых рубежах. Леопольду не сообщили, что 26 мая лорд Горт получил из Лондона приказ отступать к Дюнкерку и спасти то, что еще можно спасти из английских экспедиционных сил. Это одна сторона доводов, но есть и другая. Бельгийская армия подчинялась общему союзному командованию, а Леопольд пошел на сепаратный мир без согласования этого вопроса с ним. В оправдание Леопольда приводят тот факт, что 27 мая, в 12.30, он направил Горту телеграмму, в которой сообщал, что скоро "вынужден будет капитулировать во избежание развала". Однако английский командующий этой телеграммы не получил. Впоследствии, давая показания, он утверждал, что впервые услышал о капитуляции только после 11 вечера 27 мая и оказался "неожиданно перед брешью протяженностью 20 миль между Ипром и морем, через которую танковые силы противника могли выйти к побережью". Генерал Вейган, являвшийся для короля старшим военачальником, узнал эту новость из телеграммы от французского офицера связи в бельгийском штабе вскоре после 6 часов вечера. Она поразила его, по утверждению командующего, "как гром среди ясного неба, ведь никакого предупреждения не было..."
Наконец, даже в роли главнокомандующего вооруженными силами Леопольд был обязан в условиях конституционной, демократической монархии согласиться с единодушным мнением своего правительства. Ни в этой роли, ни в роли главы государства он не имел полномочий на капитуляцию по своему усмотрению. Окончательное решение относительно своего суверена - и это было правомерно - вынес бельгийский народ. Его попросили вернуться на трон из Швейцарии, где он нашел убежище в конце войны, только через пять лет после разгрома вермахта. Когда 20 июля 1950 года после референдума, показавшего, что 57 процентов участвовавших в нем высказались за возвращение Леопольда, такая просьба наконец поступила, его появление в Бельгии вызвало столь бурную реакцию со стороны народа, что возникла угроза гражданской войны. Вскоре король отрекся от престола в пользу своего сына.
Что бы ни говорили о поведении Леопольда, не может быть никаких споров, хотя они и велись: его армия вела себя мужественно. В течение нескольких дней мая я шел по следам 6-й армий Рейхенау через Бельгию и видел собственными глазами, с каким упорством сражались бельгийские солдаты в самых неблагоприятных условиях. Их не сломило ни огромное численное превосходство, противника, ни безраздельное господство в воздухе пикирующих, бомбардировщиков, беспрепятственно обрушивавших свой смертоносный груз, ни попытки немецких танков прорвать бельгийскую оборону. Этого нельзя сказать о некоторых других войсках союзников, участвовавших в кампании. Бельгийцы стойко держались в течение 18 суток и держались бы гораздо дольше, если бы, подобно английским экспедиционным силам и французским северным армиям, не угодили в западню, причем не по своей вине.

Дюнкерское чудо
Начиная с 20 мая, когда танки Гудериана прорвались к Абвилю, английское адмиралтейство по личному указанию Черчилля собирало в одном месте всевозможные средства морского транспорта на случай эвакуации с французского побережья Ла-Манша английских экспедиционных сил и других союзных войск. Эвакуация через узкий пролив в Англию персонала, не принимавшего непосредственного участия в сражениях, началась сразу же. Как мы уже видели, к 24 мая бельгийский участок фронта на севере оказался на грани полного развала, а на юге немецкие танковые части, нанося удары вдоль побережья от Абвиля, захватили Булонь, окружили Кале и вышли в район Аа-канала, что всего в 20 милях от Дюнкерка. В этом промежутке находились бельгийская армия, девять дивизий английских экспедиционных сил и десять дивизий французской 1-й армии. Хотя местность в южной части образовавшегося котла, вдоль и поперек пересеченная каналами, траншеями и затопленными участками, была труднопроходимой для танков, танковые корпуса Гудериана и Рейнхардта овладели пятью плацдармами на противоположной стороне основного препятствия - Аа-канала, между Гравелином на побережье и Сент-Омером, и нацелились на нанесение сокрушающего удара по войскам союзников, которые оказались между молотом (танковые корпуса) и наковальней (с северо-востока немецкие 6-я и 18-я армии).
Неожиданно вечером 24 мая поступил категорический приказ верховного командования, изданный по настоянию Гитлера при поддержке Рундштедта и Геринга и вопреки решительному возражению Браухича и Гальдера, согласно которому танковые войска должны были остановиться на рубеже канала и не предпринимать никаких попыток к дальнейшему продвижению. Для лорда Горта это было равносильно отсрочке приведения в исполнение смертного приговора, которую он, а также английский военно-морской флот и авиация использовали в полной мере и которая, по словам Рундштедта, привела "к одному из крупнейших поворотных моментов в войне".
Как все-таки возник этот непостижимый приказ приостановить дальнейшее наступление, как представляется, на пороге величайшей победы немцев в этой кампании? Какие на то были причины? И кто ответствен за такой приказ? Эти вопросы вызвали ожесточеннейшие споры среди немецких генералов, причастных к данному событию, и среди историков. Генералы, возглавляемые Рундштедтом и Гальдером, возлагали вину исключительно на Гитлера. Черчилль подлил масла в огонь, утверждая во втором томе своих мемуаров, что инициатива издания такого приказа исходила от Рундштедта, а не от Гитлера, и цитируя в качестве доказательства материалы из военных дневников штаба самого Рундштедта. Из путаницы противоречивых и взаимоисключающих показаний трудно было выявить факты. В ходе подготовки этой главы автор письменно обратился к генералу Гальдеру за дальнейшими разъяснениями и вскоре получил вежливый и обстоятельный ответ. На основе этого ответа, а также многих других доказательств, которыми мы располагаем в настоящее время, можно сделать определенные выводы и разрешить спор, если не окончательно, то, по меньшей мере, довольно убедительно.
Что касается ответственности за тот знаменитый приказ, то Рундштедту вопреки его утверждениям придется разделить ее вместе с Гитлером. Утром 24 мая фюрер посетил штаб-квартиру группы армий "А" Рундштедта в Шарлевиль-Мезьере. Рундштедт предложил остановить танковые дивизии на рубеже по каналу перед Дюнкерком, пока сюда не будут подтянуты дополнительно пехотные дивизии [5]. Гитлер согласился, заметив, что танковые силы следует сохранить для последующих операций против французов к югу от Соммы. Более того, он заявил, что если котел, в который угодили союзники, стал слишком мал, то это будет мешать действиям люфтваффе. Вероятно, Рундштедт с одобрения фюрера тут же издал приказ о приостановке наступления, ибо, как пишет Черчилль, штаб английских экспедиционных сил перехватил немецкое указание по радио в 11.42 того же дня. Гитлер и Рундштедт в этот момент совещались. Во всяком случае, в тот вечер Гитлер официально отдал приказ из ОКВ и это зафиксировали в своих дневниках и Йодль, и Гальдер. Начальник генерального штаба сухопутных войск был страшно огорчен.
"Подвижное левое крыло, перед которым нет противника, по настойчивому требованию фюрера остановлено! В указанном районе судьбу окруженных армий должна решить наша авиация".
Этот презрительный восклицательный знак указывает на то, что Геринг переговорил с Гитлером, и теперь известно, что так оно действительно было. Он предложил ликвидировать окруженную вражескую группировку лишь силами люфтваффе. В своем письме автору от 19 июля 1957 года Гальдер сообщал о тщеславных замыслах Геринга, которыми тот руководствовался, подталкивая Гитлера на отдачу такого приказа.
"В ходе последующих дней (то есть после 24 мая) стало известно, что принятие Гитлером этого решения было сделано под влиянием главным образом Геринга. Быстрое продвижение армии, риск и перспективы успеха которого были недоступны пониманию фюрера из-за отсутствия у него военного образования, обретало для него почти зловещий смысл. Он находился под постоянным давлением тревоги, что произойдет обратное...
Геринг, хорошо знавший фюрера, воспользовался его беспокойством. Он предложил завершить последнюю часть грандиозного сражения против окруженного противника только силами люфтваффе, тем самым устранив риск использования столь важных для дальнейших планов танковых соединений. И он сделал это предложение... из соображений, присущих столь неразборчивому в средствах, тщеславному человеку. Он хотел, чтобы после поразительно удачных операций армии осуществление решающего, заключительного акта в этом грандиозном сражении было поручено его военно-воздушным силам. Тем самым он надеялся в глазах мировой общественности снискать славу за успех всей операции..."
Далее в письме генерал Гальдер сообщает подробности разговора с Браухичем после того, как тот имел обстоятельную беседу с генералами люфтваффе Мильхом и Кессельрингом в нюрнбергской тюрьме в январе 1946 года. Мильх и Кессельринг заявили, что Геринг внушал в то время (май 1940 года) Гитлеру, что если эту большую победу в развертывавшемся сражении поставят в заслугу только армейским генералам, то престижу фюрера в глазах немецкого народа будет нанесен непоправимый ущерб. Это можно предотвратить только в том случае, если люфтваффе, а не армия доведут это решающее сражение до победного конца.
Таким образом, совершенно очевидно, что замысел Гитлера, подогреваемый Герингом и Рундштедтом, но решительно не одобряемый Браухичем и Гальдером, сводился к тому, чтобы позволить люфтваффе и группе армий "Б" под командованием Бока без использования танковых соединений медленно теснить бельгийцев и англичан в юго-западном направлении к Ла-Маншу, уничтожая их в образовавшемся котле. Группе армий "А" под командованием Рундштедта примерно с семью танковыми дивизиями, остановленной на водных рубежах к западу и югу от Дюнкерка, предстояло твердо стоять на занятых позициях и не выпускать противника из окружения. Однако ни люфтваффе, ни группа армий Бока оказались не в состоянии решить эту задачу. Утром 26 мая Гальдер раздраженно отмечал в своем дневнике, что высочайшие приказы "совершенно непостижимы", что "танки, моторизованные соединения по высочайшему приказу стоят как пригвожденные".
Наконец вечером 26 мая Гитлер отменил этот злополучный приказ и согласился, что ввиду медленного продвижения войск Бока в Бельгии и большой активности морского транспорта противника в прибрежных водах танковые войска могут возобновить наступление на Дюнкерк. Но было уже поздно: за это время загнанный в западню противник успел усилить свои оборонительные рубежи и под их прикрытием начал уходить в море.
Теперь мы знаем, что в поддержку этого рокового приказа у Гитлера имелись и политические соображения. Гальдер в своем дневнике отметил, что 25 мая "день снова начался с неприятных стычек между Браухичем и фюрером относительно дальнейшего ведения битвы на окружение". Далее он пишет:
"Однако политическое руководство считает, что решающая битва должна произойти не на территории Фландрии, а в Северной Франции".
Эта запись меня озадачила, и, когда я обратился к бывшему начальнику генерального штаба сухопутных сил генералу Гальдеру с просьбой припомнить, какие политические мотивы выдвигал Гитлер в обоснование своего желания завершить сражение на территории Франции, а не Бельгии, Гальдер припомнил все довольно подробно. "Я очень хорошо помню, - писал он, - что в ходе наших разговоров в то время Гитлер в обоснование своего приказа приостановить наступление приводил два главных соображения. Первое было связано с причинами чисто военного характера: неподходящий для использования танков рельеф местности, что могло привести к большим потерям в танках и в свою очередь привело бы к ослаблению сил для предстоящего наступления на остальную часть Франции, и т. п.". Затем, как отмечает Гальдер, фюрер привел вторую причину:
"...Он знал, что мы, как солдаты, не могли ее оспаривать, поскольку она была политической, а не военной. Эта вторая причина заключалась в том, что он не хотел, чтобы решающее сражение, которое неизбежно нанесло бы огромный урон населению, произошло на территории, заселенной фламандцами. По его словам, он собирался создать независимый национал-социалистский регион на территории, заселенной фламандцами немецкого происхождения, тем самым тесно связав этот регион с Германией. Его сторонники на фламандской земле активно работают в этом направлении уже давно; он обещал им не подвергать их земли разрушениям войны, если он не выполнит это обещание, их вера в него будет серьезно поколеблена. Это было бы политически невыгодно для Германии, и он, как несущий политическую ответственность лидер, не должен допустить этого".
Абсурд? Если это представить как еще одну внезапную аберрацию Гитлера (Гальдер пишет, что ни его, ни Браухича "эти доводы не убедили"), то другие политические доводы, которые излагал своим генералам Гитлер, были более здравыми и важными. Описывая после войны совещание Гитлера с Рундштедтом, состоявшееся 24 мая, генерал Гюнтер Блюментрит, в то время начальник оперативного отдела в штабе Рундштедта, говорил английскому военному писателю Лиддел Гарту:
"Гитлер пребывал в очень хорошем настроении... и высказал нам свое мнение, что война будет закончена в шесть недель. После этого ему бы хотелось заключить разумный мир с Францией, и тогда была бы открыта дорога для соглашения с Англией...
Затем он удивил нас своими восторженными высказываниями о Британской империи, о необходимости ее существования и о цивилизации, которую Англия принесла миру... Он сказал, что все, чего он хочет от Англии, так это чтобы она признала положение Германии на континенте. Возвращение Германии ее колоний желательно, но это несущественно... В заключение он сказал, что его целью является заключение мира с Англией на такой основе, которую бы совместимой с ее честью и достоинством".
С подобного рода суждениями Гитлер часто выступал в последующие несколько недель перед своими генералами, перед Чиано и Муссолини и, наконец, публично. Месяц спустя Чиано был поражен, узнав, что нацистский диктатор, находясь в зените славы, высказывался о важности сохранения Британской империи как "фактора мирового равновесия", а 13 июля Гальдер отметил в своем дневнике, что фюрера крайне занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира. "... Он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. ... Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др."
Хотя многие в этом сомневались, но, возможно, Гитлер остановил свои танки перед Дюнкерком для того, чтобы избавить Англию от горького унижения и тем самым содействовать миру. Это был бы, по его словам, мир, в котором Англия предоставила бы Германии свободу снова направить свои усилия на Восток, на этот раз против России. Лондону пришлось бы в таком случае согласиться с господством третьего рейха на континенте. В течение последующих двух-трех месяцев Гитлер пребывал в уверенности, что такой мир вот-вот будет достигнут. Как прежде, так и теперь он не понимал характера английской нации, которая во главе со своими лидерами была полна решимости сражаться до конца.
Ни фюрер, ни его генералы, невежественные в морском деле, какими они остались и впредь, не осознавали, что морская нация сумеет эвакуировать треть миллиона людей через крохотный осажденный порт у них под носом.
Примерно в семь часов вечера 26 мая, вскоре после того, как Гитлер отменил приказ о приостановке наступления танковых соединений, британское адмиралтейство передало сигнал о начале операции "Динамо" - эвакуации из Дюнкерка в Англию оставшейся части английских экспедиционных сил. В ту же ночь немецкие танки возобновили свое наступление на порт, но теперь продвигаться было трудно. У лорда Горта оказалось достаточно времени, чтобы развернуть против немецких танков три пехотные дивизии с мощной артиллерийской поддержкой.
Танки продвигались очень медленно. Между тем началась эвакуация. Армада в составе 850 судов и кораблей самых разных классов - от крейсеров и эсминцев до парусных шлюпок и голландских спортивных глиссеров, ведомых подчас экипажами, укомплектованными добровольцами из прибрежных населенных пунктов, устремилась к Дюнкерку. В первый день, 27 мая, они вывезли 7669 человек; во второй день - 17804; затем - 47310; 30 мая - 53 823 солдата и офицера. Таким образом, всего за первые четыре дня было эвакуировано 126 606 человек - значительно больше, чем надеялось вывезти адмиралтейство. Когда операция началась, адмиралтейство предполагало за двое суток, на которые оно рассчитывало, эвакуировать приблизительно 45 тысяч человек.
И только на четвертые сутки операции "Динамо", то есть 30 мая, немецкое верховное командование осознало, что происходит. В течение четырех дней в сводках ОКБ повторялось, что окруженные вражеские армии обречены. В сводке от 29 мая, которую я занес в свой дневник, прямо говорилось: "Судьба французской армии в Артуа [6] решена... Английская армия, зажатая на узкой полосе... вокруг Дюнкерка, также уничтожается под ударами нашего концентрического наступления".
Но она не уничтожалась. Она уходила в море. Конечно, побросав свое тяжелое оружие и оснащение, но сохранив уверенность, что в будущем сможет снова вступить в бой. Утром 30 мая Гальдер доверительно записал в своем дневнике: "В окруженном нашими войсками "мешке" начинается процесс разложения. Английские части обороняются стойко и ожесточенно, тогда как часть сил устремилась к побережью и - пытается на судах и кораблях всех видов бежать через пролив. Разгром!" Он использовал название знаменитого романа Эмиля Золя, в котором отображено поражение Франции во франко-прусской войне.
После совещания у Браухича он делает следующую запись в дневнике:
"Браухич раздражен, так как просчеты, которые мы допустили по вине ОКБ... теперь начинают сказываться... Главное состоит в том, что вследствие остановки механизированных соединений кольцо не замкнулось на побережье и теперь нам приходится лишь созерцать, как многие тысячи солдат противника у нас под носом бегут в Англию, так как из-за плохой погоды авиация действовать не может". Фактически именно это они и делали. Несмотря на усиление давления, которое было немедленно предпринято немцами по всему периметру котла, англичане удерживали рубежи обороны и продолжали дальнейшую эвакуацию своих войск. 31 мая в этом плане был самым успешным днем: около 68 тысяч человек отправились в Англию, причем треть из них была подобрана прямо с берега, а остальные -, в гавани Дюнкерка. Теперь общее число вывезенных из окружения составило 194 620 человек, то есть в четыре раза больше, чем предусматривалось первоначально. Где же были знаменитые люфтваффе? Часть времени, как отмечает Гальдер, авиация оставалась прикованной к земле из-за нелетной погоды, а остальное время проходило в схватках с английскими королевскими военно-воздушными силами, которые впервые предпринимали успешные вылеты со своих баз на английском побережье Ла-Манша в ответ на действия немецкой авиации [7]. Несмотря на численное превосходство противника, новые английские "спитфайеры" оказались достойными противниками "мессершмиттов", успешно сбивая тяжелые немецкие бомбардировщики.
В перерывах между сражениями с английскими самолетами самолетам Геринга удалось совершить несколько опустошительных налетов на Дюнкерк, после которых порт на некоторое время полностью выходил из строя, и тогда эвакуацию личного состава производили прямо с побережья. Люфтваффе совершили также несколько мощных налетов на плавучие средства, сосредоточившиеся у Дюнкерка, и в общей сложности потопили 243 (из 861) корабля и судна, принимавших участие в эвакуации. Однако выполнить данное Гитлеру обещание - уничтожить английские экспедиционные силы Герингу не удалось. 1 июня, когда немецкая авиация совершила самый мощный налет (и понесла самые тяжелые потери - 30 самолетов, как и противная сторона), потопив три английских эсминца и несколько небольших транспортных судов, для англичан оказался довольно успешным: в этот день было эвакуировано 64 429 человек. К рассвету следующего дня внутри котла оставалось только 4 тысячи английских солдат, которых прикрывали 100 тысяч французов, сменивших англичан на оборонительных рубежах вокруг Дюнкерка.
Между тем немецкая артиллерия среднего калибра подошла на дистанцию действительного огня, и эвакуацию в дневное время пришлось прекратить. С наступлением сумерек немецкая авиация тоже прекращала налеты, поэтому за две ночи, на 2 и на 3 июня, были успешно эвакуированы остатки английских экспедиционных сил и 60 тысяч французских солдат и офицеров. Дюнкерк, все еще упорно обороняемый 40 тысячами французов, продержался до утра 4 июня, когда из немецких клещей вырвалось 338 226 английских и французских солдат. К этому времени они уже перестали быть армией и являли собой довольно жалкое зрелище. Но это были испытанные в сражениях солдаты, которые знали, что при подходящем боевом оснащении и соответствующем прикрытии с воздуха они бы успешно противостояли немецкой армии. Большинство из них это доказали, когда был достигнут баланс в вооружении, и доказали это на прибрежных плацдармах, недалеко от тех мест на французском побережье Ла-Манша, откуда их эвакуировали в конце мая - начале июня.
Дюнкерк явился для англичан спасением. Однако 4 июня Черчилль в палате представителей напомнил, что "войны не выигрываются посредством эвакуации". Великобритания оказалась действительно в крайне тяжелом положении, в более тяжелом, чем во времена норманнских завоевателей почти тысячелетие назад. У нее не было армии, чтобы оборонять острова. Военно-воздушные силы оказались серьезно ослаблены после боев во Франции. Оставался только военно-морской флот, но норвежская кампания показала, насколько уязвимы крупные боевые корабли для авиации наземного базирования. Теперь бомбардировщики Геринга базировались всего в пяти - десяти минутах лета над узким проливом Ла-Манш. Французы все еще держались, но их лучшие войска и вооружение были потеряны в Бельгии и в Северной Франции, а их немногочисленные и устаревшие военно-воздушные силы разгромлены. Что касается двух наиболее известных генералов - маршала Петена и генерала Вейгана, которые теперь верховодили в нестабильном правительстве, то они не испытывали желания драться с превосходящим их по численности противником.
Держа в голове эти удручающие факты, Черчилль и выходил на трибуну палаты общин 4 июня 1940 года, в то время когда разгружались последние транспорты, прибывшие из Дюнкерка, полный решимости, как писал он впоследствии, показать не только своему собственному народу, но и всему миру, и прежде всего Соединенным Штатам Америки, что "наша решимость сражаться базировалась на серьезной основе". Именно в этот раз он произнес знаменитую речь, которую затем будут долго вспоминать и сравнивать с величайшими пророчествами, делавшимися когда-либо в прошлые века.
"Даже если огромные части Европы и многие старые и знаменитые государства падут или попадут в лапы гестапо и всего одиозного аппарата нацистского правления, мы не расслабимся и не дрогнем. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться со все возрастающей уверенностью и усиливающейся мощью в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило; мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в местах десантирования, мы будем сражаться в полях и на улицах; мы будем сражаться в горах; мы никогда не сдадимся, даже если этот остров или большая часть его будут порабощены и начнут умирать с голода, во что я никогда не поверю. Тогда наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет сражаться до тех пор, пока по воле божьей Новый Свет со всей своей мощью и могуществом не выступит на спасение и освобождение Старого Света".

Крушение Франции
Решимость англичан сражаться, по-видимому, не вызывала беспокойства у Гитлера. Он был уверен, что англичане прозреют, когда он покончит с Францией, к чему он и приступал. После падения Дюнкерка, утром 5 июня, немцы предприняли массированную атаку на Сомме, и вскоре они уже наступали превосходящими силами по всему 400-мильному фронту, растянувшемуся от Абвиля до Верхнего Рейна. Французы были обречены. 143 немецким дивизиям, в том числе десяти танковым, они могли противопоставить только 65 дивизий, в большинстве своем второсортных, ибо лучшие соединения и бронетанковые силы были утрачены в Бельгии. Немногое сохранилось и от маломощных французских ВВС. Англичане могли внести вклад лишь в виде одной пехотной дивизии, которая дислоцировалась в Сааре, и некоторых частей танковой дивизии. Королевские военно-воздушные силы для участия в этом сражении могли выделить всего несколько самолетов, чтобы не оставить Британские острова без защиты. Наконец, французское верховное командование, которое возглавляли теперь Петен и Вейган, было насквозь пропитано пораженческими настроениями. Тем не менее некоторые французские части сражались с большим мужеством и упорством, то здесь, то там преграждая на время путь немецким танкам, стойко выдерживая непрерывные удары вражеской авиации.
Но это была неравная борьба. В "победоносной неразберихе", как метко заметил Тэлфорд Тейлор, немецкие войска неслись по Франции, подобно приливной волне, и путаница происходила из-за того, что их, этих войск, было слишком много и продвигались они так быстро, что часто оказывались на пути друг у друга. 10 июня французское правительство поспешно покинуло Париж, а 14 июня этот великий город, гордость Франции, оставленный без защиты, был оккупирован войсками 18-й армии генерала Кюхлера. На Эйфелевой башне была немедленно водружена свастика. 16 июня премьер Рейно, правительство которого бежало в Бордо, подал в отставку. Его сменил Петен, который на следующий день через испанского посла обратился к немцам с просьбой о перемирии. В тот же день Гитлер ответил, что сначала должен посоветоваться со своим союзником Муссолини, ибо этот чванливый вояка, убедившись, что французские армии окончательно разбиты, 10 июня вступил в войну, дабы, подобно шакалу, успеть поживиться.

Дуче вонзает свой маленький кинжал в спину Франции
Несмотря на свою исключительную занятость развертывавшимися сражениями на Западе, Гитлер находил время довольно часто писать Муссолини, информируя его о все возрастающем числе немецких побед.
После первого письма от 7 мая, в котором фюрер одобрительно отзывался о нападках дуче на Бельгию и Голландию, преследующих цель "обеспечения их нейтралитета", и сообщал, что будет регулярно информировать своего друга о прогрессе в делах, с тем чтобы дуче мог в нужное время принимать решения, последовали новые письма от 13, 18 и 25 мая, с каждым разом все более детальные и все более вдохновенные. Как видно из дневниковых записей Гальдера, немецким генералам было наплевать, вступит дуче в войну или не вступит, однако сам фюрер придавал этому важное значение. Как только Бельгия и Нидерланды капитулировали, а англо-французские армии на севере были разбиты и остатки английских войск начали грузиться на суда в Дюнкерке, Муссолини решил вступить в войну. В письме от 30 мая он информировал Гитлера, что на 5 июня назначено вступление Италии в войну. Гитлер немедленно ответил, что глубоко тронут таким решением.
"Если и было что-нибудь такое, что могло бы укрепить мою непоколебимую веру в победоносное завершение этой войны, - писал Гитлер 31 мая, - так это ваше заявление... Сам факт вашего вступления в войну является элементом, рассчитанным на нанесение сокрушительного удара по нашим противникам".
Тем не менее фюрер просил своего союзника передвинуть дату вступления в войну на три дня, так как сначала хотел разгромить остатки французских ВВС. И Муссолини передвинул дату на пять дней - на 10 июня, заверив, что боевые действия начнутся на следующий день.
Однако боевые действия для итальянской стороны развертывались не слишком удачно. К 18 июня, когда Гитлер вызвал своего младшего партнера в Мюнхен, чтобы рассмотреть условия перемирия с Францией, около 32 итальянских дивизий после недели боев оказались не в состоянии потеснить каких-нибудь шесть французских дивизий на фронте в Альпах и дальше вдоль Ривьеры, несмотря на то что теперь над обороняющимися там французами нависла угроза со стороны немцев, наступавших вниз по долине реки Рона и угрожавших тылам французов на итальянском фронте [8]. 12 июня Чиано записал в своем дневнике:
"Муссолини совершенно унижен, так как наши войска не продвинулись ни на шаг. Даже сегодня они потерпели неудачу в наступлении и остановились перед первым французским укреплением, оказавшим некоторое сопротивление".
Лживость хвастливых заявлений Муссолини о военной мощи итальянцев обнаружилась в самом начале военных действий против Франции, и это вызывало у оскандалившегося итальянского диктатора настроение подавленности, когда вечером 17 июня он выехал с Чиано на встречу с Гитлером, чтобы обсудить условия перемирия с Францией.
"Муссолини недоволен, - писал Чиано в своем дневнике. - Этот внезапно наступивший мир беспокоит его. В дороге мы долго обговаривали условия, при которых может быть удовлетворена просьба французов о перемирии. Дуче... подумывает даже о полной оккупации французской территории и требовании сдать французский военно-морской флот. Но он понимает, что его мнение имеет только консультативную ценность. Война выиграна Гитлером без какого-либо активного участия в ней Италии, поэтому последнее слово остается за ним. Это, естественно, беспокоит Муссолини и омрачает его настроение". Умеренность "последнего слова" фюрера вызвала у итальянцев откровенную растерянность, когда они совещались с нацистским главарем в Доме фюрера в Мюнхене, где Чемберлен и Даладье проявили такую уступчивость по отношению к двум диктаторам в вопросе о Чехословакии менее чем два года назад. Из секретного немецкого меморандума по поводу этого совещания явствует, что Гитлер был настроен прежде всего не допустить, чтобы французский военно-морской флот попал в руки англичан. Его также беспокоило, как бы французское правительство не сбежало в Северную Африку или в Лондон и оттуда не продолжило войну. Исходя из этих соображений условия перемирия - окончательные условия могут оказаться иными - должны быть умеренными, рассчитанными на то, чтобы "французское правительство функционировало на французской земле", а "французский флот был нейтрализован". Фюрер резко отклонил требование Муссолини предоставить итальянцам право оккупировать долину реки Рона, включая Тулон (крупная французская военно-морская база на Средиземном море, где сосредоточилась основная часть французского военного флота) и Марсель, а также требование о разоружении Корсики, Туниса и Джибути. В немецком меморандуме отмечается, что город Джибути, ворота в оккупированную Италией Эфиопию, вполголоса назвал Чиано.
Даже воинственный Риббентроп, как отметил в дневнике Чиано, проявил "исключительную умеренность и спокойствие и высказывался в поддержку мира". И воинственный Муссолини, как заметил его зять, был "очень сильно смущен".
"Он чувствует, что его роль второстепенная... По правде говоря, дуче боится, что с наступлением мира мечта его жизни - слава, добытая на поле боя, - снова останется неосуществленной".
Муссолини оказался неспособен убедить Гитлера вести переговоры о перемирии с французами совместно. Фюрер не собирался делить с дуче триумф на историческом месте (он даже не назвал своему другу место, где будет подписано перемирие с французами), но пообещал, что его перемирие с Францией не вступит в силу до тех пор, пока французы не подпишут перемирия с Италией.
Муссолини покинул Мюнхен огорченный и расстроенный, однако на Чиано Гитлер произвел весьма благоприятное впечатление, чего с ним ранее не случалось. Об этом свидетельствует запись, сделанная Чиано в дневнике по возвращении в Рим:
"Из всего этого определенно следует, что он (Гитлер) хочет действовать быстро, чтобы покончить со всем этим. Сегодня Гитлер похож на игрока, который сорвал огромный куш и хотел бы встать из-за стола, чтобы больше не рисковать. Говорит он сдержанно, с той осмотрительностью, которая после такой победы просто удивительна. Меня нельзя обвинить в излишней нежности к нему, но сегодня я действительно им восхищаюсь".

Второе перемирие в Компьене
Я прибыл следом за германской армией в Париж в июне - время, когда все в исполненной величия, а теперь поверженной столице наполняется неизъяснимым очарованием, и 19-го разузнал, где Гитлер собирается изложить французам свои условия перемирия, о которых два дня назад просил Петен. Вручение немецких условий должно было состояться на том самом месте, где германская империя капитулировала перед Францией и ее союзниками 11 ноября 1918 года, - на небольшой поляне в Компьенском лесу. Там нацистский вождь выплеснет на французов свою месть, и сам окрестный ландшафт добавит сладости его отмщению. Эта идея осенила его 20 мая, спустя десять дней после начала великого наступления на Западе, в день, когда немецкие танки достигли Абвиля. Йодль отметил в тот день в своем дневнике: "Фюрер работает над мирным договором... Первые переговоры пройдут в Компьенском лесу".
После полудня 19 июня я поехал туда и застал там немецких саперов, разрушавших стены музея, где хранился спальный вагон маршала Фоша, в котором в 1918 году было подписано перемирие. Уходя, я видел, как саперы, орудовавшие пневматическими молотами, разобрав стену, уже тащили вагон на рельсы на то самое место в центре поляны, где он стоял в 5 часов утра 11 ноября 1918 года, когда под нажимом Фоша германские представители поставили свои подписи под условиями перемирия.
Итак, это было в полдень 21 июня. Я стоял у края поляны в Компьенском лесу, чтобы увидеть собственными глазами последний и крупнейший из триумфов Гитлера, которых я в ходе своей работы видел так много за эти бурные годы. Был один из самых прекрасных летних дней, какие мне запомнились в мою бытность во Франции. Теплые лучи солнца задерживались на мощных ветвях величественных вязов, дубов, кипарисов и сосен, которые отбрасывали приятную тень на заросшие дорожки, ведущие к небольшой круглой поляне. Точно в 3 часа 15 минут пополудни прибыл на своем мощном "мерседесе" Гитлер в сопровождении Геринга, Браухича, Кейтеля, Редера, Риббентропа и Гесса, - каждый в своей, отличной от других форме и Геринг - единственный фельдмаршал рейха с маршальским жезлом в руке. Они вышли из своих автомобилей примерно в 200 ярдах от монумента в ознаменование освобождения Эльзаса и Лотарингии, который был задрапирован немецкими военными флагами так, чтобы фюрер не мог увидеть огромный меч (я помнил это по предыдущим посещениям), меч победоносных союзников 1918 года, пронзивший жалкого орла, символизировавшего германскую империю Гогенцоллернов. Взглянув на монумент, Гитлер двинулся дальше.
"Я наблюдал за его лицом, - записал я в своем дневнике. - Оно было серьезным, торжественным и тем не менее полным жажды мести. В нем, как и в его пружинистой походке, было что-то от победоносного завоевателя, бросившего вызов всему миру. Было что-то... вроде злобной радости от свершения этого величайшего поворота судьбы, поворота, который он сам устроил".
Когда он подошел к маленькой поляне в лесу, где в центре был установлен его личный штандарт, его внимание привлек огромный гранитный блок, возвышавшийся примерно на три фута над землей.
"Гитлер, сопровождаемый свитой, медленно подходит к гранитному блоку и читает надпись, выгравированную (по-французски) крупными буквами: "Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить". Гитлер читает надпись, и Геринг тоже. Все читают ее, стоя в тишине под июньским солящем. Я стараюсь разглядеть выражение лица Гитлера. Я всего в 50 ярд от него и вижу его лицо в бинокль, точно он прямо передо мной. Я много раз видел это лицо в величайшие минуты жизни фюрера. Но сегодня! Оно пылает презрением, гневом, ненавистью, неистребимой жаждой мести, торжеством. Он отходит от монумента, всем своим видом показывая презрение, что удается ему в совершенстве. Он еще раз оглядывается назад - презрительно, зло, - вы почти осязаете, как он зол, что не может сразу же одним взмахом своего прусского сапога [9] уничтожить эти отвратительные, провокационные слова. Внимательным взглядом обводит он поляну, и, когда его глаза встречаются с вашими, вы чувствуете всю глубину ненависти, таящейся в них. Но в его глазах таится и торжество - мстительная, ликующая ненависть. Вдруг, будто лицо его еще не в полной мере отразило чувства, он придает своему телу положение, созвучное его настроению. Он быстро кладет руки на бедра, расправляет плечи, широко расставляет ноги. Это великолепная поза, она выражает вызов, жгучее презрение к этому месту, ко всему тому, что стояло здесь двадцать два года, будучи немым свидетелем уничтожения германской империи".
Затем Гитлер и его свита вошли в вагон, где фюрер уселся в кресло, на котором в 1918 году сидел Фош. Через пять минут появилась французская делегация во главе с генералом Шарлем Хюнтцигером, командовавшим 2-й армией у Седана, в составе одного адмирала, генерала авиации и одного гражданского лица, Леона Ноэля, бывшего французского посла в Польше, ставшего свидетелем краха еще одного государства под ударами немецкого оружия. Они были потрясены, но сохраняли достоинство даже в этих трагических обстоятельствах. Им заранее не сказали, что доставят в эту французскую святыню, чтобы подвергнуть унизительной процедуре, и французы, вне всякого сомнения, пережили как раз то шоковое состояние, на какое рассчитывал Гитлер. В тот вечер, после того как Браухич детально описал ему всю процедуру, Гальдер записал в своем дневнике:
"Французы... не подозревали, что им придется вести переговоры в том самом месте где проходили переговоры в 1918 году. Этот факт так подействовал на них, что они долго не могли прийти в себя".
Разумеется, французы были ошеломлены, и это было заметно. Тем не менее вопреки сообщениям, которые публиковались в те дни, они пытались, как теперь стало известно из официальных протоколов этой встречи, обнаруженных среди нацистских секретных документов, смягчить наиболее жесткие пункты условий, выдвинутых фюрером, и устранить те из них, которые, по их мнению, являлись позорными. Однако их усилия оказались тщетными.
Гитлер и его свита покинули вагон, как только генерал Кейтель зачитал французам преамбулу к условиям перемирия, предоставив ведение переговоров начальнику штаба ОКБ, но при этом не разрешив ему ни на йоту отступить от составленных им самим условий.
Хюнтцигер, ознакомившись с условиями, заявил, что они "тяжелые и безжалостные", значительно хуже, чем те, которые французы вручили немцам здесь в 1918 году. Более того, продолжал Хюнтцигер, если "страна по ту сторону Альп, которая не нанесла поражения Франции (Хюнтцигер слишком презирал Италию, чтобы назвать ее), предъявит аналогичные требования, то Франция ни при каких обстоятельствах не подчинится. Она будет сражаться до горького конца... Поэтому он не считает возможным поставить свою подпись под немецкими условиями перемирия..."
Генерал Йодль, второй человек в ОКБ, председательствовавший на совещании, не ожидал столь дерзких слов от полностью разгромленного противника и ответил, что хотя не может не выразить своего "понимания" относительно всего сказанного Хюнтцигером об итальянцах, тем не менее он не имеет полномочий изменить условия, выдвинутые фюрером. Он может сделать одно - "дать комментарии и разъяснить непонятные пункты". Французам придется либо подписать этот документ по перемирию, либо оставить его в том виде, в каком он есть.
Немцы были раздражены тем, что французская делегация приехала без полномочий заключить перемирие, а только для того, чтобы передать согласие правительства, находившегося в Бордо. То ли в результате технического чуда, то ли по счастливой случайности, но им удалось установить телефонную связь с правительством в Бордо из старого спального вагона прямо через линию фронта, где еще шли бои. Французской делегации разрешили воспользоваться этим телефоном, чтобы передать текст условий перемирия и обсудить их со своим правительством. Доктора Шмидта, выступавшего на переговорах в роли переводчика, для подслушивания переговоров поместили в армейскую спецмашину связи, стоявшую в нескольких ярдах за деревьями. На следующий день мне удалось прослушать отрывок записанных немцами на пленку переговоров между Хюнтцигером и генералом Вейганом.
К чести последнего, который несет серьезную ответственность за поражение французов, за полную капитуляцию и за разрыв с Англией, следует заметить, что он энергично возражал против многих требований немцев. Одним из наиболее одиозных требований было обязательство французов передать рейху всех антинацистски настроенных беженцев, нашедших убежище во Франции и на ее территориях. Вейган назвал это требование позорным, сославшись на французские традиции предоставления права на политическое убежище, но когда на следующий день об этом было заявлено немцам, надменный Кейтель, не слушая никаких доводов, стал кричать, что "немецкие эмигранты" являются "величайшими поджигателями войны", что они "предали свой собственный народ" и должны быть переданы рейху "любой ценой". Французы не высказали возражений против статьи, в которой говорилось, что с теми французами, которых схватят с оружием в руках в войсках других стран, воюющих против Германии, будут обращаться как с франтирерами, то есть немедленно расстреляют. Этот пункт был направлен против де Голля, который уже пытался организовать в Англии движение "Свободная Франция". Как Вейган, так и Кейтель знали, что это являлось грубейшим нарушением элементарных правил войны. Не возражали французы и против параграфа, в котором предусматривалось, что все военнопленные будут содержаться в плену до заключения мира. Вейган был уверен, что англичане покорятся в пределах трех недель и после этого французские военнопленные будут отпущены домой. Тем самым он обрек полтора миллиона французов на пятилетнее содержание в лагерях для военнопленных.
Самым сложным в соглашении о перемирии являлся вопрос о судьбе французского военно-морского флота. Когда Франция зашаталась, Черчилль предложил освободить ее от обязательства не заключать сепаратный мир, если французский военный флот получит указание направиться в английские порты. Гитлер был полон решимости не допустить этого; он хорошо понимал, как говорил он Муссолини 18 июня, что это неимоверно усилило бы Англию. Поскольку на карту было поставлено так много, он решил пойти на некоторые уступки или по крайней мере пообещать пойти на уступки разгромленному противнику. Соглашением о перемирии предусматривалось, что французский флот будет демобилизован, а сами корабли поставлены на стоянку в своих портах. В ответ на это германское правительство торжественно заявило французскому правительству, что оно не намерено использовать французский флот, находившийся в портах под немецким наблюдением, в своих военных интересах. Более того, правительство торжественно заявило, что оно не имеет намерения предъявлять какие-либо права на французский военный флот во время заключения мира. Как и все обещания Гитлера, это тоже будет нарушено.
Наконец, Гитлер оставлял французскому правительству неоккупированную зону на юге и юго-востоке Франции, где оно якобы будет управлять по своему усмотрению. Это был коварный ход, позволивший не только разделить саму Францию географически и административно, но и затруднить, если не исключить полностью, возможность сформирования французского правительства в изгнании и перечеркнуть любые планы политических деятелей в Бордо сделать местом пребывания правительства Северную Африку, - замысел, который был близок к осуществлению, но оказался в конечном счете сорван не немцами, а французскими пораженцами: Петеном, Вейганом, Лавалем и их сторонниками. Более того, Гитлер знал, что те, кто теперь контролировал французское правительство в Бордо, являлись врагами французской демократии и можно было надеяться на сотрудничество с ними в установлении нацистского "нового порядка" в Европе.
Однако и на второй день переговоров в Компьене французская делегация продолжала препирательства и проволочки. Одна из причин задержек - Хюнтцигер настаивал, чтобы Вейган не просто уполномочил его подписать условия перемирия: никто во Франции не хотел брать на себя такую ответственность, а приказал это сделать. В конце концов в 6.30 вечера Кейтель предъявил ультиматум: французы должны в течение часа принять или отклонить немецкие условия перемирия. Французское правительство капитулировало. В 6 часов 50 минут вечера 22 июня 1940 года Хюнтцигер и Кейтель подписали соглашение о перемирии [10].
Я слушал, как проходил последний акт подписания перемирия, поскольку все было записано на пленку с помощью скрытых микрофонов. Перед тем как поставить свою подпись, французский генерал дрожащим голосом сказал, что хочет сделать заявление от себя лично. Мне удалось записать это по-французски. Он говорил:
"Я заявляю, что французское правительство приказало мне подписать эти условия перемирия... Вынужденная силой оружия прекратить борьбу, которую мы вели на стороне союзников, Франция сознает тяжесть навязанных ей условий. На будущих мирных переговорах Франция вправе ожидать, что в Германии возобладают настроения, которые позволят двум великим державам жить и трудиться в мире и добрососедстве".
Тем мирным переговорам, о которых говорил французский генерал, не было суждено состояться, но настроения, которые должны были возобладать в нацистском третьем рейхе, если бы они состоялись, начали выявляться по мере того, как оккупация становилась все более жесткой, а давление на раболепный режим Петена все более сильным. Франции было предначертано превратиться в германского вассала, с чем Петен, Вейган и Лаваль, очевидно, были согласны.
Пошел мелкий дождь, когда участники переговоров покидали вагон. На дороге сквозь лес можно было видеть бесконечную цепочку усталых, едва переставлявших ноги беженцев, которые возвращались домой на велосипедах, на телегах, а немногие счастливчики - на старых грузовиках. Я вышел из тени деревьев и направился к поляне. Группа немецких саперов, громко крича, уже начала передвигать старый вагон, в котором велись переговоры.
— Куда? - поинтересовался я.
— В Берлин, - последовал ответ [11].
Франко-итальянское перемирие было подписано в Риме двумя днями позднее. Согласно перемирию, Муссолини мог оккупировать только ту территорию, которую захватили его войска, то есть всего несколько сот ярдов французской земли. Франции была также навязана 50-мильная демилитаризованная зона как перед границей с Италией, так и в Тунисе. Перемирие было подписано в 7.35 вечера 24 июня. Спустя шесть часов пушки во Франции смолкли.
Та самая Франция, которая в минувшей войне выдержала четыре года борьбы, на сей раз была выведена из войны всего за шесть недель. Немецкие войска завоевали территорию большей части Европы от мыса Нордкап за Полярным кругом до Бордо, от берегов Ла-Манша до реки Буг в Восточной Польше. Адольф Гитлер достиг вершины славы. Бывший австрийский бродяга, объединивший немцев в национальное государство, прошел путь от ефрейтора времен первой мировой войны до величайшего германского завоевателя. Теперь установить германскую гегемонию в Европе мешал ему лишь неукротимый англичанин Уинстон Черчилль и возглавляемый им народ, полный решимости и отвергающий возможность поражения, в то время как Англия стояла на грани поражения; народ, оставшийся в одиночестве, фактически безоружный, осажденный в своем островном доме самой мощной военной машиной, какую когда-либо видел мир.

