Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer]

Книга Пятая - Начало Конца (продолжение)
Вторжение Союзников В Западную Европу И Покушение На Гитлера
В течение 1943 года заговорщики предприняли по меньшей мере полдюжины попыток убить Гитлера, одна из которых сорвалась лишь потому, что не взорвалась бомба замедленного действия, заложенная в самолет фюрера во время его полета на русский фронт.
Серьезные изменения произошли в этом году в немецком движении Сопротивления. Его участники отказались делать ставку на фельдмаршалов, ибо они были либо слишком трусливы, либо слишком тупы, чтобы использовать свое положение и военную власть для свержения верховного главнокомандующего. В ноябре 1942 года на тайной встрече в лесу под Смоленском Герделер, политический застрельщик немецкого Сопротивления, обратился к фельдмаршалу Клюге, командующему группой армий "Центр" на Востоке, с просьбой сыграть активную роль в ликвидации Гитлера. Нестойкий генерал, только что получивший щедрый подарок от фюрера [1], согласился, но через несколько дней струсил и написал генералу Беку в Берлин, чтобы на него не рассчитывали.
Несколько недель спустя заговорщики попытались убедить генерала Паулюса, 6-я армия которого находилась в то время в окружении под Сталинградом и который по их предположениям глубоко разочаровался в фюрере, допустившем такую катастрофу, выступить с обращением к армии сбросить тирана, который привел четверть миллиона немецких солдат к такому постыдному концу. Личное обращение генерала Бека с этой просьбой к Паулюсу, изложенное в письме, было доставлено летчиком немецких ВВС в осажденный город. Паулюс, как мы видели, отреагировал на это тем, что направил целый поток радиограмм фюреру с выражением верности, и опомнился лишь тогда, когда был доставлен в Москву в качестве военнопленного.
В течение нескольких дней заговорщики, разочаровавшись в Паулюсе, возлагали свои надежды на Клюге и Манштейна, которые после разгрома под Сталинградом вылетели в Растенбург, чтобы потребовать от фюрера передать им командование армиями на русском фронте. В случае успеха этот демарш должен был послужить сигналом к военному перевороту в Берлине. Заговорщики вновь стали жертвой собственных иллюзий. Два фельдмаршала действительно полетели в ставку Гитлера, но лишь для того, чтобы заверить верховного главнокомандующего в своей преданности.
"Нас предали. Мы остались в одиночестве", - с горечью жаловался Бек.
Ему и его друзьям стало очевидно, что не стоит ожидать какой-либо практической помощи от высшего командного состава фронта. В отчаянии они обратились к последнему носителю военной власти - к армии резерва, которую лишь с натяжкой можно было считать армией. Это были формирования рекрутов, проходивших военное обучение, а также различные части из пожилых солдат, стоявшие гарнизонами на охране объектов в рейхе. Тем не менее эти солдаты были вооружены из их общего числа, учитывая, что лучшие части войск СС находились на фронте, было достаточно, чтобы под руководством заговорщиков оккупировать Берлин и другие крупные города после убийства Гитлера. Но у оппозиции все еще не было полного согласия относительно необходимости или даже желательности проведения акции против Гитлера
Кружок Крейсау, например, "неизменно выступал против любых актов насилия. Это была своеобразная, разнородная по составу группа молодых идеалистов-интеллигентов, объединившихся вокруг отпрысков двух наиболее именитых немецких аристократических семей - графа Хельмута Джеймса фон Мольтке, правнучатого племянника того самого фельдмаршала, который привел прусскую армию к победе над Францией в 1870 году, и графа Петера Йорка фон Вартенбурга, прямого потомка знаменитого генерала наполеоновской эпохи, совместно с Клаузевицем подписавшего Тауроггенскую конвенцию с царем Александром I, по которой прусская армия переходила на сторону коалиции и способствовала падению Бонапарта.
Взяв себе название от названия имения Мольтке в Крейсау, расположенного в Силезии, кружок Крейсау стал не конспиративной ячейкой, а дискуссионным клубом [2], члены которого представляли как бы немецкое общество в разрезе, каким оно сложилось в донацистские времена и каким, по их мнению, оно должно было стать после исчезновения нацистского кошмара. В его состав входили два иезуитских священника, два лютеранских пастора, консерваторы и либералы, социалисты, богатые землевладельцы, бывшие профсоюзные лидеры, профессора и дипломаты. Несмотря на различия в происхождении и убеждениях, они смогли выработать общую широкую платформу, которая позволяла им исповедовать интеллектуальные, духовные, этические, философские и в известной мере политические идеи сопротивления Гитлеру. Судя по сохранившимся после них документам (почти все эти люди были повешены еще до окончания войны), намечая планы создания будущего правительства, экономические, социальные и духовные основы нового общества, они преследовали цель установить что-то наподобие христианского социализма, при котором все люди станут братьями, а ужасные пороки времени - извращения человеческого духа - будут исцелены. Идеалы их были благородны, возвышенны и несли на себе налет традиционного немецкого мистицизма.
Но эти возвышенные молодые люди были невероятно пассивны. Они ненавидели Гитлера за тот полный упадок, к которому он привел Германию и Европу, но не стремились свергнуть его. Они считали, что предстоящее поражение Германии решит и этот вопрос, и сосредоточили свое внимание на том, что должно затем последовать. "Для нас... - писал Мольтке, - понятие "Европа после войны" сводится к тому, как восстановить представление о человеке в душе наших сограждан".
Дороти Томпсон, известная американская журналистка, которая в течение многих лет работала в Германии и хорошо знала ее, обратилась к Мольтке, своему старому и близкому другу, с призывом спуститься на землю с заоблачных высот. Летом 1942 года в серии коротковолновых радиопередач из Нью-Йорка, адресованных Гансу, она умоляла его и его друзей предпринять что-нибудь, чтобы избавиться от своего дьявольского диктатора. "Мы живем не среди святых, а среди обычных людей", - пыталась напомнить ему она.
"Последний раз, когда мы встречались с тобой, Ганс, мы пили чай на той чудесной террасе, что выходит на озеро... Я сказала, что наступит день, когда ты должен будешь показать своими действиями, решительными действиями, чего ты добиваешься. И я помню, как спросила тебя, найдется ли у тебя и твоих друзей достаточно мужества, чтобы действовать..."
Это был острый вопрос, а ответ, судя по всему, оказался таким: Мольтке и его друзья нашли в себе мужество открыто говорить, за что и были казнены, но не действовать. Это ошибка - скорее ошибка ума, а не сердца, ибо все они мужественно приняли ужасную смерть, - была главной причиной расхождения между кружком Крейсау и группой заговорщиков Бека - Герделера - Хасселя, хотя и они спорили о типе и составе правительства, которое должно было прийти на смену нацистскому режиму. После представительного совещания, состоявшегося 22 января 1943 года в доме Петера Йорка под председательством генерала Бека, который, как отметил в своем дневнике Хассель, "был довольно неуверен и сдержан", произошло несколько встреч между членами группы. Уже в ходе совещания разгорелся жаркий спор между "молодыми и стариками", по терминологии Хасселя, относительно будущей экономической и социальной политики, причем Мольтке схватился с Герделером. Хассель считал, что бывший мэр Лейпцига занимал крайне реакционную позицию, и обратил внимание на англосаксонские и пацифистские настроения Мольтке.
Гестапо также обратило внимание на это совещание и на состоявшемся впоследствии суде над его участниками представило удивительно подробный отчет об этих дискуссиях.
Гиммлер, обнаружив заговорщиков, шел по горячим следам, чего никто из них не мог предположить. Но один из парадоксов нашего повествования заключается в том, что в этот момент, то есть в 1943 году, когда надежда на победу была уже утеряна, а поражение казалось неизбежным, по иронии судьбы обладавший мягкими манерами, но кровожадный шеф СС, глава полиции третьего рейха, начал проявлять личный интерес к немецкому Сопротивлению и с некоторыми представителями имел ряд дружеских контактов. И, что характерно для образа мыслей заговорщиков, некоторые из них, в особенности Попитц, теперь видели в Гиммлере вероятного преемника Гитлера! Шеф СС, казавшийся таким фанатично преданным фюреру, осознал это, но почти до самого конца вел двойную игру, в ходе которой погубил многих смелых заговорщиков.
Отныне сопротивление действовало по трем направлениям. Члены кружка Крейсау вели нескончаемые дискуссии о пришествии золотого века. Группа Бека, мыслившая более реалистично, стремилась прикончить Гитлера любым способом и захватить власть. Она поддерживала контакт с Западом, чтобы информировать демократически мыслящих союзников о происходящем, а также выяснить, какого рода мир они готовы заключить в результате переговоров с новым антинацистским правительством [3]. Эти контакты были установлены в Стокгольме и Швейцарии. В шведской столице Герделер часто встречался с банкирами Маркусом и Якобом Валленбергами, с которыми его связывала давняя дружба и с которыми он поддерживал деловые и личные контакты в Лондоне. Во время одной из встреч с Якобом Валленбергом в апреле 1942 года Герделер убеждал его связаться с Черчиллем. Заговорщики хотели авансом получить от премьер-министра заверения в том, что союзники заключат с Германией мир, если они арестуют Гитлера и свергнут нацистский режим. Валленберг ответил, что, насколько ему известно, от английского правительства получить такие заверения невозможно.
Месяц спустя два лютеранских священника установили прямой контакт с англичанами в Стокгольме. Это были д-р Ганс Шенфельд, член отдела внешних сношений немецкой евангелической церкви, и пастор Дитрих Бонхеффер, видный церковный деятель и активный заговорщик, который, прослышав, что д-р Джордж Белл, англиканский епископ в Чичестере, прибыл с визитом в Стокгольм, поспешил туда, чтобы с ним встретиться. Заметим, что Бонхеффер совершал поездку инкогнито по подложным документам, которыми его снабдил полковник Остер из абвера.
Оба пастора проинформировали епископа о планах заговорщиков и так же, как и Герделер, поинтересовались, готовы ли западные союзники заключить достойный мир с нацистским правительством после свержения Гитлера. Они просили дать им ответ либо в частном послании, либо в публичном выступлении. Чтобы создать у епископа впечатление, что заговор против Гитлера подготовлен серьезно, Бонхеффер передал ему список имен руководителей заговора - неосторожность, которая впоследствии стоила ему жизни и повлекла за собой расправу над многими.
Это была самая свежая и достоверная информация о немецкой оппозиции и ее планах, оказавшаяся в руках союзников. Епископ Белл незамедлительно передал ее Антони Идену, английскому министру иностранных дел, когда тот возвратился в июне в Лондон. Но Идеи, ушедший со своего поста в 1938 году в знак протеста против политики попустительства Гитлеру, проводимой Чемберленом, воспринял информацию скептически. Подобная информация однажды уже поступала к английскому правительству якобы от немецкого подполья еще во времена Мюнхена, но ничего из этого не вышло. Ответа не последовало.
Контакты немецкого подполья с союзниками в Швейцарии осуществлялись в основном через Аллена Даллеса, который возглавлял там Управление стратегических служб США с ноября 1942 года до конца войны. Его основным визитером был Ганс Гизевиус. Он часто ездил в Берн и слыл, как известно, активным заговорщиком. Гизевиус служил в абвере и фактически занимал пост вице-консула при немецком генеральном консульстве в Цюрихе. В его основные функции входило доставлять Даллесу сообщения от Бека и Герделера и держать его в курсе подготовки различных заговоров против Гитлера. Среди других немецких посетителей Даллеса были д-р Шен-фельд и Тротт цу Зольц, причем последний являлся членом кружка Крейсау и одновременно участником заговора. Однажды он совершил поездку в Швейцарию, чтобы предупредить Даллеса о том, что если западные демократии откажутся рассматривать возможность подписания достойного мира с антинацистским режимом в Германии, то заговорщики обратятся к Советской России. Даллес отнесся к этому с пониманием, однако не дал каких-либо заверений.
Можно только удивляться лидерам немецкого Сопротивления, которые проявляли такую настойчивость в достижении мирного соглашения с Западом и такую нерешительность в избавлении от Гитлера. Казалось, раз они считают нацизм таким чудовищным злом, как они о том постоянно заявляли, безусловно искренне, им следовало бы сосредоточиться на устранении его независимо от того, как станет относиться к их новому режиму Запад. Создается впечатление что большое число этих добропорядочных немцев слишком легко поддались искушению обвинить весь мир в своих собственных неудачах, подобно тому, как некоторые из них навлекли на Германию беды после поражения в первой мировой войне и даже способствовали приходу к власти Гитлера.

Операция "Вспышка"
В феврале 1943 года Герделер сообщил Якобу Валленбергу в Стокгольме, что они "подготовили план переворота, намеченного на март". План у них действительно был. Операцию, получившую название "Вспышка", разработали в течение января - февраля генералы Фридрих Ольбрихт, начальник общего управления сухопутных войск, и фон Тресков, начальник штаба группы армий "Центр" в России под командованием Клюге. Ольбрихт, глубоко религиозный человек, лишь недавно присоединился к заговору, но в силу своего нового назначения быстро занял в нем ключевое место. Как заместитель генерала Фридриха Фромма, командующего армией резерва, он имел возможность направлять действия гарнизонов в Берлине и других крупных городах рейха в интересах заговорщиков. Сам Фромм, как и Клюге, к этому времени полностью разочаровался в фюрере, но не считался достаточно надежным человеком, чтобы посвятить его в заговор.
"Мы готовы. Настало время для "Вспышки", - сообщил Ольбрихт в конце февраля молодому Фабиану Шлабрендорфу, младшему офицеру в штабе генерала Трескова. В начале марта заговорщики собрались на последнее совещание в Смоленске, в штабе группы армий "Центр". Хотя адмирал Канарис, шеф абвера, и не участвовал в операции, он был в курсе событий и способствовал организации совещания, прихватив с собой в Смоленск на самолете офицеров штаба Ганса фон Донаньи и генерала Эрвина Лахузена - якобы на совещание офицеров разведки вермахта. Лахузен, бывший офицер разведки австрийской армии и единственный из заговорщиков абвера, переживший войну, привез с собой несколько бомб.
Шлабрендорф и Тресков после многочисленных испытаний пришли к выводу, что немецкие бомбы замедленного действия непригодны. Их взрыватели, как объяснил позднее молодой офицер, издавали перед взрывом низкий шипящий звук, который их выдавал. Англичане, как выяснилось, разработали более удачные бомбы этого типа. "Перед взрывом они не производили никакого шума", - отметил Шлабрендорф. Значительное число подобных подрывных устройств самолеты английских ВВС сбрасывали для своей агентуры в оккупированной Европе в целях проведения диверсий. Одно из них было использовано для покушения на Гейдриха. В распоряжении абвера имелось несколько таких бомб, которые теперь были переданы заговорщикам. Разработанный на совещании в Смоленске план состоял в том, чтобы заманить Гитлера в штаб группы армий и там покончить с ним. Это в свою очередь должно было послужить сигналом для переворота в Берлине.
Заманить же в ловушку верховного главнокомандующего, который с подозрительностью относился к большинству своих генералов, было делом непростым. Но Тресков уговорил своего старого друга генерала Шмундта, тогдашнего адъютанта Гитлера, обработать своего шефа. Фюрер некоторое время колебался, несколько раз отменял поездку, пока наконец не дал твердого согласия прибыть в Смоленск 13 марта 1943 года. Сам Шмундт ничего не знал о заговоре.
Тем временем Тресков энергично принялся убеждать Клюге взять в свои руки операцию по устранению Гитлера. Он подал фельдмаршалу мысль разрешить подполковнику барону фон Безелагеру [4], который командовал кавалерийским подразделением при штабе, использовать его для ликвидации Гитлера и его личной охраны, как только они прибудут в Смоленск. Безелагер охотно согласился. Чтобы начать действовать, ему требовалось одно - получить приказ от фельдмаршала, но колеблющийся командующий не смог заставить себя отдать этот приказ. Поэтому Тресков и Шлабрендорф решили взять все в свои руки. Они попросту поместят бомбу замедленного действия в самолет Гитлера перед обратным вылетом. "Сходство c несчастным случаем, - объяснял позднее Шлабрендорф, - позволило бы избежать политических издержек убийства. Ибо в то время у Гитлера было еще много последователей, которые после такого события могли оказать сильное противодействие нашему мятежу".
Дважды - днем и вечером 13 марта - после прибытия Гитлера два антинацистски настроенных офицера готовы были поддаться искушению изменить план и взорвать бомбу: сначала в кабинете Клюге, где Гитлер беседовал с генералами армейской группы, а позднее в офицерской столовой, где для них был устроен ужин [5]. Но такое изменение плана привело бы к гибели ряда тех самых генералов, которые, освободившись от присяги на верность фюреру, должны были содействовать заговорщикам в захвате власти в рейхе.
Оставалась еще проблема - пронести бомбу в самолет фюрера, который должен был взлететь сразу после обеда. Шлабрендорф собрал то, что он назвал двумя взрыв-пакетами, завернул так, чтобы это походило на две бутылки коньяка. За обедом Тресков невинно спросил полковника Гейнца Брандта из главного штаба сухопутных войск, находившегося в числе сопровождавших Гитлера лиц, не окажет ли он любезность, не захватит ли с собой презент - две бутылки коньяка для своего старого друга генерала Хельмута Штиффа [6], начальника оргуправления главного командования сухопутных войск. Ничего не подозревавший Брандт сказал, что будет рад исполнить просьбу.
На аэродроме Шлабрендорф, нервно просунув палец в небольшое отверстие в свертке, запустил механизм замедленного действия и вручил посылку Брандту, входившему в самолет фюрера. Взрывное устройство было сконструировано довольно хитро - в него был встроен часовой механизм. Молодой офицер нажал на кнопку - она раздавила небольшую ампулу с химическим раствором, который разъедал проволочку, удерживавшую сжатую пружину. Когда проволочка обрывалась, пружина ударяла по бойку, а тот ударял по детонатору, подрывавшему бомбу. Взрыв, как объяснял Шлабрендорф, должен был произойти вскоре после того, как Гитлер пролетит Минск, примерно через тридцать минут после взлета в Смоленске. Дрожа от возбуждения, Шлабрендорф позвонил в Берлин и кодом предупредил заговорщиков о том, что "Вспышка" началась. Затем он и Тресков, затаив дыхание, стали ждать грандиозной новости. Они предполагали, что первое известие поступит по радио от одного из истребителей, сопровождавших самолет фюрера, и вели счет минутам. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут, час... Однако известий все не поступало. Прошло более двух часов, прежде чем поступило обычное сообщение. Оно гласило, что самолет Гитлера приземлился в Растенбурге.
"Мы были ошеломлены и не могли постичь причину неудачи, - рассказывал позднее Шлабрендорф. - Я немедленно позвонил в Берлин и условной фразой сообщил, что попытка провалилась. Затем мы с Тресковом посоветовались, что предпринять далее. Мы оба были глубоко потрясены. Положение казалось достаточно серьезным, поскольку попытка не удалась. Однако оно ухудшилось бы после обнаружения бомбы, которая безошибочно вывела бы следствие на нас, а это повлекло бы гибель широкого круга прямых участников заговора".
Но бомба так и не была обнаружена. В тот же вечер Тресков позвонил полковнику Брандту и между прочим поинтересовался, нашлось ли у него время передать сверток генералу Штиффу. Брандт ответил, что у него еще руки до этого не дошли. Тогда Тресков попросил его не беспокоиться, поскольку в бутылках не тот коньяк, и заверил, что Шлабрендорф приедет завтра по делам и заодно прихватит поистине отменный коньяк, тот, который он и намеревался послать.
Собрав все мужество, Шлабрендорф отправился в ставку Гитлера и обменял пару бутылок коньяка на бомбу. Позднее он рассказывал:
"Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как Брандт передал мне сверток, тряхнув его, и как я похолодел, ожидая запоздалого взрыва. Притворившись спокойным, я взял бомбу и тут же вышел к машине. Нажав на газ, двинулся к соседнему железнодорожному разъезду Коршен".
Там он сел в ночной поезд на Берлин и, запершись в купе, разобрал бомбу. При этом быстро обнаружилось, что случилось, точнее, почему ничего не случилось.
"Механизм сработал: маленькая ампула была раздавлена, жидкость разъела проволочку, боек пробил капсюль, но детонатор не воспламенился".
Разочарованные, но не обескураженные берлинские заговорщики решили готовить новое покушение на Гитлера. И вскоре подходящий случай подвернулся. 21 марта Гитлер в сопровождении Геринга, Гиммлера и Кейтеля должен был присутствовать в Цойгхаусе в Берлине на поминовении павших героев. Представлялась возможность разделаться не только с фюрером, но и с его ближайшими пособниками. Как позднее отметил начальник разведки при штабе Клюге полковник барон фон Герсдорф, это был шанс, который дважды не повторяется. Именно Герсдорфу поручил Тресков бросить бомбу. На этот раз, однако, пришлось бы жертвовать жизнью. План заключался в том, что полковник, спрятав в карман шинели две бомбы, должен был взвести их, встать во время церемонии как можно ближе к Гитлеру и взорвать фюрера и его окружение, отправив всех, в том числе и самого себя, на тот свет. Герсдорф проявил мужество и добровольно выразил готовность пожертвовать собой.
Вечером 20 марта он встретился со Шлабрендорфом в его номере в берлинском отеле "Эдем". Шлабрендорф принес две бомбы со взрывателями, установленными на десять минут. Но ввиду низкой температуры в застекленном дворе Цойгхауса взрыв мог произойти лишь через 15-20 минут. По программе церемонии после произнесения речи Гитлер в течение получаса знакомился на этом же дворе с организованной штабом Герсдорфа выставкой русской трофейной техники. Выставка была единственным местом, где полковник мог подойти к Гитлеру достаточно близко, чтобы убить его.
Позднее Герсдорф рассказывал, что там произошло:
"На следующий день я пронес в обоих карманах шинели по бомбе со взрывателем, установленным на 10 минут. Я стремился подойти как можно ближе к Гитлеру, чтобы взрыв разнес его в клочья. Когда Гитлер... вошел в выставочный зал, Шмундт пересек помещение и подошел ко мне, чтобы сказать, что на осмотр экспонатов отводится от восьми до десяти минут. Таким образом, осуществить покушение снова оказалось невозможно, поскольку даже при нормальной температуре требовалось не менее десяти минут, чтобы сработал взрыватель. Это изменение программы в последнюю минуту было типичным для Гитлера приемом самосохранения, который снова спас ему жизнь" [7].
Находясь в Смоленске, генерал Тресков, по словам Герсдорфа, с тревогой и надеждой слушал радиопередачу об этой церемонии, держа в руках секундомер. Когда диктор сказал, что Гитлер покинул зал выставки через восемь минут после того, как вошел туда, генерал понял, что сорвалась еще одна попытка покушения.
По меньшей мере было предпринято три "шинельных" попытки, как называли их заговорщики, и каждая из них, как мы убедимся, оканчивалась неудачей.
В начале 1943 года в Германии произошло еще одно стихийное выступление, хотя и небольшое по масштабу. Оно помогло поднять упавший было дух Сопротивления, все попытки которого устранить Гитлера до сих пор кончались провалом. Это также послужило предупреждением, насколько беспощаден нацистский режим в своем стремлении подавить малейшее проявление оппозиции.
Как мы видели, в начале тридцатых годов из среды студентов немецких университетов выходили самые фанатичные нацисты. Но десятилетие гитлеровского правления привело к массовому разочарованию, обострившемуся в результате неспособности Германии выиграть войну, особенно в начале 1943 года, после катастрофы под Сталинградом. Очагом студенческих выступлений стал университет в Мюнхене - городе, породившем нацизм. Возглавили их 25-летний студент-медик Ганс Шолль и его сестра Софья, 21 года, изучавшая биологию. Идейным руководителем стал Курт Хубер, профессор философии. Посредством так называемых "Писем белой розы" они вели антинацистскую пропаганду и в других университетах. Им удалось установить связи с заговорщиками в Берлине. Однажды, в феврале 1943 года, гаулейтер Баварии Пауль Гислер, которому гестапо доставило пачку писем, созвал студентов и объявил, что юноши, признанные негодными по своему физическому состоянию для военной службы (годные были призваны в армию), отныне будут заниматься более полезным для войны делом, и, плотоядно улыбаясь, добавил, что студенткам придется ежегодно рожать по ребенку на благо фатерланда. Если же иные девицы не обладают достаточным очарованием, чтобы найти себе партнера, он пообещал приставить к каждой из них по одному из своих подчиненных для в высшей степени приятного времяпрепровождения. Выходцы из Баварии славятся своим грубоватым юмором, но эта откровенная пошлость вывела студентов из терпения. Их крики заглушили голос гаулейтера, его вытолкали из зала вместе с гестаповцами и эсэсовцами, которым было поручено его охранять. Вечером впервые на улицах Мюнхена прошли антинацистские студенческие демонстрации. Студенты во главе с братом и сестрой Шолль стали распространять листовки, открыто призывавшие немецкую молодежь к восстанию. 19 февраля какой-то служащий с соседней стройки видел, как Ганс и Софья Шолль разбрасывали листовки с балкона университета и донес на них в гестапо.
Расправа была скорой и необычайно жестокой. Доставленные в наводивший страх Народный суд под председательством Роланда Фрейслера (о нем речь пойдет ниже), самого зловещего и кровожадного после Гейдриха нациста в третьем рейхе, они были признаны виновными в измене и приговорены к смерти. С Софьей Шолль в гестапо обращались так жестоко, что в суд она была доставлена со сломанной ногой. Но дух ее не был сломлен. На свирепые угрозы Фрейслера она отвечала совершенно спокойно: "Вы так же хорошо знаете, что война проиграна. Почему же вы настолько трусливы, что не хотите признать этого?" Прихрамывая, она на костылях поднялась на эшафот и умерла так же гордо и мужественно, как и ее брат. Профессор Хубер и еще несколько студентов были казнены через несколько дней.
Все это послужило предостережением заговорщикам в Берлине, напомнило им, что неосторожность некоторых их руководителей могла стать источником опасности для остальных. Сам Герделер отличался крайней болтливостью. Попытки Попитца прощупать Гиммлера и других высокопоставленных офицеров на предмет присоединения к заговору были чрезвычайно рискованными. Неподражаемый Вайцзекер, который после войны любил изображать себя этаким стойким бойцом Сопротивления, так испугался, что порвал всякие отношения со своим близким другом Хасселем, обвинив его вместе с фрау фон Хассель в "непостижимом неблагоразумии", ведь он предупреждал, что за ними тайно следило гестапо [8].
Гестапо вело слежку за многими, особенно за беззаботным и самоуверенным Герделером. Но удар, который оно нанесло по заговорщикам сразу после злополучного марта 1943 года, когда провалились две попытки убить Гитлера, по иронии судьбы был результатом не столько умелой слежки, сколько соперничества между двумя разведслужбами - абвера вермахта и гиммлеровского РСХА - главного управления имперской безопасности, которое руководило секретной службой СС и которое стремилось сместить адмирала Канариса и подчинить себе находившийся в его ведении абвер.
Осенью 1942 года мюнхенский делец по имени Шмидтхубер был арестован за контрабандный провоз валюты в Швейцарию. В действительности он был агентом абвера, а деньги, которые он долгое время провозил через границу, поступали группе еврейских беженцев в Швейцарии. Для немца третьего рейха это считалось тягчайшим преступлением, даже если он был агентом абвера. Когда Канарис оказался бессилен прикрыть дело Щмидтхубера, агент начал рассказывать гестапо все, что ему было известно об абвере. Он указал на Ганса Донаньи, который вместе с полковником Остером входил в ядро заговорщиков. Одновременно он сообщил сотрудникам Гиммлера о миссии д-ра Йозефа Мюллера в Ватикан в 1940 году, когда через папу римского был установлен контакт с англичанами. Он сообщил о визите пастора Бонхеффера к епископу Чичестерскому в Стокгольм в 1942 году по подложному паспорту, выданному абвером. Он намекнул на замыслы Остера по устранению Гитлера.
После расследования, продолжавшегося не один месяц, гестапо приступило к действиям. 5 апреля 1943 года Донаньи, Мюллер и Бонхеффер были арестованы, а Остер, который сумел уничтожить большую часть компрометирующих бумаг, был вынужден уйти в декабре в отставку.
Его посадили под домашний арест в Лейпциге [9]. Это был сокрушительный удар по заговору. Как отзывался об Остере Шлабрендорф, он обладал ясным умом, был невозмутим в минуту опасности и с 1938 года являлся одной из ключевых фигур среди пытавшихся устранить Гитлера. Донаньи, юрист по профессии, стал его изобретательным помощником. Протестант Бонхеффер, католик Мюллер не только придали движению Сопротивления большую духовную силу, но и подали примеры личного мужества, когда выполняли различные миссии за границей и когда даже под пытками, которым их подвергали, отказывались выдать своих товарищей.
Но самой серьезной в связи с упразднением абвера была утрата заговорщиками "крыши" и надежной связи как друг с другом, так и с колеблющимися генералами и друзьями на Западе.
Другие следы, на которые напали гиммлеровские ищейки, позволили вывести абвер и его шефа Канариса из игры в течение нескольких месяцев.
Одной из таких находок оказался аристократический салон, известный в нацистских кругах под названием "Чайный салон фрау Зольф". Произошло это 10 сентября 1943 года. Фрау Анна Зольф, вдова бывшего министра колоний в правительстве Вильгельма И, который был также послом Германии в Японии во времена Веймарской республики, долго стояла во главе антинацистского салона в Берлине. Сюда часто наведывались именитые гости, в числе которых были графиня Ханна фон Бредов, внучка Бисмарка, граф Альбрехт фон Берншторф, племянник немецкого посла в Соединенных Штатах во время первой мировой войны, отец Эркслебен, известный иезуитский священник, Отто Кип, важный чиновник в министерстве иностранных дел, которого уволили с поста генерального консула в Нью-Йорке за присутствие на званом обеде в честь профессора Эйнштейна, но затем восстановили на дипломатической службе, а также Елизавета фон Тадден, блестящая и глубоко религиозная дама, которая содержала известную женскую школу в Вейнблингене, близ Гейдельберга.
На чай к фрау Зольф 10 сентября фрейлейн фон Тадден привела с собой молодого симпатичного доктора из Швейцарии по имени Рексе, который имел практику при госпитале Шарите (благотворительное учреждение) в Берлине, руководимом профессором Зауэрбрухом. Подобно большинству швейцарцев, д-р Рексе высказывал резкие антинацистские суждения, в чем нашел поддержку у других гостей, особенно у Кипа. Незадолго до того как чаепитие завершилось, добрый доктор вызвался доставить любые вести или письма, которые фрау Зольф и ее гости пожелали бы послать своим друзьям в Швейцарии - немецким эмигрантам-антифашистам, английским или американским дипломатам. Предложение нашло отклик у многих.
К несчастью для них, д-р Рексе оказался агентом гестапо, которому он и передал несколько компрометирующих писем, как и отчет о чае.
Граф фон Мольтке узнал об этом через друга в министерстве авиации, который подслушал несколько телефонных разговоров между швейцарским доктором и гестапо. Он быстро предупредил своего друга Кипа, а тот в свою очередь остальных гостей салона фрау Зольф. Но у Гиммлера теперь были в руках улики. Он ждал четыре месяца, чтобы расставить пошире свои сети и пустить улики в ход. 12 января все присутствовавшие на чае были арестованы, отданы под суд и казнены, за исключением фрау Зольф и ее дочери, графини Баллештрем [10]. Фрау Зольф и ее дочь были заключены в Равенсбрюк и чудом избежали смерти [11]. Граф фон Мольтке, замешанный в этом деле вместе со своим другом Кипом, также был арестован. Но это было не единственное последствие ареста Кипа. Отзвуки этого дела докатились даже до Турции и предопределили ликвидацию абвера и передачу его функций Гиммлеру.
Среди антинацистски настроенных друзей Кипа были Эрих Вермерен и его потрясающе красивая жена графиня Элизабет фон Плеттенберг, которые, подобно другим противникам режима, поступили на службу в абвер и работали там в качестве его агентов в Стамбуле. Для допроса по делу Кипа гестапо вызвало обоих в Берлин. Зная, что их ждет, они отказались повиноваться. В начале февраля 1944 года они вошли в контакт с английской секретной службой и были переброшены в Каир, а оттуда в Англию.
В Берлине посчитали, хотя это оказалось неправдой, что Вермерены скрылись, прихватив с собой все секретные коды абвера, которые передали англичанам. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Гитлера. Вслед за арестами Донаньи и других сотрудников абвера, принимая во внимание его растущие подозрения против самого Канариса, 18 февраля 1944 года фюрер приказал упразднить абвер, а его функции передать РСХА. Таким образом, Гиммлер, борьба которого с офицерским корпусом началась с подтасовки обвинений против генерала Фрича еще в 1938 году, смог записать на свой счет еще одно очко. В соответствии с этим решением вооруженные силы лишались собственной разведки, а Гиммлер получил еще большую власть над генералами. Оно являлось новым ударом по заговорщикам, которые лишились возможности хоть как-то использовать секретную службу для продолжения своей работы [12].
Они по-прежнему не прекращали своих попыток убить Гитлера. В период с сентября 1943 года по январь 1944 года было организовано еще полдюжины покушений. В августе Якоб Валленберг прибыл в Берлин для встречи с Герделером, который уверил его, что все готово к перевороту в сентябре и что Шлабрендорф направится затем в Стокгольм на встречу с представителем Черчилля для ведения переговоров о мире. "Я ждал наступления сентября с большой тревогой, - рассказывал позднее шведский банкир А,шену Даллесу. - Он прошел без каких-либо событий".
Месяц спустя генерал Штифф, острый на язык горбун, тот самый, которому Тресков посылал две бутылки "коньяка" и которого позднее Гиммлер назвал "ядовитым карликом", согласился организовать доставку бомбы замедленного действия на дневное совещание Гитлера в Растенбурге, но в последний момент струсил. А через несколько дней его склад английских бомб, которые он получил от абвера и спрятал под сторожевой башней в обнесенном колючей проволокой дворе ставки, взорвался, и лишь благодаря тому, что расследование этого происшествия Гитлер возложил на полковника абвера Вернера Шрадера, участника заговора, заговорщики не были раскрыты.
В ноябре была предпринята еще одна "шинельная" попытка. Для показа новой армейской шинели и предметов снаряжения, которые разрабатывались по приказу Гитлера и которые теперь он хотел увидеть, прежде чем утвердить для массового пошива, заговорщики выбрали в качестве манекена 24-летнего пехотного капитана Акселя фон дем Бусше. Во избежание неудачи, которая постигла Герсдорфа, Бусше решил спрятать в карманах образца шинели две немецкие бомбы, взрывавшиеся через несколько секунд после установки запала. Его план состоял в том, чтобы обхватить Гитлера в момент показа и подорваться вместе с ним.
Однако накануне показа бомба союзников, сброшенная во время воздушного налета, уничтожила все образцы одежды, и Бусше вернулся в свою роту на русском фронте. Вновь в ставке Гитлера он появился в декабре, чтобы во второй раз показать образцы военной формы, но фюрер неожиданно выедал на рождественские праздники в Берхтесгаден. А вскоре Бусше получил тяжелое ранение на фронте и потому вместо него прислали другого молодого пехотного офицера. Это был Генрих фон Клейст, сын Эвальда фон Клейста, одного из старейших заговорщиков [13]. Демонстрация моделей была назначена на 11 февраля 19,44 года, однако фюрер по какой-то причине не прибыл (как утверждает Даллес, из-за воздушного налета).
К этому времени заговорщики пришли к выводу, что тактика Гитлера постоянно менять свои программы требовала коренного пересмотра их собственных планов [14]. Они пришли к выводу, что реально рассчитывать на встречу с Гитлером можно лишь во время проводимых им дважды в день военных совещаний (советов) с генералами из верховного главнокомандования и штаба сухопутных войск (ОКБ и ОКХ). И ликвидировать его следует непременно на одном из них. 26 декабря 1943 года молодой офицер по имени Штауфенберг, замещавший генерала Ольбрихта, прибыл в ставку в Растенбурге на дневное совещание, где должен был доложить о ходе подготовки пополнений для армий. В его портфеле лежала бомба замедленного действия. Совещание было отменено: Гитлер уехал отмечать рождество в Оберзальцберге.
Это была первая попытка подобного рода со стороны красивого молодого подполковника, но не последняя, ибо Клаус Филип Шенк граф фон Штауфенберг был тем человеком, в котором заговорщики нашли наконец единомышленника. С этого момента он не только возложит на себя миссию по ликвидации Гитлера единственным казавшимся теперь возможным способом, но и вдохнет новую жизнь в сам заговор, став его фактическим, хотя отнюдь не номинальным главой.

