Бабур-наме (часть IV) [Zahiriddin Muhammad Bobur]

События года девятьсот двадцать шестого (1519 -1520)
Во вторник, в первый день месяца мухаррама[1], мы приехали в Ходжа Се-Яран. На холме у нового арыка, там, где он начинается, состоялась пирушка. [Утром мы выехали и направились в Риг-и Раван. Мы остановились в доме Сейид Касима, по прозвищу Бул-були, и устроили пирушку]. На утро мы выехали оттуда, съели ма'джун и продолжали путь, пока не остановились в Билгаре. Хотя вечером предстояло пить, мы утром выпили. В час полуденной молитвы мы двинулись дальше и остановились в Дур-Нама. Состоялась пирушка. Утром мы опохмелились. Хакдад, большой человек из Дур-Нама, подарил мне свой сад.
В четверг мы выехали и остановились в Ниджрау, в одной таджикской деревне.
В пятницу мы охотились на горе, что между Чихил-Кулбе и рекой Баран. Нам попалось много оленей. С тех пор как я повредил себе руку, я не выпустил ни одной стрелы. На этот раз я выстрелил из гибкого лука и попал оленю в лопатку; стрела вонзилась до половины оперения. К полуденной молитве мы бросили охоту и пришли в Ниджрау.
На следующее утро дань с жителей Ниджрау была установлена в шестьдесят золотых.
В понедельник мы выехали прогуляться в Ламган. Я думал, что Хумаюн тоже будет участвовать в прогулке, но он пожелал остаться и был отпущен у перевала Кура. После этого мы прибыли в Бадрау и остановились там. Оттуда мы отправились в Улуг-Нур. Рыбаки поймали в реке Баран [много] рыбы. В час послеполуденной молитвы мы сели на плот и пили, а после вечерней молитвы вернулись с плота и снова пили в шатре. Хайдар Аламдар был послан в Даварбин к Кафирам; у подножия Бад-и Пича вожди Кафиров поднесли несколько бурдюков вина и выразили почтение. При спуске с перевала нам попадалось удивительно много саранчи[2].
Утром мы пошли на плот и съели ма'джун. Мы вышли на сушу ниже Булана и вернулись в лагерь. Плотов было два.
В пятницу мы выступили и остановились в Дамана, ниже Мандравара. Вечером состоялась попойка.
В субботу мы сели на плот и проплыли в теснине Дарута. Выше Джахан-Нума мы сошли с плота и отправились в сад Баг-и Вафа, что напротив Адинапура. Киям Урду шах, правитель Нингнахара, пришел, когда мы сходили с плота, и выразил почтение. Лангар хан, который уже долгое время находился в Нил-Абе, прибыл ко мне, когда я был в дороге, и выразил почтение. Мы остановились в Баг-и Вафа; апельсины там хорошо пожелтели, овощи прекрасно созрели; очень приятное это было место.
Пять-шесть дней мы пробыли в саду Баг-и Вафа. Так как я имел намерение начиная с сорока лет отказаться от вина, а до сорока лет оставалось меньше года[3], то я пил неумеренно.
В воскресенье, шестнадцатого числа[4], мы выпили утром, а протрезвившись, принялись есть ма'джун; в это время Мулла Барик исполнил свой накш в ладу пангчах[5] и в форме пятистиший; хороший он сочинил накш! Я уже давно не занимался такими вещами. Мне тоже захотелось что-нибудь сочинить, и я сочинил песню в ладу чаргах[6], как будет упомянуто в своем месте.
В среду, когда мы опохмелялись, я в шутку сказал: «Всякий, кто заговорит по-сартски, пусть выпьет чашу вина». По этой причине многие выпили чашу. В час утренней молитвы мы сели на лугу среди ив, и я сказал: «Каждый, кто заговорит по-тюркски, пусть выпьет чашу». Тут тоже много, кому пришлось выпить чашу.
Когда взошло солнце, мы пошли под апельсиновые деревья на край хауза и пили там.
На следующее утро мы сели на плот у Дарута и, пройдя Джу-и Шахи, направились в Атар. Из Атара мы выехали прогуляться в Дара-и Нур; достигнув деревни Сусан, мы повернули назад и остановились в Амле.
Ходжа-и Калан хорошо управлял Баджауром; так как это был мой собутыльник, то я призвал его к себе, поручив управление Баджауром Шах Хусейну. В субботу, двадцать второго числа[7], Шах Хусейн получил разрешение уехать; в тот же день мы пили а Амле.
На следующее утро шел дождь. Мы прибыли в Кула-Грам, в Кунаре, где находился дом Малик Кула, и остановились в доме его среднего сына, построенном выше апельсиновой рощи. Из-за дождя мы не пошли в рощу и пили там же в доме. Дождь лил без конца. Я знал один талисман и передал его Мулле Али джану; Мулла Али джан написал этот талисман на четырех клочках бумаги и повесил их в четырех углах [дома]; дождь тотчас же прекратился и погода начала проясняться.
Утром я поехал на плоту, на другом плоту находилось несколько йигитов. В Саваде, Кунаре и в соседних областях варят особый сорт бузы. В него входит снадобье, называемое ким, которое готовят из корней разных трав и некоторых лекарств. Его делают круглым, как лепешку, сушат и сохраняют в таком виде; ким служит закваской для такой бузы. Некоторые сорта бузы сильно опьяняют, но очень горьки и невкусны. Я хотел было выпить этой бузы, но не мог ее пить из-за горького вкуса и предпочел ма'джун. Потом я приказал Асасу, Хасану Икирику и Масти, которые сидели на другом плоту, выпить этой бузы. Выпив и опьянев, Хасан Икирик начал вытворять неприличные буйства. Асас тоже был здорово пьян. Он несколько раз совершал некрасивые поступки, так что нам это надоело и я даже думал прогнать их обоих с плота и высадить на том берегу, но другие попросили за них.
В то время я пожаловал Баджаур Мир Шах Хусейну и призвал ксебе Ходжа-и Калана. Ведь Ходжа-и Калан был мой собутыльник и пребывание его в Баджауре [слишком] продлилось; мне казалось также, что дела в Баджауре идут теперь лучше.
Когда Мир Шах Хусейн направлялся в Баджаур и достиг переправы через реку Кунар, мы встретились. Я сделал Мир Хусейну несколько устных указаний, пожаловал ему свой собственный пояс и отпустил его.
Когда мы были напротив Нургала, к нам подошел какой-то старик и начал просить милостыню. Каждый из сидевших на плоту дал ему халат, тюрбан, полотенце или что-нибудь подобное; старик получил много вещей.
На полдороги, в опасном месте, плот ударился об дно. Мы очень испугались, хотя плот не затонул; Мир Мухаммед, плотовщик, упал в воду. Ночь мы провели около Атара.