Гитлер ведет игру с целью заключить мир
Спустя десять дней после начала немецкого наступления на Западе, в тот самый вечер, когда немецкие танки вышли к Абвилю, генерал Йодль, описав в своем дневнике, как фюрер был "вне себя от радости", добавил, что он "работает над мирным договором" и что "Англия может получить сепаратный мир в любое время после возвращения германских колоний". Это было 20 мая. Затем в течение нескольких недель Гитлер, по-видимому, не сомневался, что после выхода Франции из войны Англия будет стремиться к заключению мира. Выдвигаемые им условия, с точки зрения немцев, представлялись исключительно щедрыми, учитывая, что Англия потерпела поражение в Норвегии и во Франции. 24 мая фюрер детально изложил их генералу фон Рундштедту, выразив при этом свое восхищение Британской империей и подчеркнув необходимость ее существования. От Лондона он требовал одного - свободы рук в континентальной Европе.
Он был настолько уверен, что англичане согласятся с его предложением, что после падения Франции даже не намечал никаких планов относительно продолжения войны против Англии, а его хваленый генеральный штаб, который, считалось, с прусской тщательностью разработал все возможные в будущем варианты, не надоедал ему со своими планами. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер не делает никаких записей по этому вопросу в своем объемистом дневнике. Он больше обеспокоен русской угрозой на Балканах и на Балтике, чем поведением англичан.
В самом деле, разве будет Великобритания сражаться в одиночестве, оказавшись в столь безнадежном положении? Особенно сейчас, когда она может заключить мир, сохранив, в отличие от Франции, Польши и других потерпевших поражение стран, свою целостность и свободу? Этот вопрос задавали повсюду, но не на Даунинг-стрит, где, как позднее признавался Черчилль, он никогда даже не обсуждался, ибо ответ напрашивался сам собой. Однако немецкий диктатор этого не знал и, когда Черчилль публично заявил, что Англия не сдастся, он, вероятно, этому не поверил. Не поверил, даже когда 4 июня, по завершении дюнкеркской эпопеи, Черчилль выступил со своей знаменитой речью о продолжении борьбы на холмах и побережье; не поверил, даже когда 18 июня, после того как Петен запросил перемирия, Черчилль снова заявил в палате общин о "непоколебимой решимости продолжать войну", а в заключение другого, не менее красноречивого и запоминающегося выступления сказал:
"Давайте напряжем все свои усилия, чтобы каждый выполнил свой долг, и будем помнить, что если Британская империя и ее Содружество просуществуют тысячу лет, то люди скажут: "Это был их звездный час".
Это могли быть просто высокопарные слова талантливого оратора - так, должно быть, думал и Гитлер, будучи сам блестящим оратором. Его уверенность, вероятно, подкреплялась итогами зондажа в столицах нейтральных государств и призывами покончить с войной, исходившими оттуда. 28 июня Гитлер получил от папы римского конфиденциальное послание - аналогичные обращения были адресованы Муссолини и Черчиллю, - в котором глава Ватикана предлагал свое посредничество в интересах "установления справедливого и почетного мира". В своем обращении папа подчеркивал, что, прежде чем предпринимать такой шаг, он желал бы удостовериться, как будет воспринято его предложение заинтересованными сторонами. Король Швеции также проявлял активность, предлагая свои услуги в деле заключения мира между Лондоном и Берлином.
В Соединенных Штатах германское посольство во главе с Гансом Томсеном, поверенным в делах, расходовало каждый доллар, на который могло наложить лапу, на поддержку изоляционистов, высказывавшихся против вступления Америки в войну, тем самым подталкивая Англию к отказу от ее продолжения. Захваченные документы германского министерства иностранных дел изобилуют донесениями Томсена, который докладывал в Берлин об усилиях посольства склонить американское общественное мнение в пользу Гитлера. Этим летом в США проходили партийные съезды, и Томсен всеми силами стремился оказать влияние на внешнеполитические программы партий, особенно республиканской.
Например, 12 июня под грифом "совершенно секретно, срочно" он сообщил в Берлин, что "хорошо известный конгрессмен-республиканец", тесно сотрудничающий с германским посольством, предложил за 3 тысячи долларов пригласить пятьдесят конгрессменов-республиканцев, поддерживающих программу изоляционистов, на съезд республиканцев, "с тем чтобы они могли воздействовать на остальных делегатов в поддержку изоляционистской внешней политики". Тот же "тесно сотрудничающий" конгрессмен, докладывал в Берлин Томсен, просит 30 тысяч долларов, чтобы оплатить рекламу в американских газетах на всю полосу под заголовком "Держать Америку вне войны!" [12] На следующий день Томсен писал в Берлин о новом проекте, который он обсуждает с неким американским литератором; в данном случае вопрос сводился к тому, чтобы пять хорошо известных американских писателей написали книги, от которых он ждет "больших результатов". На осуществление этого проекта ему потребуется 20 тысяч долларов - сумма, которую одобрил Риббентроп через несколько дней [13].
Одним из первых публичных высказываний Гитлера о его надеждах на мир с Англией явилось его интервью с Карлом фон Ви-гандом, корреспондентом газетного магната Херста, которое было опубликовано в нью-йоркском "Джорнэл Американ" 14 июня. Спустя две недели Томсен информировал германское министерство иностранных дел о том, что отпечатал дополнительно 100 тысяч экземпляров этого интервью и что ему удалось, кроме того, через надежного агента убедить изоляциониста, члена палаты представителей Торкелсона (республиканец от штата Монтана), включить интервью фюрера в "Конгрешнл рекорд" ("Протоколы Конгресса") от 22 июня. Это еще раз гарантирует его самое широкое распространение.
Нацистское посольство в Вашингтоне хваталось за любую соломинку. Однажды летом пресс-атташе посольства пытался протолкнуть идею, которая, по его словам, была предложена неким Фултоном Люисом, радиокомментатором, которого атташе характеризовал как искреннего поклонника Германии и фюрера и исключительно уважаемого американского журналиста.
"Фюреру нужно будет обратиться к Рузвельту с телеграммой... приблизительно следующего содержания: "Вы, господин Рузвельт, неоднократно взывали ко мне, и я всегда выражал желание избежать кровопролитных войн. Я не объявлял войну Англии; наоборот, я всегда подчеркивал, что не желаю уничтожения Британской империи. Мои неоднократные просьбы к Черчиллю проявить здравомыслие и согласиться на заключение почетного мира упорно им отвергались. Я вполне осознаю, что Англия жестоко пострадает, когда я отдам приказ начать тотальную войну против Британских островов. Поэтому я прошу Вас обратиться от своего имени к Черчиллю и убедить его отказаться от бессмысленного упрямства". Люис добавил, что Рузвельт, конечно, даст грубый и язвительный ответ, но это не играет роли. Такое обращение произвело бы глубокое впечатление как на Северную Америку, так и на Южную Америку..."
Адольф Гитлер не принял рекомендации Люиса, однако министерство иностранных дел в Берлине телеграфом запросило свое посольство, насколько авторитетен упомянутый радиокомментатор в Америке. Томсен ответил, что Люис "пользовался успехом в последнее время... но по сравнению с ведущими американскими комментаторами никакого политического веса не имеет" [14].
Черчилль был несколько обеспокоен, судя по его мемуарам, усилиями определенных кругов через Швецию, Соединенные Штаты и Ватикан прозондировать возможность заключения мира с Англией и, убедившись, что Гитлер пытается максимально использовать такие настроения, принял решительные контрмеры. Узнав о попытках немецкого поверенного в делах в Вашингтоне Томсена начать переговоры с английским послом, Черчилль по телеграфу предупредил, чтобы "лорд Лотиан ни под каким видом не отвечал на послание немецкого поверенного в делах".
Королю Швеции, который настойчиво требовал, чтобы Великобритания пошла на мирное урегулирование, непреклонный премьер-министр подготовил твердый ответ:
"...Прежде чем любое подобное требование или предложение будет рассмотрено, необходимо, чтобы Германия не на словах, а на деле дала надежные гарантии восстановления свободной и независимой Чехословакии, Польши, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии и прежде всего Франции..." [15]
В этом заключалась позиция Черчилля, и, вероятно, никто в Лондоне не собирался ставить такую позицию под угрозу путем заключения мира, гарантирующего сохранение Англии, но оставляющего народы стран, порабощенных Гитлером, на положении рабов. Но этого не понимали в Берлине, где, помнится, в те летние дни, особенно на Вильгельмштрассе и Бендлерштрассе, были уверены, что с войной, в сущности, покончено.
Вторую половину июня и первые дни июля Гитлер все еще надеялся получить из Лондона известие о готовности английского правительства сдаться и заключить мир. 1 июля он говорил новому итальянскому послу Дино Альфиери [16], что "не может даже представить, чтобы кто-либо в Англии всерьез верил в победу". И верховное командование ничего не предпринимало для продолжения войны против Англии.
Но на следующий день после разговора с итальянским послом ОКБ наконец издало первую директиву по этому вопросу. Это был скорее нерешительный приказ.
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами решил:
1. При наличии определенных предпосылок, важнейшей из которых является завоевание превосходства в воздухе, может встать вопрос о высадке в Англии. Ввиду этого дата пока не назначается. Приготовления к проведению операции начать как можно ранее...
Прохладное отношение Гитлера к идее вторжения на Британские острова и его уверенность, что такая операция в конце концов окажется ненужной, нашли отражение в заключительной фразе директивы:
...Во всех приготовлениях учитывать, что план высадки в Англии отнюдь еще не является твердым и что речь идет лишь о подготовке возможной операции.
Когда Чиано встретился с фюрером 7 июля в Берлине, у него сложилось впечатление, судя по записям в его дневнике, что нацистский главарь в растерянности и не может пока что принять решение.
"Он, по-видимому, склонен продолжать борьбу и обрушить бурю гнева и стали на головы англичан. Однако к окончательному решению он еще не пришел и по этой причине откладывает свою речь, в которой, как он выразился, должно быть взвешенным каждое слово".
11 июля Гитлер собрал своих военачальников в Оберзальцберге, чтобы узнать их мнение по этому вопросу. Адмирал Редер, флоту которого пришлось бы перебрасывать армию вторжения через Ла-Манш, имел в этот день продолжительный разговор с фюрером. Ни тот, ни другой не проявили особого желания тщательно рассмотреть возникшую проблему, по существу, основную часть времени они посвятили обсуждению вопросов, связанных с развертыванием военно-морских баз в Тронхейме и Нарвике (Норвегия).
Верховный главнокомандующий, судя по конфиденциальному докладу адмирала о прошедшей встрече, находился в подавленном настроении. Он поинтересовался у адмирала, произведет ли эффект намеченное выступление в рейхстаге. Адмирал ответил, что речь произведет эффект, если ей будет предшествовать "концентрированный" налет на Англию. Напомнив своему шефу, что английские военно-воздушные силы наносят ощутимый урон немецким военно-морским базам в Вильгельмсхафене, Гамбурге и Киле, адмирал высказал мнение, что люфтваффе следовало бы немедленно активизировать свои действия против англичан. Что касается вторжения на Британские острова, то к этим планам командующий военно-морскими силами отнесся довольно сдержанно. Он настоятельно советовал, чтобы оно было предпринято "только как последнее средство вынудить Англию пойти на заключение мира".
"Он (Редер) убежден, что Англию можно принудить запросить мира, перерезав ее артерии снабжения посредством беспощадной войны подводного флота, воздушных налетов на конвои и сильных воздушных налетов на ее главные центры...
Поэтому командующий военно-морскими силами (Редер) не может выступать в поддержку идеи вторжения в Англию, как в случае с Норвегией".
Далее адмирал принялся подробно и долго объяснять трудности, связанные с таким вторжением, которые, вероятно, несколько охладили Гитлера. Охладили, но и убедили. Ибо Редер отметил, что "фюрер также рассматривает вторжение как последнее средство".
Спустя два дня после разговора с адмиралом, 13 июля, в Бергхоф на совещание с верховным главнокомандующим прибыли генералы. Они нашли фюрера все еще озадаченным поведением англичан. "Фюрера, - записал в тот вечер в своем дневнике Гальдер, - больше всего занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира". Но теперь для него стала ясна одна из причин. Гальдер это отметил:
"Он, как и мы, видит причину этого вопроса в том, что Англия еще надеется на Россию. Поэтому он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. Причина: если мы разгромим Англию, вся Британская империя распадется. Но Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др."
В тот же день Гитлер в письме Муссолини с благодарностью отклонял предложение дуче использовать итальянские войска и самолеты для вторжения в Англию. Из этого письма очевидно, что фюрер наконец начинал приходить к определенным выводам. Странные англичане просто не желали прислушиваться к голосу разума.
"Я столько раз обращался к Англии с предложением заключить соглашение, даже сотрудничество, и в ответ на это со мной обращались так бесчестно, - писал он, - что теперь я убежден, что любой новый призыв к разуму будет так же отвергнут, ибо в этой стране в настоящее время правит не разум..."
Тремя днями позднее, 16 июля, нацистский правитель наконец принял решение. Он издал "Директиву № 16 о подготовке операции по высадке войск в Англии".

Ставка фюрера,
16 июля 1940 года
Совершенно секретно

Поскольку Англия, несмотря на свое бесперспективное военное положение, все еще не проявляет никаких признаков готовности к взаимопониманию, я решил подготовить и, если нужно, осуществить десантную операцию против Англии. Цель этой операции - устранить английскую метрополию как базу для продолжения войны против Германии и, если это потребуется, полностью захватить ее.
Операция получила кодовое название "Морской лев". Приготовления планировалось закончить к середине августа.
"...Если нужно, осуществить десантную операцию..." Несмотря на то что интуиция подсказывала, что такая необходимость возникнет, он, как явствует из директивы, не был в этом уверен. Это "если" все еще оставалось большим знаком вопроса, когда Адольф Гитлер вечером 19 июля поднимался на трибуну в рейхстаге, чтобы сделать свое последнее предложение Англии заключить мир. Это было последнее продолжительное выступление фюрера в рейхстаге и последнее выступление, услышанное автором этих строк. В тот же вечер я записал свои впечатления об этом выступлении:
"Гитлер, которого мы видели сегодня вечером в рейхстаге, предстал завоевателем и, сознавая это, тем не менее настолько искусно играл, настолько владел умами немцев, что непоколебимая уверенность завоевателя великолепно сочеталась с почтительным смирением - это всегда хорошо воспринимается широкими массами, когда они знают, что наверху настоящий человек. Его голос звучал сегодня гораздо тише; вопреки обыкновению, он редко повышал голос на трибуне и ни разу не перешел на истерический крик, какой мне не раз приходилось слышать с этой трибуны".
Разумеется, его длинная речь изобиловала фальсификациями истории и щедрыми вкраплениями оскорблений в адрес Черчилля. Но по тону она была умеренной, учитывая исключительно благоприятные для Германии обстоятельства, умело выстроенной, что позволяло ему рассчитывать на поддержку не только своего народа, но и нейтралов и подбросить широким слоям англичан пищу для раздумий.
"Из Британии, - сказал он, - я слышу сегодня только один крик - не народа, а политиканов - о том, что война должна продолжаться. Я не знаю, правильно ли представляют себе эти политиканы, во что выльется продолжение борьбы. Верно, они заявляют, что будут продолжать войну, а если Великобритания погибнет, то будут продолжать войну из Канады. Я не могу поверить, что под этим они подразумевают то обстоятельство, будто английскому народу придется перебраться в Канаду. Очевидно, в Канаду поедут те джентльмены, которые заинтересованы в продолжении войны. Боюсь, народу придется остаться в Британии и... увидеть войну другими глазами, нежели это представляется их так называемым лидерам в Канаде.
Поверьте мне, господа, я питаю глубокое отвращение к подобного рода бессовестным политиканам, которые обрекают на гибель целые народы. У меня вызывает почти физическую боль одна только мысль, что волею судеб я оказался тем избранным лицом, которому придется наносить последний удар по структуре, уже зашатавшейся в результате действий этих людей... Мистер Черчилль... будет к тому времени в Канаде, куда несомненно уже отосланы деньги и дети тех, кто принципиально заинтересован в продолжении войны. Однако миллионы простых людей ждут великие страдания. Мистеру Черчиллю, пожалуй, следовало бы прислушаться к моим словам, когда я предсказываю, что великая империя распадется, - империя, разрушение которой или даже причинение ущерба которой никогда не входило в мои намерения..."
Сделав, таким образом, выпад против упрямого премьер-министра и предприняв попытку оторвать английский народ от него, Гитлер подошел к самой сути своей большой речи:
"В этот час я считаю долгом перед собственной совестью еще раз обратиться к разуму и здравому смыслу как Великобритании, так и других стран. Я считаю, что мое положение позволяет мне обратиться с таким призывом, ибо я не побежденный, выпрашивающий милости, а победитель, говорящий с позиций здравого смысла.
Я не вижу причины, почему эта война должна продолжаться" [17].
И все. В детали он не вдавался, не внес никаких конкретных предложений относительно условий для заключения мира, относительно того, что же будет в случае заключения мира с сотнями миллионов людей, находящихся в настоящее время под нацистским ярмом в захваченных немцами странах. Но в тот вечер в рейхстаге нашлось бы очень немного людей, если бы вообще нашлось, которые считали, что на этой стадии нужно что-то детализировать. Я общался с довольно многими высокопоставленными лицами и офицерами при закрытии заседания, и ни один из них не сомневался, что англичане примут великодушное, по их убеждению, предложение фюрера. Но заблуждение их длилось недолго.
С заседания я поехал прямо на радиостанцию, чтобы передать для Соединенных Штатов радиорепортаж о речи фюрера. Едва я прибыл на студию, как тут же поймал передачу Би-би-си на немецком языке из Лондона. Би-би-си уже передавала английский ответ Гитлеру, хотя после выступления фюрера прошло не более часа. Ответом англичан было решительное "Нет!" [18].
Младшие офицеры из верховного командования и чиновники из различных министерств сидели в комнате и с восторженным вниманием слушали радио. Постепенно их лица вытянулись. Они отказывались верить своим ушам. "Вы что-нибудь понимаете?" - кричал мне один из них. Казалось, он оцепенел. "Вы в состоянии понять этих английских дураков? - продолжал он кричать. - Теперь отклонить мир? Да они просто с ума сошли!"
В тот же вечер Чиано [19] стал свидетелем реакции на безумие англичан на более высоком уровне, чем я. "Поздно вечером, - отмечал он в своем дневнике, - когда стали поступать первые спокойные отклики англичан на речь фюрера, у немцев возникло чувство трудно скрываемого разочарования". Согласно утверждению Чиано, воздействие речи на Муссолини оказалось совершенно противоположным.
"Он... характеризует ее как "слишком коварную". Он опасается, что англичане могут усмотреть в ней предлог для начала переговоров. Это совершенно не устраивает Муссолини, потому что сейчас, как никогда раньше, ему хочется вести войну".
Дуче, как позднее заметил Черчилль, "не стоило беспокоиться по этому поводу. Он сполна получит войну, о которой мечтал".
"Маневр, рассчитанный на то, чтобы сплотить немецкий народ на борьбу против Англии, - так расценил я речь фюрера в тот вечер в своем дневнике. - Речь Гитлера - настоящий шедевр, ибо теперь немцы будут говорить: "Гитлер предлагает англичанам мир, причем без всяких условий. Он говорит, что не видит причин для продолжения войны. Если она будет продолжаться, то лишь по вине англичан".
И не крылась ли главная причина в том, что за трое суток до своего выступления с мирными предложениями в рейхстаге он издал Директиву № 16 о подготовке операции по высадке войск на Британские острова? 1 июля он доверительно признался в этом двум итальянцам - Альфиери и Чиано:
"...Всегда считалось хорошей тактикой переложить ответственность за будущий ход событий в глазах мировой общественности и общественности Германии на противника. Это укрепляет наш собственный моральный дух и подрывает моральное состояние противника. Такая операция, какую планирует Германия, будет кровопролитной... Поэтому нужно убедить общественное мнение, что было предпринято все, чтобы избежать этого ужаса..."
В своей речи от 6 октября [20] он тоже руководствовался мыслью переложить всю ответственность за последующий ход развития событий на противника. Поэтому он выиграл войну еще до того, как начал ее. И опять он намеревался по психологическим соображениям подкрепить моральный дух, так сказать, ради действий, которые будут предприняты.
А 8 июля, то есть через неделю, Гитлер доверительно пояснял Чиано, что он инсценирует еще одну демонстрацию, с тем чтобы в случае продолжения войны (по его мнению, это единственная реальная возможность) произвести нужный психологический эффект на англичан... Может, посредством ловко состряпанного обращения к английскому народу еще больше удастся изолировать английское правительство.
Но это оказалось невозможным. Речь фюрера от 19 июля произвела впечатление на немецкий народ, но не на английский. 22 июля лорд Галифакс в выступлении по радио официально отклонил мирные предложения Гитлера. Хотя это и не явилось неожиданностью для Вильгельмштрассе, тем не менее многих это встревожило, и в тот день я встречал там немало сердитых лиц. "Лорд Галифакс, - говорил один официальный представитель правительства, - отклонил мир, предложенный фюрером. Джентльмены, будет война!"
Легче сказать, чем сделать. В действительности ни Гитлер, ни верховное командование, ни высшие штабы сухопутных войск, ВМС и ВВС никогда всерьез не рассматривали вопрос о том, как вести и выиграть войну против Великобритании. А теперь, в середине лета 1940 года, они не знали, что делать с блестящей победой: у них не было никаких планов и почти никакого желания воспользоваться величайшими военными победами, достигнутыми собственным народом-солдатом.
В этом заключается один из парадоксов третьего рейха. В тот самый момент, когда Гитлер находился в зените военной славы и основная часть Европы лежала поверженной у его ног, а его победоносные армии, растянувшиеся от Пиренеев до Полярного круга, от Атлантики до берегов Вислы, отдыхали, готовясь к дальнейшим действиям, он не имел четкого представления, что делать дальше, как довести войну до победного завершения. Не имели об этом представления и его генералы, двенадцать из которых получили из его рук маршальские жезлы.
Конечно, на то была причина, хотя и неясная нам в то время. Несмотря на их хваленые военные таланты, у немцев не было какой-либо грандиозной стратегической концепции. Их кругозор был ограничен - всегда был ограничен! - войной на суше против соседних государств Европейского континента. Гитлер боялся моря [21], и его крупнейшие полководцы совершенно не были знакомы с военными концепциями, связанными с использованием морей или океанов. Все они были сухопутчиками, а не моряками, и мыслили соответствующим образом. И хотя их армии за неделю сумели бы разгромить довольно-таки слабые английские сухопутные войска, если бы дело дошло до схватки один на один, даже Ла-Манш - такая отделявшая их друг от друга неширокая водная преграда, что можно было разглядеть противоположный берег, - в их воображении становился непреодолимым препятствием.
Существовала, конечно, и другая альтернатива. Немцы могли поставить Англию на колени, нанеся ей мощные удары через Средиземное море при поддержке своего итальянского союзника, захватив Гибралтар у западной горловины Средиземного моря, а затем про-вйгаясь на восток через Египет и далее через Суэцкий канал в Иран, перерезав тем самым одну из жизненно важных артерий снабжения метрополии. Но для этого необходимо было осуществлять крупные морские операции на огромном удалении от баз в Германии, а в 1940 году все это выходило за рамки немецкого стратегического мышления.
Таким образом, достигнув поразительного успеха, Гитлер и его военачальники заколебались. Они не продумали ни следующего шага, ни способа его осуществления. Этот промах впоследствии сыграет роковую роль в войне, в недолгом существовании третьего рейха и головокружительной карьере Адольфа Гитлера. На смену столь ярким победам пришли неудачи. Однако это, разумеется, невозможно было предвидеть, когда в конце лета осажденная, оставшаяся в одиночестве Англия готовилась отразить имевшимися у нее небольшими силами удар немецких войск.

Операция "Морской Лев": Сорванное Вторжение В Англию
"Окончательная победа Германии над Англией теперь только вопрос времени, - писал 30 июня 1940 года начальник штаба оперативного руководства вермахта генерал Йодль. - Вражеские наступательные операции в крупных масштабах более невозможны". Любимый стратег Гитлера пребывал в самодовольном настроении.
За неделю до этого капитулировала Франция, оставив в одиночестве, очевидно, беспомощную Англию. 15 июня Гитлер проинформировал генералов, что собирается провести частичную демобилизацию - из 160 дивизий оставить только 120. "Предпосылкой для такого приказа, - писал в этот день в своем дневнике Гальдер, - является мнение, что в связи с уже очевидным окончательным разгромом противника сухопутные войска выполнили свою задачу и что мы можем на территории противника спокойно провести эту перестройку, которая явится основой для дальнейшей организации в мирное время. На ВВС и ВМС ложится задача - вести войну с Англией одним".
По правде говоря, армия не проявляла особого интереса к этому вопросу. Да и самого фюрера эта проблема не очень волновала. 17 июня полковник Вальтер Варлимонт, заместитель Йодля, информировал руководство военно-морских сил, что "относительно высадки в Великобритании фюрер... до сих пор не высказал такого намерения... Поэтому даже в настоящее время ОКБ не осуществляет никаких подготовительных мер". Четыре дня спустя, 21 июня, в тот самый момент, когда Гитлер входил в салон-вагон в Компьене, чтобы унизить французов, военно-морские силы были проинформированы, что генеральный штаб сухопутных войск не занимается вопросами вторжения в Англию, так как считает его осуществление невозможным.
Ни один из талантливых руководителей любого из трех видов немецких вооруженных сил не знал, как следует организовать вторжение на Британские острова, хотя, естественно, флот первым начал обдумывать эту проблему. Еще 15 ноября 1939 года, когда Гитлер тщетно торопил своих генералов предпринять наступление на Западе, адмирал Редер дал указание штабу военно-морских сил изучить "возможность вторжения в Англию при определенных условиях, вызванных дальнейшим ходом войны". Впервые в истории немецкий военный штаб получил распоряжение рассмотреть такую акцию. Похоже, Редер предпринял этот шаг главным образом для того, чтобы упредить любое неожиданное помрачение ума своего непредсказуемого лидера. Нет никаких данных, указывающих на то, что Гитлера информировали об этом. Все его помыслы были направлены в это время на захват аэродромов и военно-морских баз в Голландии, Бельгии и во Франции для усиления блокады Британских островов.
К декабрю 1939 года командование сухопутных войск и люфтваффе стали высказывать свои соображения относительно вторжения в Англию. Три вида вооруженных сил обменивались довольно расплывчатыми предложениями и, разумеется, недалеко продвинулись в этом вопросе. В январе 1940 года военно-морские и военно-воздушные силы отвергли армейский план как нереалистичный. Моряки утверждали, что этот план совершенно не учитывал мощь британского военно-морского флота, а люфтваффе считали, что он недооценивал возможности английских королевских военно-воздушных сил. В заключении докладной главного штаба люфтваффе, адресованной главному командованию сухопутных войск, говорилось: "Комбинированная операция с высадкой в Англии в качестве ее цели должна быть отклонена". Позднее, как мы убедимся, Геринг и его помощники заняли совершенно противоположную позицию.
Первое упоминание в немецких архивах о том, что Гитлер считался с возможностью вторжения в Англию, относится к 21 мая (второй день после того, как танковые части вермахта вышли к морю в районе Абвиля). Редер в частном порядке обсуждал с фюрером "возможность высадки в Англии на более поздней стадии". Источником такой информации является сам командующий флотом, которому не перепало славы от выдающихся побед армии и военно-воздушных сил на Западе и который, бесспорно, искал пути и средства, чтобы вывести свой вид вооруженных сил на передний план. Однако все помыслы Гитлера были заняты сражением на севере и на Сомме, поэтому он не беспокоил своих генералов вопросами, выходившими непосредственно за рамки этих задач.
Офицеры военно-морских сил, не обремененные заботами, тем не менее продолжали изучать проблему вторжения, и к 27 мая контр-адмирал Курт Фрике, начальник оперативного отдела главного штаба ВМС, вынес на суд начальства новый план под заглавием "Исследование Англии". Была начата также предварительная работа по сбору соответствующих судов и созданию десантно-высадочных средств, которых у германского военно-морского флота совершенно не было. В этой связи доктор Готфрид Федер, кудесник от экономики, который помогал Гитлеру составить партийную программу в дни Мюнхена, а ныне являлся статс-секретарем в министерстве экономики, где быстро расправлялись с его сумасшедшими идеями, разработал планы подготовки десантно-высадочных средств, назвав их "военными крокодилами".
Это была своеобразная самоходная баржа, изготовленная из бетона. Она могла нести на себе роту из 200 человек с полной боевой выкладкой, несколько танков или артиллерийских орудий, выкатываться на берег и обеспечивать прикрытие десантируемых солдат и боевых машин. Эта идея была всерьез воспринята командованием военно-морских сил и даже Гальдером, который упоминает о ней в своем дневнике, и обстоятельно обсуждалась Гитлером и Редером 20 июня. Но в итоге ничего из этого не вышло.
Июнь близился к концу, а толкового плана вторжения на Британские острова адмиралы так и не представили. После появления в Компьенском лесу 21 июня Гитлер в сопровождении нескольких закадычных друзей отправился осматривать Париж [22], затем поля сражений, но не этой, а первой мировой войны, когда он служил связным. Его сопровождал Макс Аманн, старший унтер-офицер в те далекие годы, а ныне нацистский издатель-миллионер. Будущий ход войны, особенно продолжение сражения против Англии, казалось, сейчас интересовал его меньше всего, или он просто считал, что этот несущественный вопрос фактически решен, поскольку англичане теперь образумятся и согласятся на мирное урегулирование.
В свою новую ставку в Танненберге, западнее Фройденштадта в Шварцвальде, Гитлер не возвращался до 29 июня. На следующий день по возвращении, спустившись с облаков на землю, он задумался над представленным Йодлем докладом относительно планов дальнейшего ведения войны. Доклад был озаглавлен так: "Продолжение войны против Англии". Хотя в фанатической вере в гений фюрера Йодль в ОКВ уступал лишь Кейтелю, тем не менее он проявлял осторожность при решении стратегических вопросов. Однако теперь он разделял общее мнение, царившее в штабе верховного главнокомандующего, что война практически выиграна и почти завершена. Если Англия не поняла этого, то придется опять применить силу, чтобы напомнить ей об этом. Осуществить осаду Англии в докладной предлагалось в три этапа: интенсификация воздушной и морской войны против английского судоходства, складов, заводов и английской военной авиации; "терроризирующие" налеты на густо населенные центры; высадка войск в целях оккупации Англии.
Йодль признавал, что "борьбе против английских военно-воздушных сил должно быть придано первостепенное значение". Однако в целом, по его мнению, этот, как и другие аспекты удара, могут быть осуществлены без особых затруднений.
Наряду с пропагандистскими усилиями и периодическими терроризирующими налетами, квалифицируемыми как возмездие, резкое ухудшение продовольственной базы парализует и в конечном счете подорвет волю народа к сопротивлению и тем самым вынудит правительство к капитуляции [23].
Что касается высадки войск на острова, то это можно детально рассматривать только после обеспечения господства в воздухе. Поэтому высадка войск не должна преследовать военное завоевание Англии; эту задачу необходимо возложить на военно-воздушные силы и флот. Целью высадки десанта скорее является нанесение смертельного удара по Англии, экономически уже парализованной и более не способной сражаться в воздухе, если необходимость в этом еще сохранится.
Однако, по мнению Йодля, это может и не оказаться необходимым.
Поскольку Англия уже не может надеяться на победу, а может сражаться только ради сохранения своих владений и своего престижа, она вынуждена будет проявить склонность, судя по прогнозам, к заключению мира, когда поймет, что все это пока еще она может получить по относительно низкой цене.
Это был тот же ход рассуждений, что и у Гитлера, и фюрер немедленно приступил к подготовке своей мирной речи в рейхстаге. А между тем, как мы уже убедились, 2 июля он отдал приказ о предварительном планировании высадки в Англии и 16 июля, когда из Лондона не последовало "здравой" оценки ситуации, издал Директиву № 16 о подготовке операции "Морской лев". Наконец, после колебаний, длившихся более шести недель, было решено, "если возникнет необходимость", осуществить вторжение на Британские острова. Гитлер и его генералы, хоть и с запозданием, начали осознавать, что это крупная и довольно рискованная военная операция, ибо успех ее будет зависеть от того, удастся ли люфтваффе и военно-морскому флоту расчистить путь на остров для пехоты вопреки противодействию куда более мощного британского военно-морского флота и далеко не слабого королевского военно-воздушного флота.
Являлся ли "Морской лев" серьезно задуманным планом? И были ли серьезными намерения осуществить его?
На этот счет до сих пор высказываются сомнения, и такие взгляды подтвердили после войны многие немецкие генералы. Рундштедт, на которого возлагалось руководство войсками вторжения, рассказал союзным следственным органам в 1945 году:
"Предложение осуществить вторжение в Англию было абсурдно, так как для этого не имелось необходимого числа судов... На все это мы смотрели как на некую игру, ибо было ясно, что никакое вторжение
неосуществимо, поскольку наш военно-морской флот не был в состоянии гарантировать безопасное пересечение Ла-Манша десантными : судами или доставку на острова подкреплений. Да и немецкая авиация не могла взять на себя эти функции, если бы это не удалось флоту... Я всегда скептически относился ко всей этой затее... У меня было такое чувство, что фюрер никогда всерьез не намеревался осуществлять план вторжения. У него никогда не хватило бы для этого мужества... Он определенно надеялся на то, что англичане согласятся на мирное урегулирование..."
Блюментрит, начальник оперативного отдела в штабе Рундштедта, высказал после войны аналогичную точку зрения Лидделу Гарту, утверждая, что между собой они говорили об этом (операция "Морской лев") как о блефе.'
Я сам в середине августа в течение нескольких дней выискивал на берегу Ла-Манша, на участке от Антверпена до Булони, следы присутствия армии вторжения. 15 августа возле Кале и у мыса Гри-Не мы увидели, как армады немецких бомбардировщиков в сопровождении истребителей направились через Ла-Манш в сторону Англии, - позднее выяснилось, что это был первый массированный налет на Англию. И хотя было очевидно, что люфтваффе обрушатся всей своей мощью, отсутствие судов и особенно десантно-высадочных средств в портах, каналах и на реках укрепило меня во мнении, что немцы блефовали. Насколько я мог убедиться, у них просто не было десантно-высадочных средств, чтобы преодолеть такую водную преграду, как Ла-Манш.
Конечно, один репортер способен увидеть очень немногое, но теперь мы знаем, что до 1 сентября немцы не начинали сбор судов вторжения. Что касается генералов, то те, кто знакомился с их показаниями на допросах или слушал их во время перекрестных допросов в ходе судебных процессов в Нюрнберге, научились относиться к их послевоенным свидетельским показаниям более чем скептически [24]. Человеческая память - инструмент несовершенный, и память немецких генералов не исключение из общего правила. К тому же они преследовали и свои личные цели, прежде всего стремились дискредитировать военное руководство Гитлера. Действительно, в их скучных и длинных мемуарах, в их показаниях на допросах, в их свидетельствах на судебных процессах красной нитью проходит мысль, что если бы они обладали свободой при принятии решений, то Гитлер никогда бы не привел третий рейх к поражению.
К несчастью для них, но к счастью для последующих поколений и истины, горы немецких секретных военных документов не оставляют сомнений, что план Гитлера осуществить в начале осени 1940 года вторжение в Англию был абсолютно невыполним и что, несмотря на колебания, нацистский диктатор отважился бы претворить в жизнь операцию "Морской лев", если бы имелись какие-либо шансы на успех. В конечном счете от осуществления этого плана пришлось отказаться не из-за отсутствия решимости или достаточных усилий, а из-за фортуны, которая впервые начала ему изменять.
17 июля, через день после издания Директивы № 16 об операции по высадке войск в Англии и за два дня до выступления фюрера в рейхстаге с "мирными" предложениями, главное командование сухопутных войск выделило войска для операции "Морской лев" и приказало 13 отобранным для этого дивизиям занять исходные позиции на побережье Ла-Манша в составе первой волны сил вторжения. В тот же день командование закончило детальную разработку плана высадки войск на южном побережье Англии.
Здесь, как и во Франции, главный удар должен был наносить фельдмаршал фон Рундштедт (этот титул он получил 19 июля) в качестве командующего группой армий "А". Шесть пехотных дивизий из 16-й армии генерала Эрнста Буша, погрузившись на суда в районе Па-де-Кале, должны были высадиться на английском побережье между Рамсгитом и Бексхиллом. Четырем дивизиям из 9-й армии генерала Адольфа Штраусса предстояло пересечь Ла-Манш из района Гавра и высадиться между Брайтоном и островом Уайт. Далее на западе трем дивизиям из 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау (из группы армий "Б" фельдмаршала фон Бока) предстояло отправиться из района Шербура и высадиться в заливе Лайм между Уэймаутом и Лайм Регис. Первую волну, таким образом, составляли 90 тысяч человек; к третьему дню верховное командование планировало доставить на английское побережье в общей сложности до 260 тысяч человек. Этому должны были содействовать воздушно-десантные части, выбрасываемые в заливе Лайм и в других районах. Бронетанковые силы в составе не менее шести танковых дивизий, усиленные тремя моторизованными дивизиями, последуют в составе второй волны десантируемых сил через несколько дней, чтобы иметь на островах в общей сложности 39 дивизий плюс две воздушно-десантные дивизии. Их задача сводилась к следующему. После овладения плацдармами на английском побережье дивизии из группы армий "А" будут продвигаться на юго-востоке к своей первой цели - рубежу Гравесенд, Саутгемптон. 6-я армия Рейхенау будет наступать на север на Бристоль, отрезав Девон и Корнуэлл. Вторая цель - захват рубежа от Малдона на восточном побережье до района севернее устья Темзы, заблокировав Уэльс. Ожидалось, что по выходе немецких войск к первому рубежу "развернутся тяжелые бои с крупными силами англичан", однако они будут быстро разгромлены, Лондон окружен и наступление в северном направлении возобновится. 17 июля Браухич говорил Редеру, что вся операция завершится в течение одного месяца и окажется относительно легкой.
Однако Редер и командование ВМС были настроены довольно скептически. Операция такого масштаба и на таком широком фронте - на протяжении свыше 200 миль от Рамсгита до залива Лайм - была для немецкого флота непосильна. Спустя два дня Редер так и информировал ОКБ; позднее (21 июня) он поднял этот вопрос, когда Гитлер вызвал его, Браухича и генерала Ганса Ешонека, начальника главного штаба люфтваффе, на совещание в Берлин. Фюрер по-прежнему имел весьма смутное представление о том, "что же происходит в Англии". Он с пониманием относился к трудностям военно-морского флота, но вместе с тем подчеркивал важность скорейшего завершения войны. Фюрер уверял, что для осуществления вторжения потребуется сорок дивизий и что главная операция должна быть завершена к 15 сентября [25]. В целом главный нацистский заправила пребывал в приподнятом настроении, несмотря на отказ Черчилля именно в тот самый момент пойти на заключение мирного соглашения.
"Положение Англии безнадежно, - сказал, по словам Гальдера, Гитлер. - Война выиграна нами. Перспективы на успех не могут претерпеть поворота к худшему".
Однако военно-морской флот, перед которым стояла задача огромной сложности - переброска целой армии через бурный Ла-Манш на глазах у намного превосходящего своей мощью британского флота и все еще активно действующей авиации, не был так уверен в исходе операции. 29 июля главный штаб ВМС представил подготовленный им меморандум, в котором высказывался против проведения операции в этом году и предлагал "рассмотреть ее в мае 1941 года или еще позднее".
Гитлер же настаивал на рассмотрении плана 31 июля 1940 года и вновь созвал своих военачальников - на этот раз в Оберзальцберге. Помимо Редера, Кейтеля, Йодля из ОКВ здесь присутствовали Браухич и Гальдер из ОКХ. "
Гросс-адмирал - так теперь звучало воинское звание Редера - говорил на совещании больше других, хотя будущее представлялось* ему мало обнадеживающим.
По его мнению, 15 сентября - самая ранняя дата для начала* операции "Морской лев" и то только в том случае, если не возникнут "непредвиденные обстоятельства, связанные с погодными условиями или с действиями противника". Когда Гитлер поинтересовался погодой, Редер в ответ прочитал на эту тему целую лекцию, нарисовав картину красочную, но не вселяющую оптимизма.
За исключением первых двух недель, докладывал гросс-адмирал, погода в октябре в Ла-Манше и в Северном море в целом плохая; в середине месяца наползают легкие туманы, которые к концу месяца сильно сгущаются. Но это лишь часть проблемы. "Операция, - заявил он, - может быть осуществлена только в том случае, если море спокойно". При сильной волне баржи потонут и даже крупные корабли окажутся бесполезны, поскольку не смогут разгружаться. По ходу своего доклада гросс-адмирал все более мрачнел, поскольку вопросы, которые он затрагивал, становились все сложнее и сложнее.
"Даже если первой партии десанта удастся пересечь Ла-Манш при благоприятных погодных условиях, - продолжал адмирал, - то нет никакой гарантии, что такие же благоприятные условия будут сопутствовать переброске второй и третьей партий десанта. ...Реальная действительность такова, что мы должны помнить: не может быть и речи о переброске в течение нескольких дней через Ла-Манш значительных подкреплений, пока не появится возможность использовать определенные гавани".
А это может поставить в крайне тяжелое положение армию, высаженную на побережье и оказавшуюся без снабжения и без подкреплений. Далее Редер затронул основные расхождения между армией и флотом. Армия хотела иметь широкий фронт от Дувра до залива Лайм. Однако военно-морской флот был просто не в состоянии выделить число кораблей, необходимое для такой операции в условиях ожидаемого сильного противодействия британского флота и военно-воздушных сил. Поэтому Редер убедительно настаивал на сокращении фронта от Па-де-Кале до Истборна. Решающий довод адмирал приберег к концу своего доклада.
"Принимая во внимание все вышеизложенное, - заявил он, - лучшим временем для операции был бы май 1941 года".
Но Гитлер не хотел ждать так долго. Он допускал, что погода от них не зависит. Однако и они должны учитывать все последствия упущенного времени. Немецкий военно-морской флот не станет к весне сильнее британского. Английская армия в настоящее время находится в жалком состоянии. Но дайте ей еще восемь - десять месяцев, и она будет насчитывать от 30 до 35 дивизий - значительная сила на ограниченном участке предполагаемого фронта вторжения. Поэтому его решение, судя по конфиденциальным записям, сделанным как Редером, так и Гальдером, сводилось к следующему:
"...Этот отвлекающий маневр (в Африке) следует продумать... Решающая победа может быть достигнута лишь воздействием на Англию. Поэтому необходимо попытаться подготовить операцию к 15 сентября 1940 года... Решение о том, состоится ли операция в сентябре или будет отложена до мая 1941 года, предстоит принять после того, как военно-воздушные силы проведут в течение недели концентрированные налеты на Южную Англию. Если эффект от этих воздушных налетов окажется таков, что вражеская авиация, порты и гавани, военно-морские силы и т. п. понесут тяжелый урон, операция "Морской лев" будет осуществлена в 1940 году. В противном случае ее следует отложить до мая 1941 года".
И теперь все зависело от люфтваффе.
На следующий день, 1 августа, как результат этого совещания, Гитлер издал две директивы ОКБ: одну - за собственной подписью, другую - за подписью Кейтеля.