Миссия графа фон Штауфенберга
Для профессионального армейского офицера это был человек удивительно одаренный. Родился он в 1907 году в старинной знатной семье из Южной Германии. По линии матери графини фон Укс-кулль Гилленбрандт он приходился праправнуком Гнейзенау, одному из героев освободительной антинаполеоновской войны, ставшем совместно с Шарнхорстом основателем прусского генерального штаба, и потомком Йорка фон Вартенбурга, другого прославленного генерала эпохи Бонапарта. Отец Клауса был гофмейстером последнего короля Вюртемберга. Семья была дружной, приверженной римско-католической церкви и высокообразованной. В такой семье и в такой атмосфере вырос Клаус. По свидетельству всех, кто его знал, он обладал не только редкой красотой и отличным телосложением, но и блестящим пытливым умом и рассудительностью. Он увлекался различными видами спорта, особенно любил лошадей, интересовался искусством и литературой, был начитан в разных областях, а в юности испытал на себе влияние известного поэта Стефана Георга и его романтического мистицизма. Одно время молодой человек хотел стать профессиональным музыкантом, затем увлекся архитектурой, но в 1926 году в возрасте 19 лет пошел на службу в армию кадетом-офицером прославленного 17-го Бамбергского кавалерийского полка.
В 1936 году он был направлен в военную академию в Берлине, где его блестящая эрудиция привлекла к нему внимание как преподавателей, так и высшего командования. Два года спустя, окончив академию, молодой офицер получил назначение в генеральный штаб. Монархист в душе, как и большинство офицеров его выпуска, он не был противником национал-социализма. Первые сомнения относительно Гитлера, очевидно, зародились у него в связи с еврейскими погромами 1938 года. Сомнения эти усилились, когда летом 1939 года он увидел, как фюрер втягивает Германию в войну, которая могла стать затяжной, обернуться страшными потерями и в конечном счете поражением.
Тем не менее с началом войны он включился в нее с присущей ему энергией, быстро выдвинулся как офицер штаба 6-й танковой дивизии генерала Гепнера, участвовавшей в кампаниях в Польше и во Франции. Судя по всему, именно в России Штауфенберг полностью разуверился в третьем рейхе. В июне 1940 года его перевели в штаб главного командования сухопутных войск (ОКХ) как раз перед наступлением на Дюнкерк. Когда началась война с Россией, он первые полтора года находился преимущественно на советской территории, где среди прочих дел помогал сколачивать русские "добровольческие" части из военнопленных. В это время, по свидетельству друзей, Штауфенберг считал, что, пока немцы будут избавляться от гитлеровской тирании, эти русские формирования можно использовать для свержения тирании сталинской. Вероятно, в этом сказалось влияние гуманистических идей поэта Стефана Георга. Зверства СС в России, не говоря уже о прямом приказе Гитлера расстреливать большевистских комиссаров, открыли Штауфенбергу глаза на то, каков на самом деле хозяин, которому он служит. По воле случая в России он встретил двух ведущих заговорщиков, решивших покончить с этим хозяином, - генерала фон Трескова и Шлабрендорфа. Последний рассказывал: потребовалось всего несколько встреч со Штауфенбергом, чтобы понять, что это свой человек. Он стал активным заговорщиком.
Но хотя Штауфенберг был лишь младшим офицером, он вскоре убедился, что фельдмаршалы слишком нерешительны, если не сказать, слишком трусливы, чтобы предпринять хоть что-нибудь для упразднения Гитлера или прекращения ужасающего истребления евреев, русских и военнопленных на оккупированной территории. Ничем не оправданная катастрофа под Сталинградом вызвала у него отвращение. Сразу по ее окончании, в феврале 1943 года, он попросил направить его на фронт, был назначен в штаб 10-й танковой дивизии в Тунисе и прибыл туда к моменту завершения боев за Кассеринский перевал, в которых его дивизия вышибла оттуда американцев.
7 апреля его автомобиль наскочил на минное поле. Некоторые утверждают, что он был также атакован низко летящим самолетом союзников. Штауфенберга тяжело ранило: он потерял левый глаз, правую руку и два пальца на левой и получил ранения в голову возле левого уха и в колено. В течение нескольких недель казалось, что он полностью лишится зрения, если останется в живых. Но в мюнхенском госпитале под квалифицированным наблюдением профессора Зауэрбруха его вернули к жизни. Любой другой человек на его месте подал бы в отставку и отказался бы от участия в заговоре. Но уже в середине лета он писал генералу Ольбрихту, после упорных упражнений научившись держать ручку тремя пальцами левой руки, что рассчитывает вернуться на военную службу через три месяца. Пока он поправлялся, у него было достаточно времени для размышлений, и он пришел к выводу, что, несмотря на свои увечья, обязан взять на себя священную миссию.
"Я чувствую, что должен теперь что-то предпринять, чтобы спасти Германию, - сказал он своей жене, графине Нине, матери четырех маленьких детей, когда она приехала в госпиталь навестить его. - Мы, офицеры генерального штаба, обязаны взять на себя свою долю ответственности".
К концу сентября 1943 года он вернулся в Берлин в чине подполковника и получил назначение на должность начальника штаба у генерала Ольбрихта в управлении сухопутных войск. А вскоре он, используя три пальца здоровой руки, начал учиться обращению с имевшимися в абвере бомбами английского производства. Но этим он не ограничился. Ясность мышления, религиозность, незаурядный организаторский талант вселили решимость в заговорщиков, однако породили и определенные разногласия, поскольку Штауфенберга не удовлетворял тот громоздкий, консервативный, бесцветный режим, который намеревались установить в Германии после падения национал-социализма престарелые, с заскорузлым умом руководители заговора Бек, Герделер и Хассель.
Отличаясь большей практичностью, чем его друзья из кружка Крейсау, Штауфенберг ратовал за учреждение новой, динамичной социал-демократии и настаивал на том, чтобы в намечаемый состав антинацистского кабинета были включены его новый друг Юлиус Лебер, блестящий социалист, и бывший профсоюзный лидер Вильгельм Лойшнер - активные и деятельные участники заговора. Возникли серьезные разногласия, но Штауфенберг быстро доказал свое превосходство над политическим руководством готовящегося переворота.
В равной мере он добился успеха в отношениях с большинством военных лиц. Он признал генерала Бека их номинальным лидером и с восхищением относился к бывшему начальнику генерального штаба. Однако по возвращении в Берлин он увидел, что Бек после сложной онкологической операции превратился в подобие прежнего Бека: усталый, утративший боевой дух, не выработавший определенной политической концепции, он всецело полагался на Герделера. Прославленное в военных кругах имя Бека могло бы сослужить пользу при осуществлении путча, но для активного вовлечения в него войск и управления ими следовало мобилизовать молодых офицеров, находившихся в действующей армии. Вскоре Штауфенберг собрал вокруг себя большинство ключевых фигур, из числа тех, кто был ему нужен.
Помимо Ольбрихта, его начальника, это были: генерал Штифф, глава организационного управления сухопутных войск (ОКХ); генерал Эдуард Вагнер, первый генерал-квартирмейстер сухопутных войск; генерал Эрих Фельгибель, начальник службы связи при верховном главном командовании (ОКВ); генерал Фриц Линдеман, начальник артиллерийско-технического управления; генерал Пауль фон Хазе, начальник берлинской комендатуры (он мог выделить войска для захвата Берлина); полковник барон фон Ренне, начальник отдела иностранных армий, и его начальник штаба капитан граф фон Матюшка.
К числу заговорщиков примыкали еще два или три занимавших ключевые должности генерала, чьим начальником был Фриц Фромм, фактический командующий армией резерва, который, подобно Клюге, постоянно менял свои взгляды и на которого нельзя было полагаться всерьез.
В рядах заговорщиков не было ни одного фельдмаршала из состоявших на действительной службе. Фельдмаршала фон Вицлебена, который одним из первых примкнул к заговору, намечали на должность главнокомандующего вооруженными силами, но пока он числился в резерве и не имел в своем подчинении войск. Прозондировали и фельдмаршала фон Рундштедта, который в то время командовал всеми войсками на Западе, однако он не пожелал нарушить присягу, данную фюреру, - так, по крайней мере, объяснил он свою позицию. Впрочем, как и блестящий, но склонный к авантюризму фельдмаршал фон Манштейн.
В начале 1944 года, еще не зная о существовании Штауфенберга, один очень активный и популярный фельдмаршал проявил что-то вроде готовности примкнуть к заговорщикам. Это был Роммель, Его вступление в заговор против Гитлера явилось большой неожиданностью для руководителей Сопротивления и не встретило одобрения со стороны большинства из них. Они считали Лису Пустыни нацистом, приспособленцем, явно добивавшимся расположения Гитлера, а теперь покидавшим его, поскольку стало ясно, что война проиграна.
В январе 1944 года Роммель был назначен командующим группой армий "Б" на Западе - основной группировкой сил, которая должна была отразить вторжение англо-американских войск в Европу через Ла-Манш. Во Франции он начал часто встречаться с двумя старыми друзьями - генералом Александром фон Фалькенхаузеном, военным губернатором Бельгии и Северной Франции, и генералом Карлом Генрихом фон Штюльпнагелем, военным губернатором Франции. Оба генерала к тому времени вступили в антигитлеровский заговор и постепенно втягивали в него Роммеля. Им помогал д-р Карл Штрелин, давнишний друг Роммеля, обер-бургомистр Штутгарта, который, подобно многим действующим в этой истории лицам, числился в свое время ярым нацистом, а теперь, когда угроза поражения нависла над Германией, включая его родной город, который быстро превращался в груду развалин в результате бомбардировок союзников, стал по-новому оценивать происходящее. Ему в свою очередь помог вступить на этот путь д-р Герделер, убедивший его в августе 1943-го принять участие в составлении меморандума возглавляемому теперь Гиммлером министерству внутренних дел, в котором они совместно потребовали прекратить преследования евреев и христианской церкви, восстановить гражданские права и юридическую систему, независимые от контроля со стороны нацистской партии и гестапо. Через фрау Роммель Штрелин привлек к меморандуму внимание фельдмаршала, на которого меморандум произвел, очевидно, впечатление.
В конце февраля 1944 года эти два человека встретились в доме Роммеля в Херрлингене, близ Ульма, где между ними состоялся откровенный разговор.
"Я сказал ему, - вспоминал позднее бургомистр, - что ряд старших офицеров армии на Восточном фронте предлагают арестовать Гитлера и вынудить его объявить по радио об отречении. Роммель одобрил эту идею.
Я даже сказал ему, что он - наш самый выдающийся и популярный генерал, уважаемый за границей более, чем кто-либо другой. "Вы - единственный, - сказал я, - кто способен предотвратить гражданскую войну в Германии. Вы должны связать свое имя с нашим движением".
Роммель сначала заколебался, но в конце концов согласился.
"Я считаю, - сказал он Штрелину, - что мой долг прийти на помощь Германии во имя ее спасения".
На этой встрече и на всех последующих, где присутствовали Роммель и заговорщики, он возражал против убийства Гитлера, не по моральным, а по практическим соображениям. По его мнению, убить диктатора - значит превратить его в мученика. Он настаивал на том, чтобы армия арестовала Гитлера и привлекла его к суду за преступления против немецкого народа и народов оккупированных стран". Как раз в это время судьба распорядилась так, что на Роммеля повлияла еще одна личность. Ею оказался генерал Ганс Шпейдель, назначенный 15 апреля 1944 года начальником штаба фельдмаршала. Шпейдель, как и его сподвижник по заговору Штауфенберг, хотя они и принадлежали к совершенно различным группировкам, не был обычным армейским офицером. Он был не только солдатом, но и философом (диплом доктора философии с отличием он получил в Тюбингенском университете в 1925 году). Не теряя времени, Шпейдель принялся обрабатывать своего начальника. В течение месяца он организовал встречу Роммеля со Штюльпнагелем и начальниками их штабов, которая состоялась 15 мая на вилле в предместье Парижа. "Цель встречи заключалась в том, - говорит Шпейдель, - чтобы разработать необходимые меры для прекращения войны на Западе и свержения нацистского режима".
Это было трудное дело, и Шпейдель отдавал себе отчет в том, что при его подготовке необходим тесный контакт с немецкими антинацистами, особенно с группой Герделера - Бека. В течение нескольких недель деятельный Герделер добивался тайной встречи Роммеля - надо же! - с Нейратом, который, внеся свою лепту в грязное дело Гитлера сначала в качестве министра иностранных дел, а потом рейхспротектора Богемии, теперь, когда над фатерландом нависла страшная катастрофа, переживал жестокое похмелье. Было решено, что для Роммеля встреча с Нейратом и Штрелином таит слишком большую опасность, поэтому фельдмаршал послал на встречу генерала Шпейделя, в доме которого во Фройдентштадте она 27 мая и состоялась. Все трое присутствовавших - Шпейдель, Нейрат и Штрелин, как и сам Роммель, были швабами, и эта встреча земляков не только оказалась встречей близких по духу людей, но и привела к быстрому согласию. Заключалось оно в том, что Гитлера предстояло без промедления свергнуть, после чего Роммеля назначали временным главой государства либо главнокомандующим вооруженными силами. Ни на один из этих постов, следует заметить, Роммель никогда не претендовал. Был разработан ряд других деталей, включая установление контактов с союзниками для заключения перемирия, а также коды для связи между заговорщиками в Германии и штабом Роммеля.
Генерал Шпейдель особо подчеркивал, что Роммель откровенно проинформировал о готовящемся своего непосредственного начальника на Западном фронте фельдмаршала фон Рундштедта и что последний был полностью согласен с ними. В характере этого высокопоставленного генерала сухопутных войск имелся один существенный недостаток.
"При обсуждении формулировок совместных требований к Гитлеру, - писал позднее Шпейдель, - Рундштедт сказал Роммелю: "Вы молоды. Вы знаете и любите народ. Вы должны сделать это".
К концу весны в ходе последующих совещаний был выработан план. О содержании его поведал Шпейдель, практически единственный из оставшихся в живых армейских заговорщиков на Западе.
Немедленное заключение перемирия с западными союзниками, а не безоговорочная капитуляция. Отвод немецких войск на Западе в пределы границ Германии. Арест Гитлера и предание его немецкому суду. Упразднение нацистского правления. Исполнительная власть в Германии временно переходит в руки сил Сопротивления, представляющих все классы общества, во главе с генералом Веком, Герделером и представителем профсоюзов Лойшнером. Никакой военной диктатуры. Подготовка "конструктивного мирного соглашения" в рамках соединенных штатов Европы. Продолжение войны на Востоке. Удержание сокращенной линии фронта по рубежу устье Дуная, Карпаты, река Висла, Мемель. У генералов, судя по всему, не возникало и тени сомнения в том, что британские и американские армии затем присоединятся к ним в войне против России, чтобы предотвратить, как они выражались, превращение Европы в большевистскую.
В Берлине генерал Бек соглашался как минимум на продолжение войны на Востоке. Еще в начале мая он отправил в Швейцарию через Гизевиуса меморандум Даллесу с изложением фантастического плана: немецкие генералы на Западе отводят свои войска в пределы границ Германии после вторжения англо-американских сил. В ходе решения этой задачи Бек считал обязательным, чтобы западные союзники осуществили три боевые операции: выбросили в район Берлина три воздушно-десантные дивизии для оказания содействия заговорщикам в захвате столицы; высадили крупные морские десанты на немецкое побережье в районе Гамбурга и Бремена; и, наконец, высадили крупные силы во Франции, форсировав Ла-Манш. Тем временем антинацистски настроенные немецкие войска захватывают район Мюнхена и окружают Гитлера в его горном убежище в Оберзальцберге.
Война против России будет продолжена. Даллес рассказывал, что он не стал терять времени, чтобы вернуть берлинских заговорщиков на грешную землю. Им было прямо заявлено, что не может быть никакого сепаратного мира с Западом.
Это хорошо поняли Штауфенберг, его друзья из кружка Крейсау, а также такие участники заговора, как Шуленбург, бывший посол в Москве. По существу, большинство из них, включая Штауфенберга, были "восточниками", настроенными прорусски, хотя и антибольшевистски. Какое-то время они считали, что, вероятно, будет легче заключить мир с Россией, которая устами Сталина делала упор в своей пропаганде на то, что она ведет войну не против немецкого народа, а против гитлеровцев, легче, чем с западными союзниками, которые твердили только о безоговорочной капитуляции [15]. Но они отказались от подобного самообольщения, когда Советское правительство официально присоединилось к Касабланкской декларации о безоговорочной капитуляции. Произошло это на Московской конференции министров иностранных дел союзников в октябре 1943 года.
Тогда же, накануне рокового лета 1944 года, они поняли, что теперь, когда советские армии приближались к границам рейха, когда английские и американские армии готовились к крупномасштабному вторжению через Ла-Манш, а немецкие войска в Италии, пытавшиеся оказывать сопротивление союзным войскам под командованием Александера, стояли перед катастрофой, заговорщики должны быстро ликвидировать Гитлера и нацистский режим, если хотят добиться хоть какого-нибудь мира, который спасет Германию от полного уничтожения.
В Берлине Штауфенберг и его сообщники наконец доработали свой план. Разрозненные его части были сведены воедино. Он получил наименование "Валькирия" - термин подходящий, поскольку валькириями, согласно скандинавско-германской мифологии, звались девы, красивые, но вселяющие ужас, которые витали над полями сражений, выбирая тех, кому суждено погибнуть. В данном случае погибнуть суждено было Адольфу Гитлеру. По иронии судьбы адмирал Канарис незадолго до его отстранения подал фюреру идею дать кодовое название "Валькирия" плану обеспечения силами армии резерва безопасности Берлина и других крупных городов на случай восстания миллионов подневольных иностранных рабочих, трудившихся в Германии. Вероятность такого восстания была ничтожно мала, более того, это было просто невозможно, поскольку иностранные рабочие не были ни вооружены, ни организованы, но болезненно подозрительному фюреру в эти дни казалось, что опасность таится повсюду. Поскольку способные носить оружие солдаты находились вдали от дома - либо на фронтах, либо на оккупированных территориях, Гитлер с готовностью ухватился за идею возложить на армию резерва задачу внутренней безопасности рейха против орд упрямых и угрюмых иностранных рабов.
Таким образом, кодовое наименование "Валькирия" явилось лучшей маскировкой для заговорщиков, позволяя им в открытую разрабатывать планы по захвату этой армией столицы и таких городов, как Вена, Мюнхен и Кельн, сразу после ликвидации Гитлера. В Берлине основная трудность заключалась в том, что в распоряжении заговорщиков было очень мало войск и численно они сильно уступали формированиям СС. Кроме того, в столице и вокруг нее дислоцировалось значительное число частей люфтваффе, обслуживавших средства ПВО, и в случае, если бы армия промедлила, эти части, сохраняя верность Герингу, наверняка выступили бы в защиту нацистского режима под командой своего шефа даже после смерти Гитлера. Они могли повернуть против частей армии резерва. Полицейские силы Берлина, можно считать, стояли на стороне заговорщиков, так как их шеф, граф фон Хельдорф, примкнул к заговору.
Учитывая численность войск СС и ВВС, Штауфенберг уделял первоочередное внимание выбору момента проведения операции по захвату столицы. Первые два часа будут наиболее критическими. За этот короткий отрезок времени войска должны занять и удержать в своих руках национальное управление радиовещания и две радиостанции столицы, а также телеграф, телефонные узлы, рейхсканцелярию, министерства и штабы СС и гестапо. Геббельса, единственного нацистского главаря, который редко покидал Берлин, необходимо было арестовать вместе с офицерами СС. Тем временем, как только Гитлер будет убит, его ставку в Растенбурге необходимо изолировать от остальной Германии, с тем чтобы ни Геринг, ни Гиммлер, ни нацистские генералы вроде Кейтеля или Йодля не смогли захватить власть и попытаться собрать полицию или войска для поддержки еще не свергнутого нацистского режима. Обеспечить решение всех этих вопросов взялся начальник войск связи генерал Фельгибель, управление которого находилось при ставке Гитлера.
Только после того, как в течение первых двух часов переворота все эти задачи будут выполнены, по радио, телефону и телеграфу будут переданы сообщения и уже подготовленные обращения к командирам частей армии резерва в других городах, а также к командующим войсками на фронтах и в оккупированных зонах о том, что Гитлер убит, что в Берлине сформировано антинацистское правительство. Восстание закончится, достигнув цели, в течение 24 часов - за это время новое правительство твердо возьмет власть в свои руки, иначе колеблющиеся генералы могут передумать. Геринг и Гиммлер могут сплотить их вокруг себя, и тогда начнется гражданская война. В этом случае вмешаются войска на фронте, и возникнут хаос и анархия, чего заговорщики хотели избежать.
После убийства Гитлера - а об этом Штауфенберг намеревался позаботиться лично - успех полностью зависел от способности заговорщиков использовать для своих целей, причем с предельной быстротой и энергией, наличные войска армии резерва в самом Берлине и вокруг него. Это представляло довольно сложную проблему.
Лишь генерал Фриц Фромм, командующий внутренней армией, мог, не вызывая подозрений, отдать приказ на выполнение плана "Валькирия". Но он до самого последнего момента оставался загадкой. Заговорщики обрабатывали его в течение всего 1943 года. В конце концов они пришли к выводу: положиться на этого осторожного генерала можно лишь после того, как он убедится, что восстание увенчалось успехом. А поскольку в успехе они были уверены, то составили целую серию приказов от имени Фромма, хотя и без его ведома. В случае если в решающий момент Фромм начнет колебаться, его заменят генералом Гепнером, способным танковым командиром, которого Гитлер с позором уволил со службы после битвы за Москву в 1941 году без права ношения военной формы.
Беспокоил заговорщиков вопрос еще об одном генерале, занимавшем ключевую должность в Берлине. Это был генерал фон Корцфляйш, нацист до мозга костей, командовавший военным округом, который включал Берлин и Бранденбург. Было решено посадить его под арест и заменить генералом бароном фон Тюнгеном. Что касается генерала Пауля фон Хазе, коменданта Берлина, то он принимал участие в заговоре и можно было рассчитывать, что он сумеет встать во главе войск гарнизона в период захвата власти в городе.
Помимо разработки подробных планов установления контроля над Берлином, Штауфенберг и Тресков совместно с Герделером, Веком, Вицлебеном и другими разработали документы, содержавшие инструкции командующим войсками военных округов, как захватить исполнительную власть в своих округах, нейтрализовать СС, арестовать нацистское руководство и занять концлагеря. Более того, было подготовлено несколько громких деклараций, с которыми в соответствующий момент заговорщикам предстояло обратиться к вооруженным силам, к немецкому народу, к прессе и радио. Некоторые из них были подписаны Беком в качестве нового главы государства, другие - фельдмаршалом фон Вицлебеном в качестве главнокомандующего вермахтом, а также Герделером в качестве нового канцлера. В большой тайне поздно ночью на Бендлерштрассе приказы и обращения размножили две отважные участницы заговора: фрау Эрика фон Тресков, жена генерала, внесшего большой вклад в расширение заговора, и Маргарита фон Овен, дочь отставного генерала и в течение ряда лет верный секретарь двух бывших главнокомандующих сухопутными войсками - генералов фон Хаммерштейна и фон Фрича. Затем документы были спрятаны в сейфе генерала Ольбрихта.
Таким образом, планы были готовы. Их дополнительно уточнили к концу 1943 года, но в течение многих месяцев мало что делалось для их реализации. Тем временем события развивались. В июне 1944 года заговорщики поняли, что время уходит. Во-первых, гестапо подбиралось все ближе. Число арестов среди лиц, имевших отношение к заговору (граф фон Мольтке и члены кружка Крейсау), росло с каждой неделей. Многие уже были казнены. Бек, Герделер, Хассель, Вицлебен и другие, составлявшие внутренний круг заговора, находились под такой неусыпной слежкой тайной полиции Гиммлера, что им становилось все труднее встречаться. Еще весной Гиммлер предупредил опального Канариса: ему прекрасно известно, что генералы и их штатские друзья вынашивают планы восстания. Он упомянул, что ведет наблюдение за Беком и Герделером. Канарис предупредил обо всем Ольбрихта.
В равной мере зловещей становилась для заговорщиков и военная обстановка. Все ждали, что русские вот-вот начнут повсеместное наступление на Востоке. Рим уже был сдан союзникам (он пал 4 июля). На Западе в любой момент могло начаться англо-американское вторжение. Совсем скоро Германия потерпит военное поражение - еще до того, как падет нацизм. Да и среди самих заговорщиков, возможно под влиянием идей кружка Крейсау, росло число тех, кто подумывал, что, пожалуй, лучше отказаться от своих планов и пусть Гитлер и нацисты несут ответственность за катастрофу. Сейчас их ликвидация может попросту породить в умах немцев легенду о том, что фатерланду был опять нанесен преступный "удар в спину", и одурачить их, как это уже случилось после первой мировой войны.