Во вторник мы прибыли в Мандравар. Кутлук Кадам и его отец, Даулаг Кадам, приготовили в крепости угощение. Хотя место было неуютное, но мы выпили им в угоду несколько кубков. К послеполуденной молитве мы возвратились в лагерь.
В среду мы отправились на прогулку к источнику Киндгара; Киндгар — это деревня, относящаяся к Мандраварскому туману. Во всем Ламганате только в этой деревни есть финики. Деревня стоит выше подножия горы; пальмовые рощи находятся от нее к востоку; ручей протекает на краю пальмовой рощи, несколько в стороне. В пяти или десяти кари ниже истока ручья навалили камней и устроили прикрытие для купанья; воду подняли на такую высоту, что она падает на голову купающегося.
Вода в этом ручье очень мягкая. В зимние дни она сначала кажется человеку холодной, но потом, когда постоишь в ней подольше, становится очень приятной.
В четверг Шир Хан Таркалани предложил нам остановиться в своем доме и устроил угощение. К полуденной молитве мы выехали от него и ловили рыбу в искусственных рыбных садках; устройство этих садков было описано выше.
В пятницу мы остановились близ деревни Ходжи Мир Мирана. В час вечерней молитвы состоялась пирушка.
В субботу мы охотились на горе между Алишенгом и Алангаром. Люди из Алишенга, с одной стороны, и жители Алангара — с другой, устроили облаву и загоняли в круг оленей с горы. Мы поймали много оленей.
Вернувшись с охоты, мы расположились в саду правителя Алангара и устроили пирушку. [Недавно] один передний зуб у меня наполовину сломался, а половина осталась. В тот день во время еды оставшаяся половина тоже сломалась.
Утром мы выехали и закинули сеть для ловли рыбы. В полдень мы отправились в Алишенг и пили в саду.
На следующее утро я отдал Хамза хана, правителя Алишенга, который совершил дурные дела и несправедливо проливал кровь, его кровным врагам, и те подвергли его казни.
Во вторник , прочитав несколько молитв, мы направились обратно в Кабул через Янбулак. В час послеполуденной молитвы мы перешли [реку] Алгану и к вечерней молитве прибыли в Карату. [Там] мы покормили коней, наскоро приготовили себе поесть и выехали, как только кони доели ячмень.

События года девятьсот тридцать второго[8] (1525-1526)
В пятницу, в первый день месяца сафара девятьсот тридцать второго года[9], когда солнце было в созвездии Стрельца[10], я выступил в поход на Хиндустан. Миновав возвышенность Як-Ланга, мы остановились на поляне к западу от реки Дех-и Якуб. На этой стоянке [к нам] явился Абд ал-Малук курчи; семь-восемь месяцев назад он отправился послом к Султан Са'ид хану и теперь возвратился в сопровождении человека, которого звали Янги бек Кукельташ. Тот привез письма от [обоих] Ханум и от Хана и незначительные дары и подарки.
Пробыв два дня на этой стоянке для снаряжения войска, мы выступили оттуда и, раз переночевав, остановились в Бадам-Чашме. Там мы ели ма'джун.
В среду, когда мы спешились у Барик-Аба, один из братьев Нур бека, оставшегося в Хиндустане[11], доставил на двадцать тысяч шахрохи золота, ашрафи[12] и тенег, которые Ходжа Хусейн диван прислал из лагорских доходов. Большую часть этих денег я послал через одного из балхских вельмож, Муллу Ахмеда, для устройства дел в Балхе.
В пятницу, восьмого числа[13], когда мы стали лагерем в Гандамаке, у меня сделался сильный насморк. Слава Аллаху, он легко прошел.
В субботу мы остановились в саду Баг-и Вафа. В Баг-и Вафа мы задержались на несколько дней, ожидая прибытия Хумаюн мирзы и тамошнего войска. В этой летописи уже неоднократно упоминалось о пределах и границах сада Баг-и Вафа, его приятности и достоинствах. Это очень приятный сад; всякий, кто взглянет на него глазами покупателя, [сразу] поймет, что это за место.
За несколько дней, что мы пробыли в этом саду, мы в дни, когда пьют, много пили и опохмелялись, а в те дни, когда не пьют, ели на пирушках ма'джун. Так как Хумаюн очень опаздывал к назначенному сроку, я послал ему строгие письма с суровыми словами. В воскресенье, семнадцатого сафара[14], когда мы совершали утреннюю выпивку [вдруг], явился Хумаюн, за поздний приезд я сказал ему несколько резких слов. В этот же день прибыл из Газни Ходжа-и Калан. Тотчас же, вечером в понедельник, мы выступили в поход и остановились в новом саду, разбитом между Султаннуром и Ходжа-Рустамом.
В среду мы выступили оттуда. Я сел на плот и плыл до Куш-и Гумба-а, попивая вино. В Куш-и Гумбазе мы сошли с плота и вернулись в лагерь.
На следующий день я тоже, отправив войско, сел на плот и ел ма'джун. Обычным местом стоянки был Кирк-Арык. Приблизившись к Кирк-Арыку, мы, сколько ни смотрели, не заметили ни следа лагеря; коней тоже не было видно. Я подумал: «Гарм-Чашме близко, может быть лагерь разбили в Гарм-Чашме». Мы поехали дальше и, когда прибыли в Гарм-Чашме, время было уже позднее. В Гарм-Чашме мы тоже не стояли и плыли всю ночь. В одном месте мы оставили плот и немного поспали. Перед рассветом мы вышли в Яда-Бире; когда занялся день, начали появляться наши воины. Лагерь, оказывается разбили в окрестностях Кирк-Арыка, но мы его не заметили. На плоту было много людей, сочинявших стихи, как например, Шейх Абу-л-Ваджид, Шейх Зайн, Мулла Али Джан, Турди бек Хаксар; был и еще кое-кто. На пирушке нам вспомнился такой стих Мухаммед Салиха[15]:
Что делать человеку с такой кокетливой возлюбленной?
Там, где находишься ты, на что человеку другая?
Мы сказали: «Сочините что-нибудь в том же роде!» Люди, одаренные способностью к стихотворству, начали говорить стихи. Так как мы часто издевались над Мулла Али Джаном, то я в виде шутки сказал такой стих:
Что делать человеку с таким дурнем, как ты.
На что человеку глупая ослица?».
Раньше я все, что мне только ни приходило в голову — хорошее, дурное, веселое и забавное, иногда в виде шутки, выражал в стихах, и все стихи, даже скверные и грубые, записывал. В дни, когда я сочинял «Мубайин[16]», в мой слабый ум пришла такая мысль и в скорбное сердце запала такая [дума]:
Жаль, что с языка сходят столь [благородные] речения,
а мысли тратят на скверные слова;
Печально, что в сердце, где возникают [возвышенные]
помыслы, проходят столь грубые образы.
С той поры я бросил и закаялся сочинять шуточные и насмешливые стихи, но в то время, когда я сказал вышеупомянутый стих, ничего подобного не приходило мне в голову и такая мысль совершенно не возникала в сердце.
