Бабур-наме (часть II) [Zahiriddin Muhammad Bobur]

События года девятьсот седьмого (1501-1502)
Осада тянулась уже очень долго, а припасов и продовольствия ниоткуда не приходило, помощи и поддержки ни от кого не было. Воины и народ, потеряв надежду, начали по одному, по двое прыгать с вала и убегать из крепости. Шейбани хан, проведав о слабости жителей крепости, пришел и стал лагерем возле Гар-и Ашикана. Я, со своей стороны, пришел на Нижнюю улицу к домам Мелик Мухаммед мирзы и встал напротив Шейбани хана.
В эти дни Узун Хасан, [брат] Ходжи Хусейна, — именно он, как раньше упоминалось, был виновником мятежа Джехенгир мирзы и нашего ухода из Самарканда, — явился с десятью-пятнадцатью нукерами и вошел в крепость. Его приход был очень смелым поступком; затруднения и лишения воинов и горожан еще увеличились, близкие мне люди и мужи, достойные уважения, прыгали с вала и убегали. Из именитых беков со мной находились Ваис Шейх и Ваис Лагари, мои старые слуги, они [тоже] бежали. В помощи со стороны мы совершенно отчаялись, ни на что не осталось никакой надежды. Продовольствия и припасов было мало, то, что было, тоже пришло к концу; [новых] припасов продовольствия ниоткуда не поступало.
В это время Шейбани хан завел разговор о мире. Будь у нас надежда на помощь, будь у нас припасы, кто бы стал слушать слова о мире? Однако необходимость заставила. Заключив нечто вроде мира, мы ночью почти на исходе второго пахра, вышли из ворот Шейх-Заде. Я увел с собой Ханум, мою родительницу, и еще с нами ушли две женщины: одна — Бегеча Халифа, другая Минглик Кукельташ. Когда мы в этот раз ушли [из Самарканда], моя старшая сестра, Ханзаде биким, попала в руки Шейбани хана.
Темной ночью, кружа между большими арыками Сугуда, мы сбились с дороги; на заре после тысячи затруднений мы миновали Ходжа-Дидар и ко времени предрассветной молитвы взобрались на холм Карпук. Пройдя севернее холма Карпук по окраине селенья Худак, мы двинулись по равнине к Илан-Уты. По дороге мы стали гоняться на лошадях с Камбар Али и Касим беком. Моя лошадь опередила. Желая взглянутьнасколько отстали их лошади, я обернулся, подпруга у моего седла, вероятно, ослабла, седло перевернулось и я упал и ударился головой о землю. Хотя я сейчас же встал и сел на коня, но разум у меня до самого вечера не вернулся к покою. События, происходившие в этом мире, мелькали и проходили у меня в глазах и в душе, точно сновиденье или призрак.
Вечером, во время предзакатной молитвы, мы остановились в Илан-Уты. Убив лошадь, мы изжарили ее мясо, приготовили шашлык, дали с минуту передохнуть коням и двинулись дальше. Перед рассветом мы пришли в селение Халилийа и остановились там. Из Халилийа мы пришли в Дизак. В это время в Дизаке находился сын Хафиз бека Дулдая Тахир Дулдай. Жирное мясо и белый хлеб были там дешевы, сладкие дыни и хороший виноград — изобильны. После великой нужды мы увидели подобную дешевизну, после стольких бед — оказались в столь безопасном [месте].
После страха и нужды мы обрели безопасность,
Обрели новую жизнь и новый мир.
Страх смерти исчез у нас из сердца, муки голода прекратились для людей. Никогда в жизни мы так не отдыхали, отроду не видели такой дешевизны и безопасности — [ведь] наслаждение после нужды и спокойствие вслед за тревогой кажутся еще слаще и лучше. Четыре или пять раз приходилось нам так переходить от беды к радости и от трудностей к благоденствию, и это был первый раз. Избавившись от такого врага и от мук голода, мы радовались безопасности и наслаждались дешевизной.
Три или четыре дня мы отдыхали в Дизаке, затем, направились к Ура-Тепа. Пашагир находится несколько в стороне от большой дороги. Так как я раньше прожил там некоторое время, то, проходя мимо, прогулялся туда. В крепости Пашагир я встретил одну знатную женщину, которая долгое время состояла при Ханум, моей матери, и в этот раз осталась в Самарканде, так как ее не на чем было увезти. Я повидался с нею и расспросил ее; она пришла в Пашагир из Самарканда пешком. Младшая сестра моей матери Хуб Нигар ханум распрощалась с нашим бренным миром; мне и Ханум сообщили об этом в Ура-Тепа. Мать моего отца тоже скончалась в Андиджане, об этом нам рассказали там же.
Ханум с тех пор как Хан, мой дед, умер, не видела свою мать, брата и сестер, то есть, Шах биким, Махмуд хана, Султан Нигар ханум и Даулат Султан ханум; разлука их продолжалась тринадцать или четырнадцать лет. Чтобы повидаться с ними, она отправилась в Ташкент.
Посоветовавшись с Мухаммед Хусейн мирзой, я решил провести зиму в одном из селений близ Ура-Тепа, называемом Дихкет. Я отправился туда и, оставив домочадцев в Дихкете, через несколько дней тоже решил побывать в Ташкенте, чтобы увидеться с Шах биким, Ханом, моим дядей, и близкими родичами. Отправившись туда и выразив почтение Шах биким и Хану, моему дяде, я провел там несколько дней; единоутробная сестра моей матери, Михр Нигар ханум, тоже прибыла в Ташкент из Самарканда. Ханум, моя мать, [в Ташкенте] заболела; очень тяжелая была болезнь. Ханум подверглась большой опасности.
Досточтимый Ходжака ходжа, уйдя из Самарканда, прибыл в Фаркат и жил там. Я отправился в Фаркат и повидался с Ходжой.
Я надеялся, что Хан, мой дядя, проявив милость и внимание, пожалует мне какую-нибудь область илиокруг. Мне обещали дать Ура-Тепа, но Мухаммед Хусейн мирза не дал. Не знаю, по своей ли воле он не дал или было такое указание сверху.
Через несколько дней мы вернулись в Дихкет. Дихкет — селение у подножья гор Ура-Тепа, оно находится под Улуг-Тагом. Сейчас же, пройдя эти горы, будет Масча. Хотя жители Дихкета — сарты, оседлые, но они, как и тюрки, разводят овец и коней.
В этом селении мы расположились в домах крестьян; я стоял в доме тамошнего старосты. Пожилой это был человек, лет шестидесяти или семидесяти, но его мать была еще жива; очень долговечная была женщина, ста одиннадцати лет. Когда Тимур бек ходил в Хиндустан, один из родичей этой женщины ушел в его войско. Это сохранилось у нее в памяти, она сама рассказывала. В одном только Дихкете жило детей этой женщины, ее внуков, правнуков и праправнуков девяносто шесть человек; вместе с умершими ее потомками считали двести человек. Внук ее внука был двадцатипяти- или двадцатишестилетний парень с черной-пречерной бородой.
Во время пребывания в Дихкете мы постоянно гуляли пешком по горам, возвышавшимся вокруг этого селения, и в его окрестностях. Чаще всего я гулял босой. От долгого хождения босиком ноги у меня так загрубели, что ни скалы, ни камни на них не действовали. Однажды во время такой прогулки между предзакатной и вечерней молитвой по узкой еле видной тропе спускался бык. Я спросил: «Куда ведет эта дорога? Смотрите на этого быка и не гоните его и тогда узнаете, куда ведет дорога». Ходжа Асад Аллах сострил и сказал: «А вдруг эта корова заблудится? Что тогда будем делать?».
В ту зиму некоторые из наших воинов не могли больше казачествовать с нами и попросили разрешения уйти в Андиджан. Касим бек настоятельно убеждал меня: «Раз уже эти люди идут в Андиджан, то пошлите Джехангир мирзе в подарок что-нибудь из вашего носильного платья». Я послал ему мою горностаевую шапку. Касим бек опять начал убеждать: «А что будет плохого, если послать что-нибудь также и Танбалу?» Хотя я не соглашался, но вследствие настояний Касим бека Танбалу был послан закаленный широкий клинок Нойон Кукельташа, который Нойон велел изготовить для себя в Самарканде. Это был тот самый клинок, которым меня хватили по голове, как будет упомянуто при изложении событий следующего года.
Спустя несколько дней моя бабка, Исан Даулат биким, которая после нашего ухода из Самарканда осталась там, прибыла вместе с находившимися в Самарканде домочадцами и родичами, отощавшими и голодными.
В середине зимы Шейбани хан, перейдя по льду через реку Ходженда, разграбил окрестности Шахрухии и Бишкента. Как только пришлиоб этом вести, мы сейчас же выступили, невзирая на малочисленность наших людей, и направились к селениям, находящимся ниже Ходженда, напротив Хашт-Яка. Было очень холодно. В этих местах постоянно, не ослабевая, дует сильный ветер из Ха-Дервиша; стужа достигала такой степени, что за эти два-три дня погибло от холода два-три человека. Мне понадобилось совершить омовение. В одном арыке вода у берегов покрылась льдом, но посредине из-за быстрого течения она совсем не замерзла. Я вошел в арык, совершил омовение и окунулся шестнадцать раз. Холодная вода сильно на меня подействовала.
На рассвете мы переправились по льду через реку Ходженда напротив Хаса. Перейдя реку, мы шли всю ночь и пришли в Бишкент. Оказалось, что Шейбани хан, разграбив окрестности Шахрухии, возвращается назад. В то время Бишкент принадлежал сыну Муллы Хайдара Абд ал-Маннану. Другой его сын, младше Абд ал-Маннана, негодный и бестолковый человек по имени Му'мин, когда я был в Самарканде, находился при мне. В общем, я относился к нему благосклонно. Не знаю, какую обиду причинил ему в Самарканде Нойон Кукельташ, но этот мужеложник затаил против него злобу. Как только пришло известие, что узбекские грабители повернули назад, мы послали человека, [чтобы известить] Хана, и, выступив из Бешкента, задержались на три-четыре дня в селениях Ахангарана. По самаркандскому знакомству сын Муллы Хайдара Му'мин пригласил к себе, уважения ради, Нойон Кукельташа, Ахмед Касима и еще нескольких человек. Когда я выступил из Бишкента, эта компания осталась в Бишкенте. Му'мин устроил для этих людей попойку на краю обрыва. Прибыв [на место], мы стали лагерем в одном из селений Ахангарана, называемом Самсирак; утром пришло известие, что Нойон Кукельташ пьяный свалился в обрыв и умер. Мы послали туда Хакк Назара, который приходился Нойон Кукельташу родным дядей, и еще нескольких человек. Хакк Назар поехал, осмотрел место, откуда упал Нойон, предал умершего земле в Бишкенте, и они вернулись. Эти люди нашли труп Нойона на дне глубокого оврага, на расстоянии полета стрелы от того места, где шла попойка. У некоторых возникло подозрение, что Му'мин, помня самаркандскую обиду, посягнул на жизнь Нойона; правду никто так и не узнал.
Это произвело на меня необыкновенное впечатление; мало чья смерть так на меня действовала. Неделю или десять дней я все время плакал. Тарих [на кончину] Нойона заключается в словах «Скончался Нойон». Через несколько дней, повернув назад, я вернулся в Дихкет.
По весне пришла весть: «Шейбани хан идет на Ура-Тепа». Так как Дихкет лежит в равнине, то мы перешли через перевал Аб-и Бурдан[1] в горную область Масча. Самое нижнее селение в Масче — Аб-и Бурдан. Ниже Аб-и Бурдана есть источник, у источника стоит мазар. Местность выше источника относится к Масче, местность ниже принадлежит к Палгару. У начала этого источника, на прибрежном камне, я вырезал такие три стиха[2], которые сам сочинил:
Слышал я, что Джемшид, блаженный по естеству,
Написал на камне у ручья:
«У этого ручья, как и мы, многие отдыхали
И ушли [мира], не успев закрыть [и открыть] глаза.
Завоевали мы весь мир своим мужеством и силой,
Но не унесли его с собой в могилу».
В этой горной стране есть обычай вырезать на камне стихи и всякие другие надписи.
Когда мы были в Масче, Мулла Хаджари, поэт, пришел из Хисара и вступил к нам в услужение. В эти дни я сказал такой стих:
Как ни преувеличивают [твои
достоинства], они еще больше,
Тебя называют душой, но ты без
преувеличения, выше души.
Шейбани хан, придя в окрестности округа Ура-Тепа, произвел там всякие бесчинства и ушел обратно. Когда, Шейбани хан стоял под Ура-Тепа, мы оставили своих домочадцев в Масче и, невзирая на малочисленность и безоружность наших людей, [снова] перешли перевал Аб-и Бурдан и спустились в окрестности Дихкета с тем, чтобы, подобравшись ночью или утром, не упустить того, чти само идет в руки. Шейбани хан поспешно отступил. Мы опять перебрались через перевалы и вернулись в Масчу.
Мне пришло на ум: «Жить так, скитаясь с горы на гору, без дома, и крова, не имея ни земель, ни владений, не годится. Пойдем лучше прямо к Хану в Ташкент».
Касим бек не согласился отправиться туда. Как уже было упомянуто, он убил в Кара-Булаке, обуздания и расправы ради, трех или четырех моголов и вероятно по этой причине не решался идти в Ташкент. Как мы ни настаивали, ничего не вышло. Со своими старшими и младшими братьями, приспешниками и приближенными Касим бек потянулся в Хисар. Мы тоже перешли перевал Аб-и Бурдан и направились в Ташкент к Хану.
В эти дни Танбал повел войско и пришел в долину Ахангарана. Люди, стоявшие во главе его войска — Мухаммед Дуглат, известный под именем Мухаммед Хисари, и его младший брат Султан Хусейн Дуглат — сговорившись с Камбар Али-и Саллахом, задумали дурное против Танбала. Когда Танбал проведал об этом деле, они не могли больше оставаться при нем и бежали к Хану. Праздник жертвы[3] нам довелось провести в Шахрухии; не задерживаясь больше, я двинулся в путь и пошел к Хану в Ташкент.
Я сочинил тогда одно рубаи; и у меня были сомнения относительно употребления в нем рифмы: к тому времени я не особенно глубоко изучил правила стихотворства. Хан был одаренный человек и сочинял стихи, хотя законченных газелей у него было немного. Прочитав Хану это рубаи, я сообщил ему о своих сомнениях, но не получил ясного ответа, могущего успокоить сердце; [видимо], Хан [тоже] уделял немного внимания правилам стихотворства. Вот это рубаи:
Ни о ком не вспоминает человек в беде,
Не радостен сердцем человек на чужбине;
Мое сердце на чужбине не знало радости,
Ничему не радуется человек на чужбине.
Позднее я узнал, что в тюркских словах в случае необходимости [буквы] та и даль, а также гайн, каф и кяф могут заменять друг друга.
Спустя несколько дней Танбал пошел на Ура-Тепа. По получении этого известия Хан тотчас же повел из Ташкента войско. Между Бишкентом и Самсираком правое и левое крыло выстроили в ряды и произвели смотр войску. По могольскому обычаю распустили знамена. Хан сошел с коня. Перед Ханом воткнули в землю девять знамен. Один могол привязал к кости из передней ноги быка длинную белую холстину и держал ее в руке; еще три длинных холстины привязали к трем знаменам ниже кутаса[4] и пропустили их концы под древки знамен. На конец однойхолстины наступил ногой Хан, на конец холстины, привязанной к другому знамени, наступил я, а на конец третьей холстины — Султан Мухаммед Ханике. Тот могол, взяв в руки бычью кость с привязанной к ней холстиной, что-то сказал по-могольски, смотря на знамя, потом сделал знак. Хан и все те, кто стоял подле него, принялись кропить кумысом в сторону знамени. Все разом задули в трубы и ударили в барабаны, воины, стоявшие в рядах, как один, испустили боевой клич. Все это проделали три раза, а потом сели на коней и с криками обскакали вокруг лагеря.
Среди моголов установления Чингиз хана до сих пор таковы, как их учредил Чингиз хан. [Бойцы] правого крыла стоят на правом крыле, левого крыла — на левом крыле, середины — в середине; все из рода в род стоят на местах, указанных в ярлыке [Чингиза]. На правом и на левом крыле постоянно происходили раздоры между родами Чарас и Бекчик из-за того, кому выходить на край. В то время беком тумана Чарас был Кашка Махмуд, очень смелый был человек. Беком тумана Бекчик, который славился среди прочих туманов, был Айуб, [сын] Якуба. Из-за того, кому выходить на край, они дрались, обнажали друг на друга сабли. В конце концов, кажется, решили, что в кругу для облавы выше будет стоять один, и в боевом строю на край будет выходить другой.
Утром в окрестностях Самсирака устроили облаву и поохотились. Прибыв туда, мы стали лагерем в саду Турак. Первая газаль, которую я закончил, была закончена в тот день на этой стоянке. Вот [начало] этой законченной газали:
Я не нашел верного друга, кроме моей души,
Я не нашел поверенного тайн, кроме моего сердца.
В ней шесть стихов. Впоследствии все законченные газали были написаны по такому же плану, [как первая].
Из Самсирака, совершая переход за переходом, мы пришли на берег реки Ходженда. Однажды в виде прогулки мы переправились через реку и, приказав сварить обед, отпустили йигитов и телохранителей повеселиться. В тот день у меня украли золотую застежку от пояса. На следующее же утро Хан Кули, сын Баяна Кули, и султан Мухаммед Ваис убежали к Танбалу. Все решили, что этот поступок совершен ими, хотя это не было точно установлено. Ахмед Касим Кухбур также, испросив разрешения, ушел в Ура-Тепа. Он тоже не вернулся после ухода и перешел к Танбалу.
СОБЫТИЯ ГОДА ДЕВЯТЬСОТ ВОСЬМОГО (1502-1503)
Этот поход Хана был совершенно бесполезный поход; крепости он не взял, врага не разбил: пошел и вернулся.
В то время, пока я был в Ташкенте, мне пришлось испытать большие лишения и унижения. Владений у меня не было, надежд получить владения не было; большинство моих нукеров разошлись, те немногие, что остались, терпели лишения, и не могли дальше идти со мной. Пойду к воротам Хана, моего дяди, иногда с одним человеком, иногда с двумя иду. Хорошо еще то, что хоть не чужиё были, родные были... Поклонившись Хану, моему дяде, я ходил к Шах биким, словно к себе домой — с голой головой, с голыми ногами к ней входил.
Наконец, из-за всех этих скитаний без дома и крова я дошел до крайности. Я подумал: «Чем жить в таких тяготах, лучше бежать, куда глаза глядят; чем терпеть на глазах людей унижение и позор, лучше уйти, куда ноги унесут».
Вознамерившись отправиться в Хитай[5], я решил сейчас же уйти. С малых лет мне хотелось побывать в Хитае, но дела власти и привязанность к родным этого не позволяли. Теперь же власть ушла, моя матушка присоединилась к своей матери и братьям; помехи к путешествию устранились, заботы отпали. Через посредство Ходжи Абу-л-Макарима я передал [родным] следующие слова: « [У нас] появился такой враг, как Шейбани хан; вред от него одинаковый и для тюрков и для моголов: подумать о нем нужно теперь, пока он не совсем захватил наш удел и не очень возвысился. Ведь говорят же:
Сегодня гаси огонь, пока можешь погасить,
Огонь, как поднимется, сожжет весь мир.
Не давай врагу натянуть тетиву лука,
Пока сам можешь пустить стрелу[6].
С Младшим ханом, моим дядей, мои родичи не встречались двадцать четыре или двадцать пять лет; я же его вообще никогда не видел. Нельзя ли мне пойти к нему — тогда я и Младшего хана, моего дядю, повидал бы и стал бы усердным посредником в устройстве встречи между вами».
Цель моя была такова: если я под этим предлогом уйду отсюда, то, когда я приду в Моголистан и Турфан[7], у меня не останется никаких препятствий и забот; поводья моей воли будут в моих руках.
Об этом моем намерении не знал ни один человек, да никого и нельзя было о нем осведомить, ибо даже моей матери и той невозможно было сказать такие слова, а те немногие люди, знатные и простые, которые меня окружали, следовали за мной в моих скитаниях, надеясь на другое. Сказать им такие слова тоже было бы совсем немилостиво.
Когда Ходжа Абу-л-Макарим передал это, Шах биким и Хану, моему дяде, то понял, что они [как будто] согласны. В то же время им пришло на ум, что, может быть я прошу разрешения удалиться, так как не нашел внимания к себе; поэтому они приличия ради немного помедлили с разрешением.
Тем временем от моего младшего дяди прибыл человек и сообщил, что Младший хан[8] обязательно к нам придет. Мой план опять не удался. Когда явился другой человек и передал, что Младший хан близко, Шах биким, сестры Хана, моего дяди — Султан Нигар ханум и Даулат Султан ханум — и я, а также Мухаммед Ханике и Мирза хан, — все мы тотчас же выехали навстречу моему дяде, Младшему хану.
Между Ташкентом и Сайрамом есть деревня Яга и еще несколько деревушек; там находится могила Ибрахим ата и Исхак ата. Мы достигли этих деревень. Не зная наверное, что мой дядя, Младший хан, сейчас прибудет я быстро выехал на коне, и вдруг встречаю Хана; они только что стали лагерем. Я подъехал к ним. Когда я сошел с коня, Младший хан, мой дядя, сразу все понял и очень взволновался: вероятно, он думал разбить где-нибудь лагерь, усесться и торжественно со мной поздороваться. Но так как я подъехал близко и спешился, обстоятельства этого не позволили, преклонить колени и то было некогда. Поклонившись, я подошел и поздоровался. Хан, взволнованный и смущенный, тотчас же приказал Султан Са'ид хану 'и Баба хан султану сойти с коней и поздороваться со мной, преклонив колени. Из сыновей Хана прибыли только эти два султана, им было лет тринадцать-четырнадцать.
Поздоровавшись с этими султанами, я сел на коня, и мы отправились к Шах биким. Они просидели до полуночи, беседуя о былых делах и минувших событиях.
Наутро мой дядя, Младший хан, пожаловал мне платье могольского образца, кушак и оседланного коня из своей личной конюшни, а также, могольскую шапку, вышитую кручеными нитками, халат из китайского атласа, расшитый блестками, и китайский пояс со старинного образца мешочком для кремня. Мешочек повесили с левой стороны [пояса] и еще повесили три-четыре безделушки, которые вешают женщины на воротник, вроде коробочки для амбры и сумки. С правой стороны тоже повесили три-четыре такие вещички.
С этой стоянки все направились к Ташкенту. Старший хан[9], мой дядя, тоже выехал навстречу и проехал три-четыре йигача пути из Ташкента. В одном месте разбили шатры, и Старший хан сел там. Младший хан подъезжал к шатрам спереди. Приблизившись, он объехал Хана слева и сзади и спешился перед ним; дойдя до места поклона, Младший хан девять раз преклонил колени и поздоровался.
Старший хан, когда Младший хан приблизился, тоже встал: они поздоровались и долго стояли, обнявшись. Отступая назад, Младший хан снова девятикратно преклонил колени; поднося подарки, он опять много кланялся. Затем он подошел к Старшему хану, и оба сели.
Люди Младшего хана были все наряжены по-могольски: в могольских шапках и халатах из китайского шелка, расшитого золотыми блестками. У них были могольские колчаны, седла из зеленой шагрени и могольские кони. Все это было подстать их необычайному наряду.
Младший хан привел с собой не очень много людей; их было, пожалуй, побольше тысячи и меньше двух тысяч. Младший хан, мой дядя, был чудной человек, крепко разивший клинком, самовластный и смелый. Из оружия он больше всего полагался на саблю и говаривал: «Шестопер[10], палица, кистень, секира, топор раз ударив, поражают в одно место, а сабля, как ударит — рассечет с головы до ног». Он никогда не расставался со своим острым клинком; клинок либо висел у него на поясе, либо находился в руке. Выросши на далекой окраине, [Младший] хан был несколько неотесан и грубоват в речах.
В упомянутом выше могольском наряде я пришел вместе с моим дядей, Младшим ханом, [к Старшему хану]. Ходжа Абу-л-Макарим находился у моего дяди, Старшего хана. Он не узнал меня и спросил: «Они какой султан будут?» Когда я заговорил, он узнал меня.
По приходе в Ташкент ханы вскоре повели войско против Султан Ахмед Танбала в Андукан[11]. Они двинулись через перевал Кендирлик. Когда мы пришли в долину Ахангарана, то меня и Младшего хана выслали вперед. Пройдя перевал, в окрестностях Зиркана и Карнана, ханы однажды произвели смотр войскам. Воинов насчитали тридцать тысяч человек.
От передовых стали приходить вести, что Танбал тоже собрал войско и пришел в Ахси; ханы посоветовались между собой, их мнение утвердилось на том, чтобы дать мне отряд войска. Перейдя реку Ходженда и направившись в сторону Оша и Узгенда, я должен был обойти Танбала с тыла. Сговорившись на этом, мне дали под началом Айуб Бекчика с его туманом, Джан Хусейн Нарина с его наринами, Мухаммед Хисари Дуглата, Султан Хусейн Дуглата и Султан Ахмед мирзу Дуглата — воинов тумана Дуглат с ними не было, а также Камбар Али; даругой войска назначили Сарик Баш мирзу Итарчи.
Расставшись с ханами у Карнана и переправившись на плотах через реку Ходженда в окрестностях Сакана, мы прошли через орчин[12] Хукана, захватили Куба, миновали Ала-Ялукский орчин и напали на Ош. Под утро мы неожиданно вошли в крепость Оша; обитатели Оша ничего не могли поделать и сдали Ош. Жители области, естественно, очень желали нашего прихода, но от страха перед Танбалом и вследствие нашей отдаленности ничем не могли [нам помочь].
Как только мы пришли и вступили в Ош, оседлые и кочевые племена, живущие в горах и степях к востоку и югу от Андиджана, все пристали к нам.
Узгенд — раньше этот город был столицей Ферганы — хорошая крепость. Он стоит на границе [Ферганы]. Жители Узгенда, согласившись нам служить и прислав человека, подчинились мне. Через несколько дней маргинанцы побили и выгнали своего даругу и тоже мне подчинились. Все крепости на андиджанской стороне реки Ходженда, кроме Андиджана, признали мою власть.
Хотя в эти дни возникли такие смуты и волнения, Танбал не образумился; он стоял со своим пешим и конным войском между Ахси и Карнаном лицом к лицу с ханами, оградив лагерь препятствиями и рвом.
Несколько раз в тех местах происходили небольшие стычки и схватки, но ни на чьей стороне не обнаруживалось и не оказывалось победы или поражения.
Так как большинство племен и родов, крепостей и земель на андиджанской стороне покорилось мне, то жители Андиджана тоже, естественно, желали выразить мне покорность, но не могли найти к этому способа. Мне пришло на ум, что если как-нибудь ночью мы подойдем к Андиджану, пошлем туда человека и сговоримся с Ходжой и знатными людьми города, они может быть впустят нас с какой-нибудь стороны. С таким намерением мы выехали из Оша и в полночь пришли на стоянку напротив Чил-Духтарана, в одном курухе от Андиджана.
Камбар Али и еще некоторых беков отрядили вперед, чтобы они осторожно послали в крепость человека и сговорились с Ходжой и знатными горожанами. Ожидая посланных беков, мы сидели на конях; некоторые дремали, другие погрузились в сон.
Ночи прошло, вероятно, три пахра, когда вдруг раздался грохот барабанов и крики. Не зная, много ли врагов или мало, люди, со сна, разом повернули и бросились бежать, не обращая внимания друг на друга. Я не успел даже удержать людей и поскакал навстречу врагам. Мир Шах Каучин, баба Ширзад и Дуст Насир тотчас же двинулись за мной следом. Все воины, кроме нас четверых, обратились в бегство. Когда я отъехал немного назад, нападающие приблизились, крича и пуская стрелы. Какой-то человек на коне с белой отметиной на лбу подъехал ко мне вплотную; я выстрелил в коня, конь покатился на землю. Враги как будто немного отошли.
Те трое, что были со мной, сказали: «Ночь темная, много ли мало ли врагов — неизвестно и неведомо. Все наши воины убежали, а от нас четверых какой может быть вред врагу? Надо нагнать беглецов, а потом драться».
Мы вскачь настигли наших людей и принялись их лупить и хлестать, но что мы ни делали, люди не собирались. Мы четверо снова вернулись и стали пускать стрелы; враги немного приостановились. Увидев раз или два, что нас трое-четверо, не больше, они снова начали гнать наших, сбивая их с коней. Таким образом, я три-четыре раза пытался удержать наших людей, но они не останавливались и я снова возвращался с теми тремя, пуская стрелы и отгоняя врагов.
Наших людей гнали два или три куруха, до холмов, что напротив Харабука и Пашамуна. Достигнув этих холмов, мы встретили Мухаммед Али Мубашшира. Я сказал: «Их немного, остановимся и пустим на них коней». Остановившись, мы пустили коней вскачь; когда мы подскакали, враги встали. Разбежавшиеся воины стали подъезжать то оттуда, то отсюда; некоторые добрые молодцы проскакали, убегая, до самого Оша.
Вот как это произошло: несколько моголов из тумана Айуб Бекчика, покинув нас в Оше, отправились в окрестности Андиджана, чтобы пограбить. Услышав шум нашего войска, они осторожно пробрались вперед и закричали свой уран[13]. Уран бывает двух родов. Один уран — особый у каждого племени; так, например, у одного племени уран — «дурдана», у другого — «туккай», у третьего — «лулу», а другой уран один для всего войска. На войне ураном устанавливают два слова; во время битвы при встрече один человек говорит одно слово, а другой говорит второе назначенное слово, чтобы таким путем отличить друзей от врагов и распознать своего от чужого.В данном походе условленными словами урана были «Ташкент» и «Сайрам»; скажут: «Ташкент», говори: «Сайрам», скажут: «Сайрам», отвечай: «Ташкент». Во время этой свалки впереди был Ходжа Мухаммед Али. Моголы подходили, крича: «Ташкент», «Ташкент»! Ходжа Мухаммед Али, человек из сартов, был сильно взволнован и в ответ тоже закричал: «Ташкент», «Ташкент»! Моголы подумали, что это враг, подняли крик, забили в барабаны и стали пускать стрелы. Из-за этой ложной тревоги мы не остались стоять и разъехались. Задуманный план не удаляя, мы снова повернули назад и возвратились в Ош.
Когда жители степей, гор и крепостей покорились мне, Танбал и его приспешники потеряли твердость и мужество. Через пять-шесть дней его бойцы и люди по трое, по четверо стали разбегаться в горы и в степи. Некоторые перебежчики из его лагеря говорили: «Дела Танбала пришли в расстройство; через три-четыре дня они совсем расстроятся, и Танбал должен будет отступить». Услышав такие вести, мы тотчас же выступили на Андиджан. В андиджанской крепости сидел младший брат Танбала, Султан Мухаммед Калпук. Пройдя дорогой на Тутлук, мы к полуденной молитве подскакали к [арыку] Хакана, что южнее Андиджана. Я сам, следуя за добытчиками, подъехал к склону холма Айш со стороны ворот Хакана. От дозорных пришла весть, что Султан Мухаммед Калпук и бывшие при нем люди вышли из садов и пригородов к склону холма Айш. Добытчики еще не собрались; не дожидаясь, пока они соберутся, я быстро, не медля двинулся на врагов. У Калпука было, пожалуй, свыше пятисот человек; хотя наших людей было больше, но бойцы разъехались, чтобы пограбить; ко времени встречи нас осталось столько же. Не соблюдая ни строя, ни порядка, мы во весь опор поскакали на врагов. Когда мы приблизились, они не смогли устоять и бежали, даже не скрестив раз или два клинков. Наши гнали людей Калпука почти до самых ворот Ханака, сбивая их с коней.
Когда мы разбили, врага и подошли к Ходжа-Китта, на окраине пригородов, наступило время вечерней молитвы. У меня было намерение идти прямо к воротам крепости; пожилые, знатные, опытные беки — Насир бек, отец Дуста, и Камбар Али бек — доложили: «Наступила ночь; подходить в темноте вплотную к крепости неразумно. Отойдем назад и станем лагерем, а утром что они смогут сделать? Они сдадут крепость».
Вняв словам этих опытных беков, мы отступили от окраин пригородов. Если бы мы пошли на ворота крепости, то крепость наверное и без сомнения перешла бы в наши руки.
Было время молитвы перед сном. Мы двинулись вперед, перешли арык Хакана и стали лагерем возле деревни Рабат-и Рузек. Хотя имелись сведения, что Танбал в беспорядке отступает и идет к Андиджану, но вследствие нашей неопытности случилась ошибка: вместо того чтобы утвердиться в таком укрепленном месте, как арык Хакана, мы перешли арык и стали возле деревни Рабат-и Рузек, на гладкой равнине. Без караула, без охраны мы беспечно лежали [и отдыхали].
На рассвете люди сладко спали, как вдруг подскакал Камбар Али бек и закричал: «Враг подошел, вставайте!»
Сказав это, он, не медля ни мгновения, проехал дальше и больше не возвращался. Я постоянно, даже в спокойное время, ложился, не снимая платья и шапки. Поднявшись, я тотчас же подвязал саблю и колчан и в тот же миг вскочил на коня; знаменосец не успел даже привязать знамя к древку, схватив знамя в руку, он вскочил на коня. Мы направились прямо в ту сторону, откуда шел враг; в этом походе нам сопутствовало десять-пятнадцать человек.
Подойдя к врагам на полет стрелы, мы столкнулись с разъездами неприятеля; в это время со мной было человек десять бойцов. Мы быстро поскакали, пуская стрелы, и двинулись дальше, забирая передовых врага в плен. Мы прогнали их еще на полет стрелы и подошли к центру их войска. Султан Ахмед Танбал и с ним человек сто воинов стояли, ожидая нас, сам Танбал и еще один боец немного выступили из рядов; Танбал стоял и кричал: «Бей, бей!», но большинство его людей повернулись боком и как будто раздумывали: «Бежать? Не бежать?».
В это время со мной оставалось три человека: один — Дуст Насир, другой — Мирза Али Кукельташ и третий — Каримдад, сын Худайдад Туркмена. Я пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, прямо в шлем Танбала и сунул руку в колчан. Хан, мой дядя, подарил мне новенький «гушагир[14]»; он попался мне под руку. Мне стало жалко его выбросить; пока я снова положил его в колчан, можно было бы метнуть две стрелы. Я наложил на тетиву другую стрелу и поехал вперед; те три человека остались позади. Один из двоих бойцов, что стояли напротив меня — это был Танбал — тоже поехал вперед; между нами была широкая дорога. Я выехал на дорогу с одной стороны, он — с другой, и мы оказались лицом к лицу, так что я стоял правым боком к врагу, а Танбал стоял правым боком к нам. У Танбала было все его оружие, кроме конских лат; у меня кроме сабли и колчана не было никакого оружия. Я пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, стараясь пригвоздить щит Танбала к ремням колчана.
В это время мне пробили стрелой насквозь правое бедро. На голове у меня был подшлемник; Танбал рубанул меня по голове; от удара саблей у меня помутилось в голове; хотя у подшлемника не порвалось ни одной ниточки, но на голове у меня оказалась широкая рана. Я не приделал рукоятки к своему мечу, он был в ножнах, вытащить меч не было времени; вытаскивая его, я остался один-одинешенек среди множества врагов. Стоять на месте было нельзя, и я повернул коня; еще один удар саблей пришелся по моим стрелам.