Ставка фюрера
1 августа 1940 года
Совершенно секретно
Только для командования

Директива № 17 о ведении воздушной и морской войны против Англии

С целью создания предпосылок для окончательного разгрома. Англии я намерен вести воздушную и морскую войну против Англии в более острой, нежели до сих пор, форме.
Для этого приказываю:
1. Германским военно-воздушным силам всеми имеющимися в их распоряжении средствами как можно скорее разгромить английскую авиацию...
2. По достижении временного или местного превосходства в воздухе продолжать действия авиации против гаваней, особенно против сооружений, предназначенных для хранения запасов продовольствия...* Налеты на порты южного побережья производить с учетом запланированной операции в возможно меньшем масштабе...
4. Усиленную воздушную войну вести таким образом, чтобы авиация в любой момент могла быть привлечена к поддержке операций военно-морского флота... Кроме того, она должна сохранить свою боеспособность для операции "Морской лев".
5. Терроризирующие налеты в качестве возмездия остаются в моей компетенции.
6. Усиление воздушной войны можно начать с 5.8... Военное морскому флоту одновременно разрешается предусмотренное усиление военных действий на море.

Адольф Гитлер
Директива, подписанная Кейтелем по поручению Гитлера в тот же день, в частности, гласила:

Совершенно секретно
Только для командования

Содержание: Операция"Морской лев"

По докладу главнокомандующего военно-морскими силами от 31.7 о том, что подготовка к операции "Морской лев" не может быть закончена до 15.9 1940 г., фюрер принял следующее решение:

1) продолжать приготовления к операции "Морской лев", продлить их до 15.9 как в сухопутных войсках, так и в военно-воздушных силах;
2) через 8, самое позднее через 14 дней с начала массированных воздушных налетов на Англию, которые начнутся примерно 5.8, фюрер примет решение, в зависимости от результатов этих налетов, может ли быть операция "Морской лев" предпринята еще в этом году или нет...

4) оперативную подготовку и дальше продолжать на широкой основе, как это запланировано, несмотря на указание военно-морских сил, что они смогут гарантировать только узкую полосу (на запад примерно до Истборна)..,
Последний параграф содействовал только разжиганию вражды между армией и флотом из-за ширины фронта высадки. За пару недель до этого главный штаб военно-морских сил подсчитал, что для десантирования на 200-мильном участке побережья от Рамсгита до залива Лайм 100 тысяч солдат с боевой техникой и материальным обеспечением потребуется 1722 баржи, 1161 моторный катер, 471 буксир и 155 транспортов. Если бы даже удалось собрать столь большое число судов, говорил Редер Гитлеру 25 июля, это подорвало бы экономику Германии, так как изъятие такого числа барж и буксиров расстроило бы всю систему перевозок по внутренним водам, от работы которой в значительной мере зависит экономическая жизнь. Во всяком случае, Редер ясно дал понять, что обеспечение безопасности такой армады, пытающейся снабжать столь широкий фронт под неизбежными ударами английского флота и авиации, выходит за рамки возможностей военно-морских сил Германии. При обсуждении одного из пунктов плана штаб ВМС предупреждал представителей командования сухопутных сил, что если они будут настаивать на широком фронте, то флот может потерять все корабли.
Однако армия продолжала настаивать на своем предложении. Переоценивая возможности английской обороны, она доказывала, что при высадке на узком участке фронта наступающие войска столкнутся с превосходящими сухопутными войсками англичан. 7 августа произошла открытая перепалка между двумя видами вооруженных сил, когда Гальдер встретился с равным ему по положению адмиралом Шнивиндом, начальником главного штаба ВМС. Произошла острая, даже драматическая стычка.
"Я полностью отвергаю предложение военно-морского флота, - возмущенно заявил начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер, обычно очень выдержанный. - С точки зрения армии, я считаю предлагаемый флотом вариант настоящим самоубийством. С таким же успехом мы могли бы только что высаженные войска пропустить через мясорубку!"
Согласно протокольной записи этого совещания, имеющейся в архивах флота, Шнивинд ответил, что было бы "равносильно самоубийству" пытаться транспортировать войска на столь широком фронте, как это предлагает армия, "при наличии английского военно-морского превосходства" [26].
Это была суровая дилемма. Если попытаться предпринять высадку войск на широком фронте и в крупных размерах, то вся экспедиция может быть потоплена англичанами во время переправы. Если десантироваться на узком участке английского побережья и, следовательно, с меньшим количеством десантируемых войск, то англичане смогут сбросить высадившихся в море. 10 августа Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками, информировал ОКВ, что он не может принять вариант высадки между Фолкстоном и Истборном. Однако он выразил готовность, хотя и не очень охотно, отказаться от десантирования в районе залива Лайм для того, чтобы сократить фронт и хотя бы наполовину удовлетворить требование флота.
Но твердолобым адмиралам этого было недостаточно, и их осторожность и упрямство уже начинали оказывать влияние на OKB. 13 августа Йодль набросал оценку ситуации, положив в основу, успеха операции "Морской лев" пять условий, которые генералы и адмиралы восприняли бы как нелепые, не окажись дилемма" столь серьезной. Во-первых, сказал он, придется исключить участие британских военно-морских сил в событиях у южного побережья; Англии и, во-вторых, придется удалить королевские военно-воздушные силы из воздушного пространства над Англией. Прочие условия, касающиеся высадки войск, их численности и темпов десантирования, очевидно, выходят за рамки полномочий военно-морского флота. Если эти условия не будут выполнены, то, по его мнению, высадка явится "актом безрассудства, который придется осуществлять в крайне безнадежной обстановке, но у нас нет причин претворять его в жизнь именно теперь".
Если опасения руководства военно-морского флота начали оказывать воздействие на Йодля, то сомнения последнего стали оказывать влияние на фюрера. На протяжении всей войны фюрер в своих решениях все чаще полагался на Йодля, чем на начальника штаба ОКВ, бесхребетного, тупоумного, неповоротливого Кейтеля. Поэтому неудивительно, что 13 августа, когда Редер встретился с верховным главнокомандующим в Берлине и попросил его пересмотреть решение в пользу более узкого фронта десантирования, Гитлер был склонен согласиться с руководством флота о проведении десантирования в меньших масштабах. Он обещал внести в этот вопрос окончательную ясность на следующий день, после того как переговорит с главнокомандующим сухопутными войсками. Выслушав 14 августа мнение Браухича по этому вопросу, Гитлер пришел к окончательному решению, и 16 августа директивой ОКБ за подписью Кейтеля было объявлено, что фюрер решил отказаться от десантирования в районе залива Лайм, где должны были высадиться дивизии 6-й армии Рейхенау. Приготовления к высадке на более узком участке фронта, запланированные на 15 сентября, должны продолжаться; но теперь впервые в секретной директиве прозвучали сомнения самого фюрера. "Окончательные приказы последуют только после того, как прояснится обстановка", - говорилось в заключении директивы. Этот новый приказ явился чем-то вроде компромиссного решения. Ибо в следующей директиве, изданной в тот же день, участок фронта вновь расширился.
Основная переправа через Ла-Манш должна быть осуществлена на узком участке фронта. Одновременно производятся высадки у Брайтона от четырех до пяти тысяч солдат на моторных лодках и некоторое число воздушно-десантных войск высаживается в районе Дил, Рамсгит. Кроме того, накануне дня "Д" люфтваффе осуществят мощный налет на Лондон, который вызовет бегство населения из города, в результате чего окажутся заблокированы дороги.
Хотя 23 августа Гальдер наскоро застенографировал в своем дневнике, что "при таких обстоятельствах проведение десантной операции в этом году не имеет никаких шансов на успех", директива от 27 августа за подписью Кейтеля устанавливала окончательные планы десантирования в четырех основных районах на южном побережье между Фолкстоном и Селси Билл и восточнее Портсмута с целью, как и было первоначально определено, овладеть рубежом Портсмут, Темза, восточнее Лондона у Грейвсенда; на этот рубеж необходимо было выйти сразу же, как только плацдармы соединятся и войска смогут ударить на север. В это же самое время поступил приказ быть готовыми к проведению ложных маневров, в которых главным являлась акция под кодовым названием "Осеннее путешествие". Эта акция предусматривала проведение крупномасштабной демонстрации силы на участке против восточного побережья Англии, где, как уже отмечалось, Черчилль и его военные советники все еще ожидали вторжения главных сил немцев. С этой целью четыре крупных лайнера, включая "Европу" и "Бремен", а также десять других транспортных судов под эскортом четырех крейсеров предстояло вывести из южных норвежских портов и Гельголандской бухты в день "Д" и взять курс на английское побережье между Абердином и Ньюкаслом. Транспорты, разумеется, будут пустыми, и вся экспедиция с наступлением темноты ляжет на обратный курс, чтобы на следующий день повторить маневр.
30 августа Браухич издал длиннейшие указания по предстоящему десантированию, однако получивших эти указания генералов, должно быть, немало удивило, сколько души вложил он в это предприятие. Документ, озаглавленный "Инструкция по подготовке операции "Морской лев", запоздал, учитывая, что начало операции было намечено на 15 сентября. "Приказ на исполнение зависит от развития политической обстановки", - добавил Браухич, должно быть, озадачив аполитичных генералов. 1 сентября началось перемещение транспортных средств из немецких портов в Северном море в сторону гаваней на французском побережье Ла-Манша, где предполагалось погрузить на суда войска и технику вторжения, однако через два дня, то есть 3 сентября, поступила очередная директива ОКБ.

1. Самый ранний срок для:
а) выхода транспортного флота - 20.9 1940 г.
б) дня "Д" (день высадки) - 21.9 1940 г.
2. Приказ о начале операции будет отдан в день "Д" минус 10 дней, то есть предположительно 11.9 1940 г.
3. Окончательное установление дня "Д" (начало первой высадки) последует самое позднее в день "Д" минус 3 дня в полдень.
4. Все мероприятия должны предприниматься с таким расчетом, чтобы операцию еще можно было отменить за 24 часа до часа "Ч".

Начальник штаба верховного главнокомандования

вооруженных сил Кейтель
Звучало по-деловому, но все это было обманом. 6 сентября гросс-адмирал Редер еще раз долго совещался с Гитлером. "Намерение фюрера высадиться в Англии, - писал адмирал в дневнике боевых операций штаба флота в тот же вечер, - никоим образом не приобрело характера окончательного решения, поскольку он твердо убежден, что поражения Британии можно добиться даже без высадки". Как явствует из обстоятельной записи этой беседы адмирала, фюрер говорил обо всем, за исключением операции "Морской лев": о Норвегии, Гибралтаре, Суэце, США, об обращении с французскими колониями и о фантастических планах создания некоего "Северного германического союза".
Если бы Черчилль и его военачальники хоть что-то выведали об этом примечательном совещании, то вечером 7 сентября по Лондонскому радио не прозвучал бы кодовый сигнал "Кромвель", обозначавший "Вторжение неминуемо" и вызвавший хаос, несмолкаемый звон церковных колоколов, начавшийся по инициативе войск местной обороны, взрывы ряда важных мостов армейскими саперами и потери среди тех, кто напоролся на установленные впопыхах минные заграждения [27].
Но на исходе 7 сентября немцы предприняли первую массированную бомбардировку Лондона - 625 бомбардировщиков в сопровождении 648 истребителей. Это был самый опустошительный воздушный налет, какие когда-либо совершались на города, - бомбардировки Варшавы и Роттердама по сравнению с этим налетом булавочные уколы, - и к вечеру весь район, прилегающий к докам огромного города, скрылся в бушующем пламени, а железнодорожная линия, ведущая на юг, столь важная для обеспечения обороны на случай вторжения, оказалась заблокированной. В этой обстановке многие лондонцы восприняли чудовищный налет как прелюдию к вторжению немцев на Британские острова, и главным образом поэтому на всю страну прозвучал кодовый сигнал, предупреждавший: "Вторжение неминуемо". Как вскоре выяснилось, варварская бомбардировка Лондона 7 сентября хотя и послужила предупреждением для англичан, причинив большой урон, но она обозначила поворотный пункт в битве за Англию. После этого крупнейшего сражения в воздухе, какие когда-либо знала планета, битва за Англию быстро достигла своей кульминации.
Приближалось время, когда Гитлеру предстояло принять окончательное решение: начинать или не начинать вторжение на Британские острова? Директивой от 3 сентября предусматривалось, что такое решение нужно принять не позднее 11 сентября, чтобы дать всем видам вооруженных сил время для осуществления предварительных мер. Но 10 сентября Гитлер отложил принятие окончательного решения до 14 сентября. Как представляется, по крайней мере две причины побудили его отложить на несколько дней принятие решения. Первая заключалась в том, что среди руководителей ОКБ сложилось мнение, будто бомбардировка Лондона нанесет Англии такой ущерб как материального, так и морального порядка, что вторжение может оказаться просто ненужным [28].
Вторая причина вытекала из трудностей, испытываемых немецким военно-морским флотом, которому требовалось набрать необходимое число судов, катеров и прочих средств транспортировки людей и боевой техники по морю. Не говоря уже о погодных условиях, характеризующихся, по прогнозам соответствующих специалистов военно-морского флота от 10 сентября, как "совершенно ненормальные и неустойчивые", английская авиация, которую Геринг обещал уничтожить, и британский военно-морской флот все настойчивее мешали немцам сосредоточить плавсредства, чтобы переправиться через Ла-Манш и осуществить вторжение. В тот самый день, когда штаб немецкого флота предупреждал о вероятной опасности со стороны англичан, английская авиация и корабли британского флота предприняли несколько налетов на немецкие морские транспорты, которые, по словам того же штаба, оказались успешными. Через два дня, 12 сентября, штаб военно-морской оперативной группы "Запад" направил в Берлин зловещую депешу:
"Помехи, причиняемые вражеской авиацией, дальнобойной артиллерией и легкими боевыми кораблями, приобретают серьезное значение. Гавани в Остенде, Дюнкерке, Кале и Булони не могут быть использованы в качестве ночных якорных стоянок судов из-за угрозы налетов авиации и обстрелов дальнобойной артиллерией. Части английского флота уже орудуют на Ла-Манше почти беспрепятственно. В силу вышеизложенных трудностей ожидаются дальнейшие задержки в концентрации морских транспортных средств, необходимых для переброски войск вторжения через канал".
На следующий день обстановка еще больше ухудшилась. Легкие корабли британского флрта обстреляли главные порты погрузки войск вторжения на Ла-Манше - Остенде, Кале, Булонь и Шербур, в то время как английская авиация потопила 80 барж в гавани Остенде. В этот день в Берлине Гитлер совещался за завтраком со своими командующими видами вооруженных сил. Он считал, что воздушная война складывается в пользу Германии, и заявил, что не собирается идти на риск вторжения. На основе этого замечания у Йодля создалось впечатление, что фюрер, "очевидно, решил полностью отказаться от проведения операции "Морской лев", - впечатление, которое на тот момент соответствовало действительности, что и подтвердил на следующий день сам Гитлер, в очередной раз изменив свое мнение и вернувшись к плану операции "Морской лев".
Как Редер, так и Гальдер оставили в своих дневниках доверительные записи об этом совещании фюрера со своими командующими, состоявшемся в Берлине 14 сентября. Гросс-адмирал воспользовался случаем и до начала общего обсуждения вручил Гитлеру меморандум, в котором излагалась точка зрения флота: нынешняя авиационная обстановка не обеспечивает условий для осуществления операции ("Морской лев"), поскольку риск все еще слишком велик.
В начале совещания нацистский вершитель судеб был настроен негативно, мысли его путались, противореча друг другу. Он заявил, что не отдаст приказа на вторжение, но и не станет отменять его. Как отмечал в дневнике операций флота Редер, "он, очевидно, надеялся сделать это 13 сентября".
Каковы же причины, побудившие фюрера изменить свои взгляды? Гальдер довольно подробно останавливается на некоторых из них: "Успешный десант с последующей оккупацией Англии приведет к быстрому окончанию войны. Англия умрет с голоду. Несмотря на необходимость десанта, он не может быть обусловлен определенным сроком, в который его следует во что бы то ни стало провести... Длительная война связана с обострением обстановки, в особенности в области политики... В любой момент возможны неожиданности..." Далее Гитлер сказал, что надежды Англии на Россию и Америку не оправдались. Россия не собирается проливать кровь ради англичан.
"Военный потенциал Америки в полной мере может дать о себе знать лишь в 1945 году. Длительная война для нас нежелательна...
Самым быстрым способом окончания войны явилась бы высадка десанта в Англии. Предварительные условия для этого, которые должен был создать военно-морской флот, созданы (похвала флоту!)... Действия авиации заслуживают всяческой похвалы. Необходимо четыре-пять дней хорошей погоды, чтобы перейти к решительным действиям... Шансы на то, что удастся провести тотальный разгром Англии, очень велики..."
В чем же тогда причина задержки? Что заставляет колебаться и не начинать вторжение?
"Полностью ликвидировать истребительную авиацию противника, - признал фюрер, - еще не удалось. Наши донесения о потерях, нанесенных противнику, не создают достоверной картины. Но, несомненно, противник понес тяжелые потери. Однако, несмотря на все успехи, предпосылки для операции "Морской лев" еще не созданы".
Гитлер делает выводы из вышесказанного:
"1. Успешная высадка десанта означает победу, но это требует полного господства в воздухе.
2. Неблагоприятные условия погоды, существовавшие до сих пор, помешали достижению превосходства в воздухе.
3. Все другие факторы благоприятны.
Поэтому решение: В настоящий момент мы еще не отказываемся от проведения операции".
Придя к такому заключению, Гитлер все еще питал фантастические надежды, что люфтваффе добьются победы, которая была так дразняще близка. "Наши воздушные налеты, - говорил он, - оказали очень сильное воздействие, хотя, возможно, главным образом психологическое. К этому присоединяется также страх перед высадкой десанта. Угроза высадки десанта не должна исчезать. Даже если мы будем продолжать непрерывные воздушные налеты только в течение десяти - двенадцати дней, в Англии может возникнуть массовая паника".
Чтобы содействовать этому, начальник штаба люфтваффе Ешонек упорно просил разрешения бомбить жилые кварталы Лондона, поскольку в городе, по его утверждению, пока не наблюдалось никаких признаков "массовой паники". Адмирал Редер с энтузиазмом поддерживал идею таких бомбардировок, чтобы запугать англичан и вызвать среди них панику. Однако Гитлер считал более важным сосредоточение бомбовых ударов по военным объектам. "Массовая паника - самая последняя цель... - говорил он. - Ужасная угроза сброса бомб на массу гражданского населения должна оставаться последним козырем в наших руках".
Энтузиазм адмирала Редера в поддержку терроризирующих налетов авиации объясняется, очевидно, тем, что он относился индифферентно к идее вторжения. Теперь он снова начал подчеркивать "огромный риск", связанный с операцией "Морской лев". Он указывал, что обстановка в воздухе едва ли улучшится до назначенной даты десантирования - 24-27 сентября, поэтому высадку следует отложить до 8 октября.
Но практически это означало, по мнению Гитлера, отмену операции, и он установил, что от исполнения своего решения будет воздерживаться лишь до 17 сентября (еще трое суток). Таким образом, десантирование может быть предпринято через десять дней - 27 сентября. Если это окажется невозможным, он наметит дату вторжения в октябре. После этого по данному вопросу в войска была направлена директива верховного главнокомандования.

Берлин
14 сентября 1940 года
Совершенно секретно

...Фюрер принял следующие решения:
...Начало операции отодвигается на новый срок. Соответствующий приказ... будет отдан 17.9 1940 г. Все приготовления продолжать...
...Налеты авиации на Лондон и в дальнейшем производить главным образом на важные в военном отношении и жизненно необходимые для большого города цели (включая вокзалы), до тех пор пока еще будут сохраняться такие цели...

Массированные терроризирующие налеты исключительно на жилые кварталы должны сохраняться как последнее возможное средство давления...
Таким образом, хотя Гитлер и отложил принятие окончательного решения на трое суток, он вовсе не отказался от плана вторжения. Получи люфтваффе несколько дней хорошей летной погоды для окончательного разгрома английской авиации и деморализации Лондона, и высадка могла бы состояться. Она принесла бы окончательную победу. Таким образом, вновь все зависело от хваленой авиации Геринга. И действительно, на следующий же день она предприняла максимум усилий.
Однако мнение военно-морского флота о люфтваффе с каждым часом ухудшалось. В тот вечер, когда в Берлине состоялось решающее совещание, штаб ВМС докладывал об ожесточенных бомбовых ударах, которым английская авиация подвергла порты от Антверпена до Булони, где должны были собираться силы и средства вторжения.
"...В Антверпене... бомбардировкой нанесен серьезный урон транспортным средствам - сильно повреждены пять транспортных судов, потоплена одна баржа, повреждены два крана, взорван железнодорожный состав с боеприпасами, несколько депо охвачено огнем". Следующая ночь выдалась еще хуже. Как докладывал штаб ВМС, противник подверг "сильным воздушным налетам объекты на всем побережье между Гавром и Антверпеном". Моряки посылали сигналы SOS, прося защиты от вражеской авиации в портах, предназначенных для сосредоточения сил вторжения. 17 сентября штаб флота докладывал:
"Английская авиация все еще не разгромлена, наоборот, она проявляет все возрастающую активность, совершая налеты на порты в Ла-Манше и создавая все больше помех нашим усилиям по сосредоточению сил и средств для вторжения". [29]
В ту ночь было полнолуние, и английские ночные бомбардировщики в полной мере этим воспользовались. Штаб немецкого флота докладывал о "весьма существенных потерях" в судах, предназначенных для погрузки армии вторжения [30], которыми были забиты все порты. У Дюнкерка было потоплено или повреждено 84 баржи, а от Шербура до Ден Хелдер среди прочих потерь значилось: взорван склад, где хранилось 500 тонн боеприпасов; сгорели продовольственные склады; потоплены различные транспорты и торпедные катера; значительные потери в личном составе. Эта ожесточенная бомбардировка и обстрел из тяжелой дальнобойной артиллерии через Ла-Манш сделали необходимым, как докладывал штаб флота, рассредоточить боевые корабли и транспортные суда, уже собранные по побережью Ла-Манша, и прекратить дальнейшую переброску судов и десантно-высадочных средств в порты, предназначенные для погрузки армии вторжения. В противном случае, говорилось в докладной, энергичные действия противника со временем приведут к таким потерям, что само осуществление операции в намеченном масштабе окажется проблематичным.
Оно уже и стало таковым.
Поэтому в журнале боевых действий германского флота появляется лаконичная запись от 17 сентября о том, что фюрер принял решение отложить на неопределенное время операцию "Морской лев".
После стольких головокружительных успехов Адольфа Гитлера постигла наконец неудача. Еще в течение месяца поддерживалась видимость, будто вторжение не снято с повестки дня, будто оно может состояться той же осенью, но это был всего лишь показной оптимизм. 19 сентября фюрер официально отдал приказ прекратить дальнейшее сосредоточение средств и флота вторжения, а суда, собранные в портах погрузки армии вторжения, рассредоточить "во избежание лишних потерь от налетов вражеской авиации".
Однако невозможно было поддерживать в боевой готовности рассредоточенную армаду и все войска, орудия, танки и средства материального обеспечения, которые были собраны на французском побережье Ла-Манша для вторжения, теперь отложенного на неопределенный срок. "...Длительное неопределенное положение становится невыносимо", - негодует по поводу "Морского льва" Гальдер в дневниковой записи от 28 сентября. После встречи Чиано и Муссолини с Гитлером у Бреннера 4 октября итальянский министр иностранных дел записал в своем дневнике: "...Никаких разговоров о высадке на Британские острова больше не велось". Неудача Гитлера крайне обрадовала его партнера Муссолини. "Редко я видел дуче в столь хорошем расположении духа... как сегодня у Бреннерского перевала", - записал Чиано.
Теперь уже и флот и армия оказывали на фюрера давление, чтобы тот принял решение об отмене операции "Морской лев" вообще. Генеральный Штаб сухопутных войск докладывал ему, что сохранение войск на французском побережье Ла-Манша "под непрерывными налетами английской авиации ведет к неоправданным потерям".
Наконец 12 октября нацистский правитель официально признал неудачу и отменил вторжение на всякий случай до весны.

Ставка фюрера,
12 октября 1940 года

...Фюрер принял решение о том, чтобы приготовления к высадке в Англии с настоящего времени и до весны сохранялись лишь как средство политического и военного давления на Англию.

Если весной или в начале лета 1941 года вновь появится намерение осуществить высадку в Англии, то своевременно будет отдан приказ о необходимой степени боевой готовности...
Армия получила указание распустить формирования, выделенные в состав войск вторжения, и направить их для выполнения других задач или для использования на других фронтах. Военно-морской флот получил указание принять все меры, чтобы высвободить личный состав и рассредоточить корабли и суда.
Оба вида вооруженных сил были обязаны действовать с максимальной скрытностью. "У англичан необходимо поддерживать впечатление, что мы продолжаем готовить высадку широким фронтом", - требовал Гитлер.
Что же в конце концов заставило Адольфа Гитлера уступить? Причин тому две: фатальный ход битвы за Англию в воздухе и желание еще раз обратить свои устремления в восточном направлении, на Россию.

Битва за Англию
Широкомасштабное наступление люфтваффе Геринга на Англию (операция "Орел") было начато 15 августа с целью уничтожить английские военно-воздушные силы и тем самым создать условия для германского вторжения на Британские острова. Тучный рейхсмаршал, как его теперь величали, не сомневался в своей победе. В середине июля он пришел к твердому убеждению, что английскую истребительную авиацию в Южной Англии можно будет разгромить в течение четырех дней посредством массированной атаки. Для полного уничтожения британских военно-воздушных сил, по мнению Геринга, времени требовалось немного больше: от двух до четырех недель. Увешанный орденами шеф люфтваффе считал, что они смогут самостоятельно поставить Англию на колени и тогда, вероятно, отпадет необходимость вторжения сухопутных войск.
Для достижения такой важной в стратегическом отношении цели у него имелось три воздушных флота: 2-й - под командованием фельдмаршала Кессельринга, действовавший с авиабаз на территории Нидерландов и Северной Франции; 3-й - под командованием фельдмаршала Шперле, базирующийся в Северной Франции; 5-й - под командованием генерала Штумпфа, базировавшийся на территории Дании и Норвегии. Два первых воздушных флота насчитывали в общей сложности 929 истребителей, 875 бомбардировщиков и 315 пикирующих бомбардировщиков; 5-й воздушный флот по численности значительно уступал им - он располагал 123 бомбардировщиками и 34 двухмоторными истребителями Me-ПО. Британские военно-воздушные силы в системе противовоздушной обороны в начале августа могли противопоставить этим огромным силам 700-800 истребителей.
В течение июля авиация Геринга постепенно наращивала свои удары по английским кораблям, бороздящим воды Ла-Манша и базирующимся в портах южного побережья Британских островов. По существу, люфтваффе прощупывали возможности английской авиации. Хотя и необходимо было очистить узкий Ла-Манш от английских кораблей, прежде чем предпринимать вторжение на Британские острова, свою главную задачу в ходе этих предварительных налетов немецкая авиация видела в том, чтобы втянуть английские истребители в воздушное сражение. Однако это им не удалось. Командование английских ВВС, проявляя осмотрительность, уклонялось от ввода в бои большого числа истребителей, в результате чего значительный урон понесло английское судоходство, а также некоторые порты. Немцам удалось потопить четыре эсминца, восемнадцать торговых судов, потеряв при этом 296 самолетов. Кроме того, 135 самолетов были повреждены. Английские же ВВС потеряли 148 истребителей.
12 августа Геринг отдал приказ приступить на следующий день к операции "Орел", но уже 12-го были произведены мощные налеты на вражеские радарные станции. Пять радарных станций были повреждены, одна - полностью выведена из строя, однако на этой стадии немцы еще не осознали, насколько важны эти станции для английской ПВО, и не возобновили налеты на них. 13 и 14 августа немцы поднимали в воздух около 1500 самолетов, направив бомбовые удары главным образом по аэродромам английской истребительной авиации, и хотя позднее они утверждали, что пять аэродромов разрушили полностью, на самом деле ущерб оказался совершенно незначительным, а люфтваффе потеряли 47 самолетов против 13 английских [31].
Первое крупное воздушное сражение произошло 15 августа. Немцы бросили в сражение основную часть самолетов всех трех воздушных флотов, причем бомбардировщики совершили 801 самолето-вылет, а истребители- 1149. 5-й воздушный флот, действовавший с аэродромов в Скандинавии, в этот день потерпел небывалую катастрофу. Предприняв силами примерно 800 самолетов массированный налет на южное побережье Англии, немцы рассчитывали, что северо-восточное побережье останется без защиты. Однако на подходе к району Тайнсайд отряд в составе 100 бомбардировщиков в сопровождении 34 двухмоторных истребителей Me-110 был неожиданно встречен семью эскадрильями "харрикейнов" и "спитфайеров" и понес тяжелые потери. Тридцать немецких самолетов, в основном бомбардировщики, были сбиты, при этом англичане не потеряли ни одной машины. Так закончилось участие 5-го воздушного флота в битве за Англию. Больше его к ней не подключали.
Более успешно немцы действовали в тот день на юге Англии. Они предприняли четыре массированных налета, причем один на Лондон. Были нанесены бомбовые удары по четырем авиационным заводам в Кройдоне и повреждены пять аэродромов истребительной авиации. Всего немцы потеряли 75 самолетов против 34 английских [32]. При таком соотношении, несмотря на численное превосходство, немцы едва ли могли надеяться на то, что сумеют очистить небо от английских самолетов.
И здесь Геринг допустил свою первую тактическую ошибку. Умение английского командования истребительной авиации вводить свои самолеты в бой с численно превосходящим атакующим противником основывалось на хитроумном использовании радаров. Как только немецкие самолеты поднимались в воздух с аэродромов в Западной Европе, их обнаруживали и с такой точностью определяли курс полета, что английское командование истребительной авиации знало, где и когда лучше всего атаковать. Эта новинка воздушной войны ставила немцев, далеко отстававших от англичан в разработке и использовании электроники, в тупик.
"Мы понимали, что английскими истребительными эскадрильями, должно быть, управляют с земли каким-то новым способом, - сообщил, давая свидетельские показания, Адольф Галланд, знаменитый немецкий ас-истребитель, - потому что мы слышали команды, умело и точно направлявшие "спитфайеры" и "харрикейны" против немецких самолетов в полете... Для нас этот радар и управление истребителями с земли явились неожиданностью, очень горькой неожиданностью".
Тем не менее дальнейших ударов по английским радарным станциям, которым 12 сентября был нанесен столь ощутимый урон, не последовало, и 15 августа, в день, когда немецкая авиация получила тяжелый ответный удар, Геринг вообще отменил налеты на радарные станции, заявив: "Очень сомневаюсь, есть ли смысл продолжать налеты на радарные станции, поскольку ни одна из станций пока что не выведена из строя".
Вторым ключом к успешной обороне в небе над Южной Англией явилась так называемая секторная станция. Это был подземный центр управления, откуда "харрикейны" и "спитфайеры" наводили по радиотелефону на основе последних разведывательных данных, получаемых от радарных установок, от наземных постов воздушного наблюдения и от пилотов, находящихся в воздухе. Немцы, как отмечал Галланд, наверняка слышали постоянные переговоры по радио между секторными станциями и пилотами в небе и в конце концов начали осознавать важность этих наземных центров управления. 24 августа они переключились на уничтожение секторных станций, семь из которых играли исключительно важную роль в противовоздушной обороне южных районов Англии и самой столицы. Это был удар по жизненно важным объектам в системе английской противовоздушной обороны.
До этого дня казалось, исход воздушного сражения складывается не в пользу люфтваффе. 17 августа немцы потеряли 71 самолет против 27 английских. Тихоходные пикирующие бомбардировщики, которые помогали прокладывать дорогу немецкой победоносной армии в Польше и на Западе, для английских истребителей оказались легкой добычей, и 17 августа приказом Геринга их вывели из боя, сократив численность бомбардировочной авиации на одну треть. Между 19 и 23 августа в небе над Англией царило из-за плохой погоды затишье. Проанализировав складывавшуюся ситуацию, Геринг из своего роскошного загородного имения Каринхалле, расположенного недалеко от Берлина, отдал 19 августа приказ: после улучшения погодных условий люфтваффе нацелить свои удары исключительно на английские военно-воздушные силы.
"Мы подошли к решающему моменту в воздушной войне против Англии, - заявил он. - Важнейшей задачей является нанесение поражения вражеским военно-воздушным силам. Нашей первой задачей является уничтожение истребителей противника".
С 24 августа по 6 сентября немцы ежедневно посылали в небо над Англией до тысячи самолетов, чтобы добиться поставленной цели. Тут рейхсмаршал оказался прав. Битва за Англию вступила в решающую фазу. Хотя английские пилоты порядком вымотались за месяц непрерывных воздушных боев, совершая иногда по нескольку боевых вылетов в день, они сражались мужественно, однако численное превосходство немцев начало сказываться. Пять передовых аэродромов истребительной авиации на юге Англии были основательно разрушены, хуже того, шесть из семи ключевых секторных станций подверглись такой ожесточенной бомбардировке, что на грани краха оказалась вся система связи. А это уже грозило Англии катастрофой.
Рост потерь начал сказываться на истребительной авиации английской противовоздушной обороны. В те решающие две недели - между 23 августа и 6 сентября - англичане потеряли 466 истребителей, включая серьезно поврежденные, немцы же потеряли 385 самолетов, из которых истребителей - 214. Более того, потери английских летчиков составили 103 убитых и 128 тяжелораненых, то есть почти четверть личного состава. "Чаша весов склонилась не в пользу истребительного командования, - писал позднее Черчилль. - Это вызвало большую тревогу". Еще несколько таких недель, и у Англии не стало бы никакой организованной противовоздушной обороны. В подобных условиях вторжение наверняка оказалось бы успешным.
Но в этот момент Геринг неожиданно допустил вторую тактическую ошибку, которую по последствиям можно сравнивать с приказом Гитлера остановить продвижение танков у Дюнкерка 24 мая. Ошибка Геринга спасла измотанные, обескровленные английские военно-воздушные силы и стала одним из поворотных пунктов в истории крупнейшей воздушной битвы.
В то время когда английская истребительная авиация несла невосполнимые потери в воздухе и на земле, немецкая авиация 7 сентября переключилась на проведение массированных ночных налетов на Лондон. Английская истребительная авиация получила передышку.
Что же произошло в лагере противника, если это привело к изменению в тактике и оказалось роковым для честолюбивых замыслов Гитлера и Геринга? Ответ на этот вопрос исполнен мрачной иронии.
Началось с того, что пилоты примерно десяти немецких бомбардировщиков в ночь на 23 августа допустили небольшую навигационную ошибку. Имея задачу сбросить бомбовый груз на авиационные заводы и нефтехранилища на окраине Лондона, летчики ошиблись в расчетах и сбросили бомбы на центр английской столицы, взорвав несколько домов и убив некоторое число мирных жителей. Англичане решили, что это преднамеренная бомбардировка густонаселенных кварталов столицы, и на следующий вечер английская авиация в качестве ответной меры совершила налет на Берлин.
С военной точки зрения налет оказался малорезультативным. Берлин в ту ночь был закрыт плотной пеленой облаков, поэтому только половина бомбардировщиков из 81 посланного вышли на свои цели. Материальный ущерб был ничтожен, но зато моральный - огромен, ведь впервые на Берлин упали бомбы.
"Берлинцы в оцепенении, - писал я в своем дневнике на следующий день, 26 августа. - Они не думали, что это может когда-нибудь случиться. Когда начиналась война, Геринг заверил их, что этого не будет... И немцы поверили ему. Тем сильнее сегодня их разочарование. Нужно было видеть их лица, чтобы это понять".
Берлин хорошо охранялся двумя мощными поясами зенитных средств, и в течение трех часов, пока английские бомбардировщики носились над облаками, закрывавшими для летчиков город, но и не позволявшими прожекторам обнаружить их, зенитные орудия вели самый интенсивный огонь, какой я когда-либо наблюдал. Однако ни один самолет не был сбит. Англичане сбросили также листовки, в которых говорилось, что "война, которую начал Гитлер, будет продолжаться, пока жив сам Гитлер". Это была хорошая пропаганда, но взрывы бомб еще лучше.
В ночь на 29 августа английская авиация появилась над Берлином в более мощном составе, и я отметил в дневнике: "Впервые в столице рейха есть убитые". Официально сообщалось, что в результате налета убито десять и ранено двадцать девять человек. Нацистские заправилы пришли в ярость. Геббельс, сначала приказавший прессе опубликовать всего несколько строк о первом воздушном налете, теперь дал указание кричать вовсю о зверствах английских летчиков, бомбивших беззащитных детей и женщин в Берлине. Большинство ежедневных газет вышли с одним и тем же аншлагом: "Подлое нападение англичан". После третьего ночного налета заголовки газет гласили: "Английские воздушные пираты над Берлином".
"Главный эффект от непрерывных ночных налетов на Берлин, - отметил я 1 сентября в своем дневнике - это сильнейшее разочарование народа и возникшие в умах немцев сомнения... Вообще-то бомбардировки не причинили тяжелого урона городу".
1 сентября была первая годовщина начала войны. Делая запись в дневнике, я остановился на настроении людей, страдающих от нервного напряжения, которое вызвали тревожные бессонные ночи, неожиданные налеты и ужасный грохот зенитных орудий.
"В этом году германское оружие добилось таких побед, равных которым не было даже в блестящей военной истории этого воинственного народа. И все же война еще не закончена и не выиграна. И именно на этом сосредоточены все помыслы людей сегодня. Они жаждут мира. И они хотят, чтобы мир пришел до наступления зимы".
Гитлер посчитал необходимым 4 сентября выступить перед народом в Шпортпаласте по случаю открытия кампании зимней помощи. Его выступление держали в секрете до самого последнего момента, очевидно, из опасения, что вражеские самолеты могут воспользоваться облачностью и сорвать собрание, хотя оно проводилось за час до сумерек.
Я редко наблюдал, чтобы нацистский диктатор пребывал в таком саркастическом настроении и отпускал шутки, считавшиеся у немцев забавными, хотя Гитлер был почти лишен чувства юмора. Черчилля он называл не иначе как "небезызвестный военный корреспондент", а о Даффе Купере сказал: "В немецком языке нет даже подходящего слова, чтобы точно его охарактеризовать. Только у баварцев оно есть. Слово это можно перевести как "старая истеричная курица".
"Болтовня мистера Черчилля или мистера Идена, - продолжал Гитлер, - уважение к преклонному возрасту не позволяет мне упомянуть о мистере Чемберлене - не означает для немецкого народа ровным счетом ничего. В лучшем случае это вызывает у него смех".
И Гитлер продолжал веселить аудиторию, состоявшую в основном из женщин, вызывая у них сначала смех, а затем истерические аплодисменты. Он вынужден был дать ответ на два самых важных вопроса, которые волновали каждого немца: когда же будет осуществлено вторжение в Англию? Что будет предпринято в связи с ночными бомбардировками Берлина и других немецких городов? Что касается первого вопроса:
"В Англии все полны любопытства и постоянно спрашивают: "Почему он не приходит?" Будьте спокойны. Будьте спокойны. Он идет! Он идет!"
Слушатели нашли шутку весьма забавной, но вместе с тем восприняли ее и как недвусмысленное обязательство. Что касается бомбардировок, то начал он с обычной фальсификации, а закончил зловещей угрозой:
"Ну теперь... мистер Черчилль демонстрирует новое порождение своего ума - ночные воздушные налеты. Черчилль осуществляет эти налеты не потому, что они обещают принести значительный эффект, а потому, что его авиация не смеет летать над Германией в светлое время... в то время как немецкие самолеты летают над английской землей каждый день... Едва увидев огоньки на земле, англичанин бросает бомбу... на жилые кварталы, фермы и деревни".
И тут же последовала угроза:
"В течение трех месяцев я не отвечал, так как верил, что подобному безумию придет конец. Но мистер Черчилль воспринял это как признак нашей слабости. Теперь мы ответим налетом на налет.
Если английская авиация сбрасывает две, три или четыре тысячи килограммов бомб, то мы будем сбрасывать на них за одну ночь 150, 230, 300 или 400 тысяч килограммов".
В этом месте, согласно моим записям, Гитлер был вынужден сделать паузу, так как разразились истеричные аплодисменты.
"Если они заявляют, - продолжал Гитлер, - что усилят налеты на наши города, то мы будем стирать с лица земли их города".
Здесь я отметил, что молодые дамы просто выходили из себя, истерично хлопая в ладоши. Когда они успокоились, Гитлер добавил:
"Мы покончим с этими ночными воздушными пиратами. Да поможет нам бог!"
Судя по моим записям, услышав эти слова, "молодые немки вскочили на ноги, их грудь высоко вздымалась, и они принялись с неистовством выражать свое одобрение".
"Придет час, - закончил свое выступление Гитлер, - когда один из нас рухнет, но это будет не национал-социалистская Германия!"
При этих словах неистовствовавшие девицы издали дикие крики радости и принялись скандировать: "Никогда! Никогда!"
Несколько часов спустя выступление Гитлера передали в записи по радио, и министра иностранных дел Италии Чиано, слушавшего передачу в Риме, оно озадачило. "Гитлер, должно быть, нервничает", - сделал он в связи с этим пометку в дневнике.
Нервозность фюрера послужила существенным фактором при принятии фатального решения переключить люфтваффе с успешных дневных налетов против английских ВВС на массированную ночную бомбардировку Лондона. Это решение имело как военное, так и политическое значение и отчасти было принято в порядке мести за бомбардировки Берлина и других немецких городов, которые представляются булавочными уколами по сравнению с деяниями авиации Геринга в английских городах, предпринятыми с целью подорвать этими опустошительными налетами на столицу волю англичан к дальнейшему сопротивлению. Если это удастся (а Гитлер и Геббельс в этом не сомневались), то, вероятно, отпадет и необходимость вторжения.
Итак, на исходе 7 сентября начался сильнейший воздушный налет на Лондон. Немцы бросили на английскую столицу, как мы уже видели, 625 бомбардировщиков и 648 истребителей. Примерно в 5 часов пополудни первая волна в составе 320 бомбардировщиков под прикрытием истребителей появилась над Темзой и самолеты начали сбрасывать бомбовый груз на Вулидж, на нефтеперегонные заводы, электростанции, склады и доки. Вскоре весь огромный район был охвачен пламенем. Население Сильвертауна оказалось в огненном кольце, и людей пришлось срочно эвакуировать по воде. С наступлением темноты, в 8 часов 10 минут, появилась вторая волна в составе 250 бомбардировщиков. И так до 4.30 воскресного утра немецкие самолеты волна за волной обрушивали на Лондон свой смертоносный груз. В 7.30 вечера налеты возобновились силами 200 бомбардировщиков и продолжались всю ночь. Согласно официальным данным, приводимым английскими историками, за это время в городе погибло 842 человека и было ранено 2347, причинены огромные разрушения. Всю следующую неделю налеты на Англию совершались каждую ночь [33].
И тогда, окрыленные успехом или результатом, который они приняли за успех, немцы решили осуществить на искалеченную, охваченную пожарами английскую столицу мощный дневной налет. Этот налет пришелся на воскресенье 15 сентября и вошел в историю как одно из решающих сражений войны.
Около 200 немецких бомбардировщиков под прикрытием 600 истребителей появились над Ла-Маншем около полудня, держа курс на Лондон. Однако командование английских ВВС было готово к встрече с этой армадой и на экранах радаров вело за ней наблюдение. Немецкие самолеты были перехвачены еще на подходе к столице. Некоторым из них, правда, удалось прорваться к городу, но в основном они были рассеяны, а часть бомбардировщиков оказались сбиты, не успев сбросить бомбовый груз. Через два часа накатилась еще более мощная волна немецких самолетов, но результат оказался тот же. Хотя англичане и заявили тогда, что сбили 185 самолетов люфтваффе, но, как выяснилось после войны из немецких архивных документов, в действительности потерь было значительно меньше - 56 немецких самолетов, из них 34 бомбардировщика. Англичане потеряли всего 26 самолетов.
Этот день показал, что люфтваффе пока не в состоянии осуществлять крупные дневные налеты на Англию. А это означало, что перспективы высадки через Ла-Манш по-прежнему весьма туманны. Поэтому 15 сентября стало поворотным пунктом - "перекрестком", по выражению Черчилля, - в битве за Англию. На следующий день Геринг приказал изменить тактику и использовать бомбардировщики не для бомбардировки, а в качестве приманки для английских истребителей; при этом он хвастливо заявлял, что с вражескими истребителями "будет покончено в пределах четырех-пяти дней". Гитлер и командующие армией и флотом лучше разбирались в обстановке и спустя два дня после решающего воздушного сражения - 17 сентября - фюрер отложил операцию "Морской лев" на неопределенное время.
В этот мрачный период (с 7 сентября до 3 ноября) Лондону предстояло выдержать непрерывные ночные налеты, в которых участвовало в среднем 200 бомбардировщиков, так что иногда, как впоследствии признавался Черчилль, возникало опасение, что вскоре весь город превратится в груду развалин. В это же время большинство городов Англии, особенно Ковентри, подверглись ужасным разрушениям, и тем не менее моральный дух англичан не был подорван, а уровень военного производства не упал вопреки надеждам Гитлера. Как раз наоборот, английские авиационные заводы - главные цели для бомбардировщиков люфтваффе - обогнали в 1940 году Германию: англичане выпустили 9924 самолета, а немцы всего 8070. Немецкие потери в бомбардировщиках оказались настолько серьезными, что восполнить их впоследствии, как это явствует из немецких секретных документов, так и не удалось, и люфтваффе так и не оправились в полной мере от ударов, полученных в то время в небе над Англией.
Немецкие военно-морские силы, ослабленные потерями, понесенными ранней весной у берегов Норвегии, оказались неспособны, как признало командование, обеспечить десантирование войск и их прикрытие боевыми средствами флота. Без мощных ВМС и без господства в воздухе немецкая армия была бессильна преодолеть воды пролива Ла-Манш. Впервые в ходе войны планы Гитлера относительно дальнейших завоеваний оказались сорваны, и как раз в тот самый момент, когда, как мы убедились, он был уверен, что окончательная победа достигнута.
Он никогда не предполагал, да и никто до сих пор не предполагал, что решающее сражение произойдет в воздухе. Возможно, ему и в голову не приходило, что, когда над Европой сгущались зимние сумерки, десяток английских летчиков, сорвав планы немецкого вторжения, сохранили Англию в качестве огромного плацдарма для будущего освобождения континента. Его мысли волей-неволей поворачивались в другом направлении, а фактически, как мы убедимся, они уже повернулись.
Англия была спасена. Почти целое тысячелетие она успешно защищала себя посредством своей морской мощи. Ее лидеры, правда очень немногие, преодолев свои заблуждения, о которых так много говорилось на страницах книги, в предвоенные годы поняли, что воздушная мощь в середине двадцатого столетия является решающим фактором обороны, а маленький самолет-истребитель, ведомый пилотом, ее главным щитом. Как выразился в палате общин 20 августа Черчилль, когда исход воздушного противоборства был все еще не ясен, "в сфере человеческих конфликтов никогда еще люди не были так многим обязаны совсем немногим".