День или два спустя, когда мы стояли в Бикраме, я простудился и стал лихорадить. Простуда вызвала кашель; при каждом покашливании я плевал кровью. Я понял, откуда это предупреждение и от каких дел произошло это расстройство. «Кто преступил клятву, тот сделал это во вред самому себе, а кто выполнил обет, данный Аллаху, тому дарует он награду великую[17]».
Что делать мне с тобой, о язык мой,
Из-за тебя в груди у меня — кровь.
Все, что ни говоришь ты в шутку —
Либо непристойность, либо ложь.
Если скажешь: «Не хочу я гореть за этот грех».
То уведи коня с этой площади.
Владыка наш, нанесли мы сами себе обиду, и если
Не простишь ты нас и не пожалеешь,
будем мы в числе понесших убыток.
И я снова начал просить [у бога] прощения и извинения и, дав сердцу отдых от таких суетных мыслей и столь неподобающих дел, сломал свой калам.
Подобные напоминания из вышних чертогов непокорным рабам — великая радость; счастье тому рабу, который опамятуется вследствие таких внушений.
Вечером мы выступили в поход и остановились в Али-Масджиде. На этой стоянке было тесно, и я, как всегда, вновь поставил [шатер] на одном из холмов, а все войско расположилось в низине; холм, на котором я стоял, господствовал над всем лагерем. Ночью лагерные костры горели удивительно красиво. Останавливаясь в этом месте, мы каждый раз по этой причине обязательно пили; и теперь, остановившись там, тоже выпили.
[На следующий день] еще до рассвета я съел ма'джун и выехал; в тот день мы держали пост. Поблизости от Бикрама мы остановились. На другое утро мы [решили] задержаться в этом месте и поехали поохотиться на носорогов. Перейдя [реку] Сиях-Аб, протекающую перед Бикрамом, мы построились в круг и двинулись по течению. Когда мы прошли некоторое расстояние, нас догнал какой-то человек и сказал: «В небольшой лесок, неподалеку от Бикрама, зашел носорог. Воины окружили этот лесок и стоят там». Мы во весь опор помчались к лесу. Когда люди, окружавшие лесок, подняли шум, носорог выскочил и побежал в степь. Хумаюн и люди, которые пришли с той стороны, никогда не видели носорога; теперь все вдоволь нагляделись на него. Носорога гнали около куруха и выпустили в него много стрел; [в конце концов], его свалили. Этот носорог ни разу не бросился как следует на человека или лошадь. Потом убили еще двух носорогов.
Мне постоянно приходила мысль: «Что, если свести слона с носорогом. Как они будут себя держать?» Теперь, как раз когда погонщики привели слонов, [из чащи] выбежал носорог и стал напротив них. Погонщики погнали слона вперед, но носорог не побежал им навстречу и бросился в другую сторону.
В тот день, когда мы остановились в Бикраме, я призвал некоторых беков и приближенных вместе с писцами и казначеями и, назначив шесть или семь надсмотрщиков, послал их к лодкам у переправы Нил-Аба, чтобы поименно переписать и сосчитать воинов.
Вечером я простудился и меня лихорадило. Простуда вызвала кашель, при кашле я плевал кровью. Я очень испугался, [но], слава Аллаху, через два-три дня все прошло.
Выступив из Бикрама при [сильном] дожде, мы остановились на берегу реки Кабула. Из Хиндустана пришли вести, что Даулат хан и Гази хан, собрав двадцать или тридцать тысяч войска, взяли Киланур и намереваются идти на Лахор. Я поспешно отправил [к ним] Му'мин Али таваджи с извещением, что мы идем быстрым ходом и что пока мы не явимся, не следует начинать сражения.
Через две ночевки, в четверг, двадцать восьмого числа[18] того же месяца мы остановились на берегу реки Синда. В субботу, в первый день месяца раби' первого[19], мы переправились через реку Синд, перешли реку Каче-Кут и остановились на берегу.
Беки и казначеи, посланные к лодкам, доложили о численности людей, пришедших в войско. Больших и малых, хороших и плохих, нукеров и не нукеров было переписано двенадцать тысяч человек.
В этом году в долинах выпало мало дождей; в местностях, расположенных на склонах гор, дожди были хорошие.
Для пополнения съестных припасов мы направились по склонам гор через Сиалкот. Достигнув владений Хати Каккара, у реки, мы повсюдувидели много стоячей воды; эта вода вся покрылась льдом, и лед был очень толстый. В хиндустанских землях такой лед редкость; мы взяли его [только] в этом месте. За все время, что я пробыл в Хиндустане, я не видел больше ни следов, ни признаков снега и льда.
Совершив пять переходов от Синда, мы после шестого перехода пришли к подножию горы Балинат-Джуги, примыкающей к горе Джуд, и остановились на стоянке Бакиали, у реки. Следующий день мы провели на этой стоянке, чтобы воины могли набрать припасов. В этот день мы пили арак; Мулла Мухаммед Паргари рассказывал множество разных историй и даже чересчур разболтался. Мулла Шамс тоже был докучливый рассказчик; начав какую-нибудь историю, он до самого вечера не мог ее кончить.
Рабы, слуги и всякие люди, плохие и хорошие, которые уехали за съестными припасами, миновав поля, бестолково и бессмысленно бродили по зарослям и горам, кручам и труднопроходимым местам и потеряли нескольких воинов; Кичкина Тункетар погиб при этой поездке.
Выступив оттуда, мы перешли вброд реку Бихат, ниже Джилама, и стали лагерем. Вали Кизил, владетель уделов Бимруки и Акриада, оставленный для подкрепления в Сиалкоте, прибыл и повидался со мной на этой стоянке. Я упрекал и укорял его за то, что он не [остался] охранять Сиалкот, и Вали Кизил доложил: «Я отправился в свой удел; Хусрау Кукельташ, уходя из Сиалкота, даже не уведомил меня». Оправдания Вали Кизила были приняты, и я сказал: «Если вы не остались, чтобы охранять Сиалкот, то почему вы не пошли в Лахор и не присоединились к бекам?» Вали Кизил смутился, но так как война была близко, я не обратил внимания на его проступок.
С этой стоянки я послал Сейид Туфана и Сейид Лачина с запасными конями к лахорским бекам, [приказывая]: «Не начинайте боя и соединитесь с нами в Сиалкоте или в Парсруре». Все говорили: «Гази хан собрал тридцать-сорок тысяч человек, и Даулат хан, хоть он и старик, подвязал к поясу две сабли. Они наверное начнут воевать». Я подумал: «Есть поговорка: «Десять [друзей] лучше, чем девять». Чтобы дело не ушло из рук, пусть лахорцы присоединятся к нам и будем воевать».
Я послал к [лахорским] бекам человека и, сделав один [переход] с ночевкой, разбил лагерь на берегу реки Чин-Аб.