Я проехал семь-восемь шагов и ко мне присоединились те три человека. После меня Танбал ударил клинком также и Дуст Насира; нас преследовали на протяжении полета стрелы.
Арык Хакан — большой поток, и течет глубоко. Перейти его можно не везде, но бог помог, и мы вышли прямехонько к одной из переправ через арык. Перейдя арык, лошадь Дуст Насира очень ослабела и упала. Остановившись и посадив его [на одного из наших коней], мы поехали к Ошу вдоль возвышенности, что тянется между Харабуком и Фарагина. Когда мы поднялись на эту возвышенность, к нам присоединился Мазид Тагай. Ему тоже попала в правую ногу стрела, ниже колена. Хотя она не прошла насквозь, но Мазид Тагай добрался до Оша с большим трудом. Моих добрых воинов посбивали с коней: Насир бек, Мухаммед Али Мубашшир, Ходжа Мухаммед Али, Хусрау Кукельташ, Ну'ман Чухра пали в этом походе. Кроме них погибло много йигитов.
Ханы, идя за Танбалом следом, стали лагерем в окрестностях Андиджана. Старший хан остановился возле курука, в саду моей бабки Исан Даулат биким, который нарывается Куш-Тигирман; Младший хан расположился поблизости от лангара[15] Баба-Таваккула.
Через два дня я прибыл из Оша и повидался со Старшим ханом в Куш-Тигирмане. В то самое время, когда я с ним свиделся, Хан передал Младшему хану те земли, что перешли ко мне. Оправдываясь передо мной, он говорил: «Враг, подобный Шейбани хану, захватил такой город, как Самарканд, и могущество его все растет. Ради этого дела Младшего хана привели бог весть откуда. Здесь у него земли нет, те его владения — далеко. Следует отдать Младшему хану области к югу от реки Ходженда, начиная с Андиджана, чтобы он там водворился». Области к северу от реки Ходженда, начиная от Ахси, Хан обещал мне и говорил, что утвердившись здесь, ханы направятся в область Самарканда, возьмут ее и отдадут мне, а после этого всю Фергану передадут Младшему Хану. Вероятно, эти слова были хитростью, чтобы меня обмануть: неизвестно, что бы произошло, если бы все это осуществилось.
Делать было нечего, хочешь не хочешь, пришлось согласиться. Когда, покинув Старшего хана, я направлялся к Младшему хану, чтобы повидаться с ним, Камбар Али, известный под прозвищем Саллах, поравнялся со мной и сказал: «Видели? Они сейчас же отобрали у вас все ваши земли! У вас с ними ничего не выйдет; теперь же, пока Ош, Маргинан, Узгенд и послушные вам области, племена и народы в ваших руках, ступайте в Ош, укрепите крепости, пошлите к Султан Ахмед Танбалу человека и помиритесь с ним, потом побейте и прогоните могола и разделите по-братски ваши владения [с Танбалом] ».
Я сказал: «Пристойно ли это будет? Ханы — мои родичи; быть им слугой лучше, чем царствовать над Танбалом». Камбар Али бек увидел, что его слова не произвели впечатления, и вернулся [на свое место], раскаиваясь в сказанном.
Я поехал и повидался с моим дядей, Младшим ханом. При предыдущем свидании я явился внезапно, так что Младший хан не успел сойти с коня и встретил меня без всякого почета. На этот раз, хотя я подошел еще ближе, Младший хан добежал до конца ограды шатра. Так как нога у меня была ранена стрелой, то я шел с трудом, опираясь на палку. Подойдя и поздоровавшись, Младший хан сказал: «Брат мой, вы говорят, богатырь», — и, взяв меня за руку, ввел в шатер. Шатер ему поставили очень маленький.
Так как [Младший] хан вырос в окраинных землях, то шатер, в котором он жил, был скромный, казацкий. Дыни, виноград, принадлежности конской сбруи — все лежало тут же в шатре, где он жил.
Покинув Младшего хана, я направился в свою ставку. Чтобы лечить мою рану, ко мне прислали могольского костоправа по имени Атиге Бахши — моголы называют костоправов бахши. В искусстве править кости он очень сведущ. Если даже у человека вываливался из костей мозг, этот костоправ и то давал лекарство. Любую рану на жилах он легко исцелял. К некоторым ранам он прикладывал лекарство вроде мази, при других ранах давал лекарство съесть. К ране на моем бедре он велел прикладывать жженую шерсть, а фитиля не вкладывал. Кроме того, он один раз дал мне съесть какой-то корешок.
Этот Бахши сам рассказывал: «У одного человека сломалась тонкая кость на стопе и кусок кости, величиною с ладонь, превратился в порошок. Я разрезал мясо, вынул все кости стопы и вместо костей положил лекарство, измельченное в муку. Это лекарство образовало как бы кость вместо настоящей кости, и [рана] закрылась». Таких удивительных и диковинных вещей он рассказывал множество. В нашей земле костоправы не способны так лечить.
Через три-четыре дня Камбар Али, беспокоясь из-за сказанных им слов, бежал и пришел в Андиджан. Еще несколько дней спустя ханы сговорились и послали меня в сторону Ахси; со мной отправили Айуб Бекчика с его туманом и Джан Хасан Нарина с туманом Нарин — всего тысячу или две человек. Беком войска назначили Сарик баш мирзу.
В Ахси находился младший брат Танбала Шейх Баязид, в Касане пребывал Шахбаз Карлук. В это время Шахбаз пришел и стоял перед крепостью Наукенд. Переправившись через реку Ходженда, напротив Бихраты, мы быстро двинулись к Наукенду на Шахбаза. Перед утром, когда мы подходили к Наукенду, беки доложили: «Этот человек наверное обо всем догадался. Если мы подойдем, не расстраивая рядов, при свете дня — будет подходяще».
Мы пошли медленнее. Шахбаз, видимо, ничего не знал. Когда мы приблизились к Наукенду, он проведал об этом, бежал из окрестностей Наукенда и вошел в крепость. Так бывало неоднократно: говоря, что враг все проведал, этим легко отговаривались и время для дела было упущено. Опыт подтверждает это. Словом, когда дело само идет в руки, не следует ослаблять рвения и усердия. Раскаиваться потом — бесполезно.
На рассвете вокруг крепости произошли небольшие стычки, но как следует мы не дрались.
От Наукенда мы пошли в сторону гор, к Биш-харану, чтобы пограбить. Шахбаз Карлук, воспользовавшись удобной минутой, бросил Наукенд и бежал в Касан. Повернув назад, мы пришли и расположились в Наукенде.
В эти дни мои воины неоднократно совершали набеги на окрестности и грабили. Один раз они ограбили деревни в области Ахси, другой раз пошли и ограбили Касан. Шахбаз с приемным сыном Узун Хасана, которого звали Мирим, вышли на бой. Они сразились и были разбиты; [Мирим] тогда умер.
Одна из неприступных крепостей Ахси — крепость Пап. Жители Папа заперли крепость и послали к нам человека. Мы отправили туда Сейид Касима с несколькими йигитами.
Перейдя реку напротив деревень, расположенных выше Ахси, они вошли в крепость Пап.
Через несколько дней случилось удивительное дело. В то время Ибрахим Чапук Тагай, Ахмед Касим Хатике Аргун находились с Шейх Баязидом в Ахси. Послав с упомянутыми [беками] еще человек двести добрых йигитов, Шейх Баязид однажды ночью нежданно-негаданно отправил их в крепость Пап. Сейид Касим, не приняв никаких предосторожностей, лежал и спал. Когда семьдесят-восемьдесят вооруженных йигитов, достигнув крепости, приставили лестницы, поднялись и захватили ворота, спустили подъемный мост и вошли в крепость, Сейид Касим, узнав об этом, заспанный, в одной рубахе, с пятью-шестью йигитами вскочил на коня, поколотил и выгнал нападавших. Отрезав несколько голов, он прислал их мне. Хотя так беспечно валяться было совсем не по-военному, но разбить и прогнать с несколькими молодцами столько храбрых вооруженных йигитов — очень смелое дело.
В то время ханы были заняты осадой крепости Андиджана. Обитатели крепости не давали к ней приблизиться. Йигиты, выезжая на конях, перестреливались перед крепостью.
Шейх Баязид начал посылать людей из Ахси, выражая нам доброжелательство. Он настойчиво призывал нас. Цель этих призывов заключалась в том, чтобы любой хитростью разлучить меня с ханами; ведь, когда я расстанусь с ними, ханы не смогут более стоять под Андиджаном. Эти приглашения делались с согласия его старшего брата Танбала.
Расстаться с ханами и заключить союз с этими людьми мы считали невозможным. Я намекнул ханам об этих приглашениях. Ханы говорили про меня: «Пусть идет! Пусть любым способом захватит Шейх Баязида!» Такое коварство и хитрость не соответствовали нашим правилам и обычаям, тем более что у меня [с Шейх Баязидом] был заключен договор. Как же можно столь вероломно нарушить договор?
Мне пришло на ум, что нам следует каким-нибудь образом проникнуть в Ахси: или мы оторвем Шейх Баязида от Танбала и он перейдет на нашу сторону, или дело обернется как-нибудь иначе, благоприятно для нас.
Мы послали к Шейх Баязиду человека и заключили договор и условие. Шейх Баязид позвал нас в Ахси, мы пошли. Шейх Баязид, выйдя навстречу и приведя с собой также моего младшего брата Насир мирзу, впустил нас в крепость Ахси. Мне назначили стоянку и жительство в наружных укреплениях, в домах моего отца. Я пошел и водворился там.
Танбал послал к Шейбани хану своего старшего брата, бека Тильбе, выражая ему покорность и призывая его к себе. В это время от Шейбани хана пришли грамоты. Он писал: «Я иду!».
Едва весть об этом дошла до ханов, как они потеряли мужество, и, не могши более стоять, поднялись из-под Андиджана.
Младший хан славился своей справедливостью и честностью, но его моголы, оставленные в Оше, Маргинане и других, покорившихся мне крепостях, вопреки надеждам народа, начали творить жестокости и насилия. Когда ханы ушли из-под Андиджана, жители Оша и Маргинана напали на моголов, находившихся в крепости, схватили их, ограбили, побили и выгнали.
Ханы, не переходя ходжендской реки, отошли на Маргинан и Канд-и Бадам и переправились через реку у Ходженда. Танбал следом за ханами пришел в Маргинан. Мы в это время были в сомнении: если остаться, то на ханов нельзя было особенно рассчитывать, а бросить их без причины и уйти, как будто нехорошо.
Однажды утром из Маргинана, покинув Танбала, прибежал Джехангир мирза. Когда пришел Мирза, я был в бане. Мы поздоровались. В это время пришел также и Шейх Баязид, взволнованный, в полной растерянности. Мирза и Ибрахим бек говорили: «Шейх Баязида надо схватить, надо овладеть арком». И действительно здравый расчет подсказывал это.
Я сказал: «Мы заключили договор, как же мы нарушим договор?» Шейх Баязид ушел в арк. На мосту следовало поставить человека, но мы не поставили на мост никого. Такая небрежность произошла вследствие неопытности.
На рассвете явился Танбал с двумя или тремя тысячами вооруженных людей, перешел через мост и вступил в арк. У меня и сначала было мало людей, а придя в Ахси, я к тому же разослал некоторых по крепостям, других отправил кого куда — даругой или сборщиком налогов; в Ахси со мной было всего сто человек с небольшим.
Выехав с этими людьми на конях, мы расставляли йигитов на концах улиц и собирали боевое снаряжение,когда Шейх Баязид, Камбар Али и Мухаммед Дуст прискакали от Танбала ради примирения.
Поставив людей, назначенных для боя, на указанные им места, я отправился к усыпальнице моего отца и сел там, чтобы держать совет. Джехангир мирзу я тоже позвал; Мухаммед Дуст вернулся, Шейх Баязид и Камбар Али бек пришли. Усевшись на южном айване гробницы, мы посоветовались между собой и вдруг оказалось, что Джехангир мирза и Ибрахим Чапук сговорились схватить этих людей. Джехангир мирза сказал мне на ухо: «Их надо схватить», но я отвечал: «Не спеши! Дело сейчас зашло дальше того, чтобы их задерживать. Посмотрим, может быть выйдет что-нибудь хорошее миром. Их ведь очень много, а нас так мало. К тому же они с такими силами находятся в арке, а мы, при нашей слабости, — в наружных укреплениях».
Шейх Баязид и Камбар Али тоже присутствовали на этом совете. Джехангир мирза сделал Ибрахим беку головой знак, приказывая ему воздержаться от [задуманного] дела. Не знаю, понял ли его Ибрахим бек, наоборот, или поступил так, притворившись, [что не видел знака], но он тотчас же схватил Шейх Баязида. Стоявшие там йигиты со всех сторон бросились на тех двоих и поволокли их. Говорить о мире и соглашении было уже поздно. Отдав тех двоих под стражу, мы выехали на бой. Одну сторону города поручили Джехангир мирзе. Людей у мирзы было мало; я назначил часть своих молодцов ему в помощь. Сначала я поехал туда и расставил людей по местам для боя, потом отправился в другую часть города.
Посреди города была ровная площадь. Поставив там отряд йигитов, я поехал дальше. На этих людей напал большой отряд конных и пеших, их согнали с площади и оттеснили в переулок. В это время я подъехал туда. Я тотчас же погнал своего коня на врагов; они не могли устоять и опрометью побежали.
Когда мы вытеснили их с улицы, пригнали на площадь и взялись за сабли, мою лошадь ранили в ногу стрелой. Лошадь упала на колени и сбросила меня на землю посреди врагов. Я быстро поднялся и пустил стрелу. Под Кахилем, моим оруженосцем, был довольно плохой конь. Спешившись, он подвел его ко мне. Я сел на его коня. Поставив там людей, я направился к другой улице. Султан Мухаммед Ваис, увидев, какая плохая у меня лошадь, спешился и подвел ко мне своего коня. Я сел на его, коня. В это время Камбар Али, сын Касим бека, раненый, прибыл от Джехангир мирзы. Он сказал: «Некоторое время тому назад на Джехангир мирзу напали и потеснили его. Джехангир мирза ушел. Мы не знаем, что делать».
Тут явился Сейид Касим, который находился в крепости Пап. Удивительно некстати он оттуда ушел! Будь в такое время у нас в руках столь неприступная крепость, было бы хорошо.
Я сказал Ибрахим беку: «Что же теперь делать?» У него была небольшая рана. Из-за этого ли, или от растерянности, он не мог дать толкового ответа. Я решил перейти мост; сломать его и направиться в сторону Андиджана. Баба Ширзад проявил себя тут очень хорошо. Он сказал: «Прорвемся силой в ворота». Следуя словам Баба Ширзада, мы направились к воротам. Ходжа Мир Миран тоже сказал тут смелые слова. Когда мы проезжали по улице, Сейид Касим и Дуст Насир рубились с Баки Хизом. Мы с Ибрахим беком и Мирза Кули Кукельташем были впереди других. Оказавшись у ворот я увидел, что Шейх Баязид в Фарджии[16], надетой поверх рубахи, выезжает в ворота с тремя или четырьмя всадниками. Я натянул лук, пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, и чуть не попал ему в шею. Очень хорошо выстрелил! Шейх Баязид поспешно въехал в ворота, и, повернув направо, помчался по улице. Мы тоже бросились ему вслед. Мирза Кули Кукельташ хватил одного пехотинца палицей; другой пехотинец, когда Мирза Кули проезжал мимо, направил на Ибрахим бека стрелу. Ибрахим бек крикнул: «Хай! Хай!» и проехал мимо; тот пехотинец почти в упор пустил мне стрелу под мышку. Стрела пробила двойной лист моей калмыцкой кольчуги; [пехотинец] пустился бежать; я выстрелил, ему в спину. В это время [другой] пеший воин бежал по валу; я выстрелил, целясь пригвоздить его шапку к зубцу стены. Шапка повисла, прибитая к зубцу; тюрбан обвился вокруг его руки, он пробежал дальше. Еще один боец, конный, проскакал мимо меня, направляясь к той улице, куда убежал Шейх Баязид. Я кольнул его клинком в затылок. Он наклонился, падая, но оперся об уличную стену и не упал. С большим трудом он убежал и спасся.
Отогнав конных и пеших, которые были у ворот, мы захватили ворота. Раздумывать было поздно, так как в арке находилось две-три тысячи вооруженных врагов, а [наших] во внешних укреплениях — сто или двести. К тому же молоко не успело бы еще вскипеть с тех пор, как Джехангир мирзу побили и выгнали: половина моих людей ушла с ним.
Несмотря на это, мы по неопытности остановились у ворот и послали к Джехангир мирзе человека: «Если он близко, пусть едет к нам — пойдем на врагов». Но дело уже зашло далеко. Оттого ли что конь Ибрахим бека был слаб, или оттого, что он сам был ранен, но он сказал мне: «Мой конь разбит!» У Мухаммед Али Мубашшира был нукер по имени Сулейман. При подобных трудных обстоятельствах, хотя никто его к этому не принуждал, он спешился и отдал своего коня Ибрахим беку. Очень благородное дело совершил.
Когда мы стояли у ворот, Кичик Али, который теперь состоит сборщиком налогов в Коиле, проявил отвагу. В то время он был нукером Султан Мухаммед Ваиса. В Оше он тоже два раза хорошо дрался.
Мы задержались у ворот, ожидая, пока воротится человек, который пошел к Мирзе. Вернувшись, этот человек сказал, что Джехангир мирза уже давно ушел, так что стоять не к чему. Мы тоже двинулись; столь долго стоять и так было неразумно. С нами оставалось человек двадцать-тридцать.
Как только мы тронулись, множество людей в латах собрались и двинулись к нам. Когда мы перешли подъемный мост, враги подоспели к городской стороне моста. Банда Али бек, дед по матери Хамза бека, сына Касим бека, кричал Ибрахим беку: «Вы постоянно задираете нос и хвастаетесь! Остановись, схватимся на мечах!». Ибрахим бек ехал рядом со мной. Он ответил: «Подъезжай, что тебе мешает?» Безумный человек! После такого поражения проявлять задор. Неуместный задор! Не время было медлить и задерживаться.
Мы быстро помчались вперед. Люди врага неслись за нами во весь опор, сбивая наших с коней.
В одном шери от Ахси есть местность, называемая Гумбаз-и Чаман. Когда мы проезжали через Гумбаз-и Чаман. Ибрахим бек вдруг стал меня звать. Оглянувшись назад, я увидел, что один из телохранителей Шейх Баязида настиг Ибрахим бека. Я повернул коня. Хан Кули, [сын] Баян Кули, был подле меня. «Не время теперь поворачивать», — сказал он и, схватив моего коня за узду, потянул его вперед.
Пока мы достигли Санга, большинство наших сбили с коней. Санг находился в двух шери от Ахси. После Санга за нами уже не было видно врагов.
Мы двинулись вверх вдоль реки Санга. К тому времени нас осталось восемь человек. Дуст Насир, Камбар Али, сын Касим бека, Хан Кули, сын Баян Кули, Мирза Кули Кукельташ, Шахим Насир, Абд ал-Каддус, сын Сиди Кара, и Ходжа Хусейни. Восьмой был я.
Вверх, вдоль реки, мы нашли хорошую дорогу. Сухое русло реки находилось далеко от проезжей дороги. Поднявшись уединенной тропой по высохшему руслу и оставив реку на правой руке, мы вошли в другое пересохшее русло. На следующий день ко времени предзакатной молитвы мы вышли из русла реки в степь. В степи виднелось вдалеке что-то черное.
Поставив людей в укрытие, я сам пешком поднялся на какой-то пригорок и стоял на страже, как вдруг на один из холмов позади нас вскачь взлетело несколько конных. Много их или мало, удостовериться не удалось. Мы сели на коней и пустились вперед. Преследователей было, верно, человек двадцать-двадцать пять, а нас — всего восемь, как уже сказано. Если бы мы сразу точно узнали, сколько их то хорошо бы подрались с ними, но мы думали, что за ними идут вплотную другие преследователи. Поэтому мы мчались дальше. Бегущим противникам, будь их и много, нельзя тягаться с немногими преследователями. Ведь говорят:
Побежденному войску достаточно крика «хэй!»
Хан Кули сказал: «Так нельзя! Они заберут нас всех! Выберите двух хороших коней и скачите быстрей, о-двуконь с Мирза Кули Кукельташем. Может быть вам удастся уйти». Он рассуждал неплохо: раз уже боя не вышло, то таким способом можно было бы спастись, но сгонять кого-нибудь сейчас с коня и оставлять среди врагов мне не хотелось.
В конце концов все враги один за одним отстали. Конь, на котором я ехал, был несколько слаб. Хан Кули, спешившись, отдал мне своего коня; я перескочил на него прямо со своей лошади, а Хан Кули сел на моего коня. Между тем Дуст Насира и Абд Каддуса, сына Сиди Кара, которые остались сзади, сбили с коней. Хан Кули тоже отстал, защищать его и оказывать ему помощь было некогда.
Мы мчались дальше, куда везли сами кони. У кого лошадь не шла, тот отставал. Лошадь Дуст бека тоже обессилела и отстала. Конь, что был подо мной, также начал слабеть. Камбар Али спешился и отдал мне своего коня, Я сел, а он сел на моего коня и отстал.
Ходжа Хусейни был хромой. Он потащился к холмам. Остались я и Мирза Кули Кукельташ; наши кони уже не могли скакать и мы трусили рысцой. Конь Мирза Кули тоже начал слабеть. Я сказал: «Если брошутебя, куда пойду? Едем! Живые или мертвые — будем вместе». Я ехал и то и дело оглядывался на Мирза Кули; наконец, Мирза Кули сказал: «Мой конь выбился из сил, не может идти. Не расстраивайтесь из-за меня, поезжайте, может быть вам удастся уйти».
Я оказался в диковинном положении: Мирза Кули тоже отстал, я остался один. Тут показалось двое врагов: одного звали Баба Сайрами, другого — Банда Али. Они подъехали ко мне ближе; моя лошадь выбилась из сил, до горы оставался еще целый курух. На дороге мне попалась куча камней. Я подумал: «Конь притомился, до горы довольно далеко. Куда пойду? В колчане у меня еще осталось штук двадцать стрел. Сойду с коня и буду стрелять с этой кучи камней, пока хватит стрел». Еще мне пришло на ум, что может быть удастся добраться до горы, а если я доберусь до нее, то засуну за пояс несколько стрел и вскарабкаюсь на гору. Я очень полагался на крепость своих ног.
Задумав такой план, я поехал дальше; у моего коня не оставалось сил бежать быстро; преследователи приблизились на полет стрелы. Жалея стрелы, я не выстрелил, а враги, остерегаясь, не подходили ближе и шли за мной на прежнем расстоянии.
На закате солнца я подъехал к горе. Вдруг мои преследователи закричали: «А дальше куда вы поедете? Джехангир мирзу взяли в плен и увели, а Насир мирза тоже у них в руках».
От этих слов меня охватило великое беспокойство: ведь если мы все попадем в руки [к Танбалу], то опасность будет очень велика. Я ничего не ответил и продолжал ехать, направляясь к горе. Позади остался еще большой кусок дороги и они снова завели разговор, но на сей раз говорили мягче, чем раньше. Сойдя с коня, они попытались вступить со мной в беседу. Не слушая их слов, я двигался дальше и, достигнув ущелья, двинулся вверх.
Я ехал до вечерней молитвы и, наконец, добрался до скалы, величиною с дом. Я объехал скалу кругом; она была крутая, и конь не мог на нее взойти. А [враги] спешились и заговорили со мной еще мягче, с почтением и уважением повторяя: «Ночь темная, дороги нет, куда вы поедете? Они клялись и уверяли: «Султан Ахмед бек вознесет вас государем».
Я сказал: «Мое сердце не спокойно и ехать к нему невозможно. Если вы хотите вовремя послужить мне, то другого такого случая не представится много лет. Выведите меня на дорогу, чтобы я мог отправиться к ханам, и я окажу вам больше милости, внимания и заботы, чем хочет ваше сердце. А если вы не хотите этого сделать, то возвращайтесь по дороге, по которой пришли, и пусть то, что меня ждет, свершится. Это тоже будет хорошая услуга».
Они сказали: «Лучше бы мы не приходили сюда, но раз уже мы пришли как же мы можем бросить вас, и вернуться? Если вы не пойдете с нами, мы должны вам служить, куда бы вы ни пошли».
Я потребовал: «Подтвердите правдивость ваших слов клятвой!» — и они подтвердили, поклявшись на Коране и дав крепкие клятвы. Я сейчас же успокоился и сказал: «Мне указывали близ этого ущелья дорогу в широкую долину. Ведите меня к этой дороге».
Хотя они и дали клятву, но я не был вполне спокоен и велел им ехать впереди, а сам ехал сзади. Пройдя один-два куруха, мы дошли до какого-то сая[17]. Я сказал: «Это не может быть дорога в широкую долину». Они прикинулись удивленными и ответили: «Та дорога — далеко впереди». Однако это и была дорога в широкую долину, но, желая меня обмануть, они скрыли правду.
Мы шли до полуночи к другой реке; на сей раз они сказали: «Мы не заметили — дорога к широкой долине, видимо, осталась сзади».
«Что же теперь делать?» — спросил я, и они ответили: «Близко впереди дорога в Гаву. По этой дороге поднимаются в Фаркат».
Они повели меня к этой дороге. Мы продолжали путь до третьего паса и пришли к Карнанскому саю, который течет из Гавы. Баба Сайрами сказал: «Вы постойте здесь, а я пойду осмотрю дорогу в Гаву и вернусь».
Через некоторое время он воротился и сказал: «К этой дороге подъехало несколько человек в [могольских] шапках, там не пройти».
Услышав эти слова, я растерялся: утро близко, я посреди дороги, и цель далеко. Я сказал: «Отведите меня куда-нибудь, где можно укрыться днем, а когда придет ночь, мы раздобудем где-нибудь лошадей, перейдем реку Ходженда и пойдем той стороной к Ходженду». Они отвечали: «Вон холм, там можно укрыться».
Банда Али был даругой Карнана. Он молвил: «Нашим коням и нам самим не обойтись без пищи; я пойду в Карнан и привезу, что смогу».
Мы пошли назад и повернули к Карнану. В одном курухе от Карнана мы остановились, Банда Али ушел и долго отсутствовал. Занялась заря, а его все нет. Мы очень волновались. Уже рассвело, когда прискакал Банда Али. Корма коням он не привез, привез три лепешки. Мы сунули за пазуху по лепешке, поспешно повернули назад, поднялись на холм, привязали коней у сухого русла, взошли на пригорок и стали на страже, каждый с одной стороны. Приближался полдень. [Вдруг] Ахмед Кушчи[18] с четырьмя всадниками проехал из Гавы в сторону Ахси. Я подумал: «Позовем Ахмеда Кушчи надаем ему обещаний и посулов и возьмем у него коней. Ведь наши кони целые сутки были в бою и в стычках и даже корма для них не нашли; они совсем выбились из сил». Но на сердце у меня было неспокойно: мы не могли довериться этим людям.
Мы с моими спутниками сговорились так: им следует остаться на ночь в Карнане. Ночью мы осторожно проберемся туда и уведем коней Ахмеда Кушчи и его спутников, чтобы иметь возможность куда-нибудь уйти.
Был полдень, когда на расстоянии взгляда замелькали сверкающие доспехи какого-то всадника. Мы совершенно не догадывались, кто это такой. Это, кажется, был Мухаммед Бакир бек, который находился с нами в Ахси. Когда мы уходили из Ахси, всех нас разбросало, кого куда. Мухаммед Бакир, видимо, попал в эти края и бродил здесь, скрываясь.
Банда Али и Баба Сайрами сказали: «Кони двое суток не ели корма. Спустимся в долину и выпустим коней на траву». Мы сели на коней, спустились в долину и выпустили коней на траву.
Было время предзакатной молитвы, когда какой-то всадник проехал и поднялся на холм, где мы скрывались. Я узнал его: это был правитель Гавы — Кадир Берди. Я сказал: «Позовите Кадир Берди», его позвали, он подъехал. Я поздоровался с ним, спросил, как его дела, сказал [много] милостивых и ласковых слов и надавал ему обещаний и посулов. Я послал его привезти веревку, багор, топор и все, что нужно для переправы через реку, а также корма коням и пищи для нас, если удастся, и лошадь тоже приказал привезти. Мы сговорились, что к ночной молитве он явится на это самое место.
Было время вечерней молитвы, когда какой-то всадник проехал состороны Карнана к Гаве. Мы спросили: «Кто ты?» — и он что-то ответил. Это, вероятно, был тот самый Мухаммед Бакир бек; из того места, где мы его видели тогда, в полдень, он переезжал в другое, чтобы там спрятаться. Он так изменил свой голос, что я совершенно его не узнал, хотя он пробыл при мне несколько лет. Если бы мы его узнали и он бы присоединился к нам, было бы хорошо.
Появление этого человека очень нас встревожило. Теперь мы не могли ждать до срока, о котором условились с Кадир Берди [правителем] Гавы.
Банда Али сказал: «В пригородах Карнана есть уединенные сады, ни один человек не заподозрит, что мы там. Поедем туда и пошлем за Кадир Берди человека — пусть приезжает к нам».
С таким намерением я сел на коня и приехал в пригороды Карнана. Стояла зима, было очень холодно. Нашли и принесли старый меховой тулуп, я надел его. Потом принесли чашку просяной каши, я поел и удивительно хорошо подкрепился.
Я спросил Банда Али: «Человека за Кадир Берди послали?» Он ответил: «Послал», но на самом деле эти несчастные деревенские людишки, сговорившись, послали человека в Ахси, к Танбалу!
Зайдя в какое-то крытое помещение, мы развели огонь, и глаза мои ненадолго смежились. Эти людишки, лукавствуя, говорили мне: «Пока не получим известий от Кадир Берди, трогаться отсюда нельзя. Это место находится среди пригородов. На окраине их есть пустые сады; если мы пойдем туда, никто об этом не догадается».
В полночь я сел на коня и отправился в сад на окраине. Баба Сайрами [караулил и] смотрел со стены то туда, то сюда. Около полудня он спустился со стены, пришел ко мне и сказал: «Едет Юсуф даруга». Я очень встревожился и сказал: «Проведай, знает ли он про меня». Баба Сайрами вышел, поговорил с [Юсуфом] и, вернувшись, сказал: «Юсуф даруга говорит: «У ворот Ахси мне встретился один пеший и сказал: «Государь в Карнане, в таком-то месте». Ничего никому не говоря, я запер этого человека в одном помещении вместе с Вали казначеем, который попался нам в плен во время боя, а сам прискакал к вам. Беки ничего не знают об этом».
Я спросил Баба Сайрами: «Что ты об этом думаешь?», он сказал: «Все эти люди — ваши нукеры. Что они могут сделать? Вам надо идти [с ними]. Они объявят вас государем».
Я ответил: «Раз между нами были такие раздоры и стычки, как я могу на них положиться и пойти?»
Когда мы разговаривали, вдруг [появился] Юсуф, встал передо мной на колени и сказал: «Чего мне скрывать! Султан Ахмед бек ничего не знает, но Шейх Баязид бек, проведав о вас, послал меня сюда».
Когда Юсуф сказал мне это, я впал в ужасное [отчаяние]: в мире нет ничего хуже страха за жизнь. Я сказал:
«Говори правду! Если дело должно обернуться еще хуже, я совершу [предсмертное] омовение!»
Юсуф принялся клясться [и отрицать], но кто же поверит его клятвам? Я почувствовал в себе слабость, поднялся и пошел в уголок сада. Я подумал про себя и сказал: «Пусть человек проживет сто или даже тысячу лет, в конце-концов все-таки нужно умереть».
Проживешь ты сто лет или один день,
Все равно придется уйти из этих чертогов, радующих сердце.
Я обрек себя на смерть. В этом саду протекал ручей. Я совершил омовение, прочитал молитву в два рак'ата[19], потом опустил голову для немой молитвы и стал молиться. Тут сон смежил мне глаза, и увидел я, что Ходжа Якуб, сын Ходжи Яхьи и внук досточтимого Ходжи Убайд Аллаха, приехал и стоит напротив меня на пегом коне, с большой толпой всадников на пегих конях. Он сказал: «Не горюйте! Ходжа Ахрар послал меня к вам». Он сказал: «Мы просили у Аллаха для него помощи и возвели его на престол царствования. Если ему где-нибудь выпадет трудное дело, пусть [мысленно] приведет нас пред свой взор и помянет нас и мы явимся туда». Теперь, в этот час, победа и одоление на вашей стороне. Поднимите же голову, пробудитесь!»
Я тотчас же проснулся, радостный, как раз, когда Юсуф даруга и его товарищи советовались между собой и говорили: «Нужно придумать какой-нибудь предлог и хитростью схватить и связать его».
Услышав эти слова, я сказал: «Вот вы как рассуждаете! А ну-ка, посмотрим, кто из вас осмелится подойти ко мне!»
Я еще не кончил говорить, как из-за стены сада вдруг донесся топот множества приближающихся коней. Юсуф даруга сказал: «Если бы мы взяли вас и пошли к Танбалу, наше дело двинулось бы вперед. А теперь он послал еще множество людей, чтобы схватить вас». Он был убежден, что этот шум есть топот коней всадников, посланных Танбалом.
Услышав его слова, я еще больше взволновался и не знал, что мне делать. В эту минуту всадники, не теряя времени на поиски ворот сада, проломили в одном месте обветшавшую стену и проникли в сад. Я посмотрел и вижу — это явились Кутлук Мухаммед Барлас и Баба-и Паргари — мои преданные нукеры и с ними еще десять, пятнадцать или двадцать человек.
Приблизившись, они кинулись с коней на землю, еще издали преклонили колени и, поклонившись, бросились к моим ногам. Тут, меня охватило такое ощущение, словно господь снова дал мне жизнь. Я сказал: «Схватите этого Юсуфа даругу и его ничтожных наемников и свяжите их».
Эти никудышные люди пустились бежать, но одного из них где-то схватили, связали и привели. Я спросил: «Откуда вы едете? Как вы узнали?» Кутлук Мухаммед Барлас сказал: «Когда мы бежали из Ахси и расстались с вами, я пришел в Андиджан. Ханы тоже еще раньше прибыли в Андиджан. Я увидел во сне, будто Ходжа Убайд Аллах говорит мне: «Бабур падишах находится в деревне Карнан. Пойдите туда, возьмите его и приведите, так как ему принадлежит престол царства».
Увидев такой сон, я обрадовался и доложил о нем Старшему хану и Младшему хану. Я сказал ханам: «У меня есть пять или шесть братьев и сыновей. Дайте мне еще несколько йигитов, я отправлюсь к Карнану и все разведаю».
Ханы ответили: «Нам тоже думается, что он, наверное, пошел по той дороге». Они отрядили со мной десять человек и сказали: «Поезжай в ту сторону, проверь и разведай все хорошенько. Во всяком случае вы наверное добудете сведения». Когда мы об этом разговаривали, Баба-и Паргари сказал: «Я тоже поеду, поищу его», и он также сговорился с двумя своими братьями-йигитами, и мы поехали. Сегодня три дня, как мы в дороге. Слава Аллаху, мы вас нашли!»
Рассказав все это, они сказали: «Идите! Уезжайте! Этих связанных тоже увезите: оставаться здесь нехорошо. Танбал получил сведения, что вы прибыли сюда. Поезжайте и любым способом соединитесь с ханами».
Мы тотчас же сели на коней и поехали в сторону Андиджана. Уже два дня я не ел никакой пищи. Было время полуденной молитвы, когда мы нашли барана и, остановившись где-то, сели и приготовили шашлык. Я наелся шашлыка досыта. После этого мы сели на коней и, быстро пройдя в двое суток пятидневный путь, вступили в Андиджан. Я поклонился моему дяде, Старшему хану, и моему дяде, Младшему хану, и все рассказал им о минувших событиях.
Я провел с ханами четыре месяца. Мои нукеры, которые разбрелись кто куда, теперь съехались: их было больше трехсот человек. Я подумал: «Доколе я буду скитаться и бродить по этой ферганской земле? Попытаю счастья в другом краю».