Если бы вторжение удалось
Оккупация Англии немецкими нацистами вряд ли оказалась бы акцией гуманной. Захваченные немецкие документы не оставляют в этом никаких сомнений. 9 сентября командующий армией Браухич подписал директиву, в которой говорилось, что "все здоровое мужское население Англии в возрасте от 17 до 45 лет должно быть интернировано и, если обстановка на месте не требует какого-либо исключения, отправлено на континент". Во исполнение этой директивы спустя несколько дней последовали приказы генерал-квартирмейстерской службы главного командования сухопутных войск (ОКХ) в 9-й и 16-й армиях, сосредоточенных для вторжения. Ни для одной захваченной страны, даже для Польши, немцы не планировали таких драконовских мер. Указания Браухича были оформлены как "Распоряжения, касающиеся организации и функций военной администрации в Англии" и излагались довольно подробно. Как видно из содержания этих указаний, они были рассчитаны на систематическое ограбление Британских островов и устрашение местного населения. 27 июля был создан специальный "военный экономический штаб Англии" для решения первоочередных задач. Все продовольствие, за исключением минимальных домашних запасов, подлежало немедленной реквизиции. Должны были быть взяты заложники. Любой англичанин, захваченный за развешиванием плакатов, направленных против немцев, будет подвергнут немедленной казни; аналогичное наказание предусматривалось и для тех, кто не сдаст огнестрельное оружие или радиоприемник в течение 24 часов.
Однако настоящий режим террора должна была осуществлять СС Гиммлера. Для этой цели в свое время было создано так называемое главное управление имперской безопасности во главе с Гейдрихом [34]. Человеком, которому предстояло руководить из Лондона деятельностью службы безопасности на местах, был некий полковник СС, профессор, доктор Франц Сикс, один из тех гангстеров-интеллектуалов, которых во времена нацизма привлекали к службе в секретной полиции Гиммлера. Профессор Сикс оставил пост декана факультета Берлинского университета, чтобы поступить на секретную службу в ведомство Гейдриха, где он специализировался по "научным вопросам", скрытая сторона которых так привлекала кровавого Генриха Гиммлера и его головорезов. О том, что не пришлось испытать англичанам, так как доктору Сиксу не довелось похозяйничать на английской земле, можно судить по его последующей карьере в России. Он орудовал в составе эсэсовских эйнзатцкоманд, которые отличились при проведении массовых расстрелов, а одна из обязанностей Сикса сводилась к тому, чтобы выявлять среди советских пленных комиссаров в целях их ликвидации [35].
1 августа, как явствует из немецких архивных документов, Геринг призвал Гейдриха приниматься за дело. Полиция безопасности (СС) и служба безопасности (СД) должны были начать свою деятельность одновременно с военным вторжением на Британские острова, чтобы захватить и эффективно обезвредить многочисленные важные организации и общества в Англии, настроенные враждебно по отношению к Германии.
17 сентября Гитлер отложил вторжение на неопределенное время, и в тот же день профессор Сикс по иронии судьбы был официально назначен на этот новый пост Гейдрихом, который дал ему следующее напутствие:
"Ваша задача состоит в том, чтобы, применяя все необходимые средства, бороться со всеми антинемецкими организациями, институтами, оппозиционными группами, которые можно захватить в Англии, предотвратить утаивание наличных материальных ценностей, сосредоточить их в определенных местах, обеспечить их сохранность для использования в будущем. Я назначаю Лондон местом пребывания вашей штаб-квартиры... и уполномочиваю вас сформировать небольшие эйнзатцкоманды в различных частях Великобритании, как подскажет вам обстановка и когда в этом возникнет необходимость".
Фактически Гейдрих еще в августе организовал шесть эйнзатцкоманд для Англии с центрами в Лондоне, Бристоле, Бирмингеме, Ливерпуле, Манчестере, Эдинбурге или Глазго. Они должны были осуществлять нацистский террор: для начала арестовать всех, кто числился в "специальном поисковом списке" по Великобритании, который из-за спешки был довольно небрежно составлен аппаратом Вальтера Шелленберга, еще одного интеллектуала, окончившего университет и работавшего у Гиммлера во главе отдела IVE (контрразведка главного управления имперской безопасности). Так, по крайней мере, утверждал позднее Шелленберг хотя тогда он больше времени проводил в Лиссабоне, занятый подготовкой головокружительной авантюры, связанной с похищением герцога Виндзорского.
"Специальный поисковый список по Великобритании" относится к числу наиболее забавных документов, связанных с подготовкой вторжения и, разумеется, случайно обнаруженных среди документов аппарата Гиммлера. В списке содержались имена примерно 2300 видных деятелей Великобритании, причем не все из них являлись англичанами, которых гестапо считало необходимым немедленно заключать в тюрьму. Естественно, Черчилль и члены кабинета значились в этом списке, равно как и ведущие политические деятели других партий. В этом же списке оказались ведущие редакторы, издатели, репортеры, в том числе два бывших корреспондента газеты "Таймс" в Берлине - Норман Эббатт и Дуглас Рид, репортажи которых не вызывали особого удовольствия у нацистов. Английские писатели удостоились самого пристального внимания. Имя Бернарда Шоу в списках отсутствовало, зато Герберт Уэллс был занесен туда наряду с такими писателями, как Вирджиния Вулф, Э. М. Форстер, Олдос Хаксли, Джон Пристли, Стефен Спендер, Ч. П. Сноу, Ноэль Ковард, Ребекка Уэст, Филип Гиббс и Норман Ангелл. Не были обделены вниманием и ученые: Гилберт Муррей, Бертран Рассел, Гарольд Ласки, Беатриса Уэбб и Дж. Б. С. Холдейн.
Гестапо намеревалось также, пользуясь своим пребыванием в Англии, переловить там всех иностранных и немецких эмигрантов. В списках гестапо числились Падеревски, Фрейд [36], Ч. Вейсман; президент Бенеш и министр иностранных дел чехословацкого правительства в эмиграции Ян Масарик. В список немецких эмигрантов были включены два бывших близких друга Гитлера, позднее отвернувшиеся от него: Герман Раушнинг и Путци Ханфштенгль. Многие английские имена были настолько искажены, что их почти невозможно было узнать. После каждого имени стоял штамп бюро главного управления имперской безопасности, что означало: данной персоной будет заниматься это ведомство. Черчилля планировалось передать VI отделу (иностранная разведка), но большинство должно было быть передано гестапо [37].
Эта нацистская "Черная книга", очевидно, являлась дополнением к совершенно секретной книге - справочнику под названием Информационсхефт [38], который, по утверждению Шелленберга, был составлен им самим в качестве пособия по ограблению Англии и уничтожению там всех антинемецких институтов. Она еще более забавна, чем поисковый список. В числе опасных институтов здесь значатся помимо масонской ложи, еврейских организаций, которые вызывали особое внимание имперской службы безопасности, общественные школы (в Англии - частные школы), церковь Англии, которая характеризуется как "мощный инструмент в руках британских имперских политиков", и организация бойскаутов, занесенная в список как "превосходный источник информации английской разведывательной службы". Глубокоуважаемый основатель и руководитель этой детской организации лорд Баден-Пауэлл подлежал немедленному аресту.
Если бы немцы попытались вторгнуться на территорию Англии, они бы не встретили там джентльменского приема. Впоследствии Черчилль признавался, что часто задумывался над тем, что бы произошло в таком случае. Он был уверен в одном: "с обеих сторон началась бы резня, страшная и беспощадная, без сострадания и жалости. Они стали бы прибегать к террору, а мы готовы были на все".
Черчилль не раскрывает, что подразумевается под выражением "готовы были на все". Однако Питер Флеминг в своей книге, посвященной операции "Морской лев", упоминает, что англичане решили в качестве последнего средства, если все другие обычные способы обороны окажутся несостоятельными, произвести газовую атаку против захваченных немцами плацдармов, распространив горчичный газ с низко летящих самолетов. Это решение, принятое на высшем уровне после долгих душевных мук, по мысли Флеминга, как тогда, так и теперь окутано тайной.
До резни, о которой говорит Черчилль, и террора, который собиралось развязать гестапо, дело в то время не дошло по причинам, изложенным в настоящей главе. Но менее чем через год в другой части Европы немцы развязали такой террор и в таких масштабах, каких дотоле не ведал мир.
Еще до того, как отказаться от вторжения в Англию, Адольф Гитлер пришел к новому решению: весной будущего года он повернет свое оружие против России.

Нацистский заговор в целях похищения герцога и герцогини Виндзорских
История о нацистском заговоре в целях похищения герцога и герцогини Виндзорских, чтобы вынудить бывшего короля Великобритании к сотрудничеству с Гитлером во имя мирного урегулирования конфликта с Англией, представляет собой скорее забавный эпизод, свидетельствующий о смехотворных усилиях заправил третьего рейха, которые именно в то лето добились крупнейших успехов на полях сражений. Эволюция этого фантастического плана подробно излагается в захваченных документах германского министерства иностранных дел. Касается в своих мемуарах этого вопроса и молодой Вальтер Шелленберг, шеф отдела контрразведки главного управления имперской безопасности, которому была поручена реализация замысла.
Сама идея такого плана, как говорил Шелленбергу Риббентроп, принадлежала Гитлеру. Нацистский министр иностранных дел ухватился за нее с большим энтузиазмом, которым он всякий раз прикрывал свое глубочайшее невежество, и теперь МИД Германии со своими дипломатическими представителями в Испании и Португалии были вынуждены тратить огромные усилия и время в течение лета 1940 года.
После падения Франции в июне 1940 года герцог, входивший в состав британской военной миссии при французском высшем командовании армии, переехал с герцогиней в Испанию, чтобы не попасть в плен к немцам. 23 июня немецкий посол в Мадриде Эберхард фон Шторер, профессиональный дипломат, телеграфировал в Берлин:
"Испанский министр иностранных дел просил совета в отношении того, как обращаться с герцогом и герцогиней Виндзорскими. Сегодня ожидается их прибытие в Мадрид, очевидно, по пути в Англию через Лиссабон. Министр иностранных дел полагает, что, возможно, мы заинтересованы в том, чтобы задержать герцога здесь, а может быть, вступить с ним в контакт. Прошу ваших указаний".
Риббентроп на следующий же день по телеграфу передал указания. Он предлагал задержать герцогскую чету на пару недель в Испании, но предупреждал: не должно казаться, что такое предложение исходит из Германии. На следующий день, 25 июня, Шторер ответил Берлину: "Министр иностранных дел (Испании) обещал сделать все возможное, чтобы задержать здесь герцога на некоторое время". Испанский министр иностранных дел полковник Хуан Бейгбедер Атиенза встретился с герцогом и доложил о состоявшейся беседе послу Германии, который в свою очередь информировал Берлин совершенно секретной телеграммой от 2 июля, что герцог не возвратится в Англию до тех пор, пока его жену не признают членом королевской семьи, а ему самому не предоставят солидный пост. В противном случае он поселится в Испании в одном из замков, обещанном ему правительством Франко.
"Герцог Виндзорский высказал министру иностранных дел и другим знакомым свое отрицательное отношение к Черчиллю и к войне", - добавлял посол в своем докладе.
В начале июля герцог с супругой выехали в Лиссабон, и 11 июля немецкий посланник докладывал оттуда Риббентропу, что герцога назначили губернатором Багамских островов, но он "намерен откладывать свой отъезд туда как можно дольше... в надежде *а поворот событий, благоприятный для него".
"Он высказал убежденность, - докладывал посланник, - что если бы оставался на троне, то этой войны можно было бы избежать, и охарактеризовал себя как твердого сторонника мирного урегулирования отношений с Германией. Герцог считает, что длительные ожесточенные бомбардировки сделают Англию податливой к заключению мира".
Эта информация натолкнула надменного германского министра иностранных дел на мысль отправить поздно вечером 11 июля сверхсрочную и совершенно секретную телеграмму в немецкое посольство в Мадриде. Он хотел, чтобы герцога, предпочтительно при помощи его испанских друзей, уговорили не ехать на Багамские острова и вернуться обратно в Испанию. "После их возвращения в Испанию, - рекомендовал далее Риббентроп, - герцога и его жену нужно убедить или заставить оставаться на испанской территории". Если потребуется, Испания может интернировать его как английского офицера и обращаться с ним как с военным беженцем.
"В подходящий момент, - инструктировал далее Риббентроп, - герцога нужно проинформировать, что Германия стремится к миру с английским народом, но на пути к этому стоит клика Черчилля и что было бы хорошо, если бы герцог подготовился к последующим событиям. Германия полна решимости принудить Англию заключить мир, используя для этого все средства, и по достижении мира с готовностью удовлетворит любые его пожелания, особенно связанные с намерением герцога и герцогини вернуться на британский трон. Если у герцога имеются иные планы, но он готов сотрудничать в установлении добрых отношений между Германией и Англией, мы готовы оказать ему и его жене такую материальную поддержку, которая позволила бы ему... вести образ жизни, подобающий королю" [39].
Далеко не умный нацистский министр, который во время своего пребывания в Лондоне в качестве германского посла так и не научился понимать англичан, добавил, будто располагает информацией о намерении английской секретной службы убрать герцога, как только он появится на Багамских островах.
12 июля германский посол в Мадриде встретился с министром внутренних дел Испании Романом Серрано Суньером, шурином генерала Франко, который обещал вовлечь генералиссимуса в этот заговор и осуществить следующий план. Испанское правительство направит в Лиссабон старого друга герцога Мигуэла Примо де Риверу, мадридского лидера фаланги и сына бывшего испанского диктатора. Ривера пригласит герцога в Испанию поохотиться, а также обсудить с правительством некоторые вопросы англо-испанских отношений. Суньер проинформирует герцога о заговоре английских секретных служб с целью убрать его с политической сцены. Затем, как сообщал в Берлин немецкий посол, "министр посоветует герцогу и герцогине воспользоваться испанским гостеприимством, а также финансовой поддержкой.. Может быть, есть какой-либо иной способ предотвратить отъезд герцога. Во всем этом деле мы остаемся совершенно в стороне".
Согласно немецким архивным документам, Ривера вернулся в Мадрид из Лиссабона после своего первого визита к герцогской чете 16 июля и привез донесение испанскому министру иностранных дел, который препроводил его далее германскому послу, а тот в свою очередь по телеграфу передал его содержание в Берлин. Черчилль, говорилось в донесении, назначил герцога губернатором Багамских островов в "очень сдержанном и категоричном по тону письме" и приказал ему немедленно следовать к месту назначения. В случае невыполнения указания "Черчилль угрожает герцогу Виндзору военным трибуналом". Испанское правительство согласилось, как добавлялось в донесении в Берлин, еще раз самым настоятельным образом "предостеречь герцога от занятия этого поста".
Ривера вернулся после второй поездки в Лиссабон 22 июля, а на следующий день германский посол в Мадриде по телеграфу "очень срочно" и "совершенно секретно" докладывал Риббентропу в Берлин:
"У него состоялось два долгих разговора с герцогом Виндзорским; при втором разговоре присутствовала герцогиня. Герцог выражался очень свободно... Политически он все больше отдаляется от короля и нынешнего английского правительства. Герцог и герцогиня меньше опасаются короля, который глуповат, нежели коварной королевы, которая искусно плетет интриги против герцога и, в частности, против герцогини. Герцог собирается выступить... с неодобрением нынешнего курса английской политики и с намерением порвать со своим братом... Герцог и герцогиня сказали, что очень хотят вернуться в Испанию".
С целью ускорить их возвращение посол договорился с Суньером, как указывалось далее в телеграмме, что тот направит в Лиссабон другого испанского эмиссара, "чтобы убедить герцога покинуть Лиссабон под предлогом длительной экскурсии на автомобиле, а затем пересечь границу в установленном месте, где испанская тайная полиция позаботится о том, чтобы все прошло без осложнений".
Спустя два дня посол сообщил дополнительную информацию, полученную от Риверы в "срочной, совершенно секретной" телеграмме:
"Когда он посоветовал герцогу не ехать на Багамы, а вернуться в Испанию, поскольку герцога, вероятно, попросят сыграть важную роль в политике Англии и попытаются возвести на английский престол, как герцог, так и герцогиня не смогли скрыть своего изумления. Оба... ответили, что, согласно английской конституции, это невозможно после отречения. Когда эмиссар конфиденциально пояснил им, что ход войны может привести даже к изменениям 3 английской конституции, герцогиня глубоко задумалась". В этом донесении немецкий посол напомнил Риббентропу, что Ривера ничего не знал о "каком-либо немецком интересе в данном вопросе". Молодой испанец, вероятно, считал, что действует в интересах своего правительства.
К концу июля план похищения нацистами герцога Виндзорского был в основном составлен. Гитлер назначил персонально Вальтера Шелленберга ответственным за осуществление этой операции. С этой целью он вылетел из Берлина в Мадрид, посовещался там с германским послом, переехал в Португалию и приступил к делу. 26 июля посол уже мог обстоятельно изложить Риббентропу суть плана:
"...Можно считать, что герцог и герцогиня принимают твердое решение возвратиться в Испанию. Для подкрепления такого намерения туда сегодня выезжает второй тайный эмиссар с письмом к герцогу, составленным очень искусно. В качестве дополнения к письму прилагается тщательно разработанный план пересечения границы.
Согласно этому плану, герцог и его супруга должны по официальной версии отправиться на летние каникулы в горы недалеко от испанской границы для того, чтобы пересечь ее точно в установленном месте и в конкретное время в ходе охоты. Поскольку у герцога нет паспорта, то придется заручиться согласием португальского пограничного чиновника на данном участке.
В это же время в соответствии с планом первый законспирированный эмиссар (Примо де Ривера) должен находиться у границы с испанским отрядом, расположенным так, чтобы была гарантирована безопасность герцога Виндзорского. Шелленберг со своей группой действует из Лиссабона в интересах операции. С этой целью во время поездки к месту летнего отдыха, а также в период самого отдыха чета будет находиться под неослабным наблюдением заслуживающего доверия шефа португальской полиции..."
Планом предусматривалось, что в момент пересечения границы группа Шелленберга возьмет на себя обеспечение безопасности на португальской стороне и выполнит эту задачу на испанской территории в качестве эскорта, который будет периодически незаметно меняться.
В целях обеспечения безопасности всего плана министр (испанский) подобрал другого тайного агента - женщину, которая при необходимости могла бы установить контакт со вторым тайным агентом и доставлять информацию группе Шелленберга.
При возникновении какого-либо непредвиденного чрезвычайного обстоятельства в результате действий английской Интеллидженс сервис предусматривалась переброска герцога и герцогини в Испанию самолетом. В этом случае, как и в первом варианте, главным условием являлось согласие герцога на выезд, которого предполагали добиться путем искусного психологического воздействия на его типично английский образ мышления, не создавая у него при этом впечатления бегства из-за действий английской Интеллидженс сервис и привлекая его перспективой свободной политической деятельности с территории Испании.
При необходимости помимо мер безопасности в Лиссабоне предусматривалось проведение "операции запугивания", чтобы убедить герцога покинуть Португалию.
Таков был нацистский план похищения герцога Виндзорского и его жены. Он отличался типичной немецкой неуклюжестью, а его реализация осложнялась неспособностью немцев понять "английский образ мышления" герцога.
"Операцию запугивания" предстояло осуществить группе Шелленберга. Однажды ночью он организовал группу лиц, которые забросали камнями окна на вилле, где проживали герцог с женой, а затем распространили среди прислуги слухи, будто это сделали агенты английской секретной службы. Герцогине был доставлен букет цветов с запиской: "Будьте осторожны, английская секретная служба не дремлет. От португальского друга, сердечно заинтересованного в Вашем благополучии". А в официальном донесении в Берлин Шел-ленберг докладывал: "...Открытие огня по окнам (безопасное для герцогини битье окна в спальне), запланированное в ночь на 30 июля, было отложено, поскольку психологический эффект от этого на герцогиню скорее усилил бы ее желание побыстрее уехать на Багамы".
Времени оставалось мало. 30 июля Шелленберг докладывал о прибытии в Лиссабон сэра Уолтера Монктона, высокопоставленного чиновника английского правительства и старого друга герцога. Его задача, очевидно, заключалась в том, чтобы как можно скорее отправить герцога с женой на Багамские острова. В тот же день германский посол в Мадриде срочно телеграфировал шифром Риббентропу, что его немецкий агент в Лиссабоне только что сообщил ему: герцог и герцогиня собираются уехать из Португалии 1 августа, то есть через два дня. В связи с этой информацией он запрашивал Риббентропа, не следует ли им "выйти из тени". Согласно сообщениям немецкой разведки, продолжал посол, герцог в присутствии своего хозяина, португальского банкира Рикардо до Эспирито Санто Сильва, выразил "желание вступить в контакт с фюрером". Почему бы не организовать встречу герцога Виндзорского с фюрером?
На следующий день, 31 июля, посол опять писал "очень срочно, совершенно секретно", пересказывая только что услышанное от испанского эмиссара, вернувшегося из Лиссабона после встречи с герцогом: герцогская чета, "находясь под сильнейшим впечатлением от сообщений об английских интригах против них и опасаясь за свою безопасность", очевидно, планирует отплыть 1 августа, хотя герцог пытается скрыть истинную дату отъезда. В своем донесении посол добавил, что испанский министр внутренних дел намерен предпринять "последнее усилие, чтобы воспрепятствовать отъезду герцога и герцогини".
Известие о том, что герцог собирается вскоре покинуть Португалию, вызвало тревогу у Риббентропа, и 31 июля, поздно вечером, из своего специального поезда в Фушле он направил "очень срочную, совершенно секретную" телеграмму немецкому послу в Лиссабоне, в которой просил довести до сведения герцога через его друга-банкира следующее:
"По существу, Германия хочет мира с английским народом. На пути к этому миру стоит клика Черчилля. После того как был отвергнут последний призыв фюрера к здравому смыслу, Германия полна решимости вынудить Англию пойти на заключение мира, используя для этого все имеющиеся средства. Было бы хорошо, если бы герцог был готов к трезвому восприятию дальнейшего хода событий. В таком случае Германия была бы готова тесно сотрудничать с герцогом и выполнить любое желание герцога и герцогини... Если у герцога и герцогини иные намерения, но они готовы к установлению добрых отношений между Германией и Англией, Германия также готова сотрудничать с герцогом и договориться относительно будущего герцогской четы в соответствии с их пожеланиями. Португальское доверенное лицо, у которого проживает в настоящее время герцог с супругой, должно предпринять самые искренние усилия, чтобы воспрепятствовать завтрашнему отъезду герцога, поскольку мы располагаем достоверными данными, что Черчилль намеревается прибрать герцога к рукам и держать его на Багамах постоянно, а также поскольку для нас будет чрезвычайно трудно установить с герцогом контакт на Багамах, если в этом возникнет необходимость..."
Срочные указания германского министра иностранных дел достигли посольства в Лиссабоне около полуночи. Тогда же германский посол встречался с Эспирито Санто Сильвой и уговаривал его передать суть вышеприведенной телеграммы именитому гостю. Банкир сделал это утром 1 августа, и, согласно депеше, переданной из посольства в Берлин, информация произвела на герцога сильное впечатление.
"Герцог воздал должное желанию фюрера заключить мир, поскольку оно совпадало с его собственной точкой зрения. Он был твердо убежден, что если бы был королем, то дело никогда не дошло бы до войны. Обращенный к нему призыв сотрудничать в установлении мира он воспринял с радостью. Однако в настоящее время он обязан следовать официальным приказам своего правительства. Неповиновение может преждевременно открыть его намерения, вызвать скандал и подорвать его авторитет в Англии. Он также убежден, что для него пока преждевременно выходить на передний план, поскольку еще не существует признаков, что Англия готова к сближению с Германией. Однако, как только в стране изменятся настроения, он будет рад немедленно вернуться...Либо Англия обратится к нему, что он считает вполне вероятным, либо Германия выразит желание вступить с ним в переговоры. И в том, и в другом случае он готов на любые жертвы личного порядка и предоставит себя в распоряжение обстоятельств, пренебрегая малейшими личными амбициями.
Он готов поддерживать постоянную связь со своим гостеприимным хозяином и даже согласовал с ним пароль, получив который немедленно вернется".
К удивлению немцев, герцог и герцогиня отплыли на Багамы вечером 1 августа на американском лайнере "Экскалибур". В донесении министру иностранных дел Риббентропу, свидетельствовавшем о провале миссии, Шелленберг на следующий день сообщал, что он предпринимал все меры до последнего момента, чтобы предотвратить отъезд. Брата Франко, который был испанским послом в Лиссабоне, уговорили сделать последнюю попытку отговорить герцога не покидать Лиссабон. Автомобиль с личными вещами герцога был задержан и, как утверждает Шелленберг, прибыл к лайнеру с большим опозданием. Немцы распространили слухи, что в лайнер заложена бомба замедленного действия. Португальские власти задержали отправку лайнера, пока не осмотрели весь корабль сверху донизу в поисках этой мифической бомбы.
Тем не менее герцог Виндзорский с супругой в тот же вечер отплыли. Нацистский заговор сорвался. Шелленберг в своем последнем донесении Риббентропу писал, что срыв плана произошел в результате влияния на герцога Монктона, "краха испанского варианта" и "умонастроений самого герцога".
В захваченных досье немецкого министерства иностранных дел имеется еще один документ по этому делу. 15 августа немецкий посол в Лиссабоне телеграфировал в Берлин: "Доверенное лицо только что получило телеграмму от герцога с Багамских островов, в которой тот просит сообщить ему пароль, едва возникнут обстоятельства, благоприятные для принятия нужных акций. Следует ли давать ответ?"
Никакого ответа на Вильгельмштрассе обнаружено не было. К середине августа Гитлер принял решение завоевать Англию силой оружия. И не было необходимости искать нового короля для Англии. Островом, как и всеми другими завоеванными территориями, будут управлять из Берлина. Так или примерно так думал Гитлер.
Такова эта любопытная история, изложенная в секретных немецких документах и дополненная Шелленбергом, человеком, менее всего заслуживающим доверия, хотя вряд ли он стал бы придумывать для себя столь нелепую, по его признанию, роль.
В заявлении, сделанном через лондонского адвоката 1 августа 1957 года после опубликования захваченных немецких документов, герцог заклеймил переписку между Риббентропом и германскими послами в Испании и Португалии как "намеренную фальсификацию и искажение истины". Герцог Виндзорский объяснил, что, когда в Лиссабоне в 1940 году он ждал отплытия на Багамские острова, "определенные люди", которых он считал деятелями, сочувствующими нацистам, предпринимали усилия, чтобы убедить его вернуться в Испанию и не принимать пост губернатора. "Меня даже предупреждали, что лично я и герцогиня подвергнем себя риску, если отправимся на Багамы, - заявил он. - Но у меня никогда даже мысли не появлялось принять такое предложение. Я встречал его с презрением, которого оно заслуживало".

"Барбаросса": На Очереди Россия
В то время как летом 1940 года Гитлер был занят завоеванием Запада, Сталин, воспользовавшись этим обстоятельством, вступил на территорию Прибалтийских государств, а также двинулся в сторону Балкан [40].
На первый взгляд отношения между двумя диктатурами складывались дружественные. Молотов, работая на Сталина, не упускал случая польстить немцам в связи с каждым новым актом агрессии. Когда 9 апреля 1940 года Германия вторглась в Норвегию и Данию, советский комиссар по иностранным делам поспешил заверить посла Шуленбурга, что "Советское правительство с пониманием относится к тем мерам, которые были навязаны Германии". "Мы желаем Германии, - уверял Молотов, - полного успеха в ее оборонительных мерах".
Спустя месяц, когда немецкий посол нанес визит Молотову, чтобы официально проинформировать его о наступлении вермахта на Западе, которое в соответствии с инструкцией Риббентропа "было вынужденной мерой, предпринятой Германией ввиду нависшей угрозы англо-французского наступления на Рур через Бельгию и Голландию", советский государственный деятель вновь выразил ему свое удовлетворение. "Молотов отнесся к моему сообщению с пониманием", - телеграфировал Шуленбург в Берлин.
17 июня Молотов вызвал Шуленбурга, чтобы от имени Советского правительства принести поздравления "с блестящим успехом германского вермахта".
У комиссара по иностранным делам было припасено еще кое-что, но это "кое-что" для немецкого уха оказалось не особенно приятным. Молотов - можно при этом вообразить блеск его глаз - информировал немецкого посла, как в "срочном порядке" телеграфировал в Берлин последний, о "советских акциях против Прибалтийских государств", добавив, "что стало необходимым положить конец всем интригам, посредством которых Англия и Франция пытаются сеять разлад и недоверие между Германией и Советским Союзом в Прибалтийских государствах". Чтобы покончить с таким "разладом", Советское правительство, добавил Молотов, направило "специальных эмиссаров" в эти три Прибалтийские страны: Деканозова - в Литву; Вышинского - в Латвию; Жданова - в Эстонию. Все трое слыли искуснейшими сталинскими интриганами.
Свою миссию они выполнили с той добросовестностью, какой можно было ожидать от этого трио, особенно от двух последних.
Уже 14 июня, когда германские войска вступали в Париж, Советское правительство направило Литве ультиматум с требованием отставки ее правительства, ареста некоторых из его членов и права ввести такое количество войск Красной Армии, какое сочтет необходимым. Хотя литовское правительство и приняло ультиматум, Москву это не удовлетворило, и на следующий день, 15 июня, советские войска оккупировали эту единственную из Прибалтийских стран, граничащую с Германией. Еще через пару дней аналогичные советские ультиматумы были направлены Латвии и Эстонии, после чего они также были оккупированы советскими войсками.
В данном случае Сталин мог быть столь же жестоким и беспощадным, как и Гитлер, и даже еще более циничным. Подавив прессу, арестовав политических лидеров и объявив все партии, за исключением коммунистических, вне закона, русские устроили 14 июля инсценировку выборов во всех трех государствах. После того как таким образом "избранные" парламенты проголосовали за присоединение своих стран к Советскому Союзу, Верховный Совет (парламент) России принял их в свое отечество: Литву - 3 августа, Латвию - 5 августа, Эстонию - 6 августа.
Адольф Гитлер был унижен, но, занятый подготовкой к вторжению в Англию, не мог ничего поделать. Письма послов этих трех Прибалтийских стран в Берлине с протестами против русской агрессии были возвращены им по указанию Риббентропа. Чтобы еще сильнее унизить немцев, Молотов 11 августа предъявил им бесцеремонное требование ликвидировать дипломатические представительства в Каунасе, Риге и Таллинне в течение двух недель и закрыть консульства к 1 сентября.
Захват Прибалтийских государств не удовлетворил аппетита Сталина. В результате поразительно быстрого развала англо-французских армий создались благоприятные условия, побуждавшие Сталина захватить столько, сколько возможно. Очевидно, он полагал, что времени терять нельзя.
23 июня, на второй день после официальной капитуляции Франции и подписания перемирия в Компьене, Молотов опять пригласил нацистского посла в Москве, чтобы сообщить ему, что "решение бессарабского вопроса не терпит более отлагательств. Советское правительство полно решимости использовать силу, если румынское правительство отклонит мирное соглашение". Советское правительство ожидает, добавил Молотов, что Германия не только не помешает, но и поддержит Советы в их действиях. Более того, "Советы претендуют также на Буковину". Бессарабия была отторгнута от России Румынией в конце первой мировой войны, но Буковина никогда ей не принадлежала. Она входила в состав Австро-Венгрии, пока в 1919 году ее не захватила Румыния. На переговорах в Москве по поводу заключения нацистско-советского пакта Риббентроп - теперь он напомнил об этом Гитлеру - был вынужден уступить русским Бессарабию, но он никогда не давал согласия включить в сферу их интересов Буковину.
В Берлине возникла определенная тревога, которая распространилась и на штаб ОКБ на Западе. Вермахт зависел от румынской нефти, а Германия, кроме того, получала из этой балканской страны продовольствие и фураж. Все это будет потеряно, если Красная Армия оккупирует Румынию. Незадолго до того, 23 мая, в самый разгар сражения за Францию румынский генеральный штаб послал в ОКВ сигнал SOS, информируя немцев о том, что советские войска сосредоточиваются у румынской границы.
На следующий день Йодль суммировал реакцию на это сообщение в штабе Гитлера: "Обстановка на Востоке становится угрожающей из-за сосредоточения русских сил у границ Бессарабии".
В ночь на 26 июня Россия вручила Румынии ультиматум, требуя передать ей Бессарабию и Северную Буковину. Ответ необходимо было дать на следующий день. Охваченный паникой Риббентроп прямо из своего поезда направил срочные указания своему послу в Бухаресте: посоветовать румынскому правительству пойти на уступки, что то и сделало 27 июня. А уже на следующий день советские войска заняли вновь обретенные территории, а в Берлине с облегчением вздохнули, что по крайней мере богатые источники нефти и продовольствия не были отобраны у Германии.
Из этих действий и из секретных немецких документов очевидно, что, хотя Сталин и стремился захватить все что можно в Восточной Европе, пока немцы были связаны по рукам и ногам на Западе, он не желал разрыва с Гитлером и даже не помышлял об этом.
К концу июня Черчилль в личном письме пытался предостеречь Сталина об опасности немецких завоеваний для России, как и для Англии. Советский диктатор даже не потрудился ответить; вероятно, он, как и другие, считал, что с Англией покончено. И он выболтал немцам то, что так беспокоило английское правительство. Сэр Стаффорд Криппс, один из лидеров левого крыла лейбористской партии, которого премьер-министр срочно направил в Москву новым британским послом в надежде вызвать более глубокий отклик в сердцах большевиков, - безнадежное предприятие, как он позднее с горечью признавал, - был принят Сталиным в начале июля. Состоялась беседа, которую Черчилль охарактеризовал как "формальную и холодную". А 13 июля Молотов по указанию Сталина вручил немецкому послу памятную записку о содержании этой конфиденциальной беседы.
Это весьма любопытный документ. Он, как ни один другой источник, свидетельствует об ограниченности холодных внешнеполитических расчетов советского диктатора. Шуленбург срочной шифрованной телеграммой тут же передал в Берлин содержание памятной записки. Риббентроп был настолько признателен за ее содержание, что просил передать Советскому правительству, как "высоко он ценит полученную информацию". В памятной записке говорилось:
"Криппс настаивал, чтобы Сталин изложил свою позицию по принципиальному вопросу, утверждая, что английское правительство убеждено: Германия стремилась к установлению своей гегемонии в Европе... Это угроза как Советскому Союзу, так и Англии. Поэтому обеим странам следовало бы выработать общую политику защиты от Германии и восстановить баланс сил в Европе..."
Ответы Сталина приводятся в следующем виде:
"Сталин не видит какой-либо угрозы гегемонии со стороны любой страны Европы, и еще меньше страшит его, что Европа может быть поглощена Германией. Сталин следит за политикой Германии и хорошо знает нескольких деятелей Германии. Он не обнаружил какого-либо желания с их стороны проглотить европейские страны. Сталин не считает, что военные успехи Германии представляют угрозу для Советского Союза и его дружественных отношений с ней..."
Просто поразительны такая самоуверенность и полнейшее невежество. Конечно, русскому тирану не было известно, какие тайные замыслы зрели в голове Гитлера, но поведение фюрера в недалеком прошлом, его амбиции и ошеломляюще быстрые завоевания должны были именно теперь стать серьезным предостережением о страшной угрозе, нависшей над Советским Союзом. Однако, сколь это ни непостижимо, предостережением они не стали.
Из захваченных нацистских документов и свидетельских показаний многих действующих лиц этой великой драмы, которая разыгрывалась в тот год на огромных пространствах Западной Европы, явствует, что в тот момент, когда Сталин упивался самодовольством, Гитлер обдумывал планы нападения на Советский Союз и его уничтожения.
Основополагающая идея уходила в далекое прошлое, по меньшей мере на пятнадцать лет назад, - к "Майн кампф".
"Итак, ныне мы, национал-социалисты, - писал Гитлер, - возвращаемся к тому, что было шесть столетий назад. Мы прекращаем бесконечное германское движение на юг и запад Европы и обращаем наши взоры в сторону земель на Востоке... Когда мы говорим сегодня о приобретении новых земель и нового пространства в Европе, то в первую очередь думаем о России и о подчиненных ей окраинных государствах. Кажется, будто сама судьба указывает нам дорогу туда... Эта колоссальная империя на Востоке созрела для ее ликвидации, и конец еврейского господства в России станет концом России как государства".
Эта основополагающая идея не исчезла из головы Гитлера, и его пакт со Сталиным вовсе не отверг ее, а только отодвинул сроки осуществления. Однако ненадолго. Уже через два месяца после подписания пакта, которым он воспользовался, чтобы уничтожить Польшу, фюрер дал указание руководству армии рассматривать захваченную польскую территорию "как район сосредоточения для будущих немецких операций". Это указание поступило 18 октября, и Гальдер зафиксировал его в своем дневнике [41].
Пять недель спустя, когда 23 ноября он разглагольствовал в присутствии своих генералов, противившихся наступлению на Западе.
Россия не выпала из его поля зрения. "Мы сможем противостоять России, - заявил он, - лишь тогда, когда обретем свободу на Западе". В то время Гитлеру не давала покоя война на два фронта - кошмар для немецких генералов целого столетия, и он долго распространялся по этому поводу. Он не повторит ошибки бывших германских правителей; он будет следить за тем, чтобы армия в каждый конкретный момент воевала на одном фронте.
И кажется вполне естественным, что именно тогда, когда пала франция, когда английская армия спаслась бегством через Ла-Манш, но угроза разгрома Англии оставалась реальной, помыслы Гитлера снова устремились в сторону России. Ибо теперь он обрел свободу на Западе, то есть выполнил первое упомянутое им в речи условие, необходимое, чтобы суметь "противостоять России". Быстрота, с какой Сталин захватил в июне Прибалтийские государства и две румынские провинции, подтолкнула Гитлера к принятию решения.
В настоящее время появилась возможность проследить момент принятия этого решения. Йодль говорит, что "фундаментальное решение" было принято "еще во время западной кампании". Полковник Вальтер Варлимонт, заместитель Йодля в ОКБ, вспоминает, что 29 июля Йодль сообщил на совещании офицеров оперативного отдела, что "Гитлер намеревается напасть на СССР весной 1941 года". Несколько раньше Йодль говорил, что Гитлер сказал Кейтелю о своем намерении "предпринять наступление против СССР осенью 1940 года". Но это было слишком даже для Кейтеля, и он принялся отговаривать фюрера, ссылаясь не только на осеннее ненастье, но и на трудности переброски основной массы сухопутных войск с Запада на Восток, что делало наступление невозможным. К моменту совещания, по словам Варлимонта, "дата задуманного наступления (против России) была передвинута на весну 1941 года".
Еще за неделю до этого, как явствует из дневника Гальдера, фюрер считал возможным начать кампанию в России осенью этого года, если не будет предпринято вторжение в Англию. На военном совещании в Берлине 21 июля он приказал Браухичу заняться приготовлениями к наступлению на Россию. Что главнокомандующий сухопутными войсками и его генеральный штаб уже думали над этой проблемой, хотя и не слишком долго, видно из его ответов фюреру. Брау-хич заверил вождя, что "кампания продлится от четырех до шести недель", что ее целью будет "нанесение поражения русской армии или по крайней мере оккупация достаточно протяженной русской территории, чтобы советские бомбардировщики не могли долететь до Берлина или Силезского промышленного бассейна, в то время как бомбардировщики люфтваффе могли бы долетать до всех важных объектов в Советском Союзе". По мнению Браухича, для выполнения этой задачи требовалось от 80 до 100 немецких дивизий; советские силы он оценивал как "50-75 хороших дивизий". Заметки Гальдера о том, что говорил ему о совещании Браухич, подтверждают, что Гитлера захваты, предпринятые на Востоке Сталиным, глубоко уязвили, что, по мнению фюрера, советский диктатор "кокетничал с Англией" для того, чтобы воодушевлять англичан на продолжение борьбы, но он не видел никаких признаков, указывавших на приготовление России к вступлению в войну против Германии.
К моменту следующего совещания, которое состоялось в Бергхофе 31 июля 1940 года, перспектива вторжения на Британские острова стала еще более неопределенной, и это подтолкнуло Гитлера впервые во всеуслышание заявить руководителям армии о своем решении напасть на Россию. Гальдер присутствовал на этом совещании и затем со стенографической точностью зафиксировал все, что сказал диктатор. Эти записи свидетельствуют, что Гитлер не только принял окончательное решение вторгнуться в Россию будущей весной, но и выработал основные стратегические цели кампании.
"Надежда Англии - Россия и Америка, - заявил он. - Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии".
Чем больше Гитлер думал об этом, тем больше убеждался, что упорная решимость Англии продолжать войну связана с надеждами на Россию.
"В Лондоне что-то произошло! Англичане совсем было пали духом, теперь они вдруг снова воспрянули.
Подслушанные разговоры. Россия недовольна быстрым развитием событий в Западной Европе. Достаточно России сказать Англии, что она не хочет видеть Германию слишком сильной, чтобы англичане уцепились за это заявление, как утопающий за соломинку, и начали надеяться, что через шесть-восемь месяцев дела обернутся совсем по-другому.
Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия.
Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок - весна 1941 года.
Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше".
Затем нацистский диктатор подробно остановился на своих стратегических планах, которые, как это было очевидно для генералов, давно зрели в его голове, несмотря на огромную занятость в связи с ведением войны на Западе.
"Операция будет иметь смысл только в том случае, если мы одним стремительным ударом разгромим все государство целиком. Только захвата какой-то части территории недостаточно...
Цель - уничтожение жизненной силы России. Операция распадается на:
1-й удар: Киев, выход на Днепр; авиация разрушает переправы. Одесса.
2-й удар: через Прибалтийские государства на Москву; в дальнейшем двусторонний удар с севера и юга; позже - частная операция по овладению районом Баку".
Сама мысль о подобных завоеваниях приводила Гитлера в возбуждение; мысленно он уже решил, что будет делать с вновь завоеванными землями. Он сразу же аннексирует Украину, Белоруссию и Прибалтийские страны, а территорию Финляндии расширит до Белого моря. Для проведения кампании на Востоке он выделит 120 дивизий, оставив 60 дивизий для обороны на Западе и в Скандинавии. Наступление начнется в мае 1941 года, для полного же осуществления кампании потребуется до пяти месяцев. К зиме она должна завершиться. Он предпочел бы провести кампанию в этом году, но это оказалось невозможно.
На следующий день, 1 августа, Гальдер с офицерами генерального штаба приступил к разработке планов новой операции. Хотя позднее он утверждал, что противился самой идее нападения на Советский Союз, считая ее безумной, его дневниковые записи показывают, что он с большим энтузиазмом взялся за новую, захватывающую задачу. Теперь планирование шло с типичной немецкой тщательностью на трех уровнях: на уровне генерального штаба сухопутных войск, в оперативном отделе Варлимонта в ОКБ и в секторе экономики и вооружений ОКБ под руководством генерала Томаса. 14 августа Геринг проинструктировал Томаса, сообщив ему, что по желанию фюрера поставки в Россию заказанных ею товаров должны продолжаться "только до весны 1941 года" [42]. Между тем служба Томаса обязана была подготовить детальный обзор советской промышленности, транспорта и нефтеносных центров в качестве руководства при выборе целей, а позднее - в помощь по административному управлению Россией.
За несколько дней до этого, 9 августа, Варлимонт выпустил свою первую директиву по подготовке районов развертывания на Востоке для прыжка на Советский Союз. Кодовое наименование - "Строительство на Востоке". 26 августа Гитлер приказал перебросить с Запада в Польшу десять пехотных и две танковые дивизии. Танковые части, уточнил Гитлер, должны быть сосредоточены в юго-восточной части Польши, с тем чтобы они могли вмешаться в случае необходимости и защитить румынские нефтеносные районы. Перевод крупных кон-тингентов на Восток невозможно было осуществить, не вызвав подозрений у Сталина, и немцы прибегли к многочисленным ухищрениям, чтобы этого не допустить. Поскольку некоторые передвижения войск скрыть просто невозможно, то военному атташе в Москве генералу Эрнсту Кестрингу было поручено проинформировать советский Генеральный штаб, что это всего-навсего замена более возрастных контингентов молодыми. 6 сентября Йодль издал директиву по маскировке и введению противника в заблуждение [43]: "Из этих наших перегруппировок у России ни в коем случае не должно сложиться впечатление, что мы подготавливаем наступление на Восток".
Чтобы командование вооруженных сил не почивало на лаврах после крупных летних побед, Гитлер издал 12 ноября 1940 года совершенно секретную директиву, изложив новые военные задачи по всей Европе и за ее пределами. Мы еще вернемся к некоторым из них. Нас же здесь интересует часть, относящаяся к Советскому Союзу:
"Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты будут иметь переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно..."
Кстати, буквально в тот самый день, 12 ноября, Молотов прибыл в Берлин, чтобы продолжить вышеупомянутые политические переговоры с самим Гитлером.

Молотов в Берлине
Отношения между Берлином и Москвой в последние несколько месяцев стали портиться. Одно дело, когда Сталин и Гитлер обманывали третью сторону, и совсем иное - когда они начали обманывать друг друга. В тот момент Гитлер не смог предотвратить захват русскими Прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины, и досада по этому поводу лишь усиливала его неприязнь. Необходимо было остановить продвижение русских в западном направлении, прежде всего в сторону Румынии, нефтяные ресурсы которой имели исключительно важное значение для Германии, из-за английской блокады не имевшей возможности импортировать нефть по морю.
Еще больше осложняли эту проблему Гитлера притязания Венгрии и Болгарии на куски румынской территории. К концу лета 1940 года Венгрия фактически была готова пойти войной против Румынии, которая по итогам первой мировой войны получила Трансильванию за счет Венгрии. Такая война, как понимал Гитлер, отрезала бы Германию от главного источника сырой нефти и, вероятно, привела бы к тому, что Россия оккупировала Румынию и навсегда лишила рейх румынской нефти.
К 28 августа обстановка приняла настолько угрожающий характер, что Гитлер приказал привести в боевую готовность пять танковых и три моторизованные дивизии плюс парашютные и воздушно-десантные войска, чтобы 1 сентября захватить румынские нефтеносные районы. В тот же день он совещался в Бергхофе с Риббентропом и Чиано и затем направил их в Вену, где они должны были изложить безапелляционным тоном министрам иностранных дел Венгрии и Румынии точку зрения Германии и заставить их принять посредничество держав оси. Эта миссия была выполнена без особых осложнений, после того как Риббентроп запугал обе стороны. И 30 августа в Бель-ведерском дворце в Вене венгры и румыны приняли предложенное державами оси решение. Когда Михай Манулеску, министр иностранных дел Румынии, увидел карту, на которой было отмечено, что почти половина Трансильвании переходит к Венгрии, он без сознания упал на стол, где предстояло подписать соглашения, и пришел в себя только после вмешательства врача [44]. Якобы взывая к благоразумию румын, а в действительности для того, чтобы Гитлер получил юридическое обоснование для осуществления своих дальнейших замыслов, Германия и Италия гарантировали целостность сохранившихся за Румынией территорий, за исключением Южной Добруджи, которую Румыния была вынуждена уступить Болгарии.
Дальнейшие планы фюрера стали ясны три недели спустя. 20 сентября в совершенно секретной директиве Гитлер приказал направить в Румынию военную миссию.
"Для внешнего мира ее задача состоит в том, чтобы помогать дружественной Румынии в организации и обучении вооруженных сил. Подлинные же задачи, которые не должны стать очевидными ни румынам, ни нашим собственным войскам, будут состоять в следующем:
защищать нефтеносные районы...
подготовиться для развертывания на румынских базах немецких и румынских войск, если нам будет навязана война с Россией". Он уже заботился об обеспечении южного фланга нового фронта. Венские переговоры и особенно немецкие гарантии Румынии вызвали у Москвы крайне негативную реакцию, поскольку с ней не проконсультировались. Когда Шуленбург 1 сентября пришел к Молотову, чтобы вручить пустую по содержанию памятную записку от Риббентропа, в которой делалась попытка объяснить - и оправдать - то, что произошло в Вене, комиссар по иностранным делам, по словам посла, "был сдержан вопреки своей обычной манере". Однако он не слишком сдерживался, выражая резкий протест в устной форме. Он обвинил правительство Германии в том, что оно поставило Россию перед свершившимся фактом, а это противоречило статье III нацистско-советского пакта, согласно которой обе стороны обязаны были консультироваться по "вопросам, представляющим обоюдный интерес".
...В последующие дни взаимные обвинения приняли еще более резкий характер. 3 сентября Риббентроп телеграфом направил в Москву длинный меморандум, отрицая нарушение Германией Московского пакта и обвиняя в нарушении этого пакта Россию, которая проглотила Прибалтийские страны и две румынские провинции, не проконсультировавшись с Берлином. Меморандум был составлен в сильных выражениях, и русские ответили на него 21 сентября в столь же жестком тоне - на этот раз обе стороны изъяснялись в письменной форме. В своем ответе русские вновь повторяли, что Германия нарушила пакт, предупреждали, что у России все еще есть интересы в Румынии, и в заключение с сарказмом выражали готовность Советского правительства, если статья, предусматривающая консультации, влечет за собой "определенные неудобства и ограничения" для рейха, внести поправки или убрать эту статью из договора.
Подозрения Кремля еще больше усилились после двух событий, произошедших в сентябре. 16 сентября Риббентроп телеграфом дал указание Шуленбургу посетить Молотова и "случайно проинформировать его, что немецкие подкрепления в Северную Норвегию будут направлены через Финляндию". Несколько дней спустя, 25 сентября, нацистский министр иностранных дел отправил еще одну телеграмму в посольство в Москве, на этот раз адресованную поверенному в делах, поскольку Шуленбург уехал в отпуск в Германию. Это была депеша, помеченная грифом "строго секретно, государственная тайна". Там говорилось, что содержащиеся в ней указания следует осуществить только в том случае, если завтра поверенный в делах получит из Берлина по телеграфу или по телефону условный сигнал.
Он должен был сообщить Молотову, что в "ближайшие несколько дней" Япония, Италия и Германия собираются скрепить договором в Берлине военный альянс. Он не направлен против России - это оговаривалось в специальной статье.
"Этот альянс, - пояснял Риббентроп, - направлен исключительно против американских поджигателей войны. Конечно, об этом, как принято, в договоре открыто не говорится, однако это можно безошибочно вывести из его условий... Его единственная цель - привести в чувство те элементы, которые оказывают давление на Америку, стремясь вовлечь ее в войну, убедительно показав им, что если они вступят в нынешнюю борьбу, то автоматически будут иметь в качестве противников три великие державы".
Неприветливый советский комиссар по иностранным делам, у которого подозрения в отношении немцев росли, точно цветы в июне, воспринял новость, принесенную ему Вернером фон Типпельскирхом вечером 26 сентября, крайне скептически. С присущей ему педантичной внимательностью к деталям, что так раздражало всех, кто вел с ним переговоры, будь то друг или недруг, он тут же заметил, что, согласно статье IV Московского пакта, Советское правительство имеет право ознакомиться с текстом этого тройственного военного альянса до того, как он будет подписан, в том числе и с "любыми секретными протоколами".
Молотов хотел знать больше относительно немецкого соглашения с Финляндией по транспортировке войск через эту страну, о чем ему стало известно из печати, в частности из сообщения агентства "Юнайтед Пресс" из Берлина. За последние три дня, сказал Молотов, Москва получила сообщения о высадке немецких войск по меньшей мере в трех финских портах, хотя Германия не уведомила об этом Советский Союз.
"Советское правительство, - продолжал Молотов, - хочет получить текст соглашения о пропуске войск через Финляндию, в том числе текст секретной части соглашения... и получить информацию... против кого оно направлено и каким целям служит".
Русских нужно было успокоить - этого не мог не понимать даже тупоголовый Риббентроп, и 2 октября он передал по телеграфу текст, который, по его словам, и составлял суть соглашения с Финляндией. Он также вновь повторил, что тройственный пакт, между прочим, уже подписанный [45], не был направлен против Советского Союза, и торжественно заявил, что "не было никаких секретных протоколов, никаких других секретных соглашений". В соответствии с его инструкциями Типпельскирх 7 октября как бы между прочим сообщил Молотову, что в Румынию направляется немецкая военная миссия. Молотов отреагировал на эту очередную новость скептически: "Сколько войск вы направляете в Румынию?" Поэтому 13 октября Риббентроп послал длинное письмо Сталину с целью воспрепятствовать усилению тревоги в Москве по поводу действий Германии.
Это письмо, как и следовало ожидать, являло собой глупое и высокомерное сочинение, изобиловавшее несуразностями, ложью и отговорками. Вину за продолжение войны и ее последствия он возлагал на Англию, причем ему совершенно ясно одно: "Война, как таковая, нами выиграна. Вопрос только в том, как долго она продлится, прежде чем Англия... признает свой крах". Шаги, направленные против России, предпринятые в Финляндии и Румынии, а также тройственный пакт преподносятся в письме как подлинное благо для нее. Между тем английская дипломатия и агенты английских секретных служб пытаются вызвать осложнения в отношениях между Россией и Германией. И далее Риббентроп спрашивал Сталина, почему бы ему не послать в Берлин Молотова, с тем чтобы фюрер мог "лично изложить свои взгляды относительно будущих отношений между нашими странами".
При этом Риббентроп прозрачно намекал, что это за взгляды: разделение мира между четырьмя тоталитарными державами.
"По-видимому, миссией четырех держав - Советского Союза, Италии, Японии и Германии, - писал он, - является принятие долгосрочной политики... путем разграничения своих интересов в мировом масштабе".
В немецком посольстве в Москве произошла некоторая задержка с доставкой этого письма по назначению, что вызвало у Риббентропа ярость и побудило его отправить сердитую телеграмму Шуленбургу, в которой он требовал объяснить, почему письмо было передано только 17 октября и почему, "учитывая важность его содержания", оно не было вручено лично Сталину (посол вручил его Молотову). Сталин ответил 22 октября в весьма благожелательном тоне. "Молотов считает, - писал он, - что обязан нанести вам визит в Берлине, и принимает ваше приглашение". Благожелательность Сталина была, по-видимому, всего лишь маской. Несколько дней спустя Шуленбург телеграфировал в Берлин, что русские протестуют против отказа Германии поставлять им военные материалы, в то время как немецкое оружие морем доставляется в Финляндию. "Советы впервые упомянули о наших поставках оружия в Финляндию", - сообщал Шуленбург в Берлин.
"Молотов прибыл в Берлин в пасмурный, дождливый день; его встреча носила строго официальный характер. Когда он проезжал по Унтер-ден-Линден к советскому посольству, то показался мне старательным провинциальным школьным учителем. Но он, вероятно, обладал какими-то способностями, если сумел выжить в условиях той резни, которая была развязана кремлевскими головорезами. Немцы бойко судачили о том, что, пусть Москва осуществит свою давнишнюю мечту о Босфоре и Дарданеллах, тогда им достанется остальная часть Балкан - Румыния, Югославия, Болгария..."
Так начинаются мои дневниковые записи, сделанные в Берлине 12 ноября 1940 года. Сообщения немцев об этих переговорах были довольно точными. Сегодня мы знаем значительно больше об этой странной и, как оказалось, роковой встрече благодаря захваченным документам германского министерства иностранных дел, в которых была обнаружена секретная запись о двухдневном пребывании Молотова, сделанная, за исключением одного случая обмена мнениями, вездесущим доктором Шмидтом [46].
На первом совещании двух министров иностранных дел, состоявшемся днем 12 ноября, Риббентроп принялся было с напыщенным видом разглагольствовать о пустяках, но Молотов быстро раскусил его и разгадал игру немцев. "Англия, - начал Риббентроп, - разбита, , и только вопрос времени - когда она признает свое поражение... Пришло время начала конца Британской империи". Англичане действительно надеются на помощь Америки, но "вступление Соединенных Штатов в войну Германию не волнует. Германия и Италия не позволят больше ни одному англосаксу высадиться на Европейском континенте... Это вообще не военная проблема... Поэтому державы оси думают не о том, как выиграть войну, а скорее о том, как покончить с последствиями войны, которую они выиграли".
Исходя из этого, Риббентроп пояснил, что подошло время определить четырем великим державам - России, Германии, Италии и Японии - сферы их интересов. Фюрер, по его словам, пришел к заключению, что все четыре державы будут, естественно, расширяться "в южном направлении". Япония уже обратила свои взоры на юг, как и Италия, в то время как Германия после установления в Западной Европе "нового порядка" найдет для себя дополнительное жизненное пространство (из всех мест!) в Центральной Африке. Ему, Риббентропу, хотелось бы знать, собирается ли Россия "обратить свои взоры на юг в поисках естественного выхода к морю, что так важно для нее". "К какому морю?" - холодно уточнил Молотов.
Это был неуклюже поставленный, но кардинальный вопрос, как осознают немцы в ходе последующих 36-часовых непрерывных переговоров с этим упрямым, прозаически настроенным, педантичным большевиком. Такой вопрос смутил до некоторой степени Риббентропа, и он не смог придумать ответа. Вместо этого он стал перескакивать с одной темы на другую, заговорил о "больших изменениях, которые произойдут во всем мире после войны", о том, как важно, чтобы "оба партнера по германо-русскому пакту плодотворно сотрудничали" и "продолжали бы делать дела". Однако, когда Молотов стал настаивать на ответе на его простой вопрос, Риббентроп заявил, что "в конечном счете наиболее удобный доступ к морю для России можно было бы поискать в направлении Персидского залива и Аравийского моря".
Доктор Шмидт, который вел стенографическую запись беседы, отмечает, что Молотов сидел "с непроницаемым лицом". Говорил он мало, лишь изредка делал замечания, в частности о том, что "точность и осмотрительность" необходимы при разграничении сфер интересов, "особенно между Германией и Россией". Хитрый советский партнер приберегал свое главное оружие для переговоров с Гитлером, которые должны были состояться днем. Для всемогущего нацистского диктатора эта встреча совершенно неожиданно обернулась трепкой нервов, неприятной и даже непривычной.
Речь Гитлера была столь же туманной и расплывчатой, как и речь его министра иностранных дел, но более торжественной. Как только улучшится погода, заявил он, Германия нанесет "завершающий удар по Англии". Конечно, "проблема Америки" существует. Однако "Соединенные Штаты не смогут угрожать свободе других народов вплоть до 1970 или 1980 года... Им нет никакого дела до Европы, Африки или Азии". Здесь Молотов вставил фразу, что вполне согласен с заявлением фюрера. Однако он не согласился со многим из того, о чем говорил Гитлер. После того как нацистский лидер закончил пространное изложение общепринятых положений, подчеркнув, что нет фундаментальных разногласий между двумя странами в осуществлении их желаний и в их устремлении к океану, Молотов заметил, что "заявления фюрера носили общий характер". Теперь, сказал он, он изложит идеи Сталина, который перед отъездом из Москвы дал ему четкие указания. После этого он обрушил град вопросов на немецкого диктатора, который, как явствует из стенографической записи, едва ли был к этому готов. "Вопросы Гитлеру так и сыпались, - вспоминал впоследствии Шмидт. - Ни один иностранный визитер никогда не разговаривал с ним так в моем присутствии".
Что замышляет Германия в Финляндии? Молотов хотел это знать. Что означает "новый порядок" в Европе и Азии и какая роль отводится Советскому Союзу? Каково значение тройственного пакта? "Более того, - продолжал Молотов, - существуют требующие ясности вопросы, затрагивающие интересы России на Балканах и ни Черном море (имелись в виду Болгария, Румыния и Турция)". Он бы хотел услышать некоторые ответы и разъяснения.
Гитлер, пожалуй, впервые в жизни захваченный врасплох, не смог ответить ничего убедительного. И тогда он предложил отложить беседу "ввиду возможной воздушной тревоги", пообещав на следующий день обсудить все детально.
Решающий разговор удалось отложить, но предотвратить его было невозможно, а на следующее утро, когда переговоры между Гитлером и Молотовым возобновились, выявилась непримиримость русского комиссара. Начать с того, что по поводу Финляндии возник ожесточенный и язвительный спор и обе стороны пришли в сильное возбуждение. Молотов требовал, чтобы Германия вывела свои войска из Финляндии. Гитлер же отрицал, что "Финляндия оккупирована немецкими войсками": войска направляются в Норвегию транзитом через Финляндию. Но он хотел знать, "не собирается ли Россия начать войну против Финляндии". Согласно немецким записям, Молотов на этот вопрос ответил уклончиво, что не удовлетворило Гитлера.
"На Балтике не должно быть никакой войны, - настаивал Гитлер. - Это вызвало бы серьезную напряженность в германо-русских отношениях". К этой угрозе он тут же добавил, что такая напряженность могла бы привести к непредвиденным последствиям. Во всяком случае, что еще хочет Советский Союз в Финляндии? Гитлер желал это выяснить, и его визитер объяснил, что он хочет "урегулирования в таком же масштабе, как в Бессарабии", - это означало неприкрытую аннексию. Реакция Гитлера привела в смущение даже такого невозмутимого собеседника, как Молотов, который поспешил спросить мнение фюрера.
В свою очередь диктатор отвечал уклончиво: он может лишь повторить, что "не должно быть никакой войны с Финляндией, потому что такой конфликт способен привести к далеко идущим последствиям".
"Этой позицией в наше обсуждение вносится новый фактор", - резко и остроумно отвечал Молотов.
Спор становился настолько острым, что Риббентроп, должно быть, к этому времени основательно испугавшийся, вмешался в разговор, сказав, как явствует из немецких протокольных записей, "что фактически нет никаких оснований создавать проблему из финского вопроса. Скорее, это просто недоразумение".
Гитлер воспользовался этим своевременным вмешательством и быстро переменил тему. Его интересовало: смогут ли русские не поддаться соблазну поживиться добычей, учитывая, какие неограниченные возможности представятся в скором времени в связи с развалом Британской империи? И он предложил вернуться к более важным проблемам.
"После завоевания Англии, - заговорил он, - Британская империя будет разделена как гигантское, разбросанное по всему миру, обанкротившееся имение площадью 40 миллионов квадратных километров. В этом обанкротившемся имении русские получат доступ к незамерзающему океану. - До сих пор меньшинство - 45 миллионов англичан - правило 600 миллионами жителей Британской империи. Пора разгромить это меньшинство... В этих условиях возникли бы перспективы мирового масштаба... Всем странам, которые, возможно, заинтересуются разделом обанкротившегося имения, придется забыть наконец о разногласиях и заняться исключительно разделом Британской империи. Это относится к Германии, Франции, Италии, России и Японии..."
Сухого, бесстрастного русского гостя, казалось, не воодушевили столь блестящие "перспективы мирового масштаба", не был он и так убежден, как немцы, - момент, который он подчеркнет позднее, - что Британская империя вскоре развалится. Он хотел бы, сказал русский дипломат, поговорить о проблемах, "более близких к Европе", - например, о Турции, Болгарии, Румынии.
"Советское правительство, - сказал Молотов, - придерживается мнения, что немецкие гарантии Румынии нацелены, откровенно говоря, против интересов Советской России". Он целый день говорил откровенно, к досаде и раздражению хозяев. И теперь потребовал, чтобы Германия аннулировала свои гарантии. Гитлер это требование отклонил.
"Хорошо, - продолжал упорствовать Молотов, - учитывая заинтересованность Москвы в проливах, что сказала бы Германия, если бы Россия дала Болгарии... гарантии на точно таких же условиях, как Германия и Италия Румынии?"
Можно представить, как помрачнел и нахмурился Гитлер. Он поинтересовался, обращалась ли Болгария к русским за гарантиями, как это сделала Румыния. Фюрер, как цитируется в немецком меморандуме, добавил: "Нам неизвестно о каком-либо запросе со стороны Болгарии". Во всяком случае желательно было бы посоветоваться с Муссолини, прежде чем давать русским более определенный ответ. И он зловеще добавил, что если бы Германия "искала источников трений с Россией, то для этого ей не понадобились бы проливы".
Однако, всегда столь разговорчивый, фюрер на сей раз не испытывал особого желания говорить с этим невозможным русским.
"В этот момент, - говорится в немецких записях, - фюрер обратил внимание собеседника на поздний час и сказал, что в связи с вероятностью налета английской авиации целесообразно прервать переговоры, поскольку основные вопросы в достаточной мере уже удалось обсудить".
В тот вечер Молотов устроил торжественный банкет в честь своих гостей в русском посольстве на Унтер-ден-Линден. Гитлер, очевидно измученный и все еще раздраженный после выпавших ему в тот день испытаний, на банкете не присутствовал.
А англичане пожаловали. Я удивлялся, почему их бомбардировщики не появлялись над Берлином, как делали это обычно почти каждый вечер, чтобы напомнить советскому комиссару в первый же вечер его пребывания в столице: что бы ни говорили немцы, Англия все еще не сложила оружия и довольно больно лягалась. Кое-кто из нас, должен признаться, с надеждой ждал английских самолетов, но они не появлялись. Официальные лица на Вильгельм-штрассе, которые больше всех боялись английских бомбардировщиков, испытывали в эти дни явное облегчение. Однако это длилось недолго.
Вечером 13 ноября англичане появились в небе раньше обычного [47]. В это время года в Берлине темнеет примерно в 4 часа, а вскоре после 9 часов вечера завыли сирены противовоздушной обороны, затем загрохотали зенитные орудия и между залпами можно было услышать гул бомбардировщиков. Как утверждает доктор Шмидт, присутствовавший на банкете в советском посольстве, Молотов только что предложил дружеский тост и Риббентроп поднялся, чтобы ответить ему тем же, как прозвучала тревога, возвещая о начавшемся воздушном налете, и гости поспешили в укрытие. Я помню, как стремительно бежали вниз по Унтер-ден-Линден, сворачивая за угол на Вильгельмштрассе, немцы и русские, торопясь в подземное укрытие министерства иностранных дел. Некоторые из чиновников, в их числе доктор Шмидт, нырнули в отель "Адлон", а мы, сидя напротив, не могли попасть на импровизированное совещание, которое открыли два министра иностранных дел в подвалах министерства иностранных дел. Протокол этого совещания из-за вынужденного отсутствия доктора Шмидта вел Густав Хилгер, советник германского посольства в Москве, который выступал во время совещаний в роли одного из переводчиков.
В то время как английские бомбардировщики проносились в ночном небе над Берлином, а зенитные орудия били по ним без особого успеха, двуличный нацистский министр иностранных дел пытался последний раз втянуть русских в тройственный пакт. Он вытащил из своего кармана проект соглашения, которое, по сути дела, превращало тройственный пакт в пакт четырех (в качестве четвертого члена выступала Россия). Молотов терпеливо выслушал, пока Риббентроп дочитал до конца.
Статья II составляла суть пакта. В соответствии с этой статьей Германия, Италия, Япония, и Советский Союз обязались "уважать естественные сферы влияния друг друга". Любые споры, затрагивающие их интересы, должны быть урегулированы "мирным путем". Оба фашистских государства и Япония соглашались "признать нынешние границы владений Советского Союза и уважать их". Все четыре страны, согласно статье III, договаривались не вступать ни в какие союзы, "направленные против одной из четырех держав", и не поддерживать их.
Само соглашение будет опубликовано, убеждал Риббентроп, но, разумеется, без секретных протоколов, которые он тут же стал зачитывать. Наиболее важный из них определял "территориальные устремления" каждой из стран - участниц пакта. Четко указывались и устремления России - "к югу от государственных границ Советского Союза в направлении к Индийскому океану".
Молотов не клюнул на эту приманку. Предлагаемый договор он воспринял как откровенную попытку отвлечь Россию от ее традиционных устремлений в западном направлении, в Прибалтику, на Балканы и через проливы к Средиземному морю, где Советская Россия неизбежно столкнулась бы с алчными замыслами Германии и Италии. СССР не был, по крайней мере в данный момент, заинтересован в Индийском океане, находившемся так далеко. "Что интересует Советский Союз в данный момент, - отвечал Молотов, - так это Европа и Турецкие проливы. Следовательно, соглашения на бумаге для Советского Союза недостаточно; он будет настаивать на эффективных гарантиях своей безопасности".
"Вопросы, которые интересуют Советский Союз, - уточнил Молотов, - касаются не только Турции, но и Болгарии... Однако судьба Румынии и Венгрии Советскому Союзу также не может быть безразлична при любых обстоятельствах. Далее, Советский Союз интересует, каковы намерения держав оси в отношении Югославии и Греции, а также что намерена предпринять Германия в отношении Польши... Советское правительство интересует также вопрос о шведском нейтралитете... Кроме того, существует вопрос выхода из Балтийского моря..."
Неутомимый, с бесстрастным лицом, советский комиссар по иностранным делам не оставил камня на камне от доводов Риббентропа, который чувствовал себя погребенным под нескончаемым градом вопросов, ибо Молотов в этот момент сказал, что был бы признателен, если бы его собеседник ответил на них, и немец запротестовал: его "допрашивают слишком подробно".
"Я могу только снова и снова повторять, - отвечал он слабым голосом, - что решающий вопрос заключается в том, готов ли Советский Союз сотрудничать с нами в великой ликвидации Британской империи".
Молотов тут же с нескрываемой язвительностью ответил. Хилгер занес это в свои записи:
"В своем ответе Молотов напомнил, что Германия считает войну против Англии фактически уже выигранной. Поэтому если, как утверждает Гитлер, Германия ведет против Англии борьбу не на жизнь, а на смерть, то, стало быть, это означает, что Германия сражается за жизнь, а Англия - за смерть".
Этот сарказм Риббентроп, человек непроходимой тупости, вероятно, пропустил мимо ушей, но Молотов не упустил представившейся ему возможности. На постоянные уверения немца, что с Англией покончено, комиссар в конце концов ответил: "Если это так, то почему мы сидим в укрытии и чьи это бомбы падают на нас?" [48]
Проведя столь утомительные переговоры с неуступчивым партнером из Москвы и еще раз убедившись через пару недель в ненасытности аппетитов Сталина, Гитлер принял окончательное решение.
Здесь следует отметить, что советский диктатор вопреки последующим утверждениям в обратном принял предложение Гитлера присоединиться к фашистскому лагерю, хотя и за более высокую цену, чем это было предложено Молотову в Берлине. 26 ноября, едва прошло две недели с момента возвращения Молотова из Германии, как он информировал немецкого посла в Москве, что Россия готова присоединиться к пакту четырех держав, если будут соблюдены следующие условия:
1) немецкие войска будут немедленно выведены из Финляндии, которая... входит в сферу влияния Советского Союза...;
2) в течение ближайших нескольких месяцев безопасность Советского Союза и проливов будет гарантирована заключением договора о взаимопомощи между СССР и Болгарией... и созданием базы для сухопутных и военно-морских сил Советского Союза в пределах досягаемости Босфора и Дарданелл на основе долгосрочной аренды;
3) район к югу от Батуми и Баку в общем направлении к Персидскому заливу признается как сфера устремлений Советского Союза;
4) Япония аннулирует свои права на концессии по добыче угля и нефти на Северном Сахалине.
В целом Сталин просил вместо двух, предусмотренных немцами, пять секретных протоколов для оформления его новых предложений и на всякий случай оговорил, что если Россия встретит препятствия со стороны Турции при решении вопроса о базах для контроля над проливами, то четыре державы предпримут военные меры против нее.
Цена предложений оказалась значительно выше, чем предполагал Гитлер. Он пытался держать Россию вне Европы, а тут Сталин требует Финляндию, Болгарию, добивается контроля над проливами, а по существу над нефтеносными районами в Аравии и Персидском заливе, откуда поступала основная часть потребляемой Европой нефти. Русские даже не упомянули про Индийский океан, который Гитлер пытался им подсунуть в качестве объекта устремлений.
"Сталин умен и коварен, - говорил Гитлер своим высшим военачальникам. - Он требует все больше и больше. Это хладнокровный шантажист. Победа Германии стала непереносимой для России, поэтому необходимо поставить ее на колени как можно скорее".
Великий, хладнокровный нацистский шантажист встретил равного себе, и осознание этого факта привело его в неистовство. В начале декабря он попросил Гальдера представить ему разработанный генеральным штабом сухопутных войск план нападения на Советский Союз. 15 декабря Гальдер и Браухич, исполненные сознанием долга, принесли ему этот план, и в итоге четырехчасового обсуждения он его одобрил. Как в захваченном военном дневнике ОКВ, так и в личном дневнике Гальдера содержится описание этого решающего совещания. Нацистский диктатор подчеркивал, что оборона Красной Армии должна быть прорвана к северу и к югу от Припятских болот, а сама Красная Армия окружена и уничтожена, "как в Польше". Захватить Москву, говорил он Гальдеру, не столь важно. Важно уничтожить живую силу России. К наступлению присоединятся Румыния и Финляндия, но не Венгрия. Горную дивизию генерала Дитля, дислоцированную в Нарвике, необходимо перебросить через Северную Швецию в Финляндию для наступления на советскую Арктику [49]. Всего для этой большой кампании выделялось от120 до 130 дивизий.
В своих заметках об этом совещании, как и в предыдущих ссылках на план нападения на Россию, генерал Гальдер пользовался кодовым наименованием "Отто". Менее чем через две недели, 18 декабря 1940 года, кодовое наименование, которое войдет в историю, будет изменено. В этот день Гитлер перешел Рубикон - он издал Директиву № 21. Операция получила наименование "Барбаросса".

Совершенно секретно
Ставка фюрера
18.12.1940 года

Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии. (Вариант "Барбаросса".)
Сухопутные войска должны использовать для этой цели все находящиеся в их распоряжении соединения, за исключением тех, которые необходимы для защиты оккупированных территорий от всяких неожиданностей...
Приготовления... следует начать уже сейчас и закончить к 15 мая 1941 года.

Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны.
Итак, нападение было назначено на середину мая будущей весны. Общий замысел операции "Барбаросса" Гитлер определил следующим образом:
Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособного противника на широкие просторы России должно быть предотвращено...
Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга - Архангельск.
Затем в директиве значительное место было уделено детальному изложению основных направлений наступления [50].
Были поставлены задачи Румынии и Финляндии. Они должны были обеспечить исходные районы сосредоточения для наступления на Крайнем Севере и на южном фланге, а также выделить войска в помощь немецким армиям, действующим на этих направлениях. Особенно важная роль отводилась Финляндии. Финско-немецкие армии должны были наступать на Ленинград и Ладожское озеро, перерезать Мурманскую железную дорогу, захватить никелевые рудники Петсамо и оккупировать русские незамерзающие порты в Арктике. Многое, по признанию Гитлера, зависело от того, разрешат ли шведы транзит немецких войск из Норвегии. И он правильно предсказывал, что шведы в данном случае уступят.
Границей главных операций, по мнению фюрера, должны были стать Припятские болота. Основной удар предполагалось нанести к северу от болот двумя группами армий. Одна группа армий будет наступать через Прибалтийские государства на Ленинград; другая группа армий - через Белоруссию, затем повернет на север, чтобы соединиться с первой группой. Таким образом, остатки советских войск, которые попытаются отступить из Прибалтики, окажутся в западне. Только после этого будет предпринято наступление на Москву. Захват русской столицы, еще две недели назад казавшийся фюреру "несущественным", теперь приобретал большое значение. "Захват этого города, - писал он, - означает решающую политическую и экономическую победу, не говоря уже о падении самого важного железнодорожного узла страны". И он подчеркивал, что Москва является не только главным центром коммуникаций России, но и основным производителем вооружений.
Третья группа армий будет наступать южнее болот через Украину на Киев; ее главная задача - сокрушить противника атакой во фланги и уничтожить войска к западу от Днепра. Далее, на юге немецко-румынские войска будут прикрывать фланг главных сил на этом направлении и наступать на Одессу вдоль побережья Черного моря. После этого будет захвачен Донецкий бассейн, где сосредоточено до 60 процентов советской промышленности.
Грандиозный план Гитлера был окончательно отработан перед самыми рождественскими праздниками 1940 года, причем настолько хорошо, что позднее не потребовалось вносить в него никаких существенных изменений. В целях обеспечения секретности было изготовлено только девять копий директивы: по одному экземпляру для каждого из трех видов вооруженных сил; остальные хранились в штабе ОКВ. Даже высшим командирам полевых войск, как давала понять директива, следовало разъяснить, что план подготовлен в качестве меры "предосторожности", на случай, "если Россия изменит свое прежнее отношение к нам". И Гитлер дал указание, что число офицеров, допущенных к этому секрету, "должно оставаться минимальным. Иначе существует опасность, что наши приготовления станут известны, и это вызовет серьезнейшие политические и военные осложнения".
Нет никаких свидетельств, указывающих на то, что генералы в высшем руководстве армии возражали против решения Гитлера повернуть оружие против Советского Союза, который, добросовестно выполняя условия пакта с Германией, позволил последней одержать победы в Польше и на Западе. Позднее Гальдер будет с иронией писать о "русской авантюре Гитлера", утверждая, что с самого начала высшие военачальники были против этого. Однако в записях за декабрь 1940 года в его объемистом дневнике нет ни слова, которое подтвердило бы это заявление. В действительности из дневниковых записей складывается впечатление, что все военачальники были полны энтузиазма в связи с намечаемой авантюрой, за планирование которой сам начальник генерального штаба нес основную ответственность.
Во всяком случае, Гитлер бросил жребий, и, хотя он не мог знать об этом, его судьба была окончательно решена 18 декабря 1940 года. Испытав наконец чувство облегчения от принятого решения, как он рассказывал позднее, фюрер отправился на рождественские праздники к своим солдатам и летчикам на побережье Ла-Манша, чтобы оказаться, вероятно, подальше от России. Нужно было выбросить из головы, насколько возможно, всякие мысли о шведском короле Карле XII и о Наполеоне Бонапарте, которые после стольких побед, не менее великих, чем его нынешние, потерпели катастрофу на бескрайних русских просторах. Насколько серьезно занимали они его мысли? К этому времени, как явствует из архивных материалов, бывший венский бродяга уже считал себя величайшим завоевателем, каких когда-либо видел мир. Им овладела мания величия - фатальная болезнь всех завоевателей.