Англо-американское вторжение 6 июня 1944 года
Сам Штауфенберг не допускал, что западные союзники попытаются высадиться во Франции в это лето. Он настаивал на своем даже после того, как полковник Георг Хансен, один из бывших офицеров абвера, в настоящее время находившийся на службе в военной разведке Гиммлера, в начале мая предупредил его, что вторжение может быть предпринято в любых числах июня.
Немецкая армия терзалась сомнениями, по крайней мере, относительно даты и места высадки. В мае было восемнадцать дней, когда погода, волнение моря и сила прилива благоприятствовали высадке, и немцы не могли не отметить, что генерал Эйзенхауэр не воспользовался ими. 30 мая Рундштедт, главнокомандующий войсками на Западе, доложил Гитлеру, что никаких признаков надвигающегося вторжения не наблюдается. 4 июня синоптик ВВС в Париже дал прогноз, что ввиду неблагоприятной погоды никаких действий со стороны союзников по меньшей мере в течение двух недель ожидать не следует.
Исходя из этого прогноза и той скудной информации, которой он располагал, поскольку люфтваффе отменили из-за плохой погоды все разведывательные полеты над портами южного побережья Англии, где в этот момент войска Эйзенхауэра начали массовую погрузку на корабли, и поскольку немецкий флот вывел из пролива все разведывательные суда по причине высокой волны, командующий группой армии "Б" Роммель составил разведывательную сводку по состоянию на утро 5 июня и, доложив Рундштедту, что в данный момент непосредственной угрозы вторжения нет, выехал на машине домой, в Херрлинген, чтобы провести ночь с семьей, а на следующий день отправиться в Берхтесгаден на совещание к Гитлеру.
День 5 июня, как вспоминал впоследствии Шпейдель, начальник штаба у Роммеля, выдался спокойный. Почему бы, казалось, Роммелю, не расслабиться и не совершить поездку домой, в Германию? От немецких агентов, конечно, поступали привычные сообщения о возможности высадки союзников - на этот раз в период с 6 по 16 июня, но таковых с апреля поступило уже множество и всерьез их не принимали. И на 6 июня генерал Фридрих Дольман, который командовал 7-й армией в Нормандии, куда союзные войска собирались высадиться, отдал приказ о временной отмене боевой готовности и собрал своих старших офицеров для проведения штабных учений в Ренне, что примерно в 125 милях к югу от нормандского побережья Ла-Манша.
Если немцы не знали точной даты вторжения, то они не представляли также, где оно может произойти. Рундштедт и Роммель были уверены, что районом вторжения станет Па-де-Кале, где Ла-Манш наиболее узок. Здесь они сосредоточили свои самые крупные силы. 15-ю армию, состав которой в течение весны увеличился с 10 до 15 пехотных дивизий. В конце марта поразительная интуиция подсказала Адольфу Гитлеру, что главным районом вторжения станет Нормандия. Поэтому он приказал в течение последующих нескольких недель перебросить значительные средства усиления в район между Сеной и Луарой. "Следите за Нормандией", - не уставал предупреждать он генералов.
Тем не менее основной костяк немецких сил, как пехотных, так и танковых дивизий, был сосредоточен к северу от Сены - между Гавром и Дюнкерком. И Рундштедт и его генералы следили скорее за Па-де-Кале, чем за Нормандией, и нацеливал их на это целый ряд отвлекающих маневров высшего англо-американского командования, проведенных в апреле - мае. Эти меры убеждали немцев в том, что их расчеты верны.
5 июня прошло относительно спокойно, по крайней мере для немцев. Англо-американская авиация продолжала наносить мощные удары по немецким складам и радиолокационным станциям, позициям Фау-1, средствам связи и транспорта. Это происходило ежедневно уже много недель, и на этот раз воздушные налеты не казались более интенсивными, чем в другие дни.
Вскоре после наступления темноты в штабе Рундштедта было получено донесение, что радиостанция Би-би-си в Лондоне передает необычайно много кодированных сообщений для французского Сопротивления и что немецким РЛС между Шербуром и Гавром поставлены сильные помехи. В 10 вечера 15-я армия перехватила кодированное сообщение Би-би-си французскому Сопротивлению, означавшее, как там посчитали, что вторжение начинается. 15-я армия была приведена в состояние боевой готовности, но Рундштедт не счел нужным отдать такой же приказ 7-й армии, в секторе побережья которой между Каэном и Шербуром союзные войска уже приближались на тысяче судов.
Лишь в 1 час 11 минут 6 июля 7-я армия, командир которой еще не вернулся со штабных учений в Ренне, осознала, что происходит. Две американские и одна английская воздушно-десантные дивизии начали высадку в ее расположении. Общая тревога была объявлена в 1.30.
Через 45 минут генерал-майор Макс Пемзель, начальник штаба 7-й армии, связался по телефону с генералом Шпейделем в штабе Роммеля и доложил ему, что, судя по всему, началась крупномасштабная операция. Шпейдель не поверил донесению, но сообщил о нем Рундштедту, который также отнесся к нему скептически. Оба генерала посчитали, что выброска парашютистов всего лишь отвлекающие действия союзников в целях прикрытия высадки основных сил вокруг Кале. В 2.40 Пемзелю сообщили, что Рундштедт "не считает эти действия главной операцией". И даже когда на рассвете 6 июня к нему начали поступать донесения, что на побережье Нормандии, между реками Вир и Орн, большой флот союзников осуществляет высадку больших сил под прикрытием смертоносного огня крупнокалиберных орудий армады боевых кораблей, главнокомандующий немецкими войсками на Западе не поверил, что союзники предприняли главный штурм. Это стало очевидным, по словам Шпейделя, лишь во второй половине дня 6 июня. К этому времени дмериканцы уже зацепились за побережье в двух местах, а англичане продвинулись в глубь материка на расстояние от двух до шести миль.
Шпейдель позвонил Роммелю домой около 6 утра, и фельдмаршал срочно выехал на машине обратно, так и не встретившись с Гитлером, однако в штаб группы армий "Б" он прибыл лишь в конце дня [16]. Тем временем Шпейдель, Рундштедт и его начальник штаба генерал Блюментрит пытались связаться по телефону со ставкой ОКБ, которая находилась в Берхтесгадене. В соответствии с идиотским приказом Гитлера даже главнокомандующему немецкими силами на Западе не разрешалось использовать свои танковые дивизии без особого распоряжения фюрера. Когда рано утром 6 июня три генерала умоляли Йодля дать им разрешение на переброску двух танковых дивизий в Нормандию, тот ответил, что Гитлер хочет сначала разобраться, что происходит, а пока он пошел спать и приказал не беспокоить его паническими звонками с Западного фронта до 3 часов пополудни.
Только когда нацистский диктатор проснулся, плохие вести, к тому времени уже не оставлявшие сомнений во вторжении, подхлестнули его к активным действиям. Он дал разрешение ввести в бой в Нормандии учебную танковую дивизию и 12-ю танковую дивизию СС, но, как оказалось, слишком поздно. Он отдал также знаменитый приказ, сохранившийся для потомства в документации 7-й армии.

6 июня 1944 года, 16.55
Начальник штаба западного командования подчеркивает, что верховное главнокомандование ожидает уничтожения противника на плацдарме к вечеру 6 июня, поскольку существует опасность высадки новых десантов для поддержки его действий... Плацдарм должен быть ликвидирован не позднее сегодняшнего вечера.
Приказ этот родился в мрачной атмосфере горного Оберзальцберга, откуда Гитлер пытался теперь руководить решающим сражением. Многие месяцы он не уставал повторять, что судьба Германии решится на Западе, и этот фантастический приказ, как представляется, был отдан со всей серьезностью, которую разделяли Йодль и Кейтель. Даже Роммель, которому его передали по телефону около 5 часов пополудни, судя по всему, воспринял приказ всерьез, поскольку дал распоряжение штабу 7-й армии нанести удар силами 21-й танковой дивизии, единственного дислоцированного в этом районе танкового соединения, "немедленно, не дожидаясь прибытия подкреплений".
Но удар этот дивизия уже нанесла, не дожидаясь приказа Роммеля. Генерал Пемзель, находившийся на другом конце провода, когда Роммель звонил в штаб 7-й армии, дал конкретный ответ на требование Гитлера ликвидировать плацдарм союзников - а таких плацдармов было три - не позднее сегодняшнего вечера.
"Это невозможно", - отрезал он.
Всемерно разрекламированный Гитлером Атлантический вал был прорван за несколько часов. Некогда хваленые люфтваффе были полностью изгнаны из воздушного пространства, немецкий флот - с морского, а сухопутные войска оказались застигнуты врасплох. Битва еще не завершилась, но исход ее уже был предрешен. "Начиная с 9 июня, - констатировал Шпейдель, - инициатива перешла в руки союзников".
Рундштедт и Роммель решили, что пора сообщить Гитлеру обо всем напрямую и потребовать, чтобы он примирился с последствиями высадки. Они убедили его провести 17 июня совещание в Марживале, что севернее Суасона, в надежно защищенном от бомбежек бункере, который был построен для ставки Гитлера еще летом 1940 года, перед планируемым вторжением в Англию, и который ни разу с тех пор не использовался. Теперь, четыре года спустя, нацистский диктатор объявился там впервые.
"Бледный от бессонницы, - писал позднее Шпейдель, - нервно перебирая свои очки и целый набор цветных карандашей, которые он держал между пальцами, он сидел сгорбившись, в то время как фельдмаршалы стояли. Его гипнотическая сила, казалось, иссякла. Он отрывисто и холодно поздоровался. Затем громко и желчно стал выражать свое недовольство по поводу успешной высадки союзников, ответственность за которую он пытался возложить на командующих".
Однако перспектива нового ошеломляющего поражения придала храбрости генералам, во всяком случае Роммелю, которому Рундштедт предоставил возможность говорить от имени всех с Гитлером, когда тот сделал короткую паузу в своей обличительной речи. "С беспощадной откровенностью Роммель заявил... - отмечал Шпейдель, присутствовавший на совещании, - что борьба против превосходящих сил (союзников) в воздухе, на море и суше является безнадежной" [17]. Впрочем, не такой уж безнадежной, если бы Гитлер отказался от своего абсурдного требования удерживать каждый метр территории, а затем сбросить силы союзников в море. Роммель с согласия Рундштедта предложил, чтобы немецкие войска отошли за пределы дальности смертоносного огня корабельной артиллерии противника, отвели свои танковые части в тыл и перегруппировали их для последующего удара. Такой удар мог бы привести "к поражению союзников в бою, который будет происходить вне пределов досягаемости морской артиллерии противника".
Но верховный главнокомандующий и слышать не хотел об отходе. Немецкий солдат обязан сражаться, а не отступать. Предмет обсуждения был ему неприятен, и он поспешил переменить тему. В хвастливой речи, которую Шпейдель назвал странной смесью цинизма и ложной интуиции, Гитлер заверил генералов, что Фау-1, или самолеты-снаряды, которые накануне были впервые выпущены по Лондону, "станут решающим оружием против Великобритании... и заставят англичан заключить мир". Когда фельдмаршалы обратили внимание Гитлера на полный провал люфтваффе на Западе, фюрер возразил, что "массы реактивных истребителей" - у союзников не было реактивных самолетов, а немцы уже запустили их в производство - вскоре лишат английских и американских летчиков возможности действовать в воздушном пространстве Германии. "После этого, - заявил он, - Англия падет". В этот момент приближение авиации союзников заставило их перенести совещание в бомбоубежище.
Находясь в безопасности в подземном бетонированном бункере, они продолжали беседу [18]. Но теперь Роммель предложил переключиться на политические вопросы.
"Он предсказывал, - говорит Шпейдель, - что немецкий фронт в Нормандии развалится и что невозможно будет предотвратить прорыв союзников в Германию. Одновременно он высказал сомнение в способности удержать русский фронт, подчеркнув при этом полную политическую изоляцию Германии... В заключение... Роммель настоятельно призвал всех положить конец войне".
Гитлер, который несколько раз перебивал Роммеля, наконец резко оборвал его: "Будущий ход войны - это не ваша забота. Лучше займитесь фронтом вторжения".
Оба фельдмаршала ничего не достигли ни военными, ни политическими доводами. Как позднее вспоминал в Нюрнберге генерал Йодль, Гитлер полностью проигнорировал их предостережения. В конце совещания генералы начали убеждать верховного главнокомандующего посетить хотя бы штаб группы армий "Б" Роммеля, чтобы обсудить с войсковыми командирами положение в Нормандии. Гитлер неохотно ^огласился совершить поездку через два дня - 19 июня.
Но поездка не состоялась. Вскоре после того как вечером 17 июня фельдмаршалы разъехались из Марживаля, сбившийся с курса на Лондон Фау-1 перевернулся и упал на бункер фюрера.
Никто не был ни убит, ни ранен, но Гитлер так расстроился, что решил немедленно отправиться в более безопасное место, и не останавливался, пока не добрался до спасительных гор Берхтесгадена.
Однако здесь его настигли еще более неприятные вести. 20 июня началось наступление русских на Центральном фронте, которого долго ждали и которое стало развиваться, причем с таким все сокрушающим размахом и так стремительно, что в течение нескольких дней немецкая группа армий "Центр", где Гитлер сосредоточил самые мощные силы, была полностью разгромлена, образовался широкий фронт прорыва и открылся путь на Польшу. 4 июля русские пересекли границу 1939 года с Польшей и устремились в Восточную Пруссию [19]. Впервые в ходе второй мировой войны были срочно собраны все наличные резервы верховного командования и брошены на защиту фатерланда. Это означало, что теперь немецкие армии на Западе обречены. Отныне они уже не могли рассчитывать на сколько-нибудь значительные подкрепления.
29 июня Рундштедт и Роммель вновь обратились к Гитлеру с просьбой реально оценить создавшееся положение на Востоке и на Западе и попытаться положить конец войне, пока еще сохранялась значительная часть немецкой армии. Эта встреча состоялась в Оберзальцберге, где верховный главнокомандующий, приняв обоих фельдмаршалов на редкость холодно, резко отклонил их призывы и пустился в длинные рассуждения о том, как он выиграет войну с помощью нового "чудо-оружия". "Этот монолог, - говорит Шпейдель, - перешел затем в область фантастических построений".
Два дня спустя Рундштедт был заменен на посту главнокомандующего Западным фронтом фельдмаршалом фон Клюге [20]. 15 июля Роммель направил Гитлеру длинное обращение, передав его по армейскому телетайпу. "Войска повсюду сражаются героически, - сообщал он, - но неравная борьба подходит к концу". И добавил постскриптум от руки:
"Я прошу вас сделать необходимые выводы незамедлительно. Как командующий группой армий, считаю своим долгом заявить об этом со всей ясностью".
"Я дал ему последний шанс, - сказал Роммель Шпейделю. - Если он не воспользуется им, мы начнем действовать".
Два дня спустя, вечером 17 июля, возвращаясь в свой штаб из Нормандии, Роммель, находившийся в штабной машине, был обстрелян с бреющего полета истребителями союзников и настолько серьезно ранен, что сначала посчитали: он не проживет и нескольких часов. Для заговорщиков это была катастрофа, поскольку Роммель - и Шпейдель клянется в этом - бесповоротно решил сыграть свою роль в избавлении Германии от нацистского правления в течение ближайших нескольких дней, хотя по-прежнему противился убийству Гитлера. Но, как выяснилось, энергии и решимости Роммеля крайне недоставало армейским офицерам, которые теперь, в июле 1944 года, когда немецкие армии стали разваливаться и на Востоке и на Западе, предприняли последнюю попытку покончить с Гитлером и национал-социализмом.
"Заговорщики остро почувствовали, - говорит Шпейдель, - что лишились сильной опоры" [21].