События года девятьсот десятого[20] (1504-1505)
В месяце мухарраме[21] я выступил из ферганской земли, направляясь в Хорасан, прибыл на летовку Илак — одну из летовок в области Хисара — и остановился там.
На этой стоянке, в начале двадцать третьего года моей жизни я впервые приложил к лицу бритву. Моих людей, знатных и простых, которые с надеждой следовали за мной, было больше двухсот и меньше трехсот, в большинстве они были пешие с дубинами в руках, грубыми башмаками на ногах и чапанами на плечах. Нужда дошла до того, что у нас было всего две палатки. Мой шатер ставили для моей родительницы, а для меня на стоянке шалаш, и я жил в шалаше. Хотя я намеревался идти в Хорасан, но, будучи в таком положении, надеялся на [богатство] хисарской земли и на нукеров Хусрау шаха. Каждые несколько дней ко мне приходил кто-нибудь и говорил об этой земле, народе и людях слова, возбуждающие надежду.
В это время вернулся Мулла Баба-и Пашагири, отправленный послом к Хусрау шаху. Он не привез от Хусрау шаха никаких вестей, могущих успокоить сердце, он привез сведения о народе и людях [Хисара]. Из Илака мы в три-четыре перехода достигли местности Ходжа-Хаммад, в окрестностях Хисара, и остановились. На этой стоянке Мухибб Али курчи пришел послом от Хусрау шаха. Хусрау шах славился щедростью и великодушием, нам два раза случалось проходить через его владения, но он не проявил к нам приязни, которую проявлял к самым ничтожным людям. Так как я надеялся на этих людей и на [блага] их земли, то [подолгу] задерживался на каждой стоянке. Ширим Тагай, знатнее которого у нас в то время никого не было, не имел мужества идти в Хорасан и думал от нас отделиться. Когда после поражения у Сар-и Пула мы вернулись [в Самарканд], он услал оттуда своих домочадцев, а сам остался налегке, запершись в крепости. Трусоватый это был человек, он неоднократно совершал подобные поступки.
После нашего прихода в Кабадиан младший брат Хусрау шаха, Баки Чаганиани, которому принадлежали Чаганиан, Шахр-и Сафа и Термез, прислал ко мне Хатиб-и Карши, выражая доброжелательство инамерение присоединиться к нам, и когда я перешел реку Аму у переправы Увадж, он явился и вступил ко мне в услужение. По просьбе Баки мы встали напротив Термеза. Баки переправил всех своих домочадцев до последнего через Аму и присоединился к нам. Оттуда мы двинулись к Кахмерду и Бамиану; в то время эти места принадлежали сыну Баки, Ахмед Касиму, племяннику Хусрау шаха. Мы намеревались оставить домочадцев Баки Чаганиани в неприступной крепости Аджар в области Кахмерда и затем, если представится удобный случай, действовать соответственно [возможностям].
Когда мы пришли в Айбак, Яр Али Билал, который раньше был со мной и хорошо рубил саблей, но во время неурядиц покинул меня и находился при Хусрау шахе, бежал ко мне от Хусрау шаха с несколькими йигитами и передал от моголов Хусрау шаха приязненные слова. По приходе нашем в Дара-и Зиндан к нам бежал Камбар Али бек — его называли также Саллах. Сделав три-четыре перехода, мы пришли в Кахмерд и оставили своих домочадцев в крепости Аджар. Пока мы были в Аджаре, дочь Султан Махмуд Мирзы от Ханзаде биким, которую уже раньше, при жизни Мирзы, просватали за Джехангир Мирзу, была выдана за Мирзу замуж.
В то время Баки бек часто и многократно говорил: «Два государя в одной стране и два полководца в одном войске — причина раздора и беспорядка и источник смут и расстройств. Ведь сказано:
Десять дервишей [мирно] спят на одном ковре,
Два государя не уместятся в одном климате.
Когда ест божий человек половину лепешки,
То другую половину он отдает дервишам.
Если царь захватит один климат,
То хочется ему захватить и другой климат [22].
Есть надежда, что не сегодня-завтра все нукеры и слуги Хусрау шаха явятся сюда и станут рабски служить государю. Среди них немало смутьянов, вроде сыновей Айуба и некоторых других, что всегда были виновниками и подстрекателями вражды и смут между нашими мирзами. Теперь, в настоящее время, следует по-доброму и по-хорошему отпустить Джехангир мирзу в Хорасан, чтобы он завтра не стал причиной сожаления и раскаяния».
Мне не по нраву было, чтобы мои старшие и младшие братья и родичи, хоть они и учинили со мной кое-какие неучтивости, питали ко мне неприязнь. Хотя у меня с Джехангир мирзой раньше часто возникали препирательства и раздоры из-за владений и нукеров, но на сей раз он пришел со мной из родной страны и проявлял братские чувства и готовность мне служить; за это время он не сделал ничего такого, что было бы причиной неудовольствия. Поэтому, сколько ни повторял Баки бек свои доводы, я не соглашался.
В конце концов, как и говорил Баки бек, эти смутьяны, то есть Юсуф, сын Айуба, и Бахлул, сын Айуба, убежали от меня к Джехангир мирзе. Встав на путь зла и смут, они разлучили со мной Джехангир мирзу и увели его в Хорасан.
В это время от Султан Хусейн мирзы пришли к Бади' аз-Заман мирзе, ко мне, к Хусрау шаху и к Зу-н-Нуну длинные, пространные грамоты одинакового содержания. Эти грамоты до сих пор при мне. Содержание их таково. «Когда Султан Ахмед мирза, Султан Махмуд мирза, Улуг бек мирза и их братья, сговорившись, пошли на меня, я укрепился на берегу Мургаба. Мирзы, подойдя близко, ничего не могли сделать и отступили. Теперь, если узбекпойдет на меня, я тоже укреплюсь на берегу Мургаба. Бади' аз-Заман мирза пусть оставит в крепости Балха, Шапургана и Андхуда сильных людей, а сам укрепляет Карзуван, Дара-и Занг и всю эту горную страну.
Султан Хусейн имел сведения о том, что я тоже пришел в те места, и писал мне: «А ты укрепи Кахмерд, Аджар и всю горную местность. Хусрау шах пусть оставит в крепостях Хисара и Кундуза верных людей и укрепляется со своим братом Вали в горах Бадахшана и Хутталана. Узбек ничего не сможет сделать и должен будет отступить».
Эти письма Султан Хусейна стали для меня причиной отчаяния, так как в государстве Тимур бека не было в то время владыки больше Султан Хусейна и не было ему равного по возрасту, по обширности владений и количеству войск. Я ожидал, что гонцы и нарочные будут усердно и поспешно следовать друг за другом и привезут такие приказания: «На переправах у Термеза, Келифа и Керки постройте столько-то барж и приготовьте такое-то количество бревен для моста; сторожите хорошенько верхние переправы у Токуз-Улума». Тогда бы сердца людей, которые столько лет страдали из-за узбекской смуты, ободрились и исполнились бы надежды. Но если столь великий государь, как Султан Хусейн мирза, восседающий на престоле Тимур бека, не говоря о походе на врага, велит укрепляться — какая может быть у людей надежда? Оставив в Аджаре всех пришедших со мной голодных родичей, также семьи и скот воинов Баки Чаганиани и его сына Мухаммед Касима с соплеменниками, мы повели наше войско и выступили в поход. От моголов Хусрау шаха непрерывно перебегали люди и говорили: «Мы, моголы, которые находились в Талекане и искали благосклонности славного государя, вышли и потянулись к Ишкамышу и Фулулу. Пусть государь, приложив усилия, поспешит и приходит поскорей: большинство людей Хусрау шаха в разброде и они должны явиться на службу к государю».
В это время пришли сведения, что Шейбани хан взял Андиджан и что его войско идет на Хисар и Кундуз. Услышав вести об этом, Хусрау шах, не смея оставаться в Кундузе, вывел оттуда бывших с ним людей и направился в Кабул. Едва лишь Хусрау шах вышел из Кундуза, как некий Мулла Мухаммед Туркестани, добрый, надежный, старинный слуга Шейбани хана, заперся там, чтобы сдать [город] Шейбани хану.
Когда мы проходили через Шамту и Кизил-Су, три-четыре тысячи моголов, подчиненных Хусрау шаху и находившихся в Кундузе, пришли со своими домочадцами и присоединились ко мне. Камбар Али могол, упоминание о котором неоднократно встречалось раньше, был великий пустослов; его повадки не нравились Баки беку. В угоду Баки беку я дал ему разрешение удалиться. Сын Камбар Али, Абд аш-Шакур, с того времени стал приближенным Джехангир мирзы.
Хусрау шах, услышав, что [его] моголы присоединились к нам, очень ослаб духом. Не сумев найти никакого другого средства, он прислал ко мне послом своего зятя Якуба, сына Айуба, выразил доброе расположение и желание мне служить и попросил: «Если вы заключите со мной условие, я приду вам служить». Так как Баки Чаганиани был человек влиятельный и при всем доброжелательстве ко мне не забывал о пользе своего старшего брата, то он стоял за соглашение. Мы заключили такой договор: жизнь [Хусрау шаха] будет пощажена; в отношении скота, сколько бы он ни отобрал, стеснения тоже не будет.
Отпустив Якуба, мы двинулись вниз по Кизил-Су и остановились близ того места, где эта река сливается с рекой Андар-Аба. На следующий день, в середине месяца раби[23] первого, я налегке переправился через реку Андар-Аба в окрестностях Души и расположился под развесистым чинаром. С другой стороны прибыл Хусрау шах в сопровождении множества нарядно и пышно одетых людей. Согласно обряду и уставу, он еще вдалеке спешился и подошел ко мне. Здороваясь, Хусрау шах преклонил колени три раза, отходя назад — тоже три раза; осведомляясь о здоровье и поднося подарки, он опять встал на колени один раз. Перед Джехангир мирзой и Мирза ханом он тоже преклонил колени.
Таким образом, этот старый, толстый человечишко, который столько лет делал, что хотел, и из всех отличий царской власти только хутбы не читал от своего имени, двадцать пять-двадцать шесть раз подряд преклонял колени и ходил передо мной туда и назад. Он так устал, что едва не упал совсем. Несколько лет бекства и султанства совершенно слетели у него с носа.
После приветствий и поднесения подарков я приказал Хусрау шаху сесть. Мы просидели один или два гари, разговаривая и беседуя о том, о сем. При своей трусости и неблагодарности Хусрау шах был к тому же пустой и бестолковый болтун. В такое время, когда его верные и уважаемые нукеры у него на глазах отряд за отрядом приходили и становились моими нукерами, когда его дела до того расстроились, что этот человечишко, державший себя раньше, как государь, явился ко мне в таком унижении, против воли и таким образом выражал мне почтение, он высказал два диковинных суждения. Первое: когда я утешал его по поводу ухода его нукеров, он сказал: «Эти нукеры уже четыре раза уходили от меня таким образом и опять приходили».
Во-вторых: я спросил про его младшего брата Вали — когда он явится и в каком месте перейдет через Аму-Дарью, и Хусрау шах сказал: «Если найдется переправа, он должен явиться скоро, но когда вода прибывает, места переправ меняются. Есть пословица: «Вода унесла эту переправу». Бог вложил ему в уста такие слова, когда его власть и его нукеры уходили от него.
Один или два гари[24] спустя я сел на коня и оправился в лагерь, Хусрау шах тоже уехал к месту своей стоянки. С этого дня беки и нукеры Хусрау шаха, большие и малые, знатные и худородные, покидая его, начали, отряд за отрядом, переходить ко мне со своими семьями и скотом. На следующий день к полуденной или к предзакатной молитве, при нем не осталось ни одного человека. «Скажи, о боже мой, о властитель власти, ты даешь власть, кому хочешь; и отнимаешь власть у кого хочешь; ты возвышаешь, кого хочешь, и унижаешь, кого хочешь, в руке твоей благо, и во всякой вещи ты властен[25]».
Дивен творец! Человек был повелителем двадцати или тридцати тысяч нукеров, и все земли, принадлежавшие Султану Махмуд мирзе, от Кахлуга — это место называют также Дарбанд-и Аханин — до гор Хиндукуша были ему подвластны, а один из его сборщиков по имени Хасан Барлас, старый человечишко, грубо, как и подобает сборщику налогов, гонял нас с места на место от Илака до Уваджа. И вот в какие-нибудь полтора дня, без боя, без сопротивления, бог сделал этого властителя столь униженным, бессильным и слабым перед таким бедным и беспомощным человеком, как я с моими двумя с половиной сотнями людей, что не осталось у него власти ни над нукерами, ни над имуществом, ни над собственной жизнью.
В тот вечер, когда я возвратился, повидав Хусрау шаха, ко мне пришел Мирза хан и потребовал мести за кровь своих братьев. Некоторые из наших людей стояли за это. И действительно, по закону и обычаю следовало, чтобы такие люди понесли наказание, но так как мы дали обязательство, то вышел приказ, чтобы Хусрау шах увез с собой все, что он может увезти. Нагрузив три-четыре каравана мулов и верблюдов дорогими камнями, золотом, серебром и драгоценностями, он увез все это. Мы отправили с ним Ширим Тагая, чтобы тот проводил Хусрау шаха через Гури и Дехане в Хорасан, а сам пошел в Кахмерд и привел моих домочадцев за нами следом в Кабул.
Снявшись с этой стоянки и направляясь в Кабул, мы пришли в Ходжа-Зейд и остановились там. В этот день добытчики Узбека под начальством Хамза бий мангита совершили набег на окрестности Души. Туда были посланы Сейид Касим ишик-ага и Ахмед Касим Кухбур с несколькими йигитами. Они поехали, здорово поколотили добытчиков, отрезали и привезли несколько голов.
На этой стоянке поделили кольчуги, находившиеся на оружейном складе Хусрау шаха. Там оказалось семьсот или восемьсот кольчуг, лат и конских доспехов — часть тех вещей, которые остались после Хусрау шаха. Кроме того, нам досталось много фарфора; больше там не было ничего, заслуживающего внимания.
Сделав четыре-пять переходов от Ходжа-Зейда, мы пришли в Гур-Банд. Когда мы остановились в Уштур-Шахаре, то узнали, что Ширак Аргун, полновластный бек Мукима, ничего не ведая о нас, собрал войско и стоит на берегах реки Баран. Он намеревался помешать всякому, кто придет через Панджхир, пройти к Абд ар-Раззак мирзе, который в то время бежал из Кабула и находился среди афганцев Таркалани, в окрестностях Ламгана.
Узнав об этом, мы в часы между двумя молитвами снялись с лагеря и, пройдя всю ночь, на заре перешли перевал Хупиан. Я еще никогда, ни разу не видел звезды Сухейла[26]; когда мы поднялись на гору, низко на южной стороне неба виднелась яркая звезда. Я спросил: «Не Сухейл ли это?» — мне ответили: «Сухейл». Баки Чаганиани прочитал такой стих:
Ты — Сухейл, докуда доходит твой свет, и где ты восходишь?
Когда падает на кого-нибудь твое око, это признак счастья.
Солнце поднялось на высоту копья, когда мы пришли в долину Санджид и остановились. Наши караульные йигиты, выехавшие вперед, и еще несколько йигитов встретились с Шираком под Карабагом в окрестностях Эгри-Яра и тотчас же схватились врукопашную. Ведя легкий бой, пуская стрелы, они быстро двигались вперед. Ширака и еще семьдесят-восемьдесят или сто добрых йигитов сбили с коней и привели ко мне. Я подарил Шираку его кровь и он стал моим слугой.
Когда Хусрау шах, не заботясь о своих людях, вышел из Кундуза, направляясь в Кабул, подвластные ему племена разделились на пять или шесть отрядов. Один отряд составляли бадахшанцы [под начальством] Сидим Али дарбана из племени Руста Хазара, который перевалив через Панджхир, вступил к нам в услужение на этой стоянке. Другой отряд — люди Юсуфа, сына Айуба, и Бахлула, сына Айуба, [тоже] пришли служить нам на этой стоянке. Еще один отряд, из Хутталана, состоял под началом Вали, младшего брата Хусрау шаха. Четвертый отряд составляли аймаки, обитавшие в области Йиланчак, Никудари[27], Кашкал и Кундуз; оба последние отряда пришли через Андар-Аб и намеревались перевалить Панджхир. Аймаки оказались в Сар-Абе раньше; за ними пришел Вали. Аймаки заступили Вали дорогу, сразились с ним и победили его. Сам он бежал к узбекам; Шейбани хан приказал отрубить ему голову на Самаркандском базаре. Бывшие при нем нукеры и прислужники, ограбленные и обобранные, на той же стоянке, пришли служить мне вместе с аймаками. Сейид Юсуф бек Оглакчи тоже пришел с ними.
Снявшись с этой стоянки, мы стали лагерем на поляне Ак-Сарай, возле Карабага. Люди Хусрау шаха — это народ, привыкший насильничать и самовольничать. Они стали обижать жителей [тех мест]. Наконец, один из храбрых нукеров Сидим Али дарбана утащил у кого-то кувшин масла, и я приказал привести его ко входу в мою палатку и побить палками. Под палками он испустил дух. После такой острастки люди совсем присмирели.
Находясь на этой стоянке, мы держали совет: идти нам на Кабул тотчас же или не идти. Мнение Сейид Юсуф и еще некоторых было таково: зима близко, сейчас следует идти в Ламган, а дальше, если представится случай, действовать соответственно.
[Однако] Баки Чаганиани и еще кое-кто решили идти на Кабул. Мы снялись с места и, придя в Аба-Курук, остановились там. На этой стоянке моя матушка Ханум и родичи, оставшиеся в Кахмерде, пришли и соединились с нами, пережив большие опасности.
Подробности этого таковы. Я послал Ширим Тагая с Хусрау шахом, чтобы он проводил Хусрау шаха доХорасана, а потом пошел и привел моих родичей. Прибыв в Дехане, Ширим Тагай потерял над собой волю, и Хусрау шах с Ширимом пошли в Кахмерд. Сын сестры Хусрау шаха, Ахмед-и Касим, находился в Кахмерде. Хусрау шах подговорил Ахмед-и Касима и они стали обижать моих родственников. В Кахмерде было много моголов — нукеров Баки Чаганиани с домочадцами. Они втайне сговорились с Ширим Тагаем и решили схватить Хусрау шаха и Ахмед-и Касима. Хусрау шах с Ахмед-и Касимом бежали через ущелье Аджар в Хорасан. Причиной такой приязни [ко мне] моголов, видимо, было желание отойти от Хусрау шаха и Ахмед-и Касима. Люди, находившиеся при моих родичах, избавившись от заботы о Хусрау шахе, вышли из Аджара. Когда они пришли в Кахмерд, люди из племени Асиканчи[28], подняв мятеж, заступили дорогу и ограбили большинство моих домочадцев и людей, подвластных Баки беку. Сын Кул Баязида, Тизак, был тогда малолетний, он попал в плен и три или четыре года спустя пришел в Кабул.
Наши домочадцы, ограбленные и обобранные, пройдя той же дорогой через Кипчак, что и мы, прибыли в Аба-Курук и присоединились к нам. Выступив оттуда и сделав один привал, мы посоветовались на поляне Чалак и решили начать осаду. Снявшись с лагеря, я сам и бывшие со мной люди из центрального отряда оставались между садом Хайдара Таки и усыпальницей Кул-Баязида бакаула. Джехангир мирза с людьми правого крыла стал в нашем большом саду, Насир мирза и люди левого крыла стали на луговине за могилой Кутлук-Кадама.
Наши люди постоянно ходили к Мукиму и вели с ним переговоры. Иногда Муким выставлял оговорки, иногда говорил неопределенно. Это происходило в большой степени оттого, что, когда мы захватили Ширака, Муким тотчас же послал гонцов к его отцу и старшему брату. Надеясь на отца и брата Ширака, Муким и затягивал дело.
Однажды вышел приказ людям главного отряда, правого крыла и левого крыла облачиться в кольчуги надеть на коней броню и подойти поближе [к городу], чтобы и оружие свое показать и жителей города устрашить. Джехангир мирза [во главе] правого крыла двинулся прямо вперед, улицами и садами. Так как перед центральным отрядом была река, то я подошел с людьми, стоявшими в центре, со стороны могилы Кутлук-Кадама и поднялся на пригорок перед холмом. Передовые [отряды] врага начали собираться у моста Кутлук-Кадама — в то время этого моста еще не было. Йигиты из озорства проскакали до самых Ворот кожевников. Малочисленные отряды врага, не ожидая битвы, бежали в крепость. Многие жители Кабула вышли на высокую насыпь арка, чтобы посмотреть на бой. Поднимая на берегу густую пыль, враги спустились с насыпи вниз. На высоком холме между мостом и воротами, посреди дороги, выкопали много глубоких ям и прикрыли их хворостом. Султан Кули Чанак и некоторые йигиты, тесня друг друга, падали на всем скаку. На правом крыле два-три йигита несколько раз дрались на саблях с врагами, выезжавшими из садов и с улиц. Так как приказа начинать бой не было, то они с тем и воротились.
Жители крепости очень растерялись. Муким через беков выразил желание прийти, чтобы мне служить и сдать Кабул. При посредстве Баки Чаганиани он пришел и вступил ко мне в услужение. Мы обошлись с ним милостиво и ласково, и устранили из его души беспокойство и страх. Было решено, что на следующий день Муким со всеми своими нукерами, слугами, имуществом и пожитками выйдет из крепости и сдаст ее нам. [Моголы], подвластные Хусрау шаху, были люди, привыкшие своевольничать и грабить. Чтобы [благополучно] вывести из крепости домочадцев Мукима, я поручил это дело Джехангир мирзе и Насир мирзе, а также знатным бекам и приближенным, которые должны были вывести из Кабула самого Мукима и зависящих от Мукима людей с таким имуществом и пожитками. Стоянку ему мы назначили в местности Тепа.
Утром мирзы и беки отправились к воротам и увидели, что народ сильно бунтует и шумит. Они послали человека сказать мне: «Пока вы не придете, никто не сможет сдержать этих людей». В конце концов я поехал сам и приказал трех или четырех [бунтовщиков] застрелить, а одного или двух разрубить на куски. Шум утих. Муким и его люди, здравые и невредимые, вышли и водворились в Тепа. В конце месяца раби[29] первого Аллах великий по своей милости и великодушию без боя и сражения подчинил и отдал мне царство и область Кабула и Газни.
Область Кабула относится к четвертому климату, она находится посередине обитаемой земли. На восток от нее [лежат] Ламганат, Пуршавар, Хаштнагар и некоторые области Хиндустана. К западу находится горная страна, в которую входит Карнуд и Гур; теперь в этих горах обитают и ютятся племена Хазаре и Никудери.
К северу [от Кабула] лежат области Кундуза и Андар-Аба; отделенные от него горами Хиндукуша, к югу — Фармул, Нагз, Банну и Афганистан.
[Область Кабула] — небольшая область; очертания ее продолговатые, вытянутые в длину с востока на запад. По краям и границам ее везде горы; крепость Кабула примыкает к горам. Так как на вершине горы над крепостью [один из] шахов Кабула возвел постройку, то гору называют Шахи Кабул. Эта гора начинается от ущелья Даварин и кончается в ущельях Дех-и Якуб; окружность ее равна двум шери. Склоны этой горы сплошь покрыты садами. Во времена царствования моего дяди, Улуг бек мирзы, Ваис Атака, дядька Мирзы, провел на горе арык; все сады на склонах горы орошаются этим арыком. В конце канала находится местность, называемая Кул-Гина. Это уединенный уголок, великие творились там беспутства! Иногда шутки ради мы повторяли там, слегка изменив его, такой стих Ходжа Хафиза:
Хорошее было время, когда мы несколько дней, без головы и без ног,
Жили в Кул-Гина, среди распутников!
К югу от крепости и к востоку от Шах-и Кабула находится большое озеро; окружность его около одного шери. От горы Шах-и Кабул в сторону Кабула текут три небольших ручья; два из них находятся в окрестностях Кул-Гина. Возле одного ручья стоит мазар Ходжи-Шаму, возле другого находится кадамгах[30] Ходжи-Хизра; оба эти места являются местом гуляния жителей Кабула. Еще один ручей протекает напротив мазара Ходжи Абд ас-Самада, его называют Ходжа-и Рушнаи.
От горы Шах-и Кабул отходит выступ, называемый Укабейн. Кроме Укабейна там есть еще один небольшой отрог. Арк кабульской крепости стоит на этой горе, большое укрепление возвышается к северу от арка. Арк стоит на удивительно высоком месте с хорошим воздухом; он возвышается над упомянутым озером и тремя полянами, носящими названия: Сиях-Санг, Сунак-Курган и Чалак, все они простираются у подножия арка. Эти поляны, когда они зеленые, выглядят очень красиво. Летом в Кабуле нередко дует северный ветер, его называют «ветром из Парвана». К северу от арка есть дома с окнами, там очень хороший воздух.
Мулла Мухаммед Талиб Муаммаи сочинил такой стих в похвалу кабульскому арку, посвятив его Ба-ди' аз-Заман мирзе:
Пей вино в арке Кабула — пускай чаши вокруг, одну за другой.
Ибо там и гора, и река, и город, и степь.
Хиндустанец то, что вне Хиндустана, называет Хорасаном, так же как арабы [всё], что вне Аравии, называют Аджам. На пути между Хиндустаном и Хорасаном стоят два торговых города: один — Кабул, другой — Кандахар. Караваны из Ферганы, Туркестана, Самарканда, Бухары, Балха, Хисара и Бадахшана приходят в Кабул; караваны из Хорасана приходят в Кандахар. Кабульская область лежит посредине между Хиндустаном и Хорасаном; это очень хороший торговый рынок. Если бы купцы пошли в Хитай или в Рум[31], то наторговали бы столько же. Каждый год в Кабул пригоняют семь, восемь или десять тысяч коней; из нижнего Хиндустана приводят караваны десять, пятнадцать или двадцать тысяч купцов. Из Хиндустана доставляют рабов, белые ткани, сахар, сахарный песок и лекарственные зелья. Многие купцы не довольствуются при торговле прибылью в тридцать на десять или сорок на десять[32].
В Кабуле можно найти товар из Хорасана, Ирака, Рума это как бы торговая гавань Хиндустана.
Жаркая и холодная полосы области Кабула [расположены] близко друг от друга. Из Кабула можно за один день пройти в такое место где никогда не идет снег; за два часа дойдешь до такого места где снега никогда не становится меньше, хотя иногда бывает и такое лето, что снега [и там] не остается. Плодов из жаркой и холодной полосы в местах, прилегающих к Кабулу, множество. Из плодов из жаркой и из холодной полосы в Кабуле и ближних селениях бывает много винограда, гранатов, урюка, яблок, айвы, груш, персиков, слив, ягоды, миндаля, орехов. Я приказал привезти туда и посадить вишневые саженцы; выросла хорошая вишня, деревья и теперь еще разрастаются.
Плоды жаркой полосы — это например, апельсины, померанцы, и сахарный тростник, который привозят из Ламгана; я приказал доставить сахарный тростник в Кабул и посеять. Кедровые орехи привозят из Ниджрау. С гор, окружающих Кабул, идет много меду, и там есть пасеки, с гор, окружающих Газни, меда не доставляют. Кабульский ревень хорош, айва и сливы там тоже прекрасные, огурцы — отличные.
Есть там особый сорт винограда аб-и ангур называется; очень хороший виноград, из него делают пьяные вина. Вино со склонов горы Ходжа - Хавенд-Са'ид славится крепостью; впрочем, теперь я его хвалю только следуя мнению других.
Сладость вина знает только пьяный,
Какая радость от него трезвому?
Злаки в Кабуле нехороши, но если семена хорасанские, то, в общем, они всходят недурно. Воздух там очень приятный, такого хорошего воздуха, как в Кабуле, сколько известно, нет больше нигде в мире. Летом по ночам нельзя ложиться без шубы; зимою, хотя снега падает очень много, чрезмерных холодов не бывает. Самарканд и Тебриз тоже славятся хорошим воздухом, но там бывает уже слишком холодно.
В окрестностях Кабула находятся четыре хорошие поляны. В северо-восточной стороне лежит поляна Сунак-Курган, от Кабула до нее будет два куруха, хорошая это поляна. Трава ее полезна коням, комаров там немного.
К северо-западу лежит поляна Чалак, в одном курухе от Кабула. Это большая поляна, летом комары сильно беспокоят там коней.
К западу находится поляна Дарарин и еще две — Тепа и Куш-Надир, если считать так, то выходит всего пять полян. Каждая из них отстоит от Кабула на один шери; это небольшие поляны, но трава их очень полезна коням, комаров там нет. Среди кабульских полян нет таких, как эти две поляны.
К востоку [от Кабула] лежит поляна Сиях-Санг; между Воротами кожевников и этой поляной находится могила Кутлук-Кадам. Так как летом там много комаров, то эту поляну редко огораживают. К луговине Сиях-Санг прилегает еще поляна Суст-Камари; по такому счету вокруг Кабула будет шесть полян, но [особенно] известны четыре поляны.
Область Кабула — неприступная область; врагу проникнуть в нее трудно. Между Балхом, Кундузом и Бадахшаном, с одной стороны, и Кабулом — с другой, лежат горы Хиндукуша; с этих гор ведут семь дорог. Три дороги проходят через Панджхир; выше всех лежит перевал Хавак, ниже — Тул, еще ниже — Базарак[33]. Из этих трех перевалов самый удобный Тул, но дорога через него немного длиннее; вероятно, по этой причине его и называют Тул.
Самый прямой путь — через Базарак; Тул и Базарак ведут вниз, в Сар-Аб. Жители Сар-Аба называют перевал Базарак Паранди, так как этот перевал ведет к деревне Паранди. Есть еще дорога через Парван. Так как между большим перевалом и Парваном имеется еще семь перевалов, то их называют Хафт-Бача. Со стороны Андар-Аба идут две дороги, они сходятся у большого перевала и через Хафт-Бача ведут в Парван. Это очень трудная дорога. Еще три дороги идут от Гур-Банда; ближайший путь к парванской дороге лежит через перевал Янги-Юл — он ведет в Валиан и Хинджан. Другая дорога проходит через перевал Кипчак; она ведет к месту слияния рек Кизил-Су и Андар-Аб. Эта дорога тоже хорошая.
Еще одна дорога — через перевал Шиберту[34]. Летом, когда вода поднимается, [путешественники], пройдя перевал Шиберту, идут через Бамиан и Сайган, а зимой идут через Аб-Дара.
Зимой на четыре-пять месяцев все дороги закрыты, кроме дороги через Шиберту; пройдя этот перевал, идут через Аб-Дара. Летом, когда вода прибывает, положение на этих дорогах такое же, как зимой, ибо дороги в руслах рек, вследствие высокой воды, непроходимы; если, не идя вброд, вздумают пройти горами, то переход труден. Три или четыре месяца осенью, когда снега мало и вода стоит низко, — [лучшее] время идти этими дорогами. В горах и в ущельях попадается немало нечестивых разбойников.
Дорога со стороны Хорасана идет через Кандахар; эта дорога ровная и на ней нет перевалов.
Со стороны Хиндустана идут четыре дороги. Одна дорога идет через Ламганат. На этой дороге в Хайберских горах[35] есть небольшой перевал. Другая дорога идет через Бангаш, третья — через Нагзи, еще одна — через Фармул; на этих дорогах тоже есть невысокие перевалы. Путешествующие по этим дорогам переходят реку Синда[36] у трех переправ. Те, которые перешли ее у переправы Нил-Аб, идут через Ламганат; зимой они переходят реку Синда и реку Кабула выше слияния реки Кабула с рекой Синда. Двигаясь с войском в Хиндустан, я чаще всего пользовался этими переправами; в тот раз, когда я пришел, разбил и взял в плен Султан Ибрахима, и завоевал Хиндустан, я переправился у Нил-Аба на баржах. Кроме как в упомянутых местах, через реку Синда нельзя нигде переправиться без барж.
Путешественники, переходящие у переправы Динкут, идут через Бангаш: те, что переправляются у Чалпара, если они идут через Фармул, попадают в Газни, а если пойдут через Дашт, то придут в Кандахар. В Кабульской области живут различные племена. В долинах и равнинах живут аймаки, тюрки и арабы; в городе и некоторых деревнях живут сарты, в других деревнях и областях обитают [племена] Пашаи, Параджи, Таджики, Бирки и Афгани. В горах Газни живут племена Хазара и Никудери; среди хазарейцев и никудерийцев некоторые говорят на могольском языке.
В горах к северо-востоку находятся селения кафиров, например, Катур и Гибрик; на юге — поселения афганцев[37].
В Кабульской области говорят на одиннадцати или двенадцати языках: арабском, персидском, тюркском, могольском, индийском, афганском, пашаи, параджи, гибри, бирки, ламгани. Ни в какой другой области, насколько известно, не живет так много различных племен, говорящих на разных языках.
В Кабульской области четырнадцать туманов. В Самарканде, Бухаре и вообще в тех краях маленькие области, подчиненные столице какой-нибудь большой области, называются туман; в Андиджане, Кашгаре и между ними — орчин, в Хиндустане — паргана. Хотя Баджур, Савад, Паршаваур и Хаштнагар раньше зависели от Кабула, но теперь из-за афганцев некоторые из них разорены, другие перешли к афганцам и перестали быть [отдельными] областями.
На востоке лежит Ламганат. Эта область состоит из пяти туманов и двух булуков. Самый большой из этих туман Нингнахар — в некоторых летописях [это название] пишут Негархар. Местопребывание его даруги — Адинапур, от Кабула до Адинапура тринадцать йигачей пути к востоку. Между Кабулом и Нингнахаром очень тяжелая и плохая дорога; в трех или четырех местах есть небольшие перевалы, в двух или трех местах — узкие ущелья. Хирилчи и все афганские разбойники грабили на этой дороге.