Свернув с дороги, мы проехали в Бахлулпур, это было государево владение. Крепость Бахлулпура стоит на берегу Чин-Аба, на высоком яру. Это место мне очень понравилось, и я задумал перевести туда [жителей] Сиалкота. Если пожелает Аллах, когда будет время, я их переселю.
Из Буахлулпура мы вернулись в лагерь на лодке. Состоялась пирушка. Некоторые пили арак, иные – бузу, а другие ели ма'джун.
Из лодки мы вышли позже молитвы перед сном и в шатре тоже немного выпили. Из-за лошадей мы провели один день на берегу реки и дали коням передохнуть. В пятницу, четырнадцатого числа[20] того же месяца, мы стали лагерем в Сиалкоте.
Всякий раз, как мы ходили в Хиндустан, Джаты и Гуджары в несметном, бесчисленном множестве приходили с гор и равнин угонять быков и буйволов. Эти несчастные творили всевозможные бесчинства и злодейства. Раньше это были чужие земли и мы не особенно прижимали и притесняли их, но теперь, когда все эти области стали нашими, [их обитатели снова] принялись за прежние дела. У Сиалкота они вдруг с криками напали на голых, раздетых, бедных, несчастных людей, которые направлялись в лагерь, и ограбили их. Бесчинствующих усмирили, и я велел разрубить двоих или троих из них на куски.
Из Сиалкота я послал Шахим-и Нур бека к лахорским бекам [с приказанием] точно выяснить, где находится враг, узнать от сведущих людей, в каком месте они могли бы с нами столкнуться, и сообщить нам. На этой стоянке в лагерь явился один купец и доложил, что Султан Ибрахим хан разбил Алам хана. Подробности этого таковы: Алам хан, получив разрешение удалиться, выступил в столь жаркую погоду, не обращая внимания на своих спутников, и, совершив по два перехода разом, пришел в Лахор.
В то самое время, когда я отпустил Алам хана, все узбекские ханы и султаны пришли и осадили Балх. Отослав Алам хана в Хиндустан, мы сами пошли на Балх. Придя в Лахор, [Алам хан] принялся убеждать хиндустанских беков: «Государь сказал, чтобы вы были мне помощниками. Идемте вместе. Мы возьмем с собой Гази хана и пойдем на Дели и Агру». Беки сказали: «С каким доверием можем мы примкнуть к Гази хану? Приказ нам был таков: «Если Гази хан отправит своего младшего брата Хаджи хана с сыном ко дворцу или пошлет их в Лахор в качестве заложников, тогда присоединяйтесь к нему, а если нет — не делайте этого». Вы сами только недавно сразились с Гази ханом и дали себя разбить; с каким же доверием можете вы примкнуть к нему. Вам тоже следует с ним соединяться».
Как не удерживали беки Алам хана, говоря такие слова, это не помогло. Алам хан послал своего сына Шир хана к Даулат хану и Гази хану; тот сговорился с ними и [все] они повидались. Дилавар хан, некоторое время пребывавший в оковах, два-три месяца назад бежал из плена и прибыл в Лахор; его они тоже взяли с собой. Махмуд хан, сын Хан Джехана, которому был пожалован удел в области Лахор, также присоединился к ним. Видимо, они сговорились на том, что Даулат хан и Гази хан возьмут всех беков, оставленных в Хиндустане, и вообще всю эту часть страны; Дилавар хан и Хаджи хан должны были присоединиться к Алам хану и взять себе область Дели и Агры. Исмаил Джилвани и еще некоторые эмиры пришли и повидали Алам хана, после чего [все они], не задерживаясь, спешными переходами двинулись к Дихли. Когда они достигли Индри, Сулейман Шейхзаде тоже пришел и повидал Алам хана. Общее количество их войска составляло тридцать-сорок тысяч человек. Подойдя к Дихли, они осадили город, но не могли начать бой или причинить ущерб гарнизону крепости.
Султан Ибрахим, проведав, что все эти люди соединились, повел на них войско. При его приближении [союзники], также узнав об этом, ушли из-под крепости и двинулись навстречу Султан Ибрахиму. Они договорились так: «Если мы будем сражаться днем, афганцы, стыдясь один другого, не побегут; если же мы нападём на них ночью, то в ночной темноте человек человека не видит, и всякий будет поступать по своему усмотрению».
Итак, [союзники], будучи в шести курухах от неприятеля, решили учинить ночное нападение. Два раза они садились на лошадей при заходе солнца и простаивали верхом на конях до второго или третьего паса, не будучи в состоянии сговориться, отступать ли им назад или идти вперед. В третий раз они учинилинападение, когда ночи оставалось всего три часа; целью нападения было поджечь шатры и палатки.
Подскакав к палаткам, они разом подожгли их и подняли крики; Джалал хан Джигхат и еще некоторые эмиры явились и повидали Алам хана. Султан Ибрахим с несколькими приближенными не двинулся из своей царской палатки до рассвета. Люди Алам хана занялись грабежом и хищениями. Воины Ибрахим Султана увидели, что людей у врагов очень мало; они двинулись с небольшим отрядом, в котором был [всего] один слон, и устремились на врагов. Когда слон помчался вперед, [их противники] не выдержали и побежали. Алам хан, убегая, перешел против Миан-Ду-Аба на ту сторону реки, потом в окрестностях Панипата[21] снова переправился на другую сторону. Достигнув Индри, он каким-то способом добыл у Миан Сулеймана три или четыре лака [денег]. Исмаил Джилвани и старший сын Алам хана, Джалал хан, отделившись от остальных, потянулись в сторону Миан-Ду-Аба. Некоторые воины, призванные Алам ханом, например, Сайф хан, сын Дариа хана, Махмуд хана, [сын] Джахана, Шейх Джамал Фармули и еще кое-кто, перед самой битвой бежали и ушли к Ибрахиму. Алам хан, Дилавар хан и Хаджи хан, миновав Сихринд, узнали, что мы взяли Милват. [Тогда] Дилавар хан, который всегда был ко мне доброжелателен и провел из-за меня три или четыре месяца в оковах, покинул [Алам хана] и, пройдя через Султанпур и Кучи, явился ко мне в окрестностях Милвата спустя три-четыре дня после взятия этой крепости и изъявил готовность мне служить. Алам хан и Хаджи хан, перейдя реку Шатлут[22], достигли укрепленной крепости Гингута в горах между дуном и степью и вступили туда. Наши разведчики, афганцы и хазарейцы, подошли, осадили [Гингута] и уже почти взяли эту сильную крепость. Тут наступила ночь и [осажденные] задумали сделать вылазку, но их лошади сбились в кучу в воротах, и они не могли выйти.