В последний час перед покушением
Успешная высадка союзников в Нормандии повергла заговорщиков в Берлине в полное замешательство. Штауфенберг, как мы убедились, считал, что в 1944 году она не произойдет. И даже если бы она состоялась, шансы на ее успех составили бы менее 50 процентов. Казалось даже, он рассчитывал на неудачу высадки, поскольку правительства США и Англии после такого провала, который стоил бы им огромных людских и материальных потерь, стали бы более сговорчивыми на мирных переговорах с новым антинацистским правительством, способным в этом случае добиться более благоприятных условий.
Когда же стало очевидно, что высадка прошла успешно, что Германия терпела еще одно крупное поражение, а на Востоке тем временем назревало еще одно, Штауфенберг, Бек и Герделер засомневались в целесообразности подготовки своих планов. Если они успешно осуществятся, то на заговорщиков ляжет вина за окончательную катастрофу Германии. Хотя сами они считали, что теперь она неизбежна, массы немецкого народа этого еще не осознавали. Бек в конце концов пришел к выводу, что, поскольку успешное антинацистское выступление не спасет Германию от оккупации врагом, оно поможет побыстрее покончить с войной и избавить фатерланд от новых людских потерь и разрушений. Мирный договор предотвратил бы также опустошение и большевизацию Германии русскими. Он показал бы всему миру, что, помимо нацистской, существует другая Германия. И, кто знает, возможно, западные союзники, несмотря на выдвигаемые ими условия безоговорочной капитуляции, окажутся не слишком жестоки по отношению к завоеванной ими Германии. Герделер соглашался с этим, возлагая еще большие надежды на западные демократии. Он говорил, что ему известно, насколько Черчилль опасался угрозы "полной русской победы".
Молодые заговорщики, которых вел за собой Штауфенберг, не были до конца убеждены в этом. Они стремились получить рекомендации от Трескова, который был теперь начальником штаба 2-й армии на разваливающемся русском фронте. Его ответ колеблющимся заговорщикам указал им правильный путь.
"Необходимо любой ценой осуществить убийство. Даже если оно не удастся, нужно предпринять попытку захвата власти в столице. Мы должны показать всему миру и будущим поколениям, что борцы немецкого Сопротивления осмелились предпринять решающий шаг, рискуя собственной жизнью. Все остальное по сравнению с этой целью ничего не стоит".
Вдохновенный ответ разрешил все вопросы, поднял дух и рассеял сомнения у Штауфенберга и его молодых друзей. Угроза развала фронтов в России, Франции и Италии вынудила заговорщиков действовать немедля. Еще одно событие ускорило приближение развязки.
С самого начала группа Бека, Герделера и Хасселя не желала иметь ничего общего с коммунистическим подпольем. Такой же линии придерживались и коммунисты. Для коммунистов заговорщики были такой же реакционной силой, как нацисты, и успех их заговора мог помешать коммунистической Германии прийти на смену Германии национал-социалистской. Беку и его друзьям была хорошо известна эта позиция коммунистов, как и то, что деятельность коммунистического подполья поддерживалась из Москвы и служила главным образом источником разведывательной информации для русских. [22]
Более того, они знали, что в это подполье гестапо внедрило своих агентов, так называемых "людей победы", как именовал их Генрих Мюллер, шеф гестапо и одновременно поклонник советского НКВД.
В июне заговорщики вопреки совету Герделера и старейших участников заговора решили установить контакт с коммунистами. Сделано это было по предложению социалистического крыла, особенно Адольфа Рейхвейна, идеолога социалистов и любителя туризма, который являлся в это время директором Музея фольклора в Берлине. Рейхвейн поддерживал незначительные контакты с коммунистами. И хотя Штауфенберг относился к ним с подозрительностью, его друзья-социалисты Рейхвейн и Лебер убедили его, что теперь придется поддерживать с ними контакты, чтобы выяснить, каковы их цели и что они предпримут в случае успеха путча, и по возможности использовать в последний момент для расширения базы антинацистского сопротивления. Против собственной воли он согласился на встречу Лебера и Рейхвейна с руководством коммунистического подполья 22 июня, но одновременно запретил сообщать коммунистам что-либо существенное.
Встреча состоялась в восточном Берлине. Лебер и Рейхвейн представляли социалистов, а двое лиц, назвавшиеся Францем Якобом и Антоном Зефковом, представляли коммунистическое подполье. С ними был и третий товарищ, которого они называли Рамбовом.
Оказалось, что коммунистам известно достаточно много о заговоре против Гитлера, но хотелось бы узнать больше. Они попросили организовать им встречу с военными руководителями заговора 4 июля. Штауфенберг идти отказался, и Рейхвейну было поручено представлять его на следующей встрече в тот же день. Однако, когда он прибыл на встречу, его самого, а также Якоба и Зефкова немедленно арестовали. Как оказалось, Рамбов был провокатором из гестапо. На следующий день Лебер, на которого Штауфенберг делал ставку как на наиболее влиятельную политическую силу в новом правительстве, был также арестован [23].
Штауфенберг был глубоко потрясен арестом Лебера, с которым они стали близкими друзьями и которого он считал незаменимым в предполагаемом новом правительстве, и сразу понял, что всем участникам заговора грозит смертельная опасность, поскольку люди Гиммлера могли вот-вот выйти на их след. Лебер и Рейхвейн были людьми мужественными, и он считал, что они не выдадут тайны даже под пыткой, что на них можно положиться. А если нельзя? Некоторые заговорщики не были уверены в этом. Даже самый смелый человек не в состоянии молчать, когда его тело истерзано невыносимой болью.
Арест Лебера и Рейхвейна подтолкнул заговорщиков к немедленным действиям.

20 июля 1944 года
В конце июня заговорщикам все-таки выпал счастливый случай. Штауфенберг был произведен в полковники и назначен начальником штаба к генералу Фромму, командующему армией резерва. Этот пост не только позволял ему отдавать приказы по армии от имени Фромма, но и открывал доступ к Гитлеру. Действительно, фюрер стал чаще вызывать командующего армией резерва или его заместителя к себе в ставку (два-три раза в неделю), требуя свежих пополнений для своих потрепанных в России дивизий. Штауфенберг решил подложить бомбу на одной из таких встреч.
Ключевой фигурой в заговоре отныне стал Штауфенберг. Теперь единственный шанс заговорщиков на успех зависел всецело от него. Поскольку из всех заговорщиков только он имел возможность проникнуть через плотную охрану в гитлеровскую ставку, ему и предстояло убить Гитлера. Лишь на него, начальника штаба армии подготовки пополнений, могла быть возложена задача - Фромм все еще вызывал сомнения, и на него нельзя было до конца положиться - руководить операцией по захвату Берлина после того, как Гитлер будет ликвидирован. И ему, Штауфенбергу, предстояло выполнить эти задачи в один день в двух разных местах, разделенных расстоянием 200-300 миль: в ставке Гитлера - в Оберзальцберге либо в Растенбурге - и в Берлине. Между первым и вторым актом драмы намечался интервал в два-три часа, когда его самолет будет находиться в полете и когда он не сможет что-либо предпринять, а сможет только надеяться, что его сподвижники в Берлине начали энергично воплощать в жизнь его планы. Однако это была лишь одна проблема, как мы вскоре убедимся.
Возникли и другие. Ничем, казалось бы, не оправданные осложнения появились у заговорщиков в связи с тем, что они пришли к выводу: устранить одного только Адольфа Гитлера недостаточно. Одновременно следует убить Геринга и Гиммлера, с тем чтобы предотвратить использование ими против заговорщиков военных сил, находящихся в их подчинении. Они также считали, что высший генералитет на фронте, еще не перешедший полностью на сторону заговорщиков, сделает это гораздо скорее, если будут устранены два ближайших заместителя Гитлера. Поскольку Геринг и Гиммлер обычно присутствовали на ежедневных военных совещаниях в ставке фюрера, заговорщики посчитали, что не составит особого труда ликвидировать всех троих посредством одной бомбы. Это нелепое решение привело к тому, что Штауфенберг упустил две блестящие возможности разделаться с Гитлером.
11 июля его вызвали в Оберзальцберг для доклада фюреру о ходе отправки на фронт крайне необходимых там пополнений. В самолет, летевший в Берхтесгаден, он прихватил одну из бомб английского производства, имевшихся в абвере. На совещании заговорщиков, состоявшемся в Берлине накануне вечером, было решено, что настал момент разделаться с Гитлером, а заодно с Герингом и Гиммлером. Но Гиммлер в этот день отсутствовал, и, когда Штауфенберг, выйдя на минуту, позвонил генералу Ольбрихту в Берлин и сообщил об этом, дав понять, что может убрать Гитлера и Геринга, генерал уговорил его подождать еще день, когда соберутся все трое. Этим же вечером, вернувшись в Берлин, Штауфенберг встретился с Веком и Ольбрихтом и настоял на том, что в следующий раз он попытается убить Гитлера независимо от того, будут присутствовать на совещании Геринг и Гиммлер или нет. Они согласились.
Вскоре представилась еще одна возможность. 14 июля Штауфенберг получил приказ доложить на следующий день фюреру о положении с резервами, ведь каждый новобранец был теперь на счету, о том, как закрыть бреши на фронте в России, где группа армий "Центр", потеряв 27 дивизий, перестала существовать как боевая группировка. В этот день, 14 июля, Гитлер перенес свою ставку назад в Вольфшанце в Растенбурге, взяв лично на себя задачу восстановить Центральный фронт, где войска Красной Армии вышли на рубеж всего в 60 милях от Восточной Пруссии. Утром 15 июля полковник Штауфенберг вновь отправился самолетом в ставку фюрера [24], прихватив с собой бомбу в портфеле. В этот момент заговорщики настолько уверовали в успех, что было решено подать первый сигнал операции "Валькирия" за два часа до совещания у Гитлера, назначенного на 11 часов. По этому сигналу войскам и танкам из танкового училища в Крампнице предписывалось начать марш на столицу. Задержки с захватом власти быть не должно.
В субботу 15 июля, в 11 утра, генерал Ольбрихт отдал приказ "Валькирия-1" для Берлина и еще до полудня войска начали движение к центру столицы, имея приказ занять квартал на Вильгельмштрассе. В 13 часов Штауфенберг с портфелем в руке прибыл в конференц-зал фюрера, сделал доклад о резервах и затем вышел довольно надолго, чтобы по телефону сообщить в Берлин Ольбрихту посредством условленного кода, что Гитлер на месте, что сам Штауфенберг намерен вернуться в зал и взорвать бомбу. Ольбрихт информировал его, что войска в Берлине уже начали продвижение. Казалось, успех большого дела обеспечен. Но когда Штауфенберг вернулся в зал, Гитлер уже ушел и больше не возвращался. Огорченный Штауфенберг пошел к телефону известить о неудаче Ольбрихта. Генерал в бешенстве отменил тревогу, и войска постарались вернуться в казармы как можно быстрее и незаметнее.
Весть о еще одной неудаче явилась тяжелым ударом для заговорщиков, которые по возвращении Штауфенберга в Берлин собрались, чтобы обсудить дальнейшие действия. Герделер был сторонником так называемого "западного решения". Он предложил Беку вылететь вдвоем в Париж на встречу с фельдмаршалом фон Клюге и обсудить возможность заключения перемирия с Западом при условии, что союзники согласятся не пересекать франко-германскую границу, высвободив тем самым немецкие армии на Западе для последующей переброски их на Восточный фронт во имя спасения от русских и от большевизма. Но у Бека была более ясная голова. Он сознавал, что идея заключения сепаратного мира с Западом всего лишь пустая затея. Тем не менее заговор в целях убийства Гитлера необходимо было осуществить любой ценой, как утверждал Бек, хотя бы ради спасения достоинства Германии. Штауфенберг поклялся, что в следующий раз он не подведет. Генерал Ольбрихт, который получил нагоняй от Кейтеля за передвижение войск в Берлине, заявил, что не пойдет на новый риск, поскольку это раскроет весь заговор. Ему едва удалось убедить Кейтеля и Фромма в том, что это были обычные практические занятия. Страх ввести в дело войска еще раз до того, как станет точно известно, что Гитлер убит, в четверг на следующей неделе обернулся катастрофой.
В воскресенье вечером, 16 июля, Штауфенберг пригласил к себе домой в Ваннзе небольшой круг близких друзей и родственников: своего брата Бертольда, уравновешенного, погруженного в себя молодого человека ученого вида, служившего при морском штабе советником по международному праву; подполковника Цезаря фон Хофакера, своего кузена и связного с генералами на Западе; графа Фрица фон Шуленбурга, бывшего члена нацистской партии, который все еще оставался заместителем полицай-президента Берлина; Тротта цу Зольца. Хофакер только что вернулся с Запада, где встречался с некоторыми генералами, такими, как Фалькенхаузен, Штюльпнагель, Шпейдель, Роммель и Клюге. Он рассказал о неизбежном крушении Западного фронта и - что было гораздо важнее - о поддержке заговора Роммелем независимо от того, куда повернет Клюге, хотя он по-прежнему высказывался против убийства Гитлера. После длительного обсуждения молодые заговорщики сошлись на том, что теперь единственный выход из создавшегося положения - уничтожение Гитлера. К этому времени у них уже не осталось иллюзий относительно того, что их отчаянный шаг спасет Германию от безоговорочной капитуляции. Они даже согласились, что следует капитулировать как перед русскими, так и перед западными демократиями. Самой важной задачей для немцев, считали они, является освобождение Германии от гитлеровской тирании.
Они страшно опоздали. Нацистский деспотизм продержался одиннадцать лет, и лишь убежденность в неизбежности поражения в войне, которую развязала Германия, чему они почти не противодействовали, заставляла их теперь действовать. Лучше поздно, чем никогда. Однако времени оставалось мало. Генералы сообщили им с фронтов, что полный крах как на Востоке, так и на Западе дело нескольких недель.
Судя по всему, в распоряжении заговорщиков оставалось всего несколько недель. Преждевременный выход войск на улицы Берлина 15 июля породил подозрения в ставке ОКБ. В этот день пришло сообщение, что генерал фон Фалькенхаузен, один из руководителей заговора на Западе, внезапно смещен со своего поста военного губернатора Бельгии и Северной Франции. Возникли опасения, что кто-то их выдает. 17 июля они узнали: Роммель настолько серьезно ранен, что не сможет помочь им в осуществлении их планов в течение неопределенно долгого времени. На следующий день друзья из штаба полиции предупредили Герделера, что Гиммлер подписал приказ о его аресте. По настоянию Штауфенберга Герделер был вынужден скрыться. В тот же день личный друг Штауфенберга капитан Альфред Кранцфельдер, один из немногих морских офицеров, состоявших в заговоре, предупредил его, что в Берлине распространяются слухи о том, будто ставка Гитлера в ближайшие дни взлетит на воздух. Снова, очевидно, произошла утечка информации. Все указывало на то, что гестапо сужает кольцо вокруг ядра заговорщиков.
Вечером 19 июля Штауфенберг опять был вызван в Растенбург для доклада Гитлеру о положении дел с новыми дивизиями ополчения, которые армия резерва поспешно формировала для переброски на разваливающийся Восточный фронт. Ему было поручено на следующий день, 20 июля, сделать доклад в ставке фюрера на первом дневном совещании - в 13 часов [25]. Штауфенберг попросил фельдмаршала фон Вицлебена и генерала Гепнера, проживавших в пригороде Берлина, прибыть в город к назначенному времени. Генерал Бек сделал последние приготовления для руководства переворотом до того момента, когда Штауфенберг возвратится самолетом после выполнения своей задачи. Ответственные офицеры в гарнизонах внутри и вокруг Берлина были извещены о том, что 20 июля - день операции.
На Бендлерштрассе Штауфенберг продолжал работать до вечера над докладом Гитлеру и отправился домой в Ваннзе вскоре после 8 часов вечера. По дороге он остановился у Далемского католического собора, чтобы помолиться [26]. Вечер он провел дома с братом Бертольдом и рано отправился спать. Все, кто видели его днем и вечером, вспоминают, что он был приветлив и спокоен, как будто не предстояло ничего особенного.
Теплым солнечным утром 20 июля 1944 года, в начале седьмого, полковник Штауфенберг в сопровождении своего адъютанта лейтенанта Вернера фон Хефтена отправился на машине мимо разбомбленных зданий Берлина на аэродром в Рангсдорфе. В своем раздувшемся портфеле он вез документы о новых дивизиях ополчения, о чем ему предстояло в 13 часов докладывать в ставке Гитлеру. Между бумагами лежала завернутая в рубашку бомба замедленного действия. Она была того же типа, что и та, которую Тресков и Шлабрендорф заложили в самолет фюрера годом раньше и которая не сработала. Как известно, она была английского производства. Срабатывала она после того, как разбивалась стеклянная ампула и находившаяся в ней кислота разъедала тонкую проволочку, освобождавшую боек, который ударял по капсюлю-детонатору. Толщина проволочки определяла время до взрыва. Этим утром он вложил в бомбу самую тоненькую проволочку. Она должна была раствориться за каких-нибудь 10 минут.
В аэропорту Штауфенберг встретил генерала Штиффа, который доставил ему накануне вечером бомбу. Там они разыскали ожидавших их личный самолет генерала Эдуарда Вагнера, первого генерал-квартирмейстра сухопутных войск и руководителя заговора, который позаботился о том, чтобы предоставить им самолет для этого важного полета. Самолет взлетел в 7 утра и в 10 с небольшим приземлился в Растенбурге. Хефтен проинструктировал летчика быть готовым к возвращению в любое время после полудня.
С аэродрома штабная машина доставила прибывших в ставку Вольфшанце, расположенную в мрачном, заросшем густым лесом районе Восточной Пруссии. Попасть туда было непросто, а выбраться еще труднее, что наверняка отметил про себя Штауфенберг. Она была построена в виде трех колец, каждое из которых прикрывалось минным полем, дотами и колючей проволокой под напряжением. Днем и ночью "логово" охраняли фанатично преданные фюреру войска СС. Чтобы проникнуть в тщательно охраняемый внутренний комплекс, где жил и работал Гитлер, даже высшие чины генералитета обязаны были представлять специальный разовый пропуск и пройти личный досмотр оберфюрера СС Раттенхубера, начальника управления безопасности у Гиммлера и командира подразделения охраны СС, или одного из его заместителей. Однако, поскольку Гитлер лично приказал докладывать Штауфенбергу, он и Хефтен, хотя их и остановили для проверки пропусков, сравнительно легко миновали три контрольно-пропускных пункта. После завтрака с капитаном фон Меллендорфом, адъютантом начальника гарнизона, Штауфенберг разыскал генерала Фрица Фельгибеля, начальника службы связи ставки.
Фельгибель был одной из ключевых фигур заговора. Штауфенберг убедился, что генерал готов в срочном порядке сообщить заговорщикам о взрыве, с тем чтобы они немедленно приступили к действиям. Затем Фельгибель должен был изолировать ставку фюрера от внешнего мира, перекрыв телефонные, телеграфные и радиоканалы связи. Никто другой не годился, как он, для этой цели, и заговорщики, перетянув его на свою сторону, считали, что им крупно повезло. Для успешного осуществления заговора он был незаменим.
После визита к генералу Буле, представителю армии резерва при ставке, с которым они обсудили подготовку резервов, Штауфенберг прошел в блок Кейтеля, повесил в приемной фуражку и ремень и затем вошел в кабинет начальника штаба ОКБ. Здесь он узнал, что ему придется действовать быстрее, чем он рассчитывал. На часах было начало первого, и Кейтель проинформировал его, что, поскольку Муссолини прибудет поездом в 2.30 дня, первое ежедневное совещание у фюрера переносится с 13 часов на 12.30. Полковнику, сказал Кейтель, придется сократить свой доклад, поскольку Гитлер хочет закончить совещание пораньше. Должно быть, перед взрывом бомбы Штауфенберг подумал, что судьба снова готова отнять у него шанс на успех. И в то же время у него, очевидно, промелькнула надежда, что на этот раз совещание будет проходить в подземном бункере фюрера, где взрывная волна во много раз сильнее, чем при взрыве на поверхности. Но Кейтель сообщил ему, что совещание состоится в конференц-казарме [27] (казарменном помещении для совещаний). Она отнюдь не походила на непрочный деревянный барак, каким его часто изображали. За минувшую зиму по указанию Гитлера первоначально деревянную основу строения укрепили бетонными стенами толщиной 18 дюймов (45 сантиметров) для защиты от зажигательных и осколочно-фугасных бомб, которые могли упасть поблизости. Эти массивные стены усилили действие бомбы Штауфенберга.
Вскоре ему предстояло запустить ее механизм. Он кратко изложил Кейтелю, о чем собирается докладывать фюреру, и, еще не закончив, заметил, как начальник генштаба нетерпеливо поглядывает на часы. За несколько минут до 12.30 Кейтель сказал, что им следует немедля идти на совещание, иначе они опоздают. Они вышли из блока, но не успели пройти и нескольких шагов, как Штауфенберг заявил, что забыл фуражку и ремень в приемной, и быстро пошел назад, пока Кейтель не сообразил, что надо бы послать за ними адъютанта, шедшего рядом.
В приемной Штауфенберг быстро открыл портфель, выхватил тремя пальцами изувеченной руки щипцы и раздавил ими ампулу. Ровно через десять минут, если снова не произойдет сбоя в механизме, бомба взорвется.
Кейтель, который был весьма обходителен с начальством, но груб с подчиненными, раздраженный задержкой, повернулся к Штауфенбергу и рявкнул: "Мы опаздываем". Штауфенберг извинился. Кейтель несомненно понимал, что калеке требуется несколько больше времени, чем здоровому человеку, чтобы надеть ремень. По дороге к блоку Гитлера Штауфенберг, казалось, был настроен добродушно, и мелочная раздражительность Кейтеля - у него не появилось и тени подозрения - рассеялась.
Тем не менее, как и опасался Кейтель, они опоздали. Совещание уже началось. Когда Кейтель и Штауфенберг вошли в здание, последний задержался на минуту в прихожей, чтобы предупредить унтер-офицера, дежурившего у телефонного коммутатора, что он ждет срочного звонка из своего штаба в Берлине, чтобы получить последние данные и отразить их в докладе (это предназначалось для ушей Кейтеля), и попросил немедленно вызвать его, как только последует звонок. Это обстоятельство также не возбудило подозрений Кейтеля, хотя и должно было показаться довольно необычным, поскольку даже фельдмаршал не осмеливался выйти с совещания, не получив разрешения нацистского главаря.
Двое вошли в зал, где проводилось совещание. Прошло около четырех минут с момента, когда Штауфенберг открыл портфель и щипцами раздавил ампулу. В запасе оставалось еще шесть минут. Зал был относительно небольшим, примерно 30 на 50 футов (9 на 15 метров). Все десять окон в этот жаркий душный день были раскрыты настежь. Несомненно, так много открытых окон уменьшит воздействие взрывной волны. В центре зала стоял прямоугольный стол размером 18 на 5 футов (5,4 на 1,5 метра), сделанный из толстых дубовых досок. Это был стол особой конструкции, он опирался не на ножки, а на две большие тяжелые опоры, или тумбы, шириной почти во весь стол, по одной с каждой стороны. Эта необычная конструкция повлияла на дальнейшее развитие событий.
Когда Штауфенберг вошел в зал, Гитлер сидел в центре длинной стороны стола, спиной к двери. Справа от него занимали места генерал Хойзингер, начальник оперативного управления, заместитель начальника штаба сухопутных войск, генерал Кортен, начальник штаба ВВС, полковник Гейнц Брандт, заместитель Хойзингера. Кейтель занял место слева от фюрера, далее сидел генерал Йодль. Еще восемнадцать человек, представлявших три вида вооруженных сил и СС, стояли вокруг стола, но ни Геринга, ни Гиммлера среди них не было. Сидели только Гитлер, вертевший в руках лупу, которая была нужна ему, чтобы читать мелкий шрифт на разложенных перед ним картах, и два стенографиста.
Хойзингер дошел примерно до середины своего неутешительного доклада о последнем прорыве русских на Центральном фронте и опасном положении, в котором оказались немецкие армии не только там, но и на северном и южном участках фронта. Кейтель прервал его, чтобы сообщить о прибытии на совещание полковника Штауфенберга, и указал цель его приезда. Гитлер взглянул на однорукого полковника с черной повязкой на глазу, кратко поприветствовал его и сказал, что, прежде чем заслушать его доклад, он хотел бы закончить с Хойзингером. Штауфенберг занял место у стола между Кортеном и Брандтом; на расстоянии нескольких футов по правую сторону от Гитлера он поставил на пол свой портфель, подтолкнув его под столом так, чтобы он прислонился к внутренней стороне дубовой тумбы. Расстояние от нее до ног фюрера составляло не более шести футов (1,8 метра). На часах было 12.37. До взрыва оставалось пять минут. Хойзингер продолжал говорить, постоянно обращаясь к карте, расстеленной на столе. Гитлер и другие офицеры то и дело склонялись над ней, вникая в обстановку.
Никто не заметил, как вышел Штауфенберг. Разве что полковник Брандт. Он с таким интересом слушал доклад генерала, что склонился над столом, чтобы лучше видеть карту, и, почувствовав, что портфель Штауфенберга ему мешает, попытался ногой отодвинуть его в сторону, а затем достал его и переставил по другую сторону тумбы так, что теперь она заслоняла Гитлера [28] от бомбы. Эта, казалось бы, незначительная передвижка, очевидно, спасла жизнь фюреру, но привела к гибели самого Брандта - опять вмешалась рука судьбы. Полковник Брандт, заметим, был тем офицером, кого Тресков просил отвезти пару бутылок коньяка на самолете Гитлера, возвращавшемся из Смоленска в Растенбург вечером 13 марта 1943 года, и он исполнил это, не испытывая ни малейшего подозрения, что в действительности в свертке лежала бомба, точная копия той, которую сейчас он неумышленно отодвинул подальше от фюрера. К этому моменту кислота почти полностью разъела проволочку, удерживавшую боек.
Кейтель, который отвечал за вызов на совещание Штауфенберга, взглянул туда, где должен был находиться полковник. Хойзингер уже заканчивал свой мрачный доклад, и начальник штаба ОКБ хотел дать знать Штауфенбергу, что теперь его очередь докладывать. Возможно, придется помочь ему достать бумаги из портфеля. Но, к величайшей досаде Кейтеля, молодой полковник исчез. Припомнив, что Штауфенберг сказал входя телефонисту, Кейтель выскользнул из зала, чтобы вернуть этого странного молодого офицера.
Штауфенберга у телефона не было. Находившийся рядом унтер-офицер сказал, что он поспешно вышел из здания. Кейтель в замешательстве вернулся в конференц-зал. Хойзингер заканчивал свой доклад о катастрофической обстановке на сегодняшний день. "Русские, - говорил он, - крупными силами продвигаются западнее Дины (Даугава) на север. Их передовые части находятся юго-западнее Динабурга (Даугавпилс). Если наша группа армий в районе Чудского озера не будет немедленно отведена, катастрофа..."
Фраза так и осталась неоконченной.
Именно в этот момент, в 12.42, взорвалась бомба.
Штауфенберг наблюдал за происходящим вместе с генералом Фельгибелем, стоя примерно в 200 ярдах от входа в бункер 88, где находился его кабинет, и с беспокойством поглядывая то на свои часы, то в сторону конференц-зала. Внезапно он увидел, как конференц-зал взлетает на воздух, охваченный огнем и дымом, будто от прямого попадания 155-миллиметрового снаряда. Воздушной волной из окон выбросило тела нескольких человек, в воздух полетели обломки. Воспаленное воображение подсказало Штауфенбергу, что все находившиеся в конференц-зале непременно погибли. Он поспешно попрощался с Фельгибелем, которому предстояло немедленно сообщить по телефону заговорщикам в Берлин, что покушение удалось, а затем блокировать все средства связи, пока заговорщики не захватят столицу и не провозгласят новое правительство [29].
Следующая задача Штауфенберга заключалась в том, чтобы быстро выбраться из ставки. Охрана на контрольно-пропускных пунктах слышала или видела взрыв в конференц-зале фюрера и немедленно перекрыла все выходы. Машину Штауфенберга остановили у первого же шлагбаума - в нескольких метрах от бункера Фельгибеля. Он выскочил из машины и потребовал вызвать дежурного офицера из караульного помещения. В его присутствии он позвонил кому-то, - кому именно, осталось неизвестно, - коротко переговорил и, повесив трубку, сказал офицеру: "Господин лейтенант, мне разрешено следовать".
Это был чистый блеф, но он сработал. Очевидно, записав в журнал: "12.44. Полк. Штауфенберг проехал через контрольно-пропускной пункт", исполнительный лейтенант передал на следующий КПП: "Машину пропустить". У третьего, и последнего, КПП дело осложнилось. Здесь уже получили сигнал тревоги - шлагбаум был опущен, караул удвоен, и никому не разрешалось ни въезжать, ни выезжать. Машина, в которой находились Штауфенберг и его адъютант лейтенант Хефтен, была задержана на редкость упрямым унтер-офицером по имени Кольбе. Вновь Штауфенберг попросил разрешения воспользоваться телефоном и, позвонив капитану фон Меллендорфу, адъютанту коменданта городка, пожаловался на то, что из-за взрыва охрана КПП его не пропускает. А он торопится, поскольку на аэродроме его ждет генерал Фромм. Он опять блефовал: Фромм находился в Берлине, и Штауфенбергу это было хорошо известно.
Повесив трубку, полковник повернулся к унтер-офицеру: "Вы слышали? Мне разрешено проехать". Но провести того оказалось непросто: он сам позвонил Меллендорфу, чтобы получить подтверждение. Капитан подтверждение дал.
Машина помчалась в аэропорт. Лейтенант Хефтен тем временем поспешно разбирал вторую бомбу, которую он привез в своем портфеле, выбрасывая детали в кювет, где их позднее разыскало гестапо. Комендант аэродрома еще не получил извещение о тревоге. Пилот прогревал двигатели самолета, когда подъехала машина с двумя офицерами. Через одну-две минуты самолет взлетел.
Часы показывали начало второго. Последующие три часа, должно быть, показались Штауфенбергу самыми длинными в его жизни. В то время как тихоходный "хейнкель" летел на запад над песчаной немецкой равниной, ему ничего не оставалось, как только надеяться, что Фельгибель смог дозвониться до Берлина и передать исключительной важности сигнал сообщникам: немедленно приступить к действиям по овладению столицей и рассылке заранее подготовленных документов командующим войсками в Германии и на Западе. Он надеялся, наконец, что его самолет не будет посажен поднятыми по тревоге истребителями ВВС или сбит патрулирующими самолетами русских, активность которых над Восточной Пруссией все более возрастала. На самолете не было обычного радиоприемника, и Штауфенберг не мог настроиться на Берлин и услышать первые захватывающие сообщения, которые, как он ожидал, заговорщики передадут еще до того, как он приземлится. Не мог он и связаться с заговорщиками в столице и подтвердить сигнал на случай, если его не сумел передать генерал Фельгибель.
Его самолет приземлился в Рангсдорфе в 3.45 пополудни, и Штауфенберг в прекрасном настроении поспешил к ближайшему телефону на аэродроме, чтобы связаться с генералом Ольбрихтом и узнать точно, что сделано за истекшие роковые три часа, от которых зависело все. К величайшему ужасу, он узнал, что еще ничего не сделано. Сообщение о взрыве поступило от фельгибеля вскоре после 13 часов, но связь работала плохо и заговорщики так и не разобрали, убит Гитлер или нет. Поэтому ничего и не было сделано. Приказы из сейфа Ольбрихта с грифом "Валькирия" были изъяты, но не разосланы. На Бендлерштрассе бездействовали, ожидая возвращения Штауфенберга. Ни генерал Бек, ни фельдмаршал Вицлебен, которые соответственно в качестве нового главы государства и верховного главнокомандующего вермахтом должны были немедленно опубликовать прокламации, отдать приказы и сообщить по радио о наступлении рассвета для Германии, пока не появились.
Вопреки твердой уверенности Штауфенберга, которую он вселил в Ольбрихта по телефону из Рангсдорфа, Гитлер в действительности не был убит. Почти безотчетное движение полковника Брандта, переместившего портфель к дальнему краю тумбы прочного дубового стола, спасло фюреру жизнь. Он был сильно контужен, но ранен относительно легко. У него были опалены волосы, на ногах появились ожоги, правая рука - в синяках и временно парализована, лопнули барабанные перепонки, а упавшая балка оставила ссадину на спине. Как позднее вспоминал один из очевидцев, он был неузнаваем, когда, опираясь на Кейтеля, выбрался из разрушенного, горящего здания. Лицо его было покрыто гарью, волосы тлели, а брюки превратились в клочья. Кейтель уцелел чудом. Но большинство из тех, кто стоял у того края стола, где взорвалась бомба, либо погибли сразу или умерли позднее, либо получили тяжелые ранения [30]. Уже в первые минуты после взрыва, когда еще не прошло потрясение, начали высказываться догадки о его причине. Гитлер подумал было, что взрыв произошел в результате внезапной атаки вражеского штурмовика. Йодль, который сидел обхватив руками разбитую в кровь голову - на него помимо разных обломков упала люстра, - был убежден, что под полом здания строители заложили бомбу замедленного действия. Это, казалось, подтверждал зияющий в полу пролом, оставленный бомбой Штауфенберга. Самого полковника заподозрили не сразу. Гиммлер, прибежавший сюда на взрыв, был в полном замешательстве, но за минуту до того, как Фельгибель блокировал связь, он позвонил Артуру Небе, начальнику криминальной полиции в Берлине, и приказал выслать самолетом группу сыщиков для проведения расследования.
Из-за неразберихи, возникшей сразу после взрыва, никто поначалу не вспомнил, что Штауфенберг исчез из конференц-зала непосредственно перед взрывом. Сперва посчитали, что он находился в зале и оказался в числе тех, кто получил тяжелые ранения и был срочно госпитализирован. Гитлер, еще не заподозрив его, распорядился проверить, кто был доставлен в госпиталь.
Примерно через два часа после взрыва картина начала проясняться. Унтер-офицер, дежуривший у коммутатора перед конференц-залом, доложил, что одноглазый полковник, который предупредил его, что ждет телефонного звонка из Берлина, вышел из зала и, не дожидаясь звонка, с большой поспешностью покинул здание. Некоторые из участников совещания вспомнили, что Штауфенберг оставил под столом портфель. Дежурные на КПП сообщили, что полковник и его адъютант проехали сразу же после взрыва.
Теперь подозрения Гитлера усилились. Звонок на аэродром в Растенбург дал интересную информацию: Штауфенберг вскоре после 13 часов вылетел в большой спешке сказав, что направляется в аэропорт Рангсдорф. Гиммлер немедленно отдал приказ арестовать его при приземлении, но приказ не достиг Берлина вследствие смелых действий Фельгибеля, блокировавшего связь. До этой минуты никто в ставке, очевидно, не подозревал, что в Берлине могут произойти беспорядки. Все еще считали, что Штауфенберг действовал в одиночку. Задержать его будет несложно, если он, как полагали некоторые, не приземлился за линией русского фронта. Гитлера, который в этой обстановке, судя по всему, вел себя довольно спокойно, что-то тревожило. Ему предстояло в этот день встречать Муссолини, поезд которого должен был прибыть в 4 часа дня, но почему-то опаздывал. Было что-то фатально-абсурдное в этой последней встрече двух фашистских диктаторов, состоявшейся вечером 20 июля 1944 года. Осматривая руины конференц-зала, они старались обмануть себя, думая, что "ось", которую они выковали и которая должна была обеспечить им господство в Европе, отнюдь не развалилась. Некогда гордый и напыщенный, дуче теперь являл собой всего лишь гаулейтера Ломбардии, вызволенного из заключения нацистскими головорезами и поддерживаемого Гитлером и СС. Тем не менее фюрер демонстрировал неизменную дружбу и уважение по отношению к свергнутому итальянскому тирану и тепло, насколько это позволяло его физическое состояние, приветствовал гостя. Затем он провел его через еще дымившиеся обломки конференц-зала, где всего несколько часов назад едва не лишился жизни. Сейчас он вещал, что их общее дело, несмотря на все неудачи, скоро восторжествует.
Д-р Шмидт, присутствовавший на встрече в качестве переводчика, так вспоминает об этой сцене:
"Муссолини был просто в ужасе. Он никак не мог понять, как такое могло произойти в ставке...
"Я стоял здесь, у этого стола, - рассказывал Гитлер, - бомба взорвалась прямо у меня под ногами... Очевидно, что со мной ничего не может произойти, и мое предназначение, несомненно, в том, чтобы идти избранным путем и довести свою миссию до завершения... Происшедшее сегодня - это кульминация! Избежав смерти... я более чем когда-либо убежден, что великому делу, которому я служу, не страшны никакие опасности и что все придет к счастливому концу". Муссолини, как это обычно бывало, захватили речи Гитлера, и он согласился с ним.
"У нас плохое положение, - продолжал он, - иные могут сказать, отчаянное. Но то, что произошло здесь сегодня, вселяет в меня мужество. После такого чуда немыслимо, чтобы наше дело потерпело неудачу".
Затем оба диктатора в сопровождении свиты направились пить чай, и здесь произошла - а было уже около 5 вечера - смехотворная сцена, откровенно продемонстрировавшая поразительное ничтожество нацистских вождей в один из самых кризисных моментов в истории третьего рейха. К этому времени по прямому приказу Гитлера была восстановлена система связи Растенбурга, и из Берлина начали поступать первые сообщения, что там, а также, вероятно, на Западном фронте начался военный мятеж. И тут собравшиеся приспешники Гитлера обрушили друг на друга поток подавлявшихся длительное время взаимных обвинений. Их крики отдавались громким эхом от потолка. Сам Гитлер сначала сидел спокойно, размышляя над происходящим, Муссолини же покраснел от смущения.
Адмирал Дениц, который, получив известие о попытке покушения, срочно вылетел в Растенбург и прибыл уже после того, как началась беседа за чаем, разразился гневными упреками в адрес изменников в армии. От ВВС его поддержал Геринг. Однако Дениц неожиданно обрушился на Геринга за катастрофические провалы люфтваффе, а тучный рейхсмаршал, отведя от себя обвинения, напал на Риббентропа, которого он ненавидел больше всех, инкриминируя ему банкротство внешней политики Германии, и в какой-то момент даже пригрозил министру иностранных дел, что стукнет его своим маршальским жезлом. "Ты, грязный торгаш шампанским, заткни свою гнусную глотку!" - орал Геринг. Но это было уже выше сил для Риббентропа, который потребовал хотя бы немного уважения к себе от рейхсмаршала. "Я еще министр иностранных дел, - кричал он, - и мое имя фон Риббентроп!" [31]
Затем кто-то припомнил давний "заговор" против нацистского режима - мятеж Рема 30 июня 1934 года. Гитлер, до тех пор угрюмо посасывавший ярко окрашенные лечебные пилюли, которыми его щедро снабжал врач-шарлатан Теодор Морелль, при упоминании о нем просто пришел в бешенство. Свидетели сцены вспоминают, что он вскочил со стула с пеной на губах и начал визжать и метаться. Он кричал, что расправа с Ремом и его подручными ничто по сравнению с тем, что он сделает с теми, кто предал его сегодня. Он вырвет их с корнем и уничтожит. "Я брошу их жен и детей в концлагеря, - все более распалялся он, - и пусть они не ждут пощады". На этот раз, как и во многих случаях ранее, слова его не разошлись с делом.
Частично вследствие изнеможения, а частично из-за того, что по телефону из Берлина поступали все новые подробности военного мятежа, Гитлер прервал свой неистовый монолог, хотя пыл его еще не угас. Он проводил Муссолини на поезд, в последний раз попрощался с ним и вернулся в свой кабинет. Когда в 6 вечера ему доложили, что путч еще не подавлен, он схватил телефонную трубку и прокричал приказ войскам СС в Берлине - стрелять в каждого, кто вызывает хотя бы малейшее подозрение. "Где Гиммлер? Почему его там нет?" - завопил фюрер, забыв, что час назад, когда все сидели за чаем, он приказал шефу СС вылететь в Берлин и безжалостно подавить восстание и что его полицеймейстер, вероятно, просто туда еще не прибыл.
Долго и тщательно готовившееся выступление в Берлине, как об этом с тревогой узнал Штауфенберг, приземлившись в Рангсдорфе в 3.45, началось вяло. Три столь дорогих часа, во время которых ставка фюрера была отрезана от внешнего мира, пропали даром. Почему? Штауфенберг не мог этого понять, как и историк, пытающийся восстановить события того рокового дня. Погода стояла жаркая и душная, и, пожалуй, это обстоятельство и сказалось. И хотя главные заговорщики знали, что Штауфенберг направился в это утро в Растенбург с "тяжелым грузом" - об этом был поставлен в известность генерал Гепнер - для участия в совещании у фюрера в 13 часов, лишь немногие из заговорщиков, преимущественно младшие офицеры, к полудню начали не спеша собираться в штабе армии резерва на Бендлерштрассе, который являлся и штабом заговора. Помнится, 15 июля, когда Штауфенберг подготовил предпоследнее покушение на Гитлера, генерал Ольбрихт приказал войскам Берлинского гарнизона начать выдвижение за два часа до намеченного взрыва бомбы. Но теперь, 20 июля, помня о риске, на который он тогда пошел, генерал не отдал соответствующих приказов.
Накануне ночью командиры частей в Берлине и в учебных центрах, расположенных в близлежащих пунктах - Деберице, Ютербоге, Крампнице и Вюнсдорфе, были предупреждены, что, по всей вероятности, сигнал "Валькирия" они получат 20-го числа. Однако, вместо того чтобы двинуть войска, Ольбрихт решил подождать, пока не поступит вполне конкретное известие от Фельгибеля из Растенбурга. Генерал Гепнер, захватив с собой чемодан с генеральской формой, которую Гитлер запретил ему носить, прибыл на Бендлерштрассе в половине первого - Штауфенберг в этот момент как раз раздавил ампулу в бомбе - и вместе с Ольбрихтом отправился на завтрак, во время которого они распили полбутылки вина за успех предприятия.
Едва они вернулись в кабинет Ольбрихта, как туда стремительно вошел генерал Фриц Тиле, начальник связи при штабе сухопутных войск, и возбужденно сообщил: он только что разговаривал по телефону с Фельгибелем, и хотя слышимость была плохая и Фельгибель выражался крайне осторожно, взрыв, видимо, произошел, но Гитлер остался жив. В этом случае, заключил Тиле, приказ "Валькирия" отдавать не следует. Ольбрихт и Гепнер согласились с его мнением.
Таким образом, в период с 13.15 до 15.45, когда Штауфенберг вышел из самолета в Рангсдорфе и поспешил к телефону, ничего не было предпринято. Войска не собраны, приказы войсковым командирам в других городах не разосланы, и - что самое удивительное - никто не подумал о захвате радиостанции, телефона и телеграфа. Оба главных военных руководителя заговора - Бек и Вицлебен так и не появились.
Прибытие Штауфенберга побудило наконец заговорщиков к действию. По телефону из Рангсдорфа он пытался убедить генерала Ольбрихта не ждать, пока он доберется до Бендлерштрассе, на что уйдет 45 минут, а немедля приступить к реализации плана "Валькирия". Наконец-то заговорщики обрели руководителя, способного отдавать приказы. Без них немецкий офицер, даже заговорщик. казался беспомощным даже в решающий час. И они приступили к реализации плана. Полковник Мерц фон Квирнхайм, начальник штаба у Ольбрихта и близкий друг Штауфенберга, извлек приказы с шифром "Валькирия" и начал передавать их по телетайпу и телефону. Согласно первому приказу, войска в Берлине и вокруг него поднимались по тревоге, согласно второму, подписанному Вицлебеном как главнокомандующим вермахтом и заверенному графом фон Штауфенбергом, по радио передавалось официальное сообщение о том, что Гитлер умер и что Вицлебен "вручает исполнительную власть командующим военными округами в рейхе и армиями на фронте". Фельдмаршал Вицлебен к этому времени все еще не прибыл на Бендлерштрассе. Он добрался только до Цоссена, находившегося в 20 милях к юго-востоку от Берлина, где совещался с первым генерал-квартирмейстером Вагнером. За ним, как и за генералом Беком, пришлось посылать. Действовать медленнее, чем в этот роковой день действовали два высших в заговоре генерала, было просто невозможно.
Пока приказы передавались в войска, причем некоторые из них за подписью генерала Фромма, хотя и без его ведома, Ольбрихт направился в штаб командующего армией резерва. Он передал ему сообщение Фельгибеля о том, что Гитлер убит, и попытался убедить взять на себя руководство "Валькирией" и обеспечить внутреннюю безопасность государства. Заговорщики понимали, что приказы Фромма будут исполняться беспрекословно. В этот момент он был для них исключительно важен. Но Фромм, подобно Клюге, был гением нерешительности. Он не относился к числу тех, кто прыгает, не думая, где приземлится. Прежде чем решить, что предпринять, он потребовал доказательств, что Гитлер действительно убит.
И здесь Ольбрихт совершил еще одну роковую ошибку. Исходя из сообщения Штауфенберга из Рангсдорфа, он был уверен, что фюрер убит. Он знал также, что Фельгибелю удалось блокировать телефонную связь с Растенбургом на большую часть дня. Поэтому он решительно снял трубку и попросил соединить его с Кейтелем по "чрезвычайной" (правительственной) линии связи. И для него оказалось полной неожиданностью, - связь, как известно, была к этому времени восстановлена, но Ольбрихт об этом не знал, - когда Кейтель почти сразу поднял трубку.
Фромм: Что случилось в ставке? По Берлину ходят страшные слухи.
Кейтель: А что могло случиться? Здесь все идет своим чередом.
Фромм: Я только что получил известие, что фюрер убит.
Кейтель: Чепуха. Верно, было предпринято покушение, но, к счастью, оно не удалось. Фюрер жив, он лишь слегка ранен. Где, кстати, ваш начальник штаба, полковник граф Штауфенберг?
Фромм: Штауфенберг еще не вернулся.
С этого момента Фромм был потеряй для заговорщиков, причем последствия этого оказались катастрофическими. Ольбрихт, ошеломленный, не говоря ни слова, выскользнул из здания. В эту минуту прибыл генерал Бек, одетый в темный гражданский костюм, - возможно, это имело целью замаскировать военный характер выступления, - чтобы принять на себя руководство. Но реальным руководителем, как вскоре выяснилось, был полковник фон Штауфенберг, который, запыхавшись, без фуражки, взбежал по лестнице старого здания военного министерства около 4.30 дня. Он коротко сообщил о взрыве, подчеркнув, что видел все с расстояния не более 200 ярдов. Когда вмешался Ольбрихт, заявив, что только что разговаривал по телефону с самим Кейтелем, что Гитлер лишь слегка ранен, Штауфенберг ответил, что Кейтель тянет время, прибегая ко лжи. Гитлер, возразил он, должен быть как минимум тяжело ранен. В любом случае, добавил он, сейчас нам остается одно - использовать каждую минуту, чтобы свергнуть нацистский режим. Бек согласился и сказал, что для него безразлично, жив деспот или мертв. Необходимо действовать и сбросить его тяжкий гнет. Но беда в том, что после рокового промедления и замешательства они, несмотря на все свои планы, не представляли, что делать дальше. Даже когда генерал Тилс сообщил, что известие о провале покушения на Гитлера вскоре будет передано по национальному радио, им не пришло в голову, что необходимо немедленно захватить центральную студию радиовещания, чтобы помешать нацистам выйти в эфир и заполнить его собственными воззваниями от имени нового правительства. В случае если войска еще не подошли, чтобы осуществить это, можно было привлечь берлинскую полицию. Граф фон Хельдорф, начальник полиции и активный заговорщик, с полудня с нетерпением ждал команды бросить в дело свои крупные силы, уже приведенные в боеготовность. Но команды все не поступало, и в 4 часа он направился на Бендлерштрассе, чтобы выяснить, что же произошло. Ольбрихт сообщил ему, что полиция будет действовать по приказам армии. Но восставшей армии пока не было - лишь сбитые с толку офицеры слонялись по штабу, не имея солдат, которым можно было бы отдавать приказы.
Вместо того чтобы решить немедленно этот вопрос, Штауфенберг позвонил по телефону в Париж своему кузену подполковнику Цезарю фон Хофакеру в штаб генерала фон Штюльпнагеля и призвал заговорщиков пошевеливаться. Безусловно, шаг этот был чрезвычайно важен, поскольку во Франции к заговору подготовились значительно лучше, поддерживали его там более высокопоставленные генералы и офицеры, чем в других местах, за исключением Берлина. И действительно, в Париже генерал Штюльпнагель проявил гораздо больше энергии, чем его коллеги в столице. Еще до наступления темноты он арестовал и заключил под стражу всех 1200 офицеров и солдат СС и СД, включая их грозного начальника генерал-майора войск СС Карла Оберга. Если бы в Берлине в тот вечер проявили такую же энергию и решительность, история могла бы пойти другим путем.
Приведя в действие план заговора в Париже, Штауфенберг взялся за упрямого Фромма, начальником штаба которого он состоял и чей отказ действовать заодно с заговорщиками после сообщения Кейтеля о том, что Гитлер жив, создавал серьезную угрозу успешному исходу заговора. У Бека не хватило смелости поссориться с Фроммом в самом начале событий, и он не присоединился к Штауфенбергу и Ольбрихту, которые направились к нему. Ольбрихт вновь заявил Фромму, что Штауфенберг готов подтвердить смерть Гитлера. "Но это невозможно, - рявкнул Фромм, - Кейтель заверил меня в обратном". "Кейтель, как обычно, лжет, - вмешался Штауфенберг. - Я сам видел, как выносили тело Гитлера". Эти слова начальника штаба заставили Фромма задуматься, и с минуту он хранил молчание. Но когда Ольбрихт, решив воспользоваться нерешительностью Фромма, заметил, что приказ "Валькирия" уже отдан, Фромм вскочил и закричал: "Это превышение власти! Кто отдал приказ?" Когда он узнал, что это сделал полковник Мерц фон Квирнхайм, он вызвал офицера к себе и арестовал.
Штауфенберг сделал еще одну, последнюю попытку убедить своего начальника. "Генерал, - сказал он, - я лично взорвал бомбу на совещании у Гитлера. Взрыв был похож на взрыв 150-миллиметрового снаряда. Никто из присутствовавших в зале не мог остаться в живых".
Но Фромм был слишком искусным приспособленцем, чтобы поддаться блефу. "Граф Штауфенберг, - ответил он, - покушение провалилось. Вы должны немедленно пустить себе пулю в лоб". Штауфенберг холодно отклонил его совет. Тогда тучный Фромм, налившись кровью, объявил, что арестовывает всех троих посетителей - Штауфенберга, Ольбрихта и Мерца.
"Не занимайтесь самообманом, - ответил Ольбрихт. - Это мы сейчас вас арестуем!"
Между единомышленниками вспыхнула крайне несвоевременная ссора, во время которой Фромм, как свидетельствовал один из очевидцев, ударил по лицу Штауфенберга. Генерала быстро утихомирили и посадили под арест в комнате адъютанта, где его охранял майор Людвиг фон Леонрод [32]. В целях предосторожности заговорщики оборвали в комнате телефонные провода.
Штауфенберг вернулся в свое управление и обнаружил, что здесь его поджидает, чтобы арестовать, обер-фюрер Пифредер, эсэсовский головорез, недавно отличившийся при проведении эксгумации и сожжении 221 тысячи тел евреев, расстрелянных отрядами спецакций в Прибалтике до того, как туда вошли части советских войск. Пифредера и двух субъектов из СД в гражданском быстро заперли в соседнем пустом кабинете. Объявившийся в этот момент генерал фон Корцфляйш, которому подчинялись все войска в округе Берлин - Бранденбург, потребовал доложить, что происходит. Нацистский генерал настаивал, чтобы его проводили к Фромму, но его провели к Ольбрихту, с которым он отказался говорить. Тогда его принял Бек, и, поскольку Корцфляйш заупрямился, его также заперли. Как было намечено планом заговора, его заменил генерал фон Тюнген.
Приход Пифредера подсказал Штауфенбергу, что заговорщики забыли выставить охрану вокруг здания. Поэтому у входа был выставлен наряд из батальона охраны дивизии "Гросдойчланд" ("Великая Германия"), который должен был заступить в караул, но не заступил. Наконец, уже после 5 вечера, заговорщики взяли под контроль свой собственный штаб, но в Берлине только это и находилось у них под контролем. А что же произошло с войсками армии, которым предписывалось занять столицу и удерживать ее до установления власти нового антинацистского правительства?
После 4 часов дня, когда заговорщики по возвращении Штауфенберга пришли наконец в себя, генерал фон Хазе, комендант Берлина, позвонил командиру отборного батальона охраны "Гросдойчланд" в Дебериц и приказал ему поднять по тревоге свое подразделение и немедленно прибыть в комендатуру на Унтер-ден-Линден. Командиром батальона был недавно назначен майор Отто Ремер, которому выпала в этот день крайне важная роль, хотя и не та, на которую рассчитывали заговорщики. Поскольку на его батальон возлагалась наиважнейшая задача, они предварительно проверили, что это за человек, и удовлетворились тем, что он не интересовался политикой и был готов повиноваться приказам своих непосредственных начальников. Его храбрость не вызывала сомнений. Он имел восемь ранений и совсем недавно получил из рук Гитлера редкую награду - Рыцарский крест с дубовыми листьями.
Ремер поднял по тревоге батальон и, согласно приказу, спешно направился в город для получения конкретных распоряжений от Хазе. Генерал сообщил ему об убийстве Гитлера и о попытке путча со стороны СС и приказал блокировать здания министерств на Вильгельмштрассе, а также главное управление безопасности СС в близлежащем квартале Анхальтстацион. К 5.30 Ремер расторопно выполнил все указания и прибыл на Унтер-ден-Линден за получением новых.
И тут в драму вмешалось незначительное лицо, которое помогло Ремеру стать карающей Немезидой по отношению к заговорщикам. Некий лейтенант д-р Ганс Хаген, экзальтированный и самоуверенный молодой человек, занимал в батальоне охраны Ремера должность офицера по национал-социалистскому воспитанию. Одновременно он работал в министерстве пропаганды у Геббельса. В данный момент он находился в Байрейте, куда был послан министром работать над книгой, которую ему поручил писать Мартин Борман, секретарь Гитлера. Называлась она "История национал-социалистской культуры". В Берлине он оказался чисто случайно - приехал, чтобы доставить памятный адрес в честь малоизвестного писателя, погибшего на фронте, а заодно прочитать вечером лекцию для своего батальона, хотя было довольно жарко и душно, о вопросах национал-социалистского воспитания. Он питал слабость к публичным выступлениям.
По пути в Дебериц впечатлительному лейтенанту почудилось, что в проезжавшем армейском легковом автомобиле сидел в полной военной форме фельдмаршал Браухич, и ему сразу же пришло в голову, что старый генерал замышляет измену. Правда, Браухич, задолго до этого снятый Гитлером со всех постов, в этот день ни в форме, ни без формы в Берлине не был. Но Хаген клялся, что видел его. О своих подозрениях он сообщил Ремеру, который как раз в то время получил приказ занять Вильгельмштрассе. Приказ лишь усилил подозрения Хагена, и он уговорил Ремера дать ему мотоцикл с коляской и помчался в министерство пропаганды, чтобы предупредить Геббельса.
Министру же только что позвонил Гитлер - это был его первый после покушения звонок. Он сообщил, что на него совершено покушение, и поручил Геббельсу немедленно выступить по радио и объявить о его провале. Очевидно, всегда осведомленный министр пропаганды впервые услышал о том, что произошло в Растенбурге. Хаген же быстро ввел его в курс событий, которые, получалось, вот-вот могли произойти в Берлине. Сначала Геббельс отнесся к сообщению скептически - он считал Хагена надоедливым типом - и по одной из версий собирался прогнать визитера, когда лейтенант предложил ему подойти к окну и лично во всем убедиться. То, что увидел министр пропаганды, оказалось убедительнее истерических рассказов Хагена. Войска устанавливали посты вокруг министерства. Геббельс, человек по природе довольно глупый, был необыкновенно находчив: он велел Хагену немедленно прислать к нему Ремера. Хаген исполнил его приказ и благодаря этому вошел в историю.
Таким образом, пока заговорщики на Бендлерштрассе связывались с генералами по всей Европе, не обращая внимания на такую незначительную сошку, как Ремер, хотя и поставили ему весьма важную задачу, Геббельс связался именно с ним - человеком пусть невысокого звания, но в этот момент призванным сыграть роль довольно значительную.
Встреча с Геббельсом и без того была неизбежна, ибо Ремер уже получил приказ арестовать министра пропаганды. Итак, майор имел приказ арестовать Геббельса и в то же время получил от Геббельса указание прибыть к нему. Ремер направился в министерство пропаганды с 20 солдатами, приказав им вызволять его самого, если он не выйдет из кабинета министра через несколько минут. Затем Ремер и его адъютант с пистолетами в руках вошли в кабинет, чтобы арестовать главного из находившихся в тот день в Берлине нацистского вождя.
Из качеств Геббельса, которые помогли ему занять столь высокий пост в третьем рейхе, главное - умение уговорить любого даже в острых ситуациях, а сложившаяся ситуация была самой острой и опасной в его бурной жизни. Он напомнил молодому майору о его присяге на верность верховному главнокомандующему. На это Ремер решительно возразил, что Гитлер мертв. Геббельс заверил его, что фюрер жив и здоров, - он только что говорил с ним по телефону. И он докажет это. Геббельс тут же снял трубку и попросил срочно соединить его с верховным павнокомандующим в Растенбурге. И вновь промах заговорщиков, заключавшийся в том, что они не захватили телефонную связь в Берлине и даже не нарушили ее, сыграл с ними злую шутку [33]. Через одну-две минуты Гитлер был у телефона. Геббельс быстро передал трубку Ремеру. "Вы узнаете мой голос, майор?" - спросил Гитлер. Кто в Германии не узнал бы этот хриплый голос, сотни раз звучавший по радио! Более того, Ремер слышал фюрера непосредственно несколько недель назад, когда получал от него награду. Рассказывают, что майор вытянулся по струнке. Гитлер приказал ему подавить восстание и подчиняться только командам Геббельса, Гиммлера, который был только что назначен командующим армией подготовки пополнений и летел в Берлин, а также генерала Рейнеке, который случайно оказался в столице и получил приказ взять на себя командование всеми войсками города. Кроме того, фюрер тотчас произвел майора в полковники.
Для Ремера этого было вполне достаточно. Он получил приказ свыше и со всем рвением, которого так недоставало на Бендлер-штрассе, приступил к его выполнению. Он отвел свой батальон с Вильгельмштрассе, захватил комендатуру на Унтер-ден-Линден, выслал патрули остановить любые другие части, которые могли двигаться в город, а сам взялся за поиски штаба заговора с тем, чтобы арестовать его главарей.
Почему восставшие генералы и полковники доверили такую ключевую роль Ремеру, почему не заменили его в последний момент офицером, который мог бы стать душой заговора, почему не послали надежного офицера вместе с батальоном охраны следить за тем, как Ремер выполняет их приказы, - вот некоторые из многих загадок 20 июля. И далее, почему Геббельс, самый высокопоставленный и наиболее опасный нацистский главарь из всех находившихся в Берлине, не был немедленно арестован? Двух полицейских графа фон Хельдорфа с лихвой хватило бы сделать это за две минуты, поскольку министерство пропаганды вообще не охранялось. И почему затем заговорщики не захватили штаб гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе и не только не пресекли деятельность тайной полиции, но и не освободили своих же сподвижников, включая Лебера, находившихся там в заключении? Штаб гестапо практически не охранялся, как и центральное управление РСХА - мозговой центр СД и СС, который, естественно, следовало бы захватить в первую очередь. Ответить на эти вопросы невозможно.
В штабе на Бендлерштрассе в течение 4некоторого времени не знали о внезапном переходе Ремера на сторону нацистов. Судя по всему, лишь очень немногое из того, что происходило в Берлине, становилось там известно, да и то слишком поздно. И даже сегодня трудно установить почему. Показания свидетелей полны противоречий. Где были танки? Где находились войска из близлежащих гарнизонов?
Вскоре после 6.30 вечера радиостанцией "Германия", оснащенной таким мощным передатчиком, что его сигналы можно было принимать по всей Европе, было передано краткое сообщение, в котором говорилось, что имела место попытка покушения на фюрера с целью его убийства, однако она провалилась. Известие обрушилось на измученных заговорщиков на Бендлерштрассе как гром среди ясного неба, одновременно прозвучав предостережением, что воинское подразделение, посланное занять радиостанцию, не выполнило свою задачу. Оказалось, что Геббельс успел передать по телефону, пока ждал Ремера, текст сообщения на радиостанцию. Без четверти семь Штауфенберг передал по телетайпу командующим войсками, что объявление по радио не соответствует действительности и что Гитлер убит. Но ущерб, нанесенный путчистами этим объявлением, оказался непоправимым. Командующие войсками в Праге и Вене, которые отправились было арестовывать руководство СС и нацистской партии на местах, начали отводить свои части назад. Затем, в 20.20, Кейтель сумел передать по армейскому телетайпу во все штабы сухопутных войск распоряжение ставки фюрера о назначении Гиммлера командующим армией резерва и о том, что отныне надлежит исполнять приказы, отданные только им. Кейтель добавил: "Любые приказы, отданные от имени Фромма, Вицлебена и Гепнера, недействительны". Объявление, переданное радиостанцией "Германия", о том, что Гитлер жив, а также грозный приказ Кейтеля подчиняться лишь его приказам, а не приказам заговорщиков оказали, как мы увидим, решающее воздействие на фельдмаршала фон Клюге, который, находясь во Франции, уже готов был связать свою судьбу с заговором [34].
Даже танки, на которые так рассчитывали заговорщики, не прибыли. Можно было предположить, что Гепнер, известный генерал танковых войск, обеспечит участие танков, но у него не дошли до этого руки. Начальник танкового училища в Крампнице полковник Вольфганг Глесемер, откуда должны были подойти танки, получил от заговорщиков приказ начать выдвижение танков к городу, а самому прибыть на Бендлерштрассе для получения дальнейших указаний. Но полковник не захотел участвовать в военном путче против нацистов. И тогда Ольбрихт, потеряв надежду уговорить его, был вынужден запереть полковника в здании. Однако Глесемер сумел шепотом передать через своего остававшегося на свободе адъютанта сообщение в штаб инспекции танковых войск в Берлине, которому подчинялись танковые части, о том, что произошло, и проследить за тем, чтобы исполнялись приказы, исходящие только от инспекции. В результате в распоряжении заговорщиков не оказалось танков, так остро необходимых им и уже отчасти достигших центра города - Колонны победы у Тиргартена.
В конце концов полковнику Глесемеру удалось бежать из заключения, прибегнув к хитростям. Заявив часовым, что готов подчиниться приказам Ольбрихта и командовать танками, он незаметно выскользнул из здания. Вскоре танки были выведены из города.
Полковник танковых войск не был единственным офицером, которому удалось бежать из импровизированного места заключения, куда направлялись те, кто не хотел присоединиться к заговорщикам, что также способствовало быстрому подавлению заговора.
Когда около 8 часов вечера, играя жезлом, в штаб заговорщиков прибыл наконец в полной военной форме фельдмаршал фон Вицлебен, чтобы приступить к исполнению обязанностей нового главнокомандующего вермахта, он, очевидно, сразу понял, что путч провалился, и обрушился на Бека и Штауфенберга за то, что они загубили все дело. На суде он заявил: у него не осталось сомнений в провале заговора, как только он узнал, что даже радиостанция не захвачена. Но и сам он ничего не предпринял в тот момент, когда своей властью фельдмаршала мог объединить командиров частей и командующих войсками в Берлине и за рубежом. Через сорок пять минут он покинул здание на Бендлерштрассе, не считая себя более участником заговора. Уже не сомневаясь в окончательном провале заговора, он направился на своем "мерседесе" в Цоссен, где незадолго до этого потратил впустую семь решающих для судеб заговора часов, сообщил генерал-квартирмейстеру Вагнеру, что восстание потерпело неудачу, и выехал в собственное имение, расположенное в 30 милях оттуда, где на следующий день его арестовал знакомый генерал по имени Линнерц.
И вот пришло время поднять занавес перед последним актом.
Вскоре после 9 вечера и без того обескураженные заговорщики буквально онемели, когда по всегерманскому радио объявили, что с обращением к немецкому народу выступит сам фюрер. Еще через несколько минут стало известно, что комендант Берлина генерал Хазе, толкнувший майора, а теперь уже полковника Ремера на ложный путь, арестован и командование всеми войсками в Берлине принял на себя нацистский генерал Рейнеке, который при поддержке частей СС готовится штурмовать Бендлерштрассе.
Служба СС пришла наконец в себя, главным образом благодаря Отто Скорцени. Этот несгибаемый эсэсовец однажды уже проявил отвагу, вызволив из плена Муссолини. Ничего не зная о происходящих в этот день событиях, Скорцени в 6 вечера выехал ночным экспрессом в Вену, но был вынужден по указанию генерала СС Шелленберга, второго человека в руководстве СД, сойти в пригороде Лихтерфельд. Прибыв в штаб СД, Скорцени обнаружил, что он не охраняется, а его руководители прямо-таки в истерическом состоянии. Будучи по натуре человеком весьма хладнокровным, прирожденным организатором, он быстро собрал вокруг себя вооруженных эсэсовцев и взялся за дело. Именно он был первым, кому удалось убедить подразделения танкового училища оставаться верными Гитлеру.
Энергичные контрмеры, предпринятые в Растенбурге, находчивость Геббельса, сумевшего привлечь на свою сторону Ремера, использование радиовещания, восстановление боеспособности СС в Берлине и невероятная неразбериха в рядах заговорщиков на Бендлерштрассе и их бездействие заставили многих армейских офицеров, почти решившихся связать свою судьбу с заговорщиками, а то и решившихся, передумать. Одним из них был генерал Отто Херфурт (начальник штаба арестованного Корцфляйша), который сначала сотрудничал с Бендлерштрассе и пытался собрать войска, однако, увидев, как развиваются события, перешел на другую сторону и около 9.30 позвонил в ставку Гитлера, сообщив, что подавляет военный путч [35].
Генерал Фромм, который отказался присоединиться к заговору, тем самым поставив под угрозу его исход, вдруг взялся за дело. Вечером, просидев под арестом в кабинете своего адъютанта около четырех часов, он попросил разрешения уйти в свой кабинет, расположенный этажом ниже. Он дал честное слово офицера, что не предпримет попытки бежать или установить контакт с внешним миром. Генерал Гепнер согласился. Более того, поскольку Фромм пожаловался, что он не только голоден, но и хочет пить, Гепнер послал ему бутербродов и бутылку вина. Несколько раньше прибыли три генерала из штаба Фромма, которые также отказались примкнуть к восстанию и потребовали провести их к своему начальнику. Кажется невероятным, но их проводили к нему в кабинет, хотя и под конвоем. Не успели они войти, как Фромм сообщил им о редко используемом запасном выходе, через который генералы могут бежать. Нарушив слово, данное Гепнеру, он приказал генералам организовать помощь, взять штурмом здание, освободить его и подавить мятеж. Генералы незаметно ускользнули.
Тем временем младшие офицеры из штаба Ольбрихта, которые либо примкнули к заговорщикам, либо, находясь поблизости от штаба на Бендлерштрассе, выжидали, как будут развиваться события, начали осознавать, что выступление терпит неудачу. Они хорошо понимали, как позднее признался один из них, что всех их перевешают как изменников, если переворот потерпит неудачу и если они вовремя не выступят против него. Один из них, подполковник Франц Гербер, бывший офицер полиции и убежденный нацист, раздобыл несколько автоматов и патроны к ним из арсенала в Шпандау. Около 10.30 эти офицеры пришли в кабинет к Ольбрихту и потребовали объяснить им, чего, собственно, он и его друзья добиваются. Генерал объяснил, и они молча удалились.
Однако минут через двадцать они возвратились во главе с Гербером и подполковником Бодо фон дер Хайде и, размахивая оружием, потребовали от Ольбрихта новых объяснений. На шум заглянул Штауфенберг, и его тут же задержали. Когда он, отодвинув засов, сумел вырваться и бросился бежать по коридору, в него выстрелили и ранили в единственную руку. Контрзаговорщики открыли беспорядочную стрельбу, никого, правда, не задев, кроме Штауфенберга. Затем принялись прочесывать помещения в крыле здания, где сосредоточился штаб заговорщиков, и сгонять их в одно место. В бывший кабинет Фромма они привели Бека, Гепнера, Ольбрихта, Штауфенберга, Хефтена и Мерца. А вскоре там появился и сам Фромм, размахивая пистолетом.
"Итак, господа, - сказал он, - теперь я стану обращаться с вами так, как вы обращались со мной". Но повел он себя по-иному.
"Сдать оружие!" - скомандовал он и объявил тем, кто еще недавно держал его под арестом, что они арестованы. "Вы не посмеете требовать этого от меня, вашего бывшего начальника, - спокойно сказал Бек, доставая свой пистолет. - Я сам сделаю выводы из этой тяжкой ситуации". "Хорошо, только направляйте его на себя", - предупредил Фромм. Однако у блестяще воспитанного бывшего начальника генерального штаба в момент самого тяжкого в его жизни испытания не хватило воли, что сразу уронило его в глазах офицеров. "Я вспоминаю сейчас былые дни..." - начал было он, но Фромм резко оборвал его: "У нас нет времени выслушивать всякую чушь. Я прошу вас перестать болтать и сделать что-нибудь".
Бек так и поступил. Он нажал на курок, но пуля лишь поцарапала ему голову. Он тяжело опустился в кресло. Царапина слегка кровоточила. "Помогите пожилому человеку", - приказал Фромм двум молодым офицерам, но, когда они попытались отобрать пистолет, Бек воспротивился, попросив предоставить ему еще одну возможность. Фромм кивнул в знак согласия.
Затем он повернулся к остальным заговорщикам: "А вам, господа, если вы хотите что-нибудь написать, я даю еще несколько минут". Ольбрихт и Гепнер попросили бумаги и присели, чтобы написать своим женам короткие прощальные письма. Штауфенберг, Мерц, Хефтен и другие продолжали стоять молча. Фромм вышел из комнаты.
Он принял решение уничтожить этих людей и тем самым замести следы. Хотя он и отказался играть активную роль в заговоре, однако знал о его существовании, не один месяц укрывал убийц и никому не сообщал об их замыслах. Теперь же ему хотелось выслужиться, предстать перед Гитлером человеком, подавившим мятеж. Одного лишь не понимал Фромм - в глазах нацистских бандитов его решение было слишком запоздалым.
Он вернулся минут через пять и объявил от имени фюрера, что на заседании "трибунала" (доказательств, подтверждающих его проведение, нет) вынесены смертные приговоры четырем офицерам: полковнику генерального штаба Мерцу, генералу Ольбрихту, полковнику, имя которого он отныне не желает произносить (Штауфенбер-гу), и лейтенанту (Хефтену).
Два генерала - Ольбрихт и Гепнер все еще писали письма женам. Генерал Бек полулежал в кресле, лицо его было запачкано кровью, сочившейся из царапины, четыре офицера, приговоренные к смерти, стояли навытяжку.
"Итак, господа, - обратился Фромм к Ольбрихту и Гепнеру, - вы готовы? Я вынужден просить вас поторопиться, чтобы не осложнять положение остальных".
Гепнер закончил письмо и положил его на стол. Ольбрихт попросил конверт, вложил в него письмо и заклеил. Бек, пришедший наконец в себя, попросил другой пистолет. Рукав кителя Штауфенберга пропитался кровью. Его и его троих осужденных товарищей вывели наружу. Фромм приказал Гепнеру следовать за ними.
Внизу, во дворе, при тусклом свете затемненных фар армейского автомобиля четырех офицеров торопливо расстрелял взвод охраны. Очевидцы свидетельствуют, что все это происходило в суете, под крики охранников, спешивших укрыться от ожидавшегося воздушного налета, - английские самолеты бомбили в это лето Берлин почти каждую ночь. Перед смертью Штауфенберг крикнул: "Да здравствует священная Германия!"
Тем временем Фромм предложил генералу Гепнеру нечто вроде выбора. Три недели спустя Гепнер, над которым уже нависла тень виселицы, упомянул о нем перед Народным судом.
"Признаться, Гепнер, - сказал мне тогда Фромм, - все это причиняет мне боль. Мы были друзьями, как ты помнишь. Ты ввязался в это дело и должен отвечать за последствия. Ты готов последовать примеру Бека? Иначе я буду вынужден сейчас же арестовать тебя". Гепнер ответил, что он "не считает себя настолько виновным" и надеется оправдаться. "Понимаю", - ответил Фромм, пожимая ему руку. Гепнера отвезли в военную тюрьму в Моабите.
Когда его уводили, он услышал сквозь дверь, ведущую в другую комнату, утомленный голос Бека: "Если не получится и на этот раз, прошу вас помочь мне". Затем раздался выстрел из пистолета. Вторая попытка Бека застрелиться также не удалась. Фромм просунул голову в дверь и еще раз сказал офицеру: "Помогите пожилому человеку". Этот неизвестный офицер отказался нанести "удар милосердия", перепоручив потерявшего сознание от второго выстрела Бека сержанту, который оттащил его в сторону и прикончил выстрелом в шею.
Часы показывали за полночь. Единственный серьезно подготовленный мятеж, поднятый против Гитлера за одиннадцать с половиной лет существования третьего рейха, был подавлен за одиннадцать с половиной часов. Скорцени прибыл на Бендлерштрассе с бандой вооруженных эсэсовцев и прекратил дальнейшие экзекуции. Будучи полицейским, он хорошо понимал, что нельзя убивать тех, кто под пыткой может дать много ценных сведений о масштабах заговора. Поэтому, распорядившись надеть наручники на остальных заговорщиков, он отправил их в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе и поручил сыщикам собрать все обличительные документы, уничтожить которые у заговорщиков не хватило времени. Гиммлер, который прибыл в Берлин несколько раньше и временно развернул свой штаб в министерстве Геббельса, охраняемом частью батальона Ремера, связался по телефону с Гитлером и сообщил ему, что мятеж подавлен. Тем временем по Восточной Пруссии из Кенигсберга в Растенбург мчался автомобиль с радиостанцией, чтобы дать Гитлеру возможность выступить по радио с обращением, о котором радиостанция "Германия" предупреждала каждые несколько минут начиная с 9 часов.
Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину летней ночи.
"Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.
Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб верховного главнокомандования вермахта.
Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением...
Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского вермахта и прежде всего германского народа. Это банда преступных элементов, которые будут безжалостно уничтожены.
Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное учреждение... не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов. Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на месте...
На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам, национал-социалистам".

Кровавая месть
И на этот раз Гитлер сдержал слово.
Жестокость нацистов по отношению к своим же согражданам достигла апогея. По Германии, в тылу и на фронтах, прокатилась волна арестов, за которой последовали ужасающие пытки, военно-полевые суды и громкие процессы. Приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях. Родственников и друзей обвиняемых тысячами отправляли в концлагеря, где многие из них погибли. С теми немногими, кто приютил у себя скрывавшихся, расправились таким же образом.
Гитлер, одержимый нечеловеческой злобой, неутолимой жаждой мести, подхлестывал Гиммлера и Кальтенбруннера с еще большим рвением заниматься каждым обнаруженным заговорщиком, посмевшим пойти против него. Он сам разработал процедуру казни. "На этот раз, - бесновался он на одном из первых совещаний после взрыва в Растенбурге, - преступников ждет короткая расправа. Никаких трибуналов. Мы предадим их Народному суду. И не позволим им произносить длинных речей. Суд будет действовать с молниеносной быстротой. И через два часа после приговора он будет приведен в исполнение... Через повешение... Беспощадно..."
Эти инструкции сверху исполнялись скрупулезно. Исполнял их председатель Народного суда Рональд Фрейслер, отвратительный злобный маньяк, который, оказавшись в первую мировую войну в русском плену, стал фанатичным большевиком, а позднее, вступив в 1924 году в нацистскую партию, таким же фанатичным нацистом. При этом он остался горячим поклонником советского террора. Он специально изучал приемы Андрея Вышинского, главного прокурора на московских процессах тридцатых годов, когда старые большевики и большинство высших генералов были признаны виновными в измене и уничтожены. "Фрейслер - это наш Вышинский", - воскликнул Гитлер на упомянутом выше совещании.
Первый процесс над заговорщиками 20 июля в Народном суде проходил в Берлине 7 и 8 августа. На скамье подсудимых оказались фельдмаршал фон Вицлебен, генералы Гепнер, Штифф и фон Хазе, а также младшие офицеры Хеген, Клаузинг, Бернардис и граф Петер Йорк фон Вартенбург, работавшие бок о бок со Штауфенбергом. После пыток в подвалах гестапо они были фактически сломлены. Геббельс приказал заснять на кинопленку весь процесс до последней минуты, чтобы показывать кинофильм в назидание военным и гражданскому населению, причем сделать так, чтобы обвиняемые выглядели как можно более ничтожными. Одеты они были в неподдающуюся описанию одежду, в старые шинели и свитера. В зал суда их вводили небритыми, без воротничков и галстуков, в брюках без ремней и подтяжек. Особенно был унижен некогда гордый фельдмаршал Вицлебен, который выглядел окончательно раздавленным беззубым стариком. У него отобрали даже искусственную челюсть. Безжалостно затравленный ядовитыми выпадами главного судьи, фельдмаршал, стоявший за ограждением у скамьи подсудимых, то и дело хватался за брюки, чтобы не дать им упасть.
"Ты, грязный старик, - орал на него Фрейслер, - что это ты постоянно теребишь свои брюки?"
И хотя обвиняемые знали, что судьба их решена, они вели себя мужественно и с достоинством, несмотря на нескончаемые попытки председателя суда Фрейслера унизить и опозорить их. Молодой Петер Йорк, двоюродный брат Штауфенберга, казался, пожалуй, самым смелым, на оскорбительные вопросы он отвечал спокойно, даже не пытаясь скрыть своего презрения к национал-социализму!
— Почему вы не вступили в партию? - спросил Фрейслер.
— Потому что я не являюсь и никогда не смог бы стать нацистом, - ответил граф.
Когда Фрейслер пришел в себя и снова стал требовать ответа на вопрос, Йорк попытался объяснить.
— Господин председатель, я уже заявлял на допросе, что нацистская идеология является таковой, что я... Судья прервал его.
— ...не мог согласиться...
— Вы не согласны с национал-социалистской концепцией справедливости, ну, скажем, относительно истребления евреев?
— Важным фактором, который объединяет все эти вопросы, - ответил Йорк, - являются тоталитарные требования государства по отношению к человеку, что вынуждает его пренебрегать своими моральными и религиозными обязанностями перед богом.
— Ерунда! - выкрикнул Фрейслер, оборвав молодого человека, ведь подобные разговоры могли испортить фильм д-ра Геббельса и рассердить фюрера, который запретил обвиняемым произносить длинные речи.
Назначенные судом защитники играли еще более незавидную роль. Когда читаешь протоколы суда, убеждаешься, что их трусость почти ^невероятна. Так, например, защитник Вицлебена, некий д-р Вайсман, превзошел государственного прокурора и почти сравнялся с Фрейслером в нападках на своего подзащитного, именуя его убийцей, объявляя полностью виновным и заслуживающим самого тяжкого наказания.
Это наказание было определено 8 августа, как только закончился суд. "Всех повесить как скот", - приказал Гитлер, и этот приказ был исполнен. В тюрьме Плетцензе восьмерых осужденных загнали в небольшое помещение, где с потолка свисало восемь крюков. Одного за другим, раздетых по пояс, их вздергивали вверх, накинув на шею петлю из рояльной струны, перекинутую через крюк. Непрерывно трещала кинокамера, снимая, как осужденные поначалу свободно свисали в петле, а затем, по мере того как петля затягивалась, начинали хватать ртом воздух, как с них сползали и падали на пол брюки, как они бились в предсмертной агонии и наконец затихали.
Срочно проявленный фильм согласно приказу немедленно направляли Гитлеру, чтобы он мог увидеть его в тот же вечер, как и кинокадры, сделанные во время суда. Говорят, что Геббельс, боясь упасть в обморок, закрывал глаза обеими руками [36].
Все лето, осень и зиму наступившего 1945 года шли заседания Народного суда, наводя ужас на немцев. Нацистские судьи творили скорый страшный суд, штампуя смертные приговоры, пока наконец утром 3 февраля 1945 года американская бомба не поразила прямым попаданием здание суда, убив главного судью Фрейслера и уничтожив судебные дела остававшихся в живых обвиняемых. Произошло это в тот момент, когда в зал вводили Шлабрендорфа. И он чудом остался жив - один из немногих, кому улыбнулась судьба и кого впоследствии вырвали из лап гестапо американские войска.
Теперь проследим судьбу остальных.
Герделер, которого намечали в канцлеры при новом режиме, скрылся за три дня до 20 июля, после того как его предупредили, что в гестапо заготовлен ордер на его арест. В течение трех недель он скрывался то в Берлине, то в Потсдаме, то в Восточной Пруссии, редко проводя две ночи кряду в одном и том же месте. Он находил убежище у друзей и родных, которые рисковали жизнью, пряча его, тем более что за его голову Гитлер установил награду в один миллион марок. Утром 12 августа, измученный и голодный, после нескольких дней скитаний по Восточной Пруссии он, с трудом переставляя ноги, зашел в небольшую деревенскую гостиницу в Кон-радсвальде, близ Мариенвердера. Ожидая завтрака, он заметил, что за ним пристально и с подозрением наблюдает женщина в форме вспомогательной службы люфтваффе. Он быстро вышел на улицу и бросился в близлежащий лес. Но было слишком поздно. Женщина, некая Елена Шварцель, оказалась давней знакомой семьи Герделеров. Она сразу узнала его и по секрету сообщила об этом двум летчикам, сидевшим с ней за столом. Герделера вскоре настигли.
8 сентября 1944 года Народный суд приговорил его к смертной казни, однако приговор был приведен в исполнение лишь 2 февраля следующего года. Вместе с ним был казнен и Попитц [37]. Гиммлер отсрочил казнь, очевидно, потому, что считал: контакты этих двух людей, особенно Герделера, с западными союзниками через Швецию и Швейцарию могут оказаться полезными, если он примет бразды правления тонущим государственным кораблем, о чем он начал помышлять в это время.
Графа Фридриха Вернера фон Шуленбурга, бывшего посла в Москве, и Хасселя, бывшего посла в Риме, которые должны были взять на себя руководство внешней политикой при новом антинацистском режиме, казнили соответственно 10 ноября и 8 сентября. Граф Фриц фон Шуленбург окончил жизнь на виселице 10 августа. Генерал Фельгибель, начальник связи при ставке ОКБ, чью роль в Растен-бурге 20 июля мы уже рассмотрели, был казнен в тот же день.
Список казненных нескончаемо длинен. Согласно одному из источников, он насчитывал 4980 имен. По данным гестапо, было произведено 7000 арестов. Из числа руководителей Сопротивления, упомянутых в этой книге, были казнены генерал Фриц Линдеманн, полковник Безелагер, пастор Дитрих Бонхеффер, полковник Георг Хансен из абвера, граф фон Хельдорф, полковник фон Хофакер, д-р Иенc Петер Иессен, Отто Кип, д-р Карл Лангбен, Юлиус Лебер, майор фон Леонрод, Вильгельм Лойшнер, Артур Небе, шеф криминальной полиции, профессор Адольф Рейхвейн, граф Бертольд фон Штауфенберг, брат Клауса, генерал Тиле, начальник связи штаба сухопутных войск, и генерал фон Тюнген, назначенный Беком вместо генерала фон Корцфляйша в день путча.
Двадцать осужденных, жизнь которым продлил Гиммлер, очевидно, считая, что они могут оказаться ему полезны, если он возьмет власть в свои руки и будет вынужден заключить мир, расстреляли в ночь на 23 апреля, когда русские уже вели бои за центр столицы. Узников вели строем из тюрьмы на Лертерштрассе в застенок гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, и немалому числу арестованных удалось бежать, воспользовавшись темнотой, но затем они встретили отряд СС. Поставив арестованных к стенке, эсэсовцы их расстреляли. Только двум удалось бежать и позднее рассказать о свершившейся трагедии. Среди погибших же оказались граф Альбрехт Хаусхофер, близкий друг Гесса и сын известного геополитика. Его отец покончил с собой вскоре после гибели сына.
Генералу Фромму не удалось избежать казни, несмотря на его поведение в тот роковой вечер 20 июля. Арестованный на следующий день по приказу Гиммлера, который сменил его на посту командующего армией резерва, он был доставлен в Народный суд в феврале 1945 года по обвинению в трусости и приговорен к смертной казни [38]. Пожалуй, в порядке признания его незначительных услуг в деле спасения нацистского режима его не вздернули на крюке для подвески, мясных туш, как тех, кого арестовал он в ночь на 20 июля, а просто расстреляли 19 марта 1945 года.
Тайна, окружавшая жизнь адмирала Канариса, смещенного главы абвера, который так много сделал для заговорщиков, но не был напрямую замешан в событиях 20 июля, на долгие годы скрыла и обстоятельства его смерти. Известно, что после покушения на Гитлера его арестовали. Однако Кейтель сделал для него одно из немногих в своей жизни добрых дел - во время пребывания в ставке он сумел предотвратить его передачу в руки Народного суда. Разгневанный отсрочкой Гитлер приказал судить Канариса специальным судом СС. Но и этот процесс не раз откладывался. Лишь 9 апреля 1945 года, менее чем за месяц до окончания войны, Канарис, его бывший помощник полковник Остер и еще четверо заключенных предстали перед судом в концлагере Флоссенбург и были приговорены к смерти. Однако точных данных о казни Канариса не было. Потребовалось десять лет, чтобы раскрыть его тайну. В 1955 году участвовавший в процессе над Канарисом судья из гестапо сам предстал перед судом. Многие свидетели показали на нем, что Канарис был повешен 9 апреля 1945 года. Один из свидетелей, датский полковник Лундинг, сообщил, что видел, как обнаженного Канариса волокли из камеры на виселицу. Остер был казнен в тот же день. Некоторой части арестованных удалось избежать суда и в конце концов дождаться освобождения наступавшими войсками союзников. Среди них были генерал Гальдер и д-р Шахт, которые не принимали участия в заговоре 20 июля, хотя на суде в Нюрнберге Шахт заявил, что был "посвящен в тайну". Гальдер провел несколько месяцев в одиночной камере - совершенно темном подвале. Эти двое, а также высокопоставленные лица, немцы и иностранцы, включая Шушнига, Леона Блюма, Шлабрендорфа и генерала Фалькенхаузена, были освобождены 4 мая 1945 года американскими войсками в местечке Нидердорф, в Южном Тироле, как раз в тот момент, когда гестаповская охрана приготовилась их всех уничтожить. Несколько позднее Фалькенгаузен попал под суд в Бельгии как военный преступник. 9 мая 1951 года после четырех лет пребывания в тюрьме в ожидании суда его приговорили к 12 годам каторжных работ, однако через две недели освободили и он возвратился в Германию.
Многие из армейских офицеров, замешанных в заговоре, предпочли самоубийство "милосердию" Народного суда. Утром 21 июля генерал Хеннинг фон Тресков, душа заговора среди офицерства Восточного фронта, простился со своим другом и помощником Шлабрендорфом, который запомнил его последние слова:
"Теперь все набросятся на нас и будут поливать грязью. Но мои убеждения незыблемы: мы поступили правильно. Гитлер не только заклятый враг Германии, он - заклятый враг всего человечества. Через несколько часов я предстану перед богом, держа ответ за свои действия и упущения. Думаю, что смогу с чистой совестью оправдать все, что я сделал в борьбе против Гитлера...
Каждый, кто присоединялся к движению Сопротивления, надевал на себя тунику Несса, этот смертоносный дар. Человек чего-нибудь стоит лишь тогда, когда готов пожертвовать жизнью за свои убеждения".
В то утро Тресков выехал в 28-ю пехотную дивизию, прополз на нейтральную полосу и выдернул предохранительную чеку из ручной гранаты. Взрывом ему оторвало голову.
Спустя пять дней свел счеты с жизнью генерал-квартирмейстер сухопутных войск Вагнер.
Среди высокопоставленных военачальников на Западном фронте покончили с собой два фельдмаршала и один генерал. Как известно, в Париже восстание взяло хороший старт, когда генерал Генрих фон Штюльпнагель, военный губернатор Франции, арестовал весь состав СС и СД гестапо. С этого момента все зависело от фельдмаршала фон Клюге, нового главнокомандующего Западным фронтом, которого в течение двух лет обрабатывал на русском фронте Тресков, пытаясь сделать активным заговорщиком. Хотя Клюге постоянно менял свое решение, он в конечном счете согласился или почти согласился, как считали заговорщики, поддержать заговор, как только будет убит Гитлер.
В тот вечер, 20 июня, в Ла-Рош-Гуйон, в штабе группы армий "Б", командование которой после ранения Роммеля Клюге также принял на себя, состоялось роковое совещание за обеденным столом. Клюге хотелось обсудить противоречивые сообщения относительно того, жив или убит Гитлер. Присутствовали его главные советники - начальник штаба генерал Гюнтер Блюментрит, начальник штаба группы армий "Б" генерал Шпейдель, генерал Штюльпнагель и полковник Хофакер. Последнему в тот день уже звонил Штауфенберг, чтобы проинформировать о ходе мятежа в Берлине. Когда офицеры собрались на обед, по крайней мере некоторым показалось, что осторожный фельдмаршал наконец-то решится связать свою судьбу с заговором. Бек дозвонился до него перед обедом и настоятельно просил поддержать выступление независимо от того, убит Гитлер или Нет. После этого поступил приказ, подписанный фельдмаршалом фон Вицлебеном. На Клюге это произвело сильное впечатление.
Тем не менее ему хотелось иметь дополнительную информацию об обстановке, и она, к несчастью для заговорщиков, поступила от генерала Штиффа, который утром ездил вместе со Штауфен-бергом в Растенбург и видел взрыв. Он подтвердил, что Гитлер остался жив, а сейчас пытался скрыть происшедшее. Блюментрит связался с ним по телефону, и Штифф рассказал ему всю правду о том, что произошло, а точнее, не произошло.
"Значит, попытка не удалась", - сказал Клюге Блюментриту. Он, казалось, был искренне разочарован, поскольку тут же добавил, что, удайся она, он не стал бы терять времени, немедленно связался бы с Эйзенхауэром и попросил о перемирии.
За обедом, проходившем будто во сне, как позднее вспоминал Шпейдель, им казалось, "что они сидят в доме, куда пришла смерть". Клюге слушал горячие призывы Штюльпнагеля и Хофакера продолжать восстание даже в том случае, если Гитлер уцелел. Блюментрит описал, что последовало дальше:
"Когда они закончили, Клюге заметил с явным разочарованием: "Итак, господа, покушение провалилось. Все кончено". Штюльпнагель воскликнул: "Фельдмаршал, я думаю вам известны наши планы. Надо что-то делать".
Клюге отрицал, что посвящен в какие-либо планы. Приказав Штюльпнагелю освободить арестованных из частей СС и СД в Париже, он посоветовал ему: "Самое лучшее, что вы можете сделать, - это переодеться в гражданскую одежду и скрыться".
Но для гордого генерала Штюльпнагеля такой выход был неприемлем. После трудно объяснимой ночной попойки в парижском отеле "Рафаэль", где рекой лилось шампанское и где освобожденные офицеры СС и СД во главе с генералом Обергом братались с армейскими офицерами, которые только что держали их под арестом и, скорее всего, расстреляли бы, увенчайся заговор успехом, Штюльпнагель, получивший приказ явиться в Берлин, выехал на автомобиле в Германию. В Вердене, где в первую мировую войну он командовал батальоном, сделал остановку, чтобы взглянуть на знаменитое поле боя, а также исполнить принятое решение. Его водитель и солдат охраны услышали пистолетный выстрел. Они обнаружили генерала в канале, откуда он пытался выбраться. Пулей был выбит глаз и так серьезно поврежден другой, что его пришлось удалить в верденском военном госпитале, куда его срочно доставили.
Но это не спасло Штюльпнагеля от ужасной смерти. Слепой и беспомощный, он был доставлен по срочному приказу Гитлера в Берлин, в Народный суд, где его, лежащего на носилках, всячески поносил Фрейслер. 30 августа его повесили в тюрьме Плетцензе.
Решительный отказ фельдмаршала Клюге присоединиться к мятежу не спас его, как не спас он и Фромма, который подобным же образом вел себя в Берлине. "Судьба, - как вскользь высказался об этом нерешительном генерале Шпейдель, - не щадит того, чьи убеждения не подкреплены готовностью стоять за них до конца". Есть свидетельства, что полковник фон Хофакер под ужасными пытками - его казнили только 20 декабря - назвал в числе участников заговора Клюге, Роммеля и Шпейделя. Блюментрит свидетельствовал: Оберг информировал, что Хофакер упомянул Клюге на первых же допросах и что, узнав об этом, фельдмаршал "выглядел день ото дня все более озабоченным".
Сообщения с фронта отнюдь не способствовали поднятию его духа. 26 июля американские войска под командованием генерала Брэдли прорвали немецкий фронт у Сен-Ло. Через четыре дня недавно сформированная 3-я армия генерала Паттона, устремившись в прорыв, достигла Авранша и открыла путь на юг - в Бретань и к Луаре. В наступлении союзников это стало поворотным моментом и имело далеко идущие последствия. 30 июля Клюге предупредил ставку Гитлера: "Весь Западный фронт взломан... Левый фланг рухнул". К середине августа все, что еще оставалось от немецких армий в Нормандии, оказалось зажато в узком кольце вокруг Фалеза, после чего Гитлер приказал прекратить дальнейшее отступление. К этому времени фюреру уже порядком надоел Клюге, которого он обвинял в поражении на Западе и подозревал в намерении сдаться союзникам вместе с находившимися в его подчинении войсками.
17 августа в штаб Клюге прибыл фельдмаршал Вальтер Модель, с тем чтобы сменить его. Само внезапное появление Моделя было для Клюге первым признаком готовящегося отстранения. Одновременно Гитлер потребовал от него сообщать о своем местонахождении в Германии. Это означало, что он, Клюге, находится под подозрением в связи с мятежом 20 июля. На следующий день фельдмаршал написал длинное письмо Гитлеру и отправился на машине домой. Около Метца он принял яд.
Его прощальное письмо Гитлеру было обнаружено в захваченных немецких военных архивах:
"Когда Вы получите эти строки, меня уже не будет в живых... Жизнь потеряла для меня всякий смысл... И Роммель, и я предвидели сложившуюся сейчас обстановку... К нам не прислушались...
Я не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, который не раз доказывал свои большие способности, справиться с ситуацией теперь... Однако, если этого не произойдет и новое оружие, на которое Вы возлагаете такие надежды, не обеспечит успеха, тогда, мой фюрер, примите решение закончить войну. Немецкий народ вынес такие несказанные страдания, что пришло время положить конец этому ужасу...
Я всегда восхищался Вашим величием... Если судьба сильнее Вашей воли и Вашего гения, значит, такова воля провидения... Покажите себя столь же великим и в понимании необходимости положить конец безнадежной борьбе, раз уж это стало неизбежно..."
Как показал Йодль на Нюрнбергском процессе, Гитлер прочитал письмо молча и затем передал ему, не сказав ни слова. Через несколько дней, на военном совещании 31 августа, военный диктатор заметил: "Есть серьезные причины полагать, что, не соверши Клюге самоубийства, он непременно был бы арестован". Теперь настала очередь фельдмаршала Роммеля, идола немецких масс.
Лежа без сознания на операционном столе в Вердене, ослепший генерал фон Штюльпнагель случайно назвал имя Роммеля. Позднее полковник фон Хофакер, не выдержав страшных пыток в гестаповских застенках на Принц-Альбрехт-штрассе, рассказал о той роли, которую сыграл Роммель в заговоре. "Передайте товарищам в Берлине, что они могут на меня положиться", - привел Хофакер слова фельдмаршала, который заверил его в своем согласии участвовать в заговоре. Эта фраза засела в сознании Гитлера, и в конечном счете он пришел к решению, что ходивший у него в фаворитах, пользовавшийся в Германии огромной популярностью генерал должен умереть.
Роммель был ранен в голову и получил серьезную травму левого глаза. Во избежание пленения наступающими союзниками из госпиталя в Берне его перевели сначала в Сен-Жермен, а оттуда 8 августа отправили домой в Херрлинген, неподалеку от Ульма. Первым предупреждением о том, что его ожидает, послужил арест его начальника штаба генерала Шпейделя. Произошло это 7 сентября, сразу после того, как тот навестил Роммеля в Херрлингене.
"Этот патологический лжец, - воскликнул Роммель, когда в беседе со Шпейделем упомянул Гитлера, - окончательно сошел с ума. Он обрушивает свой садизм на участников заговора 20 июля, и этим дело не кончится".
Роммель заметил, что его дом взят под наблюдение СД. Когда он вышел на прогулку в близлежащий лес вместе со своим 15-летним сыном, который получил краткосрочный отпуск для ухода за отцом, оба захватили с собой пистолеты. В растенбургской ставке тем временем Гитлер получил копию показаний Хофакера, изобличающих Роммеля, и сразу отдал приказ ликвидировать его, но необычным способом. Фюрер понимал, как объяснял позднее на допросе в Нюрнберге Кейтель, что в Германии разразится страшный скандал, если знаменитый фельдмаршал, самый популярный из всех военачальников, будет арестован и доставлен в Народный суд. Поэтому он договорился с Кейтелем, что Роммелю сообщат об уликах против него и предложат на выбор либо застрелиться, либо предстать перед судом за измену. Если он изберет первое, ему будут организованы государственные похороны и отданы все воинские почести, а его семью не станут преследовать.
Итак, днем 14 октября 1944 года два генерала из ставки Гитлера подъехали к дому Роммеля, который теперь был постоянно окружен войсками СС, усиленными пятью броневиками. Одним из генералов был Вильгельм Бургдорф, алкоголик, с испитым багровым лицом, соперник Кейтеля в раболепии перед Гитлером, другим - его помощник в управлении кадров вермахта Эрнст Майзель, того же поля ягода. Они заранее предупредили Роммеля, что приедут по поручению Гитлера обсудить "новое назначение".
"По подстрекательству фюрера, - свидетельствовал позднее Кейтель, - я направил Бургдорфа с копией показаний, уличающих Роммеля. Если они верны, пусть он отвечает за последствия. Если же нет - суд его оправдает".
"И вы порекомендовали Бургдорфу прихватить с собой яд, не так ли?" - спросили Кейтеля.
"Да, я порекомендовал Бургдорфу взять с собой яд, чтобы передать его в распоряжение Роммеля, если обстоятельства того потребуют".
Бургдорф и Майзель прибыли, как вскоре выяснилось, отнюдь не для того, чтобы обсуждать новое назначение Роммеля. Они попросили оставить их с фельдмаршалом наедине, и все трое удалились в его кабинет.
"Через несколько минут, - рассказывал позднее Манфред Роммель, - Я услышал, как отец поднялся наверх и вошел в комнату матери". И затем:
"Мы с отцом прошли в мою комнату. "Я только что был вынужден сказать твоей матери, - начал он медленно, - что через четверть часа должен буду умереть... Гитлер обвиняет меня в измене. Учитывая мои заслуги в Африке, мне предлагают отравиться ядом. Два генерала привезли его c собой. Он действует за три секунды. Если я соглашусь, никаких обычных в таких случаях действий не будет предпринято против моей семьи... Мне устроят государственные похороны. Все продумано до мельчайших деталей. Через четверть часа позвонят из госпиталя в Ульме и скажут, что у меня произошел апоплексический удар по пути на совещание".
Фактически произошло следующее.
Роммель надел свою кожаную куртку - форму Африканского корпуса и, сжимая в руке фельдмаршальский жезл, сел в машину рядом с двумя ожидавшими его генералами. Проехав одну-две мили по направлению к городу, автомобиль остановился на краю леса. Здесь генерал Майзель и водитель-эсэсовец вышли, оставив Роммеля и генерала Бургдорфа беседовать на заднем сиденье. Когда несколько минут спустя они вернулись к машине, Роммель, согнувшись на сиденье, был уже мертв. Бургдорф нетерпеливо ходил взад-вперед, будто опасался, что пропустит обед и дневную выпивку. Через пятнадцать минут после того, как фрау Роммель попрощалась с мужем, раздался телефонный звонок из госпиталя. Главный врач сообщил, что два генерала только что внесли тело фельдмаршала, который скончался от кровоизлияния в мозг, вероятно, в результате прежних ранений черепа. Бургдорф запретил производить вскрытие. "Не прикасайтесь к трупу, - рявкнул он. - В Берлине уже все подготовлено".
Так оно и было в действительности.
Фельдмаршал Модель отдал выспренний приказ по войскам, в котором отмечалось, что Роммель скончался от ран, полученных 17 июля, и выражалась скорбь в связи с потерей "одного из величайших полководцев нации".
Гитлер послал фрау Роммель телеграмму: "Примите мое искреннее сочувствие в связи с тяжелой утратой, которую вы понесли, - смертью мужа. Имя фельдмаршала Роммеля навсегда будет связано с геройскими сражениями в Северной Африке". Геринг телеграфировал, что выражает ей "молчаливое сострадание".
"Тот факт, что ваш муж умер смертью героя в результате полученных ран, когда появилась было надежда, что он останется с немецким народом, глубоко тронул меня".
Гитлер приказал организовать государственные похороны, на которых старейший генерал немецкой армии фельдмаршал фон Рундштедт произнес похоронную речь. "Его сердце, - сказал он, стоя рядом с гробом Роммеля, украшенным свастикой, - принадлежало фюреру" [39].
"Старый солдат (Рундштедт), - указывает Шпейделъ, - произвел на присутствующих впечатление сломленного и сбитого с толку человека... Здесь судьба дала ему единственную в своем роде возможность сыграть роль Марка Антония. Он пребывал в какой-то моральной апатии" [40].
Велико было унижение хваленого офицерского корпуса германской армии. Он стал свидетелем участия в заговоре против верховного главнокомандующего трех прославленных фельдмаршалов - Вицлебена, Клюге и Роммеля, за что одного из них повесили, а двое других были вынуждены пойти на самоубийство. Он был вынужден оставаться безучастным в то время, когда десятки высших генералов были брошены в гестаповские застенки и умерщвлены после судебных фарсов, разыгранных в Народном суде. Произошло нечто беспрецедентное - офицерский корпус не сплотился в этой обстановке, несмотря на свои традиции. Вместо этого он стремился сохранить "честь" ценой, которая иностранцу представляется не чем иным, как бесчестьем и деградацией. Перед охваченным гневом бывшим австрийским ефрейтором перепуганные генералы и офицеры этого корпуса лебезили и пресмыкались.
Неудивительно, что фельдмаршал фон Рундштедт выглядел сломленным и сбитым с толку, когда произносил прощальную речь над гробом Роммеля. Как и его собратья-офицеры, которых Гитлер заставил испить до дна горькую чашу унижения, он дошел до грани падения. Рундштедт добровольно принял пост председателя так называемого офицерского суда части, учрежденного Гитлером для изгнания из армии всех офицеров, подозреваемых в причастности к заговору против него, чтобы не предавать их военному трибуналу, а, опозорив, уже в качестве гражданских лиц передать в руки пресловутого Народного суда. Суду чести не разрешалось заслушивать показания обвиняемых офицеров в свою защиту, а приговор выносился лишь на основе улик, представленных гестапо. Рундштедт не протестовал против такого ограничения прав обвиняемых, как и другой член суда - генерал Гудериан, который на следующий после взрыва день был назначен начальником генерального штаба армии. Правда, последний признается в своих мемуарах, что членство в суде было для него неприятной обязанностью и что заседания суда наводили меланхолию и затрагивали "наиболее сложные проблемы совести". Безусловно, так оно и было, поскольку Рундштедт, Гудериан и их коллеги в суде (все генералы) отправили сотни своих товарищей на экзекуцию после унижений и изгнания из армии.
Этим Гудериан не ограничивался. На посту начальника генерального штаба он издал два выспренних приказа, заверявших нацистского диктатора в неизменной верности офицерского корпуса. Первый, отданный 23 июля, резко осудил заговорщиков как "немногочисленную группу офицеров, в том числе отставных, которые, утратив мужество, из трусости и слабости предпочли единственному открытому для честного офицера пути, пути доблести и долга, путь позора". А затем торжественно заверил фюрера "в единстве генералов, офицерского корпуса и всего личного состава армии".
Тем временем снятый со всех постов фельдмаршал фон Браухич поспешил выступить в печати с гневным заявлением, осуждающим путч, давая вновь клятву верности фюреру и приветствуя назначение Гиммлера, который презирал генералов, включая Браухича, командующим армией резерва. Другой уволенный, гросс-адмирал Редер, опасаясь, что может быть заподозрен в симпатиях к заговорщикам, поспешил из своего затворничества в Растенбург, чтобы лично заверить Гитлера в своей преданности. Приказом по армии от 24 июля вместо традиционного армейского отдания чести было введено нацистское приветствие "как свидетельство непоколебимой верности фюреру и теснейшего единства армии и партии".
29 июля Гудериан предупредил всех офицеров генерального штаба, что отныне они должны являть собой образец нациста, верного и преданного фюреру.
"Каждый офицер генерального штаба должен быть национал-социалистским офицером-руководителем не только... служа образцом отношения к политическим вопросам, но и активно участвуя в политическом воспитании молодых командиров в соответствии с учением фюрера.
При оценке качеств и отборе офицеров для службы в генштабе вышестоящие начальники должны исходить прежде всего из свойств их характера и духа, а затем уже умственных способностей. Негодяй может оказаться весьма способным, но в час испытания тем не менее потерпит поражение, потому что он негодяй.
Я надеюсь, что каждый офицер генерального штаба немедленно выскажется относительно того, принимает он или уже исповедует мои взгляды, и пусть объявит об этом во всеуслышание. Каждый, кто не способен поступить таким образом, должен подать заявление о переводе из генштаба" [41].
Насколько известно, такого заявления никто не подал.
С этого момента, как свидетельствует один немецкий историк, "история генерального штаба как автономной единицы, можно сказать, заканчивается". Эта элитарная группа военного руководства, основанная Шарнхорстом и Гнейзенау и ставшая благодаря Мольтке оплотом нации, группа, которая управляла Германией в первую мировую войну, господствовала в Веймарской республике и вынудила самого Гитлера ликвидировать службу СА и ее руководителя, когда она встала на пути этой группы, теперь, летом 1944 года, превратилась в жалкую кучку подобострастных запуганных людей. Отныне Гитлеру не угрожала оппозиция и даже критика. Некогда могущественная армия, как и любой другой институт третьего рейха, скатывалась вместе с ним все ниже и ниже. Ее руководители до такой степени оцепенели и утратили мужество, которое еще недавно проявила горстка заговорщиков, что не могли теперь выразить протест, не говоря о том, чтобы совершить поступок, остановить руку человека, который - и это они хорошо понимали - все быстрее вел их и весь немецкий народ к самой ужасной в истории Германии катастрофе.
Просто поразителен паралич сознания и воли этих людей, воспитанных в христианской вере, на почитании старых добродетелей, хвалившихся своим кодексом чести, людей, не раз глядевших на поле боя смерти в лицо. Но это, наверное, можно понять, если проследить ход немецкой истории, изложенный в предыдущей главе, согласно которому слепое повиновение временщикам превратилось у немцев в высшую добродетель, а раболепие всячески поощрялось. К этому времени генералы уже осознали зловещую сущность человека, перед которым они преклонялись. Гудериан позднее вспоминал, каким стал Гитлер после 20 июля:
"Что касается его твердости, она превратилась в жестокость, а склонность к блефу сменилась откровенной нечестностью. Он часто лгал без малейшего колебания, полагая, что и другие лгут ему. Гитлер никому больше не доверял, и с ним стало довольно трудно иметь дело. С каждым месяцем это все более превращалось в пытку. Он часто терял самообладание, становился все более несдержан в выражениях. В его непосредственном окружении не было никого, кто мог бы повлиять на него сдерживающим образом".
И тем не менее этот полубезумный, быстро слабеющий рассудком и телом человек теперь, как и в снежную зиму 1941 года под Москвой, сумел собрать остатки отступавших армий и вселить новую веру в павшую духом нацию. Невероятным напряжением воли, которой так недоставало армии, правительству, народу, он едва ли не в одиночестве смог продлить агонию рейха почти на год.
Мятеж 20 июля окончился неудачей не только из-за необъяснимой неспособности ряда самых способных людей в армии и среди гражданской части нации, но и из-за роковой бесхарактерности Фромма, Клюге, а также из-за неудач, подстерегавших заговорщиков за каждым углом. Он провалился из-за того, что почти все, кто управлял этой великой страной, генералы и просто граждане, немцы, носившие форму или нет, не были готовы к революции, а по существу, несмотря на страдания и горькую перспективу поражения, не хотели ее. Они все еще принимали и безусловно поддерживали национал-социализм, несмотря на деградацию, в которую он вверг Германию и Европу, а в Адольфе Гитлере по-прежнему видели спасителя своей страны.
"В то время, - писал позднее Гудериан как о неоспоримом факте, - большая часть немецкого народа по-прежнему верила в Адольфа Гитлера и была убеждена, что любой преступник, совершивший убийство Гитлера, устранил бы единственного человека, который все еще мог привести войну к благополучному концу".
Даже по окончании войны генерал Блюментрит, который не участвовал в заговоре, но поддержал бы его, если бы его начальник Клюге обладал более решительным характером, считал, что по меньшей мере "половина гражданского населения была потрясена тем, что немецкие генералы приняли участие в покушении на Гитлера в целях его свержения, и впоследствии относилась к ним с горечью и разочарованием. Те же чувства разделяла и армия".
Благодаря необъяснимому гипнотизму, по крайней мере с точки зрения немца, Гитлеру удалось сохранить у этого необыкновенного народа верность и веру в себя до конца. Как безмолвный скот, с трогательной верой и даже с энтузиазмом, который возвышал их над стадом, немцы храбро устремились за ним в пропасть, что грозило гибелью нации.

AvvalgiКнига V Keyingi

↑ В день своего 60-летия - 30 октября 1942 года Клюге получил от Гитлера чек на 250 тысяч марок (100 тысяч долларов по официальному валютному курсу) и специальное разрешение израсходовать половину этой суммы на уход за имением. Другой бы воспринял это как оскорбление достоинства и чести немецкого офицера, однако фельдмаршал принял и то и другое (Шлабрендорф Ф. Они чуть не убили Гитлера, с. 40). Позднее, когда Клюге стал противником Гитлера, фюрер сказал как-то своим офицерам в ставке: "Я лично дважды присваивал ему звания, удостаивал его высших наград, подарил ему большое имение... и дал большую прибавку к жалованью как фельдмаршалу..." (Гилберт Ф. Гитлер руководит своей войной, с. 101-102). - Прим. авт.

↑ "Нас повесят, - писал Мольтке своей жене перед казнью, - за то, что мы думали вместе". - Прим авт.

↑ В некоторых немецких мемуарах сообщается, что в 1942-1943 годах нацисты установили контакты с русскими на предмет возможных мирных переговоров и что Сталин будто бы предложил начать переговоры о сепаратном мире. Риббентроп, находясь на скамье подсудимых в Нюрнберге, сообщил о своих усилиях, направленных на то, чтобы войти в контакт с русскими, и заявил, что фактически он установил его с советскими агентами в Стокгольме. Петер Клейст, который действовал в Стокгольме от имени Риббентропа, рассказал об этом в своей книге. Я подозреваю, что, когда все секретные немецкие документы будут разобраны, могут всплыть данные, способные пролить дополнительный свет на этот эпизод. - Прим. авт.

↑ Казнен нацистами. - Прим. авт.

↑ При первой встрече, по словам Шлабрендорфа, он имел возможность подержать в руках фуражку Гитлера необычно большого размера. Его поразил ее вес. Осмотрев ее внимательнее, он обнаружил, что она имеет стальную подкладку весом около полутора килограммов. - Прим. авт.

↑ Казнен нацистами. - Прим. авт.

↑ Одна из трудностей сведения воедино всех действий заговорщиков состоит в том, что воспоминания немногих уцелевших из них далеко не совершенны, так как они не только различны, но и подчас противоречат друг другу. Например, Шлабрендорф, который доставил бомбу Герсдорфу, пишет в своей книге, что, поскольку они не смогли найти взрыватель с достаточно коротким временем срабатывания, им пришлось "отказаться от попытки покушения в Цойгхаусе". Очевидно, он не знал или забыл, что Герсдорф в действительности поехал в Цойгхаус, чтобы попытаться выполнить задание, да и сам полковник свидетельствует, что накануне вечером тот сообщил ему, что полон решимости "совершить это" с имеющимися взрывателями. - Прим. авт.

↑ Хассель описывает в своем дневнике тягостную сцену: "Он попросил меня избавить его от неудобств, которые вызывало мое присутствие. Когда я начал было протестовать, он резко оборвал меня" (Дневники фон Хасселя, с. 256-257). Лишь позднее, когда Вайцзекер благополучно устроился в Ватикане в качестве немецкого посла, он принялся побуждать заговорщиков к действию. "Это, конечно, легче делать из Ватикана", - заметил Хассель. Вайцзекер уцелел, что позволило ему написать довольно жалкие мемуары. Дневники Хасселя были опубликованы после его казни. - Прим. авт.

↑ Бонхеффер, Донаньи и Остер были казнены 9 апреля 1945 года, менее чем за месяц до капитуляции Германии. Их ликвидация представляется актом мести со стороны Гиммлера. Уцелел лишь один Мюллер. - Прим. авт.

↑ Очевидно, Гиммлер за прошедшие четыре месяца действительно широко расставил свои сети. По свидетельству Рейтлингера, примерно 74 человека было арестовано по доносу д-ра Рексе (Рейтлингер. Та самая служба СС, с. 304). - Прим. авт.

↑ Сначала вмешался посол Японии, пытаясь отсрочить суд над ними. Затем, 3 февраля 1945 года, во время дневного налета американской бомбой не только был убит Роланд Фрейслер, председательствовавший на одном из страшных процессов, спровоцированных предательством, но и было уничтожено судебное дело фрау Зольф и ее дочери, находившееся в канцелярии Народного суда. Тем не менее процесс над ними был назначен в этом же суде на 27 апреля. К этому времени русские уже вошли в Берлин. Практически фрау Зольф и ее дочь были освобождены из тюрьмы Моабит 23 апреля, скорее всего, по ошибке (Уилер-Беннет. Немезида, с. 595; Пехель. Дойчер видерштандт, с. 88-93). - Прим. авт.

↑ Канарис был назначен начальником управления коммерческой и экономической войны. С получением этого ничего не значащего титула "адмиралишка" исчез из немецкой истории. Он был настолько непонятной фигурой, что трудно найти два одинаковых мнения об этом человеке, о том, во что он верил и верил ли во что-нибудь вообще. Циник и фаталист, он ненавидел Веймарскую республику и тайно действовал против нее, а затем аналогичным образом обрушит свой гнев на третий рейх. Его дни, как и дни других известных в абвере лиц, за исключением генерала Лахузена, отныне были сочтены. - Прим. авт.

↑ Клейсты, отец и сын, позднее были арестованы. Отец был казнен 16 апреля 1945 года, сын же уцелел. - Прим. авт.

↑ Гитлер часто обсуждал эту тактику со своими старыми соратниками по нацистской партии. Сохранилась стенографическая запись его высказывания в ставке 3 мая 1942 года: "Я отдаю себе отчет в том, почему девяносто процентов исторических покушений оказались успешными. Единственная превентивная мера, к которой следует прибегать, - это не соблюдать в своей жизни регулярности - в прогулках, поездках, путешествиях. Все это лучше делать в разное время и неожиданно... Насколько это возможно, направляясь куда-либо на автомобиле, я выезжаю неожиданно, не предупреждая полицию" (Секретные беседы Гитлера, с. 366).
Гитлер всегда сознавал, как мы уже убедились, что на него может быть совершено покушение. На военном совете 22 августа 1939 года накануне нападения на Польшу он обратил внимание генералов на то, что, хотя он лично незаменим, его в любой момент может "ликвидировать какой-нибудь преступник или идиот".
В своем довольно бессвязном выступлении 3 мая 1942 года он развил эту тему: "Обеспечить абсолютную безопасность от фанатиков и идеалистов невозможно... Если какой-нибудь фанатик пожелает выстрелить в меня или бросить бомбу, то, стою я или сижу, степень безопасности от этого не меняется". Он, однако, считал, что число фанатиков, способных совершить покушение на его жизнь по идейным соображениям, все уменьшается... "Единственно реально опасные элементы - это либо те фанатики, которых подстрекают трусливые подлые священники, либо националистически настроенные патриоты из той или иной оккупированной страны. Мой многолетний опыт весьма затрудняет деятельность даже подобных элементов". - Прим. авт.

↑ На встрече в Касабланке Черчилль и Рузвельт опубликовали 24 января 1943 года декларацию о безоговорочной капитуляции Германии. Геббельс, естественно, использовал это в полной мере, пытаясь повсеместно разжечь в немецком народе дух сопротивления, но, по моему мнению, успех его пропаганды был сильно преувеличен западными комментаторами. - Прим. авт.

↑ Гитлер запретил командующим пользоваться самолетом из-за превосходства в воздухе союзников. - Прим. авт.

↑ 23 апреля Роммель писал генералу Йодлю "Если нам, несмотря на превосходство противника в воздухе, удастся уже в первые часы ввести в бой большую часть наших подвижных средств на решающих направлениях береговой обороны, я убежден, что наступление противника на побережье потерпит полный провал в первый же день" (Записки Роммеля, с. 468). Но строгий приказ Гитлера сделал невозможным использование танковых дивизий в первые часы и даже дни. Когда же они наконец прибыли, их ввели в бой по частям, что привело к поражению. - Прим. авт.

↑ Обсуждение продолжалось с 9 утра до 4 часов пополудни с перерывом на обед, состоявший из одного блюда. Как вспоминает Шпейдель, во время обеда Гитлер буквально проглотил полную тарелку риса и овощей, после того как его пищу проверили. Вокруг его столового прибора стояли различные рюмки с лекарствами и лежали пилюли, и которые он поочередно принимал. Позади его стула стояли два телохранителя из СС. (Прим авт.)

↑ Очевидно, автор имеет в виду Белорусскую операцию (23.6-29.8 1944 года), скоординированную по времени с высадкой союзников в Нормандии. Границу с Польшей советские войска пересекли 20 июля 1944 года. - Прим. тит. ред.

↑ Причиной отстранения Рундштедта могла послужить отчасти грубоватая прямота, допущенная им накануне вечером во время телефонного разговора с Кейтелем, который пытался выяснить у него обстановку. Только что застопорился тщательно подготовленный фронтальный удар силами четырех танковых дивизий СС по войскам англичан, и Рундштедт пребывал в мрачном настроении. "Что будем делать?" - закричал Кейтель. "Заключать мир, дурачье, - выпалил Рундштедт. - Что еще вы способны сделать?!" Судя по всему, Кейтель, этот сплетник и лизоблюд, как называли его большинство войсковых командиров, тут же отправился к Гитлеру и пересказал ему весь разговор с соответствующими комментариями. Фюрер в этот момент беседовал с Клюге, который последние несколько месяцев находился в отпуске по болезни из-за травм, полученных в автомобильной катастрофе. Он и был тут же назначен взамен Рундштедта. Таким способом нацистский диктатор часто менял высший командный состав. О телефонном разговоре генерал Блюментрит сообщил Уилмоту (см. Борьба за Европу, с. 347) и Лиддел Гарту (см. Говорят немецкие генералы, с. 205). - Прим. авт.

↑ Шпейдель цитирует писателя Эрнста Юнгера, книги которого в свое время были популярны в нацистской Германии, но который затем занял антинацистскую позицию и примкнул к парижской ветви заговора: "Удар, который свалил Роммеля по дороге на Ливоро 17 июля, лишил наш заговор единственного человека, способного взвалить на себя одновременно бремя войны с Россией и гражданской войны у себя" (Шпейдель Г. Вторжение 1944 года, с 119). - Прим авт.

↑ Это всплыло в 1942 году при расследовании по делу "Красной капеллы", когда абвер выявил большое число немцев, занимавших стратегически важные посты. Многие из них происходили из старинных родов, что не помешало им стать участниками широкой шпионской сети, работавшей на русских. Одно время они передавали разведывательные сведения в Москву с помощью 100 подпольных радиопередатчиков, размещенных в Германии и оккупированных странах Запада. Руководителем "Красной капеллы" ("Красного оркестра") являлся Гарольд Шульце-Бойзен, внук гросс-адмирала фон Тирпица, ставшего после первой мировой войны своего рода вождем потерянного поколения. Будучи страстным почитателем революционной поэзии, фигурой весьма колоритной в мире богемы, в черном свитере, с густой гривой белокурых волос, он привлекал к себе пристальное внимание в Берлине. Он отвергал как нацизм, так и коммунизм, хотя считал себя человеком левых убеждений. Благодаря матери он в самом начале войны добился зачисления в люфтваффе в чине лейтенанта и подыскал тепленькое местечко в "исследовательском отделе" у Геринга, сотрудники которого специализировались на подслушивании телефонных разговоров. Вскоре он приступил к организации широкой разведывательной сети для Москвы, имея доверенных лиц в каждом министерстве и военном ведомстве в Берлине. Среди них были Арвид Харнак, племянник известного богослова, блестящий молодой экономист из министерства экономики, женатый на американке Милдред Фиш, которую он встретил в Висконсинском университете; Франц Шелиха - из министерства иностранных дел; Хорст Хейлман - из министерства пропаганды; графиня Эрика фон Брокдорф - из министерства труда.
Из 75 руководителей, обвиненных в государственной измене, 50 были приговорены к смерти, включая Шульце-Бойзена и Харнака. Милдред Харнак и графиня фон Брокдорф отделались было тюремным заключением, однако Гитлер настоял на высшей мере наказания, и они были казнены. По указанию фюрера всех их приговорили к повешению, чтобы предотвратить попытки измены в будущем, но в Берлине виселиц не нашлось, поскольку традиционным орудием казни служила гильотина, поэтому приговоренных казнили, затягивая на шее веревку, которую перекидывали через крюк для подвески мясных туш и затем медленно вздергивали. Крюки позаимствовали на время на скотобойне. С тех пор именно этот метод повешения и стал применяться как особая форма жестокой расправы над теми, кто осмелился пойти против фюрера. - Прим. авт.

↑ Все четверо - Лебер, Рейхвейн, Якоб и Зефков были казнены - Прим. авт. 436

↑ Среди историков существуют разногласия по поводу того, куда направился Штауфенберг - в Растенбург или Оберзальцберг. Два наиболее авторитетных в этом вопросе немецких исследователя Эберхард Целлер и профессор Герхард Риттер приводят противоречивые сведения. Целлер считает, что Гитлер все еще оставался в Берх-тесгадене, а Риттер уверен, что это ошибка и что фюрер возвратился в Растенбург. К сожалению, календарь Гитлера, который до сих пор надежно служил автору, сохранился не полностью, и записи на этот период отсутствуют. Наиболее надежные свидетельства, в том числе доклад о действиях Штауфенберга, составленный в ставке Гитлера 22 июля, убедительно указывают на то, что 15 июля Гитлер находился в Растенбурге и что именно там Штауфенберг намеревался его убить. Хотя оба места, откуда Гитлер пытался руководить ходом войны (он редко бывал в Берлине, подвергавшемся варварским бомбардировкам), находились примерно на одинаковом расстоянии от столицы, Берхтесгаден давал заговорщикам больше преимуществ, чем Растенбург, поскольку был расположен неподалеку от Мюнхена, гарнизон которого, считалось, сохранял верность Беку. - Прим. авт.

↑ По свидетельству генерала Адольфа Хойзингера, начальника оперативного управления сухопутных войск, вести, поступившие 19 июля с Украинского фронта, были настолько плохи, что он запросил ставку о наличных войсках армии резерва, проходящих подготовку в Польше, которые можно было бы перебросить на Восточный фронт Кейтель предложил вызвать на следующий день Штауфенберга для доклада по этому вопросу (Хойзингер А. Спорный приказ, с 350) - Прим. авт.

↑ Фицгиббон пишет "Считается, что перед тем он ходил на исповедь, но конечно не получил отпущения грехов" Автор рассказывает, что Штауфенберг поведал епискому Берлинскому, карциналу графу Прейсингу, о том, что намерен совершить. Епископ ответил, что он с уважением относится к мотивам, побуждающим к действию молодого человека, и не вправе удерживать его по религиозным соображениям - Прим. авт.

↑ Ряд авторов утверждают, что ежедневные военные совещания у Гитлера в Растенбурге проводились в его подземном бункере и что совещание 20 июля было перенесено в наземное здание ввиду ремонта, а также из-за жары и большой влажности - Прим. авт.

↑ Согласно показаниям адмирала Курта Ассмана, присутствовавшего на совещании, Штауфенберг шепнул Брандту: "Мне надо срочно позвонить. Присмотрите за моим портфелем, там секретные бумаги". - Прим. авт.

↑ Большое число исследователей утверждают, что в этот момент генерал Фельгибель должен был взорвать узел связи, и тот факт, что он не сумел этого сделать, имел катастрофические последствия для заговорщиков. Так, Уилер-Беннет пишет, что "генерал Фельгибель, как это ни печально, не сумел выполнить свою задачу". Поскольку различные узлы связи размещались в нескольких подземных бункерах, тщательно охраняемых СС, представляется совершенно невероятным, что в планы Фельгибеля входило взорвать их. Генерал соглашался сделать единственное - блокировать связь с внешним миром на два-три часа после передачи в Берлин сообщения о взрыве. Это вопреки неизбежным накладкам он исполнил. - Прим. авт.

↑ Официальный стенографист Бергер был убит, а полковник Брандт, генерал Шмундт, адъютант Гитлера, и генерал Кортен умерли от ран. Все другие, включая генералов Йодля, Боденшатца, начальника штаба Геринга, и Хойзингера, получили тяжелые ранения. - Прим. авт.

↑ Риббентроп действительно был торговцем шампанским, а позднее женился на дочери крупнейшего в Германии изготовителя этого вина. Приставку "фон" к своей фамилии он получил в 1925 году после того, как его в возрасте 32 лет усыновила тетка - фрейлейн Гертруда фон Риббентроп - Прим. авт.

↑ За несколько недель до этого Леонрод спросил своего друга, армейского капеллана отца Германа Верле, прощает ли католическая церковь убийство тирана, и получил отрицательный ответ. Когда это обстоятельство всплыло на заседании Народного суда по делу Леонрода, отец Верле был арестован за то, что не сообщил об этом разговоре властям и, как и Леонрод, казнен. - Прим. авт.

↑ "Подумать только, эти революционеры даже не сообразили перерезать телефонные провода! - восклицал, по слухам, позднее Геббельс. - Моя маленькая дочурка и то додумалась бы до этого" (Рисе К Йозеф Геббельс - пособник дьявола, с 280) - Прим. авт.

↑ Существуют противоречивые свидетельства, почему не была захвачена берлинская радиостанция. Согласно одному из них, эта задача была возложена на пехотное училище в Деберице, в частности на начальника училища генерала Хицфельда, участника заговора. Но заговорщики не предупредили Хицфельда, что выступление назначено на 20 июля, и он уехал в Баден на похороны родственника. Его заместитель, полковник Мюллер, также отлучился по делам службы. Когда наконец в 8 вечера Мюллер возвратился, он обнаружил, что его лучший батальон привлечен на ночные учения. Около полуночи он добился его возвращения, однако было уже слишком поздно. Согласно другой версии, некто майор Якоб сумел окружить радиостанцию силами пехотного училища, но не смог получить от Ольбрихта четких указаний относительно дальнейших действий Когда Геббельс передал по телефону текст первого сообщения, Якоб не помешал его выходу в эфир. Позднее майор утверждал, что, если бы Ольбрихт дал ему соответствующие указания, заговорщики отобрали бы немецкие радиовещательные станции у нацистов. Первая версия приведена Эбер-хардом Целлером (Призрак свободы, с. 267-269), наиболее авторитетным исследователем заговора 20 июля. Вторую излагают Уиллер-Беннет (Немезида, с. 654-655) и Рудольф Заммер (Геббельс: второй после Гитлера, с 138). Оба утверждают, что вышесказанное сообщил им майор Якоб. - Прим. авт.

↑ Предательство не спасло его от ареста за соучастие в заговоре и виселицы. - Прим. авт.

↑ Союзникам удалось обнаружить фильм об этом процессе и показать в Нюрнберге, где его видел и автор. Однако фильма о казнях обнаружить не удалось. Вероятно, он был уничтожен по приказу Гитлера. По свидетельству Аллена Даллеса, эти два фильма были скомпонованы Геббельсом и демонстрировались в некоторых армейских аудиториях в качестве назидания. Но солдаты отказывались его смотреть, и вскоре показ прекратили (Даллес А. Подполье Германии, с 83) - Прим. авт.

↑ Одновременно был казнен и отец Альфред Делп, иезуит из кружка Крейсау Через несколько дней был повешен брат Герделера - Фриц Графа фон Мольтке, главу кружка Крейсау, казнили 23 января 1945 года, хотя он не участвовал в заговоре Троттцу Зольц, ведущая фигура в кружке и в заговоре, был повешен 25 августа 1944 года - Прим. авт.

↑ "Приговор сильно подействовал на него, - вспоминал позднее Шлабрендорф, который общался с Фроммом, пока они находились в тюрьме гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. - Он никак этого не ожидал" (Шлабрендорф Ф. Они чуть не убили Гитлера, с. 121). - Прим. авт.

↑ Справедливости ради следует сказать, что Рундштедт, возможно, не знал об обстоятельствах смерти Роммеля. О них ему, очевидно, стало известно лишь из показаний Кейтеля на Нюрнбергском процессе. "Мне не было известно об этих слухах, - заявил на процессе Рундштедт, - иначе я отказался бы выступать в роли представителя фюрера на государственных похоронах: это было бы подлостью сверх всякой меры". Тем не менее семья Роммеля обратила внимание на то, что этот добропорядочный господин старой школы отказался присутствовать на кремации и приехать в дом Роммеля, чтобы выразить свои соболезнования вдове, как это сделали большинство других генералов. - Прим. авт.

↑ Сам же генерал Шпейдель, заключенный в подвал гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе, подвергавшийся нескончаемым допросам, не был ни сломлен, ни сбит с толку. Помогло, вероятно, то, что он был солдатом и философом одновременно. Он сумел провести своих мучителей из СД, ни в чем не признавшись и никого не выдав. Был у него один нелегкий момент, когда ему устроили очную ставку с полковником фон Хофакером, которого, как он считает, подвергли не только пыткам, но и воздействию наркотических средств, однако полковник не выдал в данном случае Шпейделя, отказавшись от прежних показаний.
Хотя Шпейделя не предали суду, его в течение семи месяцев держали в тюрьме гестапо. Когда американские войска приблизились к месту его заключения близ озера Констанц в Южной Германии, он, обманув охрану, бежал вместе с 20 другими заключенными и нашел убежище у католического священника, который прятал всю группу до прихода американцев. Эту главу своей жизни Шпейдель опустил в написанной им от третьего лица книге, которая отличается строгой объективностью. Однако он рассказал о ней Десмонду Янгу, который и привел ее в своей книге "Роммель - Лиса Пустыни" (с. 251-252).
Свою необычную карьеру Шпейдель завершил в конце 1950-х годов на важном командном посту в НАТО. - Прим. авт.

↑ В своих мемуарах Гудериан, который постоянно подчеркивает, как смело противостоял он Гитлеру и как резко его критиковал, об этих приказах тем не менее умалчивает. - Прим. авт.

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 339
2	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 325
3	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 414
4	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 346
5	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 315
6	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 329
7	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 283
8	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 361
9	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
10	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
11	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 309
12	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 447

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62430
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 57898
3	Gʻazallar [Nodira] 40505
4	Guliston [Sa’diy] 36644
5	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23313
6	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23180
7	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 21843
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19542
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18663
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14486