В этих местах [раньше] не было поселений. Я приказал населить [местность] Кара-Ту в конце Курук-Сая, и дорога поэтому стала безопасной.
Жаркую полосу от холодной полосы отделяет перевал Бадам-Чашме. На кабульской стороне этого перевала выпадает снег, на курук-сайской и ламганатской стороне снег не идет. Миновав этот перевал, человек видит [совсем] другой мир: деревья — другие, травы — другие, животные — другие, нравы и обычаи у жителей — другие.
В Нингнахаре девять рек: рис и пшеница там хорошие, апельсинов,лимонов и гранатов много и они тоже хороши. Перед крепостью Адинапур, в южной стороне, на возвышенности, я разбил в девятьсот четырнадцатом году[38] большой сад, названный Баг-и Вафа. Он возвышается над рекой; река течет между садом и крепостью; апельсинов, лимонов и гранатов там много. Когда я разбил Пахар хана и завоевал Лахор и Дибальпур, то привез в этот сад бананы и посадил их; они хорошо удались. В предыдущем году там посеяли сахарный тростник, хороший получился тростник; этот тростник посылали в Бадахшан и в Бухару. Местоположение этого сада высокое, проточная вода там всегда есть, холод зимой умеренный. Посреди сада маленький пригорок. Ручей, достаточный для одной мельницы, постоянно течет из сада, [спускаясь] с холма в этом саду. Посреди сада на холме разбиты четыре клумбы.
В юго-западной стороне сада находится водоем площадью десять на десять [кари][39] . Вокруг него всюду растут апельсиновые деревья, гранатные деревья там также есть. Возле водоема все покрыто трилистником; это лучшее место в саду. В то время, когда желтеют апельсины, сад кажется очень красивым. Очень хороший вышел сад.
Гора Кух-и Сафид[40] стоит на юге Нингнахара. Эта гора отделяет Нингнахар от Бангаша. Для всадника там дороги нет: с этой горы стекают девять рек. Снег на ней никогда не убывает; вероятно поэтому ее и называют Кух-и Сафид. Внизу, в долине, снег никогда не идет; расстояние между снежной и бесснежной полосой составляет полдня пути.
На склонах этой горы есть места с хорошим воздухом. Вода там холодная, в льде надобности нет. К югу от крепости Адинапур протекает река Сурх-Руд; крепость стоит на возвышенности. Это гора с отвесными склонами высотой в сорок-пятьдесят кари. К северу выступает отрог этой горы.
Адинапур — очень хорошо укрепленная крепость. Та гора стоит между Нингнахаром и Ламганатом; всякий раз, как в Кабуле идет снег, на макушку этой горы тоже падает снег, поэтому жители Ламганата / знают, что в Кабуле шел снег. [Что же касается] дороги из Кабула в Ламганат, то, если идти через Курук-Сай, одна дорога ведет через перевал Дири, реку Баран переходят у Булана и попадают в Ламганат; другая дорога проходит ниже Курук-Сая, через Кура-Ту, и ведет в Ламганат.
Если же идут через Ниджрау, то переходят реку Бадрау у Карангрика и идут к перевалу Бад-и Пич.
Хотя Нингнахар — один из пяти туманов Ламганата, но ламганатскими называют только [следующие] три тумана. Из этих трех туманов один — Алишенг; к северу от него лежат высокие, неприступные снеговые горы, примыкающие к горам Хиндукуша; эти горы сплошь населены кафирами. Ближайшая к Алишенгу земля кафиров — Мил. Река Алишенга выходит из Мила. Могила великого Лама, отца святейшего пророка Нуха, находится в тумане Алишенг. В некоторых летописях великого Лама называют также Ламак и Ламекан. Часто приходилось замечать, что жители этой страны в некоторых случаях вместо [буквы] каф произносят гаин. Вероятно, по этой причине область и называется Ламган.
Еще один туман — Алангар. Ближайшая к Алангару земля кафиров — Кавар. Река Алангара вытекает из Кавара. Обе реки, пройдя Алишенг, и Алангар, сливаются и впадают в реку Баран ниже третьего тумана, то есть тумана Мандравар.
Один из двух упомянутых [выше] булуков — Дара-и Нур. Это необыкновенная местность. У входа в долину стоит крепость на выступе горы, с двух сторон которой — река. На уступах подножия горы много риса, иначе как по дороге там не пройдешь; апельсины, лимоны и другие плоды жаркой полосы там тоже есть, изредка попадается и финиковая пальма.
Берега реки, текущей с двух сторон крепости, сплошь покрыты деревьями; больше всего там деревьев амлука; этот плод некоторые тюрки называют «караемиш». В Дара-и Нуре его много, в других местах этого плода не видно. Виноград там тоже попадается, он весь вьется по деревьям. В Ламганате вино из Дара-и Нура знаменито. Тамошнее вино бывает двух сортов: их называют «ара-таши» и «сухан-таши»; ара-таши — золотистое, сухан-таши — красивого цвета, ярко-красное, однако, ара-таши крепче. Впрочем, крепость обоих не соответствует их славе.
Выше, в долинах, попадаются обезьяны; ниже, в сторону Хиндустана, также водятся обезьяны, но выше этих долин их нет. Жители тех мест раньше разводили свиней, но в наше время бросили это.
Еще один туман — Кунар и Нургил. Этот туман лежит несколько в стороне от Ламганата, среди земель кафиров, и является пограничной областью. Хотя по величине он равен ламганатским туманам, но из-за такого местоположения подать с него невелика, [жители] платят меньше. Река Чаган-Сарай, пройдя с северо-востока через Кафиристан, протекает по этой области, сливается с рекой Баран в булуке Кама и течет на восток. Нургил лежит к западу от этой реки, Кунар — к востоку. Мир Сейид Али Хамадани[41] — помилуй его Аллах, — странствуя по этим местам, перешел в другой мир в одном шери выше Кунара. Ученики переносили его прах оттуда в Хутталан. На месте, где он умер, теперь стоит мазар. В девятьсот двадцать пятом году[42], когда я пришел и взял Чаган-Сарай, я совершил поклонения этому мазару. Там много апельсинов, лимонов и кориандра. Из Кафиристана привозят туда крепкие вина.
Жители этих мест рассказывают удивительную вещь, она кажется невозможной, но этот рассказ подтверждается всеми. Нижняя часть тумана [Нургил] называется Малата-Кунди; области, лежащие еще ниже, принадлежат к Дара-и Нуру и Атару. Выше Малата-Кунди во всей горной стране, то есть в Кунаре и Нургиле, в Баджауре, Саваде и в окрестных землях, распространен такой обычай: когда умирает женщина, ее кладут на носилки и поднимают их за четыре конца. Если умершая не совершала дурных дел, она заставляет держащих носилки невольно покачнуться и так толкает их, что даже если они, сделав усилие, удержатся на ногах, умершая падает с носилок. Если же она делала дурные дела, то труп остается неподвижным. Я слышал это не только от тех людей, жители Баджаура, Савада и всей той горной области согласно рассказывали такую историю. Хайдар Али, Баджаури, который был султаном Баджаура, очень хорошо управлял этой областью. Когда умерла его мать, он не плакал, не принимал соболезнования и не наматывал черного тюрбана и [только] сказал: «Идите и положите ее на носилки; если она не пошевелится, я должен ее сжечь». Умершую положили на носилки, и она сделала обычные движения. Услышав об этом, ее сын тотчас же намотал черный тюрбан и справил обряд оплакивания.
Еще один булук — Чаган-Сарай. Там всего одно селение, это небольшая местность. Чаган-Сарай — как бы вход в Кафиристан. Жители его вследствие смешения с кафирами, хотя и мусульмане, исполняют обычаи нечестивых. Большая река, называемая рекой Чаган-Сарай, течет с северо-востока от Чаган-Сарая, из-за Баджаура. С запада, из земли кафиров, называемой Пич, притекает еще одна река поменьше и вливается в Чаган-Сарай. В Чаган-Сарае есть желтоватое крепкое вино, оно не выдерживает никакого сравнения с вином из Дара-и Нура. В самом Чаган-Сарае нет ни винограда; ни садов; виноград привозят из земель кафиров, лежащих выше по реке, и из земли Пич. Когда я брал Чаган-Сарай, кафиры из Пича помогали его жителям. Вино там было в таком ходу, что у каждого кафира висел на шее бурдюк с вином. Они пили вино вместо воды.
Хотя Кама не отдельная местность и принадлежит к Нингнахару, но эту местность тоже называют булуком.
Еще один туман — Ниджрау. Он находится в горах северо-восточнее Кабула. Горы позади Ниджрау сплошь населены кафирами. Это глухая, уединенная местность. Винограда и плодов там много, вина тоже немало, но только его кипятят. Зимой там откармливают много кур. Жители Ниджрау — винопийцы, безмолитвенники, не знают страха [перед грехом] и подобны язычникам. У них в горах много сосны, пинии, дуба и мастикового дерева. Сосна, пиния и дуб растут и ниже Ниджрау, но выше их совершенно нет; это деревья хиндустанские.
У жителей этой горной страны все светильники — из пинии; она горит, как свеча. Это весьма удивительно.
В горах Ниджрау водятся летающие лисицы[43]. Летающая лисица — животное больше кошки; между передними и между задними ногами у нее перепонка вроде крыла летучей мыши; [этих лисиц] постоянно приносили ко мне. Говорят, они слетают вниз, с дерева на дерево, на расстояние полета стрелы. Я сам не видел, как они летают; мы посадили одну лисицу на дерево, и она быстро вскарабкалась наверх; когда ее согнали, она расправила крылья и, как бы паря, спустилась вниз без вреда для себя.
В этих краях есть также птица луче[44], эту птицу называют еще «бука-ламун». От головы до хвоста она пяти-шести разных цветов и переливается, как шея у голубя, а величиной она будет с горную куропатку. По-видимому, это хиндустанская куропатка. Жители этой страны рассказывают удивительную вещь: когда приходит зима, эти птицы спускаются к подножию гор. Если в полете они пролетают над виноградником, то совершенно не могут лететь дальше, и их ловят. В Ниджрау есть еще мышь, которую называют мускусной мышью. От нее, говорят, идет запах мускуса; я ее не видывал.
Еще один туман — Панджхир. Панджхир лежит вдоль дороги, очень близко к Кафиристану. Путь разбойников кафиров проходит через Панджхир и вследствие близости его к Кафиристану с него тоже берут [налог] меньше. Когда я в последний раз пришел и завоевал Хиндустан, кафиры вторглись в Панджхир, убили там много людей и произвели большие опустошения.
Еще один туман — Гур-Банд. В тех землях горный перевал называют «банд». В сторону Гура идут через перевал; вероятно, по этой причине и говорят: «Гур-Банд». Верховья долины захватили в Гур-Банде хазарейцы. Есть там несколько деревень, это место малодоходное. Говорят, что в горах Гур-Банда попадаются серебряные рудники и залежи ляпис-лазури.
На склонах горы встречаются деревни: повыше — Мита-Кача и Парван, а внизу — Дур-Нама, [всего] двенадцать или тринадцать деревень. В этих деревнях много плодов, вина там крепче всех других.
Так как все названные деревни расположены на склонах гор и в горах, то хотя подати и вносятся, но в этом отношении они дают немного.
Ниже деревень, между горами и рекой Баран, лежат две полосы ровной степи. Одну называют Курра-и Тазиан, другую — Дашт-и Шейх. Весною поля, засеянные просом, там очень красивы, аймаки и тюрки приходят туда весной. На склонах гор тогда много разноцветных тюльпанов всякого сорта. Как-то раз я велел их сосчитать; оказалось тридцать два или тридцать три сорта необыкновенных тюльпанов. Там есть один сорт тюльпанов, от которого идет легкий запах красной розы; мы называли его «тюльпан с запахом розы». Он растет в Дашт-и Шейхе только на одном участке земли, в других местах его нет. На склонах этих гор, ниже Парвана, попадается тюльпан-столистник. Он тоже растет на одном участке земли при выходе из ущелья Гур-Банд.
Между этими двумя равнинами стоит гора поменьше. На этой горе тянется гряда песку с вершины до подножья, Ходжа Риг-и Раван называется. Говорят, что летом с этих песков доносятся звуки литавр и барабанов.
Есть там еще деревни, зависящие от Кабула. Юго-западнее Кабула стоит большая снеговая гора; снега на ней хватает до нового снега; редкий год снег не долежит до снега. Когда в кабульских ледниках кончается лед, то привозят снег с этой горы, готовят ледяную воду и пьют. От Кабула до горы будет три шери.
Гора Бамиана и эта гора — неприступные горы. [Реки] Харманда, Синга, Дугабе, Кундуза и Балх-А текут с этих гор; говорят, что за один день можно напиться из всех четырех рек.
Большинство упомянутых деревень находится на склонах этой горы. В садах там много винограда, всякого рода плодов тоже немало. Среди этих деревень нет ни одной лучше Исталифа и Астаргача. Улуг бек мирза, говорят, называл эти последние две деревни Хорасаном и Самаркандом.
Пагман тоже входит в число этих селений. Хотя виноград и плоды Пагмана не таковы, как в других селениях, но воздух его вне всякого сравнения. Горы Пагмана — снеговые горы. Неизвестно, во многих ли местах есть селения, подобные Исталифу. Через Пагман протекает большая река, по обеим сторонам реки тянутся сады; там есть зеленые приятные садики. Вода в ней холодная, так что нет нужды охлаждать ее льдом, и большей частью чистая.
В этом селении есть сад, называемый Баг-и Калан, который Улуг бек мирза силой отнял у его хозяина. Я уплатил владельцам стоимость этого сада и приобрел его. Перед садом растут большие чинары; под чинарами тянется зеленая, приятная, тенистая лужайка. Посреди сада постоянно течет ручей, достаточный для одной мельницы, на берегах этого арыка растут чинары и другие деревья. Я приказал его выровнять и выпрямить; очень хорошее получилось место.
Ниже этих селений, на курух или полтора куруха выше степи, по склонам горы струится источник. Ходжа Се-Яран называется. У этого источника и вокруг него растут деревья трех пород. Над источником высятся густые чинары, получается приятная тень; по обоим берегам, у подножья горы, на холмах растут высокие дубы; кроме этих двух участков, где есть дубовые рощи, в горах к западу от Кабула совсем нет дубов. А перед источником на краю этих рощ, аргувана[45] больше нигде нет. Говорят, что эти три породы дерева — чудо трех святых; причину названия Се-Яран[46] видят именно в этом. Я приказал обложить этот источник камнем и облицевать его берега алебастром и цементом на площади десять на десять [кари]. С четырех сторон над источником возникла ровная, правильная площадка, выходящая к роще аргувана, когда цветы аргувана распускаются, то неизвестно, есть ли другое такое [красивое] место в мире. Желтого аргувана там тоже много: желтый аргуван распускается на склонах гор одновременно с красным.
К юго-западу от источника постоянно течет из долины ручей, где воды меньше, чем нужно на одну мельницу. Я велел выкопать для этой воды арык и направил ручей на холм к юго-западу от источника Се-Яран. На этом холме я устроил большую круглую суфу[47] и вокруг суфы со всех сторон посадили тальник; очень приятное получилось место. Выше суфы, возле холма, я велел посадить виноградник. Тарих проведения этого арыка заключается в словах «Джу-и Хуш».
Еще один туман — Лахугар самое большое селение его — Чарх. Досточтимый Мулла Якуб[48] родом из этого Чарха. Муллазаде, сын Муллы Османа, тоже уроженец Чарха.
Сиджавенд — также одно из селений Лахугара. Ходжа Ахмед и Ходжа Юнус происходят из этого Сиджавенда. Садов в Чархе много, в других селениях Лахугара садов нет.
Жителей Лахугара называют «авган-шал», это название употребляется и в Кабуле. Вероятно, [правильное название] — «авган-шиар», но говорят авган-шал.
Еще есть там область — Газни[49], которую многие считают туманом. Газни была столицей Сабуктегина[50], Султан Махмуда[51] и его потомков; некоторые пишут также Газнин. Столицей Шихаб ад-дина Гури тоже был этот город. Султан Шихаб ад-дина[52] в Табакат-и Насири[53] и в некоторых историях Индии называют Му'изз ад-дином.
Газни находится в третьем климате. Эту область именуют также Забул; название Забулистан означает эту местность. Некоторые считают, что Кандахар тоже входит в Забулистан. От Кабула до Газни четырнадцать йигачей пути на [юго-] запад. Если по этой дороге тронуться из Газни рано утром, то между второй и послеполуденной молитвой придешь в Кабул. Из Адинапура, который находится в тринадцати йигачей пути, из-за дурной дороги никогда не дойдешь до Кабула за один день.
Газни — незначительная область; в ее реке хватает воды на четыре-пять мельниц. Город Газни и четыре-пять селений орошаются этой рекой; еще четыре-пять селений орошаются каризами.[54] Виноград в Газни лучше кабульского винограда; дыни там тоже вкуснее, чем в Кабуле.
Яблоки в Газни также хорошие; их вывозят в Хиндустан.
Сеять [в Газни] очень трудно; все пространство, которое засевают, каждый год приходится заново покрывать землей; однако урожай от посевов в Газни больше, чем в Кабуле. Там сеют марену, ее разводят по всему Хиндустану. Лучшее из того, что производят жители Газни — марена.
Кочевое население Газни — хазарейцы и афганцы. Сравнительно с Кабулом, в Газни все всегда дешево. Жители этой области — ханифиты по исповеданию, люди чистой веры и хорошие мусульмане; людей, которые постятся три месяца, там много. Своих жен и женщин они тщательно скрывают и охраняют.
Мулла Абд ар-Рахман — один из великих людей Газни. Это был ученый человек. Он постоянно преподавал науки, был весьма благочестив, богобоязнен и воздержан в жизни. В год смерти Насир мирзы Мулла Абд ар-Рахман ушел из мира.
Гробница Султан Махмуда находится в пригороде Газни; так как там могила султана, то его называют «Рауза[55]»; хороший газнийский виноград привозят из Рауза. Могилы сыновей Махмуда Султан Мас'уда и Султан Ибрахима тоже находятся в Газни. Благословенных мазаров в Газни множество.
В тот год, когда я взял Кабул и Газни, разграбил Кохат, Банну, Дешт и страну афганцев, убил много народа и, пройдя через Дуки по берегу Аб-и Истада, пришел в город Газни, мне сказали, что в одном из селений Газни есть мазар, в котором могильный камень качается, едва лишь произнесут благословение пророку. Мы пошли туда и посмотрели: колебание камня было заметно. Позднее стало известно, что это хитрость муджавиров[56]. Они приладили над могилой кольцо; всякий раз, как до кольца дотрагивались, оно качалось и чудилось, что качается камень. Так людям, которые раньше никогда не садились в лодку, когда они сядут, кажется, что качается берег. Я приказал муджавирам встать далеко от кольца. Сколько ни повторяли благословений, движения камня замечено не было. Я велел сорвать кольцо и сделать над могилой купол; муджавирам было с угрозой запрещено так поступать.
Газни — весьма незначительная область. Я всегда удивлялся, почему государи, которым были подвластны Хиндустан и Хорасан, владея такими землями, сделали столицей столь ничтожное место. Во времена Султан Махмуда там было три-четыре плотины. На реке Газни, в трех йигачах к северу от города, выше по реке, Султан построил большую плотину. Высота этой плотины сорок или пятьдесят кари, длина — около трехсот кари. Воду там накапливают и по мере надобности пускают на посевы. Ала ад-дин Джехансуз Гурид, когда завладел этой областью, сломал плотину, сжег множество могил потомков Султана, разрушил и сжег город Газни, а жителей ограбил и перебил. В отношении избиения и разорения он не упустил ни одной мелочи. С тех пор эта плотина разрушена. В год завоевания Хиндустана мы послали через Ходжа-и Калана деньги на отстройку этой плотины. Надеюсь, что с помощью божьей плотина будет отличная.
Еще одна плотина — Сахан, к востоку от Газни. Она также находится в двух-трех йигачах от Газни и тоже давно разрушена; ее даже нет возможности привести в порядок.
Третья плотина — Сар-и Дех, эта плотина хорошо благоустроена.
В книгах пишут, что в Газни есть один источник и что если в этот источник бросят грязь и нечистоты, сейчас же будет буря, потоп, дождь и метель. В другой летописи я нашел, что, когда Рай[57] Хинда осаждал Сабуктегина в Газни, Сабуктегин приказал бросать в этот источник грязь и нечистоты, и началась буря, потоп, дождь и метель; этой хитростью он отразил врага. Сколько я ни допытывался в Газни, никто не мог указать мне этого источника.
В наших странах Газни и Хорезм знамениты холодом, как знамениты этим Султания и Тебриз в обоих Ираках и в Азербайджане.
Еще один [кабульский] туман — Зурмут[58]. От Кабула он лежит к югу,от Газни — к юго-востоку. От Кабула до Зурмута будет двенадцать-тринадцать йигачей пути, от Газни — семь-восемь йигачей. В Зурмуте восемь селений; местопребывание его даруги — Гардиз. Внутри крепости Гардиза большинство домов — в три или четыре яруса. Гардиз недурно укреплен; когда [жители] Гардиза восстали против Насир мирзы, этот город доставил мирзе много хлопот.
Обитатели Зурмута — авган-шали. Они сеют хлеб и занимаются земледелием; [плодовых] деревьев, садов и огородов у них нет.
В южной части на юге этого тумана стоит гора, город Баркистан называется. На склоне этой горы, на возвышенном месте, течет источник; могила шейх Мухаммед Мусульмана находится в этом месте.
Еще один [кабульский] туман — Фармул. Это незначительное место. Яблоки там недурные, их вывозят в Мультан и в Хиндустан. «Сыновья шейха» — потомки шейха Мухаммед Мусульмана, пользовавшиеся почетом в Хиндустане во времена афганцев, происходят из Фармула.
Еще один туман — Бангаш. Вокруг него живут одни разбойники-афганцы [из племен] Хугиани, Хирильчи, Тури и Ландар. Они обитают как бы в стороне и поэтому не платят податей добровольно. Мне пришлось осуществлять большие дела, завоевывать Кандахар, Балх, Бадахшан и Хиндустан; по этим причинам для усмирения Бангаша времени не было. С божьей помощью, когда найдется время, Бангаш и его разбойники несомненно будут усмирены.
Один из булуков Кабула — булук Ала-Сай. От Ниджрау он отстоит в двух-трех шери. На восток, со стороны Ниджрау, дорога идет гладко и ровно; достигнув места, называемого Кура, попадают в Ала-Сай через небольшой перевал. В этом месте жаркую полосу от холодной отделяет перевал Кура. Через этот перевал Кура улетают птицы ранней весной. Жители местности Пичган, зависящей от Ниджрау, ловят на этом перевале много птиц. У выхода с перевала они там и сям устраивают укрытия из камня, птицеловы садятся за эти укрытия и укрепляют конец сети в пяти-шести кари от укрытия. Одну сторону сети прижимают камнем к земле, другую сторону до половины сети, то есть в три-четыре кари длиной, привязывают к палке. Один конец палки держит в руке человек, сидящий в укрытии; через отверстия в укрытии он высматривает птиц. Когда птицы приближаются, сеть тотчас же поднимают и птицы сами залетают туда; таким способом ловят много птиц, и их даже не успевают убивать.
В этой местности нет гранатов лучше, чем гранаты из Ала-Сая; аласайские гранаты развозят по всему Хиндустану. Виноград там тоже неплохой; аласайское вино крепче, чем вино из Ниджрау, и красивей цветом.
Еще один булук — Бадрау; он примыкает к Ала-Саю. В Бадрау нет плодов; [на земле] работают там кафиры, которые сеют хлеб.
Как в Хорасане и Самарканде кочуют тюрки и аймаки, так в этой области кочуют хазарейцы и афганцы. Из хазарейцев там больше всего [представителей племени] Султан-Мас'уди, из афганцев больше всего Мехмендов.
Доходов Кабула — с земель, от пошлин и с кочевников собирают восемь лаков[59] шахрухи[60].
Горы в восточной стороне Кабульской области двух родов; горы на западе тоже двух родов. Андерабские, Хостские и Бадахшанские горы все покрыты арчой, изобилуют источниками и поднимаются полого; трава на горах, на холмах и в долинах одинаковая, хорошая. Больше всего там травы буте-ках, это очень подходящая для коней трава. В Андиджанской области эту траву называют «бутках»; причина такого наименования не была известна, но здесь я ее узнал: эту траву якобы называют «буте-ках» потому, что она растет кустами.
Летовки Хисара, Хутталана, Самарканда, Ферганы и Моголистана все расположены так же, как в Кабульской области; хотя летовки Ферганы и Моголистана не идут ни в какое сравнение с кабульскими, но и горы и летовки и тут и там одного рода. А горы Ниджрау, Ламганата, Баджаура и Савада — это горы, где много сосны, пинии, дуба, маслины и мастикового дерева; трава там не такая, как на тех горах — густая и высокая, но это бесполезная трава: она не годится для коней и овец.
Хотя эти горы по высоте не таковы, как [описанные выше], и представляются глазу незначительными, но это удивительно неприступные горы; кажется, будто это пологие холмы, а между тем, каждая гора и холмик очень круты и каменисты; там нигде не проедешь на коне.
На этих горах много хиндустанских птиц и хиндустанских животных, например, попугаев, шареков, павлинов, луча, обезьян, нилгау[61], коротконогих оленей; кроме упомянутых животных, там есть еще разные другие птицы и звери, о которых не слыхано в Хиндустане.
Горы на западной стороне — горы Дара-и Зандана, Дара-и Суфа, Гарзавана и Гарчистана — однородные. Пастбища в большинстве случаев расположены в долинах; трава в горах и на холмах не такая, как на северных, горах; таких густых деревьев и арчи там тоже нет, но зато трава там полезна коням и овцам; поверхность этих гор вся удобна для езды на коне; все поля расположены на горах.
Кииков на этих горах много: русла потоков проходят в неприступных ущельях; большинство этих ущелий — отвесные и в них нигде нельзя спуститься. Удивительное дело: во всех других горах непроходимые места находятся на высотах, а на этих горах они в низинах. Горы Гура, Газива и Хазаре тоже такие, пастбища лежат в долинах этих гор. Деревьев там тоже мало, а арчи [совсем] нет; трава на пастбищах полезна коням и овцам, кииков много.
В горах, упомянутых раньше, неприступные места лежат внизу, а на этих горах — дело обстоит не так.
Горы в Ходжа-Исмаиле, Даште, Дуки и стране афганцев однородны: они низкие-низкие, травы там мало, воды недостаточно; это горы без деревьев, некрасивые, никуда не годные. Горы там соответствуют людям; ведь говорится: «Не будь сходства, не было бы и встречи». Немного есть на свете гор, так нехорошо устроенных.
Хотя в Кабуле зимой падает глубокий снег, но там есть хорошие дрова и они близко: в один день можно сходить за ними и принести. На дрова там идет мастиковое дерево, дуб, миндальное дерево и кирканд; лучшее из них — мастиковое дерево; оно ярко горит и дым от него хорошо пахнет; уголья держатся долго, свежее оно тоже горит.
Дубовые дрова — также хороши; хотя они горят более тускло, но зато жарко; углей от них много. У дуба есть удивительное свойство: если поджечь зеленые дубовые ветки с листьями, они вспыхивают с громким треском и, треща, загораются сразу, снизу доверху; горящий дуб очень красивое зрелище. Миндальное дерево — изобильнее и распространеннее других; угли от него нестойкие. Кирканд — это низенький колючий кустарник: свежий и сухой горит одинаково. У всех обитателейГазни на дрова идут эти деревья.
Кабульская область лежит в горах; горы там — это как бы мосты, покрытие клевером. Населенные места разбросаны среди них. Кииков и дичи там мало. Когда осенью и весной красный киик, т. е. архар-гальча, тянется на зимние и летние пастбища, он идет по определенным дорогам; йигиты с соколами и собаками сторожат на этих дорогах и ловят кииков.
В области малого Кабула и Сурх-Аба водится также кулан[62], а белого киика там совсем нет. В Газни белый киик и кулан [иногда] встречаются. Мало где попадаются такие жирные киики, как в Газни.
Весной в Кабуле есть много мест для охоты на птиц. Большинство перелетных птиц пролетают вдоль берегов реки Барана, так как на востоке возвышаются горы, на западной стороне — тоже горы, а прямо напротив, там, где тянутся берега реки Баран, находится большой перевал через Хиндукуш; другого же перевала вообще нет. По этой причине все птицы пролетают в том месте. Если дует ветер или над перевалом Хиндукуша немного облачно, птицы не могут лететь и все садятся на берегах Барана. В эту пору жители тех мест ловят много уток.
В конце зимы на берега Барана прилетает много уток, они очень жирные. Позднее там попадается бесчисленное множество больших птиц — журавлей и цапель. По берегам Барана на журавлей ставят сети и ловят сетями много птиц, аистов, цапель и пеликанов тоже ловят веревками во множестве. Ловля этих больших птиц — нечто необычное. Способ их ловли таков: вьют тонкую веревку длиной в полет стрелы, к одному концу веревки прикрепляют дротик, к другому концу прилаживают кольцо из рога, потом берут палку толщиной в кисть руки и длиной в один кариш[63] и наматывают веревку до конца на эту палку, начиная с той стороны, где стрела. Когда веревку всю намотают на палку, к [свободному] концу крепко прикрепляют [роговое] кольцо, затем эту палку толщиной в кисть руки вынимают из веревки, так что моток веревки оказывается полым. Кольцо надевают на руку и бросают стрелу навстречу летящей птице, стрела попадает птице в крыло или в шею, веревка обвивается вокруг нее и птица падает. Все жители Барана ловят таким способом много птиц, но только такая ловля очень трудна. Для этого подходят дождливые темные ночи; в такие ночи птицы из-за хищников и диких зверей до рассвета не знают покоя и все время летают, причем летают низко; в темные ночи дорогой для птиц служит текущая вода, ибо в темноте видно, как она течет. От страха птицы до рассвета летают взад и вперед над водой, то выше, то ниже; в это время и бросают веревку. Я раз ночью бросил такую веревку; веревка разорвалась, а птицы не нашли. К утру птицу на обрывке веревки нашли и принесли. Таким способом люди на Баране ловят много цапель. Султаны на шапки делают из перьев цапли. К числу кабульских товаров, идущих в Ирак и Хорасан, принадлежат такие султаны.
Там существует целый отряд рабов-охотников, их две или три сотни семейств; один из потомков Тимур бека привел этих рабов из окрестностей Мультана. [Единственное] дело и занятие этих рабов — ловить птиц; они выкапывают пруд, втыкают в дно много жердей, раскидывают [на жердях] посреди пруда сеть и ловят всевозможных птиц. Не только эти охотники ловят птиц; все люди, живущие на берегах Барана, бросают веревку, раскидывают сети и всякими способами ловят птиц и притом всевозможных.
В это время года по реке Барану идет рыба. Сетями и плетенками ловят много рыбы. Осенью берут десять или двенадцать вязанок [растения] кулан куйруги и двадцать-тридцать вязанок кук-шибака[64], приносят к верховьям реки, мелко рубят и бросают в воду; едва их туда бросят, рыба, вошедшая в реку, пьянеет, и ее начинают ловить. Ниже в подходящем месте ставят плетенки[65]. Плетенки связывают таким образом: из ивовых прутьев в палец толщиной плетут нечто вроде решетки. Эту решетку ставят в виде воронки в таком месте, где вода течет вниз, и кладут вокруг нее камни, так что вода с шумом падает на решетку и, падая, устремляется дальше. Вода уходит вниз, а рыба остается в решетке; оглушенную рыбу подбирают сверху. Такими решетками ловят много рыбы; на реках Гульбахара, Парвана и Исталифа ловят рыбу таким способом.
По зимам в Ламганате ловят рыбу другим диковинным способом. В местах, где вода течет сверху, делают в дне углубления в виде ям и выкладывают эти впадины камнями, словно под очаг; сверху тоже нагромождают камни, оставляя в этом месте для воды один проход снизу. Камни кладут так, что рыба, войдя, не может никуда выйти, кроме этого прохода; над наваленными камнями течет вода и в ямах получается нечто вроде рыбного садка. Зимой всякий раз, как понадобится рыба, открывают одну из этих ям и достают сорок или пятьдесят рыб разом. Вот каким образом открывают ямы: их устраивают в известном, определенном месте и, оставив один вход, со всех сторон обкладывают рисовой соломой; поверх соломы накладывают камни. У входа привязывают нечто вроде плетенки, концы плетенки соединяют один с другим и связывают. В эту плетенку вкладывают еще одну плетенку, укрепляя ее так, чтобы ее отверстие оказалось напротив отверстия наружной плетенки; длина внутренней плетенки равняется половине длины наружной плетенки; вход у внутренней плетенки делают узкий.

Рыба, пройдя через нижнее отверстие внутренней плетенки, попадает в большую плетенку; нижнее отверстие большой плетенки устраивают таким образом, что рыба не может выйти оттуда, а нижнее отверстие внутренней плетенки прилажено так, что рыба, которая вошла в верхнее отверстие, одна за другой проходит во внутреннее отверстие; концы прутьев внутреннего отверстия заострены. Рыба, прошедшая через это отверстие, попадает внутрь большой плетенки, выходное отверстие которой завязано, так что рыба не может выйти. Если она повернет назад, то не сможет пройти из-за зубцов внутреннего отверстия плетенки. Приладив эту плетенку ко входу, открывают сверху рыбной садок, укрепленный вокруг рисовой соломой, и всю рыбу, что попадает в руки, ловят прямо в яме, а если рыба убежит, то выход для нее один, она попадает в упомянутую плетенку, и ее ловят там. Такого способа рыбной ловли я в других местах не видал.
Через несколько дней после взятия Кабула Муким попросил позволения уйти в Кандахар. Так как он пришел, заключив условие и договор, то ему было разрешено уйти к отцу и брату целым и невредимым со всеми своими людьми, скарбом и пожитками.
Отпустив Мукима, я разделил область Кабула между мирзами и всеми гостями-беками. Газни с прилежащими и примыкающими местами был отдан Джехангир мирзе; туманы Нингнахар, Мандравар, Дара-и Нур, Кунар, Нургил и Чаган-Сарай получил Насир мирза; бекам и йигитам, которые были со мной во времена казачества и пришли туда, я дал кому деревню, кому удел, но по целой области не дал никому. Так бывало не однажды. Всякий раз, как великий бог посылал мне счастье, я смотрел на беков-гостей и на чужих беков и йигитов благосклонней, чем на своих старых слуг и андиджанцев, и давал им больше. И все-таки — удивительное дело! — на меня постоянно клевещут и говорят: «Кроме старых слуг и андиджанцев, он ни к кому не благоволит». Есть пословица: «Чего только враг ни говорит, чего только ни приснится во сне!».
Можно закрыть ворота города,
Но невозможно закрыть рот врагов.
Так как из Самарканда, Хисара и Кундуза пришло в область Кабула множество людей и народа, то мы приняли такое решение: Кабул — незначительная область, подвластная мечу, а не перу[66], для всего этого народа денег добыть нельзя. Дадим семьям этих людей немного хлеба, а воины пусть идут на добычу. Порешив на этом, мы наложили на Кабул и Газни с зависящими от них областями побор в тридцать тысяч харваров[67] хлеба. Я не знал размера доходов и урожая Кабула, и страна оказалась сильно разоренной от такого большого налога.
В это время я изобрел алфавит бабури[68].
С хазарейцев [из рода] Султан-Мас'уди мы потребовали много коней и баранов, и к ним были посланы сборщики. Через несколько дней от сборщиков пришло известие, что хазарейцы не платят подати и встали на путь неповиновения; раньше они тоже неоднократно грабили [людей] на дорогах Гардиза и Газни. По этим причинам мы выступили, чтобы пограбить хазарейцев Султан Мас'уди.
Пройдя через Майдан, мы миновали ночью перевал Нирх и ко времени утренней молитвы напали на хазарейцев в окрестностях Чату. Так, как бы нам хотелось, мы их не пограбили. Вернувшись обратно дорогой через Сурах, мы отпустили Джехангир мирзу в Газни. Когда мы воротились в Кабул, сын Дариа хана, Яр Хусейн, пришел из Бхиры, чтобы служить нам.
Через несколько дней я произвел смотр войску и, созвав людей, знающих местные земли и воды, расспросил их об окрестных и соседних местах. Некоторые говорили о походе в Дашт, другие считали подходящим для этого Бангаш, третьи советовали двинуться на Хиндустан. Посоветовавшись, приняли решение идти на Хиндустан. В месяце ша'бане[69], когда солнце было в созвездии Водолея[70], мы выступили из Кабула, направляясь в Хиндустан.
Дорогой через Бадам-Чашме и Джагдалик с шестью ночевками на пути мы пришли в Адинапур. Я никогда еще не бывал в областях жаркой полосы и пограничных с Хиндустаном местах. Когда мы достигли Нингнахара, перед нашими взорами предстал совсем другой мир: трава — другая, деревья — другие, птицы — другие, нравы и обычаи народа — другие. Я удивился, и действительно, там есть чему удивляться.
Насир мирза, который раньше прибыл в свою область, явился в Адинапур и остался при мне. Аймаки, пришедшие из холодной области, всеоткочевали на зимовье и находились в Ламганате. Простояв день или два в тех местах, я присоединил к нашему войску их воинов и отставших от нас бойцов, затем перешел через Джу-и Шахи и остановился ниже, в Куш-и Гумбазе. Насир мирза, достав кое-какие припасы из своей области для нукеров и слуг, сказал; «Я приду вслед за вами через два-три дня» и, спросив разрешения, отстал. Когда мы вышли из Куш-и Гумбаза и остановились в Гарм-Чашме, ко мне привели одного из начальников племени Гагиани, [по имени] Пихи, который пришел туда с караванами. Мы взяли Пихи с собой, чтобы он указывал хорошие места и дороги. В один или два перехода мы миновали Хайбар и достигли Джама, где и остановились. Я слышал хорошие отзывы о Гуре-Катри; там, говорят, находится одно из капищ йогов[71] и индийцев; они приходят из далеких стран и стригут себе волосы и бороду в Гуре-Катри.
По прибытии в Джам я поехал прогуляться в Биграм. Я полюбовался там на одно огромное дерево и объехал окрестности Биграма. Проводником у меня был Малик Бу Са'ид Камари. Сколько мы ни спрашивали, где Гуре-Катри, он так и не сказал. Когда мы вернулись в лагерь, он говорил Ходжа Мухаммед Амину: «Гуре-Катри находится возле Биграма, но я им этого не сказал, так как там есть узкие пещеры и опасные места». Ходжа сейчас же сподличал и передал мне его слова, но уже настал вечер, а путь был дальний, так что мы не смогли туда поехать.
На этой стоянке мы совещались, переходить ли нам реку Синд и в какую сторону потом направиться. Баки Чаганиани доложил, что следовало бы, не переходя реки, двинуться отсюда с одной остановкой на пути в местность, называемую Кохат, ибо жители ее, говорят, многочисленны, зажиточны и богаты скотом. [Баки Чаганиани], привел несколько кабульцев, которые говорили то же, что говорил он; я сам никогда раньше не слыхал об этих местах, но поскольку такой почтенный, пожилой человек, считая за благо направиться в Кохат, привел для подтверждения своего мнения нескольких свидетелей, я отменил переправу через реку и поход в Хиндустан. Выступив из Джама, мы перешли реку Бара и, приблизившись к перевалу Мухаммед-Пих, остановились там.
В это время афганцы Гагиани были в Пуршаваре; боясь моего войска, они потянулись к подножию гор. Один из их вождей, Хусрау Гагиани, пришел на эту стоянку и вступил ко мне в услужение. Его тоже, как и Пихи, мы взяли с собой, чтобы они указывали нам хорошие места и дорогу.
Выйдя с этой стоянки в полночь, мы на восходе солнца прошли Мухаммед-Пих и к полудню совершили набег на Кохат. Нам досталось много быков и буйволов, афганцев тоже много попало в плен, но всех пленных мы отделили и освободили. В домах у них оказалось безмерно много зерна.
Добытчики, разграбив всю местность вплоть до берегов реки Синда, после ночевки присоединились к нам. Воинам не досталось столько добра, сколько обещал Баки Чаганиани, и Баки беку стало очень стыдно за свои настояния.
Дважды переночевав в Кохате и собрав добытчиков, мы посоветовались, куда теперь идти. Было решено напасть на афганцев из окрестностей Бангаша и Банну и возвратиться [в Кабул] через Нагз или через Фармул. Яр Хусейн, сын Дариа хана, который, придя в Кабул, служил мне, обратился с такой просьбой: «Если Дилазакам, Юсуфзаям в Гагиани будет приказано слушаться моих слов, то я занесу меч государя на той стороне реки Синда». Я отдал приказы, какие он хотел, и отпустил его из Кохата.
Выйдя из Кохата, мы направились вверх к Бангашу через Хангу. Между Кохатом и Хангу тянется долина; дорога идет по этой долине, с двух сторон которой высятся горы. Когда мы выступили и вошли в эту долину, то афганцы из Кохата и окрестных мест все собрались на горах по обеим сторонам долины, подняли боевые крики и начали шуметь. Малик Бу Са'ид Камари, который хорошо знал весь Афганистан и был проводником в этом походе, доложил: «Впереди, направо от дороги, стоит гряда гор. Если афганцы перейдут с этих гор на те горы, то мы сможем окружить их и захватить».
Бог помог, и афганцы, дойдя до этой гряды, поднялись туда. Я послал своих йигитов, приказав им тотчас же захватить перешеек между двумя горами; остальные воины получили приказ окружить афганцев со всех сторон. Когда мои воины подступили с той и с другой стороны, афганцы не смогли даже сражаться. Мы в одно мгновенье порубили их и захватили сто или пятьдесят афганцев; некоторых из них привели живьем, но от большинства принесли [одни] головы.
Афганцы, когда не могут сражаться, приходят к своим врагам, держа в зубах траву, они как будто говорят: «Я — твой бык». Этот обычай мы узнали там: бессильные сопротивляться афганцы пришли с травой в зубах. Тем, кого привели живыми, я тоже приказал отрубить головы; на стоянке из их черепов построили минарет.
Наутро мы выступили и остановились в Хангу. Тамошние афганцы устроили на одной горной гряде сангар. Я впервые услышал слово сангар, придя в Кабул; люди там называют укрепленную гору сангар. Мои воины разбили этот сангар и принесли мне отрезанные головы ста или двухсот мятежных афганцев. Там тоже воздвигли минарет из голов.
Выйдя из Хангу и раз переночевав, мы остановились в месте, называемом Тил, в нижней части верхнего Бангаша. Там наши воины тоже ходили грабить ближних и окрестных афганцев; от одного из сангаров некоторые добытчики отступили очень легко.
Выйдя из Тила, мы пошли без дороги и, раз переночевав, утром спустились в Банну. Воины, кони и верблюды при спуске в ущелье очень измучились, а из быков, доставшихся нам в добычу, большинство осталось там.
Большая дорога лежала от нас правее, на расстоянии одного-двух курухов; дорога, по которой мы шли, не для всадника. Овчары, и пастухи иногда гоняют вниз по этой дороге и через ущелье свои стада и отары, и поэтому ее называют Гусфанд-Лиар — дорога по-афгански будет лиар. Проводником у нас был Малик Бу Са'ид Камари; большинство воинов считали, что мы оказались левее дороги из-за этого Малик Бу Са'ида.
Банну стоит на ровном, гладком месте, сейчас же за горами Бангаша и Нагза, горы Бангаша и Нагза находятся к северу от Банну; река Бангаша выходит в Банну, и Банну орошается водой этой реки. К югу от Банну — Чаупара и река Синда, к востоку — Динкут, к западу — Дашт, который называют так же Базар-и Так. Из афганских племен эту область возделывают племена Курани, Киви, Сури, Исахайль и Ниязай[72].
Став лагерем в Банну, мы тотчас же получили известие, что степные племена устроили сангары на северных горах. Поставив во главеего Джехангир мирзу, мы послали туда войско. Джехангир мирза пошел на сангар Киви, в одно мгновение захватил его, произвел всеобщее избиение, отрезал множество голов и привез их; воинам досталось много белой ткани; в Банну тоже воздвигли минарет из черепов.
Когда мы взяли этот сангар, один из больших людей Киви, по имени Шади хан, явился с травой в зубах, служить мне. Мы подарили ему пленных.
При набеге на Кохат было решено пограбить афганцев, живущих в окрестностях Бангаша и Банну, и затем воротиться обратно через Нагз или Фармул. Когда мы разграбили Банну, жители, знающие тамошние земли и воды, доложили мне: «Дашт близко и его обитатели — люди зажиточные; дорога туда хорошая, она ведет в Фармул». Было решено совершить набег на Дашт и выйти этой дорогой.
Наутро мы выступили и остановились в одной из деревень Иса-Хайлей, на берегу реки. Иса-Хайли, узнав об этом, потянулись в горы Чаупара. Выступив из деревни Иса-Хайлей, мы остановились у подножия гор Чаупара. Наши добытчики пошли в горы, разбили один из сангаров Иса-Хайлей и доставили много овец, коров и тканей. В ту ночь афганцы Иса-Хайли произвели на нас ночной набег, но в этом походе мы проявляли большую осмотрительность, и они ничего не смогли сделать. Мы были настолько осторожны, что на правом краю, на левом краю, в середине и спереди всякий, кому было назначено определенное место, стоял на этом месте. Стражники, каждый со своей стороны, вооружившись, стояли на ногах вокруг лагеря, отойдя подальше, на расстояние полета стрелы от палаток. Так они простояли всю ночь. Каждую ночь всех наших воинов выводили и строили таким образом, трое-четверо из приближенных беков каждый вечер по очереди обходили лагерь с факелами, я тоже один раз сделал обход. Тем, кто не выходил [на стражу], мы прокалывали нос и водили их напоказ вокруг лагеря. На правом крыле стояли Джехангир мирза, Баки Чаганиани, Ширим Тагай, Сейид Хусейн Акбар и еще несколько беков, на левом крыле — Мирза хан, Абд ар-Раззак мирза, Касим бек и еще несколько беков. В центре из больших беков не было никого, всё одни приближенные беки, а впереди стояли Сейид Касим ишик-ага. Баба Огли, Алла Кули Буран и еще несколько беков. Все войско разделили на шесть отрядов, каждому отряду был черед нести караул одни сутки.
Выступив оттуда, мы пошли на запад и остановились между Даштом и Банну в безводном русле реки. Воины прокопали сай и добыли воды для себя и для скота. Стоило только прокопать этот сай на глубину кари или полутора кари, как появилась вода. Не только из этого сая вода выходит подобным образом, таково свойство всех рек в Хиндустане: если прокопать дно на кари или полтора кари, непременно пойдет вода. Дивны пути создателя! В Хиндустане, где нет текучей воды нигде, кроме больших рек, вода находится так близко от высохшего русла.
Выйдя налегке на заре из этого русла реки, наши конные к послеполуденной молитве достигли деревень Дашта. Добытчики совершили набег на несколько деревень и доставили оттуда коров, ткани и лошадей. Всю ночь до утра и с утра до полудня подходили отставшие вьючные верблюды, быки и пехотинцы. В тот день, когда мы там стояли, добытчики пригнали из деревень Дашта много быков и овец. Повстречав афганских купцов, они доставилимножество белой ткани, лекарственных трав, леденца, сахара, чистокровных коней и коней для продажи. Ходжу Хизра Нухани, одного из знаменитых и уважаемых афганцами купцов, Хинди Могол сбил с коня, отрезал ему голову и привез ее. Ширим Тагай поехал следом за добытчиками, один пеший афганец столкнулся с Ширим Тагаем лицом к лицу и отрубил ему мечом указательный палец.
На следующее утро мы выступили и остановились неподалеку, среди деревень Дашта. Выйдя оттуда, мы остановились на берегах реки Гумал. Из Дашта на Газни выходят две дороги; одна дорога ведет в Санг-и Сурах, пройдя Бурак, она идет в Фармул. Другая тянется по берегу реки Гумала и, не доходя до Зурака, тоже ведет в Фармул. Некоторые хвалили дорогу вдоль Гумала.
Пока мы стояли в Даште, два или три дня подряд шли дожди. Река Гумал сильно поднялась, так что мы с трудом отыскали переправу и перешли на другой берег. Люди, знающие дорогу, доложили, что, следуя вдоль Гумала, приходится несколько раз переходить реку; если вода будет так высоко, это окажется трудно. Относительно этой дороги у нас тоже появились сомнения. Так ни до чего и не договорились. Я решил условиться, какой дорогой идти утром на конях, когда барабан пробьет выступление. Был день праздника разговения, я был занят праздничным омовением; Джехангир мирза и беки разговаривали между собой. Некоторые говорили: «Гора к западу от Дашта, которую называют Кух-и Мехтер Сулейман, стоит между Даштом и Дуки. Если обойти выступ этой горы, то дальше дорога будет ровная. Правда, это составит разницу в один-два перехода».
Их мнения сошлись на этом, и они решили направиться к выступу горы. Не успел я покончить с омовением, как все воины двинулись к выступу; большинство их переправилось через реку Гумал. Так как дорога была незнакомая, то мы, не зная, ближняя она или дальняя, пошли по ней, основываясь на ложных слухах. Праздничную молитву мы совершили на берегах реки Гумал. Науруз[73] пришелся вскоре после праздника разговения, промежуток между ними был всего в один или два дня. По этому поводу я сказал такую газаль:
Увидев новый месяц и лицо друга, люди радостны в праздник,
Мне же, вдали от твоего лика и бровей,
достались одни заботы в месяц праздника.
Пользуйся, Бабур, Наурузом ее лица и праздником встречи с нею,
Ибо лучше этого не будет для тебя дня;
будь хоть сотня наурузов и праздников.
Переправившись через реку Гумал, мы двинулись на юг, вдоль склонов горы. Когда мы прошли один-два куруха, на холмах у подножия горы показалось несколько злополучных афганцев. Мы во весь опор помчались в ту сторону; большинство афганцев убежало, но некоторые по глупости уперлись и остались стоять на небольших холмиках у подножия и на склонах горы. Один афганец стоял на возвышенности; по-видимому, позади него была пропасть и ему некуда было уйти. Султан Кули Чанак в кольчуге поднялся на пригорок, порубился с афганцем и захватил его. Единственное [хорошее] дело, которое он совершил, состоя при мне, было именно это дело; оно явилось причиной моей благосклонности и возвышения Султан Кули Чанака.
На склоне другой горы Кутлук Кадам схватился и порубился с одним афганцем, и оба они полетели с высоты десяти или двенадцати кари. Кутлук Кадам отрезал афганцу голову и принес ее.
Еще на одной горе Капак схватился с афганцем врукопашную, и они скатились вниз до половины горы; его голову Капак также принес. Многие из этих афганцев попали к нам в плен, все были освобождены.
Выйдя из Дашта, мы двинулись на юг вдоль склонов горы Кух-и Мехтер Сулейман и, сделав три ночевки, пришли в местечко Била; это одно из зависимых от Мультана селений на берегу реки Синда. Жители Била сели в лодки и переехали через реку; некоторые бросились в воду и переправились вплавь.
Напротив этого селения есть остров; отставшие жители селения виднелись на этом острове. Большинство моих воинов, с лошадьми и с оружием, бросились в воду и переправились на остров, несколько человек при этом утонуло. Из моих нукеров среди погибших был Кул Арук, он был главный постельничий; из нукеров Джехангир мирзы [утонул] Кайтмас Туркмен. На острове воинам достались кое-какие вещи и пожитки.
Все жители тех мест переехали на лодках на другой берег реки Синда. Те, которые переправились напротив острова, полагаясь на глубину реки в этом месте, взяли в руки сабли и начали чваниться, играя ими. Один из [наших людей], переправившихся на остров, Кул Баязид бакаул, в одиночку, на незаседланном коне без доспехов бросился напротив них в воду. Река с той стороны острова была в два-три раза шире, чем с нашей стороны. Кул Баязид пустил лошадь вплавь: напротив афганцев, стоявших на той стороне, он вышел на мелкое место в полете стрелы от врагов, вода была лошади по брюхо. Кул Баязид простоял некоторое время на месте, должно быть, оправляясь; сзади никто не подъехал на помощь, надежды, что придет помощь, не было. Кул Баязид быстро двинулся на врагов, они выпустили в него одну-две стрелы, но не могли устоять и побежали. Один, на неоседланной лошади, без помощи, он переплыл такую реку как Синд, обратил врагов в бегство и занял их землю. Замечательно смелое дело сделал!
Обратив врагов в бегство, воины переправились через реку и забрали их пожитки и скот как добычу.
Хотя я и раньше за услуги и неоднократно выказанную смелость проявлял к Кул Баязиду благосклонность и внимание, возвысив его от должности повара до личного бакаула, но на сей раз после этого замечательного дела я оказал ему великое уважение и покровительство и сделал милости и благодеяния, как будет упомянуто дальше. И действительно он заслуживал милостей и благодеяния!
Сделав еще один или два перехода вдоль берегов реки Синда, мы направились вниз по реке. Воины, то и дело совершая набеги, вконец разбили своих лошадей, да добыча и не стоила набегов — одни быки. В Даште им, правда, достались овцы, а еще кое-где — всякие вещи вроде, например, тканей. За Даштом, кроме быков, ничего не было, а во время стоянок на берегах реки Синда один человек бывало, пригонял по триста, по четыреста быков. Быков пригоняли так много, что на каждой стоянке их оставляли почти столько же.
Мы совершили три перехода по самому берегу реки Синда, а после трех переходов отошли от берега против мазари Пир-Кан. Достигнув мазара Пир-Кан, мы остановились. Так как воины притесняли некоторых муджидов мазара, то я приказал для острастки изрубить одного воина на куски. Этот мазар пользуется в Хиндустане большим почетом; он находится у подножия гор, примыкающих к горе [Кух-и] Мехтер-Сулейман.
Покинув этот мазар, мы остановились на перевале, а выйдя оттуда, стали на реке, протекающей в области Дуки. Когда мы уходили с этой стоянки мои люди схватили и привели человек двадцать из людей Фазил Кукельташа, даруги города Сиви, нукера Шах бека, которые вышли в дозор. Так как в то время между нами и Шах беком не было никаких неудовольствий, то мы отпустили их с их конями и оружием.
После ночевки мы стали лагерем близ одной из деревень области Дуки, называемой Чутали. Хотя мои люди неустанно совершали набеги и подальше от реки Синда и на берегах реки, но кони не уставали, так как зерна для коней и зеленого корма было много. Когда же мы отошли от реки Синда, направляясь к Пир-Кану, то зеленого корма не стало; иногда за два-три перехода удавалось найти лишь небольшие поросли травы, да и зерна для коней не находили. После упомянутых стоянок кони моих людей стали отставать; на первой стоянке за Чутали из-за отсутствия вьючных животных отстал даже мой шатер. Вечером на этой стоянке пошел такой дождь, что в палатках было воды по щиколотки. Ковры сложили в одном месте в высокую кучу, и я сидел на них. В эту ночь утро застало меня в таком печальном состоянии.
Еще через два перехода Джехангир мирза пришел и шепнул мне на ухо: «У меня есть к вам разговор наедине». Нас оставили одних и он доложил: «Баки Чаганиани пришел ко мне и сказал: «Давайте отправим государя с семью, восемью или десятью йигитами на тот берег реки Синда, а вас вознесем государем». Я спросил: «Кто еще был при этом совещании?» и Джехангир мирза ответил: «Баки бек только что сказал мне это, других я никого не видел».
Я сказал: «Проверь, кто еще с ним заодно. Вероятно, Сейид Хусейн Акбар, Султан Али Чухра и еще некоторые беки, вельможи и йигиты Хисрау шаха замешаны в этом».
В самом деле, Джехангир мирза держал себя тут очень хорошо; он исполнил обязанность родственника. Поступок Джехангир мирзы был ответом на такой же поступок с моей стороны. То, что произошло в Кахмерде[74], случилось вследствие подстрекательства и козней того же злосчастного, ничтожного человека.
Когда мы ушли с этой стоянки и стали лагерем на другой стоянке, я отобрал отряд молодцев, кони которых еще на что-нибудь годились, и, поставив во главе его Джехангир мирзу, послал пограбить живших в тех местах афганцев. На этих стоянках кони наших воинов начали сильно отставать; бывали дни, когда отставало двести или триста коней; лучшие отборные йигиты остались пешими. Шах Махмуд Оглакчи, один из лучших моих внутренних беков, когда отстали все его лошади, пришел пешком; до самого Газни кони моих воинов были в таком положении. Через три-четыре перехода Джехангир мирза, разграбив отряд афганцев, пригнал стадо овец.
Через один или два перехода, мы достигли Аб-и Истаде. Глазам представилась очень большая река. Степи на той стороне совсем не было видно. Вода, казалось, сливается с небом. Горы и холмы на той стороне, словно горы и холмы в мареве, которые кажутся висящими, тоже как будто висели между небоми землей. В этом месте сливаются реки, текущие в долине Катта-Ваза, в долине Зурмата, реки Газни и долины Карабага; потоки от весенних дождей и реки, разливающихся во время паводков, несут сюда воды, остающиеся после, орошения. Когда мы находились в одном курухе от Аб-и Истаде, то видели удивительную вещь: между небом и водой то и дело появлялось и снова исчезало что-то ярко-красное, как вечерняя заря. Это продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к реке; подойдя близко, мы поняли, что это дикие гуси: не то десять тысяч, не то двадцать тысяч, очень много диких гусей. Когда множество диких гусей на лету машет крыльями, то их красные перья то виднеются, то скрываются. Там оказались не только эти птицы; на берегах водится бесчисленное, несметное количество всяких других птиц.
На берегу оказалось много птичьих яиц. Двое афганцев, которые пришли на берег собирать эти яйца, увидав нас бросились в воду. Несколько человек проплыли за ними с полкуруха и привели их. Они доложили, что вода всю дорогу одинаково мелкая и доходит коням по брюхо. Река там, по-видимому, неглубока, вследствие ровности дна.
Придя к руслу потока, идущего по степи Катта-Ваза и впадающего в Аб-и Истаде, мы стали там лагерем. Это русло сухое и вода обычно никогда там не течет; сколько раз мы проходили мимо, мы никогда не видели в этом русле текущей воды. Но на этот раз, из-за весенних дождей, в русло прибыло столько воды, что мы нигде не могли найти переправы. Хотя русло и не слишком широкое, оно очень глубокое. Коней и верблюдов всех переправили вплавь, а некоторые вещи и пожитки связали веревками и перетащили волоком на ту сторону.
Перейдя это русло, мы миновали Кухна-Нани и плотину Сар-и Дех и пришли в Газни. Джехангир мирза день-два оказывал нам гостеприимство, предлагая угощения и поднося подарки.
В этом году большинство рек поднялось, и через реку Дех-и Якуб нельзя было найти переправы. Я приказал достать лодки, построенные на озере, и спустил их на реку Дех-и Якуб, напротив Камари; люди переправились на лодках.
Миновав Сиджавенд на лодках, мы в месяце зу-л-хидждже[75] прибыли в Кабул. Сейид Юсуф бек несколькими днями раньше умер от желудочных колик.
Насир мирза, испросив разрешение, остался в Куш-и Гумбазе; он сказал: «Я доставлю кое-что для слуг и нукеров из окрестных областей и приду следом за ними дня через три-четыре». Расставшись с нами, Насир мирза тотчас же послал свое войско в Дара-и Нур, так как жители Дара-и Нура проявили некоторое неповиновение. О неприступности крепости Дара-и Нур и неровности окружающих ее земель из-за рисовых полей говорилось уже раньше. Начальник [карательного] отряда Фазли вел свое войско без достаточной осмотрительности: на такой неровной дороге с гористой местности он пустил своих людей грабить. Жители Дара-и Нура прогнали разъехавшихся в разные стороны добытчиков; остальные тоже не смогли устоять и побежали; перебив часть людей, враги забрали много коней и оружия. Если над войском начальствует человек, подобный Фазли, положение его всегда будет таково. По этой ли причине или потому, что в сердце Насир мирзы оставалась обида, но он не пришел следом за нами и отстал от нас. Сыновьям Айуба — Юсуфу и Бахлулу (на свете нет больше таких злых, сварливых, надменных и гордых людей) я отдал: Юсуфу — Алингар и Бахлулу — Алишанг. Эти двое тоже намеривались захватить что-нибудь из своих областей и прийти с Насир мирзой. Так как Насир мирза не пришел, то они тоже не явились; всю зиму они были собутыльниками и собеседниками Насир мирзы.
Зимой они однажды совершили набег на афганцев Таркалани; летом Насир мирза снял с места и погнал за собой всех аймаков и все пришлые племена с их стадами и домочадцами, которые прикочевали в Нингнахар и в Ламганат, и явился на берега Барана. Когда Насир мирза находился на берегах Барана и в тех местах, пришли известия, что бадахшанцы перебили узбеков и, объединившись, восстали против них. Подробности этого дела таковы.
Шейбани хан отдал Кундуз Камбар бию, а сам ушел в Хорезм. Камбар бий, желая склонить к себе жителей Бадахшана, послал в Бадахшан сына Мухаммед Махдуми по имени Махмуд. Мубарак шах, предки которого принадлежали к числу беков бадахшанских шахов, поднял голову, обезглавил Махдуми и еще несколько узбеков и укрепил крепость Зафар. Раньше она называлась Шаф-Тивар, но он дал этой крепости наименование Зафар. Мухаммед курчи, один из оруженосцев Хусрау шаха, в то время владычествовал в Хамалангане. Он убил в Рустаке садра Шейбани хана и еще нескольких узбеков и укрепил Хамаланган. Зубайр Раги, предки которого тоже были беками у бадахшанских шахов, взбунтовался в Раге. Джехангир Туркмен, один из нукеров Вали, брата Хусрау шаха, во время этих смут отложился от своего бека, собрал несколько беглых и отставших воинов и аймаков и потянулся в одно из укреплений. Насир мирза, получив об этом известие, вознамерился овладеть Бадахшаном. Подстрекаемый и побуждаемый некоторыми скудоумными и недальновидными людьми, он согнал домочадцев и скот всех явившихся с той стороны [Аму-Дарьи] пришлых племен и пошел через Шиберту и Аб-Дара.
Когда Хусрау шах и Ахмед-и Касим, убежав из Аджара, ушли в сторону Хорасана, они повстречали в дороге Бади'аз-Заман мирзу и Зу-н-Нун бека и, направившись вместе с ними в Герат, поступили в услужение к Султан Хусейн мирзе.
Эти люди, которые столько лет враждовали с мирзой и оказывали ему всякие неучтивости (каких только язв не было из-за них у Мирзы на сердце!), теперь из-за меня отправились к Мирзе в столь жалком и униженном состоянии и встретились с ним. Если бы я не сделал Хусрау шаха столь слабым, разлучив его со слугами и нукерами, если бы я не отнял Кабула у Мукима, сына Зу-н-Нуна, то их уход и свидание с Мирзой оказались бы невозможны. Ведь Бади' аз-Заман мирза был у них в руках, [словно] тесто, и не мог отступить от их слов. Султан Хусейн мирза встал для них всех на место благодеяния и, не вспоминая обид, даже сделал им подарок. Хусрау шах через некоторое время попросил разрешения уйти в свои земли, говоря: «Если я пойду, то заберу все эти области», но так как он пришел [в Герат] без оружия и без средств, то от разрешения всячески уклонялись. Когда эти увертки продлились, Хусрау шах повторил просьбу. Так как он очень настаивал, то Мухаммед Бурундук дал ему прямой ответ и сказал: «Когда у тебя было тридцать тысяч нукеров и все те области находились в твоих руках, что ты сделал? И что ты теперь сделаешь в землях, находящихся под властью узбеков, имея всего пятьсот человек?».
Однако сколько ни убеждали Хусрау шаха и сколько ему ни говорили разумных слов, это не подействовало, ибо пришел его срок. Он стал еще больше настаивать, и, в конце концов, ему дали позволение. Со своими тремя или четырьмя сотнями людей он направился прямо к границе Дехане.
В то время Насир мирза тоже ушел в ту сторону. Придя туда, Хусрау шах встретился с Насир мирзой в окрестностях Дехане. Главари бадахшенцев призывали одного Насир мирзу, Хусрау шаха они не звали; сколько ни старался Насир мирза, Хусрау шаха они не звали; сколько ни старался Насир мирза, Хусрау шах, поняв, как обстоит дело, не соглашается идти в [Хисарские] горы. План Хусрау шаха был таков; взять с собой Насир мирзу в качестве прикрытия, пойти и занять область [Хисара]. Ладу у них так и не вышло; построив своих людей в окрестностях Ишкамыша и облачившись в кольчуги, они чуть не подрались и, [в конце концов], разошлись.
Насир мирза потянулся к Бадахшану. Хусрау шах, набрав отряд всякой голытьбы человек с тысячу и хороших и плохих, пришел осаждать Кундуз и стал в одном-двух йигачах от города Ходжа-Чартака.
Когда Мухаммед Шейбани хан, захватив в Андиджане Султан Ахмед Танбала, пошел на Хисар, [его противники] без боя и без сражения бросили свои земли и ушли. Шейбани хан пришел в Хисар; в Хисаре стоял Ширим Чухра с отрядом отборных йигитов. Хотя беки бросили свои земли и ушли, эти люди не сдали крепости Хисара и укрепили ее. Шейбани хан поручил осаду Хисара Хамза султану и Махди султану, а сам пришел в Кундуз, отдал область Кундуза своему младшему брату Махмуд султану и немедленно, не задерживаясь, направился в Хорезм против Чин Суфи. Он еще не дошел до Самарканда, как его брат, Махмуд султан, умер в Кундузе; Шейбани хан отдал Кундуз Камбар бию из Мерва. Когда пришел Хусрау шах, в Кундузе находился Камбар бий. Камбар бий одного за другим гонял людей к Хамза султану и прочим султанам, призывая их на помощь. Хамза султан придя в Сарай, на берегах Аму, поставил во главе войска своих сыновей и беков и послал их в Кундуз. Когда они приблизились, их противники сейчас же вышли навстречу, но не смогли даже начать бой, а тот ничтожный толстяк и убежать не сумел; люди Хамза султана тотчас же сбили его с коня. Племянника Хусрау шаха, Ахмед Касима, Ширим Чухра, и еще нескольких отборных молодцов убили, а самого Хусрау шаха привели в Кундуз и обезглавили. Его голову послали в Хорезм Шейбани хану. Как и говорил Хусрау шах, стоило ему только уйти в Кундуз, как повадки находившихся при мне слуг и нукеров совершенно изменились. Большинство их потянулось в Ходжа-Ривадж и в те края. Бывшие при мне люди являлись в большинстве нукерами и слугами Хусрау шаха. Моголы держали себя хорошо и действовали со мною единодушно; когда пришла весть о [гибели] Хусрау шаха, они сразу присмирели, как будто на огонь плеснули водой.