В войске [осажденных] были слоны; слонов пустили вперед, и они растоптали и убили много лошадей. Не имея возможности выехать [из крепости] на лошадях, [осажденные] с сотней тысяч затруднений выбрались в ночной тьме пешком и присоединились к Гази хану, который не мог проникнуть в Милват и бежал в горы. Гази хан не проявлял к ним даже простого дружелюбия; Алам хан по необходимости явился ко мне ниже дуна в окрестностях Пахлура и выразил готовность мне служить.
Когда я был в Сиалкоте, от лахорцев пришел человек и [сообщил], что завтра они все явятся и выразят мне покорность.
На следующее утро мы выступили в поход и остановились в Парсруре. Мухаммед Али Дженг-Дженг; Ходжа Хусейн и еще некоторые йигиты пришли туда и состояли при мне. Лагерь врага, видимо, находился на лахорской стороне реки Рави. Мы послали людей во главе с Бучка за новостями. На исходе третьего пахра они привезли известие, что враги, проведав о нашем приходе, беспорядочно, без оглядки бегут.
Наутро мы выступили, покинув обоз и лагерь. В лагере мы оставили Мир Шах Хусейна и Джан бека, а сами быстро двинулись вперед. Между двумя молитвами мы пришли в Каланур и остановились там. Мухаммед Султан Мирза, Адил султан и другие беки явились на эту стоянку и остались при мне.
Из Каланура мы вышли утром; по дороге нас уведомили, что Гази хан с беглецами находится поблизости; мы послали им вслед отряд во главе с Мухаммади, Ахмади, Кутлук Кадамом, Вали Хазин [ачи] и другими беками, которые недавно в Кабуле были возведены в бекское достоинство. Мы приняли такое решение: если беглецов удастся нагнать — хорошо, а если настигнуть их не удастся, то нужно как следует охранять подступы к крепости Милват, чтобы люди, находящиеся в крепости, не убежали. Целью этих мер предосторожности был [захват] Гази хана. Послав беков вперед, мы перешли реку Биах напротив Канвахина, и остановились. По выступлении оттуда мы совершили два перехода и стали лагерем в устье долины, где стоит крепость Милват. Бекам, пришедшим раньше, и хиндустанским бекам было приказано тесно обложить крепость. Внук Даулат хана, Исмаил хан, сын его старшего сына Али хана, явился ко мне на этой стоянке и был послан [обратно] в крепость с обещаниями, угрозами, уговорами и устрашениями.
В пятницу[23], отправив обоз вперед, мы остановились в полукурухе от крепости. Я выехал сам и обозрел крепость, назначив, где стоять правому крылу, левому крылу и центру, я отправился назад и вернулся в лагерь.
Даулат хан прислал человека и сообщил, что Гази хан бежал и ушел в горы. «Если вы отпустите мне вину, — говорил он, — то я приду вам служить и сдам крепость».
Я послал к Даулат хану Ходжа Мир Мирана, который изгнал опасения из сердца Даулат хана и привел его. Даулат хан пришел вместе со своим сыном Али ханом; я приказал повесить ему на шею те две сабли, которые он повязал вокруг пояса, чтобы сражаться с нами. Это был столь неотесанный и тупой человек, что даже, когда дело зашло так далеко, продолжал придумывать всякие отговорки. Его вывели вперед, и я приказал снять ему сабли с шеи. Когда надо было поздороваться, он медлил преклонить колени; я велел потянуть его за ноги и поставить на колени силой. Потом я посадил Даулат хана перед собой и приказал одному человеку, который знал по-хиндустански: « [Переведи ему] одно за другим такие слова и пусть он их запомнит:
Я поставил шатер на пригорке перед воротами и провел там ночь. Утром Мухаммади, Ахмади, Султан Джунайд, Абд ал-Азиз, Мухаммед Али Дженг-Дженг, Кутлук Кадам и еще некоторые приближенные получили приказ войти в крепость и забрать находившуюся там казну и имущество. Люди подняли у ворот крепости большой шум. Для острастки я пустил несколько стрел и вдруг шальная стрела попала в чтеца Хумаюн мирзы, и тот тут же отдал [богу] душу.
Проведя две ночи на этой возвышенности, я в понедельник вступил в крепость и осмотрел ее. Я зашел в книгохранилище Гази хана. Там оказалось несколько ценных книг: некоторые из них я отдал Хумаюну, другие отослал Камрану. Научных сочинений было там немало, но стоящих книг нашлось не так много, как представлялось с первого взгляда.
После ночевки в крепости я утром вернулся в лагерь. Мы думали, что Гази хан в крепости, но этот малодушный трус бросил отца, старших и младших братьев, мать, старших и младших сестер в Милвате, а сам с несколькими приспешниками бежал в горы.
Не смотри на малодушного, ибо никогда
Не увидит он лица счастья.
Избрал он для себя телесное довольство.
А жену и сына оставил в беде[24].
В среду мы выступили с этой стоянки и направились в горы, куда бежал Гази хан. Пройдя курух пути от стоянки в ущелье Милвата, мы остановились в одной долине. Там явился ко мне Дилавар хан и остался при мне служить. Даулат хана, Али хана, Исмаил хана и еще нескольких знатных афганцев заковали в цепи и передали Китта [беку] с приказом доставить их в крепость Милват в Бхире, и держать там; остальных раздали поодиночке различным людям и, по соглашению с Дилавар ханом, назначили цену за их кровь, причем некоторых отдали на поруки, а других держали в оковах. Китта увел своих пленников, а Даулат хан, дойдя до Султанпура, умер.
Крепость Милват мы поручили Мухаммед Али Дженг-Дженгу, который со своей стороны оставил там своего брата Аргуна с отрядом йигитов, в крепость были также назначены в качестве подкрепления человек двести пятьдесят хазарейцев и афганцев.
Ходжа-и Калан нагрузил несколько верблюдов газнийским вином. Стоянка Ходжа-и Калана находилась на холме, господствующем над лагерем и крепостью. Там он устроил пирушку. Некоторые пили вино, другие пили арак; хорошая была пирушка.
Выступив оттуда, мы перешли небольшие разбросанные пригорки около Милвата и пришли в дун — на хиндустанском языке долина называется дун. Один из [немногих] оросительных каналов Хиндустана протекает в этом дуне. По сторонам дуна много деревьев; они являются парганой Джасвалей — дядьев по матери Дилавар хана. Дун — прекрасная долина: возле реки разбросаны лужайки; в некоторых местах сеют рис. В глубине дуна течет ручей, достаточный для трех-четырех мельниц. Ширина долины один или два куруха, а в некоторых местах даже [три куруха]. Горы там маленькие, похожие на холмы: деревни раскинулись у подножия гор. Там, где нет деревень, водится много павлинов и обезьян. Кур, похожих на домашние, там тоже много; это совершенно такие же птицы, как куры, но только они большею частью одноцветные.
Так как о Гази хане нигде не было достоверных сведений, то мы приказали Тардике и Бирим Део Малинхасу любым способом захватить Гази хана, где бы он ни был.
Среди невысоких гор, окружающих этот дун, есть прекрасно укрепленные крепости. На северо-восточной окраине находится крепость, называемая Кутила. Она стоит на огромной, отвесной скале в семьдесят или восемьдесят кари высотой. У ворот крепости ее высота — семь или восемь кари, в том месте, где спускают подъемный мост, ширина рва — десять-двенадцать кари. Мостом служат два длинных бревна; через них переводят лошадей и скот. Крепость Кутила — одно из укреплений Гази хана в этой горной стране; там, видимо, находились теперь его люди.
Достигнув этой крепости, наши застрельщики начали бой, к ночи они уже почти взяли ее, и осажденные, бросив эту прекрасную крепость, бежали.
Неподалеку от дуна есть еще одна сильная крепость — Гингута. Она тоже стоит над пропастью, но укреплена не так хорошо. Алам хан укрылся в крепости Гингута, как было упомянуто раньше.
Послав отряд в погоню за Гази ханом, я поставил ногу в стремя решимости, взял в руки поводья упования на бога и пошел на Султан Ибрахима, сына Султан Бахлула Лоди, афганца. В то время столица его находилась в Дихли и земли Хиндустана были ему подвластны; говорили, что он может выставить один лак войска, а слонов у него и у его беков насчитывали около тысячи. Сделав один переход, я пожаловал Дибальпур Баки шигаулу и отрядил его в помощь Балху. Для устройства дел в Балхе я послал много денег и отправил в подарок своим кабульским родичам и сыновьям часть вещей, доставшихся мне после взятия Милвата.
На первой или второй стоянке вниз по дуну Шах Имад Ширази доставил письма от Араиш хана и Муллы Мухаммед Музаххиба. После нескольких изъявлений доброжелательства они побуждали меня деятельно продолжать этот поход. Я отправил им с пешим гонцом милостивые грамоты и двинулся дальше.
Отряды, вышедшие из Милвата, заняли Харур, Кахлур и все окружающие горные крепости, к которым уже давно никто не подходил вследствие их неприступности, пограбили жителей и присоединились к нам. Алам хан тоже пришел разбитый, голый и пеший. Мы послали ему навстречу нескольких беков и приближенных, а также выслали лошадей. В тех местах он явился и остался при мне.
Добытчики, посланные в окрестные горы и ущелья, после одной или двух ночевок вернулись; им не досталось ничего значительного. Мир Шах Хусейн, Джан бек и еще некоторые йигиты, испросив разрешение на набег, ушли.
Когда мы были в дуне, два или три раза приходили донесения от Исмаила Джилвани и Бибана. Я послал им туда же указы, соответствующие их желанию.
Выйдя из дуна, мы пришли в Рупар. Пока мы находились в Рупаре, шли сильные дожди и было довольно холодно; многие хиндустанцы, голые и голодные, тогда погибли.
Мы вышли из Рупара и остановились в Карале, напротив Сирхинда. Тут к нам явился один хиндустанец и заявил: «Я — посол от Султан Ибрахима». Хотя у него не было письма и грамоты, он просил нас отправить с ним кого-нибудь в качестве посла, мы дали ему в спутники одного нашего телохранителя по имени Савади. Не успели эти несчастные явиться к Ибрахиму, как тот велел заковать обоих в цепи. В тот день, когда мы разбили Ибрахима, Савади, освободившись, явился к нам. Сделав одну ночевку, мы остановились на берегу потока, [орошающего] Банур и Санур. Это единственная в Хиндустане [обильно] текущая вода, кроме больших рек; называют ее водой Какара.
Мы поехали прогуляться вверх по реке. Она берет начало из родника в трех или четырех курухах выше Читра. Поднимаясь вверх по реке, мы увидели небольшой ручеек на четыре или пять мельниц, изливавшийся из широкого ущелья; это очень приятное место с прекрасным воздухом. Там, где ручеек вытекает из ущелья, я приказал разбить большой сад. Этот ручей, достигнув равнины, течет еще один или два куруха и впадает в реку Какар; река Какар берет начало из родника, на три-четыре куруха выше впадения упомянутого ручья. Во время дождей вода в ручье сильно прибывает; он сливается с рекой Какар и вместе с нею течет к городам Самана и Санам.
На этой стоянке мы узнали, что Султан Ибрахим, стоявший по сю сторону от Дихли, выступил и двинулся вперед и что Хамид хан Хасан Хайл, сборщик податей в Хисар-Фируза, с войском Хисар-Фируза и близлежащих мест выступил оттуда и тоже прошел пятнадцать курухов в нашу сторону. Мы послали Китта бека к лагерю Султан Ибрахима, чтобы узнать новости; Му'мин Атка был отправлен за новостями к Хисар-Фируза.
В воскресенье, тринадцатого числа месяца первой джумады[25], мы вышли из Амбалы и остановились на берегу одного озера; в тот же самый день Му'мин Атка и Китта бек вернулись к нам. Хумаюн и все начальники правого крыла, то есть Ходжа-и Калан, Султан Мухаммед Дулдай. Вали Хазин [ачи], и некоторые беки, оставшиеся в Хиндустане — Хусрау бек, Хинду бек, Мухаммед Али Дженг-Дженг, а также воины, стоявшие в центре войска, приближенные и йигиты — Шах Мансур Барлас, Китта бек и Мухибб Али с отрядом воинов /262б/ были назначены в поход против Хамид хана. Бибан явился к нам по той же стоянке и остался мне служить.
Эти афганцы — очень грубые и неразумные люди. Хотя Дилавар хан и по количеству нукеров и по положению был выше Бибана, он не садился в моем присутствии; сыновья Алам хана — юноши царского рода — тоже не садились при мне, однако Бибан попросил разрешения сесть. Но кто же станет слушать такие глупости!
Утром, в понедельник четырнадцатого числа[26], Хумаюн мирза спешно выступил против Хамид хана. Он послал вперед сто или сто пятьдесят добрых йигитов; передовые, приблизившись к врагам, схватились с ними врукопашную. После двух-трёх стычек сзади показалось войско Хумаюна. Враги тотчас же бежали; наши сбили с коней сто или двести человек, половине отрубили головы остальных привели к Хумаюну, и с ними семь или восемь слонов.
Весть о победе Хумаюна доставил на эту же стоянку в пятницу, в полдень, Мирек Могол. Я тотчас же пожаловал Хумаюну платье со своего плеча и коня из своей личной конюшни; обещаны были также [и другие] награды.
В понедельник, двадцать пятого числа[27], Хумаюн с сотней пленных и семью или восемью слонами явился на ту же стоянку и выразил мне почтение. Пленных передали Устад Али Кули и его стрельцам; острастки ради приказано было все их перестрелять из ружей. Это было первое выдающееся дело и первый поход Хумаюна; оно явилось прекрасным предзнаменованием на будущее.
Наши всадники, преследуя беглецов, дошли до крепости Хисар-Фируза и тотчас же захватили ее; разграбив Хисар-Фируза, они вернулись. Мы подарили Хумаюну крепость Хисар-Фируза с примыкающими и зависимыми областями, то есть владение [с доходами] в один крор, а также один крор деньгами.
Выступив с этой стоянки, мы пришли в Шах-Абад. Мы послали человека к лагерю Султан Ибрахима взять «языка» и потому задержались на этой стоянке. Рахмат-пехотинец был послан в Кабул с грамотами о победе.
На этой стоянке в пятницу, двадцать восьмого числа месяца первой джумады[28], солнце перешло в созвездие Овна.
Из лагеря Ибрахима непрерывно стали поступать сведения, что он проходит [за раз] по одному или по два куруха и остается на стоянке по два-три дня. Мы также двинулись вперед. Выйдя из Шах-Абадая мы сделали две ночевки и остановились на берегах реки Джун, напротив Сирсава. Хайдар Кули, нукер Ходжи Калана, был послан взять «языка». Я перешел реку Джун у переправы и осмотрел Сирсава; в этот же день мы ели ма'джун.
В Сирсава есть источник, из источника изливается немного воды. Это неплохое место.
Тарди бек Хаксар хвалил его и я сказал: «Пусть оно будет твое». По этому случаю Тарди бек получил Сирсава. Я велел построить на лодке помост, и я иногда прогуливался на лодке, а иногда, совершал на ней целые переходы.
Выступив с этой стоянки, мы сделали берегом два перехода вниз по реке; тут Хайдар Кули, один из ушедших за «языком», доставил сведения, что Султан Ибрахим послал Дауд хана и Хатим хана с пятью или шестью тысячами человек в сторону Миан-Ду-Аба. Они разбили лагерь на три-четыре куруха ближе лагеря Ибрахима и стоят там.
В воскресенье восемнадцатого числа месяца второй джумады[29], мы выслали вперед против этого отряда Чим Тимур султана, Адил султана и всех воинов левого крыла — Султан Джунайда, Шах Мир Хусейна и Кутлук Кадама, а из центра — Юнус Али, Абд-Аллаха, Ахмади и Китта бека. Во время полуденной молитвы они переправились в этом месте через реку и между полуденной и вечерней молитвой двинулись дальше по той стороне. Бибан, вследствие этого быстрого наступления, перешел реку и бежал.
Во время предрассветной молитвы наши воины подошли к врагам. Те кое-как построились, как будто решили выйти на бой, но едва наши люди приблизились, они дрогнули и побежали. Наши сбрасывали их с коней до самого лагеря Ибрахима. Забрав Хатим хана, старшего брата и одного из военачальников Дауд хана, а также семьдесят-восемьдесят пленных и шесть-семь слонов, они явились ко мне. Острастки ради большинство пленных было подвергнуто казни.
Выступив с этой стоянки, мы построили правое крыло, левое крыло и центр в боевом порядке и произвели смотр. Количество воинов оказалось меньше, чем мы предполагали.
На этой стоянке вышел приказ всем воинам доставить повозки — каждому в соответствии с его положением. Всего доставили семьсот повозок. Устаду Али Кули было приказано, по обычаю румов, связать повозки между собой вместо цепей ремнями из сыромятной бычачьей кожи; между каждой парой повозок ставят шесть-семь щитов; стрельцы становятся за повозки и щиты и стреляют из ружей.
Ради изготовления этих орудий мы пробыли на стоянке шесть или семь дней. Когда все приспособления и орудия были готовы, мы созвали всех беков, а также сведущих добрых йигитов и устроили общий совет. Мнения утвердились на следующем: Панипат — это [целый] город; домов там много и пригороды обширны; с одной стороны от нас будут пригороды и дома, а другие стороны надо укрепить повозками и щитами и поставить за повозками стрельцов и пехотинцев.
Приняв такое решение, мы снялись с лагеря и после двух переходов, в четверг, в последний день месяца второй джумады[30] пришли в Панипат.
С правой руки от нас оказался город и пригороды; перед нами стояли приготовленные повозки и щиты; на левой руке и в некоторых других местах устроили рвы и изгороди; с промежутками в [ружейный] выстрел были оставлены открытые места, где могли развернуться сто-сто пятьдесят всадников. Некоторые воины очень боялись и волновались, хотя для страха и волнения не было причин; кроме того, что от века предопределил господь, ничего не могло случиться. Однако и упрекать этих людей тоже не за что — они имели право тревожиться. Ведь они прошли два или три месяца пути от родины, им приходилось иметь дело с чужим народом. Ни мы не знали их языка, но они не понимали нашего.
Одно войско в тревоге и другое — в тревоге;
Одни люди в плену [страха] и другие.
Чудеса!
Наличное войско врага исчисляли в один лак; слонов у Султан Ибрахима и его эмиров насчитывалось, как говорили, около тысячи; казна, оставшаяся от отца и деда, была вся в его руках звонкою монетой.
В Хиндустане есть такой обычай: когда происходят подобные дела, правители нанимают нукеров за деньги на срок; таких наемников называют «бадхинди». Говорят, что если бы Султан Ибрахим возымел такую мысль, он бы мог нанять еще один или два лака воинов. Бог всевышний помог нам: Султан Ибрахим не сумел удовлетворить своих воинов и не согласился раздать свою казну. Да и как мог бы он удовлетворить воинов, когда в естестве его преобладала скупость и он стремился копить деньги без предела?
Султан Ибрахим был неопытный юнец: ни при переходах его не было порядка, ни на стоянках; ни в походах не видно было рвения, ни в битвах.
В то время, когда мы, находясь в Панипате, устраивали вокруг войска укрепления из повозок, ветвей и рвов, Дервиш Мухаммед Сарбан сказал: «При таких предосторожностях как может он пойти против нас?» Я ответил: «Ты что, сравниваешь их с узбекскими ханами и султанами? В тот год, когда мы ушли из Самарканда и пришли в Хисар, все узбекские ханы и султаны собрались, сговорились и пошли на нас через Дарбанд. Мы приказали вывезти в пригороды все имущество и домочадцев воинов и моголов и заперли пригороды и улицы. Так как эти ханы и султаны знали толк в боевом деле и понимали, когда идти, а когда стоять,они увидели, что мы хорошо укрепили Хисар и будем драться не на живот, а на смерть. Не сочтя разумным идти на Хисар, они отступили через Навандак в окрестности Чаганиана. Не сравнивай с ними наших нынешних врагов — откуда им знать толк в военном деле и в боевом снаряжении?»
Бог помог нам, и все случилось именно так, как я говорил. За семь или восемь дней, что мы пробыли в Панипате, небольшие отряды наших людей, приближаясь к лагерю неприятеля, пускали стрелы в многочисленных врагов и приносили их отрубленные головы. Враги не сделали ни движения, ни вылазки.
Следуя совету некоторых доброжелателей из хиндустанских беков, я поставил Мухаммед Махди ходжу, Мухаммед Султан мирзу, Адил султана, Хусрау шаха, Мир Хусейна, Султан Джунайд Барласа, Абд ал-Азиз мирахура. Мухаммед Али Дженг-Дженга, Кутлук Кадама, Вали Хазин [ачи], Мухибб Али-и Халифу, Мухаммеда Бахши, Джан бека и Кара Кузи во главе четырех или пяти тысяч человек и послал их в ночной набег. Вследствие наступления ночи они не могли как следует сговориться и пошли вразброд, так что им ничего не удалось сделать. Когда занялась заря, наши люди до света простояли близ неприятельского лагеря; враги ударили в барабаны, построились, выставив вперед слонов, и вышли; хотя наши не могли ничего против них сделать, они все же вступили в бой со столь многочисленным войском и ушли целые и невредимые, не потеряв ни одного человека.
Мухаммед Али Дженг-Дженгу попала в ногу стрела. Хотя рана и не была смертельной, но в день битвы он не годился в дело. Получив весть об этом, я выслал Хумаюна с отрядом на курух или полтора вперед навстречу неприятелю, а сам построил оставшееся войско и тоже вышел.
Воины, ушедшие ночью в набег, присоединились к Хумаюну. Так как люди неприятеля не двигались вперед, то мы тоже отошли и остановились.
В эту ночь в лагере поднялась ложная тревога; около одного гари стоял крик и шум. Люди, не видавшие раньше подобной тревоги, очень взволновались и испугались. Через некоторое время волнение улеглось.
В пятницу, восьмого раджаба[31], во время предрассветной молитвы от дозорных пришли сведения, что враги построились и идут. Мы надели доспехи, вооружились и тоже сели на коней. На правом крыле стояли: Хумаюн, Ходжа-и Калан, Султан Мухаммед Дулдай, Хинду бек, Вали Хазин [ачи] и Пир Кули Систани, на левом — Мухаммед Султан мирза, Махди Ходжа, Адил султан, Шах Мир Хусейн, Султан Джунейд Барлас, Кутлук Кадам, Джан бек, Мухаммед Бахши, Шах Хусейн Яраки и Могол Ганчи, в центре, по правую руку, стояли Чин Тимур Султан, Сулейман мирза, Мухаммади Кукельташ Шах Мансур Барлас, Юнус Али, Дервиш Мухаммед Сарбан и Абдаллах Китабдар, по левую руку — Халифа, Ходжа Мир Миран, Ахмеди Парваначи, Тарди бек, Куч бек, Мухибб Али-и Халифа и Мирза бек тархан; во главе авангарда находились Хусрау Кукельташ и Мухаммед Али Дженг-Дженг; Абд ал-Азиза мирахура мы поставили во главе вспомогательного отряда. На краю левого фланга мы поместили для обходного движения Вали Кизила и Малик Касима, [брата] Баба Кашка с его моголами; на краю правого фланга были поставлены Кара Кузи, Абу Мухаммед Найза баз, Шейх Али, [сын] Шейх Джемал Барина, Хинди и Тенгри Кули Пишаги Могол — тоже для обхода с фланга. Эти два отряда должны были при приближении врагов обойти их справа и слева и зайти им в тыл.
Когда стала видна чернота неприятельского войска, большая часть его шла на [наше] правое крыло, поэтому Абд ал-Азиз, доставленный во главе вспомогательного отряда, был послан в подкрепление правому крылу. Войска Султан Ибрахима, показавшись издали, немедля шли прямо на нас. Завидев наши войска и убедившись, что они стоят в боевом строю и порядке, враги замялись, словно раздумывая: «Стоять — не стоять, идти — не идти?» и не могли ни остановиться, ни идти без задержки вперед, как раньше. Войскам, назначенным для обхода, был дан приказ зайти врагам в тыл, справа и слева, пускать стрелы и завязать бой; правый и левый край тоже должны были двинуться и вступить в соприкосновение с врагом.
Обходные отряды зашли врагам в тыл и начали пускать стрелы. Махди Ходжа на левом краю завязал бой раньше всех. Против Махди Ходжи двинулся отряд [во главе] с одним слоном.
Люди Махди Ходжи выпустили много стрел и заставили этот отряд отступить. На помощь левому краю были посланы из центра Ахмади парваначи, Тарди бек, [сын] Куч бека и Мухибб Али, [сын] Халифы.
На правом краю тоже начался бой; Мухаммади Кукельташ, Шах Мансур Барлас, Юнус Али и Абд Аллах получили приказ построиться перед центром и начать сражение. Устад Али Кули несколько раз метко выстрелил из пушки, стоявшей перед центром. Мустафа Топчи[32] тоже здорово выпалил два раза из орудия, установленного на повозке на левом краю центра.
Правый отряд, левый отряд, центральный отряд и бойцы, зашедшие в тыл противника, окружили врагов со всех сторон, засыпали их градом стрел и начали биться не на шутку. Враги раз или два производили на правый и левый фланг краткие нападения; наши люди, стреляя из луков, осыпали их тучей стрел и снова прижимали к центру. Войска правого края и левого края неприятеля все столпились в одном месте и до того скучились, что не могли двинуться вперед или найти путь назад.
Призыв к бою последовал, когда солнце поднялось на высоту копья; битва продолжалась до полудня. В полдень враги были побеждены и подавлены, а друзья радовались и ликовали. Великий господь, по своей милости и благоволению, сделал легким для нас это трудное дело: столь многочисленное войско он в полдня сравнял с землей. Возле Ибрахима, в одном лишь месте, было убито пять или шесть тысяч человек: число павших в других местах мы приблизительно определили в пятнадцать-шестнадцать тысяч. Потом, когда мы прибыли в Агру, то из рассказов жителей Хиндустана стало известно, что в этой битве было убито сорок-пятьдесят тысяч человек.
Разгромив врагов, мы преследовали их, сбрасывая с коней. Воины приводили сбитых [с лошадей] эмиров и молодцов; погонщики табунами пригоняли слонов, предлагая их в подарок.
Неприятеля преследовали по пятам. Думая, что Ибрахим ушел, мы послали за ним вдогонку несколько воинов из особого отряда во главе с Касамтай мирзой, Баба Чухра и Бучка с приказанием быстрым ходом дойти до самой Агры и попытаться захватить Ибрахима.
Мы прошли по лагерю Ибрахима, осмотрели его шатры и палатки и расположились станом на берегах какой-то речки. Было время полуденной молитвы, когда Тахир Тибри, младший шурин Халифы, узнал среди множества других трупов труп Султан Ибрахима и принес его голову.
В тот же день мы повелели Хумаюн мирзе, Ходжа-и Калану, Мухаммади, Шах Мансур Барласу, Юнус Али, Абд Аллаху и Вали Хазин [ачи] быстро, налегке, направиться в Агру, занять город и завладеть казной. Махди ходжа, