Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer]

Книга Вторая - Триумф И Консолидация Сил (продолжение)
Фашизация Германии: 1933-1934 Годы
Урок, который Гитлер усвоил в период бродяжничества в Вене и который никогда не забывал (что путь к победе движения лежит через союз с влиятельными силами в государстве), нашел теперь, как он и рассчитывал, достаточно полное практическое воплощение. Президент, опираясь на армию и консерваторов, назначил Гитлера канцлером. Однако, как ни велика была его политическая власть, она оставалась неполной. Ее приходилось делить с теми тремя силами, которые поставили его во главе правительства и которые, находясь вне нацистского движения, относились к нему с долей недоверия.
Следовательно, первейшая задача Гитлера состояла в том, чтобы как можно быстрее отстранить эти силы от кормила власти, сделать свою партию единственным хозяином в государстве, после чего, используя политическую и военную мощь авторитарного правления осуществить нацистский переворот. Едва минули сутки после назначения Гитлера главой кабинета, как он уже предпринял первый решающий шаг: захлопнул ловушку, в которую угодили легковерные консерваторы, возомнившие себя хозяевами, а его - невольником, и дал толчок целой цепи событий, которые либо спровоцировал, либо подчинил своему контролю, что и привело на исходе шести месяцев к полной фашизации Германии и к превращению его самого в диктатора объединенного, дефедерализованного третьего рейха, какого еще не знала история Германии.
Вечером 30 января 1933 года, через пять часов после вступления в должность, Гитлер созвал первое заседание кабинета. Протокол заседания [1], обнаруженный во время Нюрнбергского процесса среди сотен тонн захваченных секретных документов, показывает, как быстро и ловко Гитлер при помощи изобретательного Геринга начал водить консерваторов за нос. Гинденбург назначил Гитлера главой не президентского кабинета, а кабинета, опирающегося на парламентское большинство. Однако нацисты и националисты, единственные партии, представленные в правительстве, имели в рейхстаге всего 247 мест из 583, а потому не располагали большинством. Чтобы обеспечить такое большинство, они должны были заручиться поддержкой партии "Центр", имевшей 70 мест. В первые же часы существования нового правительства Гитлер поручил Герингу вступить в переговоры с лидерами "Центра". Тот доложил кабинету, что они требуют "определенных уступок", и предложил распустить рейхстаг и назначить новые выборы. Гитлер согласился. Гугенберг, человек не очень далекий, сколь бы велики ни были его успехи в коммерческих делах, выступил против участия "Центра" в правительстве, но в то же время возражал против проведения новых выборов, хорошо понимая, что нацисты, использовав государственные рычаги, могут обеспечить себе абсолютное большинство, после чего попробуют обойтись без его услуг и без услуг его друзей-консерваторов. Он предложил простой выход - запретить коммунистическую партию; ликвидировав таким образом 100 депутатских мест, нацисты и националисты окажутся в большинстве. Но Гитлер счел эту акцию несвоевременной, поэтому было условлено, что утром следующего дня он сам переговорит с лидерами партии "Центр"; если переговоры ни к чему не приведут, то правительство обратится с просьбой назначить новые выборы.
Сорвать переговоры Гитлеру не составило труда. По его просьбе монсеньор Каас, руководитель партии "Центр", представил в качестве основы для переговоров список пунктов, дополнивших требование к Гитлеру управлять конституционными методами. Но Гитлер и не думал обсуждать вопросы, поставленные Каасом; он пошел на обман, заявив членам своего кабинета, что партия "Центр" выдвинула невыполнимые требования и что соглашение с ней невозможно. Поэтому он предложил обратиться к президенту с просьбой распустить рейхстаг и назначить новые выборы. Гугенберг и Папен оказались в западне. Они согласились с предложением нацистского лидера, тем более что он торжественно заверил их: независимо от исхода выборов состав кабинета останется прежним. Новые выборы были назначены на 5 марта.
Впервые - для Германии это были последние свободные выборы - нацистская партия получила доступ ко всем материальным ресурсам правительства, обеспечивающим голоса избирателей. Геббельс ликовал. "Теперь будет легко вести борьбу, - записал он в дневнике 3 февраля, - ибо мы сможем мобилизовать все государственные средства. В нашем распоряжении и радио, и печать. Мы развернем отличную пропаганду. И денег у нас теперь будет предостаточно".
Крупных предпринимателей, довольных тем, что новое правительство собирается поставить организованных рабочих на место, а им дать возможность хозяйствовать по собственному усмотрению, попросили раскошелиться. Они не возражали. 20 февраля во дворце Геринга, председателя рейхстага, собрались по инициативе Шахта десятка два крупнейших магнатов, в том числе Крупп фон Болен, неожиданно сделавшийся горячим сторонником нацистов, Бош и Шницлер из "И. Г. Фарбениндустри" и Феглер, глава Объединенного стального концерна. Там Геринг и Гитлер и раскрыли свои планы. Записи этого совещания сохранились.
Свою длинную речь Гитлер начал с льстивых слов в адрес промышленников. "Частное предприятие, - сказал он, - нельзя вести в условиях демократии; оно мыслимо, только если народ привержен авторитету личности... Всеми жизненными благами, которыми пользуемся, мы обязаны усилиям избранных... Мы не должны забывать, что преимущества культуры надо внедрять в известной мере силой железного кулака". Он обещал предпринимателям устранить марксистов и восстановить вермахт (последний являлся предметом особого интереса для таких промышленных гигантов, как Крупп, Объединенный стальной концерн, "И. Г. Фарбениндустри", которые рассчитывали умножить свои капиталы с помощью производства оружия.
"Сегодня мы стоим в преддверии последних выборов", - продолжал Гитлер, пообещав своим слушателям "не отступать, чем бы они ни кончились". Он заверил их, что в случае поражения все равно удержит в своих руках власть, только "иными средствами... с помощью иного оружия". Геринг, касаясь практической стороны дела, подчеркнул важность "финансовых жертв", которые деловым людям "гораздо легче будет нести, если они учтут, что выборы 5 марта могут стать последними, - других выборов, конечно, не будет в ближайшие десять, а может, и сто лет".
Все эти разъяснения промышленники сочли достаточно убедительными и с энтузиазмом восприняли обещание покончить с надоевшими выборами, с демократией и с разговорами о разоружении. Крупп, король военной промышленности, совсем недавно, точнее, 20 января уговаривавший Гинденбурга не назначать Гитлера канцлером, встал и выразил от имени деловых кругов благодарность за "ясное изложение позиции". Затем д-р Шахт пустил по кругу шляпу. "Я собрал три миллиона марок", - показал он на Нюрнбергском процессе.
31 января 1933 года, на следующий после назначения Гитлера канцлером день, Геббельс записал в своем дневнике: "На совещании у фюрера мы разработали план борьбы с красным террором. В данный момент мы воздержимся от прямых контрмер. Из попытки большевистской революции сначала должно возгореться пламя. В нужный момент мы нанесем удар".
Несмотря на все усиливавшиеся в ходе избирательной кампании провокации нацистских властей, ни малейшего намека на "революцию" (коммунистическую или социалистическую), да еще на "возгорание пламени", не было. Тем не менее в начале февраля правительство Гитлера запретило коммунистам проводить собрания и закрыло коммунистические газеты и журналы. Собрания социал-демократов тоже либо запрещались официально, либо разгонялись головорезами из СА, выпуск социалистических газет то и дело приостанавливался. Не могла избежать нацистского террора даже партия католического "Центра". Лидера католических профсоюзов Штегервальде молодчики в коричневых рубашках избили, когда он попытался выступить на митинге, а на другом собрании Брюнинг был вынужден искать защиты у полиции, когда отряды СА нанесли ранения некоторым его сторонникам. Общее число противников нацизма, убитых во время избирательной кампании, составило 51 человек, а число нацистов - 18, согласно нацистским источникам.
Ведущая роль Геринга как министра внутренних дел Пруссии становилась все заметнее. Не считаясь с умеренной позицией Папена, которому как министру-президенту Пруссии Геринг должен был подчиняться, он уволил сотни республиканских чиновников, заменив их нацистами, по большей части офицерами СА и СС. По его приказу полиция должна была, с одной стороны, "любой ценой" избегать враждебных акций в отношении СА, СС и "Стального шлема", а с Другой - не щадить "врагов государства". Он потребовал, чтобы полиция "пускала в ход огнестрельное оружие", предупредив, что полицейские, отказавшиеся подчиниться, будут наказаны. Это был откровенный призыв к полиции земли Пруссия, распространявшей свое влияние на две трети территории Германии, расстреливать каждого, кто выступит против Гитлера. Чтобы обеспечить неукоснительное выполнение поставленной задачи, Геринг объявил 22 февраля о сформировании дополнительных полицейских частей численностью 50 тысяч человек; из них 40 тысяч человек были мобилизованы из рядов СА и СС, а остальные - из рядов "Стального шлема". Отсюда следует, что полицейские функции в Пруссии осуществлялись в большой мере руками нацистских громил. Крайне несерьезно было бы поэтому ожидать, что такая полиция защитит немцев от нацистских террористов.
Несмотря на террор, "большевистская революция", которую ждали Геббельс, Гитлер и Геринг, не привела к "возгоранию пламени". Но если такую "революцию" не удалось спровоцировать, нельзя ли ее выдумать?
24 февраля полиция Геринга устроила налет на "Карл-Либкнехт-хаус", штаб-квартиру коммунистов в Берлине. Руководство коммунистов покинуло это помещение еще за несколько недель до налета. Часть его ушла в подполье, а часть нелегально перебралась в Россию. Но в подвале осталось много пропагандистских брошюр. Этого оказалось достаточно, чтобы Геринг заявил в официальном коммюнике, будто захваченные документы свидетельствуют о намерении коммунистов совершить переворот. Общественность и даже некоторые консерваторы - члены правительства отнеслись к этому, заявлению скептически. Было очевидно, что, пока не начались выборы, требуется найти более сильное средство воздействия на публику.

Пожар в рейхстаге
Вечером 27 февраля в двух разных местах Берлина собрались на ужин самые могущественные люди Германии. На Фос-штрассе, в закрытом "Герренклубе", вице-канцлер фон Папен принимал президента фон Гинденбурга. В доме Геббельса, в кругу его семьи, ужинал канцлер Гитлер. По словам Геббельса, они отдыхали, слушали пластинки и рассказывали разные истории. "Вдруг, - записал он потом в дневнике, - телефонный звонок от д-ра Ханфштенгля: "Горит рейхстаг!" Я был уверен, что он говорит ерунду, и даже не сказал ничего фюреру".
Но те, кто ужинал в "Герренклубе", находились совсем рядом с рейхстагом.
"Вдруг, - записал Папен, - мы заметили, что окна осветились красным заревом, а с улицы донеслись крики. Ко мне быстро подошел слуга и шепнул: "Горит рейхстаг!" Эти слова я передал президенту. Он встал, и мы, подойдя к окну, посмотрели на здание рейхстага: его купол был словно освещен изнутри прожекторами. Время от времени из него вырывалось пламя, клубы дыма застилали силуэт".
Отправив престарелого президента домой в своем автомобиле, вице-канцлер поспешил к горящему зданию. Тем временем Геббельс, еще раз поразмыслив, согласно его записи, над "ерундой", сказанной Путци Ханфштенглем, позвонил в несколько мест и убедился, что рейхстаг действительно в огне. Несколько мгновений спустя он и фюрер уже неслись со скоростью шестьдесят миль в час по шоссе Шарлоттенбергер "к месту преступления".
О том, что это - преступление, содеянное коммунистами, они заявили тотчас по прибытии на пожар. Геринг, потный, запыхавшийся, крайне возбужденный, был уже там и, как вспоминал впоследствии Папен, клялся, что это "преступление коммунистов против нового правительства". Обращаясь к новому шефу прусского гестапо Рудольфу Дильсу, он крикнул: "Это начало восстания коммунистов! Нельзя ждать ни минуты. Мы будем беспощадны. Всех коммунистов расстреливать на месте. Всех коммунистических депутатов сегодня же вздернуть!"
Вся правда о пожаре в рейхстаге, видимо, так и останется невыясненной. Практически никто из тех, кто эту правду знал, не остался в живых - большинство из них Гитлер уничтожил в последующие несколько месяцев. Даже на процессе в Нюрнберге тайна не была до конца раскрыта, хотя имеется достаточно улик, свидетельствующих, что нацисты спланировали и осуществили поджог в своих политических целях.
Дворец Геринга и здание рейхстага соединял подземный туннель, проложенный для труб центрального отопления. По этому туннелю вечером 27 февраля Карл Эрнст, бывший гостиничный посыльный, ставший потом шефом СА в Берлине, провел небольшой отряд штурмовиков в рейхстаг. Там они расплескали бензин и самовоспламеняющуюся смесь, после чего тем же путем ретировались. Одновременно с ними в это огромное полутемное и незнакомое ему помещение проник некто по имени Маринус ван дер Люббе. Он тоже устроил несколько очагов пожара. Этот пироманьяк явился для нацистов счастливой находкой. Они обнаружили его несколькими днями раньше в баре. Кто-то из штурмовиков подслушал, как Люббе хвастал, будто пробовал устроить пожар в ряде правительственных зданий, а теперь собирается поджечь рейхстаг. То, что нацисты обнаружили сумасшедшего поджигателя, который был коммунистом и собирался сделать то же, что и они, кажется невероятным, и тем не менее это подтверждается фактами. Можно почти не сомневаться, что идея поджога принадлежала Геббельсу и Герингу. Ганс Гизевиус, в то время чиновник министерства внутренних дел Пруссии, показал на процессе в Нюрнберге, что "именно Геббельс первым предложил поджечь рейхстаг", а Рудольф Дильс, шеф гестапо, добавил, что "Геринг во всех подробностях знал о плане поджога" и приказал ему "заранее подготовить список лиц, подлежащих аресту сразу после пожара". Генерал Франц Гальдер, бывший в начале второй мировой войны начальником генерального штаба, заявил на суде, что однажды Геринг сам похвастался, будто пожар его рук дело:
"В 1942 году на завтраке по случаю дня рождения фюрера разговор коснулся здания рейхстага и его архитектурной ценности. Я собственными ушами слышал, как Геринг, прервав беседу, громко сказал: "Уж кто-кто, а я действительно знаю все про рейхстаг, потому что я поджигал его!" При этом он шлепнул себя ладонью по ляжке" [2].
Представляется очевидным, что ван дер Люббе был использован нацистами как подставная фигура. Да, его толкнули на поджог. Но основная часть "работы" возлагалась - разумеется, без ведома Люббе - на штурмовиков. И действительно, на последовавшем в Лейпциге судебном разбирательстве было установлено, что этот полоумный голландец не мог так быстро поджечь громадное здание. Прошло всего две с половиной минуты, как он туда проник, а в центральном зале уже вовсю бушевало пламя. Как выяснилось, для растопки он располагал лишь собственной рубашкой. А по заключению судебных экспертов, чтобы развести такое громадное пламя, требовалось немало химикатов и бензина. Одному человеку было бы не под силу принести все это в здание и в короткое время устроить множество очагов пожара.
Ван дер Люббе задержали прямо в горящем здании. Геринг, согласно его собственным показаниям, хотел немедленно его повесить. На следующий день Эрнст Торглер, лидер коммунистической фракции в парламенте, узнав, что Геринг объявил его соучастником преступления, отдался в руки полиции, а через несколько дней полиция схватила Георгия Димитрова, будущего главу правительства Болгарии, и еще двоих болгарских коммунистов - Попова и Танева.
Разбирательство их дела в верховном суде в Лейпциге закончилось провалом для нацистов, и в первую очередь для Геринга, которого Димитров, выступая и в роли собственного адвоката, без труда поставил в дурацкое положение, умело используя перекрестные допросы. Дошло до того, что Геринг, не выдержав, крикнул болгарину: "Вон отсюда, негодяй!"
Судья (полицейскому офицеру): Уведите его.
Димитров (направляясь в сопровождении полицейских к выходу): Испугались моих вопросов, герр министр-президент?
Геринг: Только выйди из зала суда, негодяй!
Торглера и троих болгар оправдали, хотя немецкого коммуниста тотчас взяли под стражу в целях его собственной безопасности, где он находился до самой смерти, наступившей в годы второй мировой войны. Ван дер Люббе признали виновным, и он был обезглавлен.
Оправдательный приговор, вынесенный судом, несмотря на его рабскую зависимость от нацистских властей, сильно подпортил репутацию Геринга и нацистов, однако никаких практических результатов это уже не могло дать. Гитлер не терял времени и максимально использовал пожар в рейхстаге в своих целях.
28 февраля, на следующий после пожара день, Гитлер представил на подпись президенту Гинденбургу проект декрета "Об охране народа и государства", приостанавливавшего действие семи статей конституции, которые гарантировали свободу личности и права граждан. Назвав этот проект "защитной мерой против насильственных действий коммунистов, представляющих угрозу для государства", Гитлер требовал права: ограничивать свободу личности и свободу мнений, включая свободу печати, а также свободу собраний и союзов; нарушать тайну переписки, телеграфной и телефонной связи; устраивать домашние обыски, конфисковывать имущество.
Все это считалось допустимым, даже если выходило за рамки закона. Декрет предоставлял также правительству рейха право пользоваться полнотой власти в землях, когда это вызывалось необходимостью, и вводил смертную казнь за ряд преступлений, таких, как "серьезные нарушения спокойствия" со стороны вооруженных лиц.
Таким образом, с помощью одного юридического акта Гитлер получил возможность не только затыкать рты оппонентам и бросать их по своей прихоти за решетку, но и придать пресловутой коммунистической опасности, так сказать, "официальный" характер, дабы нагнать побольше страху на миллионы сограждан из среднего сословия и крестьянства, внушить им, что если они не проголосуют через неделю за национал-социалистов, то власть могут захватить коммунисты. Было арестовано около четырех тысяч функционеров коммунистической партии и большое число социал-демократических и либеральных лидеров, в том числе депутатов рейхстага, которые по закону должны были пользоваться неприкосновенностью. Это был первый случай, когда немцы стали свидетелями нацистского террора, благословляемого правительством. По улицам страны с ревом носились грузовики, полные штурмовиков, которые вламывались в дома, устраивали облавы, сгоняли свои жертвы в казармы СА, подвергая их пыткам и избиениям. Печать и политические собрания коммунистов были запрещены, выпуск социал-демократических газет и многих либеральных изданий приостановлен, а собрания демократических партий либо запрещались в официальном порядке, либо разгонялись. Беспрепятственно вести избирательную кампанию могли только нацисты и их союзники из национальной партии.
Располагая всеми материальными ресурсами центрального и прусского правительств и получая огромные суммы денег от крупного бизнеса, нацисты развернули такую пропагандистскую шумиху, какой Германия еще не знала. Впервые по радио, контролируемому правительством, передавались на всю страну речи Гитлера, Геринга и Геббельса. Улицы, украшенные флагами со свастикой, оглашались топотом штурмовиков. Проводились массовые митинги, факельные шествия, на площадях ревели громкоговорители. На щитах были расклеены красочные плакаты с нацистскими призывами, холмы по ночам освещались кострами. Избирателям, которые были напуганы коричневым террором и "разоблачениями" о "коммунистической революции", обещали немецкий рай. На другой день после пожара в рейхстаге прусское правительство выпустило многословное воззвание, в котором будто бы излагалось содержание найденных коммунистических "документов":
"Правительственные здания, музеи, особняки и важные промышленные предприятия должны быть сожжены. Женщины и дети должны быть поставлены в качестве заслонов впереди террористических отрядов... Поджог рейхстага - это сигнал к кровавому воскресенью и гражданской войне... Установлено, что сегодня по всей Германии должны произойти террористические акты в отношении отдельных лиц, частной собственности и жизни мирного населения, а также должна начаться всеобщая гражданская война".
В воззвании содержалось обещание опубликовать документы, подтверждающие наличие коммунистического заговора, но оно не было выполнено. Тем не менее, поскольку прусское правительство официально объявило, что такие документы имеются, многие немцы этому поверили. Известное впечатление на колеблющихся произвели также угрозы Геринга. В своей речи во Франкфурте 3 марта он громогласно заявил:
"Граждане немцы, юридические препоны моим делам не помеха. Правосудие меня не тревожит; все, к чему я стремлюсь, это - уничтожать, искоренять, и ничего больше!.. И будьте уверены, мои дорогие коммунисты, что я сполна воспользуюсь правом, данным мне правительством земли, и силой полиции, так что не стройте никаких иллюзий; в этой смертельной схватке я возьму вас за горло и поведу за собой вон тех людей в коричневых рубашках".
Голос Брюнинга, бывшего канцлера, был мало кем услышан, хотя в тот самый день он тоже выступил с речью, заявив, что партия "Центр" будет бороться против отмены конституции, потребовав расследовать подозрительное дело о поджоге рейхстага и призвав президента Гинденбурга "защитить угнетенных от угнетателей". Тщетная попытка! Старый президент молчал. Пришло время, когда должен был сказать свое слово народ.
5 марта 1933 года, в день последних демократических и последних в жизни Гитлера выборов, этот народ выразил свою волю на избирательных участках. Несмотря на террор и запугивание, большая его часть отвергла Гитлера. Правда, нацисты набрали больше всех голосов - 17 277 180 (рост на 5,5 миллиона), но это составило всего 44 процента общего числа проголосовавших. Большинство было настроено явно против Гитлера. Партия "Центр", как ни мешали ей преследования и запреты, набрала на этих выборах больше голосов, чем на предыдущих (4424900 против 4230600), а вместе с католической народной партией Баварии за нее проголосовали 5,5 миллиона человек. Даже социал-демократы сохранили свое положение второй по численности партии, набрав 7 181 629 голосов (уменьшение на 70 тысяч). Коммунисты потеряли миллион сторонников, и все же за них проголосовали 4 848 058 избирателей. Националисты во главе с Папеном и Гугенбергом сильно обманулись в своих ожиданиях, набрав только 3 136 760 голосов (рост меньше чем на 200 тысяч), или 8 процентов общего числа голосовавших.
Тем не менее 52 депутатских места националистов плюс 288 мест нацистов давали правительству парламентское большинство (перевес в 16 мест). Этого, наверное, было достаточно для осуществления повседневных функций правительства, но далеко не достаточно для того, чтобы Гитлер мог провести в жизнь свой новый дерзкий план - установить при поддержке парламента личную диктатуру.