События года девятьсот одиннадцатого (1505-1506)
В месяце мухарраме[76] с моей матерью Кутлук Нигар ханум приключилась болезнь хасбе[77]. Ей отворили кровь, но [крови] оказалось мало. При ней был один хорасанский врач, его Сейид табибом[78] звали. По хорасанскому обычаю он дал больной арбуза, но так как, видимо пришел ее срок, то через шесть дней, в субботу, она преставилась к милости Аллаха.
Улуг бек мирза устроил у подножия горы [Памган] сад, называемый Баг-и Наурузи. С разрешения его наследников мы с Касим Кукельташем в воскресенье привезли [покойницу] в этот сад и предали земле. Во время обряда оплакивания мне сообщили [о смерти] Младшего хана[79], моего дяди Алача хана, и моей бабки Исан Даулат биким.
Подошли сороковины Ханум [моей родительницы], когда из Хорасана прибыла мать ханов Шах биким [и с нею] жена моего дяди Султан Ахмед мирзы, Михр Нигар ханум, а также Мухаммед Хусейн Гурган Дуглат; оплакивание началось снова, огонь разлуки разгорелся без меры. Исполняв обряд оплакивания, мы роздали нищим и беднякам кушанье и пищу и устроили моления и чтения Корана за упокой души отошедших.
Утешив родичей и скинув черные одеяния, мы освободились от этих дел и по настоянию Баки Чаганиани повели войска на Кандахар. Выступив в поход, мы пришли на луговину Куш-Надир. Когда мы остановились там, я схватил горячку. Удивительное это было недомогание! Если меня с величайшими усилиями удавалось разбудить, то мои глаза сейчас же смежались сном. Через четыре-пять дней мне, в общем, стало лучше.
В это время произошло такое землетрясение[80], что большинство крепостных валов и садовых стен обрушилось. В городе и в деревнях рухнуло много домов, под развалинами домов и [садовых] стен осталось множество мертвецов. В деревне Памган обвалились все дома, семьдесят-восемьдесят зажиточных домохозяев погибло под стенами. Между Памганом и Бектутом кусок земли шириной в полет большого камня оторвался и упал вниз на расстояние полета стрелы. Насамом месте провала появились ручьи. От Истергача до Майдана, то есть примерно на расстоянии в шесть-семь йигачей, землю до того взрыло, что в некоторых местах она поднялась на высоту роста слона, в других настолько же провалилась вниз; в расщелинах кое-где уместился бы человек. Во время землетрясения над вершинами гор поднялась пыль. Нурулла Тамбурчи играл тогда передо мной на сазе, тут же лежал еще другой саз, [Нурулла] схватил в руки оба саза, он настолько плохо владел собой, что сазы стукнулись друг об друга.
Джехангир мирза находился в это время в Тепа и сидел на айване верхней постройки одного из зданий, воздвигнутых Мирза Улуг беком. Когда началось землетрясение, он бросился вниз, но не пострадал. Один из приближенных Джехангир мирзы находился в той же постройке, стена пристройки упала на него, но бог его сохранил, и ему нигде ничего не повредило. Большинство домов Тепа развеяло в прах.
В тот день земля сотрясалась тридцать три раза; бекам и воинам было приказано заделать и починить бреши и щели в крепостных стенах и башнях; в двадцать дней или в месяц ценою больших усилий трещины и проломы в крепости были заделаны.
Задуманный ранее поход на Кандахар, вследствие моей болезни и землетрясения, был отложен. Оправившись от болезни и заделав пробоины в крепости, я утвердился в прежнем намерении.
Мы еще не решили, идти ли в сторону Кандахара или рыскать по горам и равнинам ради грабежа. Когда мы стали лагерем под Шанизом, я позвал Джехангир мирзу и беков и был устроен совет; сговорились идти на Калат. Джехангир мирза и Баки Чаганиани очень настаивали на этом походе.
Достигнув Тази, мы получили сведения, что Шир Али Чухра, Кичик Баки Дивана и еще несколько человек задумали бежать. Мы тотчас же велели их схватить; так как Шир Али Чухра, будучи и при мне и не при мне, и в этой земле и в других землях устраивал и чинил всякие смуты и дурные дела, то его передали палачу; прочих мы отпустили, лишив их коней и оружия.
Подойдя к Калату без оружия и без снаряжения, мы тотчас же со всех сторон начали бой. Хороший был бой. Брат Ходжи Калана, Кичик бек, был очень смелый йигит; как уже упоминалось в этой летописи, он несколько раз рубился передо мной на мечах. Кичик бек подобрался к башне на юго-западной стороне Калата и уже почти поднялся на нее, но тут ему воткнули в глаз копье; через день или два после взятия Калата он умер от этой раны. Кичик Баки Дивана, которого схватили, когда он собирался бежать вместе с Шир Али, стараясь исправить в этом бою свое дурное дело, [несколько раз] подходил к крепостным воротам у подножия вала и погиб, пораженный камнем. Еще один или два человека тоже тогда погибли.
Так мы бились до последней молитвы. Когда йигиты, сражаясь и бросаясь на приступ, уже ослабели, осажденные попросили пощады и сдали крепость.
Зу-н-Нун Аргун отдал Калат Мукиму; из нукеров Мукима в Калате были Фаррух Аргун и Кара Булат; повесив на шею свои колчаны и мечи, они пришли к нам, и мы простили им их проступки. Я не хотел притеснять этих людей, ибо, если бы в то время, когда рядом стояли такие враги, как узбеки, между нами произошли подобные вещи, что сказали бы слышащие и видящие, находившиеся вблизи или вдали.
Так как этот поход состоялся по настоянию Джехангир мирзы и Баки бека, то защищать Калат мы поручили Мирзе. Он не согласился; Баки также не смог найти при этом хорошего ответа. Взятие Калата приступом, после столь жестокого боя, оказалось бесполезным.
Совершив набег на афганцев из Сава-Санга, Ала-Така и окрестных мест, лежащих южнее Калата, мы вернулись в Кабул. Спешившись в Кабуле, я в тот же вечер отправился в крепость. Мои шатры и конюшня находились в Чар-Баге; какой-то вор-хирильчи пришел и увел из Чар-Бага моего коня и одного мула.
С тех пор как Баки Чаганиани, придя на берег Аму, присоединился к нам, не было при нас человека более значительного и уважаемого. Что бы ни говорили, что бы ни делали [решающим] словом было всегда его слово, [разумное] дело — его делом. Однако надлежащих услуг, подобающего обхождения он никогда не оказывал, а наоборот, чинил всевозможные неучтивости и обиды; это был скупой, грубый, завистливый, дурной, зложелательный и угрюмый человек. Вот до чего доходила его скупость; когда он бросил Термез и присоединился к нам со всеми своими домочадцами и стадами и у него лично было, может быть тридцать или сорок тысяч баранов, он на каждой стоянке прогонял перед нами множество овец, и, хотя наши йигиты терпели муки голода, не дал ни одного барана. В конце концов, уходя в Кахмерд, он подарил пятьдесят баранов. Хотя он провозгласил меня государем, но приказал бить в литавры у своих собственных дверей; он ни с кем не был искренен и никого не любил.
Весь доход Кабула, какой есть, получается с тамги. Баки Чаганиани забрал себе всю тамгу[81]; должность кабульского даруги, подати с Панджхира, налоги с племени Кеди, Хазара и Кушкак и власть при дворе — все принадлежало ему. Пользуясь таким почетом, он, однако отнюдь не был доволен и благодарен. Хотя, как уже упоминалось, он питал всякие дурные замыслы, мы совершенно не принимали этого к сердцу и не упрекали его в лицо; постоянно привередничая, он то и дело просил, разрешения удалиться; мы терпели его причуды и с извинениями отказывали ему. Успокоившись на один-два дня, он снова начинал просить разрешения. Причуды и домогательства Баки Чаганиани наконец перешли предел; мы тоже извелись из-за его поведения и поступков и дали ему разрешение. Попросив позволение он, однако, стал каяться и начал проявлять беспокойство, но это не принесло пользы. Он прислал мне сказать: «Мы заключили условие, что, пока я не совершу девять проступков, с меня не будут взыскивать». И я указал ему через Мулла-Баба, один за другим, одиннадцать его проступков, так что он был приведен к молчанию. С семьей и имуществом мы его отпустили в Хиндустан. Несколько его собственных нукеров, переведя его через Хайбер, пришли обратно; Баки присоединившись к каравану племени Гагиани, прошел через Нил-Аб.
В это время Яр Хусейн, сын Дариа хана, находился в Качекуте. Ссылаясь на указы, полученные в Кохате, он взял отряд афганцев из племени Дилазак и Юсуфзай и еще один отряд из Джатов и Гуджуров к себе в нукеры и грабил людей разбойничая на дорогах. Услышав о происшествии с Баки, Хусейн преградил дорогу и легко захватил Баки и тех, кто ему сопутствовал. Он убилБаки и взял себе его жену; хотя мы отпустили Баки, не сделав ему никакого зла, но его зло вышло ему навстречу и он стал пленником своих собственных дел.
Поручи судьбе того, кто сделал тебе дурное,
Ибо судьба — твой слуга, который за тебя мстит.
Этой зимой мы простояли в Чар-Баге, пока раз или два не пошел снег.
С тех пор как мы вернулись в Кабул, туркмены хазаре творили всевозможные безобразия и грабили на дорогах. Задумав совершить на них набег, мы перешли в здание, построенное Улуг бек мирзой и называемое Бустан-Сарай. Оттуда мы выступили в месяце ша'бане[82], собираясь в набег на туркмен хазаре. У входа в долину Дара-и Хуш возле Джангалика мы напали на хазарейцев и ограбили небольшой отряд. Неподалеку от Дара-и Хуш, в одной пещере, укрылось несколько хазарейцев. Шейх Дервиш Кукельташ, который во времена казачества большей частью был со мной (он занимал должность курбеги[83] и с силой натягивал лук и хорошо метал стрелы), беспечно подошел ко входу в пещеру. Один из бывших там хазарейцев выстрелил ему в самый сосок. В тот же день он умер.
Большинство туркмен-хазарейцев зимовало в Дара-и Хуш. Мы двинулись на них. Дара-и Хуш — диковинная долина. Почти на полкуруха от устья этой долины тянется узкий проход, дорога пролегает по склону горы. Ниже дороги — крутизна в пятьдесят-шестьдесят кари, выше — узенькая тропинка, по которой всадники проходят один за другим.
Миновав эту теснину, мы шли до времени между двумя молитвами и, не нагнав хазарейцев, заночевали в одном месте. Нашли жирного верблюда, принадлежащего хазарейцам, и привели его; этого верблюда убили, и мы сделали из части его мяса шашлык, а остальное сварили в котле и съели. Никогда не едали мы такого вкусного верблюжьего мяса, некоторые не могли отличить его от баранины.
Утром мы снялись с лагеря и двинулись на зимовье хазарейцев. Шел первый пахр[84], когда от передовых подъехал человек и сказал: «В одной теснине хазарейцы укрепили препятствиями переправу через реку, подкараулили наших людей и дерутся с ними». Услышав это, мы быстро двинулись вперед, проехали часть дороги и достигли того места, где хазарейцы подстерегли наших и дрались. В ту зиму выпал очень глубокий снег, идти без дороги было трудно, берега и ложе реки сплошь покрылись льдом; из-за льда и снега нельзя было перейти реку против тех мест, где не было дороги. Хазарейцы нарезали и побросали у истоков множество веток, они стояли, конные и пешие, в ложе реки и на берегах и сражались, пуская стрелы.
Мухаммед Али Мубашшир[85] бек был один из тех беков, которым я недавно начал оказывать благоволение; очень смелый, достойный милостей и хороший был йигит. Без кольчуги он поехал вперед, к дороге, забросанной сучьями. Ему выстрелили в шулятные ядра и он тотчас же испустил дух.
Мы шли быстро, у большинства из нас не было кольчуг. Над нами пролетело несколько стрел; Ахмед Юсуф бек волновался и все время говорил: «Вы идете совсем голый. Я видел, как две или три стрелы пролетели у вас над головой». Я отвечал: «Будь смелее! Немало таких стрел летало у меня над головой».
Так шли дела, когда Касим бек, одетый в латы, нашел на правом берегу переправу через реку и перебрался на другую сторону. Когда он пустил коня, то хазарейцы не могли устоять и побежали; йигиты, схватившиеся с хазарейцами врукопашную, бросились за ними, сбивая их с коня. Касим беку в награду за это дело был дан [в удел] Бангаш. Хатим курбеги тоже неплохо держался в данном походе, по этой причине Хатиму было пожаловано место Шейх Дервиш Кукельташа, то есть место курбеги. Капак Кули Баба за смелые действия в этом походе мы тоже пожаловали деревню.
Султан Кули Чанак шел следом за хазарейцами, из-за глубокого снега нельзя было сойти с горной дороги. Я тоже поехал с его йигитами. Невдалеке от зимовки хазарейцев мы наткнулись на стада их овец и табуны лошадей; я собрал до четырехсот или пятисот овец и двадцать пять лошадей. Султан Кули и еще два-три человека находились поблизости.
Я сам дважды участвовал в набегах. Впервые это было в тот раз; и еще я ходил в набег на туркменских хазарейцев, возвращаясь из Хорасана; тогда [тоже] гнал много овец и коней.
Жены и дети хазарейцев пешком поднялись на снеговые холмы; мы несколько поленились, да и время было вечернее. Повернув назад, мы расположились в жилищах самих же хазарейцев.
Той зимой выпало очень много снегу. В этих местах в стороне от дороги снегу было коням по брюхо. Воины, вышедшие ночью в дозор, из-за обилия снега до рассвета просидели на конях.
Утром мы повернули обратно, а заночевали в Дара-и Хуш, на зимовье хазарейцев. Выступив оттуда, мы остановились в Джангалике. Ярак Тагай и еще несколько человек подошли вслед за нами. Им было приказано захватить и привести хазарейцев, которые застрелили Шейх Дервиша. Эти нечестивые, у которых кровь застывала в жилах, все еще сидели в той пещере. Наши пошли, напустили в пещеру дыму и захватили семьдесят или восемьдесят хазарейцев. Большинство их погибло от меча.
Вернувшись из похода на хазарейцев, мы отправились в окрестности Ай-Тугды, к низовьям реки Барана, чтобы взыскать подать с [жителей] Ниджрау. Когда мы находились в окрестностях Ай-Тугды, Джехангир мирза явился туда из Газни, чтобы служить мне.
В это время, тринадцатого числа месяца рамазана[86], у меня начались мучительные боли в боку, так что меня сорок дней ворочал с боку на бок особый человек.
Среди жителей долин Ниджрау обитатели долины Пичкан и особенно староста деревни Гаин в этой долине — Хусейн Гаини с братьями были известны и знамениты своей строптивостью и дерзостью. Мы послали против них войско во главе с Джехангир мирзой; Касим бек тоже пошел с ними. Отряд двинулся, поднялся на насыпь, захватил силой укрепленное место и подверг часть врагов расправе.
Из-за болей в боку для меня устроили нечто вроде носилок, перенесли меня с берегов реки Барана в город и доставили в Бустан-Сарай; той зимой я прожил несколько дней в Бустан-Сарае.
Моя болезнь еще не прошла, когда у меня выскочил на правой щеке чирей; его прокололи иглой. Из-за этой болезни я, кроме того, пил слабительное.
Выздоровев, я выехал в Чар-Баг, Джехангир мирза пришел мне служить. Сыновья Айуба, Юсуф и Бахлул, с тех пор как ушли к Мирзе, подстрекали его к мятежу и злым делам. В этот раз я увидел, что Джехангир мирза не такой, как прежде. Через несколько дней Мирза выступил из Тепа, облачившись в доспехи, и быстро ушел в Газни. Он захватил крепость Нани, убил там несколько человек и ограбил всех жителей. Вместе с бывшими при нем людьми он прошел через становища хазарейцев в сторону Бамиана. Богу известно, что ни я, ни подвластные мне люди не сделали и не сказали что-нибудь, что могло бы быть основанием для подобного недовольства и вражды. Позже я слышал, что причиной своего ухода Джехангир мирза объявил следующее: когда он пришел в Газни, Касим бек и другие беки вышли ему навстречу. Мирза пустил сокола на перепелку. Сокол настиг ее и уже вы пустил когти, но перепелка бросилась на землю. Все закричали: «Взял? Взял?». Касим бек сказал: «Раз он так обессилил добычу, неужели он ее выпустит? Возьмет!». Эти слова показались Мирзе зловещими и якобы стали одной из причин его ухода. Он ссылался также на другие слова, еще ничтожнее и слабее этих.
Поступив в Газни таким образом, Мирза потянулся через становища хазарейцев к аймакам. В это время аймаки отделились от Насир мирзы, но не примкнули к узбекам; они находились в Яе, Астерабе и окрестных летовках.
Между тем, Султан Хусейн мирза, твердо решившись отразить Мухаммед Шейбани хана, велел созвать всех своих сыновей. Ко мне тоже прислали Сейид Афзала, сына Сейид Султана Али Хаббина, призывая меня. Направиться в Хорасан нам было необходимо по нескольким причинам. Во-первых, когда столь великий государь, как Султан Хусейн мирза, сидящий на престоле Тимур бека, собрав войска, созывает со всех концов и со всех сторон своих сыновей беков, чтобы двинуться против такого врага, как Шейбани хан, то если другие идут на ногах, мы пойдем на голове, и если другие пойдут с палкой, мы пойдем с камнем. Во-вторых, поскольку Джехангир мирза ушел с таким недовольством и злобой, нужно либо рассеять его недовольство, либо отразить его вред.
В том году Шейбани хан десять месяцев осаждал Чин Суфи в Хорезме и взял город. Во время этой осады происходили большие бои. Хорезмские йигиты сделали много смелых дел, не совершив ни в чем упущения. Они так хорошо метали стрелы, что не раз простреливали насквозь щит и кольчугу, а иногда даже две кольчуги. Десять месяцев терпели они осаду, ни с какой стороны не было надежды на помощь. Некоторые йигиты, проявив малодушие, вступили с узбеками в переговоры и ввели их в крепость. Чин Суфи, прослышав об этом, пришел туда сам. Когда он бил и сбивал коня вошедших в крепость узбеков, его собственный телохранитель, наставив стрелу, поразил его этой стрелой сзади, и он умер. Никого не осталось, чтобы сражаться, крепость взяли. Да помилует Аллах Чин Суфи! Храбро сражаясь, он не оставил ни одной мелочи без внимания.
Шейбани хан отдал Хорезм Капак бию, а сам пошел в Самарканд.
В конце этого года в месяце зу-л-хидждже[87] Султан Хусейн мирза повел войско против Шейбани хана, но, достигнув Баба-Илахи, отправился к божией милости.
Его рождение и происхождение
Он родился в восемьсот сорок втором году[88] в Герате, во времена Шахрух-мирзы. Султан Хусейн мирза — сын Мансура, сын Байкара, сына Омар Шейха, сына эмира Тимура; Мансур мирза и Байкара мирза не были государями. Матерью [Султан Хусейн мирзы] была Фируза биким, внучка Тимур бека. Султан Хусейн мирза был также внуком Миран Шах мирзы, это был благородный государь, родовитый по отцу и по матери. Их было два единородных сына и две дочери: Байкара мирза, Султан Хусейн мирза, Ака биким и еще одна дочь, Бадке биким[89], которую взял за себя Ахмед хан. Байкара мирза был старше Султан Хусейн мирзы и был его нукером, но не присутствовал в диване; вне дивана они сидели на одной подушке. Младший брат дал Байкара мирзе область Балха, несколько лет он был правителем в Балхе. У него было три сына: Султан Мухаммед мирза, Султан Ваис мирза и султан Искандер мирза.
Ака биким была старшая сестра Султан Хусейн мирзы. Внук Миран Шах мирзы, Султан Ахмед мирза, взял ее в жены, у нее был один сын, по имени Кичик мирза. Сначала он служил своему дяде, потом оставил военное дело и занялся чтением книг; говорят, что он был ученый. Дар к стихотворству у него тоже был; ему принадлежит такое рубаи:
Всю жизнь я набожностью хвалился,
Считал себя среди благочестивых мужей,
Когда воспылала любовь, отошла и благочестивость.
Благодарение Аллаху, я испытал себя.
Получилось совпадение с рубаи Муллы Джами[90]. В конце жизни он совершил паломничество и обход вокруг Кабы[91].
Бадке биким тоже была старше Мирзы. В дни казачества он отдал ее за Ахмед хана, хана Хаджи-тарханского. У него было два сына. Придя в Герат, они долгое время служили Мирзе.
Наружность и внешние качества
Он был человек с раскосыми глазами, коренастый, сложенный, как лев, ниже пояса он был тонкий. Хотя он прожил долгие годы и стал седобородым, но все же одевался в одежды красного и зеленого шелка и носил черную мерлушковую шапку или колпак. Иногда, в праздник, он ходил на молитву в маленьком плоском тюрбане, дурно намотанном на три оборота с воткнутым в него пером цапли.
Свойства и повадки
Впервые заняв престол, он сначала имел мысль поминать в хутбе двенадцать имамов; Алишер бек и еще кое-кто его удерживали. Однако позднее все его действия и поступки соответствовали установлениям сунны и общины.
Вследствие болезни суставов [Султан Хусейн] не мог совершать молитвы, поста он также не держал. Это был говорун и весельчак, нрав у него был немного несдержанный и речи его — такие же, как нрав. В некоторых своих поступках он очень тщательно соблюдал закон. Как-то раз его сын убил человека, и он отдал его кровным родичам убитого и послал в судилище.
В первые шесть-семь лет после занятия престола он воздерживался от вина, потом стал пить. За те сорок почти лет, что от был государем в Хорасане, не было дня, чтобы он не пил после полуденной молитвы, но утром он никогда не пил. Его сыновья и все воины и горожане вели себя так же: неумеренно предавались увеселениям и разврату.
Он был смелый и мужественный человек и не раз сам рубил саблей; даже в каждом бою он неоднократно пускал в ход саблю. Среди потомков Тимур бека не знают никого, кто бы так рубил клинком, как Султан Хусейн мирза. Дар к стихотворству у него тоже был, он даже составил диван. Он сочинял стихи по-тюркски, его тахаллус был Хусейни. Некоторые его стихи не плохи, но только диван Мирзы весь составлен в одном размере. Хотя и по летам и по могуществу это был великий государь, но он, словно мальчик, водил боевых баранов, гонял голубей и даже стравливал петухов.
Его битвы и сражения
В дни казачества он однажды переправился вплавь через разлившуюся реку и здорово разбил отряд узбеков. В другой раз Султан Абу Са'ид мирза послал вперед три тысячи человек под начальством Мухаммед Али Бахши. Султан Хусейн мирза, придя с шестьюдесятью йигитами, наткнулся на них и наголову разбил их. Это дело одно из славных и выдающихся дел Султан Хусейн мирзы.
В другой раз, под Астрабадом, он сразился с Султан Махмуд мирзой и победил; еще один раз, тоже под Астрабадом, он вступил в бой с Са'ид ибн Хусейн Садлу Туркменом и победил. После вступления на престол он сразился под Чинараном с Ядгар Мухаммед мирзой и победил. В другой раз он быстрым ходом пришел [в Герат] от моста на Мургабе. Ядгар Мухаммед мирза лежал в Баг-и Загане и пил. Султан Хусейн мирза взял его в плен. После этого завоевания он удержал Хорасан.
В окрестностях Шапургана и Андхуда, под Чакманом, он сразился с Султан Махмуд мирзой и вышел победителем.
В другой раз, когда Абу Бекр мирза, соединившись с пришедшими из Ирака туркменами племени Кара-Куйлук, разбил Улуг бек мирзу у Такане и Химара и взял Кабул, а потом, позарившись на Ирак, бросил Кабул, перешел через Хайбар, Хуш-Аб и окрестности Мультана в Сиви, а оттуда двинулся на Карнан и взял его, но не мог там удержаться и направился в область Хорасана, Султан Хусейн мирза, придя быстрым ходом, взял его в плен.
В другой раз, у Пул-и Чирага, он разбил одного из своих сыновей, Бади' аз-Заман мирзу; под Халва-Чашме он победил двух своих сыновей Абу-л-Мухсин мирзу и Капак мирзу.
Однажды он повел войско на Кундуз, осадил его, но не мог взять и вернулся; в другой раз он осадил Хисар, но тоже не мог взять эту крепость и возвратился обратно.
Еще один раз Султан Хусейн мирза пошел на владения Зу-н-Нуна; даруга Буста отдал ему Буст, но больше Султан Хусейн мирза ничего не сделал. Буст он тоже оставил и возвратился обратно. Столь великий и смелый государь, как Султан Хусейн мирза, в эти два-три похода не проявил решимости, подобающей царю, и вернулся, ничего не доведя до конца.
В другой раз, при Уланг-Нишине, он вступил в бой со своим сыном мирзой Бади' аз-Заманом, который пришел вместе с Шах беком, сыном Зу-н-Нуна, и разбил его. При этом случилось удивительное стечение обстоятельств. У Султан Хусейн мирзы было мало войска: большую часть своих сил он послал в окрестности Астрабада. В день этого сражения войска, ушедшие под Астрабад, вернулись и соединились с Султан Хусейн мирзой. С другой стороны, Султан Мас'уд, мирза, который, отдав Байсункар мирзе Астрабад, направлялся к Султан Хусейн мирзе, тоже пришел в этот самый день. Хайдар мирза, который спешно выступил в Себзар, навстречу Бади' аз-Заман мирзе, также явился как раз в тот День.
Владения Султан Хусейн мирзы
Областью, которою он владел, был Хорасан. На востоке от его земель лежат Балх, Газни, Бистам и Дамган, на севере — Хорезм, на юге — Кандахар и Систан. Когда в его руках оказался такой город как Герат, Султан Хусейн днем и ночью только и делал, что наслаждался и веселился; больше того среди его слуг и приспешников не было человека, который бы не наслаждался и не веселился. Султан Хусейн не нес тягот и бремени миродержания и полководничества; поэтому с течением времени его дружины и владения стали незначительны и не увеличивались.
Дети султан Хусейн мирзы
Он оставил четырнадцать сыновей и одиннадцать дочерей. Из всех его сыновей старшим был Бади' аз-Заман мирза; его матерью была дочь Санжар мирзы из Мерва. Другой сын был Шах Гариб мирза, он был горбун. Хотя он был дурно сложен, но способности его были хороши, хотя тело его было бессильно, но речи его были приятны. [Шах Гариб мирза] взял себе тахаллус Гариби и даже составил диван. Он сочинял стихи по-персидски и по-тюркски. Вот один его стих:
Проходя, я увидел девушку с лицом пери, и стал от нее безумным.
Как ее имя — не знаю, и где ее дом.
Султан Хусейн мирза несколько раз поручал управление Гератом Шах Гариб мирзе. Он умер при жизни своего отца. После него не осталось ни сына, ни дочери.
Еще был Музаффар мирза. Это был любимый сын Султан Хусейн мирзы, хотя его качества и поступки не могли вызвать любви. Сыновья Султан Хусейн мирзы, из-за того что он ставил [Музаффара] много выше других, в большинстве восстали против него. Матерью этихдвоих была Хадича биким, наложница Султан Абу Са'ид мирзы. От мирзы у нее была еще дочь по имени Ак биким.
Еще у Султан Хусейна были сыновья Абу-л-Мухсин мирза и Капак мирза, имя которого было Мухаммед Мухсин. Матерью обоих была Латифа Султан Агача.
Другой его сын был Абу Тураб мирза; сначала о нем рассказывали очень хорошие вещи. Когда нездоровье его отца усилилось, Абу Тураб мирза, услышав разные тревожные россказни, бежал со своим младшим братом Мухаммед Мухсин мирзой в Ирак. В Ираке он оставил военное дело и избрал для себя дервишество. Больше сведений о нем не дошло. У него был один сын по имени Сухраб мирза. Когда я разбил султанов под начальством Хамза султана и Махди султана и взял Хисар, он находился при мне. Один глаз у него был слепой. Он был удивительно дурен собой, и качества его были таковы же, как облик. Он совершил некое безобразие и проявил неуравновешенность, так что не мог оставаться у меня и ушел. В окрестностях Астрабада Наджи-и Сани[92] убил его после пытки за его безобразия.
Еще был Мухаммед Мухсин мирза. В Ираке его и шаха Исмаила однажды заточили в одном и том же месте, тогда же он стал муридом шаха Исмаила, потом сделался грубым рафидитом[93]. Хотя его отец и старшие братья все были сунниты, он так и умер рафидитом в Астрабаде, пребывая в заблуждении и в ложной вере. Его называли смельчаком и богатырем, но он не совершил ни одного дела, о котором стоило бы написать. У него была способность к стихотворству. Вот один его стих:
За какой добычей гонялся ты что так покрыт пылью?
Из-за кого твое горячее сердце вогнало тебя в испарину?
Еще был Феридун Хусейн мирза. Он с силой натягивал лук и хорошо пускал стрелы. Чтобы натянуть его лук, требовалась, говорят, [сила] в сорок батманов. Сам он был очень смел, но не был счастлив в бою; всюду, где ни сражался, терпел поражение. Под Рабат-и Дударом Феридун Хусейн мирза и его младший брат Ибн Хусейн мирза вступили в бой с Тимур султаном, Убайд султаном и передовыми отрядами Шейбани хана и были разбиты; при этом Феридун Хусейн мирза держал себя очень хорошо. В Дамгане Феридун Хусейн мирза и Мухаммед Заман мирза попали в плен к Шейбани хану; тот отпустил обоих и не убил их. Потом, когда Шах Мухаммед Дивана укрепился в Калате, Феридун Хусейн мирза ходил туда. При взятии узбеками Калата он попал в плен и его убили.
Эти три царевича родились от узбечки, наложницы Мирзы, по имени Мингли Бий Агаче.
Еще был Хайдар мирза; матерью его была Пайанде Султан биким, дочь Султан Абу Са'ид мирзы. При жизни своего отца Хайдар мирза некоторое время правил в Мешхеде и Балхе. Когда Султан Хусейн мирза осаждал Хисар, он взял для Хайдар мирзы в жены дочь Султан Махмуд мирзы от Ханзаде биким, заключил мир и ушел из-под Хисара. После Хайдара мирзы осталась всего одна дочь по имени Шад биким; позднее она прибыла в Кабул и ее выдали за Адил султана. Хайдар мирза ушел из мира еще при жизни своего отца.
Еще был Мухаммед Ма'сум мирза. Отец отдал ему Кандахар. В связи с этим он сосватал для сына одну из дочерей Улуг бек мирзы. Когда ее привезли в Герат, то устроили большой пир и воздвигли великолепный чартак[94].
Хотя отец отдал Мухаммед Ма'сум мирзе Кандахар, но и хорошее, и плохое там творил Шах бек Аргун; Мирза не имел ни власти, ни значения. Поэтому он не остался в Кандахаре и ушел в Хорасан. Еще при жизни своего отца он умер.
Еще был Фаррух Хусейн мирза. Он ушел из мира раньше своего младшего брата Ибрахим Хусейн мирзы.
Еще был Ибрахим Хусейн мирза. Способности у него были неплохие; неумеренно упиваясь гератским вином, он умер еще при жизни своего отца.
Еще были Ибн Хусейн мирза и Мухаммед Касим мирза; упоминание о них должно в дальнейшем последовать. Матерью этих пяти царевичей была Папа Агаче, наложница.
Старшей дочерью Султан Хусейн мирзы была Султаним биким; она родилась у матери одна. Ее мать, по имени Чули биким, была дочерью одного из адакских беков. Султаним биким очень хорошо говорила, затруднений в словах у нее не было. Ее брат выдал ее замуж за среднего сына Байкара мирзы, Султан Ваис мирзу; у них была одна дочь и один сын. Дочь выдали за Исан Кули султана, младшего брата Илбарс султана, одного из султанов рода Шейбани; их сын — это Мухаммед Султан мирза, которому я теперь отдал область Канаудж. Тогда же Султаним биким забрала своего внука и направилась из Кабула в Хиндустан; в Нил-Абе над ней исполнился божий приговор. Люди ее взяли останки умершей и воротились обратно; ее внук тоже прибыл ко мне.
От Пайанде Султан биким у Султан Хусейн мирзы было четыре дочери. Первая была Ак биким; он выдал ее замуж за Мухаммед Касима Арлата, внука Бике биким, младшей сестры Бабур мирзы; у них была одна единственная дочь по имени Кара Куз биким. Ее взял Насир мирза.
Вторая дочь была Кичик биким. Мас'уд мирза питал к ней большую склонность, но, как ее ни домогался, Пайанда Султан биким, которая косо смотрела на это, не отдала за него дочери. Позднее Кичик биким выдали за Мулла Ходжу, потомка Сейид[95] Ата. Третью дочь, Бики биким, и четвертую дочь, Ага биким, Султан Хусейн мирза выдал за Бабур мирзу и Султан Мурад мирзу — сыновей своей младшей сестры Рабиа Султан биким.
От Мингли Бий Агаче у Султан Хусейн мирзы было две дочери. Старшую звали Байрам Султан; ее выдали замуж за Сейид Абдаллах мирзу из рода андхудских сейидов, внука по матери Байкара мирзы. У нее был один сын по имени Сейид Барака. Когда я взял Самарканд, он попал в Ургенч и предъявил притязания на власть. Его убили кизилбаши[96] в Астрабаде.
Еще одну дочь звали Фатима Султан; ее отдали Ядгар мирзе из рода Тимур бека.
От Папа Агаче [у Султан Хусейн мирзы] было три дочери. Старшей из всех была Султан нижад биким; Султан Хусейн мирза выдал ее за Искандер мирзу, младшего сына своего старшего брата.
Вторая дочь была биким Султан. После того как у Султан Мас'уд мирзы пострадали глаза, Биким Султан отдали за него. У них родились сын и дочь. Девочку воспитывала жена Султан Хусейн мирзы, Апак биким. Она прибыла из Герата в Кабул; ее отдали за Сейид мирзу Апака. Биким Султан, когда узбеки убили Султан Мас'уд мирзу, взяла своего сына и направилась к Ка'бе. Теперь пришло известие, будто она сама и ее сын находятся в Мекке. Сын у нее, должно быть, уже большой.
Третью дочь отдали замуж за одного из андхудских сейидов, которого называли Сейид Мирза. Он более известен именно под прозвищем «Сейид мирза».
Была у него еще одна дочь, от наложницы, по имени Айша Султан. Ее матерью была Зубейда Ага, внучка Хасан Шейх Тимура. Айша Султан отдали за Касим Султана — одного из султанов-шейбанидов. От него у нее был один сын по имени Касим Хусейн Султан. В Хиндустане он явился ко мне на службу и участвовал в войне с Рана Санкой[97], я отдал ему Бадаун. После смерти Касим султана Айша Султан взял Буран султан, один из его родичей. От Буран султана у нее есть сын по имени Абд Аллах султан. Сейчас он находится при мне и, несмотря на молодость лет, служит неплохо.
Жены и наложницы Султан Хусейн мирзы
Первой его женой была Бике Султан биким; она была дочерью Санджар мирзы из Мерва. Бади' аз-Заман мирза родился от нее. Она была очень сварлива; ее строптивость надоела Мирзе и он, в конце концов, ее оставил и избавился от нее. Что поделаешь! Право было на стороне Мирзы.
Если дурная жена в доме хорошего мужа,
Даже и в этом мире создает для него ад[98].
Да не пошлет бог никому из мусульман подобного бедствия, да не оставит господь на земле жены с дурным нравом и сварливой!
Еще была Чули биким; она была дочерью адакских беков. От нее родилась Султаним биким.
Еще была Шахр Бану биким, дочь Султан Абу Са'ид мирзы. Султан Хусейн мирза взял ее после того, как овладел престолом. В битве при Чакмане, когда все жены мирзы вышли из носилок и сели на коней, Шахр Бану биким, полагаясь на своего младшего брата, не вышла из носилок и не села на коня. Об этом сообщили Мирзе; Мирза по этой причине оставил Шахр Бану биким и взял ее младшую сестру Пайанда Султан биким. Когда узбеки захватили Хорасан, Пайанда Султан биким ушла в Ирак и умерла в Ираке, на чужбине.
Еще была Хадича биким, наложница Султан Абу Са'ид мирзы. От мирзы у нее была дочь по имени Ак биким. После поражения Султан Абу Са'ид мирзы в Ираке она прибыла в Герат, в Герате ее взял Султан Хусейн и полюбил. Со степени наложницы она возвысилась до степени госпожи, а позднее стала весьма могущественной. Мухаммед Му'мин мирзу убили по ее настоянию. Когда сыновья Султан Хусейн мирзы восстали, это произошло главным образом из-за нее. Она считала себя умной, но была неразумная и болтливая женщина. Кроме того, она была рафидиткой. [Шах] Гариб мирза и Музаффар Хусейн мирза родились от нее.
Еще была Апак биким; от нее не было ни сына, ни дочери; Папа Агаче, которая стала такой любимицей [Мирзы], приходилась ей молочной сестрой; так как у Апак биким не было ни сына, ни дочери, то она воспитывала сыновей Папа Агачи, словно своих собственных детей. Во время болезней Мирзы она очень хорошо ему прислуживала; никто из жен не мог так ему служить. В тот год, когда я прибыл в Хиндустан, Апак биким явилась туда из Герата. Я оказал ей возможный почет и уважение настолько,насколько я мог. Во время осады Чандири пришло известие, что над ней исполнился божий приговор.
Из наложниц одна была Латифа Султан Агаче[99]. Она из рода Чаршамбе, от нее родились Абу-л-Мухсин мирза и Капак Мирза. Еще была Мингли Бий Агаче; она была узбечка из прислужниц Шахр Бану биким и приходилась матерью Абу Тураб мирзе, Мухаммед Хусейн мирзе и Феридун Хусейн мирзе. Кроме них у нее было еще две дочери.
Еще была Папа Агаче, молочная сестра Апак биким. Мирза увидел ее, полюбил и взял. Она была матерью пяти сыновей и четырех дочерей, как уже упомянуто.
Еще была Биким Султан Агаче, от нее не было ни сына, ни дочери.
Кроме них, [у Мирзы] было еще много наложниц, хороших и плохих. Уважением из жен и наложниц пользовались те, которые нами упомянуты.
Удивительно, что у столь великого государя, как Султан Хусейн мирза, царствовавшего в таком городе ислама, как Герат, из всех его четырнадцати сыновей только трое не были детьми прелюбодеяния. Он сам, его сыновья и жители города были очень склонны к распутству и из-за этой скверны и вышло так, что от столь великой семьи через семь-восемь лет не осталось, кроме Мухаммед Заман мирзы, ни следа, ни признака.
Эмиры Султан Хусейн мирзы
Один его эмир был Мухаммед Бурундук из рода Чаку Барласов, [то есть] Мухаммед Бурундук ибн Али ибн Бурундук ибн Джехан Шах ибн Чаку Барлас. Он был беком при Бабур мирзе, позднее Султан Абу Са'ид мирза тоже оказывал ему почет: он отдал ему и Джехангир Барласу Кабул и назначил его дядькой Улуг бек мирзы. После Султан Абу Са'ид мирзы Улуг бек мирза встал на путь злоумышления против Барласов; те догадались об этом, схватили Мирзу, согнали его людей с места и выступили в Кундуз. С гор Хиндукуша они вежливо отправили Мирзу обратно в Кабул, а сами пошли в Хорасан, к Султан Хусейн мирзе. Мирза, со своей стороны, оказал им большую благосклонность.
Мухаммед Бурундук был человек очень знающий и великий начальник. Он очень любил соколов, так что, если какой-нибудь сокол подыхал или пропадал, Мухаммед Бурундук Барлас поминал имена своих сыновей и говорил: «Отчего такой-то не умер или отчего такой-то не сломал себе шею раньше, чем околел этот или пропал этот сокол».
Еще был Музаффар Барлас. В дни казачества Мирзы он находился при нем. Не знаю, какие его повадки понравились Мирзе, но он оказывал ему большой почет. Значение его достигло такой степени, что Султан Хусейн мирза во времена казачества заключил с ним следующее условие: во всякой завоеванной области, которая будет покорена, четыре шестых земли достанется Мирзе, а две шестых — Музаффар Барласу. Это удивительное условие! Когда бывало, что приближенного делали соучастником в царской власти? Даже с братом и сыном такое условие невозможно, как же будет оно возможно с беком? После захвата престола Султан Хусейн мирза раскаивался, что заключил такое условие, но пользы не было. Этот скудоумный человечишко [Музаффар Барлас], пользуясь все таким же почетом, задирал перед Мирзой нос и ни в чем не действовал согласно с мнением Мирзы. В конце концов он, говорят, был отравлен, но Аллах лучше знает истину.
Еще был Алишер бек Навои; [впрочем], беком он у Султана не был, но был его товарищем. В детстве они учились в одной школе, между ними была большая близость. Не знаю, за какую провинность Султан Абу Са'ид мирза удалил Алишер бека из Герата. Он отправился в Самарканд. В те несколько лет, которые он провел в Самарканде, Ахмед Хаджи бек оказывал ему попечение и поддержку.
Алишер бек известен щекотливостью нрава. Говорили, что его щекотливость происходила от обольщения властью, но это не так. Подобное качество было у него природным. Когда он был в Самарканде, то тоже отличался щекотливостью нрава.
Алишер бек был человек бесподобный. С тех пор как на тюркском языке слагают стихи, никто другой не слагал их так много и так хорошо. Он сложил шесть книг месневи: пять — в ответ на «Пятерицу» [Шейха Низами] и еще одну — в ответ «Языку птиц», тоже под названием «Язык птиц». Он [также] составил четыре дивана газалей под названиями: «Диковины детства», «Редкости юного возраста», «Чудеса средней поры жизни» и «Полезные поучения старости». Хорошие рубаи у него тоже есть, есть и еще некоторые сочинения, но они ниже и слабее упомянутых. К числу их принадлежат его письма; следуя примеру Маулана Абд ар-Рахман Джами, он собрал их и получился сборник писем, которые он писал кому-нибудь по какому-либо поводу.
Еще он написал книгу о стихосложении под названием «Весы стихотворных размеров», заслуживающую многих замечаний; [определяя] размер двадцати четырех рубаи, он сделал ошибку в четырех размерах; в некоторых других метрах он тоже ошибся. Человеку, внимательному к стихосложению, это станет известно.
Персидский диван он тоже составил; в персидских стихах он употребил тахаллус Фани. Некоторые стихи там недурны, но в большинстве они слабы и стоят низко. В музыке он сочинял хорошие вещи, у него есть прекрасные накши[100] и пишравы[101].
Неизвестно, существовал ли когда-нибудь другой такой пособник и покровитель людей науки и искусства, как Алишер бек. Устад Кул Мухаммед, Шейх Найи и Хусейн Уди, великие мастера в игре на инструментах, снискали столь большую славу и успех благодаря помощи и поддержке Бека. Устад Бехзад[102] и Шах Музаффар тоже стали столь славны и известны вследствие забот и стараний Бека. Мало кому удавалось построить столь полезных зданий, сколько построил он.
Без сына, без дочери, без жены и без семьи прошел он прекрасно [свой путь] в мире, одиноко и налегке. Сначала он был хранителем печати, в середине жизни стал беком и некоторое время правил в Астрабаде, а в конце своих дней оставил военное дело. От мирзы он ничего не брал, и наоборот, каждый год подносил Мирзе в подарок большие деньги. Когда Султан Хусейн мирза возвращался из похода на Астрабад, Алишер бек выехал ему навстречу. Поздоровавшись с Мирзой, он хотел подняться [с колен], но с ним что-то случилось и он не мог встать; его подняли и унесли. Врачи никак не могли распознать [его болезнь]. На следующее утро он представился к милости Аллаха.
Один его стих соответствует такому положению:
Я умираю от недуга, но так как болезнь не явна.
Чем могут помочь лекари в этой беде?
Еще был Ахмед Таваккул Барлас. Раньше он довольно долго правил в Кандахаре.
Еще был Вали бек, один из потомков Ходжи Сайф ад-дин бека. Он был у Мирзы великим беком. После того, как Султан Хусейн мирза занял престол, Вали бек недолго пользовался жизнью и вскоре умер. Это был хороший мусульманин, исправно совершавший молитвы, простой и правдивый человек.
Еще был Хасан Шейх Тимур; Бабур мирза, оказывая ему почет, возвысил его до степени бека.
Еще был Нойон бек. Отец его — один из термезских сейидов. По матери он приходится родичем Султан Абу Са'ид мирзе и Султан Хусейн мирзе. Султан Абу Са'ид мирза оказал ему почет, при Султан Ахмед мирзе он также был уважаемым беком. К Султан Хусейн мирзе он тоже пошел и встретил большую благосклонность. Гуляка, весельчак, пьяница и кутила был. Хасан Якуба, так как он был у него в услужении, называли также Хасан-и Нойон.
Еще был Джехангир Барлас. Он некоторое время правил в Кабуле, вместе с Мухаммед Бурундуком, потом ушел к Султан Хусейн мирзе. Тот оказал ему большой почет. Его повадки и обращение были утонченны и мягки, приятный был человек. Так как он хорошо знал свойства и привычки охотничьих птиц, то Султан Хусейн мирза большей частью поручал такие дела именно ему. Он был постоянным собеседником Бади'аз-Заман мирзы. Мирза, вспоминая общение с ним, хвалил его.
Еще был Мирза Ахмед Али Фариси Барлас. Хотя он и не сочинял стихов, но был человек даровитый, знаток поэзии, остроумный, и вместе с тем простой.
Еще был Абд ал-Халик бек. Фируз шах бек, один из уважаемых беков Шахрух мирзы — его дед, и поэтому Абд ал-Халика называли Абд ал-Халик-и Фируз шах. Некоторое время он правил в Хорезме.
Еще был Ибрахим Дулдай. Он хорошо знал боевое дело и способы управления государством, это был второй Мухаммед Бурундук.
Еще был Зу-н-Нун Аргун. Смелый был человек. Находясь при Султан Абу Са'ид мирзе в числе прочих вельмож, он хорошо сражался мечом; поздней его руки тоже всегда доходили до боевого дела. Относительно его смелости спора нет, но это был человек несколько взбалмошный. Он ушел от наших мирз к Султан Хусейн мирзе, и тот ему отдал Гур и [область] Никудари. С отрядом в семьдесят или восемьдесят человек он в их краях хорошо владел клинком и, имея очень мало людей, здорово разбил очень много и хазарейцев и никударийцев. Ни один человек не держал хазарейцев и никударейцев в таком подчинении.
Через некоторое время ему отдали также и Заминдавар. Сын Зу-н-Ну-на, Шад Шуджа Аргун, с малолетства всюду ходил с отцом и рубил саблей. Султан Хусейн мирза уважая желание его отца, поручил ему управлять Кандахаром совместно с отцом. Потом эти отец и сын посеяли вражду между тем отцом и сыном и учиняли [всяческие] смуты.
В конце концов, когда я захватил Хусрау шаха, разлучил его с его слугами и нукерами и отнял Кабул у Мукима, младшего сына Зу-н-Нуна, Зу-н-Нун и Хусрау шах, став из-за меня беспомощными, пошли и свиделись с Султан Хусейн мирзой. После смерти Султан Хусейн мирзы Зу-н-Нун Аргун еще больше возвысился; ему отдали предгорные области под Гератом, например, Обе и Чахчаран. Когда Бади' аз-Заман мирза стал государем совместно с Музаффар [Хусейн] мирзой, Зу-н-Нун сделался полновластным вельможей при дворе Бади' аз-Заман мирзы; при дворе Музаффар мирзы полной властью пользовался Мухаммед Бурундук Барлас.
Хотя Зу-н-Нун Аргун и был смел, но это был человек взбалмошный и глупый; не будь он глупым и взбалмошным, разве поддался бы на грубую лесть, опозоривши самого себя? Изъяснение этих слов таково: когда Зу-н-Нун Аргун, находясь в Герате, пользовался столь великим уважением и властью, несколько шейхов и мулл пришли к нему и сказали: «С нами имеет общение Кутб[103]. Ты получил прозвание «Льва Аллаха». Тебе предстоит взять в плен узбека».
[Зу-н-Нун] поверил этой лести, повязал вокруг шеи полотенце и возблагодарил Аллаха. Когда Шейбани хан в окрестностях Бадгиса, пошел на мирз и, не дав им соединиться, разбил их. Зу-н-Нун, считая слова шейхов за правду, встал у Кара-Рабата против Шейбани хана с сотней или полутора сотнями людей. [Шейбани хан] с большим войском подошел и тотчас же потеснил их. Зу-н-Нуна захватили и убили.
Зу-н-Нун был человек чистой веры, никогда не пропускал молитв и часто совершал добавочные молитвы. Он очень увлекался шахматами; если люди играют одной рукой, то Зу-н-Нун играл [можно сказать] двумя руками. Он играл сколько душе угодно. В естестве его преобладали скупость и скаредность.
Еще был Дервиш Али бек, родной брат Алишер бека. Некоторое время он управлял Балхом и в Балхе проявил себя хорошим беком. Но это был скудоумный, ни к чему не способный человек. Когда Султан Хусейн мирза в первый раз ходил на Кундуз и Хисар, Дервиш Али из-за его скудоумия взяли и отставили от должности правителя Балха. В девятьсот шестнадцатом году[104], когда я пришел в Кундуз, Дервиш Али явился ко мне, это был шут и глупец, далекий от качеств бека, лишенный достоинств царедворца. Видимо, только благодаря влиянию Алишер бека он пользовался таким почетом.
Еще был Могол бек. Некоторое время он управлял Гератом, потом ему отдали Астрабад. Из Астрабада он убежал в Ирак, к Якуб беку. Это был человек простого нрава. Он постоянно играл в кости.
Еще был Сейид Бадр. Это был страшно сильный человек, но движения его были очень изящны, он удивительно чувствовал ритм, замечательно хорошо плясал и исполнял какой-то необыкновенный танец. По-видимому, он сам его выдумал. [Сейид Бадр] постоянно находился при Мирзе и неизменно был ему собутыльником и собеседником,
Еще был Ислим Барлас. Это был простой человек, он хорошо знал дело сокольничего. Некоторые вещи он делал хорошо: выпуская стрелу из самострела с силой в тридцать-сорок батманов, он насквозь пробивал доску. На стрельбище он скакал с одного конца стрельбища до другого, снимал лук, целился на всем скаку, стрелял и попадал в цель. Еще он привязывал кольцо к веревке длиной в кари или полтора кари, а другой конец веревки прикреплял к дереву, [и сильно закручивал веревку], Пока веревка раскручивалась, он пускал стрелу, и стрела пролетала через кольцо. Таких диковинных вещей он делал немало.
Ислим Барлас постоянно находился при Мирзе и присутствовал на всех попойках.
Еще был при Мирзе Султан Джунейд Барлас, потом он ушел к Султан мирзе. Это отец того Султана Джунейда Барласа, которому теперь частично принадлежит власть в Джаунпуре.
Еще был Абу Са'ид хан Дармиан[105]. Не знаю, оттого ли, что он подвел Мирзе коня среди боя или оттого, что отогнал врага, покушавшегося на Мирзу, он получил такое прозвище.
Еще был Бехбуд бек. Сначала он служил в отряде телохранителей. В дни казачества его услуги понравились Мирзе, и Мирза оказал Бехбуд беку такую милость: на тамге и на монетах стояло его имя.
Еще был Шейхим бек. Так как он употреблял тахаллус Сухейли, то его называли Шейхим Сухейли. Он сочинял стихи особого рода, в которые включал устрашающие слова и мысли. Вот один из его стихов:
В ночь печалей смерч моих вздохов сдвигает с места небесный свод;
Дракон потока моих слез уносит обитаемую четверть земли.
Хорошо известно что он однажды прочитал этот стих в присутствии Маулана ар-Рахмана Джами.
Маулана спросил его: «Мирза, вы что делаете — читаете стихи или пугаете людей?».
Шейхим Сухейли составил диван, месневи у него тоже есть.
Еще был Мухаммед Вали бек, он был сыном того Вали бека, о котором упоминалось раньше, и в конце жизни Мирзы стал при Мирзе великим беком. Хотя он был великим беком, но никогда не оставлял служения Мирзе; днем и ночью он подпирал дворцовые двери, так что даже его раздачи и угощения производились у этих дверей. Столь прилежный к службе человек конечно должен был снискать такое великое внимание. Удивительное дело! В наше время человека, который называется беком и видит за собой свиту в пять-шесть человек шелудивых слепцов, приходится насильно приводить к дверям дворца. А такая служба, как прежде — где она? Такие уже видно наши беки несчастные!
Раздачи и угощения Мухаммед Вали бека были очень хороши, он содержал своих нукеров пристойно и роскошно, бедному и убогому делал собственной рукой много добра. Он был сквернослов и ругатель.
В девятьсот семнадцатом году[106], когда я взял Самарканд, Мухаммед Вали бек и Дервиш Али Китабдар находились при мне. В то время он был параличный; ни в словах его, ни в нем самом не было никакой приятности. Он не заслуживал большого почета; вероятно, лишь усердная служба вознесла его на столь высокую ступень.
Еще был Баба Али ишик-ага. Сначала ему оказал внимание Алишер бек и возвысил его до степени бека. Юнус Али, который теперь состоит моим беком, приближенным и внутренним слугой — о нем еще неоднократно придется упоминать ниже — сын этого Баба Али.
Еще был Бадр ад-дин бек. Раньше он состоял при садре Султан Абу Са'ид мирзы, Мирек Абд ар-Рахиме. Он был человек очень ловкий и проворный и, говорят, перепрыгивал через семь лошадей. Они с Баба Али были большими друзьями.
Еще был Хасан Али Джалаир. Его настоящее имя было Хусейн Джалаир, но он более известен под именем Хасан Али. Его отцу, Али Джалаиру, оказал внимание Бабур мирза и сделал его беком; потом, когда Ядгар Мухаммед взял Герат,выше Али Джалаира не было человека.
Хасан Али Джалаир состоял при Султан Хусейн мирзе в качестве куш-беги[107]; он был поэтом и употреблял тахаллус Туфейли. Касиды он сочинял очень хорошо и в свое время был вождем в отношении касид. В девятьсот семнадцатом году, когда я взял Самарканд, Хасан Али Джалаир пришел ко мне. Он провел при мне пять-шесть лет; мне он тоже посвящал хорошие касиды. Это был бесстыдник и мот, он содержал бачей и постоянно играл в нард и в кости.
Еще был Ходжа Абд Аллах Марварид; раньше он был садром, потом стал приближенным слугой, доверенным и беком. Это был человек, полный достоинств; никто другой не умел так играть на кануне[108], извлекать трели на кануне — его изобретение. Он хорошо писал многими почерками, лучше всего — та'ликом, прекрасно составлял деловые бумаги и был хороший собеседник. Стихи он тоже писал, пользуясь тахаллусом Баяни. Его стихи по сравнению с другими его достоинствами были много ниже, но он хорошо судил о поэзии.
Ходжа Абд Аллах был развратник и бесстыдник; от дурных последствий разврата он заболел и покрылся чиреями, лишившись и рук, и ног, он прожил несколько лет в муках и страданиях и ушел из мира от этой самой болезни.
Еще был Мухаммед Сейид Урус. Его отец — Урус Аргун, который стал великим и полновластным беком, когда Султан Абу Са'ид мирза захватил престол. В то время было [немало] молодцов, хороших стрелков; один из таких мастеров — Мухаммед Сейид Урус. Лук у него был крепкий, стрела — длинная; могучий стрелок, хороший стрелок был. Некоторое время он был правителем Андхуда.
Еще был Мир Али мирахур. Это тот, который послал к Султан Хусейн мирзе человека, повел его против Ядгар Мухаммед мирзы и захватил Мирзу врасплох.
Еще был Сейид Хасан Оглакчи, сын Сейида Оглакчи, младший брат Сейид Юсуф бека. У него был сын по имени Мирза Фаррух, человек способный и достойный. В девятьсот семнадцатом году, когда я взял Самарканд, Сейид Хасан пришел ко мне; хотя он сочинил мало стихов, но сочинял хорошо. Он прекрасно знал астролябию и звезды, беседа и общение с ним тоже были приятны. Сейид Хасан был несколько буен во хмелю, погиб он под Гидждуваном.
Еще был Тенгри Берди Саманчи. Простой, смелый был бек, хороший рубака. У ворот Балха он здорово порубил знатного нукера Хусрау шаха по имени Назар Бахадур и захватил его, как уже было упомянуто.
Еще было [у Мирзы] несколько туркменских беков, которые, придя к Мирзе, снискали у него благоволение. Раньше других пришел Али хан Баяндур и еще Асад бек и Тахамтан бек; эти двое были родные братья. Дочь Тахамтан бека взял за себя Бади' аз-Заман мирза; от нее родился Мухаммед Заман мирза.
Еще был Ибрахим Чагатай.
Был еще Омар бек. В последнее время он находился при Бади' аз-Заман мирзе. Это был храбрый, отважный и хороший человек. Один из его сыновей по имени Абу-л-Фатх явился ко мне из Ирака, в настоящее время он тоже находится со мною. Очень слабый, несмелый человек, без малейшей твердости. От такого отца и такой сын!
Одним из тех, которые явились [к Мирзе] поздней, после того как шах Исмаил завладел Ираком и Азербайджаном, пришли оттуда в Хорасан, был Абд ал-Баки мирза. Он из рода Тимур бека, потомок Миран шаха. Еще раньше потомки этого царевича, придя в те земли, выбросили из головы помышления о власти и служили тамошним государям, которые проявляли к ним благосклонность. Дядя этого Абд ал-Баки мирзы, Тимур Осман, был великим и уважаемым беком при Якуб беке; однажды он даже собрал большое войско и намеревался двинуться на Хорасан.
Когда Абд ал-Баки мирза пришел к нему, Султан Хусейн мирза тоже оказал ему внимание и, сделав его своим зятем, выдал за него Султаним биким, мать Мухаммед Султан мирзы. В числе беков, пришедших позднее, был также Мурад бек Баяндури.
Одним из садров мирзы был Мир Сар-и барахна. Он уроженец одной из деревень Андиджана и, говорят, выдавал себя за сейида. Это был очень приятный собеседник, даровитый и красноречивый человек. Среди людей науки и поэтов Хорасана его суждение и слово имели значение и считались основательными. Он загубил свою жизнь, пытаясь составить длинную, объемистую, лживую повесть, подобную «Повести об эмире Хамзе»; это произведение, противное естеству и разуму.
Еще был Камал ад-дин Хусейн Газургахи. Хотя он и не был суфием[109], но выдавал себя за суфия. Такого рода мнимые суфии собирались подле Алишер бека и устраивали радения, впадая в исступление. По происхождению он был выше большинства [таких суфиев]. Вероятно, причиной благосклонности к нему и было его происхождение, ибо других достоинств, о которых стоило бы говорить, у него не было. Есть у него одно сочинение: «Собрание влюбленных», которое он написал для Султан Хусейн мирзы; это очень слабое сочинение, там больше всего лжи и притом безвкусной лжи. Он писал такие дерзкие вещи, что некоторые подозревали его в неверии. Так, например, он приписывал многим пророкам — мир с ними! — и святым плотскую любовь и нашел для каждого из них любимого и возлюбленного. Еще одна удивительная глупость заключается в том, что он в предисловии говорит, будто это сочинение составлено и написано самим Султан Хусейн мирзой, а в начале приводимых в книге стихов и газалей Камал ад-дин Хусейн везде пишет: «Сочинение автора книги». Из-за подхалимства этого Камал ад-дина Хусейна Зу-н-Нун Аргун и получил прозвище «Льва Аллаха».
Вазиры Султан Хусейн мирзы
Одним из его вазиров был Маджд ад-дин Мухаммед. Он был сыном Пир Ахмеда Хавафи, полновластного дивана Шахрух мирзы. Вначале в диване Султан Хусейн мирзы не было должного порядка и устроения, растраты и мотовство были велики; ни крестьяне не были зажиточны, ни воины благодарны. В то время Маджд ад-дин Мухаммед состоял в должности парваначи и его называли Мирек. Когда Мирзе понадобилось много денег и он потребовал их у служащих дивана, те ответили: «Денег нет и достать их нельзя». Маджд ад-дин Мухаммед был тут же. Он улыбнулся. Мирза спросил, в чем дело; Маджд ад-дин, оставшись с ним наедине, высказал все, что было у него на сердце и молвил: «Если Мирза заключит со мной условие, сделает мою руку сильной и не будет отступать от моих слов, я в короткое время устрою так, что страна начнет процветать, народ будет благодарен, казна — полна и войско — многочисленно». Мирза заключил желательное Маджд ад-дину условие и договор, отдал все области Хорасана ему во власть, и возложил все важные дела на его ответственность. Маджд ад-дин, со своей стороны, не щадя усилий и стараний, в короткое время сделал народ и войска довольными и благодарными; в казну он тоже доставил много денег, все области государства стали благоустроенными и процветающими. Однако Маджд ад-дин враждовал с беками и должностными лицами, во главе которых стоял Алишер бек; по этой причине все его невзлюбили. Доносами и происками они заставили схватить Маджд ад-дин Мухаммеда и отрешить его от должности, и вместо него стал диваном Низам ал-Мульк. Спустя некоторое время Низам ал-Мулька тоже схватили и убили и, доставив из Ирака Ходжу Афзала, сделали его диваном. В то время, когда я пришел в Кабул, Ходжу Афзала назначили беком. В диване он тоже ставил свою печать.
Еще был Ходжа Ата. Хотя он не занимал столь высокой должности и не был диваном, как предыдущие, но во всех областях Хорасана ни одно важное дело не решалось без совета с Ходжа Ата.
Это был богобоязненный и благочестивый человек и исправно творил молитвы. Делами он тоже занимался. Главными приближенными и приспешниками Султан Хусейн мирзы были упомянутые вазиры.
Время Султан Хусейн мирзы — удивительное время. Хорасан, и в особенности город Герат, были при нем полны ученых и бесподобных людей. Каждый, кто занимался каким-нибудь делом, имел цель и желание довести это дело до совершенства.
Одним из таких возвышающихся людей был Маулана Абд ар-Рахман Джами. В его время не было другого человека, столь сведущего в науках явных и сокровенных. Стихи его хорошо известны и достоинства Маулана Джами выше того, чтобы была нужда их восхвалять. Мне пришла мысль начертать на этих ничтожных страницах его имя и упомянуть о некоторых из его качеств только своего благословения и счастья ради.
Еще был шейх ал-ислам Сайф ад-дин Ахмед. Он из потомков Маулана Са'д ад-дина Тафтазани[110], которые издавна были шейх ал-исламами в государствах Хорасана. Очень ученый это был человек, он хорошо знал арабскую словесность и науки, основанные на предании. Сайф ад-дин отличался великой набожностью и благочестием и хотя был шафиит по исповеданию, но уважал и другие толки. Говорят, что он почти семьдесят лет ни разу не пропускал соборной молитвы. Когда шах Исмаил взял Герат, то сделал Сайф ад-дин Ахмеда мучеником; из рода их не осталось ни одного человека.
Еще был Маулана Шейх Хусейн. Хотя выступление и возвышение Муллы Шейх Хусейна произошло во времена Султана Абу Са'ид мирзы, но он жил так же и при Султан Хусейне и потому упоминается здесь. Философские и положительные науки, а также богословие он знал хорошо. Умение с тонкостью вести разговор, выражая в немногих словах много мыслей, — его отличительная особенность. При Султан Абу Са'ид мирзе Маулана Шейх Хусейн был очень к нему приближен и полновластен; он имел касательство ко всем важным делам, происходившим во всех землях, а должность мухтасиба никто не исполнял лучше него. Из-за такой его близости к Султан Абу Са'ид мирзе столь бесподобного человека подвергали при Султан Хусейн мирзе унижениям.
Еще был Муллазаде, сын Муллы Османа. Он уроженец селения Чарх-Лахугарского тумана, одного из туманов Кабула. Так как уже во времена Улуг бек мирзы, когда ему было четырнадцать лет, он преподавал науки, то его называли «Мулла-и мадарзад». Когда он ушел из Самарканда и, совершив обход вокруг Ка'бы, пришел в Герат Султан Хусейн мирза силой удержал его там. Очень ученый был человек, другого такого ученого человека в то время не было. Говорят, что Муллазаде достиг сана муджтахида[111], однако он не выступал как муджтахид. Передают, что он будто говорил: «Если человек что-нибудь услышал, как может он потом об этом забыть?» У него была сильная память.
Еще был Мир-и Муртаз. Мир-и Муртаз хорошо знал философские и положительные науки. Он получил такое прозвище потому, что час-/756 то постился. [Мир-и Муртаз] очень увлекался шахматами — до такой степени, что, если ему случалось встретить двух игроков, он с одним играл в шахматы, а другого держал за полу, «чтобы не ушел».
Еще был Мулла Мас'уд Ширвани и еще Мулла Абд ал-Гафур из Лара. Он был и муридом, и учеником Маулана Абд ар-Рахмана Джами. Большинство, сочинений Маулана Джами Абд ал-Гафур читал вместе с ним. Он написал нечто вроде толкования к «Веяниям». В области явных наук он был очень хорошо подготовлен; при наличии сведений в явных науках он обладал большой долей знаний и в науках сокровенных. Это был удивительно незаметный и простой человек. Кого бы ни называли муллой, Абд ал-Гафур не считал позором раскрыть перед человеком книгу и вступить с ним в ученый спор; где бы ни указали ему на дервиша, он не успокаивался, пока не шел к нему. Когда я прибыл в Хорасан, Мулла Абд ал-Гафур был болен; совершив обход вокруг гробницы Маулана Джами, я пошел навестить Муллу Абд ал-Гафура. Он находился в медресе Муллы Джами. Через несколько дней Мулла Абд ал-Гафур умер от этой самой болезни.
Еще был Мулла Джамал ад-дин мухаддис; в Хорасане не было человека, столь же сведущего в науке о хадисах. Он очень пожилой и жив до сих пор.
Еще был Мир Атауллах Мешхеди. Он хорошо знал арабскую словесность и написал по-персидски «Трактат о рифме». Недостаток этого трактата в том, что для примера автор всегда приводит свои собственные стихи и вдобавок перед каждым стихом считает нужным пояснить: «Как сказано в таком стихе сего раба». Некоторые из возражающих делали по поводу Трактата о рифме основательные замечания. Кроме того, Мир Атауллах написал рассуждение о поэтических фигурах под названием «Чудеса поэтического искусства». Очень хорошо написал. В его верованиях проявлялось некоторое уклонение от правого пути.
Еще был Кази Ихтиар. Он хорошо исполнял должность казия. Написал по-персидски «Рассуждение о фикхе», хорошее рассуждение! Еще он собрал для ссылок слова из стихов Корана всякого содержания.
Когда я встретился с мирзами на Мургабе, Кази Ихтиар и Мухаммед Мир Юсуф, пришедшие с ними, повидали меня. Разговор зашел об алфавите бабури. Кази Ихтиар попросил меня написать отдельные буквы, я написал, и на этом же собрании он прочитал буквы, усвоил правила письма и сам кое-что написал.
Еще был Мир Мухаммед Юсуф. Он был ученик Шейх ал-ислама [Сайф ад-дин Ахмеда], потом Шейх ал-ислам назначил его на свое место. На некоторых собраниях выше сидел Кази Ихтиар, на некоторых — Мир Мухаммед. Впоследствии он так увлекся и пленился военным делом и полководством, что из его слов нельзя было узнать ни о чем, кроме этих двух вещей, и из его речей нельзя было ничего понять, кроме этого. Хотя в обоих этих делах у него не было ни дарования, ни способности, он в конце концов из-за своей страсти пустил на ветер и дом, и имущество, и жизнь. Он, говорят, был шиит.
Из поэтов Султан Хусейн мирзы вождем и главой всех был Маулана Абд ар-Рахман Джами, кроме него [знамениты] Шейхим Сухейли и Хусейн Али Туфейли Джалаир, чьи имена и качества были упомянуты и начертаны в кругу беков и внутренних приближенных Султан Хусейн мирзы. Еще был Асафи; будучи сыном вазира, он употреблял тахаллус Асафи[112]. Его стихи не лишены красок и мыслей, хотя в них не чувствуется любви и упоения. Он сам заявил: «Я никогда не мечтал собирать свои газали», — но это, вероятно, просто рисовка. Его младший брат или родственник собрал эти газали. Стихов другого рода, кроме газалей, он написал мало. Когда я ушел в Хорасан, он служил мне.
Еще был Беннаи. Он из Герата. Так как его отцом был Устаз Мухаммед Сабз, строитель[113], Беннаи употреблял такой тахаллус. В его газалях есть краски и вдохновение, он составил диван. Месневи у него тоже есть. Одно его месневи — о различных плодах — написано в размере мутакариб. Бесполезные вещи он там говорит, пустяками занимается. Есть у него и другое коротенькое месневи в размере хафиф и еще одно, побольше, тоже в размере хафиф. Это месневи он закончил в последнее время жизни.
Сначала Беннаи был несведущ в музыке и по этой причине Алишер бек, говорят, укорял его. В каком-то году, когда Мирза поехал зимовать в Мерв и Алишер бек тоже поехал туда, Беннаи остался в Герате. В ту зиму он упражнялся в музыке и к весне так навострился; что мог сочинять целые произведения. Весной, когда Мирза вернулся в Герат, Беннаи исполнял свои сауты и накши, и Алишер бек удивлялся и одобрял его. В музыке Беннаи сочинял хорошие произведения. В числе их есть накш, называемый нух-ранг; конец девяти рангов и напев накша [звучит в ладу] раст.
Беннаи часто возражал Алишер беку и по этой причине терпел много притеснений. В конце концов, он не мог больше жить в Герате и ушел в Ирак и Азербайджан к Якуб беку. У Якуб бека Бениаи жил неплохо, был участником всех его собраний. После смерти Якуб бека он не остался в тех землях и вернулся в Герат. Склонность к шуткам и насмешкам у него не прошла. Вот одна из них: как-то раз, за игрой в шахматы, Алишер бек вытянул ногу и коснулся зада Беннаи. Алишер бек шутливо сказал: «Вот беда! В Герате если вытянешь ногу, непременно коснешься зада поэта». Беннаи отвечал: «А если подожмешь ногу, то тоже коснешься зада поэта». В конце концов из-за таких шуток он снова ушел из Герата и отправился в Самарканд.
Алишер бек придумывал много разных вещей, и хорошие вещи придумывал. Всякий, кто изобретал что-нибудь новое в своем деле, чтобыобеспечить и успех этой вещи, называл ее «алишери». Некоторые ссылались на Алишер бека ради шутки. Так, из-за того, что Алишер бек, когда у него болело ухо, повязывался платком, женщины называли синий платок, повязанный наискось, «алишерово украшение». Беннаи тоже, собираясь уйти из Герата, заказал седельнику необычное седло для своего осла, и оно стало известно под названием «алишери».
Еще был Сейфи Бухари. В общем у него была некоторая ученость, он показывал людям подробный список прочитанных им книг и подтверждал этим свое звание муллы. Сейфи составил диван, есть у него еще другой диван, который он сочинил для всяких ремесленников. Он придумал много поговорок, а месневи у него нет, как доказывает такой его стих:
Хотя писать месневи — для поэтов заповедь пророка,
Я считаю газаль божьей заповедью.
Пять стихов, приятных для сердца,
Я считаю лучше обеих «Пятериц».
Есть у него персидский труд о стихосложении, слишком немногословный, но в некоторых отношениях очень многоречивый, немногословный в том смысле, что там не написано многих нужных вещей, а многоречивый потому, что ясные и понятные слова там выписаны со всеми точками и знаками падежей. Вино Сейфи пил здорово, но был зол во хмелю и крепко дрался.
Еще был Абд Аллах[114], сочинитель месневи. Он родом из Джама, сын сестры Муллы Джами, тахаллус его Хатифи. В подражание «Пятерице» [Низами] он писал месневи. Свое произведение в двустишиях [месневи], сложенное в подражание «Семи красавицам[115]», он назвал «Семь ликов», по образу «Искандер-намэ» он написал «Тимур-намэ». Из этих его месневи наиболее известна поэма «Лейла и Маджнун», хотя красота ее не соответствует ее славе.
Еще был Мир Хусейн Муаммаи[116]. Вероятно, никто не сочинял муамма так, как Мир Хусейн, он постоянно проводил время, придумывая муамма. Удивительно скромный, непритязательный и беззлобный был человек.
Еще был Мулла Мухаммед Бадахши. Он из Ишкамиша. Ишкамиш не входит в Бадахшан и удивительно, что он употреблял тахаллус Бадахши; стихи его не таковы, как стихи упомянутых выше поэтов. Он написал «Рассуждение о муамма»; муамма его тоже не очень хороши. Мулла Мухаммед был приятный собеседник, в Самарканде он служил мне.
Еще был Юсуф Бадии. Он из Ферганской области. Касиды он сочинял недурно.
Еще был Ахи. Он хорошо сочинял газали. В последнее время он находился при Ибн Хусейн мирзе. Он — автор дивана.
Еще был Мухаммед Салих. У него есть газали со вкусом, но гладкости в них меньше, чем вкуса. Тюркские стихи у него тоже есть, он сочинял их недурно. Позже он отправился к Шейбани хану и тот, в общем, оказывал ему внимание. В честь, Шейбани хана Мухаммед Салих написал тюркское месневи в размере рамаль шестистопный усеченный, то есть в размере [поэмы Джами] «Четки». Это очень слабое и плохое месневи. Человек, который его прочтет, не будет привержен к стихам Мухаммеда Салиха. Один его хороший стих таков:
Фергана, когда стала родиной Танбала,
Танбал превратил Фергану в дом лентяев!
Область Андиджана тоже называют «домом лентяев». В этом месневи не найдешь других таких стихов. Мухаммед Салих был злой, жестокий и безжалостный человек.
Еще был Шах Хусейн Ками. Его стихи тоже неплохи. Он сочинял газали. Диван у него, кажется, тоже есть.
Еще был Хилали[117], он и теперь еще жив. Газали у него гладкие, цветистые, без задоринки. Диван у него тоже есть. Есть у него месневи в размере хафиф, называемое «Шах и дервиш». Хотя некоторые стихи там хороши, но содержание и костяк у этого месневи весьма трухлявые и шаткие. Прежние поэты, сочиняя месневи о любви и влюбленности, наделяли качествами любящего мужчину, а свойствами возлюбленной — женщину, Хилали же сделал любящим дервиша, а возлюбленным — шаха. Из стихов, сказанных им о словах и делах шаха, следует, что он представил шаха блудницей и распутницей. Весьма безобразно, что ради своих двустиший Хилали расписывает юношу, да, еще юношу-шаха, как блудницу и распутницу.
У Хилали якобы очень хорошая память: он будто бы помнит тридцать-сорок тысяч стихов. Говорят, что большинство стихов из обеих «Пятериц» хранится у него в памяти. В области стихосложения и науки о рифме и стихотворстве он очень хорошо подготовлен.
Еще есть Ахли. Он из простых людей. Стихи у него недурные, диван тоже есть.
Хотя каллиграфов при дворе Султан Хусейн мирзы насчитывалось много, но главою их всех в писании насталиком был Султан Али Мешхеди. Он много писал для Мирзы и для Алишер бека — каждый день по тридцать стихов для Мирзы и по двадцать стихов для Алишер бека.
К числу [знаменитых] художников [при дворе Мирзы] принадлежал Бехзад. Он обладал тонкостями художественного мастерства, но лица безбородых изображает плохо, — слишком вытягивает подбородок. Лица бородатых мужчин он рисует очень хорошо.
Еще был Шах Музаффар. Он рисовал очень тонко, волосы у него тоже получались весьма изящно. Шах Музаффар не обрел долгой жизни — он ушел из мира в самую пору расцвета.
Из музыкантов [Мирзы] никто так не играл на кануне, как Ходжа Абд Аллах Марварид; об этом уже было упомянуто раньше.
Еще был Кул Мухаммед Уди. На геджаке[118] он тоже играл хорошо. Он натянул на геджак три струны. Из музыкантов и исполнителей никто не сочинял так много хороших мелодий. Других произведений, кроме мелодий, у Кул Мухаммеда было не так много.
Еще был Шейх-и Найи. На уде и на геджаке он тоже играл хорошо. На нае он прекрасно играл с двенадцати или с тринадцати лет. Как-то раз, на пиру у Бади'аз-Заман мирзы, Шейх-и Найи хорошо сыграл на нае одно произведение. Кул Мухаммед на геджаке этого сыграть не сумел и сказал: «Геджак — несовершенный инструмент». Шейх-и Найи тотчас же взял у Кул Мухаммеда геджак и чисто и хорошо сыграл это произведение.
Про Шейх-и Найи рассказывали еще и другие истории. В отношении мелодий он был так сведущ, что, услышав какую-нибудь мелодию, говорил: «Такой-то напев, сочиненный таким-то созвучен с этим». Однако он сам сочинил немного произведений, ему приписывают лишь один или два накша.
Еще был Шах Кули Гиджаки. Он родом из Ирака. Придя в Хорасан, он стал упражняться в игре на инструментах и сделал успехи. Он сочинил много накшей, пешравов и других произведений.
Еще был Хусейн-и Уди. Он проделывал с удом интересные вещи: оставлял на уде одну струну и играл на ней. У него был тот недостаток, что, играя на инструменте, он ломался. Раз Шейбани хан приказал ему играть. Хусейн-и Уди начал привередничать и играл плохо; к тому же он принес не свой инструмент, а другой, негодный. Шейбани хан все это сообразил и велел тут же на пиру надавать ему по шее. Это единственное хорошее дело, которое сделал в жизни Шейбани хан, действительно, он прекрасно поступил. Таких надменных людей следует наказывать еще строже.
К сочинителям музыки принадлежал и Гулам Шади, сын певца Шади. Хотя он играл на инструментах, но не стоял в одном ряду с теми исполнителями. У него есть хорошие сауты и прекрасные накши. В то время не было человека, который бы сочинил столько накшей и саутов. В конце концов Шейбани хан отослал его к казанскому хану Мухаммед Амин хану; больше сведений о нем не пришло.
Еще был Мир Азу; этот не играл, он был сочинителем. Хотя он сочинял немного произведений, но у него есть интересные вещи.
Беннаи также был сочинителем; у него есть хорошие сауты и накши.
Еще одним из бесподобных людей того времени был Пехлеван Мухаммед Бу Са'ид. Он был выдающимся борцом, а также слагал стихи и сочинял сауты и накши; у него есть хороший накш в ладу чар гах. Пехлеван Мухаммед был человек приятный в беседе; сочетание с ремеслом борца таких свойств весьма удивительно.
Когда Султан Хусейн ушел из мира, [в ставке] присутствовали из царевичей Бади'аз-Заман мирза и Музаффар Хусейн мирза. Так как любимым сыном [покойного] был Музаффар Хусейн мирза и Мухаммед Бурундук Барлас, полновластный бек [Султан Хусейна], являлся дядькой царевича, а мать его, Хадича биким, была уважаемой женой Мирзы, то и родичи Мирзы тоже были весьма привержены к Музаффар мирзе. По этим причинам Бади'аз-Заман мирза колебался и думал не ехать [в лагерь]. Музаффар мирза и Мухаммед бек сами сели на коней и, устранив колебания из сердца Мирзы, привели его [в ставку]. Султан Хусейн мирзу доставили в Герат, вынесли по царскому обряду и обычаю и предали погребению в его медресе. В то время Зу-н-Нун бек тоже явился [в Герат]. Мухаммед Бурундук бек, Зу-н-Нун бек, а также другие беки, оставшиеся после Султан Хусейн мирзы и находившиеся при обоих царевичах, собравшись, сговорились и сделали Бади' аз-Заман мирзу и Музаффар Хусейн мирзу, обоих вместе, государями на престоле Герата. При дворе Бади'аз-Заман мирзы полновластным [беком] стал Зу-н-Нун бек, при дворе Музаффар Хусейн мирзы — Мухаммед Бурундук бек; со стороны Бади'аз-Заман мирзы даругой в городе был Шейх Али Тагай, от Музаффар Хусейн мирзы — Юсуф Али Кукельташ. Диковинное это было дело: никогда не было слыхано, чтобы два царя правили совместно. Случилось противоположное тому, в чем смысл слов шейха Са'ди, который сказал в «Гулистане»:
Десять дервишей спят на одном коврике,
А два царя не уместятся, в одном климате.

AvvalgiЧасть II Keyingi

↑ Аб-и-Бурдан (Обурдан) — населенный пункт на Зеравшане, в Ходжендской обл., Республика Таджикистан.

↑ Стих: первые две строки взяты из Бустана, а остальные из Гулистана поэта Са'ади.

↑ Праздник жертвы (ид ал-адха, ид ал-курбан) приходится на 10 зу-л-хиджжа.

↑ Кутас — горный бык, в данном случае хвост этого животного, прикрепленный к знамени (бунчуку).

↑ Хитай (Хатай) — Северный Китай.

↑ Стих: Гулистан, Са'ади, изд. М., 1957, стр. 264.

↑ Турфан — город и оазис в Китайском Туркестане (Синьцзяне).

↑ Младший хан — другой дядя Бабура, Султан Ахмед хан, Алача хан, старший сын Юнус хана (ум. в 909-1504 г.).

↑ Старший хан — дядя Бабура, Султан Махмуд хан, Ханике хан; он был казнен по приказу Шейбани хана в 914 = 1508 г. вместе с пятью малолетними сыновьями.

↑ Шестопер — булава с набалдашником в форме пучка перьев, сделанных из серебра и золота; на Руси был почетным оружием.

↑ Андукан — древнее название Андиджана.

↑ Урчин (орчин) — владение или округ.

↑ Уран (тюрк.) — военный клич, пароль для опознавания своих в бою. Все тюркские кочевые племена имели передававшиеся из поколение в поколение, собственные ураны.

↑ Гушагир — приспособление для надевания тетивы на конечные зарубки лука.

↑ Лангар — обитель отшельника.

↑ Фарджия - короткая куртка без рукавов

↑ Сай — галечниковое ложе горной реки, пересыхающей в жаркий безводный период (ср. арабское «вади»).

↑ Кушчи — сокольничий.

↑ Рак'ат — часть мусульманского молитвенного обряда, состоящая из стояния (киям), поясного поклона (рук'ат) и двух земных поклонов (суджуд). Пять дневных обязательных молитв мусульманина состоят каждая из определенного числа рак'атов.

↑ о событиях года девятьсот девятого в подлиннике ничего не говорится.

↑ Мухаррам 910 = 14 июня — 14 июля 1504 г.

↑ Стих: Гулистан, Са'ади, гл. 1, рассказ 3 (стр. 49).

↑ Раби 1 910 = 12 августа — 11 сентября 1504 г.

↑ Гари — значение слова объясняет сам автор на стр. 288.

↑ В кавычках — цитата из Корана, глава III, стих 25.

↑ Сухейл — Канопус или альфа в созвездии Киля, вторая после Сириуса звезда по яркости. На Среднем Востоке (особенно в Афганистане) символизирует юг; вообще весьма почитаемая звезда.

↑ Никудари — монгольское племя по происхождению; первоначально оно составляло отряд джагатайского царевича Никудара, бывшего на службе у Хулагу, но потом отложившегося. Он поселился со своими воинами к западу от Кабула; к их потомкам причисляют себя никудары.

↑ В тексте Хайдарабадской рукописи — Астианчи.

↑ Конец раби' 1 910- = первая декада сентября 1504 г.

↑ Кадамгах — след ноги (Ходжа Хизра).

↑ Рум – Средневековые восточные авторы так именовали Византию, впоследствии это название распространилось на Малую Азию.

↑ То есть купцы не довольствовались прибылью в 300 — 400%Чин — Китай.Амлук (кара емиш) — род ягод похожих на вишню.

↑ Высота перевала Базарак — 5300 м, Тул — ок. 4000 м. Хавак — 3800 м.

↑ Перевал Шиберту — ок. 3200 м.

↑ Хайберские горы прославлены одноименным проходом на пути между Пабулом и Пешаваром (Дакка — Джамруд). Этим горным путем пользовались неоднократно, начиная с Александра Македонского, Махмуда Газневид (X в.), Тимур (XIV в.), а также Бабур.

↑ Синдом Бабур называет реку Инд, в нижнем течении которой лежит провинция Синд.

↑ Афганцы — название впервые упоминает историк XI в. Мухаммед ал-Утби (Отби) в своей Тарих-и ал-Утби, посвященной истории правления Махмуда Газневида (383 = 998 — 421 = 1030).

↑ 914 = 1508 г.

↑ «...водоем площадью 10 на 10...» — здесь кари, т. е. около 10 X 10 м; такого рода водоемы делались обычно для ритуальных омовений.

↑ Кух-и Сафид — Белая гора.

↑ Мир Сейид Али Хамадани — известный теоретик суфизма (ум. в 786 = 1384г.).

↑ 925 = 1519 г.

↑ Летающие лисицы — летяги, грызуны из группы беличьих; распространены в передней Индии.

↑ Луче (бу-каламун, хамелеон) — гималайский петух.

↑ Аргуван (аргаван) — багряник, иудино дерево, растущее в виде деревца или кустарника.

↑ Се-Яра'н — три друга (Аллаха), т. е. трое святых.

↑ Суфа — глинобитное, каменное или деревянное возвышение, покрываемое коврами или паласами, на Среднем Востоке заменяет диван и т. п. мебель.

↑ Якубб Осман ал-Газнави ал-Чархи (ум. в 851 = 1447 г.) — известный суфий, учитель Ходжи Ахрара.

↑ Газни (Забул и Забулистан — городе 135 км юго-западнее Кабула. В предместьях города находятся развалины древнего Газни, столицы Газневидов (X в.).

↑ Сабуктегин Газневид (366 = 977 — 387 = 997).

↑ Султан Махмуд, Газневид (388 = 988 — 421 = 1030), по словам историка, 17 раз опустошал Индию на грани X — XI вв.

↑ Шихаб ад-дин (Му'изз ад-дин Мухаммед) Гурид, правивший областью между Гератом и Газной; с перерывами управлял в Газни, Синде, Лехуре и Гуре с 569 = 1173 по 602 = 1205 г.

↑ Табакт-и Насири — название известного сочинения по всеобщей истории на персидском языке; написана в XII в. историком Минхадж ад-дин б. Сирадж ад-дин Джузаджани (664 — 1266).

↑ Кариз (канат) сооружение для вывода грунтовых вод с предгорий подземными каналами с целью орошения полей.

↑ Рауза — гробница.

↑ Муджавир — дервиш, живущий при мазаре (гробнице).

↑ Рай — титул индийского правителя.

↑ В Кабул т. о. входили следующие туманы: Нингнахар, Алишенг, Алангар, Мандравар, Кунар (с Нур-Галом), Ниджрау, Паджхир (Панджшир), Гурбанд, Кух-и Даман (Кухистаном), Лухугар с (Кабулом), Газни, Зурмут, Фармул, и Бангаш, всего 14 туманов.

↑ Лак — 100 000.

↑ Шахрухи - ок. 40. коп. золотом.

↑ Нилгау — антилопа (о животных см. дальше в описании флоры и фауны Хиндустана).

↑ Кулан (джигетай) — дикий осел.

↑ Кариш — мера длины, размах рук, т. е. около 2 м.

↑ Кулан куйрги — «ослиный хвост» и кук-шибак — название каких-то трав с опьяняющими свойствами.

↑ Плетенка — судя по описанию, представляет собой вершу.

↑ «...подвластная мечу, а не перу» — т. е. присоединенная не силой оружия и не в результате мирного договора, управляемая по законам военного времени.

↑ Xарвар — мера веса: груз, поднимаемый одним ослом. В разные периоды и в зависимости от местности имел вес от 80 до 300 кг.

↑ Алфавит бабури — по-видимому, разновидность тайнописи.

↑ Ша'бан (910) = 7 января — 5 февраля;

↑ Солнце вступает в знак Водолея 22 января

↑ Иоги — последователи одной из индийских религиозных систем, отличавшиеся суровой, аскетической жизнью.

↑ Исахайл - одно из главных афганских племен; Ниязаи — отдел этого племени.

↑ Науруз — новый год персидско-таджикского солнечного календаря, падает на день весеннего равноденствия — 21 марта.

↑ «...то, что произошло в Кахмерде». См. выше стр. 136.

↑ Зу-л-хиджжа 910 = 5 мая — 4 июня 1505 г.

↑ Мухаррам 911 = 4 июня — 4 июля 1505 г.

↑ Xасбе — корь.

↑ Табиб — врач.

↑ Известие о смерти Ахмед хана. Младшего хана (Алача хан), таким образом, пришло с запозданием. Он умер в конце 909 = середине 1505 г. в Кашгаре.

↑ По историческим хроникам известно землетрясение в Агре 3 сафара 911 = 5 июля 1505 г.

↑ Тамга — сбор или пошлина за товары. Название происходит, видимо, от деревянной [388] печати, которой помечали в особых пунктах оплаченные пошлиной товары и т. п.

↑ Ша'бан 911 = январь 1506 г.

↑ Курбеги — ведающий арсеналом.

↑ Пахр — название (в Индии) одной из восьми частей суток, т. е. три часа.

↑ Мубашшир — глашатай, добрый вестник.

↑ 13 рамазана 911 = январь — февраль 1506 г.

↑ Зу-л-хиджжа 911 = апрель — май 1506 г.

↑ 842 = 1438 — 1439 гг.

↑ Бадка биким — уменьшительное от Бади' ал-джамал биким.

↑ Мулла Джами (Нур ад-дин Абд ар-Рахман Джами) — классический поэт Таджикистана и Ирана. Родился в Джаме, в окрестностях Герата в 817 = 1414 г. умер в большой славе в Герате в 898 = 1492 г. Автор многочисленных поэтических и прозаических произведений, в том числе «Веяния дружбы из садов святости».

↑ Ка'ба — храм в Мекке, к которому совершается паломничество мусульманами.

↑ Наджм-и Сани («Наджм второй») — прозвище Наджм ад-дин Яр Ахмеда, предводителя войск шаха Исма'ила Сефевида, пришедших в Мавераннахр, на помощь Бабуру в 1512 г.

↑ Рафидиты — последователи одного из самых фанатичных направлений в шиизме.

↑ Чартак — б. «четырехгранный купол», мавзолей.

↑ Сейиды — потомки дочери Мухаммеда Фатимы, либо причисляющие себя к ним.

↑ Кизилбаши — красноголовые, прозвище воинов шаха Исмаила Сефевида, носивших красные шапки, вокруг которых обвертывалась чалма.

↑ Рана Санка (Ранасанга), Раджпут, оказавший наиболее серьезное сопротивление Бабуру в Хиндустане.

↑ Стих: Гулистан, Са'ади, стр. 126 (глава II, рассказ 31).

↑ Агаче — «отмеченная родинкой».

↑ Накш — вид музыкального произведения.

↑ Пишрав — прелюдия.

↑ Устад Камал ад-дин Бехзад — выдающийся художник-миниатюрист XVI в.

↑ Кутб («Полюс») — имеется в виду высший руководитель мусульманских мистиков.

↑ 916 = 1510 — 1511 гг.

↑ «Дармиан» — (ставший) между или среди.

↑ 917 = 1511 — 1512 гг.

↑ Куш-беги — буквально: главный сокольничий; одна из высших придворных должностей.

↑ Канун — вид цитры с 36 струнами; на инструменте играли, положив его на колени, металлическим плектором (кольцо с выступом), надеваемым на указательный палец.

↑ Суфий (суфи) — приверженец мистического учения в исламе.

↑ Са'ад ад-дин Мас'уд б. Ахмед Тафтазани — авторитетный средневековый ученый, философ и теолог (ум. в Самарканде ок. 710 = 1389 г.).

↑ Муджтахид — знаток мусульманского законоведения, имеющий право толковать его сложные вопросы.

↑ «...будучи сыном вазира он употреблял тахаллус Асафи». Намек на легендарного Асафа, вазира царя Соломона, в честь которого поэт взял себе такой псевдоним.

↑ «...так как его отцом был строитель» (строитель по-арабски «бенна») — отсюда происхождение псевдонима.

↑ Абд Аллах Хатифи — племянник знаменитого поэта Джами, тоже поэт (ум. в 927 = 1521 г.).

↑ «Семь красавиц» — знаменитая поэма Низами.

↑ Муаммаи — «составитель муамма», шарад.

↑ Бадр ад-дин Халаи - поэт (ум. в 939 = 1532 г.).

↑ Гиджак — музыкальный смычковый инструмент, род скрипки.

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Boburnoma [Zahiriddin Muhammad Bobur] 6319
2	Бабур-наме (Предисловие) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1821
3	Бабур-наме (часть I) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1705
4	Бабур-наме (часть III) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1314
5	Бабур-наме (часть IV) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1557
6	Бобурнома [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1671
7	Devon [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1727
8	Девон [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1250
9	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62661
10	Ғазаллар, рубойлар [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1810

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62664
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 59759
3	Gʻazallar [Nodira] 40590
4	Guliston [Sa’diy] 37026
5	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 23806
6	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23615
7	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23367
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19836
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18917
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14641