Шесть месяцев разочарований
Однако после всех этих шумных побед, одержанных весной и ранним летом 1940 года, последовали шесть месяцев сплошных разочарований для нацистского завоевателя. От него ускользал не только окончательный триумф над Британией, но и возможность нанести ей смертельный удар на Средиземном море.
На третий день рождества гросс-адмирал Редер встретился с Гитлером в Берлине, но в его докладе было очень мало радостного. "Угроза со стороны Британии на всем Восточном Средиземноморье, Ближнем Востоке и в Северной Африке устранена, - доложил он фюреру. - Поэтому решающая операция на Средиземноморье, которую мы планировали, более невозможна".
Для Адольфа Гитлера, которого постигло разочарование из-за изворотливости Франко, неспособности Муссолини и даже дряхлости маршала Петена, на Средиземноморье поезд действительно ушел. Его итальянского союзника катастрофа постигла в Египетской пустыне, а теперь он застрял в снежных горах Албании. Эти неприятные происшествия являлись также вехами в войне и в истории третьего рейха. Они произошли не только из-за слабости друзей и союзников Германии, но и частично из-за неспособности нацистского военного диктатора осмыслить более масштабную, межконтинентальную стратегию, на чем настаивали Редер и даже Геринг.
Дважды в сентябре 1940 года, 6-го и 26-го числа, когда открытое наступление на Англию, казалось, было снято с повестки дня, гросс-адмирал пытался раскрыть перед фюрером новые перспективы. Во время второго совещания Редер остался с фюрером наедине, без армейских и авиационных офицеров, чтобы те не вмешивались в их разговор, и прочитал своему шефу длинную лекцию о военно-морской стратегии и способности флота нанести Англии удар в других местах, а не только в районе Ла-Манша.
"Англичане, - говорил Редер, - всегда рассматривали Средиземноморье как центр своей мировой империи... Италия, окруженная британской мощью, быстро становится главным объектом нападения... Итальянцы еще не осознали этой опасности, когда отказывались от нашей помощи. Однако Германия должна вести войну против Великобритании всеми имеющимися в ее распоряжении средствами без промедления, прежде чем Соединенные Штаты окажутся в состоянии эффективно вмешаться. По этим соображениям средиземноморский вопрос необходимо решить в течение зимних месяцев".
Но как решить? И здесь адмирал перешел к делу.
"Гибралтар должен быть захвачен. Канарские острова должны быть захвачены военно-воздушными силами. Суэцкий канал должен быть захвачен".
Адмирал нарисовал в радужных красках, что же произойдет после захвата Суэца.
"Необходимо наступать из Суэца через Палестину и Сирию как можно дальше в направлении Турции. Если мы достигнем этого рубежа, Турция станет нашей. Тогда и русская проблема предстанет в ином свете... Сомнительно, чтобы существовала необходимость наступать на Россию с севера".
В мыслях изгнав англичан из Средиземноморья и поставив Турцию и Россию в полную зависимость от Германии, Редер продолжал рисовать заманчивую картину. Правильно предсказав, что Англия при поддержке США и сил голлистов в конечном счете попытается овладеть плацдармом в Северной Африке в качестве базы для ведения войны против держав оси, адмирал настаивал, что Германия и вишистская Франция должны опередить их, овладев этим стратегически важным районом.
Редер утверждал, что Гитлер согласился с "общим направлением его мысли", однако добавил, что сначала ему будет необходимо обговорить эти вопросы с Муссолини, Франко и Петеном. Он приступил к этому лишь тогда, когда время уже было упущено. С испанским диктатором он договорился о встрече на 23 октября, с Петеном, возглавлявшим коллаборационистское правительство Виши, - на следующий день, с дуче - несколько дней спустя.
Франко, который своей победой в гражданской войне в Испании был обязан массированной военной помощи Италии и Германии, как и все диктаторы, отличал чрезмерный аппетит к грабежу, особенно если добыча представлялась легкой. В июне, когда пала франция, он поспешно информировал Гитлера, что Испания вступит в войну, если получит за это большую часть огромной французской империи в Африке, в том числе Марокко и Западный Алжир, при условии, что Германия щедро снабдит ее оружием, бензином и продовольствием. Вот и прибыл фюрер 23 октября на специальном поезде на франко-испанскую границу у городка Андай, чтобы дать генералу Франко возможность выполнить свое обещание. Однако за прошедшие месяцы многое изменилось - хотя бы то, что Англия упорно держалась, - и Гитлера ожидал неприятный сюрприз.
На хитрого испанца не произвело впечатления хвастовство фюрера, что "Англия окончательно разбита"; не удовлетворили его и обещания Гитлера предоставить Испании территориальную компенсацию во Французской Северной Африке "в такой мере, в какой будет возможно компенсировать потери Франции за счет английских колоний". Франко хотел получить французскую империю в Африке без каких-либо условий. Предложение Гитлера сводилось к тому, чтобы Испания вступила в войну в январе 1941 года, но Франко возражал против столь поспешных действий. Гитлер хотел, чтобы испанцы при поддержке немецких специалистов, которые захватили бельгийскую крепость Эбен-Эмиль с воздуха, напали на Гибралтар 10 января. С присущей испанцам гордостью Франко ответил, что Гибралтар будет взят одними испанцами. В таком же духе два диктатора проспорили в течение девяти часов. Как свидетельствует доктор Шмидт, присутствовавший при этом обмене мнениями, Франко говорил и говорил монотонным голосом, а Гитлер все заметнее раздражался и наконец вскочил, как он сделал это во время переговоров с Чемберленом, и воскликнул, что нет смысла продолжать разговор.
"Если бы мне пришлось вынести это еще раз, - заметил он Муссолини, пересказывая ход трудных переговоров с каудильо, --я бы предпочел, чтобы мне вырвали три или четыре зуба".
Девятичасовые переговоры с перерывом на обед в специальном вагоне-столовой были прерваны поздно вечером; Франко так и не дал конкретного обязательства вступить в войну.
Гитлер оставил в тот вечер Риббентропа для продолжения переговоров с испанским министром иностранных дел, приказав попытаться подписать с испанцами хоть какое-то соглашение о том, что они обязуются изгнать англичан из Гибралтара и закрыть для них Западное Средиземноморье - увы, все оказалось тщетно. "Этот неблагодарный трус! - говорил Риббентроп на следующее утро Шмидту. - Он обязан нам всем, а теперь не хочет присоединяться!" Встреча Гитлера с Петеном на следующий день в Монтуаре прошла удачнее. Но это объяснялось тем, что престарелый маршал, герой Вердена времен первой мировой войны и виновник капитуляции Франции во второй мировой войне, пошел на сотрудничество с захватчиками и солидаризировался с ними в последнем усилии поставить на колени свою бывшую союзницу Англию. Фактически он согласился оформить письменно эту гнусную сделку:
"Державы оси и Франция одинаково заинтересованы в скорейшем поражении Англии. Следовательно, французское правительство будет поддерживать в пределах своих возможностей те меры, которые намерены предпринять с этой целью державы оси".
За этот предательский акт Франции предоставлялось в "новой" Европе "то место, на которое она имеет право", а в Африке она должна была получить из рук фашистских диктаторов компенсацию за счет территорий Британской империи, за ту свою территорию, которую она была вынуждена уступить другим. Обе стороны согласились держать в "строжайшем секрете" существование данного пакта [51].
Однако, даже добившись от Петена позорных, но таких важных для него уступок, Гитлер остался недоволен. Как утверждает доктор Шмидт, он хотел большего - прямого участия Франции в войне против Англии. Во время возвращения в Мюнхен, по свидетельству официального переводчика, фюрер пребывал в подавленном настроении, разочарованный результатами своей поездки. Еще больше огорчился он во Флоренции, куда прибыл на встречу с Муссолини утром 28 октября.
Они встречались всего три недели назад, 4 октября, у Бреннерского перевала. Как обычно, говорил в основном Гитлер - он сделал один из своих ослепительных обзоров, однако ни словом не обмолвился, что посылает войска в Румынию, которой домогалась и сама Италия. Когда через несколько дней дуче узнал об этом, он пришел в негодование.
"Гитлер всегда ставит меня перед свершившимся фактом, - с возмущением говорил он Чиано. - На этот раз я собираюсь отплатить ему той же монетой. Он узнает из газет, что я оккупировал Грецию. Таким путем будет восстановлено равновесие".
Честолюбивые замыслы дуче относительно Балкан были не менее безумными, чем замыслы Гитлера, причем они так пересекались, что еще в середине августа немцы предостерегали Рим от каких бы то ни было авантюр в Югославии и Греции. "Это настоящий приказ остановиться по всей линии", - записал Чиано в дневнике 17 августа. Муссолини отказался, по крайней мере на время, от своих планов, сопряженных с обретением военной славы на Балканах, что и подтвердил в почтительном письме Гитлеру от 27 августа. Однако перспективы быстрого и легкого захвата Греции, который компенсировал бы в какой-то степени ослепительные победы партнера, оказалась слишком заманчивой для чванливого фашистского цезаря, сколь обманчивой эта перспектива ни являлась.
22 октября он определил дату внезапного нападения на Грецию - 28 октября и в тот же день написал Гитлеру письмо, датированное задним числом - 19 октября, в котором тонко намекал на задуманную акцию и весьма туманно говорил о ее характере и дате осуществления. Он опасался, как записал в тот день в дневнике Чиано, что фюрер отдаст ему "приказ" остановиться. Гитлер и Риббентроп узнали о планах дуче, возвращаясь специальным поездом из Франции. По приказу фюрера нацистский министр иностранных дел на первой же немецкой станции позвонил Чиано в Рим и настоял на немедленной встрече глав держав оси. Муссолини предложил встретиться 28 октября во Флоренции, и когда немецкий диктатор, выйдя из своего вагона рано утром, поздоровался с ним, дуче, весь сияющий, с выдвинутым вперед подбородком, доложил: "Фюрер, мы на марше! Сегодня на рассвете победоносные итальянские войска пересекли греко-албанскую границу".
Судя по имеющимся источникам, Муссолини испытал огромное удовольствие, отомстив другу за все предыдущие случаи, когда фюрер нападал на ту или иную страну, предварительно даже не поставив в известность своего итальянского союзника. Гитлер пришел в ярость. Этот безрассудный акт, предпринятый против стойкого врага в самое неподходящее время года, грозил спутать на Балканах все карты. Фюрер, как он писал немного позднее итальянскому диктатору, спешил во Флоренцию в надежде предотвратить этот шаг, но прибыл туда слишком поздно. Шмидт, присутствовавший при их встрече, утверждает, что нацистский лидер сумел сдержать свою ярость.
"В тот день фюрер выехал на север с горечью на душе, - писал позднее Шмидт. - Он был расстроен трижды: в Андае, Монтуаре и теперь в Италии. Долгими зимними вечерами в течение последующих нескольких лет эти обременительные поездки были предметом неоднократных горьких упреков в адрес неблагодарных и ненадежных друзей, партнеров по оси и "лживых" французов". Тем не менее нужно было что-то делать, чтобы продолжать войну против Англии, особенно теперь, когда вторжение на Британские острова стало невозможным. Едва фюрер вернулся в Берлин, как встал перед необходимостью немедленно действовать, так как армии дуче потерпели в Греции полное фиаско. В течение недели "победоносные" итальянские армии были разбиты наголову. 4 ноября Гитлер вызвал на совещание в имперскую канцелярию в Берлин Браухича и Гальдера из ОКХ и Кейтеля и Йодля из ОКВ. Благодаря записям в дневнике Гальдера и докладу Йодля, обнаруженному в числе захваченных документов, мы теперь знаем о решениях нацистского диктатора, которые нашли воплощение в Директиве № 18, изданной Гитлером 12 ноября (ее текст находится среди документов Нюрнбергского процесса).
Влияние германских военно-морских сил на стратегию Гитлера становилось очевидным, как необходимость что-то предпринять в связи с неудачами итальянцев. Гальдер отмечает у фюрера "отсутствие доверия" к итальянскому руководству. В результате было; принято решение не посылать никаких немецких войск в Ливию до тех пор, пока армия маршала Родольфо Грациани, продвинувшаяся в сентябре на 60 миль в глубь Египта к Сиди-Баррани, не достигнет Мерса-Матрух, для чего необходимо проделать еще 75 миль вдоль побережья, что произойдет не раньше рождества, если вообще произойдет. Между тем были составлены планы по отправке пикирующих бомбардировщиков в Египет для нанесения ударов по английскому флоту в Александрии и минирования Суэцкого канала.
Что касается Греции, то итальянское наступление там, как заявил Гитлер своим генералам, было "прискорбной ошибкой" и, к несчастью, создало угрозу позициям Германии на Балканах. Оккупировав острова Крит и Лемнос, англичане получили авиационные базы, откуда они смогут бомбить румынские нефтеносные районы, а направив свои войска в Грецию, - создать угрозу позициям немцев на Балканах. Чтобы предотвратить такое развитие событий, Гитлер приказал армии немедленно подготовить планы вторжения в Грецию через Болгарию силами по крайней мере десяти дивизий, которые сначала будут направлены в Румынию. "Полагаю, что Россия останется на нейтральных позициях", - добавил фюрер.
Однако основное внимание на совещании 4 ноября, как и в Директиве № 18, было уделено подрыву британских позиций в Западном Средиземноморье. Директива предписывала "захватить Гибралтар и закрыть пролив", "не допустить, чтобы англичане закрепились в другом месте Пиренейского полуострова или на островах Атлантического океана". Операция по захвату Гибралтара, Канарских островов, принадлежащих Испании, и португальских островов Зеленого Мыса получила название "Феликс". Военно-морским силам предписывалось изучить возможность оккупации острова Мадейра, а также Азорских островов. Не исключалась и оккупация Португалии. С этой целью была разработана операция "Изабелла", для осуществления которой предполагалось сосредоточить на испано-португальской границе три немецкие дивизии.
Наконец, предусматривалось отпустить часть французского флота и некоторое количество войск, чтобы французы сами могли защищать свои владения в Северо-Западной Африке от англичан и отрядов де Голля. "Из выполнения этой задачи может развиться в полной мере участие Франции в войне против Англии", - говорилось в директиве Гитлера.
В новых планах Гитлера, объявленных генералам 4 ноября и изложенных в директиве неделей позже, детально рассматривались чисто военные вопросы, в частности захват Гибралтара одним смелым ударом. Это, вероятно, произвело должное впечатление на руководителей армии своей смелостью и продуманностью. Однако в действительности это были полумеры, которые не могли дать ожидаемых результатов, так как частично зиждились на обмане. Он заверил своих генералов 4 ноября, как отмечает Гальдер, что только что получил от Франко новые заверения в том, что каудильо присоединится к войне, но это, как известно, было неполной правдой. Задачи по изгнанию англичан из Средиземноморья представлялись вполне оправданными, но выделенных для их осуществления сил было явно недостаточно, особенно если учесть слабость Италии. Штаб военно-морских сил указал на это обстоятельство в жестких формулировках меморандума, который Редер передал Гитлеру 14 ноября. Провал итальянского вторжения в Грецию - войска Муссолини были вышвырнуты оттуда на территорию Албании и продолжали отступать - не только существенно усилил стратегические позиции Англии на Средиземном море, но и укрепил ее престиж во всем мире, по мнению моряков. Что касается итальянского наступления на Египет, то руководители флота прямо заявляли Гитлеру: "Италия никогда не осуществит наступление в Египте [52]. Итальянское руководство никудышное. Оно не понимает обстановки. Итальянские вооруженные силы не имеют ни хорошо обученного руководства, ни надлежащей боеспособности, чтобы осуществить требуемые операции в районе Средиземного моря быстро, решительно и успешно".
Поэтому, говорилось в заключении меморандума, эта задача должна быть осуществлена Германией. "Борьба за африканский регион является первостепенной стратегической целью военных действий Германии в целом... Это имеет решающее значение для исхода войны".
Однако доводы моряков не убедили нацистского диктатора. Войну на Средиземноморье и в Северной Африке он рассматривал только как второстепенные операции на пути к решению своей главной задачи. Когда адмирал Редер 14 ноября изложил ему стратегические концепции военно-морских сил, Гитлер ответил, что "все же склонен к демонстрации своей силы против России". В самом деле, он был более, чем когда-либо, склонен к этому, ибо Молотов только что покинул Берлин, вызвав гнев фюрера. Когда адмирал встретился с Гитлером после рождества и доложил об упущенных возможностях на Средиземноморье, тот воспринял это без особого беспокойства. К доводам Редера, что победа англичан над итальянцами в Египте и растущая материальная помощь, получаемая ими от Соединенных Штатов, требуют сосредоточения всех немецких ресурсов, чтобы покончить с Англией, и что операцию "Барбаросса" следует отложить, пока не будет повержена Британия, Гитлер остался глух.
Политические события и особенно вмешательство России в дела на Балканах, по мнению Гитлера, настоятельно требовали любой ценой уничтожить последнего противника на континенте, прежде чем схватиться с Англией. С этого времени до рокового конца он будет фанатически придерживаться этой основополагающей стратегии/
В качестве подачки шефу военно-морского флота Гитлер обещал "еще раз попытаться повлиять на Франко", с тем чтобы стало возможно предпринять атаку на Гибралтар и закрыть для английского флота Средиземное море. В действительности же он уже полностью отказался от этой идеи. 11 декабря он без лишнего шума отменил операцию "Феликс", поскольку для ее осуществления не было "политических условий". Однако под давлением командования ВМС и итальянцев Гитлер предпринял последнюю попытку вовлечь в это дело Франко, хотя это было для него крайне неприятно. 6 февраля 1941 года он обратился к испанскому диктатору с длинным письмом:
"... В одном, каудильо, должна быть ясность: мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть и не можем одновременно делать какие-либо подарки...
Сражение, которое ведут Германия и Италия, определит также и судьбу Испании. Только в случае нашей победы будет жить ваш нынешний режим".
К несчастью для держав оси, письмо это дошло до каудильо в тот самый день, когда остатки войск маршала Грациани в Киренаике были уничтожены англичанами к югу от Бенгази. И неудивительно, что, когда Франко 26 февраля 1941 года сел за составление ответного письма, он, хотя и торжественно заявил о своей "абсолютной лояльности" к державам оси, но счел необходимым напомнить нацистскому лидеру о том, что после недавних событий обстановка по сравнению с октябрьскими днями заметно осложнилась, поэтому взгляды, бытовавшие в то время, устарели.
Этот случай оказался одним из немногих в бурной жизни Адольфа Гитлера, когда он признал свое поражение. "Короче говоря, нудная испанская болтовня состоит в том, что Испания не хочет вступить в войну и не вступит, - писал Гитлер Муссолини. - Это очень прискорбно, поскольку означает, что в данный момент невозможно нанести удар по Англии простейшим способом через ее средиземноморские владения".
И все-таки на Средиземном море Италия, а не Испания являлась орудием для нанесения поражения Англии в этом регионе, однако шаткой империи дуче самостоятельное решение этой задачи было не по плечу, а Гитлер не проявил достаточной мудрости, чтобы выделить в помощь ему средства, имевшиеся у немцев. Нанесение удара по Англии либо через Ла-Манш, либо через Средиземное море, как он теперь признавал, на некоторое время стало невозможным. Хотя это его и расстраивало, но само признание такого положения приносило некоторое облегчение. Теперь он мог посвятить себя вопросам, более близким его сердцу и уму.
8-9 января 1941 года в Бергхофе над Берхтесгаденом, засыпанным снегом, он провел военный совет. Горный воздух, очевидно, прояснил его ум, и он еще раз изложил своим военачальникам грандиозную стратегию, как это хорошо видно из обстоятельных записей адмирала Редера и генерала Гальдера. К фюреру вернулся его оптимизм.
"Фюрер твердо убежден, - писал Редер, - что обстановка в Европе не может далее развиваться неблагоприятно для Германии, даже если мы потеряем всю Северную Африку. Наши позиции в Европе настолько упрочились, что исход не может оказаться не в нашу пользу... Англичане могут надеяться на победу в войне, только нанеся нам поражение на континенте. Фюрер убежден, что это невозможно".
Правда, соглашался фюрер, прямое вторжение в Англию "неосуществимо, пока она не будет в значительной степени ослаблена и пока Германия не обеспечит себе полного господства в воздухе". Военно-морские и военно-воздушные силы должны сосредоточить свои усилия против английского судоходства, тем самым перерезав пути поставок в Англию. Такие атаки, считал Гитлер, "могут привести к победе уже в июле или августе". К этому времени, говорил он, "мы должны настолько укрепить свои позиции на континенте, чтобы в дальнейшем быть в состоянии вести войну с Англией (и Америкой)". Скобки поставлены в записях Гальдера, и они многозначительны. В захваченных немецких архивах это первое упоминание Америки в подобном контексте - оно свидетельствует, что уже в начале 1941 года Гитлер считался с возможностью вступления Соединенных Штатов в войну против него.
Затем нацистский диктатор коснулся положения в нескольких стратегических районах и в этой связи изложил в общих чертах свои планы и намерения.
"Фюрер придерживается мнения, - писал Редер, - что для исхода войны важно, чтобы Италия не развалилась... Он полон решимости... предотвратить потерю Италией Северной Африки... Это означало бы огромную потерю престижа держав оси... (Поэтому) он решил оказать поддержку итальянцам".
В этом месте он предупредил военачальников о сохранении немецких планов в строжайшей тайне.
"Он не хочет информировать итальянцев о наших планах. Имеются подозрения, что королевская семья передает англичанам секретные сведения!"
Гитлер объявил, что в поддержку Италии будут выделены противотанковые формирования и несколько эскадрилий люфтваффе для использования в Ливии. Более того, он направит армейский корпус в составе двух с половиной дивизий в поддержку отступающих итальянцев, которых греки загнали в Албанию. В этой связи будет приведена в действие операция "Марита" [53]. Переброску войск из Румынии в Болгарию Гитлер приказал начать сразу же, чтобы 26 марта можно было приступить к операции "Марита". Гитлер долго распространялся о необходимости быть готовыми к выполнению операции под кодовым названием "Аттила", которую в общих чертах он изложил в своей директиве от 10 декабря 1940 года. Операция предусматривала оккупацию остальной части Франции и захват французского флота в Тулоне. Фюрер полагал, что в недалеком будущем этот план можно было бы осуществить. "Если Франция станет очагом беспокойства, - заявил он, - то ее придется разгромить полностью". Это было грубейшим нарушением перемирия в Компьене, но ни один генерал, ни один адмирал не поднял этот вопрос - так, по крайней мере, явствует из записей Гальдера и Редера.
Именно на этом совещании Гитлер назвал Сталина "хладнокровным шантажистом" и сообщил своим командующим, что Россию следует поставить на колени как можно скорее.
"Если США и Россия вступят в войну против Германии, - сказал Гитлер, во второй раз упомянув о такой перспективе для США, - то обстановка очень осложнится. Поэтому любой повод для возникновения такой угрозы должен быть устранен в самом начале. Если русская угроза будет ликвидирована, мы сможем вести войну против Англии в течение неопределенно долгого времени. Если Россия падет, Япония воспрянет духом: это в свою очередь будет означать усиление угрозы Соединенным Штатам".
Таковы были взгляды немецкого диктатора на глобальную стратегию к началу 1941 года. Через два дня после военного совета, состоявшегося 11 января, он воплотил свои взгляды в Директиву № 22. Переброска немецких подкреплений в Триполи получила название операции "Подсолнечник", а переброска подкреплений в Албанию - операции "Альпийские фиалки".

"Мир затаит дыхание"
Гитлер вызвал Муссолини в Бергхоф на 19 и 20 января. Пребывая в подавленном настроении, чувствуя себя униженным после поражения итальянских дивизий в Египте и Греции, дуче не испытывал желания ехать к фюреру. Хмурый и нервный, по словам Чиано, садился он в свой специальный поезд, опасаясь, что Гитлер, Риббентроп и немецкие генералы проявят по отношению к нему оскорбительную снисходительность. Осложняло обстановку и то обстоятельство, что дуче взял с собой генерала Альфредо Гуццони, помощника начальника штаба, которого Чиано в своем дневнике характеризует как бездарность с большим животом и париком из выкрашенных волос и которого, по его мнению, было просто позорно представлять немцам.
К удивлению Муссолини, Гитлер снизошел до того, что покинул свое "горное гнездо" и спустился на заснеженную маленькую железнодорожную станцию, чтобы встретить его. Все происходило тактично и вежливо, и не было никаких упреков по поводу серьезных неудач на полях сражений. Дуче уловил у фюрера, как пишет Чиано, очень сильные антирусские настроения. Назавтра Гитлер свыше двух часов выступал перед итальянскими гостями и солидной группой генералов из обеих стран, и секретная докладная, подготовленная Йодлем по поводу этого совещания, свидетельствует о том, что, хотя Гитлер и был обеспокоен оказанием помощи итальянцам в Албании и Ливии, его главные замыслы были связаны с Россией.
"Я не вижу большой опасности, исходящей от Америки, - говорил он, - даже если она вступит в войну. Значительно большая угроза исходит от гигантского русского блока. Хотя мы заключили очень выгодные политические и экономические соглашения с Россией, я предпочитаю полагаться на мощные средства, имеющиеся в моем распоряжении".
Хотя фюрер и намекнул на то, что намеревается воспользоваться этими "мощными средствами", но планов своих партнеру не раскрыл. Однако начальнику генерального штаба сухопутных сил, который отвечал за детализацию этих планов, они были достаточно ясны, чтобы в полном объеме представить их верховному главнокомандующему на заседании в Берлине спустя две недели.
Это совещание высших генералов ОКБ и главного командования сухопутных войск (ОКХ) длилось с полудня до 6 часов вечера 3 февраля. И хотя генерал Гальдер на этом совещании докладывал в общих чертах планы генерального штаба сухопутных войск, позднее он утверждал в своей книге, что они с Браухичем высказывали сомнения в правильности оценки советской военной мощи и в целом выступали против реализации плана "Барбаросса", считая его авантюрой, однако ни в его дневниковых записях за эти дни, ни в официальном совершенно секретном меморандуме ОКБ по поводу совещания об этом не говорится ни слова. На самом деле из этих документов явствует, что сначала Гальдер оценивал противостоявшие русские силы приблизительно как 155 дивизий, заметив, что немецкие силы насчитывают примерно столько же, но "они куда выше по качеству". Много позднее, когда произошла катастрофа, Гальдер и его коллеги поняли, что данные разведывательных служб о Красной Армии были ошибочными. Но 3 февраля 1941 года они этого не подозревали. Более того, доклад Гальдера о соотношении сил сторон и стратегии, которая будет применена в целях уничтожения частей Красной Армии [54], показался настолько убедительным, что в конце совещания Гитлер не только выразил свое согласие с изложенным "в целом", но и, воодушевившись нарисованной начальником генерального штаба перспективой, воскликнул: "Когда начнется осуществление "Барбароссы", мир затаит дыхание и промолчит!" Он сгорал от нетерпения в ожидании начала "Барбароссы" и приказал поскорее прислать ему оперативную карту и план развертывания сил.

Балканская прелюдия
Прежде чем приступать к осуществлению операции "Барбаросса", весной 1941 года предстояло обеспечить южный фланг, проходивший на Балканах, и произвести там необходимое наращивание сил. К третьей декаде февраля 1941 года немцы сосредоточили в Румынии, граничившей с Украиной на протяжении 300 миль от Польши до Черного моря, грозную силу, насчитывающую 680 тысяч человек. Но к югу Греция все еще не давала передышки итальянцам, и у Берлина были все основания считать, что английские войска, дислоцированные в Ливии, вскоре могут высадиться здесь. Как явствует из протоколов многочисленных совещаний этого периода, Гитлер опасался, что союзники откроют фронт севернее Салоник. Для Германии это было бы еще более неприятным, чем открытие аналогичного фронта во время первой мировой войны, поскольку позволило бы англичанам устроить базы для воздушных налетов на румынские нефтеносные районы. Более того, это создало бы угрозу операции "Барбаросса". По существу, такую опасность предвидели еще в декабре 1940 года, когда была издана первая директива по осуществлению операции "Марита", предусматривавшая мощное наступление на Грецию со стороны Болгарии силами войск, сосредоточенных в Румынии.
Болгарские лидеры, чьи прогнозы относительно того, кто победит, в первую мировую войну оказались ошибочными, что дорого обошлось стране, на этот раз допустили те же просчеты. Поверив заверениям Гитлера, будто он уже выиграл войну, и прельстившись перспективой получить греческие территории на юге, что открыло бы Болгарии доступ к Эгейскому морю, они согласились участвовать в операции "Марита" - например разрешив немцам подвести свои войска к греческим границам. 18 февраля 1941 года было подписано соответствующее секретное соглашение между фельдмаршалом Листом и болгарским генеральным штабом. В ночь на 28 февраля части германской армии переправились через Дунай из Румынии и заняли стратегические позиции в Болгарии, которая на следующий день присоединилась к тройственному пакту.
Югославы оказались более мужественными и не столь сговорчивыми. Однако их упорство только подстегивало немцев, стремившихся вовлечь их в свой лагерь. На 4-5 марта Гитлер пригласил тайно принца-регента Павла в Бергхоф, где наряду с привычным запугиванием предложил ему взятку в виде Салоник. 25 марта югославский премьер Драгиша Цветкович и министр иностранных дел Александр Цин-цар-Маркович, за день до этого выехавшие тайком из Белграда, чтобы избежать враждебных демонстраций или даже похищения, прибыли в Вену, где в присутствии Гитлера и Риббентропа присоединились к тройственному пакту. Гитлер остался ужасно доволен и заявил Чиано, что это будет содействовать его наступлению на Грецию. Перед тем как югославские лидеры покинули Вену, им вручили два письма от Риббентропа, подтвердившие решимость Германии уважать "суверенитет и территориальную целостность Югославии во все времена" и обещание, что державы оси не будут требовать транзитных прав для своих войск через Югославию "в течение этого года". Оба соглашения были нарушены Гитлером в рекордные даже для него сроки.
Едва успели югославские министры вернуться в Белград, как вместе с правительством и принцем-регентом были свергнуты в ночь на 27 марта в результате народного восстания, которое возглавила группа высших офицеров ВВС, а поддержала почти вся армия. Молодой наследник трона Петр, который сбежал от охраны, приставленной к нему регентом, по водосточной трубе, был провозглашен королем Югославии, и хотя новый режим Душана Симовича тут же объявил о своем согласии подписать пакт о ненападении с Германией, в Берлине понимали, что новый режим вряд ли устроит марионеточное правительство, какое предусмотрел для Югославии фюрер. Во время бурных торжеств в Белграде, когда толпа оплевала машину немецкого посла, сербы показали, на чьей стороне их симпатии.
Переворот в Югославии вызвал у Гитлера один из самых диких приступов ярости за всю жизнь. Он воспринял это как личное оскорбление и в гневе принял такие опрометчивые решения, которые окажутся катастрофическими для судеб третьего рейха.
27 марта он в срочном порядке вызвал своих военачальников в имперскую канцелярию в Берлине - совещание было созвано настолько поспешно, что Браухич, Гальдер и Риббентроп прибыли на него с опозданием, - и неистовствовал по поводу того, как он отомстит югославам. Он заявил, что заговор в Белграде поставил под угрозу как операцию "Марита", так и операцию "Барбаросса". Поэтому он решил, "не ожидая заявлений нового правительства о лояльности, уничтожить Югославию как в военном отношении, так и в политическом. Не надо делать никаких дипломатических запросов, не надо предъявлять никаких ультиматумов". И добавил, что Югославия будет разделена с "безжалостной жестокостью". Он тут же приказал Герингу уничтожить Белград, прибегнув к воздушным налетам, волна за волной, бомбардировщиков, действующих с авиационных баз в Венгрии. Он издал Директиву № 25, предусматривавшую немедленное вторжение в Югославию, и предложил Кейтелю и Йодлю в тот же вечер разработать необходимые для этого военные планы. Он дал указание Риббентропу проинформировать Венгрию, Румынию и Италию, что все они получат по куску Югославии, которая будет разделена на части, за исключением небольшого хорватского марионеточного государства [55].
И затем, как подчеркнуто в совершенно секретном протоколе совещания ОКВ, Гитлер объявил о самом роковом из всех своих решений:
"Начало операции по плану "Барбаросса" придется отодвинуть на более поздний срок в пределах четырех недель". (В директиве от 18 декабря 1940 года начать операцию намечалось 15 мая 1941 года.)
Это перенесение срока нападения на Россию из-за того, что нацистский диктатор захотел выместить свою злобу на маленьком балканском государстве, осмелившемся выказать непослушание, явилось, вероятно, самым роковым решением в карьере Гитлера. Едва ли будет преувеличением сказать, что, принимая в тот мартовский день в имперской канцелярии в Берлине такое решение под влиянием вспышки ненависти, он отверг последнюю возможность выиграть войну и превратить третий рейх, который он создавал с ошеломляющей гениальностью дикаря, в величайшую за всю немецкую историю империю, а себя во властелина Европы. Фельдмаршалу фон Браухичу, главнокомандующему германской армией, и генералу Гальдеру, одаренному начальнику генерального штаба, позднее, когда русские снега и морозы помешали осуществлению их замыслов и когда выяснилось, что для обеспечения окончательной победы не хватило трех-четырех недель, пришлось с глубокой горечью, но и с глубочайшим пониманием вспоминать о последствиях такого решения. Позднее они и их коллеги не раз будут ругать тщеславного фюрера, принявшего в ярости поспешное, непродуманное решение, повлекшее катастрофические последствия.
Военная Директива № 25, которую верховный главнокомандующий изложил генералам в ходе совещания, была типичным для Гитлера документом:
...Военный путч в Югославии изменил политическую обстановку на Балканах. Югославию, даже если она на первых порах сделает заявление о своей лояльности, следует рассматривать как врага, а потому разгромить как можно скорее.
...Я намерен вторгнуться в Югославию... и нанести уничтожающий удар югославским вооруженным силам...
Йодль как начальник штаба оперативного руководства ОКВ получил указание этой же ночью подготовить планы вторжения в Югославию. "Я проработал в имперской канцелярии всю ночь, - рассказывал Йодль на Нюрнбергском процессе. - В 4 часа утра 28 марта я передал памятную записку в руки генерала фон Ринтелена, офицера по связи с итальянским высшим военным командованием".
Нужно было немедленно поставить в известность о немецких оперативных планах Муссолини и просить его активно сотрудничать в их осуществлении, так как над застрявшими в Албании итальянскими армиями нависла угроза со стороны югославов. Чтобы удостовериться, что дуче правильно его понял, Гитлер, не дожидаясь, пока Йодль состряпает план военной операции, вечером 27 марта наскоро составил послание Муссолини и приказал немедленно отправить его в Рим, с тем чтобы оно было вручено адресату этой же ночью.

Дуче, события вынуждают меня сообщить Вам как можно быстрее мою оценку обстановки и тех последствий, которые могут возникнуть из этой обстановки.
С самого начала я рассматривал Югославию как опасный фактор в споре с Грецией... По этой причине я честно сделал все, чтобы привести Югославию в наше сообщество... К сожалению, эти усилия не увенчались успехом... Сегодняшние сообщения не вызывают сомнения, что во внешней политике Югославии намечается поворот.
Поэтому я уже предпринял все необходимые меры... И теперь я убедительно просил бы Вас, дуче, не предпринимать никаких операций в Албании в течение ближайших нескольких дней. Я считаю необходимым, чтобы Вы перекрыли и закрыли наиболее важные перевалы из Югославии в Албанию всеми имеющимися у Вас наличными силами.
...Дуче, я считаю также, что необходимо усилить Ваши войска на итало-югославском фронте всеми наличными средствами, и как можно быстрее.
Я считаю также необходимым, дуче, все, что мы делаем и предлагаем сделать, сохранять в строжайшей тайне... Предпринимаемые нами меры полностью потеряют свою ценность, если станут достоянием гласности... Я не сомневаюсь, что мы оба добьемся успеха не меньшего, чем год назад в Норвегии. Это моя непоколебимая уверенность...
Примите мои сердечные и дружеские приветы.

Ваш Адольф Гитлер
Осуществляя эту ближайшую задачу, нацистский диктатор, не ошибся в своих прогнозах, но, по-видимому, он не имел ни малейшего представления о том, какой дорогой ценой будет в конечном счете оплачена его месть Югославии. На рассвете 6 апреля его армии напали превосходящими силами на Югославию и Грецию со стороны Болгарии, Венгрии и самой Германии, пустив в ход бронетанковую махину и быстро продвигаясь вперед, опрокидывая и сминая слабо вооруженных обороняющихся, которые еще не успели прийти в себя после предварительной бомбардировки и обстрела с воздуха.
Белград по приказу Гитлера был разрушен до основания. Три дня и три ночи бомбардировщики Геринга свирепствовали в небе над маленькой столицей, временами почти касаясь крыш домов, поскольку она не имела зенитных орудий; погибло свыше 17 тысяч гражданского населения, ранено и искалечено было еще больше, а город превратился в груду дымящихся развалин. Гитлер назвал бомбардировку операцией "Наказание" и получил, очевидно, большое удовлетворение от того, что его приказ был выполнен столь эффективно. Югославам не хватило времени мобилизовать свою маленькую, хотя и стойкую армию, а их генеральный штаб сделал ошибку, пытаясь оборонять всю страну сразу. В результате их вооруженные силы были подавлены превосходящими силами противника, и 13 апреля немецкие и венгерские войска вступили в лежащий в развалинах Белград. 17 апреля остатки югославской армии в составе 28 дивизий капитулировали у Сараево, а король и премьер-министр вылетели самолетом в Грецию.
Греки, в течение шести месяцев успешно отбивавшие наступление итальянцев и с позором изгнавшие их в Албанию, не смогли противостоять 12-й армии под командованием фельдмаршала Листа, насчитывавшей 15 дивизий (из них четыре танковые). Англичане поспешно перебросили из Ливии в Грецию около четырех дивизий - 53 тысячи человек, но они, как и греки, не выдержали смертоносных ударов немецкой авиации и превосходящих сил противника. Северные греческие армии сдались немцам и - горькая пилюля! - итальянцам 23 апреля. Четыре дня спустя нацистские танки, лязгая гусеницами, вошли в Афины и над Акрополем взвился флаг со свастикой. К этому времени англичане прилагали отчаянные усилия по эвакуации своих войск морем - маленький Дюнкерк, осуществленный почти столь же успешно.
К концу апреля - всего за три недели - немцы оккупировали всю Грецию, за исключением острова Крит, который они захватили при помощи воздушного десанта в конце мая, изгнав оттуда англичан. Там, где Муссолини предпринимал жалкие потуги в течение целой зимы, Гитлер добился успеха весной всего за несколько дней. Хотя Муссолини остался доволен, что его сняли с крючка, на который он попался в Греции, ему казалось унизительным, что это сделали немцы. Его унижение усугублялось тем, что Италия получила оскорбительно малую долю добычи после разгрома Югославии, которую уже начал раздавать Гитлер [56].
Балканы являлись не единственным местом, где фюреру пришлось выручать своего незадачливого партнера. После уничтожения итальянских армий в Ливии Гитлер, хотя и неохотно, согласился в конце концов послать легкую бронетанковую дивизию и некоторые части ВВС в Северную Африку, где по договоренности с дуче командование всеми немецко-итальянскими силами было поручено генералу Эрвину Роммелю. Этот решительный, изобретательный, находчивый офицер танковых войск, отличившийся еще в боях во Франции, являл собой тип генерала, с которым англичанам до этого не приходилось сталкиваться в североафриканской пустыне, и оказался для них важнейшей проблемой на ближайшие два года, причем проблемой не единственной. Переброска из Ливии в Грецию авиационных частей и значительных сил серьезно ослабила английские войска в пустыне. Сначала их это не особенно обеспокоило, даже после того, как разведка доложила о пребытии в Триполитанию в конце февраля немецких танковых частей. А обеспокоиться следовало. В последний день марта Роммель с одной немецкой танковой дивизией и двумя итальянскими, в том числе одной бронетанковой, внезапно перешел в наступление в Киренаике. За двенадцать дней он вновь овладел всей провинцией, заблокировал Тобрук и вышел к Бардии, всего в нескольких милях от египетской границы. Снова возникла угроза английским позициям в Египте и в районе Суэца; по существу с появлением немцев и итальянцев в Греции положение англичан в восточной части Средиземноморья стало угрожающим.
Вторая военная весна принесла новые поразительные победы Германии и новые затруднения Англии, которая теперь отбивалась в одиночестве; дома она подвергалась непрерывным ночным налетам немецких бомбардировщиков, а на заморских территориях ее армии были изгнаны из Греции и Киренаики, и общее положение казалось более мрачным и более безнадежным, чем когда-либо. Престиж Англии, когда пропаганда стала могущественным оружием, особенно в деле оказания воздействия на Соединенные Штаты и Россию, упал еще ниже [57].
Гитлер не упустил случая воспользоваться благоприятной обстановкой на фронтах и в своей хвалебной речи в рейхстаге 4 мая основное внимание уделил саркастическим нападкам лично на Черчилля как на подстрекателя (разумеется, вместе с евреями) войны, главного виновника поражения англичан.
"Он самый кровожадный в истории стратег дилетантского уровня. Ибо свыше пяти лет этот человек носился по Европе, точно безумный, в поисках чего-либо, что можно поджечь... Если назвать его солдатом, то он - никудышний политик, если назвать его политиком, то он - скверный солдат. Дар, которым он обладает, - это умение лгать при благочестивом выражении лица, умение искажать правду до тех пор, пока наиболее тяжелые поражения не будут представлены им как славные победы... Черчилль, являясь одним из наиболее безнадежных дилетантов в стратегии, умудрился (в Югославии и Греции) проиграть на двух театрах войны от одного удара. В любой другой стране его отдали бы под суд... Его безумие можно объяснить лишь как проявление паралитической болезни или как бред алкоголика..."
Что касается переворота в Югославии, который вызвал у него такую ярость, то тут он и не пытался скрывать своих истинных настроений:
"Мы все были поражены этим переворотом, осуществленным кучкой подкупленных заговорщиков. Поймите, господа, когда я услышал об этом, то сразу отдал приказ о нападении на Югославию. Обращаться с германским рейхом таким способом непозволительно".
Высказывая бахвальство в связи с победами, достигнутыми весной, в особенности над англичанами, Гитлер не осознавал в полной мере, каким тяжелым ударом оказались они для Англии и в какое отчаянное положение попала Британская империя. В тот самый день, когда Гитлер выступал" в рейхстаге, Черчилль писал письмо президенту Рузвельту о серьезных последствиях потери Египта и Ближнего Востока, умоляя Америку вступить в войну. Премьер-министр пребывал в самом мрачном настроении за всю войну.
"Я умоляю Вас, мистер президент, - писал он, - взвешенно оценить всю серьезность последствий, к которым может привести крах на Ближнем Востоке".
Командование немецкого флота требовало от фюрера максимально использовать сложившуюся ситуацию. Положение дел у держав оси еще более улучшилось после того, как вновь назначенный премьер-министр Ирака Рашид Али, известный своими прогерманскими настроениями, подверг осаде английскую авиабазу Хаббания, расположенную недалеко от Багдада, и обратился к Гитлеру за помощью, дабы изгнать англичан из страны. После захвата острова Крит адмирал Редер, который всегда относился к "Барбароссе" без энтузиазма, обратился 30 мая к Гитлеру с предложением подготовить решающее наступление на Египет и Суэц, и Роммель, горевший желанием продолжить с получением подкреплений свое наступление, направил фюреру аналогичную просьбу из Северной Африки. "Этот удар, - объяснял Редер фюреру, - окажется для Британской империи более жестоким, чем захват Лондона". Через неделю адмирал вручил Гитлеру меморандум, подготовленный оперативным отделом штаба ВМС, в котором предупреждал, что осуществление плана "Барбаросса" - естественно, первостепенная задача руководства ОКБ - не должно ни при каких обстоятельствах повлиять на отказ от ведения войны на Средиземноморье или на его отсрочку.
Но фюрер уже принял решение, а по существу, он не менял его с рождественских праздников, когда провозгласил план "Барбаросса" и заявил адмиралу Редеру, что Россия должна быть уничтожена в первую очередь. Его мышление, ориентированное на ведение войны на суше, было просто не в состоянии охватить более широкую стратегию, проповедуемую военно-морскими силами. Еще до того, как Редер и штаб ВМС обратились к нему, Гитлер 25 мая издал Директиву № 30, предусматривавшую отправку в Багдад военной миссии, нескольких самолетов и вооружения в помощь Ираку. "...Я решил, - заявил он, - способствовать развитию событий на Среднем Востоке путем поддержки Ирака". Он ограничился этим недостаточным шагом. Что касается более крупной и смелой стратегии, в поддержку которой выступали адмиралы и Роммель, он заметил:
"Лишь после осуществления операции "Барбаросса" решится, будут ли и каким образом окончательно ликвидированы - во взаимодействии с наступлением на Суэцкий канал - английские позиции между Средиземным морем и Персидским заливом".
Уничтожение Советского Союза является первоочередной задачей; все остальное может подождать. Это, как стало теперь очевидно, явилось крупнейшей ошибкой. В конце мая 1941 года Гитлер, используя только часть своих сил, мог нанести сокрушительный, вероятно, даже роковой удар по Британской империи. Никто не понимал этого лучше, чем оказавшийся в тяжелейшем положении под давлением обстоятельств Черчилль.
В письме президенту Рузвельту от 4 мая он признавал, что если Египет и Ближний Восток будут потеряны, то продолжение войны "превратится в трудную, долгую и мрачную проблему", даже при условии вступления в конфликт Соединенных Штатов. Но Гитлер этого не понял. Его слепота тем более непостижима, поскольку балканская кампания задержала операцию "Барбаросса" на несколько недель, поставив ее тем самым под угрозу. Захват России теперь предстояло осуществить в более короткие сроки, чем первоначально планировалось. Ибо существовал непреодолимый рубеж - русская зима, из-за которой потерпели поражение Карл XII и Наполеон. У немцев оставалось только шесть месяцев до наступления зимы для захвата огромной страны, которую еще никогда не завоевывали с запада. И хотя наступил уже июнь, огромную армию, дислоцированную на юго-востоке - в Югославии и Греции, еще предстояло перебросить к советским границам по разбитым дорогам, не соответствовавшим объему и темпам планируемых перевозок. Эта задержка, как обнаружилось впоследствии, оказалась роковой. Апологеты военного гения Гитлера утверждают, что балканская кампания не вызвала ощутимых изменений в графике осуществления плана "Барбаросса" и что перенос срока был вызван главным образом поздней оттепелью, из-за чего дороги Восточной Европы оставались месивом грязи вплоть до середины июня. Однако свидетельские показания основных представителей немецкого генералитета говорят о другом. Фельдмаршал Фридрих Паулюс, имя которого будет впредь ассоциироваться со Сталинградом и который в то время являлся главным разработчиком плана русской кампании в генеральном штабе сухопутных войск, показал на Нюрнбергском процессе, что решение Гитлера напасть на Югославию отодвинуло начало "Барбароссы" примерно на пять недель. Из боевого журнала ВМС явствует то же самое. Фельдмаршал фон Рундштедт, командовавший в России группой армий "Юг", говорил на допросе после войны, что из-за балканской кампании к осуществлению плана "Барбаросса" приступили "по меньшей мере на четыре недели позднее". "Эта задержка, - добавил он, - обошлась очень дорого".
Во всяком случае, 30 апреля, когда его армии завершили захват Югославии и Греции, Гитлер назначил новую дату начала операции "Барбаросса" - 22 июня 1941 года.

Запланированный террор
Гитлер требовал при захвате России отказаться от какой-либо сдержанности и настаивал, чтобы генералы хорошо это уяснили. В начале марта 1941 года он собрал начальников трех видов вооруженных сил и командующих ключевых армий и изложил им свои требования. Гальдер записал его выступление.
"Война против России такова, - сказал Гитлер, - что ее не следует вести по законам рыцарства. Это прежде всего борьба идеологий и рас, поэтому ее необходимо вести с беспрецедентной, неумолимой жестокостью. Все офицеры должны освободиться от устаревших взглядов. Я знаю, что такие методы ведения войны вне вашего понимания, господа генералы, но... я решительно настаиваю, чтобы мои приказы выполнялись беспрекословно. Комиссары являются носителями идеологии, прямо противоположной национал-социализму, поэтому их необходимо ликвидировать. Немецких солдат, виновных в нарушении международного закона... оправдают. Россия не участвует в Гаагской конвенции, поэтому на нее положения конвенции не распространяются".
Это был так называемый "приказ о комиссарах", который на Нюрнбергском процессе вызвал большую дискуссию, когда перед немецкими генералами был поставлен вопрос морального порядка, предпочитали ли они повиноваться приказам фюрера и совершать военные преступления или повиноваться велению своей совести [58].
Согласно утверждениям Гальдера, высказанным позднее, генералы были возмущены таким приказом, и едва закончилось совещание, как они выразили протест главнокомандующему сухопутными войсками Браухичу. Этот бесхребетный фельдмаршал, "соломенное чучело", как назвал его однажды Гитлер, пообещал бороться против этого приказа в том виде, в каком он был изложен. Позднее, как клянется Гальдер, Браухич информировал в письменной форме ОКБ, что офицеры армии "не смогут выполнять подобные приказы". Но так ли все было?
В своих свидетельских показаниях, данных в ходе прямого допроса в Нюрнберге, Браухич признал, что шагов противоречащих воле Гитлера, он не предпринимал, потому что "ничто на свете не изменило бы отношения фюрера" к комиссарам. Как руководитель армии, говорил он трибуналу, он сделал единственное - отдал приказ по армии, гласивший, что "в армии должна строго соблюдаться дисциплина в соответствии с уставными требованиями, которые применялись в прошлом".
"Вы не отдавали никакого распоряжения, прямо касавшегося приказа о комиссарах? - спросил Браухича язвительный председатель трибунала Лоуренс.
"Нет, - отвечал он. - Я не мог впрямую отменить приказ". И в дальнейшем у старомодных армейских офицеров, приверженных прусским традициям, имелся повод для борьбы с собственной совестью в виде директив, изданных генералом Кейтелем 13 мая от имени фюрера. Главная из них ограничивала функции военно-полевых судов. Судопроизводству придавалась более примитивная форма законности.
Подлежащие наказанию проступки, совершенные гражданским населением врага (в России), впредь до особого указания не будут рассматриваться военно-полевыми судами.
Лица, заподозренные в преступных действиях, доставляются немедленно к офицеру. Этот офицер решает, следует ли задержанных расстрелять.
В отношении проступков, совершенных против вражеского гражданского населения военнослужащими вермахта, преследование не обязательно даже в тех случаях, когда проступок является одновременно и военным преступлением.
Армии предписывалось снисходительно относиться к таким проступкам, помня в каждом случае о том зле, которое большевики причиняли Германии с 1918 года. Предание военно-полевому суду немецких солдат будет оправдано только в том случае, если "поддержание дисциплины или безопасности войск требует такой меры". Однако, как говорилось в заключении директивы, "только те приговоры будут утверждены, которые соответствуют политическим намерениям высшего командования". С этой директивой следовало обращаться как с "особо секретной" [59].
Вторая директива, изданная Кейтелем от имени фюрера и датированная тем же числом, возлагала на Гиммлера выполнение "специальных" задач по подготовке к политическому управлению Россией - задач, как говорилось в директиве, "вытекающих из борьбы между двумя противоположными политическими системами".
Садист нацистской тайной полиции был уполномочен действовать "независимо" от армии "под свою ответственность". Генералам было хорошо известно, что последует за назначением Гиммлера, хотя они и отрицали это, оказавшись на скамье подсудимых в Нюрнберге. Далее в директиве говорилось, что оккупированные районы России, где Гиммлер приступит к работе, необходимо закрыть. Туда не разрешался въезд даже высшим представителям правительства и партии, если бы они вознамерились взглянуть на происходящее. Та же директива возлагала на Геринга "эксплуатацию страны и использование ее экономических возможностей в интересах германской промышленности". Между прочим, этим приказом Гитлер объявлял, что, как только закончатся военные действия, "Россия будет расчленена на отдельные государства со своими правительствами".
Как это сделать - предстояло разработать Альфреду Розенбергу, официальному ведущему нацистскому идеологу, который являлся, как мы уже убедились, одним из наставников Гитлера во времена Мюнхена. 20 апреля фюрер назначил его "специальным уполномоченным по делам восточноевропейского региона", и этот нацистский олух, страдавший поистине "гениальным" непониманием истории, даже истории России, где он родился и получил образование, немедленно приступил к возведению воздушных замков на некогда родной почве. Многотомный архив Розенберга был захвачен в целости и сохранности; подобно его книгам, это мрачное чтиво, но оно не должно помешать настоящему повествованию, хотя время от времени к нему придется обращаться, так как именно здесь раскрываются многие планы Гитлера в отношении России.
К маю Розенберг набросал первый черновой вариант устройства территорий, что обещало стать крупнейшим историческим завоеванием немцев. Начать с того, что европейскую часть России предполагалось разделить на так называемые рейхскомиссариаты. Русская часть Польши должна была стать германским протекторатом под названием "Остланд", Украина - "независимым государством, союзным Германии", Кавказ с его нефтяными запасами попадал в управление к немецкому "полномочному представителю", а три Прибалтийских государства и Белоруссия - в германский протекторат, подготовляемый для прямого присоединения к германскому рейху. Это необходимо, как пояснил Розенберг в одном из бесконечных меморандумов, которыми он забросал Гитлера и его генералов, чтобы пролить свет "на исторические и расовые предпосылки" решений, которые завершатся германизацией пригодных в расовом отношении к ассимиляции прибалтов и выселением "нежелательных элементов". Следует предусмотреть выселение в масштабах из Латвии и Эстонии, предупреждал Розенберг. На место изгнанных прибудут немцы, предпочтительно ветераны войны. В соответствии с планами Розенберга "Балтийское море должно стать немецким внутренним морем".
За два дня до начала войны Розенберг обратился к своим ближайшим сотрудникам, которым предстояло взять на себя управление Россией.
"Задача кормить немецкий народ стоит первой в списке наших задач на Востоке, - объяснял присутствующим Розенберг. - Южные (русские) территории будут... кормить немецкий народ.
Мы не видим абсолютно никакого смысла кормить русский народ избытком продукции, добытой на этих территориях. Мы знаем, что это суровая необходимость... Русских ждут впереди очень тяжелые годы".
Действительно, очень тяжелые годы, поскольку немцы преднамеренно планировали уморить голодом миллионы русских!
Геринг, которого поставили во главе организации экономического ограбления Советского Союза, внес в этот вопрос еще большую ясность, чем Розенберг. В пространной директиве от 23 мая 1941 года его экономический штаб "Восток" установил, что излишки продовольствия, получаемые в русской черноземной полосе на юге, не должны выделяться для населения индустриальных районов, где промышленность в любом случае будет разрушена. Рабочие и их семьи в этих регионах будут обречены на голодную смерть или, если смогут, эмигрируют в Сибирь. Огромные массы русского продовольствия пойдут в Германию.
"Немецкая администрация на этих территориях, - говорилось в директиве, - может попытаться смягчить последствия голода, который несомненно будет иметь место и ускорит возврат примитивного ведения сельского хозяйства. Однако эти меры голода не предотвратят. Любая попытка спасти местное население от голодной смерти повлечет ввоз излишков продукции из черноземной зоны и уменьшение поставок в Европу. Это в свою очередь будет ослаблять военную мощь Германии и подрывать способность Германии и Европы выдержать блокаду. Следует уяснить это со всей отчетливостью".
Сколько русского населения погибнет в результате этой преднамеренно спланированной политики Германии? На совещании статс-секретарей 2 марта был дан ответ на этот вопрос. "Нет никакого сомнения, - говорилось в секретном меморандуме совещания, - что в результате многие миллионы людей умрут голодной смертью, если мы изымем из страны все то, что необходимо нам". И Геринг подтвердил слова Розенберга о том, что все будет изъято и что "следует уяснить это со всей отчетливостью".
Выступил ли хотя бы один из немцев с протестом против этой запланированной жестокости, этой хорошо продуманной системы уничтожения миллионов посредством голодной смерти? В немецких документах, касающихся этих директив по грабежу России, не содержится упоминаний о чьих-либо возражениях, подобных возражениям некоторых генералов против "приказа о комиссарах". Эти планы являлись не просто проявлением дикой и злобной фантазии извращенного ума и души людей, подобных Гитлеру, Герингу, Гиммлеру и Розенбергу. Как явствует из официальных документов, на протяжении недель и месяцев немецкие чиновники, сидя за своими рабочими столами и нежась в лучах ласкового весеннего солнца, складывали цифры и составляли памятные записки, в которых хладнокровно планировали смерть ни в чем не повинных миллионов людей, в данном случае - посредством голодной смерти. А бывший фермер и специалист по производству цыплят Генрих Гиммлер, с мягкими чертами лица, в это же время сидел за столом в своей штаб-квартире СС в Берлине и сквозь пенсне внимательно рассматривал планы уничтожения новых миллионов более быстрым и варварским способом.
Удовлетворившись результатами работы миллионов немцев, как военных, так и гражданских, по составлению планов нападения на Советский Союз, его уничтожения, эксплуатации и массового убийства его граждан, Гитлер 30 апреля назначил дату нападения - 22 июня и 4 мая выступил с победной речью в рейхстаге, а затем отбыл в свою любимую резиденцию Бергхоф, чтобы наслаждаться видом Альпийских гор, их заснеженных вершин и думать о следующем, самом крупном своем завоевании, услышав о котором, как заявил он генералам, мир затаит дыхание.
Именно здесь в ночь на 10 мая 1941 года он получил неожиданное и весьма странное известие, которое потрясло его до глубины души и вынудило на некоторое время отключиться от военных забот. Самое доверенное лицо фюрера, его заместитель по партии, второй после Геринга преемник, человек, с 1921 года слывший преданнейшим и фанатичным последователем, а после убийства Рема и ближайшим другом, воспользовавшись самолетом, покинул страну, чтобы по собственной инициативе вступить в переговоры с противником!

Полет Рудольфа Гесса
Первое сообщение, поступившее поздно вечером 10 мая, о том, что Рудольф Гесс на истребителе "Мессершмитт-110" улетел в Шотландию, поразило Гитлера, по воспоминаниям доктора
Шмидта, точно взрыв бомбы в Бергхофе. Генерал Кейтель застал фюрера лихорадочно ходившим взад-вперед по просторному кабинету. Он стучал пальцем себе по лбу и бормотал, что Гесс, должно быть, сошел с ума. "Мне необходимо немедленно переговорить с Герингом", - кричал Гитлер. На следующее утро состоялся бурный разговор с Герингом и партийными гаулейтерами, пока они пытались найти подходящее для немецкого народа и мировой общественности объяснение этому из ряда вон выходящему событию. Положение осложнялось, как показал на суде Кейтель, тем, что англичане некоторое время молчали о нежданном визитере, и Гитлер, и его сообщники надеялись, что у Гесса кончилось горючее и его самолет упал в холодные воды Северного моря и затонул.
Первую информацию фюрер почерпнул из несколько сумбурного письма Гесса, доставленного курьером через несколько часов после его вылета (в 17.45 10 мая) из Аугсбурга. "Я не узнаю его в этом письме. Это совсем другой человек. Что-то с ним, должно быть, случилось - какое-нибудь психическое расстройство", - говорил Гитлер Кейтелю. Однако у фюрера уже родились подозрения. Был отдан приказ об аресте Мессершмитта и многих лиц из канцелярии Гесса.
Если Гитлера озадачил внезапный отлет Гесса, то Черчилля не меньше озадачил его неожиданный прилет [60]. Сталин отнесся к этому крайне подозрительно. На протяжении всей войны странный инцидент оставался загадкой, и только на Нюрнбергском процессе, где Гесс выступал в роли обвиняемого, в этот вопрос была внесена ясность.
Гесс, с его всегдашней путаницей в мыслях, хотя и не столь ограниченный, как Розенберг, вылетел в Англию по собственной инициативе, будучи убежден, что ему удастся добиться мирного урегулирования. Какой бы иллюзорной ни представлялась его затея, он искренне верил в нее - в этом не приходится сомневаться. В 1936 году, во время Олимпийских игр в Берлине, он встречался с герцогом Гамильтоном, и теперь он покинул свой "мессершмитт" и спустился на землю с парашютом в 20 милях от дома герцога в Шотландии - настолько хорошо владел Гесс навигационным искусством, - а затем попросил первого встречного крестьянина доставить его к лорду. Случилось так, что Гамильтон, командир авиакрыла королевских военно-воздушных сил, в тот субботний вечер находился на дежурстве в помещении радиолокационного наблюдательного поста и именно в его секторе засекли перелет "мессершмитта" через прибрежную зону. Примерно через час, около 10 вечера, ему доложили, что самолет упал и сгорел, а пилот спустился на парашюте и назвался Альфредом Горном. Он утверждал, что прилетел "с особой миссией" - встретиться с лордом Гамильтоном. Встреча была подготовлена английскими властями на следующее утро.
Гесс объяснил герцогу, что явился с миссией мира, что фюрер не желает поражения Англии и согласен прекратить борьбу. Тот факт, что до Англии ему удалось добраться с четвертой попытки - все три предыдущих раза он был вынужден возвращаться из-за плохой погоды - и что является членом кабинета министров рейха, по мнению Гесса, доказывал "его искренность и стремление к миру Германии". В ходе этой беседы и всех последующих Гесс не переставал утверждать, что Германия выиграет войну, что если она будет продолжаться, то англичане окажутся в ужасном положении. Поэтому он предлагал воспользоваться его пребыванием в Англии и начать переговоры о мире. Нацистский фанатик был настолько уверен, что англичане сядут с ним за стол переговоров, что советовал герцогу испросить у короля разрешение освободить его под честное слово, поскольку он явился без оружия и по собственной воле. Позднее он потребовал, чтобы с ним обращались с должным уважением как с членом кабинета министров.
В дальнейшем переговоры с Гессом, за исключением одного случая, вел Айвон Киркпатрик, бывший первый секретарь английского посольства в Берлине, конфиденциальные доклады которого позднее были предъявлены на Нюрнбергском процессе. Этому умудренному опытом специалисту по нацистской Германии Гесс, точно попугай, повторял объяснения Гитлера по поводу всех нацистских агрессий от Австрии до Скандинавии и Нидерландов и, еще раз подтвердив, что Англия ответственна за войну и конечно проиграет ее, если не покончит с ней теперь же, выдвинул условия для заключения мира. Это были те же самые условия, которые Гитлер безуспешно выдвигал Чемберлену накануне нападения на Польшу: Англия должна предоставить Германии полную свободу действий в Европе, а Германия за это предоставит ей свободу действий в пределах Британской империи. Бывшие немецкие колонии, разумеется, должны быть возвращены Германии, а Англия заключит мир с Италией.
"Наконец, когда мы покидали помещение, - докладывал Киркпатрик, - Гесс выпалил последнее условие. Он, по его словам, забыл подчеркнуть, что предложение о мире может быть рассмотрено при условии, если Германия будет вести переговоры с другим английским правительством, а не с нынешним. Господин Черчилль, планировавший с 1936 года эту войну, и его коллеги, подержавшие эту политику войны, не те люди, с которыми фюрер пойдет на переговоры".
Для немца, выдвинувшегося на видный пост внутри нацистской партии, живущей по законам джунглей, а затем и в третьем рейхе, Рудольф Гесс был необыкновенно наивным человеком. Это могут подтвердить все, кто его близко знал. Он ожидал, что его сразу же воспримут как серьезного представителя и пойдут с ним на переговоры, если не Черчилль, то руководители оппозиционной партии, одним из которых он считал герцога Гамильтона. Когда его контакты с английскими официальными лицами сузились до Киркпатрика, он сделался агрессивным и перешел к угрозам. В ходе беседы 14 мая он нарисовал скептически настроенному дипломату картину ужасающих последствий, ожидающих Англию, если она будет продолжать войну. Уже вскоре будет осуществлена полная блокада Британских островов.
Абсурдно думать, что в Англии согласны на капитуляцию, пересказывал Киркпатрик слова Гесса, и что войну можно будет вести с территории имперских колоний. В таком случае в намерения Гитлера входило продолжать блокаду Англии... "Чтобы мы стали свидетелями запланированной голодной смерти населения островов".
Гесс настаивал, чтобы беседы, которых он добился с таким риском, были сразу же переведены в плоскость мирных переговоров. Его собственный полет, как объяснял он Киркпатрику, был рассчитан на то, чтобы предоставить англичанам шанс начать переговоры без ущерба для их престижа. Если они отвергнут этот шанс, это будет воспринято как нежелание установить взаимопонимание с Германией и Гитлер будет вынужден - по существу, это его долг - разгромить Англию окончательно и держать ее после войны в постоянном подчинении. Гесс настаивал на том, чтобы ограничить число участников переговоров. Будучи рейхсминистром, он не хотел поставить себя в положение человека, вынужденного выслушивать вопросы и комментарии.
На этой забавной ноте завершились беседы Киркпатрика с Гессом. Однако 10 июня неожиданно, по утверждению Черчилля, британский кабинет попросил лорда Саймона побеседовать с Гессом. Согласно уверениям адвоката Гесса на Нюрнбергском процессе, Саймон обещал Гессу довести его мирные условия до сведения английского правительства [61].
Мотивы Гесса были очевидны. Он искренне желал мира с Англией. У него не было и тени сомнения, что Германия выиграет войну и разгромит Соединенное Королевство, если не будет немедленно заключен мир. Имелись, конечно, и другие мотивы. Война поколебала его положение в рейхе. В условиях войны должность заместителя фюрера по партии казалась малоинтересной и уже не столь важной. Первостепенными в Германии теперь считались вопросы руководства войной и деятельность, связанная с внешней политикой. Это были те вопросы, которые привлекали внимание фюрера, исключая почти все остальное, и выводили на авансцену Геринга, Риббентропа, Гиммлера, Геббельса и генералов. Гесс испытывал чувство подавленности и зависть. Чтобы восстановить свое прежнее положение в глазах любимого вождя и всей страны, необходимо было предпринять смелый и эффективный шаг и единолично заключить мир между Германией и Англией. Наконец, подобно многим из высокопоставленных нацистских заправил, в том числе и самому фюреру и Гиммлеру, заместитель фюрера с нависшими бровями верил предсказаниям астрологов. В Нюрнберге он признался американскому тюремному психиатру Дугласу М. Келли, что в конце 1940 года один из его астрологов предсказал по звездам, что ему суждено принести мир на землю. Гесс рассказал также, что его наставник, профессор Гаусгофер, мюнхенский геополитик, видел во сне, как, шагая по коврам английского замка, он нес мир двум великим "нордическим" народам. Эта бредовая идея несомненно до некоторой степени стимулировала Гесса, так и не избавившегося от инфантильности, предпринять столь фантастическую миссию в Англию.
На Нюрнбергском процессе один из английских обвинителей выдвинул еще одну причину предпринятого Гессом полета: он вылетел в Англию для заключения мирного соглашения с Германией, чтобы, напав на Советский Союз, она могла вести войну на одном фронте. Обвинитель от России заявил трибуналу, что он в этом уверен. В этом был уверен и Сталин, подозрения которого в столь критическое время усилились не в отношении Германии, хотя именно там готовилось нападение на Советский Союз, а в отношении Англии. Появление Гесса в Шотландии убедило Сталина в том, что где-то там в большой тайне Черчилль сговаривается с Гитлером, намереваясь предоставить Германии такую же свободу для нанесения удара по Советскому Союзу, какая была предоставлена Германии, чтобы она смогла напасть на Польшу и на Запад. Когда спустя три года английский премьер-министр во время визита в Москву пытался рассказать Сталину всю правду, советский лидер просто не поверил ему. Из протоколов допросов, проведенных Киркпатриком, который пробовал выяснить у нацистского лидера намерения Гитлера в отношении России, очевидно, либо Гесс вовсе не знал о плане "Барбаросса", либо не знал, что вот-вот начнется его осуществление.
За всю свою жизнь Гитлер никогда не попадал в такое неловкое положение, как после внезапного вылета Гесса. Он понимал, что его ближайший сподвижник нанес жестокий урон престижу режима. Как объяснить его поступок немецкому народу да и внешнему миру? Допрос арестованных из окружения Гесса убедил фюрера, что выходка верного помощника - не является результатом нелояльного отношения к нему, тем более результатом заговора, и утвердился во мнении, что он просто рехнулся. После того как англичане подтвердили прилет Гесса, в Бергхофе решили дать именно такое объяснение поступка Гесса. Вскоре немецкая пресса послушно опубликовала краткое сообщение, что эта некогда выдающаяся звезда национал-социализма превратилась в "безумного идеалиста, страдающего галлюцинациями в результате ранений, полученных в первую мировую войну".
"Как теперь представляется, - говорилось в официальном сообщении, - партайгеноссе Гесс жил в состоянии галлюцинации, в результате чего он решил, что сможет добиться взаимопонимания между Англией и Германией... Однако это никоим образом не повлияет на продолжение войны, навязанной немецкому народу".
В частном порядке Гитлер отдал приказ застрелить Гесса на месте, если тот вернется [62], а официально лишил его всех постов и рангов и назначил на его место фигуру еще более зловещую - Мартина Бормана, потворствовавшего всем его начинаниям. Фюрер надеялся, что этот странный эпизод уже вскоре будет позабыт; его мысли вернулись к проблемам, связанным с подготовкой нападения на Россию, до которого оставалось совсем немного времени.

Трудности Кремля
Вопреки очевидным намерениям Гитлера - наращивание германских войск в Восточной Польше, присутствие миллиона нацистских войск на Балканах, захват вермахтом Югославии и Греции, оккупация Румынии, Болгарии и Венгрии - обитатели Кремля, и прежде всего Сталин, непреклонные реалисты, какими они слыли и какими были на самом деле, слепо верили, что России все же удастся избежать ярости нацистского диктатора. Обладая их подозрительностью и являясь очевидцами событий, происходивших в Юго-Восточной Европе, было просто невозможно не возмущаться действиями Гитлера. И тем не менее было что-то нереальное, почти невероятное, совершенно гротескное в дипломатическом обмене между Москвой и Берлином в эти весенние дни (что исчерпывающе зафиксировано в захваченных нацистских архивных документах), из которого явствует, что немцы неуклюже стремились водить за нос Кремль до самого последнего момента, а советские лидеры, очевидно, были не в состоянии в полной мере оценить обстановку и своевременно отреагировать на происходящее.
Хотя Советы и протестовали несколько раз против ввода немецких войск в Румынию и Болгарию, а затем против нападения на Югославию и Грецию, усматривая в этом нарушение условий нацистско-советского пакта и угрозу русским "интересам безопасности", они продолжали умиротворять Берлин. Сталин лично проводил эту линию. 13 апреля 1941 года посол фон Шуленбург передал в Берлин любопытное донесение, в котором описывал, как при отъезде из Москвы японского министра иностранных дел Есукэ Мацуоки Сталин сделал "намеренно дружественный жест" не только по отношению к японцу, но и по отношению к немцам.
"Сталин открыто подозвал меня, - телеграфировал Шуленбург, - и, положив руку мне на плечо, сказал: "Мы должны оставаться друзьями и вы обязаны сделать все для этого!" Спустя некоторое время он обернулся к исполнявшему обязанности военного атташе полковнику Кребсу и, удостоверившись, что он действительно немец, сказал ему: "Мы с вами останемся верными друзьями и в беде, и в радости!"
Через три дня немецкий поверенный в делах в Москве Типпельскирх телеграфировал в Берлин, что демонстрация на вокзале подтвердила дружественное отношение Сталина к Германии и что это особенно важно "ввиду упорно циркулирующих слухов о предстоящем конфликте между Германией и Советским Союзом". Днем раньше Типпельскирх информировал Берлин, что Кремль после длившихся в течение долгих месяцев ожесточенных споров безоговорочно принял немецкие предложения по урегулированию границы между двумя странами от реки Игорка до Балтийского моря. "Уступчивость Советского правительства весьма примечательна", - писал он. В свете того, что готовилось Берлином, такая уступчивость действительно была примечательна.
Советское правительство проявляло уступчивость и в вопросах снабжения стратегическим сырьем Германии, зажатой английской блокадой. 5 апреля 1941 года Шнурре, который вел торговые переговоры с Москвой, торжествующе докладывал своим нацистским хозяевам, что после задержки русских поставок в январе и феврале 1941 года ввиду "охлаждения политических отношений" они "стремительно увеличились в марте, особенно поставки зерна, нефти, марганцевой руды, цветных и драгоценных металлов".
"Транзит через Сибирь, - добавил он, - осуществляется, как всегда, успешно. По нашей просьбе Советское правительство даже выделило в наше распоряжение специальный товарный состав для перевозки каучука от Манчжурской границы".
Через шесть недель, 15 мая, Шнурре докладывал, что русские выделили несколько специальных товарных составов, с тем чтобы 4 тысячи тонн остро необходимого натурального каучука были доставлены в Германию по Транссибирской магистрали.
"Русские пунктуально поставляют то количество сырья, которое оговорено контрактом, несмотря на то, что это ложится на них тяжелым бременем... У меня сложилось впечатление, что мы можем предъявить Москве такие экономические требования, которые выходят за рамки торгового соглашения от 10 января, требования, рассчитанные на обеспечение немецких потребностей в продовольствии и сырье в размерах, превышающих контракт".
Немецкие поставки машин и оборудования России отставали от установленных сроков, но Шнурре, по-видимому, это не беспокоило, раз сами русские не тревожились. Однако 15 мая его взволновало другое. "Возникают большие затруднения, - жаловался он, - из-за бесчисленных слухов о предстоящем конфликте между Германией и Россией". Вину за эти слухи он возлагал на немецкие официальные источники. В обстоятельном меморандуме министерству иностранных дел Шнурре объяснял, что затруднения проистекают не от русских, а от немецких промышленных фирм, которые пытаются разорвать контракт с русскими.
Здесь следует отметить, что Гитлер делал все возможное, чтобы опровергнуть эти слухи, но одновременно упорно убеждал своих генералов и высших чиновников, что угроза нападения на Германию со стороны России нарастает. Несмотря на то что генералы по данным военной разведки знали, что это не так, гипнотическое влияние Гитлера на них было настолько сильно, что даже после войны Гальдер, Браухич, Манштейн и другие (но не Паулюс, который, очевидно, был более честен) утверждали, будто концентрация советских войск на польской границе к началу лета приобрела угрожающий характер.
Граф фон Шуленбург, прибывший из Москвы в краткосрочный отпуск в Берлин, встретился с Гитлером 28 апреля и пытался убедить его в миролюбивых намерениях России. "Россия очень встревожена слухами о предстоящем нападении на нее Германии, - объяснял он Гитлеру. - Не могу поверить, что Россия собирается напасть на Германию. Если Сталин не мог идти вместе с Англией и Францией в 1939 году, когда эти две страны были еще сильны, то сегодня, когда Франция разгромлена, а Англия жестоко побита, он тем более не примет такого решения. Наоборот, я убежден, что Сталин готов идти нам на дальнейшие уступки".
Фюрер изобразил притворный скептицизм. Он заявил, что воспринимает события в Сербии как предостережение. "Какой дьявол вселился в русских, когда они заключали пакт о дружбе с Югославией?" [63] - вопрошал фюрер. Он, правда, не верит, что "Россия способна напасть на Германию", тем не менее он обязан "проявлять осторожность". Гитлер ничего не сказал своему послу в Советском Союзе о планах, направленных против этой страны, и Шуленбург, честный и порядочный дипломат старой школы, оставался до конца в полном неведении относительно его планов.
Сталин тоже пребывал в неведении, несмотря на многочисленные предостережения и симптомы, указывающие на подлинные замыслы Гитлера. 22 апреля Советское правительство официально заявило протест по поводу 80 случаев нарушения границы немецкими самолетами, имевших место в период между 27 марта и 18 апреля, подробно описав каждый случай нарушения воздушного пространства. В одном случае в немецком разведывательном самолете, приземлившемся недалеко от Ровно 15 апреля, была обнаружена фотокамера с засвеченной пленкой и разорванная топографическая карта западных областей СССР, "которые со всей очевидностью говорят о целях экипажа этого самолета". Даже протестуя, русские вели себя более чем корректно. Пограничным войскам был отдан приказ, говорилось в ноте, "не открывать огня по немецким самолетам, летящим над советской территорией, пока эти полеты не участятся".
В начале мая Сталин предпринял новые шаги к примирению - в угоду Гитлеру он выпроводил из Москвы дипломатических представителей Бельгии, Норвегии, Греции и даже Югославии и закрыл их посольства. Он признал пронацистское правительство Рашида Али в Ираке. Советской прессе были даны строжайшие указания воздержаться от публикации таких материалов, которые могли бы спровоцировать Германию.
"Такая демонстрация намерений сталинского правительства, - телеграфировал Шуленбург в Берлин 12 мая, - рассчитана... на ослабление напряженности между Советским Союзом и Германией и создание более благоприятной атмосферы на будущее. Мы должны помнить, что сам Сталин всегда выступал в поддержку дружественных отношений между Германией и Советским Союзом".
Хотя Сталин давно обладал абсолютной диктаторской властью в Советском Союзе, Шуленбург в этом донесении впервые употребил термин "сталинское правительство". Для этого у него имелись достаточные основания. 6 мая Сталин взял на себя полномочия Председателя Совета Народных Комиссаров, заменив на этом посту Молотова, который остался Народным комиссаром по иностранным делам. Впервые всемогущий секретарь Коммунистической партии взял на себя функции главы правительства, и мир воспринял это как признак того, что ситуация для Советского Союза настолько осложнилась, особенно его отношения с нацистской Германией, что с ней мог справиться только Сталин, будучи номинальным и фактическим главой правительства. Такая интерпретация событий была очевидна, но была и другая, не столь очевидная, о которой проницательный немецкий посол в Москве сразу же догадался и сообщил в Берлин.
Посол докладывал, что Сталин был недоволен ухудшением германо-советских отношений и вину за это в значительной мере возложил на Молотова, проводившего свою неуклюжую дипломатию.
"По моему мнению, - докладывал Шуленбург, - можно со всей определенностью утверждать, что Сталин поставил перед собой внешнеполитическую цель исключительной важности... которой он надеется достигнуть посредством личных усилий. Я твердо верю, что ввиду осложнений международной обстановки Сталин поставил перед собой цель уберечь Советский Союз от конфликта с Германией".
Неужели хитрый советский диктатор не понял к середине мая 1941 года, что это уже недостижимая цель, что, чтобы достигнуть поставленной цели, не оставалось уже ничего, кроме как капитулировать перед Гитлером? Наверняка он понимал, что означает захват Гитлером Югославии и Греции, концентрация огромных масс немецких войск у юго-восточных границ Советского Союза в Румынии и Венгрии, наращивание сил вермахта у восточной границы Польши. Да и слухи, упорно циркулировавшие в Москве, до него конечно доходили. К началу мая то, что Шуленбург назвал в донесении от 2 мая "слухами о неизбежном германо-советском военном столкновении", настолько распространилось по советской столице, что ему и его сотрудникам в немецком посольстве стало просто трудно с этим бороться.
"Пожалуйста, имейте в виду, - писал он в Берлин, - что попытки противодействовать этим слухам здесь, в Москве, неминуемо окажутся неэффективными, если такие слухи будут непрерывно поступать из Германии и если каждый приезжающий в Москву или проезжающий через нее, принося с собой эти слухи, сможет и подтвердить их, ссылаясь на конкретные факты".
Дипломат с большим опытом, Шуленберг и сам был охвачен подозрениями. Он получил указание из Берлина по-прежнему опровергать слухи и распространять версию, будто не только не наблюдается никакого сосредоточения немецких войск у русских границ, но и значительные силы (восемь дивизий, как ему было сообщено в порядке личной информации) перебрасываются с востока на запад. Вероятно, подобные инструкции лишь усиливали беспокойство посла, поскольку к этому времени пресса во всем мире начала трубить о наращивании немецких военных сил у советских границ.
Однако Сталин задолго до этого получил недвусмысленные предупреждения о планах Гитлера и, вероятно, не придал им значения. Наиболее серьезное предупреждение поступило от правительства Соединенных Штатов.
В начале января 1941 года американский торговый атташе в Берлине Сэм Е. Вудз направил в государственный департамент конфиденциальное донесение, в котором сообщал, что, как ему стало известно из заслуживающих доверия немецких источников, Гитлер планирует нападение на Россию весной этого года. Это было длинное и подробное донесение с изложением в общих чертах плана нападения, разработанного генеральным штабом (оно оказалось совершенно точным), и приготовлений к экономической эксплуатации Советского Союза после того, как страна будет завоевана [64].
Государственный секретарь Корделл Хэлл сначала решил, что Вудз стал жертвой провокации немецкой агентуры. Он пригласил Эдгара Гувера. Шеф ФБР прочитал донесение и признал его подлинным. Вудз называл имена некоторых источников, служивших как в различных министерствах в Берлине, так и в немецком генеральном штабе, и после проверки в Вашингтоне пришли к выводу, что эти люди относятся к той категории сотрудников, которые знают о том, что замышляется в верхах, и настроены достаточно враждебно по отношению к нацизму, чтобы ненароком разболтать секреты. Несмотря на натянутые отношения, существовавшие тогда между американским и советским правительствами, Хэлл решил проинформировать русских и попросил заместителя госсекретаря Самнера Уэллеса сообщить суть донесения из Берлина советскому послу Константину Уманскому. Это было сделано 20 марта.
"Мистер Уманский побледнел, - писал позднее Уэллес. - Он молчал некоторое время, а затем просто сказал: "Я полностью осознаю серьезность сделанного вами сообщения... и немедленно сообщу своему правительству о нашем разговоре".
Поверило ли оно в подлинность этой своевременно представленной разведывательной информации и осталось ли благодарно американскому правительству, об этом Советское правительство не сделало даже намека. В действительности, как пишет в своих мемуарах Корделл Хэлл, Москва стала проявлять больше враждебности и резкости, так как американская поддержка Англии сделала невозможной снабжение России всеми теми материалами, которых она требовала. Тем не менее, как утверждает Хэлл, государственный департамент, получив в первой декаде июня донесения из своих посольств в Бухаресте и Стокгольме о том, что Германия вторгнется в Россию в ближайшие две недели, препроводил копии этих донесений своему послу в Москве Штейнгардту, который передал их Молотову.
Черчилль также пытался предупредить Сталина. 3 апреля он попросил своего посла в Москве Стаффорда Криппса передать личное письмо диктатору, указав на важность для России передислокаций немецких войск в Южной Польше, о которых ему стало известно от английского агента. Криппс задержался с передачей этого сообщения русским, и Черчилль не сумел скрыть своего раздражения, даже когда писал об этом эпизоде спустя многие годы.
Криппс узнал дату нападения на Советский Союз в конце апреля, и немцам это стало известно. 24 апреля немецкий военно-морской атташе в Москве направил короткое сообщение командованию военно-морских сил в Берлине:
"Английский посол называет 22 июня днем начала войны". Это донесение, обнаруженное среди прочих нацистских документов, было занесено в тот же день в журнал германских ВМС с добавлением восклицательного знака в конце. Адмиралы были удивлены точностью предсказания, сделанного английским послом. Бедный военно-морской атташе, который, подобно послу в Москве, не был допущен к секрету, добавил в своем донесении, что это "явный абсурд".
Так, должно быть, думал и Молотов. 22 мая он принял Шуленбурга, чтобы обсудить с ним различные вопросы. "Он был, как обычно, любезен, самоуверен и хорошо осведомлен", - докладывал посол в Берлине и вновь подчеркивал, что Сталин и Молотов, "два наиболее могущественных человека в Советском Союзе", изо всех сил стремятся избежать конфликта с Германией. Только в одном проницательный посол глубоко ошибался: при сложившихся обстоятельствах Молотов не мог быть "хорошо осведомлен". Однако не был осведомлен и сам посол.
Насколько плохо был осведомлен русский комиссар по иностранным делам, явствует из опубликованного 14 июня 1941 года, всего за неделю до немецкого нападения, заявления. В этот вечер Молотов пригласил Шуленбурга и вручил ему текст заявления ТАСС, которое, по словам комиссара, предполагалось вечером передать по радио, а завтра утром опубликовать в газетах. Обвинив Криппса в распространении в английской и иностранной прессе слухов о неминуемой войне между Советским Союзом и Германией, он ознакомил посла с официальным заявлением Советского правительства, которое заклеймило слухи как "очевидный абсурд... неуклюжий пропагандистский маневр сил, выступающих против Советского Союза и Германии". Далее в заявлении добавлялось:
"В советских кругах считают, что слухи о намерении Германии... предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы".
Даже недавнее передвижение немецких войск с Балкан к советской границе объявлялось в заявлении как "не имеющее касательства к советско-германским отношениям". Что касается слухов о том, будто Советский Союз собирается напасть на Германию, то они "лживые и провокационные".
Ирония заявления ТАСС усиливается двумя акциями с немецкой стороны, одна из которых была предпринята в день опубликования заявления, 15 июня, другая - на следующий день.
15 июня Риббентроп из Венеции, где он совещался с Чиано, направил секретную депешу в Будапешт, предупреждая венгерское правительство, что необходимо "принять меры по обеспечению, своих границ".
"Ввиду большого сосредоточения русских войск у восточной границы Германии фюрер, вероятно, будет вынужден, самое позднее, в начале июля внести ясность в германо-русские отношения и в этой связи предъявить определенные требования".
Немцы делали намек венграм, но не своему основному союзнику. Когда на следующий день Чиано во время прогулки на гондоле по каналам Венеции спросил Риббентропа про слухи о неизбежном нападении Германии на Россию, нацистский министр иностранных дел ответил:
"Дорогой Чиано, я не могу ничего сказать, потому что каждое решение находится под замком в непроницаемой груди фюрера. Однако одно несомненно: если мы нападем на них, то Россия Сталина будет стерта с карты мира в пределах восьми недель" [65].
14 июня 1941 года, в то время, как Кремль готовился оповестить по радио весь мир о том, что слухи о немецком нападении на Россию не что иное, как "очевидный абсурд", Адольф Гитлер проводил заключительное военное совещание по плану "Барбаросса" с ведущими генералами вермахта. К осуществлению графика сосредоточения войск на Востоке и их развертывания на исходных позициях приступили 22 мая. Пересмотренный вариант графика был издан через несколько дней. Этот длинный и детально разработанный документ свидетельствует, что к началу июня не только было закончено составление всех планов, связанных с нападением на Россию, но и осуществлялась строго по графику переброска войск, артиллерии и танков, самолетов, кораблей и грузов материально-технического снабжения. В журнале военно-морских сил имеется краткая запись от 29 мая: "Подготовительное передвижение боевых кораблей в соответствии с планом "Барбаросса" началось". Переговоры с генеральными штабами Румынии, Венгрии и Финляндии - последняя стремилась вернуть себе отобранное русскими в ходе зимней военной кампании - были завершены. 9 июня Гитлер направил из Берхтесгадена приказ о созыве главнокомандующих трех видов вооруженных сил и высших военачальников полевых войск на заключительное совещание по операции "Барбаросса", которое должно было состояться в Берлине 14 июня.
Несмотря на всю чудовищность задачи, не только Гитлер, но и его генералы чувствовали себя вполне уверенно, в последний раз обсуждая детали самой крупной военной операции в истории, сводившейся к массированному наступлению на фронте протяженностью около 1500 миль - от Северного Ледовитого океана до Черного моря. Накануне вечером Браухич вернулся в Берлин после инспекционной проверки концентрации сил на Востоке. Гальдер отметил в своем дневнике, что главнокомандующий сухопутными войсками остался доволен результатами поездки. "Общее впечатление отрадное, - записал начальник генерального штаба. - Войска в хорошем состоянии".
Военное совещание 14 июня длилось с 11 часов дня до 6.30 вечера. Во время обеденного перерыва Гитлер устроил своим генералам очередную накачку перед сражением. Согласно Гальдеру, это была "большая политическая речь", в которой Гитлер подчеркнул, что вынужден напасть на Россию, потому что ее разгром "вынудит Англию прекратить борьбу". Однако кровожадный фюрер этим заявлением, должно быть, не ограничился. Кейтель рассказал об этом во время допроса на Нюрнбергском процессе.
"Главный смысл его выступления сводился к тому, что это решающая битва между двумя идеологиями, и ту практику ведения войны, которую мы знали как солдаты, - единственно правильную по международным законам, - следует измерять совершенно иными мерками".
Затем Гитлер отдал различные приказы по осуществлению беспрецедентного террора в России.
"Выступили вы или кто-либо из присутствовавших генералов с возражениями против этих приказов?" - спросил Кейтеля его адвокат.
"Нет. Я лично не высказал никаких возражений, - ответил генерал. - И никто из генералов не выступил с возражениями", - добавил он [66].
Просто непостижимо, но факт, что кремлевские лидеры, несмотря на репутацию людей подозрительных, хитрых и практичных, несмотря на очевидность нависшей над Россией угрозы, несмотря на все предупреждения об этой угрозе, до самого последнего момента не осознавали, что им нанесут удар, причем удар такой силы, который едва не разрушит их государство.
Прекрасным летним вечером 21 июня 1941 года, в 9 часов 30 минут, за девять часов до запланированного немецкого нападения, Молотов принял в своем кабинете в Кремле германского посла и вручил ему, по выражению Черчилля, свою "последнюю глупость". Упомянув о новых нарушениях границы немецкими самолетами, на что он дал указание советскому послу в Берлине обратить внимание Риббентропа, Молотов перешел к другому вопросу, о чем Шуленбург в тот же вечер сообщил срочной телеграммой в Берлин.
"Имеется ряд признаков, - говорил Молотов послу, - что германское правительство недовольно Советским правительством. Даже ходят слухи, что нависает угроза войны между Германией и Советским Союзом... Советское правительство оказалось не в состоянии понять причины недовольства правительства Германии... Он был бы признателен, если бы я мог ему сказать, что привело к нынешнему состоянию германо-советских отношений.
Я возразил, что не смогу ответить на его вопросы, поскольку не располагаю соответствующей информацией".
Вскоре он получит эту информацию, ибо уже в то время из Берлина в Москву для него передавалось по радио длинное зашифрованное указание от Риббентопа, датированное 21 июня 1941 года, с пометкой "совершенно срочно, государственная тайна, послу лично":
"С получением этой телеграммы все материалы по шифрованию должны быть уничтожены. Рацию необходимо вывести из строя.
Пожалуйста, немедленно информируйте господина Молотова, что вам необходимо сделать ему срочное сообщение... Затем, пожалуйста, сделайте ему следующее заявление..."
Это было уже знакомое заявление, полное всякого рода затасканных измышлений и лжи, в составлении которых Гитлер и Риббентроп набили руку и к которым они прибегали каждый раз, чтобы оправдать очередной акт неспровоцированной агрессии. Однако данное заявление - такое, во всяком случае, создалось впечатление автора этих строк при повторном его прочтении - превосходило все предыдущие по абсолютному бесстыдству и лживости. В то время как Германия неукоснительно соблюдала условия нацистско-советского пакта, говорилось в заявлении, Россия неоднократно нарушала их. СССР осуществлял "подрывную деятельность, терроризм и шпионаж" против Германии; он "боролся против усилий Германии установить стабильный порядок в Европе". Он вступил в сговор с Англией, чтобы осуществить "нападение на германские войска в Румынии и Болгарии". Сосредоточивая "все наличные русские силы на протяженном фронте от Балтики до Черного моря", он "угрожал" рейху. Далее в заявлении говорилось:
Донесения, полученные за последние несколько дней, исключают любые сомнения относительно агрессивного характера такого сосредоточения русских войск... Кроме того, имеются донесения из Англии о переговорах посла Криппса по более тесному политическому и военному сотрудничеству между Англией и Советским Союзом.
Резюмируя вышесказанное, правительство рейха в связи с этим заявляет, что Советское правительство вопреки принятым им обязательствам:
1) не только продолжало, но и усилило свои попытки подорвать Германию и Европу;
2) проводило все более и более антигерманскую внешнюю политику;
3) сосредоточило все свои силы в готовности на границе с Германией. Тем самым Советское правительство разорвало свои договоры с Германией и собирается напасть на нее с тыла. В связи с этим фюрер приказал германским вооруженным силам противодействовать этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами.
"Пожалуйста, не вступайте ни в какое обсуждение этого сообщения", - предупреждал Риббентроп своего посла в конце телеграммы. Что мог сказать потрясенный и разочарованный Шуленбург, посвятивший лучшие годы своей жизни налаживанию германо-русских отношений и твердо знавший, что нападение на Советский Союз ничем не спровоцировано и не имеет оправдания? Вернувшись в Кремль перед самым рассветом, он ограничился прочтением немецкого заявления. Молотов, потрясенный, молча выслушал посла до конца и затем сказал: "Это война. Считаете ли вы, что мы это заслужили?" [67]
В тот же предрассветный час аналогичная сцена происходила на Вильгельмштрассе в Берлине. Всю вторую половину дня 21 июня советский посол Владимир Деканозов звонил по телефону в министерство иностранных дел, добиваясь приема у Риббентропа, чтобы вручить ему протест по поводу продолжающихся нарушений границы немецкими самолетами. Ему отвечали, что министра иностранных дел нет в городе. Наконец в 2 часа ночи 22 июня ему сообщили, что Риббентроп примет его в 4 часа утра в министерстве иностранных дел. Там посол, являвшийся одновременно заместителем комиссара по иностранным делам, палачом и порученцем Сталина, был, подобно Молотову в Москве, просто сражен услышанным. Доктор Шмидт, присутствовавший при этом, описывает эту сцену следующим образом:
"Я никогда не видел Риббентропа столь возбужденным, как за пять минут до прибытия Деканозова. Он нервно ходил туда и обратно по своему кабинету, подобно загнанному в клетку зверю...
Деканозова ввели в кабинет, и он, вероятно ни о чем не догадываясь, некстати протянул Риббентропу руку. Мы сели и... Деканозов по поручению своего правительства начал излагать конкретные вопросы, требовавшие разъяснения. Однако едва он заговорил, как Риббентроп с окаменевшим лицом прервал его: "Теперь это неважно..."
После этого надменный нацистский министр иностранных дел объяснил, какой вопрос теперь самый важный, вручил послу копию меморандума, который Шуленбург в это время зачитывал в Москве Молотову, и сообщил, что в данный момент немецкие войска предпринимают "военные контрмеры" на советской границе. Ошеломленный советский посол, по словам Шмидта, "быстро взял себя в руки и выразил глубокое сожаление" по поводу такого оборота событий, за что он возложил всю вину на Германию. Затем "он встал, небрежно поклонился и покинул комнату, не подав руки".
Нацистско-советский медовый месяц закончился. 22 июня 1941 года в 3 часа 30 минут утра, за полчаса до завершения дипломатических формальностей в Кремле и на Вильгельмштрассе, грохот нацистских орудий по фронту, протянувшемуся на сотни миль, развеял иллюзии Москвы относительно дружбы с нацистской Германией.
Этой канонаде предшествовала еще одна дипломатическая прелюдия. Днем 21 июня Гитлер сел за свой рабочий стол в новой подземной ставке Вольфшанце, расположенной в Восточной Пруссии, в мрачном лесу возле Растенбурга, и продиктовал длинное письмо Муссолини. Как и при подготовке всех других агрессий, он не доверял другу и основному союзнику до такой степени, чтобы посвящать в свои секреты, и ставил в известность о них лишь в самый последний момент. Теперь пришла пора это сделать. Письмо представляет собой наиболее яркое свидетельство о причинах, побудивших его пойти на этот роковой шаг, который так долго оставался не совсем понятным для внешнего мира и который привел к гибели как самого фюрера, так и возглавляемый им третий рейх. Разумеется, его письмо, как обычно, изобилует ложью и увертками, которые он пытается навязать даже своим друзьям. Однако за этими увертками и ложью просматриваются подлинные причины и его личная, пусть ошибочная, оценка внешнеполитической обстановки в мире в начале лета 1941 года, второго военного лета.

Дуче!
Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда месяцы тревожных размышлений и постоянного нервного ожидания завершаются принятием мною самого трудного за всю мою жизнь решения.
Обстановка: Англия эту войну проиграла. Подобно утопающему, она хватается за любую соломинку. Тем не менее некоторые из ее надежд не лишены определенных оснований... Разгром Франции... заставил английских поджигателей войны обратить свои взгляды туда, откуда они пытались начать войну: к Советскому Союзу.

Обе страны - Советская Россия и Англия - в равной степени заинтересованы в Европе... обессиленной длительной войной. За этими двумя странами стоят Соединенные штаты Америки, подстрекающие их...
Далее Гитлер объясняет, что при наличии крупных советских военных сил в его тылу он никогда не сможет собрать необходимые силы, в частности в воздухе, чтобы осуществить массированное, с применением всех средств наступление на Англию и поставить ее на колени.

В самом деле, все наличные силы русских находятся у нашей границы... Если обстоятельства заставят меня развернуть немецкие военно-воздушные силы против Англии, то существует опасность, что Россия в таком случае прибегнет к стратегии шантажа и я буду вынужден молча уступить из-за ее превосходства в воздухе... Англия еще меньше будет готова к заключению мира, ибо тогда появится возможность связать свои надежды с русским партнером. Эти надежды, само собой разумеется, будут усиливаться по мере наращивания готовности русских вооруженных сил. А за всем этим стоят массированные поставки военных материалов из Америки, которые они надеются получить в 1942 году...
Поэтому после долгих и мучительных раздумий я наконец принял решение разрубить узел, пока он не затянулся.
...Мои взгляды в настоящее время заключаются в следующем:
1) Франции, как всегда, доверять нельзя.
2) Северная Африка, насколько это касается ваших колоний, дуче, до осени, вероятно, будет вне опасности.
3) Испания проявляет нерешительность и, боюсь, примет чью-либо сторону только тогда, когда станет очевиден исход войны...
5) Нападение на Египет до осени исключается...
6) Вступит или не вступит Америка в войну - безразлично, поскольку она поддерживает нашего противника всеми силами, какие в состоянии мобилизовать.
7) Обстановка в самой Англии плохая; снабжение продовольствием и сырьем все более затрудняется. Настроение продолжать войну сохраняется главным образом лишь в мечтах. Эти мечты основаны на двух предпосылках: Россия и Америка. У нас нет никаких шансов устранить Америку, но в нашей власти устранить Россию. Устранение России явится одновременно огромным облегчением для Японии в Восточной Азии, что создаст куда более серьезную угрозу американской деятельности посредством японского вмешательства.

Учитывая эти обстоятельства, я решил положить конец лицемерным действиям Кремля.
Германии, писал Гитлер, не потребуются какие-либо итальянские войска в России. (Он не собирался делиться славой завоевателя России в большей степени, чем славой победителя Франции.) Однако Италия, развивал он свою мысль, могла бы "оказать решающую помощь" посредством усилия своих войск в Северной Африке и готовности "вступить во Францию, если французы нарушат условия договора". Это была хорошая приманка для жадного до чужих земель дуче.

Что касается воздушной войны против Англии, то мы пока будем находиться в обороне...
Что касается войны на Востоке, дуче, то она наверняка будет трудной, но я ни на минуту не сомневаюсь в огромном успехе. Я прежде всего надеюсь, что мы сможем получить общую базу продовольственного снабжения на Украине, которая обеспечит нас такими дополнительными поставками, какие нам могут понадобиться в будущем.
Затем последовали извинения за то, что он держал своего партнера в неведении до последнего момента.
И если я медлил до настоящего момента, дуче, с отправкой этой информации, то это потому, что окончательное решение не будет принято до семи часов вечера сегодня.
Что бы ни случилось, дуче, наше положение не может ухудшиться в результате этого шага, оно может только улучшиться... Если же Англия тем не менее не извлечет для себя уроков из происходящего, тогда мы сможем, укрепив наш тыл и собрав все силы, расправиться с нашим противником.
В конце письма Гитлер сообщает об огромном облегчении, которое он испытал после принятия окончательного решения.

...Позвольте мне, дуче, высказать еще одну вещь. С тех пор как я принял это трудное решение, я вновь чувствую себя морально свободным. Партнерство с Советским Союзом, несмотря на искренность наших желаний прийти к окончательному примирению, оказалось для меня тем не менее нестерпимым, ибо так или иначе оно неприемлемо для меня из-за моего происхождения, моих концепций и моих прошлых обязательств. И теперь я счастлив, избавившись от этих душевных мук.
С сердечным и дружеским приветом

Ваш Адольф Гитлер
В три часа утра 22 июня, всего за полчаса до немецкого нападения, посол фон Бисмарк разбудил в Риме Чиано, чтобы вручить ему длинное послание, содержание которого итальянский министр иностранных дел затем передал по телефону Муссолини, отдыхавшему в своей летней неофициальной резиденции в Риччионе. Не впервые дуче поднимали с постели среди ночи донесениями от партнера по оси, и он начал возмущаться.' "Ночью я не тревожу даже моих слуг, - раздраженно говорил он Чиано, - а немцы заставляют меня вскакивать с постели в любой час, совершенно не считаясь ни с чем". Тем не менее как только он протер глаза, то сразу же отдал приказ о немедленном объявлении войны Советскому Союзу. Теперь он окончательно стал заложником немцев. Он сознавал это, и это его возмущало. "Я надеюсь только на одно, - говорил он Чиано, - что в этой войне на Востоке немцы потеряют много перьев". И все же он понимал, что его собственное будущее полностью зависит от немецкого оружия. Он был уверен, что немцы победят в России, но надеялся, что там, по меньшей мере, им пустят кровь из носа. Не мог он предвидеть, как никто на Западе, что немцам придется гораздо хуже. Воскресным утром 22 июня, в день, когда Наполеон в 1812 году отдал приказ о нашествии на Россию, а ровно через год страна Наполеона капитулировала в Компьене, танковые, механизированные, до сего времени непобедимые армии Адольфа Гитлера, преодолев Неман и другие реки, быстро углубляясь, потоком хлынули в Россию. Для Красной Армии, несмотря на все предостережения, как писал Гальдер в первый день, "наступление... явилось... на всем фронте полной тактической неожиданностью" [68].
В первые дни все мосты были захвачены исправными. Фактически, говорит Гальдер, почти повсеместно вдоль границы русские не были даже развернуты для боевых действий и их смяли прежде, чем они успели организовать оборону. Сотни советских самолетов были уничтожены прямо на аэродромах [69]. В течение нескольких дней были захвачены десятки тысяч пленных; в окружение попадали целые армии. Все выглядело так же, как в польском походе.
"...Не будет преувеличением сказать, - записал обычно осторожный Гальдер в своем дневнике 3 июля, ознакомившись с последними сводками генерального штаба, - что кампания против России выиграна в течение 14 дней... - И добавил: - Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника... будут сковывать наши силы еще в течение многих недель".

AvvalgiКнига IV Keyingi

↑ Тогда было сообщено, что погибло не менее 25-30 тысяч голландцев, и долгое время этому верили. Однако на Нюрнбергском процессе голландское правительство назвало цифру 814. - Прим. авт.

↑ Два танковых корпуса Рейнхардта и Гудериана составляли танковую группу генерала фон Клейста, в которую входили пять танковых и три моторизованные пехотные дивизии. - Прим. авт.

↑ После войны Гамелен утверждал, что ответил не "Нет никаких", а "Больше нет никаких". - Прим. авт.

↑ В сентябре 1914 года на реке Марна англо-французские войска остановили наступление германской армии. - Прим. тит. ред.

↑ Установление этого факта на основании архивов штаба Рундштедта тем не менее не удержало генерала от нескольких заявлений, сделанных им после войны, в которых он возлагал вину на Гитлера. "Если бы я мог поступить по-своему, - говорил он майору Мильтону Шульману, офицеру канадской разведки, - то англичане у Дюнкерка так легко не отделались бы. Но руки у меня были связаны приказами, исходившими от самого Гитлера. В то время как англичане карабкались на суда в прибрежных водах, я продолжал отсиживаться в стороне от порта, не имея возможности действовать. Я сидел за городом и наблюдал, как спасаются бегством англичане, в то время как моим танкам и пехоте было запрещено идти вперед. Эта невероятная ошибка произошла из-за того, что Гитлер весьма своеобразно воспринимал проблемы военного руководства" (см. Шульман М. Поражение на Западе, с. 42-43).
На заседании Международного военного трибунала в Нюрнберге 20 июня 1946 года Рундштедт добавил: "Это была очень крупная ошибка главнокомандующего... Трудно описать, какое раздражение вызвал его приказ в то время". Аналогичные заявления Рундштедт сделал и Лиддел Гарту (см. Говорят немецкие генералы, с. 112-113; Соединенные Штаты против Лееба, с. 3350-3353, 3931-3942 (материалы Нюрнбергского процесса).
Тейлор в "Марше завоеваний" и Эллис в "Войне во Франции и Фландрии", проанализировав немецкие армейские архивы, пришли к несколько иному заключению. Труд Эллиса является официальным английским изложением этой кампании и опирается как на английские, так и на немецкие документы. Тейлор, в течение четырех лет представлявший обвинение от США на Нюрнбергских процессах, считается авторитетом по части немецких документов. - Прим. авт.

↑ Историческая область Франции. - Прим. ред.

↑ Тысячи англичан, измотанные на французском побережье ожесточенными (бомбардировками, об этом не знали, поскольку воздушные бои происходили либо за облаками, либо где-то далеко. Они знали только, что на всем пути от Восточной Бельгии до Дюнкерка их без конца бомбили и обстреливали, и считали, что авиация бросила их на произвол судьбы. Добравшись до английских берегов, они нередко осыпали оскорблениями людей в голубой форме английских ВВС. Черчилль был крайне удручен этим обстоятельством и внес ясность, когда 4 июня, выступая в палате общин, заявил, что спасение армии из Дюнкерка "обеспечивали военно-воздушные силы". - Прим. авт.

↑ Пораженчески настроенное французское верховное командование запретило любые наступательные действия против Италии. 14 июня французская эскадра обстреляла заводы, нефтеочистительные предприятия и топливные резервуары возле Генуи, однако адмирал Дарлан запретил дальнейшие акции подобного рода. Когда английская авиация собралась было вылететь с аэродрома в Марселе на бомбардировку Милана и Турина, французы загромоздили грузовыми машинами взлетные полосы и не позволили бомбардировщикам взлететь. - Прим. авт.

↑ По распоряжению Гитлера монумент был взорван три дня спустя. - Прим. авт.

↑ Соглашением предусматривалось, что оно вступит в силу, как только будет подписано франко-итальянское соглашение о перемирии, и боевые действия прекратятся через шесть часов после его подписания. - Прим. авт.

↑ В Берлин вагон был доставлен 8 июля. По иронии судьбы в ходе войны он был разбит во время одного из налетов союзной авиации. - Прим. авт.

↑ Такая реклама появилась в "Нью-Йорк таймc" 25 июня 1940 года. - Прим. авт.

↑ 5 июля 1940 года Томсен настолько испугался возможного разоблачения, что шифром запросил у Берлина разрешения на уничтожение всех расписок и отчетов по расходам за вышеупомянутые операции: "Выплаты получателям... производятся через надежных посредников, однако при нынешних обстоятельствах очевидно, что никаких расписок получать нельзя... Подобные расписки или памятные записки могут попасть в руки американских секретных служб, если посольство вдруг будет захвачено американскими властями, и, несмотря на все усилия по маскировке, сам факт существования таких документов вызовет серьезный политический скандал и другие нежелательные последствия для наших друзей, которые, возможно, известны нашим врагам... Поэтому я прошу разрешить посольству уничтожить эти расписки и отчеты и впредь обходиться без них". Это телеграфное донесение было уничтожено. - Прим. авт.

↑ Описание действий германского посольства в Вашингтоне в этот период, как это видно из донесений и других документов, опубликованных в томах "Документы по внешней политике Германии", могло бы стать темой для большой, захватывающей книги. Поражаешься тенденции немецких дипломатов говорить нацистскому диктатору именно то, что он желал услышать, - практика, распространенная во всех тоталитарных странах. Два офицера из ОКВ в Берлине рассказывали мне, что высшее командование, по крайней мере генеральный штаб, относилось с недоверием к донесениям, поступавшим из посольства в Вашингтоне, и создало свою военную разведывательную службу в Соединенных Штатах. ОКВ и генеральный штаб не получали нужной информации от немецкого военного атташе в Вашингтоне генерала Фридриха фон Беттихера, если судить по его донесениям, включенным в тома "Документов". Он все время предупреждал ОКВ, генеральный штаб сухопутных войск и главный штаб ВВС, куда были адресованы его депеши, что Америка находится под контролем евреев и франкмасонов, что точно соответствовало мыслям Гитлера. Беттихер переоценивал влияние изоляционистов в американской политике, особенно влияние полковника Чарлза Линдберга, который в его донесениях фигурировал как величайший герой. Одна или две выдержки из этих донесений дадут полное представление об их тоне:
"20 июля 1940 года. ...Как выразитель интересов евреев, которые через франкмасонов осуществляют контроль над широкими массами американского народа, Рузвельт хочет, чтобы Англия продолжала сражаться... В кругах Линдберга стали осознавать развитие событий и теперь пытаются по крайней мере помешать распространению фатального контроля над американской политикой со стороны евреев... Я неоднократно докладывал о подлой и злобной кампании против Линдберга, которого евреи считают своим наиболее сильным противником...
6 августа 1940 года. Теперь еврейские элементы занимают ключевые позиции в американских вооруженных силах... в последние недели посты военного министра, помощника военного министра, министра военно-морских сил оказались заняты раболепствующими личностями, а в качестве секретаря к военному министру приставили очень влиятельного еврея полковника Юлиуса Охс-Адлера.
В своих донесениях я уже упоминал о силах, противостоящих еврейским элементам и нынешней политике Соединенных Штатов, учитывая также важность генерального штаба. Исключительно одаренный Линдберг, у которого довольно обширные связи, является самой важной фигурой. Еврейские элементы и Рузвельт боятся духовного и особенно морального превосходства этого человека.
В воскресенье (4 августа) Линдберг нанес удар, который скажется на евреях. Он... подчеркнул, что Америке следует стремиться к искреннему сотрудничеству с Германией, имея в виду сохранение мира и западной культуры. Несколькими часами позднее престарелый генерал Першинг, который долгое время оставался игрушкой в руках Рузвельта, то есть в руках евреев, прочитал по радио декларацию, подсунутую ему мастерами закулисных махинаций, о том, что поражение Англии вызовет реальную угрозу для Америки...
Шайка еврейских элементов, бросающих посредством прессы тень подозрения на Линдберга, обвинения в его адрес со стороны сенатора... Лукаса, который в своем выступлении по радио вечером в понедельник по указанию Рузвельта назвал Линдберга представителем "пятой колонны", то есть предателем, - все это подчеркивает страх перед духовной мощью этого человека, об успехах и значимости которого для развития будущих германо-американских отношений я докладывал в начале войны". 18 сентября в очередном донесении Томсен изложил конфиденциальный разговор, который, по его словам, состоялся между Линдбергом и несколькими офицерами американского генерального штаба. Линдберг высказал мнение, что Англия скоро развалится под ударами немецкой авиации. Однако офицеры генерального штаба считали, что авиационная мощь Германии недостаточна, чтобы добиться нужных для нее результатов. - Прим. авт.

↑ В "Документах по внешней политике Германии" имеются донесения, адресованные германскому министерству иностранных дел, о якобы имевших место контактах с различными английскими дипломатами и деятелями, иногда прямых, иногда через нейтралов, таких, например, как франкистские испанцы. Принц Макс фон Гогенлоэ, англофил из судетских немцев, докладывал в Берлин о своих беседах с английским послом в Швейцарии Давидом Келле и Ага-ханом. Он утверждал, что последний просил его отправить фюреру сообщение следующего содержания: "Хедив Египетский, также находящийся здесь, согласился, что в тот день, когда фюрер остановится на ночь в Виндзоре, они вместе разопьют бутылку шампанского... Если Германия или Италия планируют отобрать у англичан Индию, он в их распоряжении... Борьба против Англии - это борьба не против английского народа, а против евреев. Черчилль многие годы находился на содержании у евреев, а король слишком слаб и ограничен в правах... Если бы он направился с этими мыслями в Англию, Черчилль бы заключил его в тюрьму..."
Необходимо принять во внимание, что эти донесения могут быть совсем неправдивыми, но они содержат то, что хотелось услышать Гитлеру. Нацистский план перетянуть на свою сторону герцога Виндзорского состоял в том, чтобы похитить его, а затем попытаться использовать в своих целях, как это явствует из секретных документов германского министерства иностранных дел. - Прим. авт.

↑ Аттолико был заменен Альфиери по наущению Риббентропа в мае 1940 года. - Прим. авт.

↑ Затем последовала беспрецедентная в истории Германии колоритная сцена, когда Гитлер, неожиданно прервав свою речь, принялся вручать фельдмаршальские жезлы двенадцати генералам и специальный, сродни "королевским", жезл Герингу, которому было присвоено вновь введенное звание "рейхсмаршал великого германского рейха", ставившее его выше всех других маршалов. Он был также награжден Большим Железным крестом - единственный случай за всю войну. Гальдера в этой лавине фельдмаршальских званий обошли: его повысили только на один ранг - из генерал-лейтенантов в генералы. Такое неразборчивое присвоение маршальских званий - кайзер за всю первую мировую войну произвел в фельдмаршалы только пять генералов, и даже Людендорф не был удостоен этого звания - несомненно помогало Гитлеру задушить даже скрытую оппозицию среди генералов, что в прошлом имело место трижды. Поступая таким образом, Гитлер хоть и умалял ценность высших воинских рангов, но достигал поставленной цели - укреплял свою власть над генералами. В фельдмаршалы были произведены девять армейских генералов: Браухич, Кейтель, Рундштедт, Бок, Лееб, Лист, Клюге, Вицлебен, Рейхенау, и три генерала люфтваффе: Мильх, Кессельринг и Шперле. - Прим. авт.

↑ Позднее Черчилль утверждал, что мирные предложения Гитлера были немедленно и решительно отклонены Би-би-си "без какой-либо подсказки со стороны правительства его величества, как только отзвучала речь Гитлера по радио" (Черчилль У. Вторая мировая война, т. 2, с. 260). - Прим. авт.

↑ Итальянский министр иностранных дел вел себя точно клоун во время выступления фюрера в рейхстаге - вскакивал, как марионетка, чтобы фашистским салютом приветствовать каждую паузу в его речи. Я заметил Квислинга, маленького человечка со свинячьими глазками, сидевшего в углу первого балкона. Он приехал в Берлин, чтобы просить снова поставить его у власти в Осло. - Прим. авт.

↑ Тогда он предлагал Западу мир по завершении польской кампании. - Прим. авт.

↑ "На суше я герой, а на воде трус", - говорил он однажды Рундштедту (Шульман М. Поражение на Западе, с. 50). - Прим. авт.

↑ Гитлер намеревался также поглазеть на гробницу Наполеона в Доме инвалидов. Своему верному фотографу Генриху Гофману он при этом сказал: "Это была величайшая и счастливейшая минута моей жизни". - Прим. авт.

↑ Йодль предусматривал также возможность "перенесения военных действий на периферию", то есть нападение на Британскую империю не только при помощи Италии, но и при поддержке Японии, Испании и России. - Прим. авт.

↑ Даже такой проницательный военный критик, как Лиддел Гарт, не всегда придерживался данного правила, и это сказалось на содержании его книги "Говорят немецкие генералы". Говорить-то они говорили, но или им изменяла память, или они грешили против правды. - Прим. авт.

↑ Немецкая разведка считала, что сухопутные силы Англии в июле, августе и сентябре составляли около восьми дивизий. В начале июля немецкий генеральный штаб сухопутных войск оценивал английские силы как 15-20 боеспособных дивизий. Фактически в это время в Англии было 29 дивизий, но боеспособных - не более половины десятка, поскольку остальные не имели практически ни танков, ни артиллерии. Однако вопреки широко распространенному мнению, которое бытует и сегодня, в середине сентября английская армия была бы достойным противником для немецких дивизий, включенных в состав первой волны вторжения. К этому времени англичане имели 16 хорошо обученных дивизий, готовых встретить противника на южном побережье Англии, из которых три являлись танковыми; а восточный берег от Темзы до залива Уош прикрывали четыре пехотные дивизии плюс танковая бригада. Это означало, что англичане восстановили силы после краха у Дюнкерка, в результате которого страна в июне оставалась на суше фактически беззащитной.
Английская разведка имела превратное представление о немецких планах вторжения, а в течение первых трех месяцев, когда угроза вторжения стала реальной, и вовсе ошибочное. На протяжении лета Черчилль и его военные советники были убеждены, что немцы предпримут главные усилия по десантированию на восточном участке побережья, и поэтому именно там англичане до сентября держали свои основные силы. - Прим. авт.

↑ В своих дневниковых записях, сделанных в тот же вечер, Гальдер этой цитаты не приводит, однако говорит, что "совещание привело лишь к выявлению непримиримых разногласий по ряду вопросов". Флот, сказал он, "отклоняет возможность высадки десанта в более западных районах из страха перед Портсмутом и английским надводным флотом. Решительную ликвидацию этой угрозы с помощью авиации ОКМ считает невозможной". По-видимому, к этому времени у немецкого флота, если не у армии, уже не было особых иллюзий относительно ударной мощи авиации Геринга. - Прим. авт.

↑ Черчилль утверждал, что ни он, ни комитет начальников штабов не знали о том, что по всем службам передан кодовый сигнал "Кромвель". Сигнал был разослан штабом войск местной обороны (Черчилль У. Их звездный час, с. 312). Однако четыре дня спустя, 11 сентября, в своем выступлении по радио премьер-министр предупредил, что если вторжение должно состояться, то оно не может "долго откладываться". "Поэтому, - сказал он, - необходимо рассматривать ближайшие дни как очень важные в нашей истории. Эти дни можно сравнить разве что с теми днями, когда испанская армада приближалась к Ла-Маншу, а Дрейк завершал кругосветное путешествие или когда Нельсон встал между нами и великой армией Наполеона у Булони". - Прим. авт.

↑ На немцев производили большое впечатление донесения из германского посольства в Вашингтоне, основанные на информации, получаемой из Лондона и затем приукрашиваемой в посольстве. Как докладывали, в американском генеральном штабе считали, что Англия не сможет долго продержаться. Согласно утверждениям представителя сухопутных войск в ОКБ подполковника фон Лоссберга (В штабе руководства вермахта, с. 9), Гитлер всерьез надеялся, что в Англии вспыхнет революция. - Прим. авт.

↑ Согласно одному немецкому источнику, 16 сентября английские бомбардировщики внезапным налетом сорвали крупное учение по десантированию, нанеся тяжелые потери в людях и десантно-высадочных средствах. Это породило слухи, распространившиеся как в рейхе, так и в других странах на континенте, будто немецкие войска предприняли попытку высадиться на побережье Англии, но были отброшены англичанами (см. Фухтер Г. История воздушной войны, с. 176). Об этом сообщении я услышал вечером 16 сентября в Женеве, где находился на отдыхе. 18 сентября, а затем и 19-го я видел два длинных санитарных поезда, из которых выгружали раненых солдат в пригородах Берлина. По повязкам я определил, что ранения носили в основном ожоговый характер, ибо более трех месяцев боев на суше нигде не велось. - Прим. авт.

↑ 21 сентября в секретном документе штаба германских ВМС отмечалось, что 21 транспорт и 214 барж, что составляло около 12 процентов общего числа сосредоточенных в целях вторжения плавсредств, было потеряно или повреждено. - Прим. авт.

↑ Руководители люфтваффе утверждали, что в эти два дня было уничтожено 143 английских самолета и 34 немецких. С этого момента обе стороны сильно преувеличивали урон, наносимый противнику. - Прим. авт.

↑ В Лондоне в тот вечер появилась официальная сводка: сбито 182 немецких самолета и еще 43, вероятно, повреждено. Это резко повысило моральный дух англичан, особенно пилотов истребительной авиации, тяжело переживавших свои потери. - Прим. авт.

↑ В это время средства ночной противовоздушной обороны еще не были усовершенствованы и немцы несли ничтожные потери. - Прим. авт.

↑ РСХА - главное управление имперской безопасности, которое начиная с 1939 года контролировало гестапо, уголовную полицию и службу безопасности (СД). - Прим. авт.

↑ Доктора Сикса осудили в 1948 году в Нюрнберге как военного преступника на 20 лет тюремного заключения, но в 1952 году выпустили. - Прим. авт.

↑ Знаменитый психоаналитик. Умер в Лондоне в 1939 году. - Прим. авт.

↑ Ряд американцев тоже значатся в этих списках, в том числе Бернард Барух, Джон Гюнтер, Поль Робсон, Луис Фишер, Даниел де Лис, корреспондент агентства "Ассошиэйтед Пресс", Б. Фодор, корреспондент чикагской газеты "Дейли ньюс", хорошо известный своими антинацистскими публикациями. - Прим. авт.

↑ Информационная тетрадь. - Прим. авт.

↑ Риббентроп сообщил Шелленбергу, что 50 миллионов швейцарских франков депонированы в швейцарском банке, добавив, что "фюрер согласен повысить эту цифру". - Прим. авт.

↑ Непосредственной причиной войны с Финляндией и вступления летом 1940 года советских войск на территорию Прибалтийских государств и Бессарабии явились поражение англо-французской коалиции и - как следствие - резко возросшая угроза нацистской агрессии против СССР, использования указанных стран и территорий в этих целях. - Прим. тит. ред.

↑ Гитлер особо подчеркнул, как необходимо содержать в порядке железные и шоссейные дороги, проходящие по территории Польши - "немецкому плацдарму на будущее" (Гальдер Ф. Военный дневник, т. 1, с. 158). - Прим. тит. ред.

↑ В своем докладе по этому вопросу Томас подчеркивает, насколько точно производились советские поставки в Германию. Не без удивления он замечает, что фактически они продолжались до самого момента вторжения, даже в последние несколько дней велись поставки индийского каучука с Дальнего Востока по скоростным дорогам (предположительно - по Транссибирской магистрали). - Прим. авт.

↑ Немцы держали в Польше только семь дивизий, две из которых были переброшены на Запад во время весенней кампании. Гальдер сострил, что этих войск едва хватало для обеспечения таможенной службы. Если бы Сталин развернул наступление на Германию в июне 1940 года, то Красная Армия, вероятно, дошла бы до Берлина,, прежде чем немцы сумели бы организовать более или менее серьезное сопротивление. - Прим. авт.

↑ Королю Каролю это стоило трона. 6 сентября он отрекся в пользу своего 18-летнего сына Михая и, прихватив с собой рыжеволосую любовницу Магду Лупеску, укатил в специальном поезде, составленном из десяти вагонов, забитых не чем иным, как "награбленным добром", через Югославию в Швейцарию. Генерал Ион Антонеску, начальник фашистской "железной гвардии" и друг Гитлера, стал диктатором. - Прим. авт.

↑ Пакт был подписан в Берлине 27 сентября 1940 года (церемонию его подписания я отразил в своем "Берлинском дневнике"). В статьях 1 и 2 соответственно Япония признавала лидерство Германии и Италии в установлении "нового порядка" в Европе, а эти две страны признавали лидерство Японии в Восточной Азии. Статья 3 предусматривала взаимную помощь в случае, если одна из трех держав подвергнется нападению со стороны Соединенных Штатов (хотя Америка не упоминалась, но на нее прозрачно, намекалось). Самым значительным в пакте, как я тогда отметил в своем дневнике, было то, что Гитлер уже смирился с мыслью о длительной войне. Чиано, подписавший пакт от имени Италии, пришел к такому же выводу (см. : Чиано Г. Дневники, с. 296). Итак, вопреки утверждениям пакт явился как бы предупреждением Советскому Союзу. - Прим. авт.

↑ Их точность позднее была подтверждена самим Сталиным, хотя и непреднамеренно. Черчилль утверждает, что в августе 1942 года он получил от Сталина подробную информацию о переговорах Молотова в Берлине, которая в основном не отличалась от немецкого варианта, хотя была изложена более сжато. - Прим. авт.

↑ Черчилль уверяет, что налет по времени был приурочен к этому событию. "Нас заранее известили о проходивших совещаниях, - писал он позднее, - и хотя мы не были приглашены на переговоры, оставаться совсем в стороне от них не захотели" (Черчилль У. Их звездный час, с. 584). - Прим. авт.

↑ Описание эпизода приводит в своей книге "Их звездный час" Черчилль, которому об этом рассказал позднее Сталин. - Прим. авт.

↑ Швеция, отказавшая в транзите союзникам во время русско-финской войны, позволила провезти по своей территории эту полностью вооруженную дивизию. Венгрия присоединилась к войне против России немного позднее. - Прим. авт.

↑ Многие историки считают, что в первом варианте "Барбароссы" Гитлер не касался деталей. Это неверное представление сложилось, вероятно, из-за сокращенного перевода на английский. В полном немецком тексте содержится множество подробностей, что говорит о том, как далеко продвинулось планирование уже на этой ранней стадии. - Прим. авт.

↑ Хотя Черчилль и Рузвельт не знали содержания секретного соглашения в Монтуаре, но они подозревали худшее. Король Великобритании направил Петену через американские каналы личное письмо с просьбой не вставать нал сторону противников Англии. Послание президента Рузвельта Петену было сформулировано в жестких выражениях: он предупреждал маршала о тяжелых последствиях предательства со стороны вишистской Франции (см. Лангер У. Игра с Виши). Для написания этой книги профессор Лангер получил доступ к немецким документам, которые в течение одиннадцати лет были закрыты для использования английским и американским правительствами. - Прим. авт.

↑ К этому времени хилые английские силы в составе одной бронетанковой дивизии, одной индийской пехотной дивизии, двух пехотных бригад и королевского танкового полка - всего 31 тысяча человек - изгнали из Египта итальянские войска, в три раза превышавшие англичан по численности, и захватили в плен 38 тысяч, понеся при этом незначительные потери - 133 убитых, 387 раненых и 8 пропавших без вести. Английское контрнаступление под общим командованием генерала Арчибальда Уэйвелла началось 7 декабря, и за четыре дня армия маршала Грациани была разгромлена Операция, предпринятая как пятидневная ограниченная контратака, продолжалась до 7 февраля; к этому времени англичане прошли через всю Киренаику, преодолев расстояние 500 миль, и уничтожили целую итальянскую армию в составе 10 дивизий, взяв в плен 130 тысяч, захватив 1240 орудий, 500 танков и потеряв при этом 500 человек убитыми, 1373 ранеными и 55 пропавшими без вести. Скептически настроенный английский автор генерал Фуллер считает, что это была "одна из наиболее дерзких кампаний, когда-либо предпринятых" (Фуллер Ф. Вторая мировая война, с. 98).
Смертельный удар был нанесен также по итальянскому военно-морскому флоту. В ночь на 12 ноября бомбардировщики с английского авианосца "Илластриас" (руководители люфтваффе утверждали, что он потоплен) совершил налет на итальянский флот, стоявший на якоре в Таранто, и на многие месяцы вывели из строя три линкора и два крейсера. "Черным днем" назвал 12 ноября в своем дневнике Чиано. Англичане без предупреждения потопили дредноут "Кавур" и серьезно повредили линкоры "Литторио" и "Дуилио". - Прим. авт.

↑ Операция "Марита" была объявлена Директивой № 20 от 13 декабря 1940 года Она предусматривала сосредоточение немецкой армии в составе 24 дивизий в Румынии с последующим наступлением через Болгарию на Грецию, как только установится благоприятная погода. Директива была подписана самим фюрером - Прим авт.

↑ Стратегия в основном осталась такой же, как в Директиве № 21 от 18 декабря 1940 года. В своих замечаниях Браухичу и Гальдеру Гитлер подчеркивал, насколько важно "уничтожить крупные контингенты врага", прежде чем они успеют отступить. И он подчеркивал, что "главной целью является овладение Прибалтийскими государствами и Ленинградом". - Прим. авт.

↑ "Война против Югославии должна стать очень популярной в Италии, Венгрии и Болгарии", - ухмыльнулся Гитлер. Он заявил, что Банат отдаст Венгрии, Македонию - Болгарии, а Адриатическое побережье - Италии. - Прим. авт.

↑ 12 апреля 1941 года, через шесть дней после нападения, Гитлер издал секретную директиву, согласно которой разделил Югославию между Германией, Италией, Венгрией и Болгарией. Хорватия должна была превратиться в автономное марионеточное государство. Фюрер забрал себе все территории, прилегающие к Австрии, и оккупировал всю Сербию, а также районы, где находились медные и угольные рудники. Доля Италии не была четко определена в директиве, и теперь ей достались весьма скудные трофеи. - Прим. авт.

↑ Чарлз Линдберг, известный летчик, который, по мнению автора, по своей наивности поверил пропагандистскому хвастовству немцев во время своего посещения нацистской Германии, в своих выступлениях перед различными аудиториями в Америке уже предрекал Англии поражение. 23 апреля 1941 года после победы нацистов на Балканах и в Северной Африке, обращаясь к 30-тысячной толпе в Нью-Йорке на первом массовом митинге только что созданного комитета "Америка прежде всего", Линдберг говорил: "У английского правительства отчаянный план... убедить нас отправить снова американские экспедиционные силы в Европу и разделить с Англией военное и финансовое фиаско..." Он осудил Англию за ее подстрекательство малых государств Европы к безнадежной борьбе против превосходящих сил противника. Очевидно, ему и в голову не приходило, что Югославия и Греция, только что разгромленные Гитлером, подверглись нападению без какого-либо повода с их стороны и что они пытались защищаться, так как не утратили чести и мужества, несмотря на безнадежность своей борьбы. 28 апреля Линдберг, полковник резерва армейской авиации, после того как президент Рузвельт 25-го публично заклеймил его как пораженца и умиротворителя, подал в отставку. Военный министр его отставку принял. - Прим. авт.

↑ "Впервые я оказался вовлеченным в конфликт между моими убеждениями солдата и долгом повиноваться, - заявил фельдмаршал фон Манштейн на суде в Нюрнберге, когда вопрос коснулся "приказа о комиссарах". - Фактически я вынужден был повиноваться, но я сказал самому себе, что, как солдат, видимо, не смогу участвовать в подобного рода делах. Тогда я сказал командующему группой армий, под началом которого находился, что не стану выполнять такого приказа, который противоречит чести солдата".
Чтобы не погрешить против истины, следует сказать, что приказ этот, конечно, выполнялся в широких масштабах. - Прим. авт.

↑ 27 июня 1941 года Кейтель приказал уничтожить все копии директивы от 13 мая, касавшейся полевых судов, хотя "законность директивы не отменяется с уничтожением ее копий", как указывалось в приказе. Приказ от 27 июля, добавлял он, "также будет уничтожен". Однако копии и того и другого приказа всплыли на Нюрнбергском процессе - они были предъявлены в качестве документов обвинения верховному командованию.
За четыре дня до этого, 23 июля, Кейтель издал еще один приказ под грифом "совершенно секретно".
22 июля, приняв командующего армией (Браухича), фюрер издал следующий приказ "Ввиду огромной территории оккупированных районов на Востоке войск, имеющихся в наличии для обеспечения безопасности, окажется достаточно только в том случае, если всякое сопротивление будет наказуемо не только через юридическую систему уголовного преследования, но и посредством распространения оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения". - Прим авт.

↑ Черчилль подробно описал, как он воспринял эту новость в тот субботний вечер и как вначале подумал, что это слишком фантастично, чтобы быть правдой (Черчилль У. Большой альянс, с. 50-55). - Прим. авт.

↑ На суде в Нюрнберге Гесс говорил, что лорд Саймон представился ему как "доктор Гутри" и заявил: "Я пришел по поручению правительства и готов обсудить с вами все, что вы сочтете целесообразным, и довести до английского правительства". - Прим авт.

↑ На Нюрнбергском процессе Гесс выглядел жалким, надломленным и некоторое время прикидывался полностью потерявшим память (у него действительно находили легкое умопомрачение). Избежав смертного приговора благодаря обнаруженному коллапсу, он был осужден на пожизненное заключение. Я подробно писал о нем в своем труде "Конец берлинского дневника".
Англичане обращались с ним как с военнопленным и освободили его в октябре 1945 года, с тем чтобы он предстал перед судом в Нюрнберге. Во время пребывания в плену в Англии он постоянно возмущался, что на него не распространяют дипломатические привилегии; его психическое состояние стало ухудшаться, временами он впадал в состояние амнезии. Доктору Келли он говорил, что, находясь в заключении, дважды пытался покончить с собой. По его словам, он пришел к убеждению, что англичане пытаются отравить его. - Прим. авт.

↑ 5 апреля, за день до нападения Германии на Югославию, Советское правительство предприняло отчаянную попытку воспрепятствовать намерениям Гитлера - в срочном порядке заключило Договор о дружбе и ненападении с новым югославским правительством. Молотов информировал об этом Шуленбурга накануне нападения, и посол воскликнул, что момент для этого выбран очень неудачный, и безуспешно пытался уговорить русских по крайней мере отложить подписание договора. - Прим. авт.

↑ Корделл Хэлл раскрывает детали этого обстоятельства в своих мемуарах. У Вудза был друг из числа антинацистски настроенных немцев, который имел связи в высших эшелонах власти, Рейхсбанке и партии. Еще в августе 1940 года этот друг информировал Вудза о совещаниях в ставке Гитлера, на которых обсуждались планы нападения на Советский Союз. С тех пор этот источник держал Вудза в курсе приготовлений, которые велись как в генеральном штабе, так и в ведомствах, разрабатывавших планы экономического грабежа России. Во избежание разоблачений Вудз встречался со своим другом в различных кинотеатрах и в темноте получал от него краткие записи (см. Хэлл К. Мемуары).
Я покинул Берлин в декабре 1940 года. Джордж Кеннэн, блестящий американский дипломат, остававшийся в Берлине, утверждает, что посольство получало из различных источников информацию о предстоящем нападении на Россию. За две или три недели до нападения, по словам Кеннэна, американский консул в Кенигсберге сообщал точную дату нападения. - Прим. авт.

↑ Это взято из последней дневниковой записи Чиано, сделанной 23 декабря 1943 года в камере № 27 веронской тюрьмы за несколько дней до казни. Итальянское правительство, по его воспоминаниям, узнало о немецком вторжении в Россию через полчаса после его начала. - Прим. авт.

↑ Это подтверждает Хассель. 16 июня он записывает в своем дневнике: "Браухич и Гальдер уже согласились с тактикой Гитлера (в России). Таким образом, армия должна взять на себя ответственность за убийства и поджоги, которая до сих пор лежала на СС".
Сначала антинацистские заговорщики наивно полагали, что приказы Гитлера на осуществление террора в России могут вызвать шок у генералов и побудить их присоединиться к антинацистскому движению. Но к 16 июня Хассель почувствовал себя разочарованным. В этот день запись в его дневнике начинается словами: "Серия совещаний с Попитцем, Герделером, Беком и Остером, на которых рассматривался вопрос о том, что конкретные приказы, полученные командующими армиями, но еще не переданные в войска, возможно, откроют глаза военачальникам на характер режима, во имя которого они сражаются. Эти приказы касаются жестоких... мер, которые солдаты должны применять против большевиков после нападения на Россию.
Мы пришли к заключению, что теперь надеяться не на что... Они (генералы) обманывают сами себя..." (Хассель. Мемуары, с. 198-199). - Прим. авт.

↑ Так закончилась карьера посла, дипломата старой школы. Возвратившись в Германию, он вынужден был подать в отставку, а затем присоединился к оппозиции, возглавляемой Беком, Герделером, Хасселем и другими. Одно время его кандидатура даже намечалась на пост министра иностранных дел. Как утверждает Хассель, в 1943 году Шуленбург был готов пересечь линию русско-германского фронта, чтобы договориться со Сталиным о заключении мира с антинацистским правительством Германии. После июльского заговора 1944 года против Гитлера Шуленбург был арестован, заключен в тюрьму и 10 ноября казнен гестапо. - Прим. авт.

↑ В дневникой записи за первый день войны у Гальдера имеется любопытное замечание. Упомянув, что в полдень русские радиостанции вновь вышли в эфир, он пишет: "Они (русские) обратились к Японии с просьбой представлять интересы России по вопросам политических и экономических отношений между Россией и Германией и ведут оживленные переговоры по радио с германским министерством иностранных дел". Неужели Сталин спустя девять часов после нападения верил, что сумеет каким-то образом добиться его отмены? - Прим. авт.

↑ Генерал Гюнтер Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, впоследствии вспоминал, что вскоре после полуночи 21 июня, когда немецкая армия уже нацелилась на свои объекты, экспресс Берлин - Москва прошел через немецкие рубежи на Буге и через реку в Брест-Литовск без задержки. Это показалось ему чрезвычайно странным. Почти столь же странным показалось ему, что русская артиллерия не отвечала даже тогда, когда началось вторжение. "Русские, - писал он позднее, - были полностью застигнуты врасплох на нашем фронте". На рассвете немецкие связисты перехватили радиопереговоры Красной Армии: "Нас обстреливают. Что делать?" Блюментрит цитирует ответ из вышестоящего штаба: "Вы что, с ума сошли? Почему ведете передачу открытым текстом?" - Прим. авт.

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 325
2	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 414
3	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 346
4	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 315
5	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 326
6	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 329
7	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 283
8	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 361
9	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
10	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
11	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 309
12	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 447

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62430
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 57898
3	Gʻazallar [Nodira] 40505
4	Guliston [Sa’diy] 36644
5	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23313
6	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23180
7	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 21843
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19542
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18663
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14486