Унификация рейха
План этот был обманчиво прост; его преимущество состояло в том, что он позволял захватить абсолютную власть как бы законным порядком. Суть его такова: канцлер просит рейхстаг принять "акт о предоставлении чрезвычайных полномочий", предусматривающий передачу кабинету Гитлера исключительного права издавать законы сроком на четыре года. Проще говоря, парламент Германии вручает Гитлеру свои конституционные права, а сам уходит в длительный отпуск. Но такая мера требовала внесения поправки в конституцию, а эту поправку должно было одобрить большинство в две трети голосов.
Как добиться такого большинства - вот главное, чем был занят кабинет на своем заседании 15 марта 1933 года (протокол этого заседания был оглашен на Нюрнбергском процессе). Этого можно добиться, во-первых, с помощью "неявки" на заседание парламента восьмидесяти одного депутата-коммуниста и, во-вторых, путем "недопущения нескольких социал-демократов", что, по мнению Геринга, не составляло труда.
Гитлер в тот день был весел и чувствовал себя уверенно. Еще бы! У него был декрет от 28 февраля, подписанный по его настоянию Гинденбургом на следующий день после пожара в рейхстаге, который давал ему право бросить за решетку столько депутатов, сколько необходимо для обеспечения большинства в две трети голосов. Оставалась еще проблема католического "Центра", требовавшего каких-то гарантий, но канцлер не сомневался, что эта партия в конце концов окажется на его стороне. Гугенберг, лидер националистов, не желавший отдавать всю власть Гитлеру, потребовал оставить за президентом право участвовать в выработке законов, даже если эта функция будет передана в соответствии с "актом о чрезвычайных полномочиях" кабинету министров. Однако д-р Мейснер, статс-секретарь президентской канцелярии, уже связавший свою судьбу с нацистами, ответил: "Сотрудничество президента не вызывается необходимостью". Он быстро сообразил, что Гитлер не испытывает никакого желания ставить себя в зависимость от строптивого президента, как это было в период существования республиканских кабинетов.
Однако канцлер решил, что на этой стадии лучше сделать красивый жест в отношении престарелого фельдмаршала, армии и консерваторов-националистов, тем более что таким способом он как бы связывал свой разбойничий ("революционный") режим с почтенным именем Гинденбурга и со славным военным прошлым Пруссии. Для этого он и Геббельс, назначенный 13 марта министром пропаганды, придумали ловкий ход: Гитлер сам откроет заседание нового рейхстага, который он собирался упразднить, в гарнизонной церкви в Потсдаме - великой святыне пруссачества, напоминавшей столь многим немцам об имперской славе и величии Пруссии, ибо здесь покоились останки Фридриха Великого, здесь молились короли из династии Гогенцоллернов, сюда в 1866 году, еще будучи молодым гвардейским офицером, совершил свое первое паломничество Гинденбург, вернувшись с австро-прусской войны, положившей начало объединению Германии. Дата торжественного открытия нового парламента третьего рейха - 21 марта - тоже была выбрана не случайно, поскольку совпадала с годовщиной открытия Бисмарком первого рейхстага второго рейха в 1871 году. Когда в церковь проследовали старые фельдмаршалы, генералы, адмиралы в блестящих мундирах времен империи и возглавлявшие эту компанию бывший наследный принц и фельдмаршал Макензен во внушительных гусарских мундирах и в головных уборах с изображением черепа, собравшимся показалось, что над ними витают тени Фридриха Великого и "железного канцлера".
Гинденбург был явно растроган. Геббельс, дирижировавший этим спектаклем и наблюдавший за работой радио, вещавшего из церкви на всю страну, заметил - и не преминул записать об этом в дневнике - на глазах у старого фельдмаршала слезы. Рядом с ним находился Гитлер; было заметно, что в официальном костюме-визитке он чувствует себя стесненно. Президент, в полевой форме серого цвета, при ордене Черного орла на широкой ленте, обхватив одной рукой каску с шишаком наверху, а в другой держа маршальский жезл, медленно проследовал по проходу, задержался в императорской галерее, чтобы отдать честь пустующему креслу кайзера Вильгельма II, а затем подошел к алтарю и зачитал короткий текст речи со словами доброго напутствия новому правительству Гитлера:
"Да проникнется нынешнее поколение древним духом, этой прославленной святыни! Да избавит он нас от эгоизма и межпартийной вражды и да объединит в национальном самосознании на благо гордой, свободной и неделимой Германии!"
Ответное слово Гитлера было составлено с хитрым расчетом на то, чтобы сыграть на личных симпатиях и заручиться доверием столь блестяще представленного здесь старого порядка.
"Ни кайзер, ни правительство, ни нация не хотели войны. Лишь крушение нации вынудило ослабленный народ возложить на себя, вопреки его святым, убеждениям, ответственность за эту войну".
Повернувшись к Гинденбургу, сидевшему в позе окаменело в нескольких шагах от него, Гитлер продолжал:
"В едином порыве мы за несколько недель отстояли свою национальную честь. Благодаря взаимопониманию с вами, господин фельдмаршал, символы былого величия и новые силы соединились в единое целое. Мы выражаем вам наше почтение. Хранившее вас провидение возвысило вас над новыми силами нашей нации".
Демонстрируя глубокое почтение к президенту, которого он еще до конца недели намеревался лишить политической власти, Гитлер сошел с трибуны, низко поклонился Гинденбургу и взял его руку в свою. При вспышках блицев и под жужжание кинокамер, расставленных Геббельсом наряду с микрофонами в удобных местах, их торжественное рукопожатие - символ союза новой Германии со старым порядком - было запечатлено для нации и мировой общественности.
"После столь пылких заверений Гитлера в Потсдаме, - писал впоследствии присутствовавший на этом собрании французский посол, - разве могли эти люди, Гинденбург и его друзья - юнкеры и бароны-монархисты, Гугенберг и его национальная партия, офицеры рейхсвера, не предать забвению эксцессы и бесчинства его партии, хотя они и являлись их очевидцами? И не побояться полностью довериться ему, удовлетворить все его требования, предоставить неограниченную власть, которой он домогался?"
Ответ был дан через два дня, 23 марта, в зале берлинского оперного театра Кролла, где состоялось заседание парламента. На рассмотрение был представлен акт о предоставлении чрезвычайных полномочий, официально названный "Законом о ликвидации бедственного положения народа и государства". Пять коротких параграфов предусматривали изъятие законодательных функций, включая контроль за расходованием бюджета рейха, утверждение договоров с иностранными государствами и внесение поправок в конституцию, из юрисдикции парламента и передачу их сроком на четыре года в ведение кабинета министров рейха. Более того, в акте оговаривалось, что законы, принимаемые кабинетом, разрабатываются канцлером и "могут допускать отклонения от конституции". Никакие законы не будут "затрагивать положение рейхстага" (грубее этой шутки ничего нельзя было придумать), а права президента останутся "нерушимы".
Гитлер несколько раз повторил эти фразы в своей необычайно сдержанной речи перед депутатами, собравшимися в нарядном зале оперного театра, в стенах которого привыкли к спектаклям более легкого жанра. Теперь проходы зала заполнили штурмовики в коричневых рубашках; разбойничьи, покрытые шрамами лица этих людей как бы говорили, что никаких вольностей со стороны народных избранников они не потерпят.
"Правительство, - обещал Гитлер, - будет пользоваться этими полномочиями лишь при возникновении необходимости принять жизненно важные меры. Существованию рейхстага или рейхсрата это не угрожает. Положение и права президента остаются неприкосновенными... Автономия федеральных земель сохранится. Права церкви не будут ущемляться, ее отношения с государством не изменятся. Число случаев, когда будет возникать потребность применения этого закона, ограничено".
Вспыльчивый лидер нацистов держался на этот раз спокойно, почти скромно, и в тот момент - в момент зарождения третьего рейха - даже члены оппозиции не представляли в полной мере, чего стоят его обещания. И все же один из них - Отто Вельс, председатель социал-демократической партии, часть депутатов от которой (человек десять) были "задержаны" полицией, встал и под рев штурмовиков, доносившийся с улицы ("Даешь закон, не то смерть!" - орали они), бросил диктатору вызов. Спокойно, с большим достоинством Вельс заявил: правительство может отнять у социал-демократов права, но не может лишить их чести.
"В этот исторический момент мы, немецкие социал-демократы, торжественно клянемся в верности принципам человечности и справедливости, свободы и социализма. Никакой закон о чрезвычайных полномочиях не даст вам права уничтожать идеалы, которые вечны и нерушимы".
Тут разъяренный Гитлер вскочил с места и предстал перед законодательным собранием в своем настоящем обличье:
"Вы опоздали, но вы пришли... - закричал он. - Вы уже не нужны... Звезда Германии взойдет, а ваша закатится. Ваш предсмертный час пробил... Мне не нужны ваши голоса. Германия будет свободна, но не благодаря вам!" (Бурные аплодисменты.)
Хорошо, что социал-демократы, на которых лежит тяжкая ответственность за ослабление республики, уходили с политической сцены с поднятой головой, не изменив своим убеждениям. Не так поступила партия католического "Центра". Если во времена "железного канцлера" она не побоялась открыто противостоять "культур-кампфу", то теперь монсеньор Каас, председатель партии, лишь потребовал от Гитлера письменного заверения, что он будет уважать право президента на вето. До начала голосования Гитлер обещал выполнять это требование, но письменно его не подтвердил. И тем не менее Каас встал и объявил, что депутаты его партии будут голосовать за принятие законопроекта. Брюнинг промолчал, после чего приступили к голосованию. За проект проголосовал 441 человек, против - 84 (все - социал-демократы). Нацистские депутаты повскакали с мест и огласили зал истошными криками. Затем запели песню "Хорст Вессель", ставшую позднее вторым после "Германия превыше всего" национальным гимном:
Выше знамена! Сомкните ряды! Поступью чеканной идут штурмовики...
Вот так было покончено с парламентской демократией в Германии. Если не считать того, что депутатов-коммунистов и некоторых социал-демократов предварительно упрятали за решетку, все выглядело вполне законно, хотя и сопровождалось террором. Уступив свои конституционные права Гитлеру, парламент совершил самоубийство, хотя его забальзамированное тело и продолжало оставаться на виду вплоть до заката третьего рейха, изредка выполняя роль резонатора грозных "пронунсиаменто" [3] Гитлера; поскольку выборов больше не проводилось, места в рейхстаге занимали лица, специально подобранные нацистской партией. Акт о чрезвычайных полномочиях был единственным легальным обоснованием диктатуры Гитлера. Начиная с 23 марта 1933 года Гитлер действовал как диктатор, свободный от каких-либо ограничений как со стороны парламента, так и со стороны престарелого, немощного президента. Правда, многое еще предстояло сделать, прежде чем вся нация, все ее институты оказались под нацистской пятой, однако и это, как мы убедимся позднее, было достигнуто одним махом посредством грубых махинаций, вероломства и жестокости.
Контроль над ресурсами великого государства, по выражению Алана Буллока, захватили уличные банды. К власти пришли отбросы общества. Но, как не переставал хвастать Гитлер, "законно", по воле подавляющего большинства парламента. И винить за это немцы могли только самих себя.
Самые могущественные правовые институты Германии начали один за другим капитулировать перед Гитлером и тихо, без борьбы, умирать.
Земли, которые на протяжении всей германской истории упорно отстаивали свою автономию, оказались в ряду первых поверженных. Вечером 9 марта, за две недели до принятия акта о чрезвычайных полномочиях, генерал фон Эпп по приказу Гитлера и Фрика и при помощи нескольких штурмовиков разогнал правительство Баварии и установил там нацистский режим. А в остальные земли (кроме Пруссии, где уже прочно восседал Геринг) через неделю были назначены рейхскомиссары. 31 марта Гитлер и Фрик, впервые воспользовавшись данными им чрезвычайными полномочиями, обнародовали закон о роспуске парламентов во всех землях, кроме Пруссии, приказав переформировать их состав в соответствии с распределением голосов на последних выборах в рейхстаг. Депутатские места, занимаемые прежде коммунистами, решено было не заполнять. Но и этого канцлеру показалось мало. Действуя с лихорадочной поспешностью, он уже через неделю, 7 апреля, издал декрет об учреждении во всех землях новой должности - губернатора рейха, которому предоставлялось право формировать и смещать местное правительство, распускать парламент, назначать и увольнять чиновников и судей. Все вновь назначенные губернаторы были нацистами, ото всех требовалось проводить "генеральную политику, разработанную рейхсканцлером". Так, через две недели после обретения полноты власти, Гитлер достиг того, на что Бисмарк, Вильгельм II и Веймарская республика не могли и рассчитывать: он лишил земли автономии и подчинил их центральной власти рейха, то есть своей личной власти. Впервые в истории он по-настоящему объединил Германию, ликвидировав давнюю федеральную структуру.
30 января 1934 года, в первую годовщину пребывания в должности канцлера, Гитлер официально завершил выполнение поставленной задачи принятием декрета о реорганизации рейха. Народные ассамблеи в землях были упразднены, суверенные права земель переданы рейху, все их правительства подчинены центру, а губернаторы - непосредственно рейхсминистру внутренних дел. Как объяснил министр внутренних дел Фрик, "отныне земельные власти становятся всего лишь административными единицами рейха". В преамбуле декрета от 30 января 1933 года говорилось, что он принят рейхстагом единогласно. Это соответствует действительности, потому что к тому времени все политические партии Германии, кроме нацистской, перестали существовать. И процесс этот протекал без борьбы. 19 мая 1933 года социал-демократы (те, кто остался на свободе и не эмигрировал) без единого возражения проголосовали в рейхстаге за одобрение внешней политики Гитлера. За девять дней до этого полиция захватила помещения социал-демократической партии и редакций газет, конфисковала их имущество. Тем не менее социалисты, продолжая потакать Гитлеру, выступили с осуждением своих товарищей, находившихся в эмиграции, за их нападки на фюрера. 19 июня они избрали новый партийный комитет. Но Фрик три дня спустя лишил их всякой надежды на компромисс, запретив социал-демократическую партию как "подрывную и враждебную государству". Пауль Лобе, уцелевший руководитель, и несколько членов партии - депутатов рейхстага были арестованы. Что касается коммунистов, то их, естественно, репрессировали давно.
Сохранились, хотя и ненадолго, партии среднего сословия. Католическая народная партия Баварии, правительство которой было свергнуто в результате нацистского переворота 9 марта, объявила 4 июля о самороспуске; ее союзница, партия "Центр", так упорно сопротивлявшаяся Бисмарку и являвшаяся опорой республики, последовала ее примеру, впервые оставив Германию без партии католиков. Впрочем, это обстоятельство не помешало Ватикану спустя две недели подписать конкордат с гитлеровским правительством. Старая партия Штреземана (народная партия) совершила над собой харакири 4 июля; демократы сделали то же самое неделей раньше.
А что сталось с партнершей Гитлера по совместному участию в правительстве - национальной партией Германии, без поддержки которой бывший австрийский ефрейтор не смог бы легально прийти к власти? Увы, несмотря на ее близость к Гинденбургу, к армии, к юнкерам и крупному капиталу и несмотря на то, что Гитлер пребывал у нее в должниках, она так же, как другие партии, безропотно сошла со сцены. 21 июня полиция и штурмовики оккупировали штабы 9ТОЙ партии на всей территории страны, а 29 июня Гугенберг, ее Разгневанный председатель, всего полгода назад помогавший Гитлеру сделаться канцлером, вышел из состава правительства, после чего его помощники "добровольно" ее распустили.
Осталась лишь одна нацистская партия. Декрет от 14 июля гласил:
"Национал-социалистская немецкая рабочая партия является единственной партией в Германии. Всякий, кто предпримет шаги к сохранению организационной структуры какой-либо другой политической партии или к созданию новой политической партии, будет подвергнут наказанию в виде каторжных работ сроком до трех лет или тюремному заключению сроком от шести месяцев до трех лет, если его деяния не потребуют более тяжкого наказания в соответствии с другими предписаниями".
Прошло четыре месяца с тех пор, как рейхстаг отрекся от своих демократических прав и обязанностей, и вот появилось однопартийное тоталитарное государство, не встретив почти никакого сопротивления, не говоря об активной оппозиции.
С независимыми профсоюзами, которые, как мы знаем, когда-то ликвидировали капповский фашистский путч посредством объявления всеобщей забастовки, было покончено так же легко, как с политическими партиями и органами самоуправления в землях, только на этот раз нацисты решили прибегнуть к хитроумному маневру.
Минуло полвека, как день 1 мая стал традиционным праздником рабочих Германии и других европейских стран. С целью усыпить бдительность рабочих и их вожаков нацистское правительство, перед тем как нанести удар, объявило 1 мая 1933 года национальным праздником, дав ему официальное название "День национального труда" и распорядившись провести его с небывалой помпой. Поддавшись на столь неожиданное проявление дружелюбия к рабочему классу со стороны нацистов, профсоюзные лидеры с энтузиазмом помогли правительству и партии в организации празднества. Собрали в Берлине рабочих лидеров со всех концов страны, увешали улицы тысячами лозунгов, провозглашавших солидарность нацистского режима с рабочими, а Геббельс тем временем вел приготовления на огромном поле в Темпельхофе к демонстрации, которая по своим масштабам должна была превзойти все массовые манифестации, когда-либо проводившиеся в Германии. До начала демонстрации Гитлер принял рабочую делегацию и заявил: "Вы сами увидите, как неверно и несправедливо утверждение, будто наша революция направлена против немецких рабочих. Совсем наоборот". Выступая с речью перед 100 тысячами рабочих, собравшихся на демонстрацию, он бросил лозунг:
"Почитайте труд и уважайте рабочего!" Тогда же он обещал, что день 1 мая будет праздноваться во славу немецких тружеников на протяжении веков.
В тот же день, поздно вечером, Геббельс, изобразив в красочных тонах энтузиазм, проявленный рабочими на первомайских торжествах, которые с таким мастерством организовал, сделал в своем дневнике любопытную приписку: "Завтра мы захватим здания профсоюзов. Сопротивления фактически не будет".
Так оно и случилось [4]. 2 мая центры профсоюзов были закрыты, профсоюзные фонды конфискованы, сами профсоюзы запрещены, а их руководители арестованы. Многих избили и бросили в концентрационные лагеря. Теодор Лейпарт и Петер Грассман, председатели Всеобщего немецкого объединения профсоюзов, открыто заявили о согласии сотрудничать с нацистским режимом. Но их все равно арестовали. "Пусть все эти лейпарты и грассманы лицемерно болтают, сколько им влезет, о своей преданности фюреру, - заявил нацистский лидер из Кельна, алкоголик д-р Роберт Лей, которому Гитлер поручил разогнать профсоюзы и учредить "Немецкий трудовой фронт", - а все же лучше, если они сядут в тюрьму". Там они и оказались.
А ведь вначале и Гитлер, и Лей заверяли рабочих, что их права не будут ущемляться. Лей в своем первом обращении говорил: "Рабочие! Ваши права для нацистской партии священны. Я сам родом из семьи бедного крестьянина и знаю, что такое нищета... Я испытал на себе капиталистическую эксплуатацию. Рабочие! Клянусь вам, мы не только сохраним все, что вы имеете, но и расширим ваши права".
Что обещания нацистов ничего не стоили - выяснилось через три недели, когда Гитлер издал декрет, отменявший практику переговоров профсоюзов с предпринимателями и возлагавший "регулирование коллективных договоров" и соблюдение "трудового мира" на "доверенных уполномоченных по труду", которых будет назначать сам фюрер. А поскольку решениям этих доверенных лиц придавалась сила закона, то это означало, что декрет Гитлера, по существу, объявлял забастовки незаконными. Лей в свою очередь обещал "вернуть абсолютное господство на предприятии его естественному руководителю, то есть работодателю... Многие предприниматели в течение ряда лет спрашивали: кто хозяин дома? Теперь они знают, что снова становятся "хозяевами дома".
Предприниматели могли быть довольны: щедрые вложения, которые многие из них делали в кассу национал-социалистской немецкой рабочей партии, начали окупаться. Но для полного преуспеяния капиталу требовалась определенная стабильность общества, а ее не было, потому что весной и в начале лета в Германии царил беспорядок: по улицам слонялись оголтелые банды в коричневых рубашках, арестовывая, избивая, а иногда и убивая кого им вздумается, в то время как полиция равнодушно наблюдала за происходящим. Однако уличный террор не являлся нарушением предписаний государственной власти, как это имело место во время Французской революции; напротив, акты терроризма совершались с одобрения, а нередко и по приказу власти, авторитет и централизация которой никогда еще не были так велики, как в тогдашней Германии. Судьи были запуганы, им приходилось опасаться за собственную жизнь, если они выносили приговоры штурмовикам даже за хладнокровное преднамеренное убийство. Как говорил Геринг, фюрер - это и есть закон. В мае - июне 1933 года Гитлер заявлял, что "национал-социалистская революция еще не завершена" и "победоносно закончится лишь после того, как завершится работа по воспитанию нового немецкого народа". На языке нацистов слово "воспитание" означало устрашение людей до такой степени, что они безропотно принимали нацистскую диктатуру и нацистское варварство. С точки зрения Гитлера, как много раз заявлял он публично, евреи не являлись немецкими гражданами; и хотя он не решился на немедленное их истребление (в первые месяцы было ограблено, избито и умерщвлено сравнительно немного евреев, то есть всего несколько тысяч), но издал ряд законов, требовавших изгнания их с государственной службы, из университетов, отстранения от занятий свободными профессиями. А 1 апреля 1933 года он объявил всенародный бойкот магазинов, владельцами которых были евреи.
Деловые круги, с таким восторгом приветствовавшие разгром несговорчивых профсоюзов, обнаружили, что представители левого нацистского крыла, искренне верившие в "социализм" их партии, стремятся занять главенствующее положение в сообществе работодателей, ликвидировать крупные универсальные магазины и национализировать промышленность. Тысячи алчных функционеров нацистской партии насели на управляющих фирм, которые не помогали Гитлеру. В одних случаях они угрожали им конфискацией имущества, в других - домогались теплых мест в директорате. Д-р Готфрид Федер, дока по части экономики, настаивал на проведении в жизнь партийной программы, требуя национализации крупного капитала, участия в прибылях, а также отмены рентных доходов и "кабальных процентных ставок". Словно желая постращать и без того достаточно напуганных банкиров, Вальтер Дарре, новый министр сельского хозяйства, пригрозил им значительным сокращением капитальных долгов фермеров и уменьшением ставок до двух процентов на а то, что они оставались должны. А почему бы и нет? К середине лета 1933 года Гитлер стал хозяином Германии. Теперь он мог приступить к осуществлению своих замыслов. Папен при всей его ловкости остался ни с чем; все его расчеты на то, что, имея в кабинете численное превосходство над нацистами (восемь к трем), он вместе с Гугенбергом и другими сторонниками старого порядка сможет держать Гитлера под контролем и использовать в своих интересах, рухнули у него на глазах. С поста министра-президента Пруссии его прогнали, заменив Герингом. Правда, он еще оставался вице-канцлером рейха, но должность эта, как с грустью признавался потом Папен, со временем утратила свое значение. Гугенберг, этот удачливый коммерсант и финансист, с государственной службы ушел, а его партию распустили. Зато в правительство выдвинули Геббельса, третьего человека в нацистской партии. Его назначили министром народного образования и пропаганды. Дарре, считавшийся, как и Геббельс, радикалом, 13 марта стал министром сельского хозяйства.
Д-ра Ганса Лютера, консерватора, президента Рейхсбанка (ключевой пост в экономической системе Германии), Гитлер сместил, отправив послом в Вашингтон. На его место 17 марта был вновь назначен энергичный д-р Шахт, приверженец Гитлера, считавший нацизм, "оправданным и необходимым". Не было в Германии человека, который столько бы сделал для Гитлера в области укрепления финансовой мощи третьего рейха и осуществления программы перевооружения в годы, предшествовавшие второй мировой войне, сколько сделал Шахт, ставший позднее министром экономики и генеральным уполномоченным по делам военной экономики. Правда, незадолго до войны он начал отворачиваться от своего кумира и в конце концов ушел (либо его попросили уйти) со всех постов и даже примкнул к тем, кто замышлял покушение на Гитлера. Но к этому времени было уже поздно пытаться изменить курс нацистского главаря, которому он так долго и верно служил.

"Второй революции не будет!"
Гитлер подчинил себе Германию без малейшего труда, но перед ним еще стояли нерешенные проблемы. Главных проблем было пять: как предотвратить вторую революцию; как уладить напряженные отношения между СА и армией; как вытянуть из трясины экономику страны и обеспечить работой шесть миллионов человек; как добиться на Женевской конференции права на паритет Германии в области вооружений и ускорить тайное перевооружение рейха, начатое в последние годы существования республики; кто будет президентом страны, когда умрет Гинденбург.
Рем, шеф СА, первым употребил выражение "вторая революция" и призвал приступить к ее свершению. Так же думал и Геббельс. В его дневниковой записи от 18 апреля читаем: "В народе все говорят о неизбежности второй революции. Это значит, что революция не кончилась. Нам надо еще разделаться с реакцией. Революцию надо продолжать повсеместно".
Левых нацисты уничтожили, зато сохранили правых: крупный промышленный и финансовый капитал, аристократию, юнкеров-землевладельцев и прусских генералов, прочно державших армию в своих руках. Рем, Геббельс и другие "радикалы" движения хотели и их ликвидировать. Рем, отряды которого насчитывали теперь около двух миллионов (в двадцать раз больше, чем солдат регулярной армии), так прямо и заявил:
"Первая победа на пути германской революции одержана... СА и СС, на которых возложена великая миссия продолжателей германской революции, не допустят, чтобы ее предали, остановив на полпути... Если филистеры полагают, что национальная революция слишком затянулась... и в самом деле настало время кончать ее, превратив в национал-социалистскую... Мы должны продолжать борьбу с ними или без них, а если потребуется - и против них... Мы - неподкупные гаранты окончательной победы германской революции".
А в речи, произнесенной в августе, он добавил: "И до сего дня находятся лица, которые никакого понятия не имеют о революционном духе. Мы не колеблясь избавимся от них, если они осмелятся реализовать свои реакционные идеи на практике".
Но Гитлер рассуждал иначе. Он рассматривал социалистические лозунги нацистов лишь как средство пропаганды, завоевания масс на свою сторону в период продвижения к власти. Теперь, когда он уже оказался у власти, эти лозунги его больше не интересовали. Чтобы укрепить его положение и положение страны, требовалось время. С правыми (предприниматели, военные, президент), по крайней мере в данный момент, надо было ладить. Он не намеревался доводить Германию до банкротства и подвергать тем самым опасности само существование режима. Второй революции не должно быть.
Это он дал ясно понять 1 июля в речи, обращенной к главарям СА и СС. "Чего сегодня не хватает Германии, - сказал он, - так это порядка... Я буду беспощадно пресекать любые посягательства на существующий порядок и всякие разговоры о второй революции, которая привела бы только к хаосу". А б июля, выступая перед имперскими наместниками, собравшимися в здании правительства, он снова напомнил:
"Революция не есть наше перманентное состояние, и нельзя допускать, чтобы она стала состоянием постоянным. Революционный поток, вызванный к жизни, следует направить в безопасное русло эволюции... Поэтому мы не должны отталкивать предпринимателя, который хорошо ведет дело, даже если он и не стал еще национал-социалистом; тем более это важно, если национал-социалист, пожелавший занять его место, ничего не смыслит в коммерции. В коммерции единственным критерием является умение человека вести дело...
История будет судить о нас не по тому, много ли экономистов мы отстранили или посадили в тюрьмы, а по тому, сумели ли мы обеспечить людей работой... Идеи, заложенные в нашей программе, заключаются не в том, чтобы действовать по-глупому и создавать вселенский хаос, а в том, чтобы вести дело разумно и правильно. В конечном счете наша политическая власть будет тем прочнее, чем больше мы преуспеем в подведении под нашу экономику твердого фундамента. Имперские наместники поэтому должны позаботиться о том, чтобы ни одна партийная организация не брала на себя функций правительства, увольняя или назначая должностных лиц, поскольку функции такого рода являются компетенцией правительства рейха, а в хозяйственной области - рейхсминистра экономики".
Как видно, в этом заявлении с предельной ясностью указывалось, что нацистская революция - процесс политический, а не экономический. Чтобы доказать, что он не бросает слов на ветер, Гитлер сместил с занимаемых постов ряд нацистских "радикалов", попытавшихся захватить контроль над объединениями предпринимателей. Он вернул Круппу фон Болену и Фрицу Тиссену главенствующее положение в деловом мире, запретил "Боевую лигу коммерсантов среднего сословия", устраивавшую погромы в крупных универсальных магазинах, и назначил д-ра Карла Шмидта министром экономики (вместо ушедшего в отставку Гугенберга). Шмидт, прожженный делец, директор крупнейшей в Германии страховой компании "Аллианц", не терял времени даром: принял все меры к тому, чтобы воспрепятствовать замыслам тех национал-социалистов, которые по наивности всерьез восприняли программу нацистской партии.
Велико было разочарование рядовых нацистов, особенно штурмовиков, составлявших главную силу гитлеровского массового движения. Большинство из них принадлежали к армии обедневших, обездоленных, недовольных элементов. Эти люди на личном опыте убедились, что не могут не быть противниками капитализма, и видели в революции, которая приобрела форму уличных потасовок, возможность поживиться добычей и получить выгодные места в мире коммерции или в органах управления. И вот теперь, после бурных весенних эксцессов, их надежды рушились. Старая клика - партийная или беспартийная - не только не оставляла своих позиций, но и укрепляла их.
Это обстоятельство не было единственной причиной брожения в рядах СА. Снова дали о себе знать давние разногласия между Гитлером и Ремом из-за статуса и целей СА. Гитлер с самого зарождения нацистского движения требовал, чтобы штурмовые отряды выполняли функции политической, а не военной силы; их назначение - насилием и террором прокладывать путь к политической власти. С точки зрения Рема, СА являлись не только ведущей силой нацистской революции, но и костяком будущей армии, которая для Гитлера была бы тем же, чем для Наполеона - армия, созданная после Французской революции на основе воинской повинности. Он считал, что пора избавляться от реакционных прусских генералов - этих старых болванов, как презрительно он их называл, - и формировать боевое революционное войско, народную армию, руководимую им и его крепкими парнями.
Совсем иначе рассуждал Гитлер. Он лучше Рема и лучше любого Другого нациста понимал, что не смог бы прийти к власти без поддержки или хотя бы терпимого отношения к нему армейских генералов и что в данный момент отчасти от них зависит его дальнейшее пребывание у кормила власти, поскольку они, располагая реальными средствами, могли убрать его, если бы захотели. Гитлер предвидел, что личное расположение к нему военных будет особенно необходимо в тот критический момент - и его не так уж долго ждать, - когда главнокомандующий, 86-летний Гинденбург, покинет сей мир. К тому же фюрер был убежден, что только офицерский корпус с его традициями и его выучкой способен за короткое время создать сильную, Дисциплинированную армию. Что касается СА, то они представляли собой толпу, пригодную разве что для уличных драк, и не могли считаться современной армией. Свою службу они сослужили, и теперь их надо было постепенно выводить из игры. Взгляды Гитлера и Рема на этот счет оказались непримиримыми, и в период с лета 1933 года по 30 июня 1934 года между этими ветеранами нацистского движения, к тому же близкими друзьями (Эрнст Рем был единственным человеком, кому Гитлер говорил "ты"), шла в буквальном смысле смертельная борьба.
Выступая 5 ноября 1933 года в берлинском Шпортпаласте перед 15 тысячами командиров СА, Рем отметил, что в рядах штурмовиков царит глубокое разочарование. "Часто приходится слышать... что надобность в СА уже отпала", - заявил он и добавил, что такое суждение ошибочно. Однако Гитлер был непреклонен. "СА должны относиться к армии точно так же, как относится к ней политическое руководство", - заявил он в речи, произнесенной 19 августа в Бад-Годесберге.
А 23 сентября в Нюрнберге он высказался еще яснее: "Особенно не должны мы забывать сегодня о том, какую роль сыграла наша армия, ибо всем хорошо известно, что если бы в дни революции она была не с нами, то мы бы сейчас перед вами не стояли. Мы можем заверить армию, что всегда будем это помнить, что видим в ней носительницу славных боевых традиций и что от всего сердца и всеми силами будем поддерживать ее дух".
Незадолго перед этим Гитлер дал вооруженным силам тайное обещание, чем снискал расположение многих высших чинов. 2 февраля 1933 года, через три дня после вступления в должность, он произнес двухчасовую речь на встрече с генералами и адмиралами, состоявшейся в доме командующего армией генерала фон Хаммерштейна. Цель этой первой встречи нацистского канцлера с офицерским корпусом была раскрыта в Нюрнберге адмиралом Эрихом Редером. Гитлер, по его словам, рассеял опасения военной элиты относительно того, что вооруженным силам придется участвовать в гражданской войне, и заверил, что армия и флот получат возможность целиком посвятить себя решению главной задачи - быстрому перевооружению Германии. Адмирал Редер признал, что он остался чрезвычайно доволен перспективой строительства военно-морского флота, а генерал фон Бломберг, поспешивший 30 января 1933 года принять пост министра обороны, чем помог предотвратить попытки военных выступить против назначения Гитлера канцлером, указал позднее в своих неопубликованных мемуарах, что фюрер открыл "поле деятельности, таившее в себе огромные возможности на будущее".
Чтобы еще больше воодушевить военную верхушку, Гитлер объявил 4 апреля о создании Совета обороны рейха, призванного разработать новую секретную программу перевооружения. А спустя три месяца, 20 июля, канцлер издал новый закон об армии, освобождавший военнослужащих из-под юрисдикции гражданских судов и упразднявший выборные солдатские представительства, вернув таким образом офицерскому корпусу его исконные привилегии. В результате генералам и адмиралам нацистская революция начала представляться в ином, более благоприятном свете.
Желая задобрить Рема, Гитлер ввел его 1 декабря в состав кабинета (наряду с Рудольфом Гессом, бывшим тогда заместителем председателя партии), а в канун Нового года послал ему теплое дружеское письмо. В нем подчеркивалось, что "армия должна гарантировать безопасность нации от внешнего мира", в то время как задача СА - обеспечить победу национал-социалистской революции и блюсти национал-социалистское государство, что своими успехами СА всецело обязаны ему, Рему. Письмо заканчивалось словами:

"Считаю своим долгом в годовщину национал-социалистской революции поблагодарить тебя, мой дорогой друг Эрнст Рем, за неоценимые услуги, оказанные национал-социалистскому движению и немецкому народу, и заверить, что я благодарен судьбе, давшей мне возможность называть людей, подобных тебе, своими друзьями и соратниками.
С искренним чувством дружбы и признательности твой Адольф

Гитлер"
Письмо это, выдержанное в самых дружеских тонах, было напечатано 2 января 1934 года в центральном органе нацистской партии "фелькишер беобахтер". Оно заметно рассеяло недовольство, царившее в рядах СА. В атмосфере благодушия, последовавшего в дни рождественских и новогодних праздников, соперничество между СА и армией на время притупилось, громкие призывы нацистских "радикалов" ко "второй революции" стихли.

Истоки нацистской внешней политики
"Нет никакой победы, ибо некого было побеждать", - заметил Освальд Шпенглер, говоря о том, как легко Гитлер покорил и нацифицировал в 1933 году Германию. "Я с чувством глубокого скепсиса наблюдал, - пишет автор в вышедшей в начале 1934 года книге "Упадок Запада", - как громко изо дня в день восторгались фактом захвата власти. Лучше бы придержать эти восторги до того дня, когда появятся реальные, осязаемые успехи в области внешней политики. Только о них и можно говорить всерьез".
Этот философ и историк, которого нацисты одно время считали своим кумиром (до того, как произошло взаимное охлаждение), поторопился с выводами. Перед тем как приступить к покорению мира, Гитлер должен был подчинить себе Германию. Но как только он покончил с немецкими противниками, то, не теряя времени, занялся тем, что его интересовало больше всего, - иностранными делами.
Международное положение Германии весной 1933 года было хуже некуда. Третий рейх находился в изоляции от внешнего мира, в военном отношении он был бессилен. Весь мир содрогался от безобразий, чинимых нацистами, особенно от гонений на евреев. Соседи Германии, в первую очередь Франция и Польша, относились к ней враждебно и настороженно. Еще в марте 1933 года, после Демонстрации Польшей своей военной силы в Данциге, маршал Пилсудский высказал французам мысль о желательности совместной превентивной войны против Германии. Даже Муссолини, внешне довольный появлением нового фашистского государства, на деле не очень радовался приходу Гитлера к власти. Фюрер государства обладавшего гораздо большим экономическим и военным потенциалом, чем Италия, мог быстро отодвинуть дуче на второй план. Одержимый идеей пангерманизма, рейх посягал на Австрию и Балканы где итальянский диктатор уже успел заявить о своих правах. Враждебно отнесся к нацистской Германии и Советский Союз, который начиная с 1921 года поддерживал дружественные отношения с Германской республикой [5]. Да, друзей у третьего рейха фактически не было. К тому же он был безоружен по сравнению с соседями, обладавшими хорошо оснащенными вооруженными силами.
Как следствие, внешнеполитическая стратегия и тактика Гитлера на ближайшую перспективу диктовалась суровой реальностью - слабостью и изолированностью Германии. Но так уж получилось, что сложившаяся обстановка породила также естественные цели, отвечавшие как его собственному горячему желанию, так и чаяниям огромного большинства немецкого народа: избавиться от оков Версаля, не вызвав при этом ответных санкций, и вооружиться, не рискуя оказаться в состоянии войны. Лишь по достижении этих двух целей он будет располагать свободой действий и военной силой, чтобы начать проводить в жизнь внешнюю политику, задачи и методы которой он столь откровенно и детально изложил в "Майн кампф".
Прежде всего надо было сделать то, что само собой напрашивалось, - спутать карты противников Германии разговорами о мире и разоружении, одновременно выискивая слабые места в их коллективной обороне. 17 мая 1933 года Гитлер выступил в рейхстаге с "мирной речью" - одной из самых эффектных за все годы его деятельности; это был шедевр лживой пропаганды, глубоко взволновавший немецкий народ и сплотивший его вокруг фюрера. Большое впечатление произвела эта речь и за рубежом. Она была произнесена через день после того, как президент Рузвельт обратился к главам сорока четырех государств с сенсационным посланием, выразив в нем стремление Соединенных Штатов к разоружению и миру и призвав запретить всякое наступательное оружие - бомбардировщики, танки, подвижную тяжелую артиллерию. Гитлер не замедлил подхватить этот призыв и использовать его наилучшим образом.
"Предложение, внесенное президентом Рузвельтом, о котором я узнал вчера вечером, заслуживает самых теплых слов благодарности германского правительства. Оно готово одобрить такой способ преодоления международного кризиса... Предложение президента - это луч надежды для каждого, кто желает сотрудничать в деле сохранения мира... Германия целиком и полностью за запрещение всякого наступательного оружия, если вооруженные страны в свою очередь уничтожат наступательное оружие... Германия также готова ликвидировать все свои вооруженные силы и уничтожить те небольшие запасы оружия, которые у нас еще имеются, если также поступят соседние государства... Германия готова пойти на любой торжественный договор о ненападении, ибо думает она не о нападении, с о собственной безопасности".
Вежливая речь Гитлера, полная заверений в любви к миру, приятно удивила встревоженное человечество. Германия не хочет войны. Война - это "безграничное безумие". Она "приведет к крушению социального и политического порядка". Нацистская Германия не испытывает желания "онемечивать" другие народы. "Нам чужд образ мыслей, характерный для людей прошлого столетия, которые полагали, что из поляка или француза можно сделать немца... Французы, поляки и другие народы - наши соседи, и мы осознаем, что никакие исторически мыслимые обстоятельства не могут изменить эту реальность".
Но в речи прозвучало одно предупреждение. Германия требует равенства с другими странами и прежде всего - в области вооружений. Если равенства не будет, она предпочтет уйти с конференции по разоружению и выйти из Лиги Наций.
Среди всеобщего ликования, вызванного в западном мире столь неожиданным проявлением благоразумия со стороны Гитлера, это предупреждение осталось незамеченным. Лондонская "Таймc" сочла требование Гитлера о равенстве "неоспоримым". Другая лондонская газета, "Дейли геральд", официальный орган лейбористской партии, рекомендовала поверить Гитлеру на слово. Консервативный еженедельник "Спектейтор", также выходящий в Лондоне, заключил, что Гитлер сделал дружеский жест в отношении Рузвельта и что это вселяет в многострадальное человечество новую надежду. Официальное германское бюро информации в Вашингтоне, ссылаясь на помощника президента, сообщило: "Президент доволен, что Гитлер принял его предложение".
Вопреки ожиданиям многих в словах неистового нацистского Диктатора прозвучали не дикие угрозы, а учтивость и деликатность. Человечество было очаровано. В рейхстаге даже депутаты-социалисты, находившиеся не в тюрьмах и не в эмиграции, не высказали никаких возражений, в результате чего внешнеполитическая программа Гитлера была принята единогласно.
Но предупреждение фюрера не было пустой фразой. Узнав в начале октября, что союзники выдвигают требование предоставить им восьмилетний срок, чтобы они могли сократить свои вооружения до уровня германских, он объявил 14-го числа того же месяца, что, поскольку другие участники женевских переговоров отказываются предоставить Германии равные права, она немедленно отзывает своих представителей с конференции по разоружению и из Лиги Наций. Одновременно он принял и другие меры: распустил рейхстаг, объявив, что решение отозвать своих представителей из Женевы вынесет на референдум, и приказал министру обороны генералу фон Бломбергу издать секретную директиву вооруженным силам - оказать вооруженное сопротивление, если Лига Наций прибегнет к санкциям. Этот поспешный шаг показал, что за весенней миролюбивой речью Гитлера не стояло ничего реального. В международных делах это была его первая рискованная игра в открытую. Она означала, что отныне нацистская Германия начнет перевооружение вопреки всем существующим соглашениям о разоружении и вопреки Версальскому договору. Это был осознанный риск - секретная директива Бломберга армии и флоту, ставшая известной на процессе в Нюрнберге, показала не только то, что Гитлер рисковал подвергнуть страну санкциям, но и то, что положение Германии в случае применения таких санкций оказалось бы безнадежным [6]. Директива четко обозначала оборонительные рубежи на западе, на границе с Францией, и на востоке, на границе с Польшей и Чехословакией, которые германским вооруженным силам предписывалось "удерживать как можно дольше". Из самого текста приказа Бломберга было видно, что немецкие генералы, по крайней мере, не питали никаких иллюзий относительно способности рейха держать оборону хотя бы короткое время.
Это был первый критический момент. За ним в течение трех лет последует множество других, пока немцы не оккупируют демилитаризованную зону вдоль левого берега Рейна (это произойдет в 1936 году); тогда союзники могли применить санкции - не за то, что Гитлер ушел с конференции по разоружению и из Лиги Наций, а за нарушения условий Версальского договора относительно разоружения - условий, которые Германия начала нарушать уже два года назад, еще до прихода Гитлера к власти. В то время союзники легко могли одолеть Германию; это так же верно, как то, что своими действиями они способны были покончить с третьим рейхом в первый же год его существования. Но в том отчасти и заключалась одаренность бывшего австрийского босяка, что он давно постиг природу своих иностранных противников - постиг с таким же искусством и прозорливостью, с какими оценил характер оппонентов в собственном доме. В этой кризисной обстановке так же, как и в еще более серьезных ситуациях, которые будут следовать быстрой чередой вплоть до 1939 года, союзные государства-победители не предприняли никакие действий; слишком разобщены они были, слишком инертны, слишком слепы, чтобы понять характер и направленность того, что происходило за Рейном. Таким образом, расчет Гитлера оказался удивительно точен - так же точен, как и в отношении немецкого народа. Он прекрасно знал, что скажут немцы во время референдума, который он решил провести одновременно с выборами в рейхстаг (на них был представлен лишь список кандидатов от нацистской партии). И референдум и выборы должны были состояться 12 ноября 1933 года, другой день после годовщины перемирия 1918 года. День перемирия, продолжавший бередить душу немцев, считался в Германии черным днем.
"Надо сделать так, - сказал Гитлер 4 ноября на предвыборном собрании в Бреслау, - чтобы этот день был отмечен в истории нашего народа как день спасения, чтобы можно было потом сказать: 11 ноября немецкий народ формально потерял свою честь, но вот прошло пятнадцать лет, наступил день 12 ноября, и немецкий народ вернул себе честь".
В канун выборов, 11 ноября, в обращении к народу по радио почтенный Гинденбург тоже призывал: "Проявите завтра стремление к национальному единству и солидарности с правительством. Отстаивайте вместе со мной и рейхсканцлером принципы равноправия и почетного мира и покажите всему миру, что мы оправились от болезни и с божьей помощью сохраняем единство немецкого народа!"
Реакция немецкого народа, прожившего пятнадцать лет в обстановке отчаяния и недовольства в результате поражения в войне, была почти однозначной. В референдуме участвовали 96 процентов зарегистрированных избирателей; 95 процентов этого числа одобрили решение об уходе из Женевы. На выборах в рейхстаг за список нацистской партии (в него вошли также Гинденбург и шестеро ненацистов) отдали свои голоса 92 процента избирателей. Даже в концлагере Дахау 2154 заключенных из 2242 проголосовали за правительство, по вине которого они там оказались! Правда, во многих населенных пунктах раздавались угрозы в адрес тех, кто уклонялся от голосования или кто голосовал "неправильно"; были случаи, когда избиратели боялись, что власти узнают, кто из них голосовал против режима, и подвергнут их наказаниям. Но даже с этой оговоркой итоги голосования (а их-то, во всяком случае, подводили честно) свидетельствовали о потрясающем успехе Адольфа Гитлера. Не оставалось сомнений, что вызов, брошенный им внешнему миру, поддержало подавляющее большинство немецкого народа.
Через три дня после референдума и выборов Гитлер вызвал к себе польского посла Юзефа Липского. Об итогах их беседы было опубликовано совместное коммюнике, удивившее не только немецкую, но и мировую общественность. Правительства Польши и Германии договорились "рассматривать вопросы, касающиеся обеих сторон, путем прямых переговоров и отказаться от всякого применения силы во взаимных отношениях ради укрепления мира в Европе".
К Польше немцы относились с большей ненавистью и презрением, чем даже к Франции. С их точки зрения, тягчайшим преступлением версальских миротворцев было то, что они отделили Восточную Пруссию от рейха Польским коридором с целью отторгнуть Данциг и передали полякам Познанскую провинцию и часть Силезии; хотя там и преобладало польское население, территории эти принадлежали Германии со времен раздела Польши. Никто из немецких государственных деятелей в годы существования республики не считал эти приобретения Польши узаконенными навсегда. Штреземан и слышать не хотел о переговорах с Польшей относительно "восточного Локарно" как дополнения к Локарнским договорам [7] о западных границах Германии. А генерал фон Сект, отец рейхсвера и вдохновитель внешней политики республики в первые годы после ее основания, в 1922 году заявил правительству: "Существование Польши невозможно терпеть, оно несовместимо с самой сутью образа жизни Германии. Польша должна исчезнуть с лица земли, и она исчезнет". А еще он добавил, что ее уничтожение "должно быть одной из основных целей политики Германии... С исчезновением Полыци рухнет одна из главных опор Версальского мира - гегемония Франции".
Пока Польша не стерта с лица земли, рассуждал Гитлер, ее надо оторвать от союзной Франции. Курс, который он избрал, сулил кроме достижения конечной цели ряд непосредственных выгод. Декларируя отказ от применения силы к Польше, он мог еще громче кричать о мире, чтобы рассеять подозрения, вызванные в Западной и Восточной Европе его поспешным уходом из Женевы. Склонив поляков к прямым переговорам, он мог действовать в обход Лиги Наций и тем ослабить ее влияние. При этом он не только наносил удар по концепции коллективной безопасности, но и подрывал союзнические отношения Франции с Восточной Европой, оплотом которой являлась Польша. Немецкий народ, традиционно ненавидевший поляков, мог этого не понимать, но ведь в том и состояло, по мнению Гитлера, одно из преимуществ диктатуры перед демократией, что при ней можно, не вызывая шума внутри страны, какое-то время проводить в жизнь политику, не пользующуюся поддержкой народа, однако обещающую важные конечные результаты.
26 января 1934 года, за четыре дня до встречи Гитлера с депутатами рейхстага по случаю первой годовщины его прихода к власти, было объявлено о подписании сроком на десять лет польско-германского договора о ненападении. С тех пор Польша, уничтожившая под руководством диктатуры маршала Пилсудского остатки собственной парламентской демократии, начала постепенно отходить от Франции, на помощь которой она опиралась с момента своего возрождения в 1919 году, и все теснее сближаться с нацистской Германией. Этот путь и привел ее к гибели задолго до того, как истек срок договора о "дружбе и ненападении".
Выступая 30 января 1934 года в рейхстаге, Гитлер мог взглянуть на истекший год как на год свершений, не имевших аналогов в истории Германии. За какие-то двенадцать месяцев он низверг Веймарскую республику, заменил демократию личной диктатурой, ликвидировал политические партии, кроме собственной, разгромил органы самоуправления земель и их парламенты, разрушил федерацию, объединил рейх, уничтожил профсоюзы и всякого рода демократические организации, изгнал евреев с государственной службы, запретил врачам и адвокатам еврейской национальности заниматься частной практикой, отменил свободу слова и печати, лишил суды независимости и "унифицировал" под властью нацистов политическую, экономическую, культурную и общественную жизнь народа древней цивилизации.
Всеми этими "достижениями" и решительными действиями на международной арене, приведшими к выходу Германии из сообщества наций в Женеве и продемонстрировавшими ее упорное стремление добиться равенства с великими державами, Гитлер снискал себе, как показали результаты референдума и выборов, поддержку подавляющего большинства немецкого народа. Однако с наступлением второго года его господства над нацистами начали сгущаться тучи.

"Кровавая чистка" 30 июня 1934 года
То, что на небосклоне сгущались тучи, объяснялось наличием трех нерешенных взаимосвязанных проблем: продолжающиеся громкие призывы лидеров радикального крыла партии и СА ко "второй революции", соперничество между СА и армией и вопрос о преемнике президента Гинденбурга, которому, как это выяснилось уже в начале весны, жить оставалось недолго.
Рема, начальника штаба СА, численность которых выросла к этому времени до 2,5 миллиона, не удалось нейтрализовать ни с помощью жеста, который сделал Гитлер, назначив его членом кабинета, ни с помощью дружеского письма, посланного ему лично фюрером по случаю новогоднего праздника. В феврале он представил кабинету пространный меморандум, в котором предлагал рассматривать СА как основу новой народной армии, в которую кроме СА вошли бы части СС, рейхсвера и объединения бывших фронтовиков. Все эти формирования, согласно проекту, должны были подчиняться единому министерству обороны, главой которого, как легко догадаться, рассчитывал стать Рем.
Ничего более отвратительного, чем эта идея, офицерский корпус не мог себе представить. Его старшие чины не только единодушно отвергли это предложение, но и обратились за поддержкой к Гин-Денбургу. Рухнули бы все традиции военной касты, если бы армия вдруг оказалась под контролем хулигана Рема и его неотесанных коричневорубашечников. В добавление ко всему генералов потрясли слухи, получившие широкую огласку, о коррупции и оргиях гомосексуалистов, практиковавшихся среди окружения шефа СА. Как показал впоследствии генерал фон Браухич, "перевооружение было слишком серьезным и сложным делом, чтобы подпускать к нему казнокрадов, пьяниц и гомосексуалистов".
В то время Гитлер не мог позволить себе обидеть верхушку армии поэтому он не поддержал проект Рема. 21 февраля он доверительно сообщил Антони Идену, приезжавшему в Берлин обсудить тупиковую ситуацию, сложившуюся в связи с проблемой разоружения, что готов сократить численность СА на одну треть и допустить инспекторов, которые могли бы проверить, не получают ли остальные две трети оружия и не проходят ли военное обучение. Когда сведения об этом обещании Гитлера стали известны Рему и другим главарям СА, они ожесточились еще сильнее. С приближением лета 1934 года отношения между начальником штаба СА и высшим командованием армии значительно ухудшились. На заседаниях кабинета происходили громкие скандалы. В марте министр обороны заявил Гитлеру протест по поводу того, что СА, не имея на то права, вооружают тяжелыми пулеметами многочисленный отряд специальной штабной охраны. Фон Бломберг добавил, что это представляет угрозу не только армии, но и осуществляемой под руководством рейхсвера тайной программе перевооружения Германии, поскольку командование СА действует открыто.
Очевидно, что в этих условиях Гитлер в отличие от своевольного Рема и его подручных не мог не думать о близком конце слабеющего Гинденбурга. Он знал, что престарелый президент, армия и другие консервативные силы Германии настроены в пользу восстановления монархии Гогенцоллернов. У него же были другие планы, и в начале апреля, когда ему и Бломбергу сообщили из неофициальных, но надежных источников в Нейдеке, что дни президента сочтены, он понял: приближается момент решительных действий. Для успеха предприятия ему требовалась поддержка офицерского корпуса; ради этой поддержки он готов был пойти на все.
Вскоре случай для секретных переговоров с военными представился. 11 апреля канцлер в сопровождении генерала фон Бломберга, командующего армией генерала фон Фрича и командующего военно-морскими силами адмирала Редера отправился на крейсере "Дойчланд" из Киля в Кенигсберг на маневры у берегов Восточной Пруссии. Сообщив командующим армией и флотом об ухудшающемся состоянии Гинденбурга, Гитлер с согласия Бломберга без обиняков предложил на пост нового президента себя, если на то будет благословение рейхсвера. В обмен на поддержку военных Гитлер обещал отклонить претензии Рема, резко сократить численность СА и гарантировать рейхсверу положение единственной вооруженной силы в третьем рейхе. Кроме того, как полагают, он заверил Фрича и Редера, что в случае их поддержки развернет обширную программу развития армии и флота. Разумеется, Редер, склонный к угодничеству, тотчас согласился. Что касается Фрича, то он, как человек менее сговорчивый, пожелал сначала посоветоваться со старшими генералами.
Совещание старших генералов состоялось 16 мая в Бад-Наугейме. Высшие чины немецкой армии, после того как им объяснили суть пакта на борту крейсера "Дойчланд", единодушно одобрили кандидатуру Гитлера на пост нового президента. Для армии это политическое решение приобретало историческое значение. Добровольно подчинившись неограниченной власти диктатора, одержимого манией величия, она предрешила свою судьбу. Гитлер же в результате этого сговора получил права верховного правителя. Теперь, когда на 3 пути уже не стоял строптивый фельдмаршал, когда миновала опасность реставрации монархии Гогенцоллернов, когда он становится главой государства, а не только правительства, ничто не стесняло свободы его действий. Цена, которую он заплатил за свое восхождение на вершину власти, оказалась ничтожной: он жертвовал СА. Не нужна ему была больше эта организация, ибо теперь он стал полновластным хозяином. От этого дикого сброда одни лишь неприятности. В ту весну его презрение к узколобым генералам резко усилилось, очевидно, потому, что переманить их на свою сторону оказалось на удивление легко. Это мнение о генералах он не изменил до самого конца, за исключением одного трудного момента в июне.
Но с наступлением лета забот у Гитлера не убавилось. Обстановка в Берлине накалялась. Призывы ко "второй революции" раздавались все громче. Они звучали не только в выступлениях Рема и других главарей штурмовиков, но и в речах самого Геббельса, а также в прессе, которую он контролировал. Правые консерваторы, юнкеры и крупные промышленники из окружения Папена и Гинденбурга требовали остановить "революцию", прекратить произвольные аресты, преследование евреев, нападки на церковь, наглые выходки штурмовиков, положить конец всеохватывающему террору, организованному нацистами.
Внутри самой нацистской партии с новой силой вспыхнула ожесточенная борьба за власть. Против Рема объединились два сильнейших противника - Геринг и Гиммлер, 1 апреля Геринг назначил Гиммлера, шефа СС, которые тогда еще входили в состав СА и подчинялись Рему, шефом прусского гестапо, после чего Гиммлер немедленно приступил к созданию тайной полицейской империи. Геринг, которого Гинденбург произвел в августе 1933 года в генералы от инфантерии, хотя тот был министром авиации, с радостью сменил неказистую коричневую форму СА на более элегантный мундир нового ведомства. Перемена формы была символична: как генерал и выходец из семьи военных, в борьбе с Ремом и СА он быстро принял сторону армии. Чтобы обезопасить себя в этой "войне джунглей", Геринг, кроме того, сформировал личные полицейские силы численностью несколько тысяч человек, выгодно расквартировав их с точки зрения стратегии возможной борьбы в Лихтерфельде, на окраине Берлина, в казармах бывшего кадетского училища, где когда-то началась его военная карьера.
Напряженность в Берлине усиливалась еще и вследствие распространявшихся слухов о заговорах и контрзаговорах. Генерал фон Шлейхер, не привыкший пребывать в скромной безвестности и забывший, что он уже не пользуется доверием Гинденбурга, генералов и консерваторов и поэтому не имеет какого-либо веса, снова начал вмешиваться в политику. Он был связан с Ремом и Грегором Штрассером; до Гитлера дошли сведения, что Плейхер вынашивает план в случае осуществления которого он станет вице-канцлером, заняв место своего старого врага Папена, Рем - министром обороны а СА сольются с армией. По Берлину распространялись десятки списков будущего кабинета; в некоторых из них Брюнинг фигурировал как министр иностранных дел, а Штрассер - как министр экономики. Разговоры эти были по большей части беспочвенны, но они лили воду на мельницу Геринга и Гиммлера, жаждавших покончить с Ремом и СА, а заодно свести счеты со Шлейхером и недовольными консерваторами. Намеренно сгущая краски, они передавали эти разговоры Гитлеру, возбудить подозрительность которого особого труда не составляло. Геринг и шеф гестапо преследовали цель не только перетрясти СА, но и ликвидировать левую и правую оппозицию, включая лиц, в прошлом выступавших против Гитлера, но потом прекративших активную политическую деятельность. В конце мая Брюнинга и Шлейхера предупредили, что их хотят убить. Первый тайно покинул страну, а второй отправился на отдых в Баварию, но в конце июня возвратился в Берлин.
В первой половине июня Гитлер имел с Ремом объяснение; беседа, как потом рассказал он в рейхстаге, длилась почти пять часов и затянулась до полуночи. Это была, по словам Гитлера, "последняя попытка" достичь взаимопонимания с ближайшим товарищем по движению: "Я сообщил ему, что из бесчисленных слухов и множества заявлений старых верных партийцев и руководителей СА вынес впечатление, что несознательные элементы готовят всегерманскую большевистскую акцию, которая не принесет ничего, кроме неслыханных бедствий... Я умолял его в последний раз добровольно отказаться от безумия и использовать свое влияние, чтобы предотвратить события, которые в любом случае закончатся только катастрофой".
По словам Гитлера, Рем, уходя, "заверил, что сделает все возможное, чтобы поправить положение". На деле же, как утверждал впоследствии фюрер, он начал вести приготовления к его (Гитлера) ликвидации, В этих словах было мало правды. Хотя история с чисткой, подобно истории с поджогом рейхстага, очевидно, так и останется невыясненной, все говорит за то, что шеф СА и не помышлял
Об устранении Гитлера. К сожалению, захваченные архивы содержат сведений о чистке не больше, чем о поджоге рейхстага. Похоже, что и в том и в другом случае компрометирующие документы были уничтожены по приказу Геринга.
Каким бы ни был характер долгой беседы ветеранов нацистского движения, фактом является то, что через день-два после нее Гитлер приказал отпустить штурмовиков на весь июль в отпуск, запретив им на это время носить форму, а также устраивать парады и учения.
7 июня Рем объявил, что берет отпуск по болезни, однако не преминул выступить с резким предупреждением: "Если враги СА надеются, что после отпуска штурмовики не вернутся в строй или вернутся лишь частично, то мы позволим им немного помечтать. Ответ им будет дан в тот момент и в той форме, какие будут сочтены необходимыми. СА были и остаются уделом Германии".
Перед отъездом из Берлина Рем пригласил Гитлера на совещание с руководителями СА, намеченное на 30 июня в курортном городке Бад-Висзе, близ Мюнхена. Гитлер охотно согласился, и встреча действительно состоялась, только не при тех обстоятельствах, на которые, возможно, рассчитывал Рем. Да и Гитлер, пожалуй, этого не предвидел. Ибо, как признал потом фюрер в своей речи в рейхстаге, он "долго колебался, перед тем как принять окончательное решение... Я все еще лелеял тайную надежду, что смогу избавить движение и СА от позора разногласий и, может быть, отвратить беду без серьезных конфликтов".
Он добавил: "Надо признать, что в последние дни мая стали выявляться все более и более тревожные факты". Но так ли это? Позже Гитлер утверждал, что Рем и его сообщники готовились захватить Берлин и взять его под стражу. Но если это правда, то зачем понадобилось руководителям СА всем скопом уезжать из Берлина и, что еще важнее, зачем сам Гитлер покинул Германию в столь критический момент, предоставив, таким образом, верхушке СА возможность в его отсутствие взять власть в свои руки? Дело в том, что 14 июня Гитлер вылетел в Вену на первую встречу (за ней последовало много других) со своим коллегой - фашистским диктатором Муссолини. Встреча, кстати, прошла неважно: Гитлер, в грязном плаще и помятой шляпе, чувствовал себя неловко рядом с искушенным дуче, облаченным в великолепную, увешанную орденами черную фашистскую форму, и посматривавшим на фюрера покровительственно-высокомерно. Гитлер возвратился в сильном, раздражении. 17 июня, в воскресенье, он созвал в городке Гера (Тюрингия) совещание руководителей партии, чтобы рассказать о встрече с Муссолини и обсудить ухудшающуюся обстановку в стране. Так совпало, что в то же воскресенье в старом университетском городе Марбурге состоялось еще одно совещание, которое привлекло к себе гораздо большее внимание и способствовало тому, что критическая ситуация достигла апогея.
Дилетант Папен, которого Гитлер и Геринг грубо столкнули на обочину политической жизни, но который формально все еще оставался вице-канилером и пользовался доверием Гинденбурга, набравшись мужества, выступил с публичным осуждением крайностей режима - того самого режима, который он так усиленно навязывал Германии. В мае он провожал больного президента в Нейдек (в передний раз он видел своего защитника живым). Озабоченный, но Уже слабый фельдмаршал проговорил тогда: "Плохи дела, Папен. Постарайтесь их поправить".
Ободренный этими словами, Папен принял приглашение выступить 17 июня в Марбургском университете. Текст речи был практически составлен его личным консультантом Эдгаром Юнгом, блестящим мюнхенским адвокатом и писателем, протестантом по вероисповеданию, хотя некоторые идеи были подсказаны Гербертом Фон Бозе, одним из секретарей вице-канцлера, и Эрихом Клаузнером, руководителем организации "Католическое действие" (за это сотрудничество все трое вскоре поплатились жизнью). Это было смелое и благодаря Юнгу выразительное по языку и сдержанной" по тону выступление. В нем прозвучал призыв к окончанию революции, прекращению нацистского террора, восстановлению элементарных норм поведения, предоставлению хоть каких-то свобод, в первую очередь свободы печати. Обращаясь к д-ру Геббельсу, министра пропаганды, Папен сказал:
"Откровенные, открытые дискуссии сослужили бы немецкому народу большую службу, чем печать в ее нынешнем положении. Правительство должно помнить известный афоризм "Только слабые не терпят критики"... Не пропаганда делает человека великим... Тот кто хочет иметь тесную связь и единство с народом, не может не считаться с его мнением. Нельзя бесконечно держать его в узде.., Никакая организация, никакая пропаганда, как бы хорошо она не была поставлена, не может сама по себе гарантировать доверие. Не подстрекательством... и не угрозами в адрес беззащитной части нации, а только советуясь с народом можно заслужить его доверие и преданность. Люди же, которых третируют как слабоумных, доверия не окажут... Пришло время всем нашим соотечественникам объединиться во имя братской дружбы и взаимного уважения, дабы не мешать работе серьезных людей и заставить фанатиков замолчать".
Весть об этом выступлении, едва оно закончилось, разнеслась по всей Германии; на кучку нацистских главарей, собравшихся в Гере, она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Геббельс принял экстренные меры с целью замолчать, насколько это возможно, содержание речи: запретил намеченные на вечер того же дня радиопередачи с ее записью, запретил упоминание о ней в печати, приказал полиции конфисковать уже вышедший номер газеты "Франкфурте цайтунг", в котором приводились выдержки из нее. Но и усилий всемогущего министра пропаганды оказалось недостаточно, чтобы помешать немецкому народу и внешнему миру узнать содержание дерзкой речи. Папен предусмотрительно разослал текст своего выступления иностранным корреспондентам и дипломатам в Берлине; кроме того, несколько тысяч экземпляров, отпечатанных в типографии газеты Папена под названием "Германия", было распространено тайно.
Гитлер, узнав о речи Папена в Марбурге, пришел в ярость. Выступив в тот же день в Гере, он осудил "пигмея, который воображает, что может несколькими фразами остановить гигантское обновление жизни народа". Папен в свою очередь разозлился, что на его речь наложен запрет. 20 июня он спешно приехал к Гитлеру и заявил, что не потерпит запрета, наложенного "младшим министром" на речь которую он произнес как "доверенное лицо президента", и тут же подал в отставку, добавив, что "немедленно доложит обо всем Гинденбургу".
Эта угроза обеспокоила Гитлера; фюрер знал, что президент недоволен сложившейся ситуацией и подумывает об объявлении чрезвычайного положения и передаче власти военным. Чтобы выяснить нить насколько она велика, он на следующий же день, 21 июня, вылетел в Нейдек для встречи с Гинденбургом. Прием, который был ему там оказан, лишь усилил его тревогу. Взглянув на встречавшего его генерала фон Бломберга, фюрер сразу заметил, что с лица министра обороны исчезло привычное выражение подобострастия. Бломберг преобразившийся вдруг в сурового прусского генерала, резким тоном информировал Гитлера, что фельдмаршал поручил ему заявить: если нынешняя напряженная обстановка в стране не будет в ближайшее время ликвидирована, то президент объявит военное положение и передаст власть армии. Гитлеру разрешили пройти к Гинденбургу на несколько минут. В присутствии Бломберга президент повторил свой ультиматум.
Для нацистского канцлера дело принимало скверный оборот. Под угрозой оказались не только его расчеты занять президентский пост; передача власти в руки военных означала бы конец его, фюрера, и конец нацистского правительства. Возвращаясь в тот же день в Берлин, он, должно быть, думал: если хочешь выжить, то выбор всего лишь один. Он должен выполнить обещание, данное армии: запретить СА, приостановить революцию, продолжения которой требовали штурмовики. Было ясно, что на меньшее армия, поддерживаемая почтенным президентом, не согласится.
И тем не менее в ту последнюю неделю июня Гитлер все еще колебался, надо ли ему столь круто поступать с руководителями СА, перед которыми он был в большом долгу. Но Геринг и Гиммлер помогли ему отбросить сомнения. Они уже наметили, с кем свести счеты, и составили длинный список настоящих и бывших врагов, подлежащих, по их мнению, ликвидации. Оставалось убедить фюрера в том, что против него готовится "широчайший заговор" и что действовать надо быстро и решительно. Как явствует из показаний Вильгельма Фрика, в то время министра внутренних дел и одного из самых ярых приверженцев Гитлера, не кто иной, как Гиммлер, сумел в конце концов убедить Гитлера, что "Рем хочет поднять мятеж". Гиммлеру, добавил Фрик в Нюрнберге, было поручено подавить мятеж в Баварии, а Герингу - в Берлине.
Военные в свою очередь тоже подстрекали Гитлера и, таким образом, брали на себя часть ответственности за варварские действия, которые предстояло предпринять чуть позже. 25 июня главнокомандующий генерал фон Фрич привел армию в состояние боевой готовности, отменив отпуска и запретив войскам покидать казармы. 28 июня Рема исключили из немецкой офицерской лиги - прямое свидетельство того, что начальнику штаба СА грозили неприятности. И чтобы ни у кого, тем более у Рема, не оставалось никаких иллюзий относительно позиции армии, Бломберг предпринял беспрецедентный шаг - опубликовал 29 июня за своей подписью статью в "Фелькишер беобахтер", подчеркнув, что "армия... на стороне Адольфа Гитлера... который остается с нами".
Таким образом, военные требовали чистки, но не хотели пачкать руки. Это дело возлагалось на Гитлера, Геринга и Гиммлера, на отряды СС, а также на специальные полицейские силы Геринга.
28 июня, в четверг, Гитлер отправился из Берлина в Эссен на свадьбу местного гауляйтера Йозефа Тербовена. Само это путешествие и цель, ради которой оно совершалось, едва ли давали повод думать, что он считал драматические события неминуемыми. В тот же день Геринг и Гиммлер приказали отрядам специального назначения СС и полиции Геринга быть наготове. Поскольку Гитлер был в отъезде, они считали возможным действовать по своему усмотрению. На следующий день, 29 июня, фюрер совершил поездку по трудовым лагерям Вестфалии, а во второй половине дня поехал в Годесберг на Рейне, где остановился в прибрежной гостинице, владельцем которой был его старый товарищ по партии Дризен. В тот же вечер в Годесберг прибыл Геббельс, который прежде колебался не зная, к какому лагерю примкнуть (он тайно поддерживал связь с Ремом), но теперь наконец сделал выбор. Он привез вести, которые Гитлер впоследствии назвал "тревожной разведывательной информацией" из Берлина: Карл Эрнст, бывший гостиничный посыльный и бывший вышибала в кафе, часто посещаемом гомосексуалистами (Рем назначил его начальником СА в Берлине), привел штурмовиков в состояние боевой готовности. Молодой человек привлекательной наружности, но небольшого ума, Эрнст был и тогда, и в последующие двадцать четыре часа своего земного существования искренне убежден, что мятеж готовят правые. Уже умирая, он гордо воскликнул: "Хайль Гитлер!"
Позже Гитлер скажет, что до этого времени, то есть до 29 июня, в его планы входило всего лишь "освободить начальника штаба (Рема) от его обязанностей и подержать какое-то время под стражей, а также арестовать ряд руководителей СА, преступность которых не вызывает сомнений... и обратиться к остальным с горячим призывом вернуться к своим делам".
"Однако, - заявил он в рейхстаге 13 июля, - в час ночи я получил... два срочных сообщения относительно боевых тревог: одно - из Берлина, где сбор был назначен на четыре часа дня... а в пять часов должно было начаться внезапное нападение; предполагалось оккупировать правительственные здания... другое - из Мюнхена, где сбор частей уже объявили; им было приказано собраться в девять часов вечера... Это был мятеж!.. В данных условиях мне оставалось принять только одно решение... Лишь беспощадное и кровавое вмешательство могло предотвратить расширение восстания... В два часа ночи я вылетел в Мюнхен".
Гитлер ни тогда, ни после не упомянул, от кого получил эти "срочные сообщения", но предполагают, что их прислали Геринг и Гиммлер. С уверенностью можно утверждать лишь то, что в них содержалось сильное преувеличение. Эрнст же не придумал ничего лучшего, как в ту субботу отправиться на автомобиле в Бремен, чтобы там пересесть на пароход и отплыть на Мадеру, где он собирался провести медовый месяц.
В ночь на 30 июня, в два часа, когда Гитлер, прихватив с собой Геббельса, вылетел с аэродрома "Хангелар" (близ Бонна) в Мюнхен, капитан Рем и его приближенные мирно спали на своих кроватях в гостинице "Ганзльбауэр" в Бад-Висзе, на берегу озера Тегернзе. Эдмунд Хайнес, обергруппенфюрер СА в Силезии, судимый за убийство известный гомосексуалист с бабьим лицом и могучим торсом грузчика, лежал в постели с каким-то парнем. По всей вероятности, главари СА были весьма далеки от мысли о мятеже: Рем даже оставил штабную охрану в Мюнхене. Было очевидно, что эти люди всю ночь предавались пьяному разгулу, а не занимались подготовкой заговора.
Гитлер и небольшая группа сопровождающих, к которой присоединились Отто Дитрих, начальник отдела печати, и Виктор Лютце, шеф СА в Ганновере, личность бесцветная, но зарекомендовавшая себя верным сподвижником фюрера, прибыв в субботу 30 июня, в 4 часа утра, в Мюнхен, обнаружили, что акция против "заговорщиков" уже началась. Майор Вальтер Бух, председатель партийного суда УШЛА, и Адольф Вагнер, министр внутренних дел Баварии, при помощи таких давних подручных Гитлера, как Эмиль Морис, бывший уголовник и соперник Гитлера в любовной истории с Гели Раубал, и Кристиан Вебер, торговец лошадьми, когда-то служивший вышибалой в кабаре, арестовали мюнхенское руководство СА, включая обергруппенфюрера Шнайдхубера, являвшегося одновременно начальником полиции города. Гитлер, начавший взвинчивать себя до буйной истерики, обнаружил арестованных в здании министерства внутренних дел. Стремительно подойдя к Шнайдхуберу (бывшему полковнику армии), он сорвал с него нацистские знаки различия и осыпал бранью за "измену".
С рассветом длинная вереница автомобилей, в которых сидели Гитлер и сопровождавшие его лица, помчалась в Бад-Висзе. Рем и его друзья по-прежнему находились в гостинице и крепко спали. Их грубо разбудили. Хайнеса и его молодого партнера стащили с кровати и выволокли на улицу, где по приказу Гитлера немедленно расстреляли. В номер Рема, как рассказывал потом Отто Дитрих, фюрер вошел один. Он бросил Рему одежду и велел встать. Потом приказал отвезти его в Мюнхен и поместить в тюрьму Штадельхайм, где шеф СА однажды уже отбывал наказание за соучастие в "пивном путче" 1923 года. Минуло четырнадцать бурных лет, и разошлись пути двух соратников, более, чем кто-либо еще, ответственных за рождение третьего рейха, за его террор и деградацию, остававшихся, несмотря на часто возникавшие разногласия, вместе в моменты кризиса, неудач и разочарований; подошла к концу буйная жизнь отчаянного, с лицом, покрытым шрамами, борца за фюрера и нацизм.
Гитлер сделал то, что считал, очевидно, последним актом милосердия: распорядился оставить Рему пистолет на столе. Но тот отказался стреляться, будто бы заявив: "Если решено убить меня, пусть это сделает сам Адольф Гитлер". После чего, по словам лейтенанта полиции, выступавшего свидетелем на судебном процессе в Мюнхене в мае 1957 года, в камеру вошли двое эсэсовцев и в упор расстреляли Рема. "Рем хотел что-то сказать, - показал очевидец, - но эсэсовец знаком приказал ему замолчать. Тогда Рем, голый по пояс, встал по стойке "смирно", его лицо выражало презрение" [8].
Так его жизнь, переполненная насилием, насилием и оборвалась. Он умер, испытывая чувство презрения к другу, которому помог достигнуть высот, коих не достигал еще ни один немец. Подобно сотням других умерщвленных в тот день (подобно Шнайдхуберу, который, по словам свидетелей, воскликнул: "Господа, я не знаю в чем дело, но стреляйте метко!"), он не понимал, что случилось и объяснял происходящее только предательством, попустительствуя которому он так долго жил и которое сам часто совершал, - предательством, которого от Адольфа Гитлера, конечно, никак не ожидал.
В Берлине в это время действовали Геринг и Гиммлер. Было арестовано около 150 руководителей СА. Их расстреляли у стен казарм кадетского училища в Лихтерфельде специальные наряды полиции Геринга и СС Гиммлера.
В числе расстрелянных оказался и Карл Эрнст. Его свадебное путешествие прервали эсэсовцы, настигшие автомобиль с новобрачными недалеко от Бремена. Молодая жена и шофер получили ранения, самого Эрнста в бессознательном состоянии доставили на самолете в Берлин, где и казнили.
В те кровавые дни погибли не только руководители СА. Утром 30 июня группа эсэсовцев, переодетых в штатское, подъехала к вилле генерала фон Шлейхера, расположенной в предместье Берлина, и позвонила в дверь. Вышедший им навстречу генерал был тут же застрелен. Его жену, с которой Шлейхер сочетался браком всего полтора года назад, прикончили тем же способом. Та же участь постигла вечером того же дня генерала Курта фон Бредова, близкого друга Шлейхера. Грегора Штрассера взяли по распоряжению Геринга в его берлинской квартире и через несколько часов препроводили в камеру гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе.
Папену повезло больше: он уцелел, но в его служебных помещениях эсэсовцы учинили обыск. Бозе, одного из его секретарей, застрелили прямо за письменным столом; Эдгара Юнга, его личного консультанта, арестованного гестаповцами несколькими днями раньше, убили в тюрьме; другого сотрудника, руководителя организации "Католическое действие" Эриха Клаузенера, убили в его кабинете в министерстве связи; остальной персонал Папена, включая его личного секретаря баронессу Штоцинген, отправили в концентрационный лагерь. Когда же Папен обратился к Герингу с протестом, тот, не желая тратить времени на болтовню, попросту вышвырнул его вон и посадил под домашний арест. Вооруженные до зубов эсэсовцы окружили его виллу, отрезали телефон и запретили общение с внешним миром - еще одно унижение, которое, однако, вице-канцлер Германии перенес исключительно легко. Не прошло и месяца, как он опозорил себя, приняв от нацистских убийц, уничтоживших его друзей, назначение посланником в Вену, где местные фашисты только что убили канцлера Дольфуса.
Сколько людей было погублено в период чистки - до сих пор точно не установлено. Выступая 13 июля в рейхстаге, Гитлер заявил, что расстрелян шестьдесят один человек, в том числе девятнадцать высших руководителей СА, еще тринадцать человек погибло "при сопротивлении аресту" и трое "покончили с собой" - всего семьдесят семь человек. А "Белая книга о чистке", изданная эмигрантами в Париже, указывала, что был убит 401 человек, однако поименно были названы только 116. На Мюнхенском процессе 1957 года говорилось, что погибших было "более чем 1000".
Многие были убиты просто из мести за былую оппозицию к Гитлеру, другие, очевидно, за то, что слишком много знали, а один - потому, что его приняли за кого-то другого. Тело Густава фон Кара, о котором мы рассказывали ранее как об одном из участников подавления "пивного путча" 1923 года и который давно уже отошел от политики, нашли в болоте близ Дахау; его, судя по характеру ран, закололи кирками. Гитлер не забыл и не простил его. Тело патера Бернхарда Штемпфле из ордена святого Иеронима, того самого, который, как уже упоминалось, помогал редактировать "Майн кампф", а потом навлек на себя немилость тем, что слишком много знал и, вероятно, выбалтывал о причинах самоубийства возлюбленной Гитлера - Гели Раубал, нашли в лесу Гарлахинг близ Мюнхена с раздробленным черепом и тремя пулевыми ранами в груди. Хайден утверждает, что группу убийц возглавлял Эмиль Морис, бывший уголовник, крутивший любовь с Гели Раубал. В число других "слишком много знавших" входили и трое членов СА, известных как соучастники Эрнста по поджогу рейхстага. Их, как и Эрнста, тоже отправили на тот свет.
Внимания заслуживает еще одно убийство. 30 июня, в семь часов двадцать минут вечера, д-р Вилли Шмид, известный музыкальный критик, сотрудничавший в ведущей мюнхенской ежедневной газете "Мюнхенер нойесте нахрихтен", музицировал у себя в кабинете на виолончели. Его жена готовила ужин, а трое детей в возрасте девяти, восьми и двух лет играли в гостиной их квартиры на Шакштрассе. Раздался звонок - и в дом ворвались четверо эсэсовцев; без каких-либо объяснений они арестовали Шмида и увели с собой. Четыре дня спустя его труп в закрытом гробу доставили домой. Представитель гестапо приказал ни при каких обстоятельствах гроб не открывать. Как потом выяснилось, д-ра Вилли Шмида приняли за его однофамильца, местного руководителя СА, который также был арестован отрядом СС и расстрелян на месте [9].
А существовал ли вообще заговор против Гитлера? Если верить фюреру - существовал. Об этом говорится в официальном коммюнике и в его речи в рейхстаге 13 июля. Но он не привел никаких доказательств. Рем не делал тайны из того, что хотел превратить СА в ядро новой армии и лично возглавить военное ведомство. Да, он посвящал Шлейхера в эти планы; беседы на эту тему они вели еще в бытность генерала рейхсканцлером. Возможно, Гитлер не лгал, заявляя, что к обсуждению проекта привлекали Грегора Штрассера. Но такие обсуждения, конечно, никак нельзя назвать изменой. Гитлер и сам общался со Штрассером, а в начале июня даже предложил ему, по словам Отто Штрассера, пост министра экономики. И хотя Гитлер, выступая в рейхстаге, повторил свои обвинения, помянув заодно встречи Шлейхера и Рема с "неким иностранным дипломатом" (имея в виду, разумеется, французского посла Франсуа-Понсе), имевшие, как он язвительно выразился, "совершенно невинный характер", подкрепить свои слова фактами не смог. Преступно уже то, неубедительно доказывал он, что какой-либо гражданин третьего рейха общается с иностранными дипломатами без его, фюрера, ведома.
"Когда трое предателей в Германии организуют... встречу с официальным иностранным представителем... и приказывают ничего не говорить мне, то я отдам приказ расстрелять их, даже если потом окажется, что беседа, которую они от меня скрыли, касалась погоды, коллекционирования монет и тому подобных тем". Франсуа-Понсе заявил решительный протест против инсинуации относительно его участия в "заговоре" Рема, в связи с чем министерство иностранных дел Германии официально уведомило французское правительство: какие-либо обвинения в адрес посла лишены оснований, и правительство рейха надеется, что Франсуа-Понсе останется на своем посту. И он остался. Автор этих строк может подтвердить, что ни с одним послом демократического государства у Гитлера не было таких хороших отношений, как с Франсуа-Понсе.
И в первом коммюнике, и в леденящем душу публичном заявлении Отто Дитриха, начальника отдела печати фюрера, и даже в речи Гитлера в рейхстаге особое внимание обращалось на аморальное поведение Рема и других казненных руководителей СА. Дитрих сказал, что сцена ареста Хайнеса, застигнутого в Бад-Висзе в постели с молодым парнем, не поддается описанию, а Гитлер, выступивший в полдень 30 июня перед оставшимися в живых командирами штурмовиков Мюнхена, утверждал: эти люди заслужили смерть уже тем, что деградировали морально. Но ведь Гитлер с первых дней существования партии знал, что среди его ближайших и самых влиятельных сторонников немало половых извращенцев и лиц с уголовным прошлым. Не было ни для кого тайной, что Хайнес, например, заставлял своих людей из СА рыскать по всей Германии и подыскивать для него подходящих партнеров. И этих типов Гитлер не только терпел, но и защищал; он не раз говорил товарищам по партии, что не следует слишком строго относиться к порочным наклонностям людей, если они беззаветно преданы движению. Теперь же он делал вид, что потрясен фактами моральной деградации некоторых своих сподвижников.
На исходе воскресенья 1 июля, когда вакханалия убийств в основном завершилась, Гитлер, возвратившись из Мюнхена в Берлин, устроил в саду при доме правительства званый чай. В понедельник президент Гинденбург поблагодарил его за "решительное и доблестное личное вмешательство, которое помогло удушить измену в зародыше и отвратить от немецкого народа великую опасность", а Геринга он поздравил с принятием "энергичных и действенных мер" по пресечению "государственной измены". Во вторник генерал Бломберг передал Гитлеру поздравление кабинета министров, решившего "узаконить" расправу как вынужденную меру в интересах "защиты государства". Кроме того, Бломберг издал приказ по армии, выразив удовлетворение высшего командования новым поворотом событий и пообещав установить "добрые отношения с новым руководством СА". Понятно, почему военные были довольны тем, что избавились от соперника в лице СА. Но вот вопрос: куда девалось их понятие чести, не говоря о порядочности? Ведь офицерский корпус не только оправдал, но и похвалил правительство за беспрецедентную в истории Германии резню, в ходе которой двух его видных представителей, генерала фон Шлейхера и генерала фон Бредова, заклеймили как предателей и хладнокровно умертвили. Лишь восьмидесятипятилетний фельдмаршал фон Макензен и генерал фон Хаммерштейн, бывший командующий армией, подняли голоса протеста против расправы с их коллегами - расправы, оправданием которой послужило голословное обвинение в измене [10]. Позиция офицерского корпуса сильно запятнала честь армии и продемонстрировала ее невероятную близорукость.
Попустительствуя беззаконным, по существу бандитским, действиям Гитлера 30 июня 1934 года, генералы поставили себя в положение людей, не способных и в будущем противостоять актам нацистского террора не только на территории страны, но и за ее пределами, даже когда эти акты были направлены против самих военных. Армия поддерживала притязания Гитлера на роль самодержца, ведь в речи, произнесенной в рейхстаге 13 июля, он заявил: "...Если меня упрекнут и спросят, почему я не прибег к услугам обычных судов, я могу лишь ответить: в этот час я считал себя ответственным за судьбу немецкого народа и потому сам стал его верховным судьей". Для вящей убедительности Гитлер добавил: "Пусть все учтут на будущее, что всякого, кто поднимет руку на государство, ждет неминуемая смерть". Ровно через десять лет, почти день в день, эта угроза стала реальностью для генералов, когда самые отчаянные из них решились наконец поднять руку на своего "верховного судью". Члены офицерского корпуса заблуждались, полагая, что 30 июня они навсегда обезопасили себя от посягательств нацистского движения на их традиционные права и привилегии: место СА теперь заняли СС. 26 июля в награду за учиненные расправы ей предоставили независимый от СА статус. Во главе СС стал рейхсфюрер Гиммлер, подчиненный лично Гитлеру. Вскоре эта гораздо более дисциплинированная и управляемая организация превратилась и в более влиятельную силу, что позволило ей как сопернице армии добиться успеха там, где неотесанные коричневорубашечники Рема потерпели неудачу.
Но пока что генералы не теряли надменной самоуверенности. Ведь сказал же Гитлер 13 июля в рейхстаге, что армия останется "единственной обладательницей оружия"! Не иначе как по требованию высшего командования канцлер разделался с руководителями СА, осмелившимися оспорить это авторитетное заявление. Теперь пришло время, коuда армия выполнит свою часть обязательств по пакту на борту "Дойчланд".

Смерть Гинденбурга
Почти все лето состояние здоровья Гинденбурга, до этого казавшегося несокрушимым, непрерывно ухудшалось, и 2 августа, в девять часов утра, на восемьдесят седьмом году жизни он скончался. Спустя три часа было объявлено, что в соответствии с законом, принятым кабинетом министров за день до смерти фельдмаршала, функции канцлера и президента совмещаются в одном лице и что Адольф Гитлер принял на себя полномочия главы государства и главнокомандующего вооруженными силами. Титул президента упразднялся; отныне Гитлера следовало называть фюрером и рейхсканцлером. Его диктатура становилась всеобъемлющей. Чтобы ни у кого не оставалось на этот счет сомнений, Гитлер потребовал от всего личного состава вооруженных сил присягнуть в верности не Германии, не конституции, которую он нарушил, отказавшись назначить выборы преемника Гинденбурга, а лично ему. Текст присяги гласил:
"Клянусь богом, что буду беспрекословно подчиняться Адольфу Гитлеру, фюреру германского рейха и народа, верховному главнокомандующему вооруженными силами, и никогда не нарушу данную клятву даже если это будет связано с риском для собственной жизни".
Итак, генералы, которые могли бы при желании без особого труда свергнуть нацистский режим, теперь, после августа 1934 года, связали себя с таким человеком, как Адольф Гитлер, признав его высочайшей законной властью в стране и принеся ему клятву верности, клятву, которую считали долгом чести не нарушать ни при каких обстоятельствах, сколь унизительным ни было бы это для них и для родины. Это была клятва, беспокоившая совесть довольно большого числа офицеров, с тех пор как признанный ими руководитель стал на путь, по их мнению, не суливший стране ничего, кроме катастрофы, и потому вызывавший у них чувство протеста. Но еще большему числу офицеров та же клятва позволяла считать себя свободными от ответственности за неслыханные злодеяния, совершавшиеся ими по приказу верховного главнокомандующего, истинное лицо которого они не могли не увидеть во время резни 30 июня. Одно из ужасных заблуждений германского офицерского корпуса заключалось в превратном истолковании слова "честь" - слова, которое, как известно автору этих строк из личного опыта, часто звучало в устах офицеров. Чтя данную им клятву, они часто позорили себя как личности и втаптывали в грязь моральный кодекс своего корпуса.
После смерти Гинденбурга д-р Геббельс, министр пропаганды, официально заявил, что никакого завещания фельдмаршала не обнаружено, исходя из чего следует полагать, что его вообще не существует. Но 15 августа, за четыре дня до референдума, во время которого немецкий народ призывали одобрить решение Гитлера занять место президента, политическое завещание Гинденбурга вдруг обнаружилось - его доставил Гитлеру не кто иной, как Папен. Содержавшиеся в нем лестные эпитеты в адрес Гитлера сослужили Геббельсу хорошую службу во время кампании по подготовке к проведению референдума, а в канун голосования были подкреплены выступлением полковника Оскара фон Гинденбурга по радио:
"Мой отец видел в Адольфе Гитлере своего прямого преемника на посту главы Германского государства, и я, руководствуясь желанием отца, призываю всех немцев - мужчин и женщин - голосовать за передачу его полномочий фюреру и рейхсканцлеру".
Можно почти не сомневаться, что он сказал неправду. Ибо все данные, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о том, что Гинденбург, выражая свою последнюю волю, советовал, когда он умрет, восстановить монархию. Но об этой части завещания Адольф Гитлер умолчал. Хранившаяся в тайне правда о завещании старого президента отчасти, если не полностью, открылась после войны, во время допроса Папена в Нюрнберге, а позднее в его мемуарах. И хотя Папен не вполне надежный источник, да и рассказал он, наверное, не все, что знал, но игнорировать его показания нельзя. Он сам составлял первоначальный текст завещания и делал это, по его словам, по просьбе фельдмаршала.
"Мой проект, - пишет он в мемуарах, - предусматривал установление после его смерти конституционной монархии; при этом я особо подчеркнул нежелательность сосредоточения в одних руках власти президента и канцлера. Чтобы не давать Гитлеру повода для обиды, в текст завещания были включены некоторые лестные слова по поводу позитивных сторон деятельности нацистского режима".
Этот проект, по словам Папена, он передал Гинденбургу 1 апреля 1934 года.
"Через несколько дней он пригласил меня снова и сказал, что решил не принимать документ в том виде, в каком предложил его я. Он считал... что народ сам должен решить, какая форма правления для него желательна. Поэтому пусть его завещанием будет память о служении народу, а пожелание восстановить монархию он выскажет как проявление последней воли в личном письме Гитлеру. Понятно, это означало, что главная суть моего предложения из проекта выпала, поскольку рекомендация касательно восстановления монархии не адресовалась народу. Этим обстоятельством Гитлер сполна воспользовался".
Ни один немец не мог лучше Папена знать, как именно он этим обстоятельством воспользовался.
"Когда я возвратился из Танненбурга, где хоронили президента, мне позвонил Гитлер и спросил, оставил ли Гинденбург политическое завещание и знаю ли я, где оно находится. Я ответил, что справлюсь у Оскара фон Гинденбурга. "Я вам буду очень обязан, - сказал Гитлер, - если вы позаботитесь о том, чтобы этот документ как можно скорее доставили мне". Тогда я поручил Кагенеку, моему личному секретарю, поехать в Нейдек и спросить сына Гинденбурга, сохранился ли текст завещания и могу ли я его получить для передачи Гитлеру. Поскольку я не виделся с Гинденбургом с тех пор, как в конце мая уехал из Берлина, мне не было известно, уничтожил он текст завещания или нет".
Сразу после смерти отца Оскар не смог обнаружить этот важный документ, а тут вдруг обнаружил. То, что это не составило для него большого труда, подтвердил в своих показаниях помощник Гинденбурга граф фон Шуленбург, выступавший свидетелем по делу Папена на суде по денацификации. Он сообщил, что 11 мая президент подписал два документа: один из них был адресован немецкому народу, другой - рейхсканцлеру. Когда Гинденбург покидал в последний раз Берлин, Шуленбург прихватил их с собой. Папен пишет, что в то время он этого не знал. И вот теперь его секретарь привез из Нейдека два запечатанных конверта, врученных ему Оскаром фон Гинденбургом.
15 августа Папен доставил их Гитлеру в Берхтесгаден.
"Гитлер очень внимательно прочел оба документа и обсудила с нами их содержание. Рекомендации Гинденбурга явно противоречили его планам, поэтому он и воспользовался тем, что на конверте стояла надпись: "Рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру". "Эти рекомендации покойного президента, - сказал он, - предназначены лично мне. Я потом сам решу, когда их опубликовать .и надо ли публиковать вообще". Тщетно упрашивал я его обнародовать оба документа. Начальнику отдела печати был передан лишь тот, в котором подводились итоги деятельности Гинденбурга и говорились лестные слова в адрес Гитлера".
Куда девался второй документ, рекомендовавший не Гитлера, а одного из Гогенцоллернов на пост главы государства, Папен не указывает, да, наверное, и не знает этого. Поскольку среди сотен тонн захваченных нацистских архивов он не был обнаружен, похоже, Гитлер не замедлил его уничтожить.
Пожалуй, вряд ли что-либо изменилось бы, даже если бы Гитлер, проявив достаточно мужества и честности, обнародовал его. Еще при жизни Гинденбурга он заставил кабинет министров издать закон, предоставлявший ему полномочия президента. Произошло это 1 августа, за день до смерти фельдмаршала. То, что этот закон является актом беззакония, тоже не имело никакого значения для Германии, где законом стало слово бывшего австрийского ефрейтора. Каждому ясно, что это был незаконный акт. 17 декабря 1932 года, когда правительство возглавлял Шлейхер, рейхстаг большинством в две трети голосов принял поправку к конституции, согласно которой не канцлер, а председатель верховного суда исполнял функции президента, пока не состоялись новые выборы. И хотя акт о чрезвычайных полномочиях, подводивший "законную" основу под диктатуру Гитлера, давал канцлеру право издавать законы в нарушение конституции, в нем специально оговаривалось, что он не может самовольно решать вопросы президентства.
Но что теперь значил закон? До него не было дела Папену, с легким сердцем отправившемуся в Вену в качестве посланника Гитлера и занявшемуся там улаживанием сумятицы, вызванной убийством нацистами канцлера Дольфуса. Не было до него дела и генералам, рьяно взявшимся за строительство гитлеровской армии, и промышленникам, с восторгом занявшимся прибыльным делом перевооружения. Не ушли в отставку консерваторы старой школы - "порядочные" немцы вроде барона фон Нейрата из министерства иностранных дел и д-ра Шахта из Рейхсбанка. Никто не ушел. Более того, д-р Шахт стал еще и министром экономики. Это случилось 2 августа - в тот самый день, когда Гитлер узурпировал права президента.
А что же немецкий народ? 19 августа около 95 процентов зарегистрировавшихся избирателей явились в пункты голосования; 90 процентов из них, или более 38 миллионов человек, одобрили узурпацию Гитлером неограниченной власти. Лишь 4,25 миллиона немцев имели мужество голосовать против.
Неудивительно, что, когда в Нюрнберге 4 сентября открылся съезд нацистской партии, Гитлер чувствовал себя так уверенно. Утром следующего дня я наблюдал, как он с видом императора-завоевателя шествует под рев оркестра, исполнявшего марш "Баденвайлер", по главному проходу огромного, увешанного флагами зала Лютпольд, а в это время тридцать тысяч рук вскинулись в нацистском приветствии. Спустя минуту он с гордым видом уселся в центре большой эстрады и, скрестив на груди руки, с блестящими глазами слушал, как гауляйтер Баварии Адольф Вагнер читает текст его послания:
"Немецкий порядок жизни бесспорно предопределен на тысячелетие вперед. Эпоха нервозности девятнадцатого столетия нашла свое завершение в наше время. Никакой другой революции в Германии не будет тысячу лет!"
Ему, смертному, тысячу лет не прожить, но, сколько бы он прожил, он будет править этим великим народом как самый могущественный и беспощадный самодержец, каких еще не знала история страны. Гинденбург, уйдя в мир иной, уже не мог оспорить его власти - армия, связавшая себя присягой, которую ни один немецкий солдат не решится нарушить с легким сердцем, стала его послушным орудием. Теперь, когда его последние противники либо уничтожены либо бесследно исчезли, вся Германия и все немцы, по существу оказались в его обагренных кровью руках.
"Это замечательно!" - воскликнул он на встрече с иностранными корреспондентами в Нюрнберге после недели изнурительных парадов, речей, язычески-помпезных представлений и такого безудержного идолопоклонства, какое автору этих строк никогда не приходилось наблюдать. Много воды утекло с тех пор, как Адольф Гитлер покинул трущобы Вены, а он еще не стар - ему лишь сорок пять лет. Все впереди. Даже тот, кто впервые после падения Веймарской республики возвращался в Германию, не мог не видеть, что Гитлер, каковы бы ни были его преступления против человечности, дал выход неисчерпаемым движущим силам, долгое время сдерживавшимся в недрах немецкого народа. Какую цель он преследовал? Ответ легко найти на страницах его книги "Майн кампф" и в сотне речей, которые многие, а лучше сказать, почти все как в самом третьем рейхе, так и за границей, либо вообще не читали, либо воспринимали как абсурд.

Жизнь В Третьем Рейхе: 1933-1937 Годы
Как раз в это время, в середине лета 1934 года, я и приехал в третий рейх на постоянную работу. И обнаружил в новой Германии много такого, что впечатляло, озадачивало, тревожило иностранного наблюдателя. Подавляющее большинство немецкого народа, казалось, ничего не имело против того, что его лишили личной свободы, что уничтожили много культурных ценностей, предложив взамен бессмысленное варварство, что его жизнь и работу подвергли такой регламентации, какой не знал даже он, приученный за много поколений к строгому порядку,
Правда, за всем этим скрывались страх перед гестапо, боязнь попасть в концентрационный лагерь, если ты вышел за рамки дозволенного если ты разделяешь взгляды коммунистов или социалистов, если ты слишком либерально или пацифистски настроен или если ты еврей. "Кровавая чистка" 30 июня 1934 года показала, какими беспощадными могут быть новые правители. Однако на первых порах нацистский террор коснулся сравнительно немногих немцев. Стороннего наблюдателя, только что прибывшего в страну, несколько удивляло, что немцы, очевидно, не сознавали себя жертвами запугивания и притеснений со стороны бессовестной и жестокой диктатуры и наоборот, они с неподдельным энтузиазмом поддерживали эту диктатуру. Некоторым образом нацизм вселял в них надежду, новый стимул и поразительную веру в будущее страны.
Гитлер разделывался с прошлым, принесшим столько бед и разочарований. Шаг за шагом, не теряя времени, о чем мы подробно расскажем позднее, освобождал он Германию от последних обязательств по Версальскому договору, чем ставил в тупик страны-победительницы, и восстанавливал военное могущество Германии. Этого хотело большинство немцев и готово было идти на жертвы, которые требовал фюрер: отказ от личной свободы, скудное питание ("пушки вместо масла") и тяжкий труд. К осени 1936 года с проблемой безработицы было в значительной мере покончено: почти каждый трудоспособный имел работу [11]. Приходилось слышать, как рабочие, лишенные права создавать профсоюзы, после сытного обеда шутили: "При Гитлере право на голод отменено. Девиз нацистов "Общие интересы выше личных" получил в те дни широкое распространение, и хотя многие представители партийной верхушки, в первую очередь Геринг, тайно обогащались, а прибыли предпринимателей росли, не оставалось сомнений, что массы поверили в "национальный социализм" который будто бы ставит общественное благосостояние выше чей-либо личной выгоды. Расовые законы, превращавшие евреев в изгоев германского общества, представлялись потрясенному иностранному наблюдателю как возврат к первобытным временам; но поскольку нацистские теории превозносили немцев как соль земли и как высшую расу, то население страны относилось к этим законам далеко не отрицательно. Кое-кто из немцев (бывшие социалисты, либералы или истинные христиане из старых консервативных слоев), с кем приходилось беседовать, возмущались и даже негодовали по поводу гонений на евреев, но, хотя в ряде случаев они и помогали отдельным пострадавшим, остановить кампанию преследований не пытались. "А что мы можем сделать?" - часто спрашивали они. Ответить на этот вопрос было нелегко.
Печать и радио, несмотря на цензуру, давали немцам кое-какое представление о том, насколько критически настроена мировая общественность, однако это обстоятельство, как они могли убедиться не мешало иностранцам толпами наводнять третий рейх и с удовольствием пользоваться его гостеприимством. В то время въезд в нацистскую Германию был намного свободнее, чем въезд в Советскую Россию [12]. В стране процветал туризм, принося ей большое количество столь необходимой иностранной валюты. Казалось, нацистскому руководству нечего скрывать. Иностранец, будь он каким угодно противником нацизма, мог приехать в Германию и смотреть, изучать все, что он хотел, за исключением концлагерей и, как во всех других странах, военных объектов. И многие приезжали. И если, возвратясь оттуда, не становились приверженцами нацизма то по крайней мере, начинали терпимо относиться к "новой Германии", считая, что обнаружили там, как они выражались, "позитивные сдвиги". Даже такой проницательный человек, как Ллойд Джордж, который привел Англию к победе над Германией в 1918 году и который проводил свою предвыборную кампанию в том же году под девизом "Кайзера - на виселицу!", счел возможным побывать в 1936 году у Гитлера в Оберзальцберге, после чего публично провозгласил его "великим человеком", проявившим достаточно прозорливости и воли чтобы решить социальные проблемы современного государства, прежде всего - проблему безработицы, от которой, как от незаживающей раны, все еще страдала Англия; предложенная этим выдающимся руководителем либеральной партии программа под названием "Мы можем победить безработицу" не нашла поддержки внутри страны.
Олимпийские игры, состоявшиеся в августе 1936 года в Берлине, предоставили нацистам прекрасную возможность удивить мир достижениями третьего рейха, и те не преминули этой возможностью воспользоваться. Надписи со словами "Евреи нежелательны", висевшие в магазинах, гостиницах, пивных, увеселительных заведениях, потихоньку убрали, гонения на евреев и на две христианские церкви временно прекратили, страна обрела вполне респектабельный облик.
Ни одна предшествующая Олимпиада не была так великолепно организована, не сопровождалась такими впечатляющими зрелищами, как эта. Геринг, Риббентроп и Геббельс устраивали в честь иностранных гостей пышные приемы. Более тысячи приглашенных собралось на ужин у министра пропаганды на острове Пфауенинзель на Ваннзе, где состоялся грандиозный спектакль, названный "Итальянская ночь", который напоминал сцены из "Тысячи и одной ночи". Иностранные гости, особенно из Англии и Америки, были поражены: вид внешне счастливых, здоровых, приветливых людей, сплоченных вокруг Гитлера, далеко не соответствовал их представлениям о Берлине, почерпнутым из газет.
Но за великолепием летних Олимпийских игр сторонний наблюдатель, по крайней мере иностранец, не мог не увидеть то, что скрывалось от туристов и что сами немцы перестали замечать либо восприняли от должное: ухудшение нравственного климата германского общества. Ведь никто же не скрывал принятых Гитлером антиеврейских, так называемых Нюрнбергских, законов от 15 сентября 1935 года, которые лишали лиц этой национальности германского гражданства. Законы запрещали браки и внебрачные связи евреев с арийцами, евреи лишались права нанимать домашнюю прислугу из числа женщин арийского происхождения моложе тридцати пяти лет. В течении последующих нескольких лет было издано еще тринадцать декретов, которые ставили евреев, по существу, вне закона. Причем де летом 1936 года, то есть как раз в то время, когда Германия как устроитель Олимпийских игр старалась пленить воображение прибывших с Запада гостей, евреям либо в законодательном порядке, ибо с помощью нацистского террора начали ставить так много рогаток при поступлении на службу в государственные и частные учреждения что по крайней мере половина из них остались без каких-либо средств к существованию. В 1933 году, первом году существования третьего рейха, их отстранили от службы в государственных учреждениях и от работы в печати и на радио, не разрешали заниматься сельским хозяйством, преподаванием и работать в области театра и кино; в 1934 году их изгнали с фондовой биржи. Что касается запрета на медицинскую и юридическую практику, а также занятие торговлей, то хотя в законодательном порядке он был наложен только в 1938 году, фактически же начал действовать уже в конце четвертого года правления нацистов.
Мало того, евреям отказывали не только в жизненных благах, но и в самом необходимом. Во многих городах евреям стало трудно, если не невозможно, покупать продукты питания. Над дверьми бакалейных, мясных и молочных магазинов и булочных висели надписи: "Евреям вход воспрещен". Часто они не могли обеспечить своих детей молоком. Аптеки не отпускали им лекарств. Гостиницы не предоставляли ночлега. И всюду, куда бы они ни пошли, их ждали издевательские надписи: "Въезд евреям в этот город строго запрещен" или "Евреи могут входить сюда только на свой страх и риск". На крутой извилине дороги близ Людвигсхафена стоял указатель: "Осторожно - крутой поворот! Евреям - ехать со скоростью 120 километров в час!" [13]
Такова была участь евреев в период проведения Олимпийских игр, - то было начало пути, вскоре приведшего их к физической гибели.

Преследование христианских церквей
Борьба нацистов против христианских церквей вначале носила умеренный характер. Хотя Гитлер, будучи католиком, и нападал в своей книге "Майн кампф" как на политизированный католицизм, так и на обе христианские церкви за неприятие расовой теории, он в той же книге подчеркивал: "...Политическая партия ни в коем случае не должна... терять из виду, что, как показывает весь предшествующий исторический опыт, ни одной чисто политической партии еще не удавалось осуществить религиозную реформацию". Статья 24 партийной программы предусматривала "свободу для всех религиозных верований постольку, поскольку они не угрожают... национальным чувствам немецкой расы. Партия выступает за позитивное христианство". В речи, произнесенной 23 марта 1933 года в рейхстаге, когда законодательный орган Германии уступил свои функции диктатору, Гитлер, воздав должное христианским церквам как "важным элементам сохранения души немецкого народа", обещал уважать их права. Он заявил также, что цель его правительства - достижение согласия между церковью и государством, и в расчете на голоса членов партии католического "Центра", которые он таки получил, добавил: "Мы надеемся укрепить дружеские отношения со святейшим престолом".
Не прошло и четырех месяцев, а нацистское правительство уже заключило 20 июня конкордат с Ватиканом, гарантировавший свободу католической веры и право церкви самостоятельно "регулировать свои внутренние дела". Со стороны Германии договор подписал Папен, со стороны Ватикана - его государственный секретарь монсеньор Пачелли, ставший потом папой Пием XII. Нацистское правительство начало нарушать условия договора едва ли не раньше, чем его текст был изложен на бумаге; но, будучи заключен в то время, когда по всему миру прокатилась волна возмущения первыми эксцессами нового режима Германии, конкордат, без сомнения, способствовал росту престижа правительства Гитлера, в чем оно очень нуждалось [14].
25 июля, через пять дней после ратификации конкордата, германское правительство приняло закон о стерилизации, особенно оскорбивший католическую церковь. А еще через пять дней были предприняты первые шаги по роспуску Лиги католической молодежи. В последующие годы подверглись аресту тысячи католических священников, монахов и деятелей недуховного звания, причем часто по сфабрикованным обвинениям в "безнравственности" и в "контрабанде иностранной валюты". Руководителя организации "Католическое действие" Эриха Клаузенера, как мы уже знаем, умертвили во время чистки 30 июня 1934 года. Были запрещены десятки католических изданий. Под давлением гестаповской агентуры даже нарушалась тайна исповеди. К весне 1937 года католическая иерархия в Германии, которая, подобно большинству протестантских священников, поначалу стремилась сотрудничать с новым режимом, утратила все иллюзии. 14 марта 1937 года папа Пий XI издал энциклику, озаглавленную "С глубокой скорбью", обвинив нацистское правительство в "отклонении" от положений конкордата, в его нарушении и в распространении "плевел подозрительности, раздора, ненависти, клеветы, тайной и открытой враждебности ко Христу и святой церкви". На "горизонте Германии" папа увидел "надвигающиеся грозовые тучи разрушительных религиозных войн... которые не преследуют никакой другой цели, кроме... истребления".
Преподобный Мартин Нимеллер в 1933 году приветствовал приход нацистов к власти. Тогда вышла его автобиографическая книга под названием "От подводной лодки до кафедры проповедника". История о том, как этот человек, служивший в годы первой мировой войны командиром подводной лодки, стал известным пастором протестантской церкви, заслужила особенно много похвал нацистской печати и имела большой коммерческий успех. Пастору Нимеллеру, как и многим другим протестантским священникам, четырнадцать лет существования республики представляются, как он выразился, "годами мрака". В конце своей автобиографии он с удовлетворением отмечает, что нацистская революция наконец победила и привела к "национальному возрождению", за что он сам так долго боролся, причем некоторое время в рядах "свободного корпуса", откуда вышли многие нацистские руководители.
Вскоре, однако, его постигло жестокое разочарование.
В Германии, как и в Соединенных Штатах, протестантизм делится на разные исповедания и церкви. Лишь очень немногие протестанты - около 150 тысяч из 45 миллионов - принадлежали к различным нонконформистским церквам, таким, как баптистская и методистская. Остальные входили в двадцать восемь лютеранских и реформистских церквей, крупнейшей из которых являлась церковь Северо-Германского Союза, объединявшая 18 миллионов прихожан. С появлением движения национал-социализма произошло дальнейшее разделение протестантов. Более фанатично настроенные нацисты этого вероисповедания организовали в 1932 году "движение немецких христиан", самым неистовым лидером которого стал некий Людвиг Мюллер, капеллан из восточно-прусского военного округа, горячий сторонник Гитлера; это он впервые свел Гитлера с генералом фон Бломбергом, бывшим тогда командующим этим округом. "Немецкие христиане" активно проповедовали нацистские идеи расового превосходства, стремясь привить их церкви рейха и тем способствовать вовлечению всех протестантов в единую конгрегацию. В 1933 году из 17 тысяч протестантских пасторов около трех тысяч приходилось на долю "немецких христиан", хотя, возможно, эти последние располагали непропорционально большим числом прихожан.
Противником "немецких христиан" была другая группа, называвшая себя "исповедальной церковью". В ней состояло примерно столько же пасторов, и во главе ее со временем стал Нимеллер. Она выступила против нацификации протестантских церквей, отвергла расовые теории нацистов и осудила антихристианские идеи Розенберга и других нацистских главарей. Большинство же протестантов заняли промежуточное положение. Очевидно, опасаясь присоединиться к какой-либо из противоборствующих групп, они предпочли роль наблюдателей и в конце концов оказались по большей части в руках Гитлера, приняв как должное его право вторгаться в дела церкви и подчинившись его приказам. Трудно понять поведение большинства протестантов Германии в первые годы нацизма без учета двух вещей: истории протестантизма и влияния Мартина Лютера [15]. Этот великий основатель протестантизма был и ярым антисемитом, и рьяным поборником идеи безусловного подчинения политической власти. Он хотел, чтобы Германия избавилась от евреев, и советовал при их изгнании отбирать "все наличные деньги, драгоценные камни серебро и золото... предавать огню их синагоги и школы, разрушать их жилища... сгонять их, как цыган, в шатры или хлева... и пусть они погрязнут в нищете и неволе, непрестанно стеная и жалуясь на нас господу богу". Этому совету и последовали через четыреста лет Гитлер, Геринг и Гиммлер.
Во время крестьянской войны 1525 года - пожалуй, единственного в истории Германии массового выступления - Лютер призывал князей беспощадно расправляться с "бешеными собаками", как называл он угнетенных, доведенных до отчаяния крестьян. И здесь, как и в выпадах против евреев, Лютер прибегал к таким грубым, ригористичным выражениям, каких история не знала вплоть до появления нацистов. Влияние этой выдающейся личности испытали на себе многие поколения немцев, особенно протестантов. Другим следствием этого влияния была та легкость, с которой протестантизм в Германии превратился в орудие абсолютизма королей и князей, начиная с XVI века и кончая 1918 годом, когда королей и князей свергли. Наследные монархи и мелкие правители становились на своих землях архиепископами протестантской церкви. Так, в Пруссии главой церкви стал король из династии Гогенцоллернов. По сложившейся традиции, ни в одной другой стране, кроме царской России, служители церкви не раболепствовали так перед государственной политической властью, как в Германии. Все они, за редкими исключениями, твердо стояли за короля, юнкеров и армию. В течение всего XIX века они неизменно выступали против либеральных и демократических движений. Даже Веймарскую республику большинство протестантских пасторов предавали анафеме, и не только потому, что она свергла королей и князей, но и потому, что в основном опиралась на католиков и социалистов. Во время выборов в рейхстаг нельзя было не заметить, что протестантское духовенство, типичным представителем которого являлся тот же Нимеллер, достаточно открыто поддерживало националистов и нацистов - врагов республики. Подобно Нимеллеру, большинство пасторов приветствовали занятие Адольфом Гитлером канцлерского кресла в 1933 году.
Вскоре они узнали, что такое силовая тактика нацистов, приведшая Гитлера к власти. В июле 1933 года представители протестантских церквей составили текст устава новой церкви рейха, который 14 июля был официально признан рейхстагом. Сразу после этого развернулась ожесточенная борьба в связи с выборами первого епископа рейха. Гитлер потребовал посвятить в этот самый высокий сан своего друга капеллана Мюллера, служившего у него советником по делам протестантской церкви. Руководители федерации церквей предложили на этот пост известного богослова пастора Фридриха фон Бодельшвинга. Это был наивный расчет. Вмешалось нацистское правительство: распустило несколько провинциальных церковных организаций, отстранило от должностей в протестантских церквах ряд ведущих сановных лиц, напустило на непокорных священников СА и гестапо - в сущности, терроризировало всех, кто поддерживал Бодельшвинга. В канун выборов делегатов на синод, которому надлежало избрать епископа рейха, Гитлер "призвал" по радио протестантов проголосовать за "немецких христиан", выдвинувших Мюллера своим кандидатом. Тактика запугивания сработала отлично. Бодельшвинга вынудили снять свою кандидатуру, после чего большинство голосов на выборах было отдано "немецким христианам"; они и избрали Мюллера епископом рейха на синоде, состоявшемся в сентябре в Виттенберге, где Лютер впервые бросил вызов Риму.
Однако новый глава церкви, по натуре человек деспотичный, не сумел ни создать единую церковь, ни полностью нацифицировать конгрегацию протестантов. 13 ноября 1933 года, на другой день после того, как подавляющее большинство немецкого народа поддержало Гитлера на общегерманском референдуме, "немецкие христиане" провели в берлинском Шпортпаласте массовый митинг. Некий д-р Рейнхардт Краузе, глава секты в Берлинском округе, предложил отменить Старый завет "с его торговцами скотом и сводниками" и пересмотреть Новый завет с целью привести учение Христа в "полное соответствие с требованиями национал-социализма". Были подготовлены тексты резолюций под девизом "Один народ, один рейх, одна вера", требовавших, чтобы все пасторы дали клятву верности Гитлеру и чтобы все церкви приняли пункты, касающиеся арийцев и исключения новообращенных евреев. Но это было слишком Даже для смиренных протестантов, отказавшихся принимать какое-либо участие в войне церквей, поэтому епископ Мюллер вынужден был дезавуировать д-ра Краузе.
В сущности, борьба между нацистским правительством и церквами носила тот же характер, что и извечный спор о том, что есть кесарево, а что - богово. Гитлер заявил: если пронацистски настроенные "немецкие христиане" не в силах подчинить евангелические церкви епископу рейха Мюллеру, то правительство подчинит их себе. Он всегда питал неприязнь к протестантам, которые в его родной католической Австрии составляли ничтожное меньшинство, а в Германии - две трети населения. "Ими можно крутить как угодно, - похвастался он однажды своим подручным. - Они подчиняются... Мелкие людишки, слушаются, как собаки, и потеют от смущения, когда с ними заговариваешь". Гитлер отлично знал, что против нацификации протестантских церквей выступает лишь малое число пасторов и еще меньшее число верующих.
К началу 1934 года разочарованный пастор Нимеллер стал душой оппозиции меньшинства в "исповедальной церкви" и в "чрезвычайной пасторской лиге". На генеральном синоде, состоявшемся в BBL мене в мае 1934 года, и на специальном совещании, состоявшемся в ноябре в возглавляемой Нимеллером церкви Иисуса Христа, что в Далеме, предместье Берлина, "исповедальная церковь" объявила себя законной протестантской церковью Германии и учредила временное церковное управление. Таким образом, образовались две группы: одна - во главе с епископом рейха Мюллером, другая - во главе с Нимеллером, и каждая претендовала на звание законной церкви Германии.
Стало очевидно, что бывший армейский капеллан, несмотря на близость к Гитлеру, не сумел объединить протестантские церкви, и в конце 1935 года, когда гестапо арестовало семьсот пасторов "исповедальной церкви", он подал в отставку и сошел со сцены. Уже в июле 1935 года Шитлер назначил своего друга нацистского юриста Ганса Керрля министром по делам церкви, поручив ему предпринять еще одну попытку объединить протестантов. Сначала Керрль, являвшийся одним из умеренных нацистов, добился значительного успеха. Ему удалось не только склонить на свою сторону консервативное духовенство, составлявшее большинство, но и учредить комитет церквей во главе с почтенным доктором Цельнером, пользовавшимся авторитетом во всех фракциях, для выработки общей платформы. Но группа Нимеллера, не отказываясь сотрудничать с комитетом, продолжала считать себя единственной законной церковью. В мае 1936 года, когда она подала Гитлеру меморандум, выдержанный в вежливом, но решительном тоне, протестуя против антихристианских тенденций нового режима, осуждая его антисемитизм и требуя прекратить вмешательство государства в дела церкви, министр внутренних дел Фрик ответил жестокими репрессиями. Сотни пасторов "исповедальной церкви" были арестованы, а д-ра Вейсслера, одного из подписавших меморандум, убили в концентрационном лагере Заксенхаузен. Кассу "исповедальной церкви" конфисковали, сбор пожертвований запретили.
12 февраля 1937 года д-р Цельнер ушел с поста председателя комитета церквей (гестапо запретило ему посетить Любек, где находились в заключении девять протестантских пасторов), пожаловавшись на препятствия, чинимые министром по делам церкви. Д-Р Керрль ответил ему в речи, произнесенной на следующий день перед группой покорных священников. Он в свою очередь обвинил Цельнера в неспособности по достоинству оценить нацистскую теорию "расы крови и земли" и ясно продемонстрировал враждебное отношение правительства как к протестантской, так и к католической церкви.
"Партия, - сказал Керр ль, - стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм... Национал-социализм есть волеизъявление господа бога... Воля божия воплотилась в немецкой крови... Доктор Цельнер и граф Гален, католический епископ Мюнстера, попытались внушить мне, что христианство подразумевает веру в Христа как в сына божьего. Мне стало смешно... Нет, христианство не зависит от апостольского вероучения... Истинным олицетворением христианства является партия, а партия, и в первую очередь фюрер, призывает немецкий народ поддерживать истинное христианство... Фюрер - выразитель новой божественной воли".
1 июля 1937 года д-ра Нимеллера арестовали и заключили в берлинскую тюрьму Моабит. 27 июня он, как всегда, читал в переполненной далемской церкви членам своей конгрегации проповедь, ставшую для него последней в третьем рейхе. Словно предчувствуя, что с ним произойдет, он сказал: "Мы не больше древних апостолов помышляем о применении силы для спасения от руки властей. И не больше их готовы молчать по приказу человека, когда сам господь повелевает нам говорить. Ибо нашим долгом было и остается исполнение воли бога, а не человека".
2 марта 1938 года, после восьми месяцев пребывания в тюрьме, его судили в "специальном суде", учрежденном нацистами для государственных преступников; по главному пункту обвинения ("тайная подрывная деятельность против государства") суд оправдал его, однако признал виновным в "злоупотреблении кафедрой" и в сборе пожертвований в здании церкви, за что наложил на него штраф в размере двух тысяч марок и приговорил к семи месяцам тюремного заключения. Поскольку Нимеллер и без того уже отсидел больше положенного срока, суд постановил освободить его, но при выходе из зала суда он был схвачен гестапо, заключен под стражу и отправлен в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Оттуда его переправили в лагерь Дахау, где он пробыл семь лет, пока его не освободили союзные войска.
Кроме Нимеллера, в 1937 году было арестовано 807 пасторов и мирян - активных приверженцев "исповедальной церкви", а в последующие один-два года - сотни других. Если сопротивление нимеллеровского крыла и не было окончательно сломлено, то, во всяком случае, смято. Что касается большинства протестантских пасторов, то они, как почти все граждане Германии, подчинились нацистскому террору. В конце 1937 года д-р Керрль заставил весьма почтенного епископа Мараренса из Ганновера сделать публичное заявление, которое не могло не показаться особенно унизительным таким стойким людям, как Нимеллер: "Национал-социалистское мировоззрение, опирающееся на национальное и политическое учение, определяет и характеризует немецкую зрелость. Как таковое, оно обязательно и для "немецких христиан". А весной 1938 года епископ Мараренс предпринял последний, завершающий шаг, повелев всем пасторам своей епархии дать личную клятву верности фюреру. В скором времени этой клятвой связали себя большинство протестантских священников, тем самым и юридически и морально обязавшись выполнять приказы диктатора.
Было бы ошибкой считать, будто преследования протестантов и католиков со стороны нацистского государства травмировали немецкий народ или очень уж взволновали его широкие слои. Ничего подобного. Народ, который легко отказался от свобод в других областях жизни - политической, культурной, экономической, не собирался, за сравнительно редким исключением, идти на смерть или хотя бы подвергать себя опасности ареста во имя свободы вероисповедания. Что действительно трогало немцев в тридцатые годы - так это впечатляющие успехи Гитлера в ликвидации безработицы, повышении экономического уровня, восстановлении военного могущества, а также следовавшие одна за другой победы в сфере внешней политики. Мало кто из немцев лишился сна из-за ареста нескольких тысяч священников или из-за ссор между различными сектами протестантов. Еще меньшее их число задумывалось о том, что нацистский режим вознамерился под руководством Розенберга, Бормана и Гиммлера и при поддержке Гитлера искоренить христианское вероисповедание, заменив его старой, дохристианской религией германских племен в сочетании с новым язычеством нацистских экстремистов. Как открыто заявил в 1941 году Борман, один из ближайших сподвижников Гитлера, "национал-социализм и христианство несовместимы".
То, что гитлеровское руководство уготовило Германии, было четко сформулировано в программе из тридцати пунктов "национальной церкви рейха", составленной во время войны Розенбергом, откровенным идеологом язычества. Наряду с другими обязанностями Розенберг выполнял функции "представителя фюрера в системе полного интеллектуального и философского воспитания и образования в духе национал-социалистской партии".
Приведем некоторые наиболее существенные пункты этой программы:

1. Национальная церковь германского рейха категорически требует исключительного права и исключительных полномочий контролировать все церкви, находящиеся в пределах рейха. Она объявляет их национальными церквами германского рейха...
5. Национальная церковь полна решимости полностью искоренить... чуждые и инородные христианские исповедания, завезенные в Германию в злополучном 800 году...
7. Национальная церковь не имеет проповедников, пасторов, капелланов и других священников, а имеет только национальных ораторов рейха...
13. Национальная церковь требует немедленно прекратить издание и распространение в стране библии.
14. Национальная церковь заявляет... немецкой нации, что "Майи кампф" есть величайший документ. Эта книга... олицетворяет самую чистую и самую истинную этику жизни нашей нации в настоящее время и в будущем...
18. Национальная церковь уберет из своих алтарей все распятия, библии и изображения святых.
19. В алтарях не должно быть ничего, кроме "Майи кампф" (для немецкой нации и, следовательно, для бога это самая священная книга) и... меча...

30. В день основания национальной церкви христианский крест должен быть снят со всех церквей, соборов и часовен... и заменен единственным непобедимым символом - свастикой.
Нацификация культуры
Вечером 10 мая 1933 года, примерно через четыре с половиной месяца после того, как Гитлер стал канцлером, в Берлине произошло событие, свидетелем которого западный мир не был со времен позднего средневековья. Около полуночи в сквере на Унтер-ден-Линден, напротив Берлинского университета, завершилось факельное шествие, в котором приняли участие тысячи студентов. Свои факелы они побросали в собранную здесь огромную гору книг, а когда их охватило пламя, в костер полетели новые кипы. Всего подверглось сожжению около 20 тысяч книг. Подобные сцены можно было наблюдать еще в нескольких городах - так началось массовое сожжение книг.
Многие брошенные в ту ночь в костер с одобрения д-ра Геббельса ликующими берлинскими студентами книги были написаны всемирно известными авторами. Из немецких авторов, чьи книги попали в костер, можно назвать Томаса и Генриха Маннов, Лиона Фейхтвангера, Якоба Вассермана, Арнольда и Стефана Цвейгов, Эриха Марию Ремарка, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Альфреда Керра и Гуго Пройса. Последний - немецкий ученый, составивший в свое время проект Веймарской конституции. Сжигались книги и многих иностранных авторов, таких, как Джек Лондон, Эптон Синклер, Хелен Келлер, Маргарет Сангер, Герберт Уэллс, Хевлок Эллис, Артур Шницлер, Зигмунд Фрейд, Андре Жид, Эмиль Золя, Марсель Пруст. Согласно студенческой прокламации, огню предавалась любая книга, "которая подрывает наше будущее или наносит удар по основам немецкой мысли, немецкой семьи и движущим силам нашего народа". В то время как книги превращались в пепел, к студентам обратился с речью новый министр пропаганды д-р Геббельс, который считал своей основной задачей надеть на немецкую культуру нацистскую смирительную рубашку. "Душа немецкого народа вновь сумеет выразить себя, - провозгласил он. - Этот огонь призван осветить не только окончательный закат старой эры. Он высвечивает и наступление эры новой".
Начало новой, нацистской эры немецкой культуры ознаменовалось не только кострами из книг и более эффективной, хотя и менее символичной, мерой - запретом на продажу и выдачу в библиотеках сотен книг, на издание многих новых книг, но и регламентацией всей культурной жизни в масштабах, не известных до той поры ни одному из западных государств. Еще 22 сентября 1933 года была законодательно учреждена Палата культуры рейха во главе с д-ром Геббельсом. Ее назначение закон определил следующим образом "С целью осуществления немецкой культурной политики необходимо собрать творческих работников во всех сферах в единую организацию под руководством рейха. Рейх должен не только определить направление интеллектуального и духовного прогресса, но и организовать деятельность работников различных сфер культуры и руководить ею".
Для руководства и контроля за каждой сферой культурной жизни было создано семь палат: изобразительных искусств, музыки, театра, литературы, прессы, радиовещания и кино. Все лица, работавшие в этих сферах, были обязаны вступить в соответствующие палаты, решения и указания которых имели силу закона. Кроме иных прав палатам было предоставлено право исключать из своего состава лиц ввиду их политической неблагонадежности или не принимать их туда. Это означало, что те, кто без особого восторга воспринимал национал-социализм, могли лишиться права заниматься своей профессиональной деятельностью в искусстве и тем самым лишиться средств существования. Среди тех, кто в 30-е годы проживал в Германии и искренне беспокоился о судьбах ее культуры, не нашлось ни одного деятеля, который не отметил бы ее ужасающего упадка. Естественно, этот упадок стал неизбежен, как только нацистские главари решили, что изобразительное искусство, литература, радио и кино должны служить исключительно целям пропаганды нового режима и его нелепой философии. Ни один из здравствовавших тогда немецких писателей, за исключением Эрнста Юнгера и раннего Эрнста Вихерта, не был издан в нацистской Германии. Почти все писатели во главе с Томасом Манном эмигрировали, а те немногие, кто остался, молчали или их вынуждали молчать. Рукопись любой книги или пьесы необходимо было представлять в министерство пропаганды, чтобы получить разрешение на публикацию или постановку.
Музыка находилась в более выгодном положении, поскольку это искусство наиболее далекое от политики да и немецкая музыкальная сокровищница была наполнена выдающимися произведениями, от Баха, Бетховена и Моцарта до Брамса. Но исполнять музыку Мендельсона, еврея по национальности, было, например, запрещено, так же как и музыку ведущего современного немецкого композитора Пауля Хиндемита. Евреев быстро отстранили от работы в ведущих симфонических оркестрах и оперных театрах. В отличие от писателей большинство выдающихся деятелей немецкого музыкального искусства решили остаться в нацистской Германии и по существу отдать свои имена и свой талант на службу "новому порядку". Не покинул страну и один из самых выдающихся дирижеров века Вильгельм Фуртвенглер. Около года он находился в опале за то, что выступил в защиту Хиндемита, но затем вернулся к активной музыкальной деятельности, которую вел все последующие годы гитлеровского правления. Остался и Рихард Штраус, ведущий из современных немецких композиторов. Некоторое время он являлся президентом музыкальной палаты, связав свое имя с геббельсовским проституированием культуры. Известный пианист Вальтер Гизекинг с одобрения Геббельса гастролировал преимущественно за рубежом, пропагандируя немецкую культуру. Благодаря тому, что музыканты не эмигрировали, а также благодаря огромному классическому наследию в годы третьего рейха можно было наслаждаться превосходным исполнением оперной и симфонической музыки. Непревзойденными в этом смысле считались оркестры берлинской филармонии и берлинской государственной оперы. Великолепная музыка помогала людям забывать об упадке других искусств и о многих тяготах жизни при нацизме.
Следует отметить, что и театр сохранял традиции, однако лишь в постановках классического репертуара. Конечно, Макс Рейнхардт эмигрировал, как и другие режиссеры, директора театров и актеры еврейской национальности. Пьесы нацистских драматургов были до смешного слабы, и широкая публика старалась их не посещать. Сценическая жизнь таких пьес оказывалась весьма недолговечной. Президентом театральной палаты являлся некто Ганс Йост, драматург-неудачник, который однажды публично прихвастнул, что когда кто-нибудь употребляет при нем слово "культура", его рука непроизвольно тянется к пистолету. Но даже Йост и Геббельс, определявшие, кто должен играть и кто ставить, были не в состоянии помешать немецким театрам осуществлять постановку драматических произведений Гете, Шиллера, Шекспира.
Как ни странно, в нацистской Германии разрешалось ставить некоторые пьесы Бернарда Шоу - вероятно, потому, что он высмеивал в них нравы англичан и язвительно отзывался о демократии, а также потому, что его остроумие и левые политические высказывания не доходили до сознания нацистов.
Еще более странной оказалась судьба великого немецкого драматурга Герхарда Гауптмана. Во времена кайзера Вильгельма II его пьесы запрещались к постановке в имперских театрах, поскольку он являлся ревностным сторонником социализма. В период Веймарской республики он стал самым популярным драматургом Германии и сумел сохранить это положение в третьем рейхе, где его пьесы продолжали ставиться. Никогда не забуду сцену по окончании премьеры его последней пьесы "Дочь собора", когда Гауптман, почтенный старец с развевающимися седыми волосами, ниспадавшими на его черную накидку, вышел из театра под руку с д-ром Геббельсом и Йостом. Подобно многим другим известным людям Германии, он смирился с гитлеровским режимом, а хитрый Геббельс извлек из этого пропагандистский эффект, не уставая напоминать немецкому народу и всему миру, что крупнейший современный немецкий драматург, бывший социалист и защитник простых тружеников, не только остался в третьем рейхе, но и продолжает писать пьесы, которые идут на сценах театров.
Насколько искренним или приспосабливающимся или просто непостоянным был этот престарелый драматург, можно заключить и того, что произошло после войны. Американские власти, считая, что Гауптман слишком ревностно служил нацистам, запретили его пьесы в своем секторе Западного Берлина. Русские же пригласили его в Восточный Берлин и устроили ему прием как герою, организовав фестиваль его пьес. А в октябре 1945 года Гауптман направил письмо в возглавляемый коммунистами "Союз культуры во имя демократического возрождения Германии", пожелав ему успеха и выразив надежду, что союз сумеет обеспечить "духовное возрождение" немецкого народа.
Германия, давшая миру Дюрера и Кранаха, не смогла выдвинуть ни одного выдающегося мастера в области современного изобразительного искусства, хотя немецкий экспрессионизм в живописи и мюнхенская градостроительная школа в архитектуре представляли собой интересные и оригинальные направления, а немецкие художники отразили в своем творчестве все эволюции и взлеты, которые были характерны для импрессионизма, кубизма и дадаизма.
Для Гитлера, считавшего себя настоящим художником, несмотря на то, что в Вене его так и не признали, все современное искусство несло на себе печать вырождения и бессмысленности. В "Майн кампф" он разразился на этот счет длинной тирадой, а после прихода к власти одной из его первых мер стало "очищение" Германии от декадентского искусства и попытка заменить его новым искусством. Почти 6500 полотен современных художников, таких, как Кокошка и Грос, а также Сезанн, Ван Гог, Гоген, Матисс, Пикассо и многие другие, были изъяты из немецких музеев.
То, что пришло им на смену, было показано летом 1937 года, когда Гитлер официально открыл "Дом немецкого искусства" в Мюнхене, в желто-коричневом здании, построенном в псевдоклассическом стиле. Он сам помогал проектировать это здание и назвал его "бесподобным и непревзойденным". На эту первую выставку нацистского искусства втиснули около 900 работ, отобранных из 15 000 представленных. Более нелепого подбора автору этих строк не приводилось видеть ни в одной стране. Гитлер лично произвел окончательный отбор и, как свидетельствовали его товарищи по партии, присутствовавшие при этом, вышел из себя при виде некоторых картин, отобранных для показа нацистским жюри под председательством посредственного живописца Адольфа Циглера [16]. Он не только приказал немедленно их вышвырнуть, но и ударом армейского ботинка продырявил несколько из них.
"Я всегда был настроен, - заявил он в длинной речи на открытии выставки, - если судьба приведет нас к власти, не вдаваться в обсуждение этих вопросов (оценка произведений искусства), а действовать". Он и действовал.
В речи, произнесенной 18 июля 1937 года, он так изложил нацистскую линию в отношении немецкого искусства:
"Произведения искусства, которые невозможно понять и которые требуют целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на существование и найти свой путь к неврастеникам, воспринимающим такую глупую и наглую чушь, отныне не будут находиться в открытом доступе. И пусть ни у кого не остается иллюзий на этот счет! Национал-социализм преисполнен решимости очистить германский рейх и наш народ от всех этих влияний, угрожающих его существованию и духу... С открытием этой выставки безумию в искусстве положен конец, а вместе с ним и развращению таким искусством нашего народа..."
И все же некоторые немцы, особенно в таком центре искусства, как Мюнхен, предпочитали оставаться художественно "развращенными". В противоположном конце города, в ветхой галерее, попасть в которую можно было лишь по узкой лестнице, размещалась выставка "вырожденческого" искусства, которую д-р Геббельс организовал, чтобы показать народу, от чего Гитлер его спасает. На ней была представлена блестящая коллекция современной живописи - Кокошка, Шагал, работы экспрессионистов и импрессионистов. В день, когда я побывал там, предварительно обойдя бесчисленные залы "Дома немецкого искусства", галерея была полна народу. Длинная очередь, выстроившаяся по скрипучей лестнице, заканчивалась на улице. Осаждавшие галерею толпы стали столь многочисленны, что д-р Геббельс, разгневанный и смущенный, вскоре закрыл выставку.

Контроль над прессой, радио и кино
Каждое утро издатели ежедневных берлинских газет и корреспонденты газет, издававшихся в других городах рейха, собирались в министерстве пропаганды, чтобы выслушать наставления д-ра Геббельса или одного из его заместителей, какие новости печатать, а какие нет, как подавать материал и озаглавливать его, какие кампании свернуть, а какие развернуть, каковы на сегодняшний день наиболее актуальные темы для передовиц. Во избежание каких-либо недоразумений издавалась письменная директива на день, а также давались устные указания. Для небольших сельских газет и периодических изданий директивы передавались по телеграфу или отправлялись по почте.
Для того чтобы быть издателем в третьем рейхе, надлежало прежде всего иметь чистую в политическом и расовом отношении анкету. Закон рейха о прессе от 4 октября 1933 года провозгласил журналистику общественной профессией; в соответствии с этим предусматривалось, что издатели должны иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской национальности. Раздел 14 закона о прессе предписывал издателям "не публиковать в газетах того, что так или иначе вводит в заблуждение читателя, смешивает эгоистические цели с общественными и ведет к ослаблению мощи немецкого рейха изнутри или извне, к подрыву воли немецкого народа, обороны Германии, ее культуры и экономики- а также всего того, что оскорбляет честь и достоинство Германии". Подобный закон, будь он введен в действие до 1933 года, означал бы запрещение деятельности всех нацистских издателей и публикации в стране всех изданий нацистского толка. Теперь же он привел к закрытию тех журналов и изгнанию с работы тех журналистов которые не желали находиться в услужении у нацистов.
Одной из первых была вынуждена прекратить свое существование газета "Фоссише цайтунг". Основанная в 1704 году и гордившаяся в прошлом поддержкой таких людей, как Фридрих Великий, Лессинг и Ратенау, она стала ведущей газетой Германии, сопоставимо с такими изданиями, как английская "Таймс" или американская, "Нью-Йорк таймс". Но она была либеральной и владело ею семейств Ульштейн, евреи по происхождению. Закрылась она 1 апреля 1934 года после 230 лет непрерывного существования. Другая всемирно известная либеральная газета "Берлинер тагеблатт" продержалась несколько дольше, до 1937 года, хотя ее владелец Ганс Лакмага Моссе, тоже еврей, был вынужден отказаться от своей доли капитала еще весной 1933 года. Третья немецкая либеральная газета, выходившая большим тиражом, "Франкфуртер цайтунг" также продолжала выходить после того, как рассталась со своим владельцем издателями, евреями по национальности. Ее издателем стал Рудоль Кирхер. Подобно Карлу Зилексу, издателю консервативной "Доиче альгемайне цайтунг", издававшейся в Берлине, он был корреспондентом своей газеты в Лондоне. Последователь Родса, страстный англофил и либерал, Кирхер верно служил нацистам. При этом по словам Отто Дитриха, шефа прессы рейха, он, как и бывшие "оппозиционные" газеты, был "большим католиком, чем сам папа римский".
Тот факт, что указанные газеты уцелели, частично объясняется вмешательством германского министерства иностранных дел, которое хотело, чтобы эти известные во всем мире газеты являлись чем-то вроде витрины нацистской Германии за рубежом и в то же время служили средством пропаганды. Поскольку все газеты Германии получали указания, что публиковать и как преподносить эти публикации, немецкая пресса неминуемо оказалась в тисках удушающего конформизма. Даже у народа, привыкшего к регламентации и приученного подчиняться властям, газеты стали вызывать скуку. В результате даже ведущие нацистские газеты, такие, как утренняя "Фелькишер беобахтер" и вечерняя "Дер Ангрифф", были вынуждены сократить тираж. Падал и общий тираж немецких газет по мере усиления контроля над ними и перехода в руки нацистских издателей. За первые четыре года существования третьего рейха число ежедневных газет сократилось с 3607 до 2671.
Однако утрата страной свободной и разнообразной прессы ущемляла финансовые интересы партии. Начальник Гитлера в годы первой мировой войны, бывший сержант Макс Аманн, теперь глава партийного издательства нацистов "Эйер Ферлаг", превратился в финансового диктатора немецкой прессы. В качестве главного руководителя прессы рейха и президента палаты печати он имел право запретить по своему усмотрению любое издание, чтобы затем приобрести его за бесценок. За короткое время "Эйер Ферлаг" превратилось в гигантскую издательскую империю, пожалуй, самую обширную и богатую в мире [17]. Несмотря на падение спроса на многие нацистские издания, тираж ежедневных газет, являвшихся собственностью партии или находившихся под контролем партии и отдельных нацистов, накануне второй мировой войны составлял две трети ежедневного общего тиража - 25 миллионов экземпляров. В своих показаниях Нюрнбергскому трибуналу Аманн рассказал, как он действовал: "После того как партия пришла в 1933 году к власти, владельцы многих издательских концернов, таких, как издательство семейства Ульштейн, или тех, которые находились под контролем евреев и служили политическим и религиозным интересам, враждебным нацистской партии, сочли целесообразным продать свои газеты или активы концерну "Эйер". Свободного рынка для продажи таких видов собственности не было, поэтому "Эйер Ферлаг", как правило, оказывался единственным покупателем. В этих условиях "Эйер Ферлаг" совместно с издательскими концернами, которыми он владел или которые контролировал, превратился в монопольный газетный трест Германии. Вложения партии в эти издательские предприятия оказались очень доходными в финансовом отношении. Будет справедливо упомянуть, что основная цель нацистской программы в области прессы состояла в том, чтобы упразднить любую прессу, стоявшую в оппозиции к партии".
В 1934 году Аманн и Геббельс обратились с просьбой к раболепствующим издателям сделать свои газеты менее однообразными. Аманн заявил, что сожалеет о поразившем нынешнюю прессу однообразии, которое не является итогом государственных мер и не отвечает воле правительства. Один опрометчивый издатель, Эм Вель-ке из еженедельника "Грюне пост", допустил просчет, всерьез восприняв заявление Аманна и Геббельса. Он упрекнул министра пропаганды в ущемлении свободы прессы и в давлении на нее, в результате чего она и стала такой нудной. Издание "Грюне пост" сразу же было закрыто на три месяца, а самого издателя Геббельс распорядился отправить в концлагерь.
Радио и кино, как и пресса, были быстро поставлены на службу нацистскому государству. Геббельс всегда рассматривал радио (телевидения в то время еще не было) как главное орудие пропаганды в современном обществе. Через отдел радио своего министерства и через палату радиовещания он установил полный контроль за радиопередачами, приспосабливая их содержание для достижения собственных целей. Его задача облегчалась тем, что в Германии, как и в других странах Европы, радиовещание являлось монополией государства. В 1933 году нацистское правительство автоматически стало владельцем Радиовещательной корпорации рейха.
Кино оставалось в руках частных компаний, но министерство пропаганды и палата кино контролировали все стороны кинопроизводства. Их задачей являлось, как это было официально объявлено "вывести киноиндустрию из сферы либерально-экономических идей и тем самым позволить ей осуществлять задачи, возложенные на нее национал-социалистским государством".
В обоих случаях был достигнут одинаковый результат - немецкому народу предлагались радиопрограммы и кинофильмы такие же бессодержательные и навевающие скуку, как и ежедневные газеты и периодические издания. Даже та публика, которая безропотно воспринимала все, что ей внушалось как полезное и необходимое и та воспротивилась. В большинстве своем люди предпочитали нацистским фильмам те немногие иностранные ленты (в основном второсортные голливудские), показ которых на немецких экранах разрешил Геббельс. Одно время, в середине 30-х годов, освистывание немецких фильмов стало столь обычным явлением, что министр внутренних дел Вильгельм Фрик издал строгое предупреждение против "изменнического поведения со стороны кинозрителей". Подобным же образом критиковались и радиопрограммы, причем критика была настолько резкой, что президент палаты радиовещания некий Хорст Дресслер-Андресс заявил: подобные придирки представляют собой "оскорбление германской культуры" и далее терпеть их нельзя. В те дни немецкий радиослушатель мог настроиться на десяток зарубежных радиостанций, не рискуя, как это было в период войны, своей головой. И многие, наверное, так и поступали, хотя у автора этих строк сложилось впечатление, что д-р Геббельс оказался прав и с годами радио, безусловно, стало самым эффективным средством пропаганды, содействуя более, чем любое другое средство связи, формированию взглядов немецкого народа в гитлеровском духе.
Мне на собственном опыте довелось убедиться, насколько легко овладевают умами лживая пресса и радио в тоталитарном государстве. Хотя в отличие от большинства немцев я имел постоянный доступ к иностранным газетам, особенно к лондонским, парижским и цюрихским, которые поступали на следующий день после выхода, и хотя я регулярно слушал Би-би-си и другие радиостанции, моя работа требовала ежедневной многочасовой сверки сообщений немецкой прессы и радио с сообщениями прессы и радио других стран, а также встреч с нацистскими лидерами и посещений партийных митингов. Удивляло, а подчас ужасало, что, несмотря на возможность получать информацию о происходящих событиях из иностранных источников и вполне обоснованное недоверие к информации, поступавшей из нацистских источников, постоянное в течение ряда лет навязывание фальсификаций и искажений все же оказывало на меня определенное воздействие и нередко вводило в заблуждение. Тот, кто не жил годами в тоталитарном государстве, просто не в состоянии представить, насколько трудно избежать страшных последствий продуманной и систематической пропаганды господствующего режима. Часто в доме знакомого немца, в конторе или во время случайного разговора с незнакомым человеком в ресторане, в пивной или в кафе я слышал довольно странные утверждения от, казалось бы, интеллигентных людей. Было очевидно, что они, как попугаи, повторяют разные нелепости, услышанные по радио или вычитанные из газет. Иногда я торопился высказать им это, но в таких случаях наталкивался на такой недоверчивый взгляд или на такую реакцию, будто допустил в их присутствии страшное богохульство. И тогда я отдавал себе отчет, насколько тщетны попытки установить контакт с человеком с деформированным сознанием, для которого реальностью было лишь то, что внушили ему Гитлер и Геббельс - эти циничные фальсификаторы правды.

Образование в третьем рейхе
30 апреля 1934 года обергруппенфюрер СС Бернхард Руст, некогда гауляйтер Ганновера, член нацистской партии и друг Гитлера с начала 20-х годов, был назначен рейхсминистром науки, образования и народной культуры. В нелепом суматошном мире национал-социализма Рус как нельзя лучше подходил на этот пост. Провинциальный учитель, в 1930 году он стал безработным, поскольку местные власти уволили его ввиду некоторых отклонений психики. Впрочем, увольнением он был отчасти обязан своей фанатичной приверженности нацизму, ибо нацистской доктрине д-р Руст поклонялся с усердием Геббельса, помноженным на путаницу в мозгах Розенберга. Заняв в феврале 1933 года пост министра науки, искусств и образования Пруссии, он похвалялся тем, что ему одним махом удалось ликвидировать школу как "пристанище интеллектуальной акробатики". И такому человеку, лишенному здравого смысла, был вверен контроль над немецкой наукой, системой образования и молодежными организациями.
Образование в третьем рейхе, как представлял его себе Гитлер, не должно было сводиться к занятиям в душных учебных классах: его следовало дополнить спартанским, политическим и военным обучением в соответствии с определенными возрастными группами. Оно должно было достигать своей вершины не в университетах или технических вузах, где обучалось незначительное число молодежи, а начиная с 18 лет в процессе принудительного отбывания трудовой, а затем и воинской повинности. Страницы "Майн кампф" буквально испещрены примерами презрительного отношения автора к "профессорам" и интеллектуальной жизни в учебных заведениях. Излагая некоторые свои идеи относительно образования, Гитлер писал: "Все образование, осуществляемое национальным государством, должно быть прежде всего нацелено не на то, чтобы забивать головы учащихся знаниями, а на то, чтобы формировать здоровое тело". Но еще более важным, по мысли автора, является привлечение молодежи на службу "новому национальному государству" - предмет, к которому он часто возвращался и после того, как стал диктатором. "Когда противник говорит "Я не перейду на вашу сторону", - заявил Гитлер в своей речи б ноября 1933 года, - я спокойно отвечаю: "Ваш ребенок уже принадлежит нам... А кто вы такой? Вы уйдете. Вас не станет. А ваши потомки уже на нашей стороне. И скоро они не будут знать ничего, кроме своей принадлежности к новому сообществу". А 1 мая 1937 года он сказал: "Наш новый рейх никому не отдаст свою молодежь, он привлечет ее к себе и даст ей свое образование и свое воспитание". Это не было пустой похвальбой - именно это и реализовывалось на практике.
Немецкая школа от первого класса до университета включительно быстро нацифицировалась. Поспешно переписывались учебники, менялись учебные программы. По выражению "Дер дойче эрциер", официального органа работников образования, "Майн кампф" стала "педагогической путеводной звездой". Учителей, которые не смогли разглядеть ее света, увольняли. Большинство преподавателей были в большей или меньшей степени нацистами по духу, а то и активными членами нацистской партии. Для идеологической закалки их направляли на специальные курсы, где они интенсивно постигали основы национал-социалистского учения, при этом особый упор делался на штудирование расистской доктрины Гитлера.
Каждый работающий в системе образования - от детского сада до университета - был обязан вступить в Лигу национал-социалистских учителей, на которую законом возлагалась задача координа ции идеологической и политической деятельности всех учителе и преподавателей в соответствии с национал-социалистской доктриной. Закон 1937 года о гражданской службе обязывал преподавателей быть "исполнителями воли поддерживаемого партией государства" и быть готовыми "в любое время беззаветно защищав национал-социалистское государство". В принятом ранее декрете они квалифицировались как государственные служащие - таким образом, на них распространялось действие законов о расах. Евреям разумеется, преподавать запрещалось. Все преподаватели принимая присягу "на верность и повиновение Адольфу Гитлеру". Позднее было запрещено преподавать всякому, кто ранее не служил в СС, не отбывал трудовую повинность или не состоял в "Гитлерюгенд" Кандидаты на должность преподавателей в университетах должна были пройти шестинедельные сборы в лагерях, где нацистские специалисты изучали их взгляды и характеры, а затем обобщали свои выводы и представляли их в министерство образования. Последнее в зависимости от политической благонадежности выдавало им свидетельство на право преподавать.
До 1933 года средние учебные заведения в Германии находились в юрисдикции местных властей, а университеты подчинялись властям соответствующих земель. Теперь все они были переданы в ведение рейхсминистра образования, который управлял ими железной рукой. Отныне университетских ректоров и деканов, которых ранее избирали штатные профессора факультетов, назначал только он. Назначал он также и руководителей Союза студентов, в который входили все учащиеся, а также руководителей Союза преподавателей университетов, членами которого надлежало быть всем преподавателям. Национал-социалистская ассоциация университетских преподавателей, руководимая старыми нацистскими функционерами, играла решающую роль в отборе тех, кому доверялось обучение, и контролировала, чтобы обучение велось в соответствии с нацистскими теориями. Результаты такой нацификации образования и науки оказались катастрофическими. В учебниках и лекциях история фальсифицировалась до нелепости. Расовые науки, провозглашавшие немцев высшей расой и клеймившие евреев как источник всех зол на земле, были еще более смехотворны. В одном только Берлинском университете, где в прошлом преподавало столько выдающихся ученых, новый ректор, в прошлом штурмовик, по профессии ветеринар, учредил двадцать пять новых курсов по расовой науке, а ко времени, когда он по существу развалил университет, в нем велось преподавание восьмидесяти шести курсов, связанных с его собственной профессией.
Преподавание естественных наук, чем в течение многих поколений славилась Германия, быстро приходило в упадок. Уволили или заставили уйти в отставку таких ученых, как физики Эйнштейн и франк, химики Габер, Вильштеттер и Варбург. Из тех, кто остался, многие были заражены бредовой нацистской идеологией и пытались приложить ее к чистой науке. Они стремились преподавать, как сами выражались, "немецкую физику", "немецкую химию" и "немецкую математику". В 1937 году вышел в свет первый номер журнала под названием "Немецкая математика". В редакционной статье провозглашалось: любая идея, утверждающая, что математика может рассматриваться вне расовой теории, "несет в себе зародыш гибели немецкой науки". Даже непосвященным идеи этих нацистских ученых представлялись бредовыми. "Немецкая физика? - вопрошал профессор Филип Ленард из Гейдельбергского университета, один из наиболее известных ученых третьего рейха. - И вам тут же ответят: "Наука всегда была и остается интернациональной". Это ложное утверждение. На деле наука является расовой, как любое другое творение человека, что обусловлено текущей в его жилах кровью".
Директор института физики в Дрездене Рудольф Томашек пошел еще дальше. "Современная физика, - писал он, - есть орудие мирового еврейства, призванное уничтожить нордическую науку... Истинная физика есть создание немецкого духа... По существу, вся европейская наука есть плод арийской или, точнее, германской мысли". Профессор Иоганнес Штарк, глава Немецкого национального института физической науки, думал точно так же. "Нетрудно обнаружить, - отмечал он, - что основоположники научных исследований в физике и великие первооткрыватели в ней от Галилея и Ньютона До ведущих физиков нашего времени - почти все без исключения были арийцами преимущественно нордической расы".
А некий профессор Вильгельм Мюллер из технического вуза в Ахене обнаружил всемирный заговор евреев с целью осквернить науку и тем самым уничтожить цивилизацию, о чем он поведал в своей книге под названием "Еврейство и наука". Эйнштейна с его теорией относительности он считал архинегодяем. Теорию Эйнштейна, на которой зиждется вся современная физика, этот неподражаемый в своем роде нацистский профессор считал не только теорией, направленной "с самого начала и до конца на преобразование существующего, то есть нееврейского, мира, всего живого, порожденного матерью землей и с ней связанного кровными узами, но и колдовством способным превращать все живое в призрачную абстракцию, где все индивидуальные черты народов и наций и все внутренние границы рас размываются и остаются лишь незначительные различия которые объясняют происхождение всех событий насильственным безбожным подчинением их законам". Всемирное признание теории относительности Эйнштейна, по мнению профессора Мюллера, явилось, по существу, "взрывом радости в предвкушении еврейского правления миром, которое необратимо подавит и навечно низведет дух немецкого мужества до уровня бессильного рабства".
Для профессора Людвига Бибербака из Берлинского университета Эйнштейн был "иностранным шарлатаном". Даже в представлении профессора Ленарда "еврею заметно недостает понимания истины... В этом смысле он отличается от арийского исследователя, которого характеризует тщательность и настойчивость в поисках истины... Таким образом, еврейская физика представляет собой мираж и явление дегенеративного распада основ немецкой физики". Тем не менее с 1905 по 1931 год десяти немецким евреям была присуждена Нобелевская премия за вклад в науку. В период второго рейха университетские профессора, подобно протестантскому духовенству Германии, слепо поддерживали консервативное правительство и его экспансионистскую политику. Лекционные залы в те годы стали рассадником ярого национализма и антисемитизма. Веймарская республика настаивала на обеспечении полной свободы преподавания, но одним из результатов такой свободы стало то, что подавляющее большинство преподавателей университетов, настроенных, как правило, антилиберально, антидемократически и антисемитски, способствовали подрыву демократического режима. В большинстве своем профессора были фанатичными националистами, жаждавшими возрождения консервативной монархической Германии. И хотя до 1933 года многим из них нацисты представлялись слишком буйными и жестокими, чтобы они могли питать к ним симпатии, своими поучениями они создавали почву для прихода нацистов к власти. К 1932 году большинство студентов с энтузиазмом относились к Гитлеру. У некоторых вызывало удивление число преподавателей университетов, которые после 1933 года смирились с пацификацией высшего образования. Хотя, по официальным данным, число уволенных профессоров и преподавателей за первые пять лет существования режима составило 2800 человек (около четверти их общего числа), число потерявших работу из-за неприятия национал-социализма, по данным профессора Репке, которого самого уволили из Марбургского университета в 1933 году, совсем невелико. Правда, среди этого небольшого числа были такие известные ученые, как Карл Ясперс, Е. И. Гумбель, Теодор Литт, Карл Барт, Юлиус Эббингхаус, и десятки других. Большинство их них эмигрировали сначала в Швейцарию"
Голландию и Англию, а затем в Америку. Одного из них, профессора Теодора Лессинга, который бежал в Чехословакию, выследили с убили фашистские головорезы. Это произошло в Мариенбаде 31 августа 1933 года.
Однако большая часть профессоров остались на своих постах, я к осени 1933 года около 960 человек, возглавляемые такими светилами, как хирург Зауэрбрух, философ-экзистенциалист Хейдегер, искусствовед Пиндер, публично присягнули на верность Гитлеру и национал-социалистскому режиму.
"Это была сцена проституирования убеждений, - писал позднее профессор Репке, - запятнавшая славную историю немецкой науки". А профессор Юлиус Эббингхаус, оглядываясь в 1945 году на прожитое, сказал: "Немецкие университеты не смогли, когда еще было время, открыто, в полную силу выступить против уничтожения науки и демократического государства. Они не сумели поднять факел свободы и права во мраке тирании".
За это пришлось заплатить дорогой ценой. После шести лет нацификации число студентов университетов сократилось более чем наполовину - с 127 920 до 58 325. Набор студентов в технические институты, готовившие для Германии ученых и инженеров, сократился еще разительнее - с 20 474 до 9554. Качество подготовки выпускников снизилось ужасно. К 1937 году ощущалась не только нехватка молодежи в научной и технической областях, но и падение уровня ее квалификации. Задолго до начала войны представители химической промышленности, старательно обеспечивавшие перевооружение нацистской Германии, жаловались в своем журнале "Кемише индустри", что Германия теряет свою ведущую роль в химии. "Под угрозой оказались не только национальная экономика, но и сама национальная оборона", - сетовал этот журнал, видя причину такого положения в недостатке молодых ученых и посредственном уровне их подготовки в технических вузах.
Как оказалось, потери нацистской Германии обернулись выигрышем для свободного мира, особенно в гонке за создание атомной бомбы. Рассказ об успешных попытках нацистских лидеров во главе с Гиммлером подорвать собственную программу развития атомной энергии слишком долгий и запутанный, чтобы приводить его здесь. По иронии судьбы созданием атомной бомбы США оказались обязаны двум ученым, изгнанным по расовому признаку из Германии и Италии, - Эйнштейну и Ферми.
В деле подготовки молодежи к осуществлению намеченных им планов Адольф Гитлер делал ставку не столько на общеобразовательные учебные заведения, откуда сам вылетел так скоро, сколько на "Гитлерюгенд". В годы борьбы нацистской партии за власть движение гитлеровской молодежи не играло большой роли. В 1932 году, последнем году республики, оно насчитывало всего 107 956 человек, в то время как в другие организации, объединенные под началом рейхскомитета ассоциаций немецкой молодежи, входило приблизительно 10 миллионов юношей и девушек. Ни в одной стране не было такого деятельного и многочисленного молодежного движения, как в Германии времен Веймарской республики. Сознавая это, Гитлер твердо решил подчинить себе это движение и нацифицировать его. Главным исполнителем этой задачи стал молодой человек привлекательной наружности, с заурядными способностями, но с большой напористостью, Бальдур фон Ширах, который под влиянием Гитлера вступил в партию еще в 1925 году в возрасте 18 лет, а в 1931 году был назначен молодежным лидером нацистской партии. Молодой и неискушенный, среди задиристых, изборожденных шрамами коричневорубашечников он выделялся своим необычным видом студента американского колледжа. Это, очевидно, явилось результатом того, что его предками были американцы (включая двоих, подписавших Декларацию независимости).
В июне 1933 года он был провозглашен молодежным лидеров германского рейха. Подражая тактике старших партийных наставников, он поначалу поручил вооруженной банде из полусотни крепких молодчиков, членов "Гитлерюгенд", захватить здание рейхскомитета" ассоциаций германской молодежи, а затем обратил в бегство председателя комитета - престарелого прусского генерала по фамилии Фогт. После этого Ширах взялся за одного из самых известных героев германского флота адмирала фон Трота, который в первую мировую войну являлся начальником штаба военно-морских сил, а теперь президентом молодежных ассоциаций. Почтенный адмирал также был вынужден бежать, а его пост и сама организация были упразднены. Одновременно была захвачена собственность организаций, оценивавшаяся в миллионы долларов, главным образом в виде молодежных турбаз и лагерей, разбросанных по всей Германии.
Конкордат от 20 июля 1933 года специально предусматривал беспрепятственную деятельность Ассоциации католической молодежи. 1 декабря 1936 года Гитлер издал закон, запрещающий деятельность этой ассоциации и других ненацистских организаций молодежи. "...Вся немецкая молодежь рейха организуется в рамках "Гитлерюгенд". Германская молодежь помимо воспитания в семье и школе будет получать физическую, интеллектуальную и моральную закалку в духе национал-социализма... через "Гитлерюгенд".
Ширах, деятельность которого ранее направляло министерство образования, отныне стал подчиняться непосредственно Гитлеру. Этот инфантильный молодой человек двадцати девяти лет, писавший сентиментальные стихи, в которых воспевал Гитлера ("сей гений, касающийся звезд"), являвшийся последователем Розенберга в его странном язычестве и Штрейхера - в его яром антисемитизме, стал в третьем рейхе фюрером молодежи.
Молодежь в возрасте от 6 до 18 лет обязана была вступать в различные организации, существовавшие в гитлеровском рейхе. Родителей, обвиненных в попытке удержать своих детей от вступления в эти организации, приговаривали к длительным срокам тюремного заключения, хотя иногда они возражали просто против участия своих дочерей в деятельности объединений, получивших скандальную известность из-за случаев ранней беременности.
До вступления в "Гитлерюгенд" мальчики в возрасте от 6 до 10 лет проходили что-то вроде курса ученичества в "Пимпфе". На каждого подростка заводилась "книга деятельности", в которой делались записи о его успехах, включая идеологический рост, в течение всего периода пребывания в рядах нацистского молодежного движения. В десять лет после сдачи соответствующих зачетов по физкультуре, навыкам жизни в полевых условиях и по истории, препарированной 0 нацистском духе, он вступал в "Юнгфольк", предварительно приняв следующую присягу:
"Перед лицом этого стяга цвета крови, который олицетворяет нашего фюрера, я клянусь посвятить всю свою энергию и все мои силы спасителю нашей страны Адольфу Гитлеру. Я стремлюсь и готов отдать мою жизнь за него. Да поможет мне бог!"
В 14 лет юноша вступал в "Гитлерюгенд" и оставался ее членом до 18 лет, когда призывался для отбывания трудовой или воинской повинности. "Гитлерюгенд" представляла собой организацию военизированного типа, подобно СА. Подростки вплоть до совершеннолетия получали здесь систематизированную подготовку - овладевали навыками жизни в полевых условиях, занимались спортом, приобщались к нацистской идеологии в преддверии военной службы. Не раз в выходные дни мой отдых на природе в окрестностях Берлина прерывали шумные подростки из "Гитлерюгенд", пробиравшиеся сквозь заросли или перебегавшие через пустошь с винтовками наперевес и с тяжеленными армейскими ранцами за спиной.
Иногда в военных играх принимали участие и девушки - это тоже предусматривалось движением гитлеровской молодежи. Немецкие девочки в возрасте от 10 до 14 лет зачислялись в организацию "Юнгмедель". Они носили одинаковую форму, состоявшую из белой блузки и длинной синей юбки, носков и тяжелых, отнюдь не женских военных ботинок. Их обучение во многом было таким же, как у мальчиков того же возраста, и включало продолжительные походы с тяжелыми рюкзаками по выходным дням, во время которых их обычно приобщали к нацистской философии. Но упор делался все же на роль женщины в третьем рейхе - быть здоровой матерью здоровых детей. Это подчеркивалось еще настойчивей, когда по достижении 14-летнего возраста девушки вступали в Лигу немецких девушек.
По достижении 18 лет несколько тысяч девушек из лиги (они состояли в ней до 21 года) были обязаны отработать год на фермах. Это был так называемый сельхозгод, который соответствовал году трудовой повинности для юношей. Задачей девушек было помогать во дому и в поле. Их размещали на фермах, но чаще в небольших лагерях в сельской местности, откуда каждое утро на грузовиках Отвозили на фермы. Однако вскоре возникли проблемы морального порядка. Присутствие молодых миловидных девушек в сельских домах подчас вносило разлад в семьи. Стали поступать жалобы от раздраженных родителей, чьи дочери забеременели на фермах. Но это было не единственной проблемой. Обычно женский лагерь располагался неподалеку от лагеря, где проходили трудовую повинность юноши. Столь опасное соседство также не способствовало укреплению морали. Недаром подпись под карикатурой на движение "Сила через радость" обошла всю Германию, поскольку она очень удачно ассоциировалась с сельхозгодом молодых девиц:

На полях и в лачугах
Я теряю силу через радость...
Аналогичные моральные проблемы возникали и во время "года домашнего хозяйства", когда девушки обязаны были трудиться домработницами в городских семьях. По правде говоря, более откровенные нацисты вовсе не считали это проблемой - я сам не однажды слышал, как наставницы из лиги, как правило малопривлекательные и незамужние, просвещали своих молоденьких подопечных относительно их морального и патриотического долга - рожать детей для гитлеровского рейха в браке, если это возможно, но коль скоро невозможно, то и вне оного.
К концу 1938 года в "Гитлерюгенд" насчитывалось 7 728 259 человек. Как ни велико это число, все же около 4 миллионов юношей и девушек остались вне этой организации. Поэтому в марте 1939 года правительство издало закон о призыве всей молодежи в "Гитлерюгенд" на тех же основаниях, что и в армию. Родителей, противившихся этой мере, предупредили, что если их дети не вступят в "Гитлерюгенд", то будут направлены в сиротские или другие дома.
Система образования была окончательно подорвана учреждением трех типов школ для подготовки элиты: школ Адольфа Гитлера под попечительством "Гитлерюгенд", институтов национал-политического образования и замков рыцарского ордена. Школы двух последних типов находились под эгидой нацистской партии. В школы Адольфа Гитлера направлялась наиболее перспективная молодежь из "Юнгфольк" в возрасте 12 лет. Здесь она в течение 6 лет проходила курс обучения в целях дальнейшего использования на руководящих постах в партии и на государственной службе. Ученики жили при школах в условиях спартанской дисциплины и имели право по окончании учебы поступать в университет. Всего после 1937 года было учреждено десять таких школ, главной из них считалась академия в Брауншвейге.
Задачей институтов национал-политического образования было восстановление такого образования, которое давали старые прусские военные академии. Согласно одному официальному разъяснению они культивировали "солдатский дух с его атрибутами доблести, долга и простого образа жизни". К этому добавлялся специальный курс обучения нацистским принципам. Институты курировала служба СС, которая назначала ректоров и большую часть преподавателей. Три подобных вуза открылись в 1933 году, а к началу войны их число достигло 31, причем 3 из них предназначались для женщин.
На самом верху пирамиды находились так называемые замки рыцарского ордена. В этих учебных заведениях с характерной для них атмосферой замков рыцарей Тевтонского ордена XIV-XV веков готовилась нацистская элита из элиты. Рыцари Тевтонского орден беспрекословно. подчинялись своему магистру, а основной целы ордена являлось завоевание славянских земель на Востоке и порабощение местного населения. Нацистские замки ордена держались на принципах такой же дисциплины и преследовали те же цели. Сюда отбирали наиболее фанатичных молодых национал-социалистов, как правило из числа выпускников школ Адольфа Гитлера и национал-политических институтов. Было учреждено четыре орденских замка, в которых обучаемые проходили один из курсов, а затем переходили в другой. Первый год из шести отводился "расовым наукам" и другим аспектам нацистской идеологии. Упор здесь делался на развитие умственных способностей и на строгое соблюдение дисциплины, а физической подготовке отводилось второстепенное место. Второй год обучения проходил в другом замке, где, наоборот, на первом месте стояла атлетическая подготовка и различные виды спорта, включая альпинизм и прыжки с парашютом. В третьем замке в течение последующих полутора лет велось обучение политическим и военным наукам. На четвертом, последнем, этапе обучения слушателей направляли на полтора года в замок, находившийся в Мариенбурге (Восточная Пруссия) близ польской границы. Здесь, в стенах того самого замка, который был оплотом Тевтонского ордена пять веков назад, основное внимание в политическом и военном образовании уделялось "восточному вопросу" - "праву" Германии расширять свое жизненное пространство за счет славянских земель. Для событий 1939 года и последующих лет эта подготовка, как и предполагалось, сыграла отличную службу.
Вот так готовил третий рейх свою молодежь к жизни, работе и смерти. Хотя ее сознание и отравлялось умышленно, регулярные занятия прерывались, а место обучения неоднократно менялось, юноши и девушки, молодые мужчины и женщины, казалось, были необыкновенно счастливы, полны энтузиазма и готовности жить жизнью члена "Гитлерюгенд". И, несомненно, такая практика, объединявшая детей всех классов и сословий, бедняков и богачей, рабочих и крестьян, предпринимателей и аристократов, которые стремились к общей цели, сама по себе была здоровой и полезной. В большинстве случаев обязательный труд в течение шести месяцев не наносил вреда городскому юноше или девушке. Все это время они жили вдали от дома, узнавали цену физического труда и учились общаться с молодыми людьми разных социальных групп. Все, кто в те дни путешествовал по Германии, беседовал с молодежью, наблюдал, как она трудится и веселится в своих лагерях, не мог не заметить, что, несмотря на зловещий характер нацистского воспитания, в стране существовало необычайно активное молодежное движение.
Молодое поколение третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры. Я не раз задумывался об этом позднее, в майские дни 1940 года, когда на дороге между Ахеном и Брюсселем встречал немецких солдат, бронзовых от загара, хорошо сложенных и закаленных благодаря тому, что в юности они много времени проводили на солнце и хорошо питались. Я сравнивал их с первыми английскими военнопленными, сутулыми, бледными, со впалой грудью и плохими зубами, - трагический пример того, как в период между двумя мировыми войнами правители Англии безответственно пренебрегали молодежью.

Земледелец в третьем рейхе
Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, земледельцы в Германии, как и в большинстве других стран, находились в отчаянной нужде. По данным одной статьи, опубликованной во "Франкфуртер цайтунг", их положение было хуже, чем когда-либо со времен Крестьянской войны 1524-1525 годов, разорившей немецкую землю. Доходы от сельского хозяйства в 1932/33 финансовом году снизились на один миллиард марок по сравнению с послевоенным 1924/25 годом. Общий долг земледельцев достиг 12 миллиардов (он образовался за последние восемь лет). Выплаты по этому долгу составляли 14 процентов всего дохода ферм. К этому добавлялась примерно такая же сумма в виде налогов и поборов на социальные нужды. "Мои товарищи по партии, у вас должна быть полная ясность по одному вопросу: у немецкого крестьянства остался лишь один, последний и единственный, шанс выжить", - предупреждал Гитлер сразу после вступления на пост канцлера, а в октябре 1933 года он объявил, что "крах немецкого крестьянства станет крахом немецкого народа".
В течение ряда лет нацистская партия проводила политику поддержки земледельцев. Пункт 17 "не подлежащей изменениям" партийной программы обещал им "земельную реформу... закон о конфискации земли без компенсации, отмену процентов на займы, выдаваемые земледельцам, недопущение любых спекуляций землей". Подобно обещаниям, содержавшимся в других пунктах программы, обещания, данные земледельцам, не были выполнены, за исключением последнего, направленного против спекуляций землей. В 1938 году, после пяти лет нацистского правления, распределение земли в Германии оставалось более неравномерным, чем в любой другой стране Запада. Цифры, опубликованные в официальном статистическом ежегоднике за тот год, показывают, что на долю 2,5 миллиона мельчайших ферм земли приходилось меньше, чем на долю землевладельческой верхушки, составлявшей 0,1 процента всего населения Германии. Нацистская диктатура, подобно социалистическо-буржуазным правительствам Веймарской республики, не осмеливалась произвести раздел огромных феодальных владений юнкеров, которые простирались к востоку от Эльбы.
Тем не менее нацистский режим все же провозгласил новую аграрную программу, сопровождавшуюся громкой сентиментальной пропагандой, суть которой сводилась к тому, что крестьянство - это соль земли и главная опора третьего рейха. Руководить ее осуществлением Гитлер назначил Вальтера Дарре, который, хотя и подписывался под большинством нацистских мифов, был одним из не многих партийных лидеров, профессионально знавших область своей деятельности. Являясь незаурядным специалистом-аграрником с соответствующим университетским образованием, Дарре служил в министерстве сельского хозяйства Пруссии и рейха. Вынужденный в 1929 году уйти со своего поста в результате конфликтов с руководством, он поселился в Рейнской области, где написал книгу под названием "Крестьянство как источник жизни нордической расы". Такой заголовок должен был непременно обратить на себя внимание нацистов. Рудольф Гесс представил Дарре Гитлеру, на которого тот произвел такое впечатление, что фюрер поручил ему разработать соответствующую аграрную программу партии. После отстранения в июне 1933 года Гугенберга министром продовольствия и сельского хозяйства стал Дарре. К сентябрю он подготовил планы преобразования немецкого сельского хозяйства. Два основных закона, принятые в том же месяце, были направлены на реорганизацию всей структуры производства и сбыта сельскохозяйственной продукции с целью обеспечения роста цен на нее в интересах земледельцев. Одновременно немецкий крестьянин обретал новый статус, что достигалось, как это ни парадоксально, возвращением к феодальным временам, когда земледелец и его наследники в принудительном порядке пожизненно закреплялись за своим наделом земли (при условии, что они являлись немцами арийского происхождения).
Закон о наследовании земли от 29 сентября 1933 года представлял собой причудливую смесь положений: с одной стороны, согласно этому закону крестьянство отбрасывалось в средневековье, с другой - закон защищал крестьян от злоупотреблений. Все фермы с земельными угодьями размером до 308 акров (125 гектаров), которые могли обеспечить семье землевладельца приличное существование, были объявлены наследственными владениями, подпадающими под юрисдикцию древних законов о наследовании земли без права отчуждения. Их нельзя было продать, разделить, заложить или передать в уплату за долги. После смерти владельца они должны были передаваться по наследству старшему или младшему сыну в зависимости от местных обычаев или ближайшему родственнику по мужской линии, который обязан был предоставлять средства на содержание и образование своих братьев и сестер до их совершеннолетия. Владеть такими угодьями мог лишь немецкий гражданин арийского происхождения, доказавший чистоту своей крови вплоть до 1800 года. Лишь такой человек, как определил закон, мог носить "почетный титул" бауэра, или крестьянина, которого он мог лишиться в случае, если нарушал "крестьянский кодекс чести" или прекращал активно вести хозяйство из-за физического состояния или по какой-либо другой причине. Таким образом, в начале существования третьего рейха увязший в долгах немецкий земледелец был избавлен от угрозы потерять свой надел, скажем, в результате просрочивания уплаты по закладной, или от постепенного его сокращения (теперь не было необходимости продавать часть его для уплаты долга). Но в то же время он был привязан к земле так же нерасторжимо, как крепостной в феодальную эпоху.
Любая сторона его жизни и работы теперь строго регламентировалась продовольственным управлением рейха, которое Дарре учредил на основании закона от 13 сентября 1933 года. Это была большая организация, распоряжавшаяся любым видом сельскохозяйственного производства, переработки и сбыта продукции. В качестве лидера крестьянства в рейхе Дарре лично возглавлял это управление. Он преследовал две главные цели - установить для земледельцев твердые и выгодные цены и превратить Германию в страну, которая полностью обеспечивала бы себя продовольствием.
Насколько это удалось? Вначале земледелец, интересами которого так долго пренебрегало государство, занятое предпринимателями и рабочими, разумеется, был польщен таким вниманием к себе - как к "национальному герою и уважаемому гражданину". Еще больше остался он доволен повышением цен на сельскохозяйственную продукцию, которое Дарре осуществил путем простой волевой фиксации их на уровне, обеспечивающем крестьянину прибыль. В первые два года нацистского правления оптовые цены ни сельхозпродукцию выросли на 20 процентов (на овощи, молочные продукты и скот цены повысились даже немного больше). Но эта выгода была частично сведена на нет ростом цен на предметы, которые земледелец вынужден был покупать, прежде всего на машины и удобрения.
Что касается второй цели - самообеспечения продовольствием, то нацистские лидеры считали ее достижение крайне важным, поскольку, как мы увидим, уже тогда замышляли войну. Но решит продовольственный вопрос они так и не смогли из-за количеств и качества производительной земли по сравнению с населением. Несмотря на все призывы нацистов, содержавшиеся в широко раз рекламированной программе "Битва за сельхозпродукцию", страна смогла обеспечить себя продовольствием на 83 процента. Лишь за счет захвата чужих земель немцы стали получать столько продовольствия, что смогли продержаться всю вторую мировую войну.

Экономика третьего рейха
Успех Гитлера в первые годы его правления опирался только на достижения внешней политики, которая обеспечила бескровные завоевания, но и на экономическое возрождение Германий, которое в партийных кругах и даже среди некоторых зарубежных экономистов превозносилось как чудо. Очень многим так и могло показаться. Безработица - это проклятие 20 - начала 30-х годов - сократилась, как мы видели, с шести миллионов в 1932 году до менее одного миллиона спустя четыре года. За период с 1932 по 1937 год национальное промышленное производство возросло на 102 процента, а национальный доход удвоился. Стороннему наблюдателю Германия середины 30-х годов могла показаться огромным пчелиным ульем. Колеса индустрии вращались все быстрее, и каждый трудился изо всех сил.
В течение первого года экономическая политика нацистов, которая в значительной мере определялась д-ром Шахтом (на Гитлера она наводила тоску, поскольку в экономических вопросах он был почти полным невеждой), сводилась к усилиям трудоустроить всех безработных путем резкого увеличения фронта общественных работ и стимулирования частного предпринимательства. Безработным был предоставлен правительственный кредит в виде специальных векселей. Значительно снизились налоги для тех компаний, которые расширяли капитальные вложения и обеспечивали рост занятости.
Но истинной основой возрождения Германии было перевооружение, на которое начиная с 1934 года нацистский режим направил все усилия предпринимателей и рабочих наряду с усилиями военных.
Вся экономика Германии, которая на нацистском жаргоне именовалась военной экономикой, была намеренно организована так, чтобы функционировать не только во время войны, но и в мирное время, также ориентированное на войну. В своей опубликованной в Германии в 1935 году книге "Тотальная война", название которой было неверно переведено на английский как "Нация во время войны", генерал Людендорф подчеркивал необходимость тотальной мобилизации экономики страны, как и всего остального, чтобы надлежащим образом подготовиться к тотальной войне. Эта идея была не нова для нацистов. В течение XVIII-XIX веков Пруссия, как мы убедились, направляла около 5/7 государственного дохода на армию и вся ее экономика всегда рассматривалась в первую очередь как орудие обеспечения военной политики, а не народного благосостояния. Теперь нацистскому режиму оставалось лишь реализовать идею военной экономики с поправкой на третье десятилетие XX века. Результаты косвенно подытожил начальник военно-экономического штаба генерал-майор Георг Томас: "Истории известны лишь несколько случаев, когда страна даже в мирное время намеренно и систематически направляла весь свой экономический потенциал на нужды войны, как это имеет место в случае с Германией, которая была вынуждена поступить так в период между двумя мировыми войнами".
Германия, конечно, не была "вынуждена" готовиться к войне в таких масштабах - это было преднамеренным решением Гитлера. В секретном Законе об обороне от 21 мая 1935 года он назначил Шахта полномочным генералом военной экономики, обязав его "начать свою работу еще в мирное время" и предоставив ему власть для руководства "экономической подготовкой к войне". Несравненный д-р Шахт не стал ждать наступления весны 1935 года, чтобы начать расширенное строительство немецкой военной экономики. 30 сентября 1934 года, менее чем через два месяца после своего назначения министром экономики, он представил на рассмотрение фюрера "Доклад о ходе работы по экономической мобилизации по состоянию на 30 сентября 1934 года", в котором с гордостью подчеркивал, что на министерство "возложена экономическая подготовка к войне". 3 мая 1935 года, за четыре недели [18] до своего назначения полномочным генералом военной экономики, Шахт вручил Гитлеру составленную им лично памятную записку, которая начиналась с утверждения, что "осуществление программы вооружения в надлежащем темпе и в необходимых масштабах есть прямая (подчеркнуто им. - Авт.) задача немецкой политики, поэтому все остальное должно быть подчинено этой цели". Шахт пояснил Гитлеру, что, поскольку вооружения приходилось маскировать вплоть до 16 марта 1935 года (когда Гитлер объявил о призыве в армию для формирования 36 дивизий), на первом этапе необходимо использовать печатный станок для изготовления денег на финансирование вооружений. Он отметил также с ухмылкой, что средства, конфискованные у врагов государства (в основном у евреев) или снятые, например, с замороженных иностранных счетов, позволили оплатить пушки. И похвастался: "Таким образом, расходы на наши вооружения частично покрывались за счет кредитов наших политических врагов".
Хотя во время суда на Нюрнбергском процессе он, набросив; на себя личину невинности, протестовал против предъявленных. ему обвинений в участии в нацистском заговоре в целях подготовки агрессивной войны и заявил, что действовал как раз наоборот, - правда заключается в том, что никто иной не нес большей ответственности за экономическую подготовку войны, спровоцированную Гитлером в 1939 году, чем Шахт. Это полностью признавало и командование немецкой армии. По случаю 60-летия Шахта армейский журнал "Милитервохенблатт" в номере от 22 января 1937 года превозносил его как "человека, который сделал экономически возможным восстановление вермахта". И далее читаем: "Силы обороны обязаны огромным способностям Шахта тем, что, несмотря на все финансовые трудности, они смогли из армии, насчитывавшей 100 тысяч человек, вырасти до уровня их современной мощи".
Присущее Шахту умение виртуозно устраивать финансовые дела было направлено на оплату подготовки третьего рейха к войне. Печатание банкнотов было лишь одной из его уловок. Он проворачивал махинации с валютой так ловко, что, как подсчитали иностранные экономисты, немецкая марка одно время обладала 237 различными курсами сразу. Он заключал поразительно выгодные для Германии товарообменные сделки с десятками стран и, к удивлению ортодоксальных экономистов, успешно демонстрировал, что, чем больше ты должен стране, тем шире можешь развернуть с ней бизнес. Создание им системы кредита в стране, у которой мало ликвидного (легко реализуемого) капитала и почти нет финансовых резервов, стало находкой гения или, как говорили некоторые, ловкого манипулятора. Изобретение им так называемых векселей "мефо" может служить тому примером. Это были векселя, выдаваемые Рейхсбанком и гарантируемые государством. Использовались они для выплат компаниям по производству вооружений. Векселя принимались всеми немецкими банками, а затем учитывались немецким Рейхсбанком. Они не фигурировали ни в бюллетенях национального банка, ни в государственном бюджете, что позволяло сохранить в секрете масштабы перевооружения Германии. С 1935 по 1938 год они использовались исключительно для финансирования перевооружения и оценивались в 12 миллиардов марок. Разъясняя однажды их функцию Гитлеру, министр финансов граф Шверин фон Крозиг робко заметил, что они были всего лишь способом "печатать деньги".
В сентябре 1936 года в связи с передачей четырехлетнего плана под жесткий контроль Геринга, который стал вместо Шахта диктатором экономики, хотя был в этой области почти таким же невеждой, как Гитлер, Германия перешла к системе тотальной военной экономики. Целью четырехлетнего плана было превратить за четыре года Германию в страну, которая сама обеспечивала бы себя всем необходимым, чтобы в случае войны ее не смогла удушить военная блокада. Импорт был сокращен до минимума, был введен жесткий контроль за ценами и размером заработной платы, дивиденды ограничивались 6 процентами годовых, строились огромные заводы по производству синтетического каучука, тканей, горючего и другой продукции из собственного сырья. Были также построены гигантские заводы Германа Геринга, производившие сталь из местной низкосортной руды. Короче говоря, немецкая экономика была мобилизована на нужды войны, а промышленники, доходы которых резко подскочили, превратились в винтики военной машины. Их деятельность была скована такими ограничениями, такой огромной отчетностью, что д-р Функ, сменивший Шахта в 1937 году на посту министра экономики, а в 1939 году на посту президента Рейхсбанка, был вынужден с сожалением признать, что "официальная отчетность теперь составляет более половины всей деловой переписки предпринимателей" и что ведение "немецкой внешней торговли предполагает заключение 40 тысяч отдельных сделок ежедневно и на каждую из них необходимо заполнить 40 различных документов".
Заваленные горами бумаг, постоянно получающие указания от государства, что, сколько и по какой цене производить, отягощенные растущими налогами, облагаемые нескончаемыми крупными "специальными отчислениями" на партию, промышленники и коммерсанты, которые с таким энтузиазмом приветствовали установление гитлеровского режима, поскольку рассчитывали, что он уничтожит профсоюзы и позволит им беспрепятственно заниматься свободным предпринимательством, теперь ощутили глубокое разочарование. Одним из них был Фриц Тиссен, который в числе первых сделал наиболее щедрые отчисления в кассу партии. Бежав из Германии накануне войны, он признал, что "нацистский режим разрушил немецкую промышленность", и всем, кого встречал за рубежом, говорил: "Ну и дурак же я был!"
Поначалу, однако, бизнесмены тешили себя надеждами, что нацистское правление ниспослано им в ответ на все их молитвы. Бесспорно, "неизменная" партийная программа провозглашала зловещие призывы национализировать тресты, справедливо делить доходы в оптовой торговле, "коммунилизировать универмаги, сдавая торговые места в них за невысокую плату внаем мелким торговцам" (пункт 16 программы), провести земельную реформу и отменить проценты на закладные, но промышленники и финансисты вскоре поняли, что в намерения Гитлера не входило считаться с каким бы то ни было ее пунктом, что радикальные обещания были включены в нее лишь для того, чтобы получить голоса избирателей В течение первых нескольких месяцев 1933 года ряд партийных радикалов попытались было установить контроль над ассоциациями предпринимателей, взять на себя управление крупнейшими универмагами и учредить корпоративное (с местным самоуправлением) государство по примеру того, какое пытался создать Муссолини, однако Гитлер быстро добился их замены консервативными предпринимателями. Один из них, Готфрид Федер, бывший в числе первых наставников Гитлера в области экономики, человек со странностями, стремившийся упразднить "процентное рабство", получил пост помощника министра экономики. Но его шеф, д-р Карл Шмидт, страховой магнат, всю жизнь занимавшийся выдачей ссуд и получением на них процентов, не давал ему никакой работы, а когда позднее министерство возглавил Шахт, он и вовсе освободился от услуг Федера.
Мелкие предприниматели, первоначально являвшиеся одной из главных опор партии и многого ожидавшие от канцлера Гитлера, по меньшей мере многие из них, вскоре обнаружили, что их постепенно ликвидируют и вынуждают вновь влиться в ряды тех, кто живет на зарплату. После принятия законов в октябре 1937 года все корпорации с капиталом менее 40 тысяч долларов просто распустили, запретив создавать новые с капиталом менее 200 тысяч долларов. Это сразу привело к сокращению числа мелких фирм на одну пятую. Но крупные картели, которым покровительствовала даже Веймарская республика, получили со стороны нацистов дополнительную поддержку. По закону от 15 июля 1933 года их создание фактически было признано обязательным. Министерству экономики предоставлялось право принудительно создавать новые картели и предписывать фирмам объединяться с существующими. Нацисты сохранили систему промышленных и торговых ассоциаций, образованных во времена республики в огромном количестве. Однако в соответствии с основополагающим законом от 27 февраля 1934 года они были реорганизованы на четких принципах подчиненности и поставлены под контроль государства. Все предприятия были обязаны входить в соответствующие ассоциации. Во главе этой невероятно сложной структуры стояла Экономическая палата рейха, президентом которой назначался государством. Ей подчинялись семь национальных экономических групп, двадцать три экономические палаты, сто палат промышленности и торговли и семьдесят палат кустарных ремесел. В этой запутанной, как лабиринт, системе, среди бесчисленного количества отделов и агентств министерства экономики и управлений четырехлетнего плана, среди похожей на ниагарский водопад лавины специальных законов и указаний часто терялся даже опытный бизнесмен, поэтому, чтобы обеспечить деятельность фирме приходилось нанимать специальных адвокатов. Неудивительно, что взятки за то, чтобы найти путь к нужному высокопоставленному виновнику, принимавшему решения, от которых зависело размещение заказов, взятки за то, чтобы обойти бесчисленные правила и инструкции, изданные правительством и торговыми ассоциациями, достигли в третьем рейхе астрономических цифр. "Экономической необходимостью" назвал эту систему в беседе с автором книги один бизнесмен.
Однако, несмотря на столь беспокойную жизнь, предприниматель извлекал немалую прибыль. Доходы от перевооружения получала главным образом тяжелая промышленность. С 2 процентов в удачном 1926 году, году промышленного бума, они выросли до 6,5 процента в 1938 году. Даже закон, ограничивавший прибыль 6 процентами, не создавал трудностей компаниям, скорее наоборот. В теории согласно закону вся прибыль сверх 6 процентов шла на приобретение облигаций правительственных займов, об изъятии ее не могло быть и речи. На практике же большинство фирм вкладывали эту невыплаченную прибыль в собственное дело. Со 175 миллионов марок в 1932 году она возросла до 5 миллиардов марок в 1938 году, когда общие накопления в сберегательном банке достигли лишь 2 миллиардов марок, или менее половины суммы невыплаченных прибылей. Общая сумма выплаченной прибыли в виде дивидендов составила лишь 1,2 миллиарда марок. Помимо чувства удовлетворения от получения повышенных барышей, предприниматель был доволен также тем, что Гитлер поставил рабочих на место. Отныне не раздавались неоправданные требования повысить заработную плату. В действительности она была даже несколько урезана, несмотря на рост стоимости жизни на 25 процентов. Главное - не было так дорого обходившихся забастовок. Практически же их не было вообще - проявления подобных беспорядков в третьем рейхе были запрещены.

Подневольный труд
Лишенный профсоюзов, коллективных договоров и права на забастовки, немецкий рабочий стал в третьем рейхе промышленным рабом, зависимым от своего хозяина-предпринимателя в такой же степени, как средневековые крепостные от феодала. Так называемый Рабочий фронт, который теоретически заменил профсоюзы, не являлся представительным органом рабочих. Согласно закону от 24 октября 1934 года, которым он был учрежден, Рабочий фронт представлял собой "организацию творчески настроенных немцев, имеющих голову и кулаки". Он включал не только рабочих и служащих, но и предпринимателей и лиц других профессий. По существу, это была широкая пропагандистская организация - "гигантская фальшивка", как называли ее некоторые рабочие. Его целью, как формулировал это закон, была не защита рабочих, а "создание истинно социального и производительного сообщества всех немцев". Его задачей было следить за тем, чтобы каждый индивидуум "был способен... выполнять максимум работы". Рабочий фронт не был самостоятельной административной организацией, а подобно любой другой организации в нацистской Германии, кроме армии, являлся составной частью НСДАП, или, по определению Тиссена, "инструментом партии". Закон от 24 октября действительно предусматривал, что руководители Рабочего фронта должны выдвигаться из партийных рядов, из членов нацистских союзов, СА и СС, что и осуществлялось на практике.
Ранее закон от 20 января 1934 года о регулировании использования национальных трудовых ресурсов, известный под названием "Рабочая хартия", поставил рабочего на место, а предпринимателя поднял до его прежнего положения абсолютного хозяина. В его исполнение, разумеется, могло вмешиваться всемогущее государство. Предприниматель теперь становился главой предприятия, а рабочие и служащие людьми, "руководимыми" им. Статья 2 закона определяла, что "глава предприятия принимает решения в отношении служащих и рабочих по всем вопросам, касающимся предприятия". И подобно тому, как в древнейшие времена землевладелец считался ответственным за благополучие своих подданных, так по нацистскому закону предприниматель нес ответственность за благополучие своих служащих и рабочих. Как предусматривал закон, "в свою очередь служащие и рабочие должны платить ему верностью", то есть должны были работать напряженно и много, не вступать в спор и не проявлять недовольства, в том числе размером зарплаты.
Зарплата устанавливалась так называемыми рабочими опекунами, которые назначались Рабочим фронтом. На самом же деле они определяли размер зарплаты по указанию предпринимателя, даже совещания с рабочими по этому вопросу закон не предусматривал. Хотя после 1936 года в военной промышленности недоставало рабочих рук и некоторые предприниматели попытались поднять зарплату, чтобы привлечь людей, государство понизило тарифы, и зарплата осталась на прежнем уровне. Гитлер не скрывал причин, по которым зарплата умышленно сохранялась на низком уровне. "Национал-социалистское руководство всегда придерживалось железного принципа, - заявил он в первые годы существования режима, - не допускать повышения уровня почасовой оплаты, а поощрять увеличение заработка только за счет увеличения интенсивности труда". В стране, где большинство тарифов заработной платы основывалось на сдельщине, это означало, что рабочий мог заработать больше только путем повышения интенсивности труда и увеличения продолжительности рабочего дня.
По сравнению с Соединенными Штатами, если сделать скидку на разницу в уровне жизни и социальных услуг, средний уровень зарплаты в Германии всегда был на низком уровне. При нацистском же режиме он еще больше понизился. Согласно данным статистического управления рейха, заработная плата квалифицированных рабочих сократилась с 20,4 цента в час в 1932 году, в пору наибольшей депрессии, до 19,5 цента в середине 1936 года. Почасовая заработная плата неквалифицированных рабочих понизилась с 16,1 до 13 центов. В 1936 году на партийном съезде в Нюрнберге д-р Лей заявил, что среди членов Рабочего фронта средний заработок рабочего при полной занятости составляет 6,95 доллара в неделю. Средний же заработок немецкого рабочего по всей стране, согласно данным статистического управления, составлял 6,29 доллара.
Хотя в стране появились миллионы новых рабочих мест, доля всех немецких рабочих в национальном доходе упала с 56,9 процента в 1932 году (время депрессии) до 53,6 процента в 1938 году (время экономического бума). Одновременно доля прибыли с капитала и прибыли торгово-промышленных фирм в национальном доходе возросла с 17,4 до 26,6 процента. Верно, что вследствие значительно возросшей занятости населения поступления от налогов с заработной платы рабочих и служащих в общий доход выросли с 25 до 42 миллиардов марок, то есть на 66 процентов. Однако прибыли с капитала и прибыли торгово-промышленных фирм выросли еще больше - на 146 процентов. Все пропагандисты третьего рейха, начиная с Гитлера, в своих публичных выступлениях обычно разражались тирадами против буржуазии и капиталистов и ратовали за солидарность с рабочими, но трезвые подсчеты официальной статистики, которыми, вероятно, мало кто занимался в Германии, показывали, что именно капиталисты, а не рабочие больше всего выиграли от нацистской политики.
Наконец, упал и чистый заработок немецкого рабочего. Помимо значительного подоходного налога, обязательных отчислений на случай болезни, страховых взносов на случай потери работы или трудоспособности, взносов в Рабочий фронт, каждого рабочего, занятого ручным трудом, как и всякого другого рабочего в нацистской Германии, постоянно принуждали выплачивать возрастающие поборы различные нацистские благотворительные общества, главным из которых было общество "Зимняя помощь". Многие рабочие потеряли работу потому, что не смогли сделать взносы в эту организацию, или потому, что их взносы оценили как слишком скромные. Такие факты, по определению одного "рабочего суда", поддерживавшего увольнение рабочего без предупреждения, "являют собой поведение, враждебное человеческому сообществу... и должны быть строго осуждены". По подсчетам, проведенным в середине 30-х годов, налоги и взносы составляли от 15 до 35 процентов общего заработка рабочего. После вычетов из суммы 6,95 доллара в неделю не слишком много оставалось на оплату жилья, питания, одежду и отдых.
Подобно средневековым крепостным, рабочие гитлеровской Германии оказывались все более привязаны к своему рабочему месту, хотя привязывал их к нему не столько предприниматель, сколько государство. Мы уже видели, как законом о наследовании земли был прикреплен к земле крестьянин в третьем рейхе. Подобным образом прикреплялся к земле и не имел права оставить ее ради работы в городе и сельскохозяйственный рабочий. Следует сказать, что это был единственный нацистский закон, которому практически не подчинялись, - между 1933 и 1939 годом более одного миллиона (1 миллион 300 тысяч) сельскохозяйственных рабочих перешли на работу в промышленность и торговлю. Но промышленным рабочим этому закону пришлось подчиниться. Различные правительственные декреты, начиная с закона от 15 мая 1934 года, резко ограничили свободу перехода рабочих с одной работы на другую. С июня 1935 года государственные ведомства по учету занятости получили особые права. Теперь они решали, кого на какую работу следует нанимать и куда направлять.
В феврале 1935 года были введены "трудовые книжки", и ни один рабочий не мог быть принят на работу, если у него ее не было. В книжке велся учет его трудоустройства и роста квалификации. Трудовые книжки не только давали государству и предпринимателю все самые свежие данные о каждом работнике в стране, но и использовались для того, чтобы удерживать его на рабочем месте. Если он хотел перейти на другую работу, его хозяин мог задержать трудовую книжку, что не позволяло устроиться на другую работу. Наконец, 22 июня 1938 года управление четырехлетнего плана приняло специальное постановление, которое обязывало каждого немца отбывать трудовую повинность там, куда его направляло государство. Рабочие, уклонявшиеся от работы без уважительной причины, подвергались штрафу и тюремному заключению. Ясно, что у этой медали была и обратная сторона. Рабочий, отбывавший трудовую повинность, не мог быть уволен предпринимателем без согласия правительственного ведомства по учету занятости. Таким образом, у него была гарантия сохранения работы, что было редким явлением даже во времена республики.
Связанные по рукам и ногам жестким контролем, получавшие заработную плату немногим выше прожиточного минимума, немецкие рабочие, как и римские пролетарии, получили возможность посещать увеселительные представления, устраиваемые правителями, чтобы отвлечь их внимание от своего жалкого существования. "Нам нужно было переключить внимание масс с материальных ценностей на моральные, - разъяснил однажды д-р Лей. - Гораздо важнее утолить духовный голод людей, чем заполнить их желудки".
И Лей выступил с идеей создания организации под названием "Сила через радость". Она обеспечивала то, что можно было назвать унифицированным досугом. При тоталитарной диктатуре XX века, пожалуй, как и при более ранних, необходимо было держать под контролем не только рабочее, но и свободное время каждого индивидуума. Этим и занималась "Сила через радость". Во времена нацизма в Германии насчитывалось несколько десятков тысяч клубов, занимавшихся буквально всем, начиная с шахмат и футбола и кончая певчими птицами. При нацистах не разрешалось существовать ни одной группе, будь она общественная, спортивная или развлекательная, иначе как под контролем организации "Сила через радость".
Рядовой немец третьего рейха, конечно, предпочитал эту всеобъемлющую организацию по обеспечению отдыха и досуга, чтобы не оказаться предоставленным самому себе. Она, например, организовала для членов Рабочего фронта очень дешевые туристские поездки и морские путешествия. Для "Силы через радость" д-р Лей построил два парохода водоизмещением по 25 тысяч тонн, один из которых назвал в свою честь, а также зафрахтовал десять судов для океанских круизов. Автору этой книги однажды довелось побывать в таком круизе, и, хотя жизнь на пароходах была заорганизована нацистскими лидерами до изнурения (по крайней мере, так мне показалось), немецкие рабочие были довольны тем, как хорошо провели они время. И по бросовой цене! Например, круиз на остров Мадейру стоил всего 25 долларов, включая проезд по железной дороге до немецкого порта и обратно. Так же недорого обходились и прочие увеселительные поездки. Организация заполучила пляжи на морском побережье и около озер, предоставляя их тысячам отдыхающих в летнее время. Одним из них был пляж на острове Рюген на Балтийском море, оборудование которого не успели закончить до войны и который был рассчитан на размещение в близлежащих отелях 20 тысяч человек. В зимнее время устраивались специальные поездки на лыжные базы в Баварских Альпах, и стоило это 11 долларов в неделю, включая проезд на автобусе, жилье, питание, прокат лыж и занятия с инструктором. Массовые занятия различными видами спорта организовывались исключительно через посредство "Силы через радость". По официальным данным, они охватывали ежегодно до 7 миллионов человек.
Организация распространяла по дешевой цене билеты в театры, оперу и на концерты, делая эти культурные развлечения для избранных доступными для простых трудящихся, чем часто хвастались нацистские деятели. "Сила через радость" имела свой собственный симфонический оркестр в составе девяноста человек, который постоянно гастролировал по стране, часто давая концерты в небольших городах и селениях, где хорошая музыка была, как правило, недоступна. Наконец, эта организация прибрала к рукам более 200 учебных заведений для взрослых. Зародившись в Скандинавии, эти заведения получили распространение и в Германии, особенно широко во времена республики. "Сила через радость" продолжала курировать их, включив в программы солидную порцию нацистской идеологии.
В конечном счете рабочим пришлось расплачиваться и за посещение увеселительных представлений. Годовой доход от выплаты взносов в Рабочий фронт достиг, по данным д-ра Лея, в 1937 году 160 миллионов долларов, а к началу войны превысил 200 миллионов. Правда, здесь не было точной отчетности (ее контролировало не государство, а финансовый отдел партии, который никогда не публиковал своих отчетов). 10 процентов поступлений предназначалось Для "Силы через радость". Оплата же отдыхающими стоимости туристических поездок и увеселительных мероприятий, как ни мизерна она была, принесла в год, предшествовавший войне, 1,25 миллиарда долларов. И еще один вид поборов лежал на тех, кто жил на зарплату. Рабочий фронт, как крупнейшая и единственная в стране Рабочая партийная организация численностью 25 миллионов членов, обладал раздутым бюрократическим аппаратом, насчитывавшим десятки тысяч служащих, занятых полный рабочий день. По проверенным подсчетам, фактически 20-25 процентов поступлений шли на содержание этого аппарата.
Здесь следует упомянуть хотя бы об одной мошеннической уловке Гитлера в отношении немецких рабочих. Она связана с "фольксвагеном" - бредовой идеей самого фюрера, который заявил, что каждый немец или, по меньшей мере, каждый немецкий рабочий должен иметь собственный автомобиль, как, скажем, рабочий Соединенных Штатов. В стране, где до сего времени один автомобиль приходился на пятьдесят человек (для сравнения - в США один автомобиль приходился на пять человек) и где трудящиеся пользовались велосипедом либо общественным транспортом, Гитлер распорядился создать автомобиль стоимостью всего 990 марок, то есть 396 долларов по официальному обменному курсу. Он лично, по его словам, приложил руку к конструированию автомобиля, которое осуществлялось под руководством австрийского конструктора д-ра Фердинанда Порше.
Поскольку частное производство не способно выпускать автомобили по цене 396 долларов, Гитлер распорядился, чтобы его выпуском занялось государство, и возложил эту задачу на Рабочий фронт. Организация д-ра Лея тогда же, в 1938 году, рьяно взялась за строительство в Фаллерслебене, близ Брауншвейга, "крупнейшего автомобильного завода в мире" производительностью 1,5 миллиона машин в год - "больше, чем у Форда", как заявляли нацистские пропагандисты. Рабочий фронт выделил капитал в размере 50 миллионов марок, но это не было основной частью финансирования. Хитроумный план Лея состоял в том, чтобы сами рабочие вложили необходимые средства, выплачивая денежные взносы в счет будущей покупки в размере 5 марок в неделю, а то и 10 или даже 15, если это им по карману. План этот стал известен под названием "Выплати, прежде чем получить". Уплатив 750 марок, будущий покупатель получал номерной ордер, позволявший получить машину, как только она сойдет с конвейера. К сожалению для рабочих, ни один автомобиль с конвейера не сошел и не был приобретен за все время существования третьего рейха. Немецкие же трудящиеся выплатили десятки миллионов марок, из которых им не возместили ни пфеннига. К началу войны заводы "Фольксваген" были переоборудованы на выпуск более необходимой для армии продукции.
И хотя немецкий рабочий, одурачиваемый как в вышеприведенном случае, так и во многих других, был низведен, как мы убедились, до уровня промышленного крепостного, получающего зарплату, которая обеспечивала лишь прожиточный минимум, и хотя он менее, чем представитель любого другого класса, был склонен поддерживать нацизм или поддаваться его назойливой пропаганде, он, по-видимому, не так уж сильно сетовал на свое униженное положение в третьем рейхе. Колоссальная немецкая военная машина, обрушившая свою мощь на Польшу на рассвете 1 сентября 1939 года, никогда бы не была создана, если бы не исключительный вклад немецкого рабочего, жившего и трудившегося в соответствии со строжайшей регламентацией, а подчас и подвергавшегося террору - в таком положении оказались и все остальные немецкие трудящиеся, приученные за столетие к беспрекословному подчинению. Возможно, это не слишком умные обобщения, однако личное мнение автора этой книги о рабочих Берлина и Рура таково: хотя они и относились подчас скептически к обещаниям нацистских властей, они не больше, чем кто-либо другой в третьем рейхе, стремились восстать против него. Впрочем, рабочие часто задавались вопросом: что могли они, лишенные организации и руководства, предпринять.
Но основная причина того, что рабочий класс примирился с этой ролью в нацистской Германии, без малейшего сомнения, коренилась в наличии у него работы и гарантии, что он ее не потеряет. Очевидцы, знающие об опасном и трудном положении, в котором пребывали рабочие в период Веймарской республики, могут понять, почему они не очень забеспокоились по поводу утраты политической свободы и даже собственных профсоюзов, пока были заняты полную рабочую неделю. В прошлом для многих, точнее, для 6 миллионов человек и их семей политические свободы в Германии сводились, по выражению рабочих, к свободе голодать. Лишив рабочих этой последней свободы, Гитлер заручился поддержкой класса, пожалуй, самого квалифицированного, трудолюбивого и дисциплинированного в западном мире, и поддержку свою этот класс оказал не надуманной идеологии или чудовищным намерениям Гитлера, а фактически производству военной продукции.

Правосудие в третьем рейхе
С первых дней 1933 года, когда по стране, оказавшейся под пятой национал-социализма, с одобрения властей прокатилась волна массовых арестов, избиений и убийств, национал-социалистская Германия перестала быть обществом, в котором соблюдалась законность. "Гитлер - вот закон!" - гордо провозгласили юридические светила нацистской Германии, а Геринг в беседе с прусскими прокурорами 12 июля 1934 года особо подчеркнул это: "Закон и воля фюрера неразделимы". И это соответствовало действительности. Законом стало то, что сказал диктатор, а в моменты кризиса, например во время "кровавой чистки", о чем стало известно из речи в рейхстаге, произнесенной им сразу же после кровавого злодеяния, он сам будет, как он заявил, "верховным судьей" германского народа, во власти которого казнить или миловать любого сообразно его желанию.
В период республики подавляющее число судей, подобно большинству протестантского духовенства и университетских профессоров, искренне недолюбливали веймарский режим и своими действиями, как считали многие, вписали самые мрачные страницы в историю Германской республики, приблизив тем самым ее конец. Но по веймарской конституции судьи были независимы, подчиняясь лишь закону. Они были гарантированы от отстранения от должности по воле вышестоящих властей и призваны, по крайней мере теоретически, в соответствии со статьей 109 конституции обеспечивать все общее равенство перед законом. Большинство из них симпатизировали национал-социализму, но едва ли были готовы к тому обращению, которому они подверглись, едва Гитлер пришел к власти Закон о государственной службе от 7 апреля 1933 года был распространен на все магистраты и предписывал немедленно изгнать из судов не только евреев, но и тех, кто ставил под сомнение нацистскую идеологию, или, как это было записано в законе, тех, "кто давал повод считать, что он не готов постоянно содействовать национал-социалистскому государству". Разумеется, немногих судей уволили по этому закону, но им дали ясно понять, в чем отныне состоял их служебный долг. Чтобы удостовериться, что они это поняли, комиссар юстиции и глава правосудия в рейхе д-р Ганс Франк заявил юристам в 1936 году: "Фундамент всех основных законов - это национал-социалистская идеология, в особенности же ее истолкование в партийной программе и речах фюрера".
И далее д-р Франк разъяснил, как он это понимает: "При национал-социализме не существует независимости закона. Вынося любое решение, спросите самих себя: "А как бы фюрер поступил на моем месте? Согласуется ли это решение с национал-социалистской совестью германского народа?" Только в этом случае вы получите твердое, прочное как сталь основание, которое в сочетании с единством национал-социалистского народного государства и наряду с признанием вами вечной сущности и бессмертия воли Адольфа Гитлера наделит ваше решение авторитетом третьего рейха, и так будет всегда".
Смысл сказанного был достаточно ясен, как и принятый в следующем году новый закон о государственной службе (закон от 26 января 1937 года), требовавший увольнения любого государственного служащего, в том числе и судьи, который был "политически неблагонадежен". Более того, всем юристам предписывалось вступить в Лигу национал-социалистских немецких юристов, где им часто делали внушения в духе Франка.
Однако некоторые судьи, хотя они, возможно, и были настроены антиреспубликански, не слишком горячо восприняли партийную линию. В своей практике они пытались опираться на закон. Примером этого может служить принятое верховным судом Германии решение оправдать на основе свидетельских показаний троих из четырех коммунистов, обвиненных в поджоге рейхстага. Суд над ними состоялся в марте 1934 года (лишь Ван дер Люббе, полусумасшедший голландец, сознался и был признан виновным). Это настолько распалило Гитлера и Геринга, что месяц спустя, 24 апреля 1934 года, право вести судебные дела о государственной измене, которые до тех пор подпадали под юрисдикцию верховного суда, было отобрано у этого внушающего благоговейный страх органа и передано народному суду, ставшему вскоре самым страшным в стране трибуналом. Он состоял из двух профессиональных судей и пяти судей из числа партийных деятелей, службы СС и вооруженных сил. Этой части суда давалось право принимать решения большинством голосов. Апелляции на вынесенные им решения и приговоры подавать запрещалось, заседания проходили, как правило, при закрытых дверях. Однако иногда в пропагандистских целях, когда ожидалось вынесение относительно мягких приговоров, на его заседаниях разрещалось присутствовать иностранным корреспондентам.
Так, в 1935 году автору этой книги довелось однажды присутствовать на заседании народного суда. Меня поразила царившая там обстановка военно-полевого трибунала, мало похожая на заседание обычного гражданского суда. Разбирательство велось в течение одного дня, представить суду свидетелей защиты было практически невозможно (да разве нашелся бы тот, кто отважился выступить в защиту обвиняемого в "государственной измене"?), а доводы защитников, являвшихся "квалифицированными специалистами" из числа нацистов, были до смешного слабы. При чтении газет, публиковавших лишь приговоры, создавалось впечатление, что большинство несчастных обвиняемых приговаривались к смерти. Число смертных приговоров никогда не объявлялось, хотя в декабре 1940 года наводивший ужас председатель народного суда Роланд Фрейслер (убитый во время войны американской бомбой, попавшей в здание суда во время заседания) заявил, что смертные приговоры были вынесены лишь 4 процентам обвиняемых.
Еще раньше (до зловещего народного суда) существовал специальный суд, который принимал к рассмотрению от обычных судов дела по политическим преступлениям или дела "о вероломных нападках на правительство", как определил закон от 21 марта 1933 года. Специальный суд состоял из трех судей, которым неизменно являлись испытанные члены нацистской партии, причем суд заседал без присяжных. Нацистский прокурор обладал правом выбора - направлять дело в обычный или в специальный суд. По вполне понятным причинам он неизменно выбирал последний. Кандидатуры защитников для этого суда, так же как для народного суда, всякий раз утверждались нацистским начальством. Иногда, даже будучи утвержденными, защитники страшно боялись поступить опрометчиво. Так, защитники, пытавшиеся отстоять интересы вдовы д-ра Клаузенера, лидера организации "Католическое действие", убитого во время кровавой чистки, предъявившей государству иск о возмещении ущерба, были брошены в концлагерь Заксенхаузен, где их держали до тех пор, пока они официально не прекратили дело.
Гитлер, а некоторое время и Геринг имели право отменять судебное разбирательство. В документах Нюрнбергского трибунала всплыло дело, по которому министр юстиции настойчиво рекомендовал привлечь к суду высокопоставленного гестаповца и группу лиц из СС, против которых, как он считал, имелись улики, доказывавшие их вину, - применение пыток к заключенным концлагеря. Он направил материалы Гитлеру. Фюрер приказал дело прекратить. Геринг поначалу имел такие же полномочия. Однажды в апреле 1934 года он приостановил судебное разбирательство против одного промышленника. Вскоре обнаружилось, что обвиняемый заплатил ему около трех миллионов марок. Известный в то время в Берлине адвокат Герхард Крамер прокомментировал это следующим образом: "Шантажировал ли Геринг промышленника или промышленник подкупил прусского премьер-министра - установить невозможно". Установить удалось лишь то, что Геринг прекратил дело.
Заместитель Гитлера Рудольф Гесс обладал правом прибегать "к беспощадным мерам" против обвиняемых, в отношении которых, по его мнению, был вынесен слишком мягкий приговор. Ему направлялись судебные приговоры на всех лиц, осужденных за нападки на партию, фюрера или государство, и если наказание не удовлетворяло его, то он назначал "беспощадные меры", которые обычно заключались в том, что осужденного бросали в концлагерь или убивали.
Следует сказать, что иногда судьи специального суда все же проявляли некоторую независимость и даже приверженность букве закона. В этих случаях вмешивались Гесс или гестапо. Так, когда специальный суд снял с пастора Нимеллера основные обвинения и приговорил его лишь к небольшому сроку тюремного заключения, который он фактически уже отбыл за время следствия, гестапо схватило его на выходе из зала, где заседал суд, и отправило в концлагерь, ибо оно, как и Гитлер, тоже воплощало закон.
Первоначально гестапо было учреждено 26 апреля 1933 года для Пруссии по инициативе Геринга вместо прежнего управления разведки старой прусской политической полиции. Он намеревался назвать его тайным политическим управлением, но никому не известный почтовый служащий, которого попросили подсказать сокращение для нового отдела, предложил назвать его тайной государственной полицией - сокращенно гестапо. Таким образом, сам того не ведая, он придумал название, которое вселяло ужас сначала в Германии, а затем и за ее пределами.
Первоначально гестапо служило средством расправы с противниками режима для Геринга. Лишь в апреле 1934 года, когда он назначил Гиммлера заместителем начальника прусской тайной полиции, гестапо, как орган СС, стало расширяться и под неусыпным оком нового шефа, человека с мягкими манерами, но садистскими наклонностями, бывшего владельца куриной фермы, а также под началом Рейнхарда Гейдриха, молодого человека из "дьявольской касты", ставшего главой службы безопасности - СД, постепенно превратилось в карающий орган, в чьей власти находилась жизнь и смерть любого немца.
Еще в 1935 году прусский верховный административный суд под давлением нацистов принял постановление, в соответствии с которым приказы и действия гестапо не могли быть предметом разбирательства в судах (не подлежали пересмотру в судах?). Основной закон о гестапо, принятый правительством 10 февраля 1936 года, поставил эту тайную полицейскую организацию над законом. Судам запрещалось вмешиваться в действия гестапо в какой-либо форме. Как разъяснил д-р Вернер Бест, один из ближайших подручных Гиммлера, "до тех пор, пока полиция осуществляет волю руководства, она действует в рамках закона".
Покров "законности" был призван скрывать произвол гестапо при арестах и заточении жертв в концлагеря. Обозначалось это термином "охранный арест", а его применение определялось законом от 28 февраля 1933 года, который, как мы убедились отменял временно положения конституции, гарантировавшие гражданские права. Но "охранный арест" не ограждал человека от нанесения ему вреда, как это делается в более цивилизованных странах. Напротив, его наказывали, бросив за колючую проволоку.
В первый же год правления Гитлера концентрационные лагеря стали расти как грибы после дождя. К концу 1933 года их насчитывалось уже около пятидесяти, в основном созданных усилиями СА для избиения своих жертв и последующего вымогательства у их родственников и друзей приличного выкупа. В основном такие действия являлись грубой формой шантажа, впрочем, иногда узников убивали просто из садизма и жестокости. На Нюрнбергском процессе всплыло четыре таких случая, которые произошли весной 1933 года в концлагере СС Дахау, близ Мюнхена. В каждом из этих случаев заключенные были зверски убиты: кого забили насмерть кнутом, кого повесили. Протест заявил даже мюнхенский государственный прокурор. После "кровавой чистки" в июне 1934 года с открытым сопротивлением нацистскому режиму было покончено. Многие немцы посчитали, что отныне не будет ни массового террора с целью "охранного ареста", ни отправки в концлагеря. В канун рождества 1933 года Гитлер объявил об амнистии для 27 тысяч заключенных концлагерей, но Геринг и Гиммлер проигнорировали его приказ и в действительности были освобождены лишь немногие. Примерно тогда же, в апреле 1934 года, министр внутренних дел Фрик, заскорузлый бюрократ, попытался ограничить случаи злоупотреблений со стороны нацистских головорезов, отдав секретные распоряжения, которые имели целью сдержать волну "охранных арестов" и сократить число направляемых в концлагеря. Однако Гиммлер убедил его отказаться от этой затеи. Эсэсовский фюрер более четко, чем министр, представлял себе цель концлагерей - не только наказывать врагов режима, но и терроризировать население одним фактом их существования, удерживать его даже от мысли о возможности сопротивления нацистскому правлению.
Вскоре после "кровавой чистки" Гитлер передал концлагеря под начало СС, которая решительно и беспощадно взялась за их реорганизацию, что, кстати сказать, всегда отличало действия этой привилегированной службы. Их охрана была возложена исключительно на подразделения СС "Мертвая голова", в состав которых набирали наиболее жестоких нацистов, призывавшихся на обязательную службу на 12 лет. На своих черных мундирах они носили отличительный знак в виде черепа со скрещенными костями. Начальником всех концентрационных лагерей был назначен командир первого охранного отряда СС "Мертвая голова" и первый комендант концлагеря Дахау Теодор Эйке. Плохо приспособленные для жизни лагеря снесли, а вместо них построили обширные, четко распланированные, наиболее известными из которых до войны (когда она началась, их стали создавать и на оккупационных территориях) были Бухенвальд около Веймара, Заксенхаузен, заменивший печально известный лагерь Ораниенбург под Берлином, Равенсбрюк в Мекленбурге (женский) и созданный после оккупации Австрии в 1938 году Маутхаузен, близ Линца. Названия эти, включая созданные позднее в Польше Аушвиц, Бельзек и Треблинку, теперь хорошо известны во всем мире.
В этих лагерях вплоть до того, когда наступала милосердная смерть, томились миллионы обреченных, а миллионы других подвергались издевательствам и пыткам, настолько ужасным, что мало кто способен представить их себе. Но вначале - в 30-е годы - численность узников нацистских концлагерей в Германии, по-видимому, не превышала 20-30 тысяч человек, а ужасные истязания и способы убийства, изобретенные и испытанные позднее палачами Гиммлера, еще не были в ту пору известны. Лагерям смерти, каторжным лагерям, лагерям, где узников использовали в качестве подопытных животных для нацистских "медицинских" экспериментов, предстояло появиться только в годы войны.
Но и первые лагеря отнюдь не славились гуманностью. Передо мной экземпляр правил поведения, разработанных для концлагеря Дахау и утвержденных 1 ноября 1933 года его первым начальником Теодором Эйке, который позднее стал начальником всех лагерей и распространил эти правила повсеместно.

"Статья 11. Нарушители нижеследующих правил считаются агитаторами и подлежат повешению, а именно:
— всякий, кто... занимается политикой, произносит агитационные речи, проводит собрания, организует группировки, слоняется без дела и отвлекает других;
— всякий, кто сообщает подлинные или лживые сведения о концлагере, а также распространяет россказни о зверствах для передачи врагам в целях ведения пропаганды, кто получает подобную информацию, хранит ее, разбалтывает другим, незаконно переправляет ее из лагеря иностранцам и т. п.
Статья 12. Нарушители нижеследующих правил считаются бунтовщиками и подлежат расстрелу на месте либо позднее повешению:
— каждый, кто нападает на охранника или офицера службы СС;
— каждый, кто отказывается повиноваться или работать по наряду;

— каждый, кто кричит, говорит громким голосом, подстрекает, выступает с речами во время движения в строю или во время работы".
Более мягкие наказания в виде двухнедельного одиночного заключения или в виде двадцати пяти ударов плетьми назначались "каждому, кто высказывает в письмах или других документах осуждающие замечания в адрес национал-социалистских вождей, государства или правительства... или кто восхваляет марксистских или либеральных лидеров старых демократических партий".
Заодно с гестапо действовала и служба безопасности. Аббревиатура СД вызывала страх в душе каждого немца, а позднее и у населения оккупированных стран. Созданная в 1932 году Гиммлером в качестве разведслужбы СС и переданная им под начало Рейнхарда Гейдриха, ставшего позднее известным как "вешатель Гейдрих", она вначале ставила своей целью следить за членами партии и докладывать начальству о любой их деятельности, вызывающей подозрения. В 1934 году она превратилась в разведывательный отдел тайной полиции, а законом от 1938 года ее деятельность распространилась на весь рейх.
Под опытной рукой Гейдриха, бывшего офицера разведки военно-морских сил, которого адмирал Редер уволил в 1931 году в возрасте двадцати шести лет за недостойное поведение, так как он, скомпрометировав дочь одного судостроителя, отказался жениться на ней, служба СД вскоре раскинула свои сети по всей стране. Около 100 тысяч осведомителей по совместительству, которые привлекались к слежке за каждым гражданином страны, должны были сообщать о любом его высказывании или деятельности, представлявшейся враждебной нацистскому режиму. Никто, если он только не был глупцом, никогда не позволял себе высказываний или действий, которые могли быть истолкованы как антинацистские, не убедившись сначала, что его не записывают тайно установленные магнитофоны и не подслушивают агенты СД. Осведомителем организации Гейдриха могли оказаться ваш сын, ваш отец, ваша жена, племянник или племянница, ваш близкий друг, ваш начальник или ваш секретарь. Ни в ком нельзя было быть уверенным, и, если вы были достаточно умны, ничего не следовало принимать на веру. В 30-е годы число профессиональных сыщиков СД, по-видимому, не превышало трех тысяч человек, причем большинство из них вербовались из рядов выбитых из колеи молодых интеллектуалов - выпускников университетов, которые не сумели подыскать подходящей работы или хотя бы занять место в нормальном обществе. И среди этих профессиональных ищеек всегда царила странная атмосфера педантизма. Их отличал гипертрофированный интерес к таким побочным отраслям "науки", как тевтонская археология, изучение формы черепов низших рас, евгеника расы господ. Однако постороннему человеку было нелегко установить контакт с этими странными людьми, хотя самого Гейдриха, человека высокомерного, холодного и безжалостного, можно было встретить иногда в берлинском ночном клубе в окружении молодых белокурых головорезов. Они старались не привлекать к себе внимания не только в силу характера своей работы. Известно, что по меньшей мере в 1934-1935 годах те из них, кто следил за Ремом и его сообщниками из СА, были убиты тайной бандой, именовавшей себя "Мстители за Рема". Эту надпись они всегда прикалывали к трупам убитых. Одной из интересных, хотя и второстепенных, задач СД стало выяснение, кто голосовал "против" на плебисцитах, организованных Гитлером. Среди многочисленных документов, фигурировавших на Нюрнбергском процессе, имеется секретный Доклад СД из Кохема в связи с плебисцитом, проведенным 10 апреля 1938 года:
"При сем прилагается список лиц, проголосовавших "против", и тех, чьи бюллетени были признаны недействительными. Контроль был осуществлен следующим образом: члены избирательной комиссии проставили номера на всех бюллетенях. В ходе голосована был составлен список избирателей. Бюллетени раздавались в порядке очередности номеров, поэтому впоследствии оказалось возможным... выявить лиц, которые проголосовали "против", лиц, чьи бюллетени оказались недействительными. Номер проставлялся на обратной стороне бюллетеня симпатическими чернилами. При сем прилагается также бюллетень протестантского священника Альфреда Вольтерса".
16 июня 1936 года впервые в немецкой истории была учреждена объединенная полиция для всего рейха. Первоначально каждая земля формировала для себя полицию отдельно. Когда же начальником германской полиции назначили Гиммлера, это было равносильно передаче полиции в руки службы СС, власть которой с момента подавления "мятежа" Рема в 1934 году быстро усиливалась. Она стала не только преторианской гвардией, не только единственным вооруженным формированием партии, не только элитой, из рядов которой избирались впоследствии будущие вожди новой Германии, но и органом, обладавшим и политической властью. Третий рейх, что неизбежно в ходе развития тоталитарных диктатур, превратился в полицейское государство.

Правительство в третьем рейхе
Хотя Веймарская республика была ликвидирована, официально Гитлер не отменял ее конституцию. Поэтому "законность" его правления - и это нельзя воспринимать без иронии - зиждилась на презираемой им конституции республики. Тем самым тысячи принятых ею законов - а других в третьем рейхе не было - были полностью основаны на чрезвычайном президентском декрете от 28 февраля 1933 года "О защите народа и государства", подписанном Гинденбургом в соответствии со статьей 48 конституции. Хочется напомнить, что именно Гитлер обманом вынудил престарелого президента подписать этот декрет. Это произошло на следующий день после пожара рейхстага, когда Гитлер сумел убедить Гинденбурга в существовании реальной угрозы коммунистической революции. Декрет, который временно отменял все гражданские права, продолжал действовать в течение всех лет существования третьего рейха и позволял фюреру править в условиях своего рода непрерывного чрезвычайного положения.
"Правовой акт", за который рейхстаг проголосовал 24 марта 1933 года и посредством которого он передал свои законодательные функции нацистскому правительству, явился вторым оплотом "конституционности" гитлеровского правления. С тех пор формально существовавший рейхстаг пунктуально продлевал действие "правового акта" на очередные четыре года, а диктатору так ни разу и не пришло в голову упразднить этот, в свое время демократический, институт власти. Он лишил его демократических основ. До войны рейхстаг собирался около десяти раз и принял всего четыре закона [19], не прибегнув ни разу ни к дебатам, ни к голосованию и не услышав ни одного выступления, за исключением речей Гитлера.
После нескольких месяцев, в начале 1933 года, серьезные дебаты в рейхстаге прекратились, затем после смерти Гинденбурга, в августе 1934 года, заседания его проводились все реже и реже, а после февраля 1938 года рейхстаг уже не собирался. Однако отдельные члены правительства сохраняли значительную власть, обладая правом подготавливать законопроекты, которые после утверждения фюрером автоматически обретали силу закона. Учрежденный с большой помпой в 1938 году тайный совет кабинета министров, по-видимому, чтобы произвести впечатление на тогдашнего премьер-министра Великобритании Чемберлена, существовал только на бумаге, поскольку так ни разу и не собрался. Совет обороны рейха, учрежденный в начале существования режима как орган военного планирования под председательством Гитлера, официально провел всего два заседания, хотя некоторые из его рабочих комитетов проявляли исключительную активность.
Многие функции кабинета министров были переданы специальным органам, таким, как управление заместителя фюрера (Гесс, а позднее Мартин Борман), полномочных представителей по военной экономике (Шахт), администрации (Фрик) и уполномоченного по четырехлетнему плану (Геринг). Кроме того, были созданы органы, известные как "высшие правительственные учреждения" и "национальные административные учреждения", многие из которых существовали со времен республики. Всего насчитывалось 42 исполнительных учреждения национального правительства, непосредственно подчинявшихся фюреру.
Парламенты и правительства отдельных земель Германии, как мы убедились, были упразднены в первый же год нацистского режима, когда страна стала единой, а губернаторы земель, преобразованных в провинции (области), теперь назначались Гитлером. Местное самоуправление - единственная сфера, в которой немцы, кажется, действительно сделали шаг вперед в демократическом развитии, - было также ликвидировано. Ряд законов, изданных в период между 1933 и 1935 годом, лишили муниципалитеты их местной автономии и подчинили непосредственно рейхсминистру внутренних дел, который назначал в города бургомистров, если их население превышало 100 тысяч человек, или преобразовывал муниципалитеты, назначая Руководящих лиц. В городах с населением менее 100 тысяч человек бургомистров назначали губернаторы провинций. Право назначать губернаторов в Берлин, Гамбург и Вену (после 1938 года, когда Австрия была оккупирована) Гитлер сохранил за собой.
Органы управления, через которые Гитлер осуществлял свою Диктаторскую власть, состояли из четырех канцелярий; президента (хотя после 1934 года этот титул перестал существовать), канцлера (титул был ликвидирован в 1939 году), партии и фюрера, которая контролировала исполнение личных распоряжений Гитлера и выполняла специальные задачи.
На деле же Гитлер тяготился повседневными управленческими делами и, когда после смерти Гинденбурга укрепил свое положение, переложил их на своих помощников. У его старых товарищей по партии - Геринга, Геббельса, Гиммлера, Лея и Шираха оказались развязаны руки в создании своих собственных империй власти и как правило, в накоплении доходов. Шахт стремился обрести свободу для того, чтобы добывать деньги на растущие правительственные расходы с помощью любых махинаций, на какие только он был способен. Когда приспешники не могли поделить власть или государственные должности, вмешивался Гитлер. Он ничего не имел против ссор и, по существу, часто поощрял их, так как они способствовали укреплению его положения как верховного арбитра и предотвращали возможность сговора против него. Так, например, казалось, что ему доставляло удовольствие наблюдать, как три человека конкурируют друг с другом в области внешней политики: министр иностранных дел Нейрат, глава управления внешних сношений в партии Розенберг и Риббентроп, который возглавил собственное бюро, подвизавшееся около внешней политики. Все трое находились в натянутых отношениях, и Гитлер немало способствовал этому, сохраняя соперничающие ведомства, пока в конце концов не избрал в качестве министра иностранных дел туповатого Риббентропа, выполнявшего его указания в международных делах.
Таково было правительство третьего рейха, руководимое широко разрастающейся бюрократией на основе так называемого "принципа руководящих лиц", малоэффективное, что несвойственно немцам, парализованное взяточничеством и постоянной неразберихой, а также беспощадным соперничеством, обострявшимся в результате невежественного вмешательства партийных бонз и террора СС - гестапо.
На вершине же пирамиды, к которой все лезли, давя друг друга, восседал бывший австрийский бродяга, ставший самым могущественным после Сталина диктатором на земле. Об этом напомнил весной 1936 года собравшимся на съезд юристам д-р Ганс Франк: "Сегодня в Германии есть лишь одна власть, и это власть фюрера".
Силой этой власти Гитлер быстро уничтожил тех, кто противостоял ему, объединил и нацифицировал государство, осуществил регламентацию государственных институтов и культуры, подавил личные свободы, ликвидировал безработицу, раскрутил на полные обороты промышленность и торговлю - немалые достижения за три-четыре года пребывания у власти. Теперь можно было обратиться - в действительности он уже давно обратился - к двум великим страстям своей жизни: проведению внешней политики Германии, направленной на подготовку войны и завоеваний, и созданию мощной военной машины, которая позволила бы ему достичь этой цели.
Итак, пришло время перейти к рассказу - и это будет наиболее документированный рассказ из всех, посвященных современной истории, - о том, как этот неординарный человек, встав во главе столь великой и могущественной нации, приступил к достижению своих целей.

AvvalgiКнига II Keyingi

↑ Это заседание было, конечно, закрытым. Его протокол и принятые на нем резолюции, как и документы большинства других совещаний, проводимых Гитлером и его политическими и военными помощниками в обстановке строгой секретности, не были известны общественности, пока их не огласили на Нюрнбергском процессе. Таких совершенно секретных документов найдено великое множество, и все они считались государственной тайной. Они будут упоминаться в этой книге, поскольку вся она от начала до конца основана на документах того времени. Ссылки на эти документы будут делаться даже с риском перегрузить ими текст книги. Но не ссылаться на источники было невозможно. Поэтому ни одна летопись жизни народа не документирована так полно, как летопись третьего рейха; отсутствие ссылок на документы значительно обеднило бы книгу, которая утратила бы историческую достоверность. - Прим. авт.

↑ На предварительном следствии и на суде в Нюрнберге Геринг отрицал свою Причастность к поджогу рейхстага. - Прим. авт.

↑ Призыв к перевороту (исп.).

↑ Документ, увидевший свет на Нюрнбергском процессе, свидетельствует, что нацисты давно намеревались уничтожить профсоюзы. Секретный приказ от 21 апреля, подписанный д-ром Леем, содержал подробные инструкции относительно "координации" профсоюзов 2 мая. Отряды СА и СС должны были осуществить "оккупацию владений профсоюзов" и взять под "превентивную охрану" всех профсоюзных руководителей. Профсоюзные фонды надлежало конфисковать. Христианские (католические) профсоюзы не были разогнаны 2 мая. С ними покончили 24 июня. - Прим. авт.

↑ 16 апреля 1922 года в Рапалло (Италия) между СССР и Германией был подписан договор о восстановлении дипломатических и торгово-экономических отношений, об отказе от взаимных претензий, получивший название Рапалльского. - Прим. тит. ред.

↑ За несколько месяцев до этого, 11 мая, лорд Хейлшэм, военный министр Великобритании, публично предупредил, что всякая попытка Германии перевооружиться будет нарушением мирного договора и ответом на нее явятся санкции, предусмотренные указанным договором. В Германии полагали, что санкции подразумевают военное вторжение. - Прим. авт.

↑ Локарнские договоры (1925 год) о неприкосновенности границ государств, граничащих с Германией на западе, являлись составной частью англо-французской концепции безопасности и в то же время открывали германскому империализму путь к агрессии на востоке против Польши и СССР. - Прим. тит. ред.

↑ Мюнхенский процесс, проходивший в мае 1957 года, был первым, на котором очевидцы и участники резни 30 июня 1934 года давали показания публично. В период существования третьего рейха это было невозможно. Зепп Дитрих, которого автор этих строк знал как одного из самых жестоких людей в третьем рейхе, в 1934 году был начальником охраны СС Гитлера и руководил казнями в тюрьме Штадельхайм. В годы войны он стал генерал-полковником СС, а затем был приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы за соучастие в убийстве американских военнопленных, захваченных во время Арденнской операции в 1944 году. Через 10 лет его освободили и доставили в Мюнхен, где 14 мая он был приговорен судом к 18 месяцам заключения за участие в казнях 30 июня 1934 года. Этот приговор, а также приговор Михаэлю Липперту, одному из двух эсэсовцев, убивших Рема, явились первыми из вынесенных нацистским палачам за участие в резне. - Прим авт.

↑ Кейт Эва Херлин, бывшая жена Вилли Шмида, 7 июля 1945 года описала историю убийства мужа в письменных показаниях под присягой в Бингхэмтоне, штат Нью-Йорк. В 1944 году она приняла американское подданство. Чтобы замять дело об этом зверском преступлении, Рудольф Гесс лично посетил вдову, извинился за "ошибку" и назначил ей пенсию за счет правительства Германии. Эти показания приобщены к документам Нюрнбергского процесса. - Прим. авт.

↑ Эти двое военных не прекращали попыток смыть со Шлейхера и Бредова позорное пятно, пока не вынудили Гитлера признать на секретном совещании руководства партии и армии, состоявшемся в Берлине 3 января 1935 года, что убийство генералов было совершено "по ошибке", и дать обещание, что их имена будут возвращены в почетные списки личного состава полков. Официального подтверждения эта "реабилитация" не получила, однако офицерский корпус смирился и с этим фактом (см. Уилер-Беннет. Немезида власти, с. 337). - Прим. авт.

↑ С февраля 1933 года до весны 1937 года число безработных сократилось с шести до одного миллиона. - Прим. авт.

↑ Опять же в противоположность Советской России нацистская Германия разрешала всем гражданам, кроме тех нескольких тысяч, что были занесены в черные списки тайной полиции, выезжать за границу, хотя этому и мешали в значительной мере финансовые ограничения из-за недостатка иностранной валюты. Однако финансовые ограничения для немцев в то время были не строже, чем для граждан Великобритании после 1945 года. Видимо, нацистские правители не опасались, что на среднего немца, посещающего демократическую страну, антинацистская идеология подействует разлагающе. - Прим. авт.

↑ Я подвергся ожесточенным нападкам печати и радио; грозили даже выслать из страны за репортажи о том, что на время Олимпийских игр некоторые из надписей убрали. - Прим. авт.

↑ 2 июня 1945 года в обращении к собору кардиналов папа Пий XII защищал подписанный им конкордат, но заявил, что национал-социализм, каким он его увидел впоследствии, есть не что иное, как "неприкрытое отступничество от Иисуса Христа, отрицание его учения и его деяний во искупление людских грехов, проповедь культа насилия и расовой ненависти, пренебрежение свободой и достоинством человека". - Прим. авт.

↑ Во избежание каких-либо недоразумений, вероятно, следует указать, что автор книги протестант. - Прим. авт.

↑ Своим положением Циглер был обязан тому счастливому обстоятельству, что написал в свое время портрет Гели Раубал. - Прим. авт.

↑ Личный доход Аманна подскочил со 108 тысяч марок в 1934 году до баснословной цифры 3 миллиона 800 тысяч - в 1942-м. (Из письма, полученного автором от профессора Орона Дж. Нейла, который изучал уцелевшие документы нацистского издательского треста.) - Прим. авт.

↑ Точнее, за 18 дней до назначения. - Прим. пер.

↑ Закон о реконструкции от 30 января 1934 года и три антисемитских закона, принятые в Нюрнберге 15 сентября 1935 года. - Прим. авт.

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 339
2	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 325
3	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 346
4	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 315
5	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 326
6	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 329
7	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 283
8	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 361
9	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
10	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 332
11	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 309
12	Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer] 447

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62430
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 57898
3	Gʻazallar [Nodira] 40505
4	Guliston [Sa’diy] 36644
5	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23313
6	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23180
7	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 21843
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19542
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18663
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14486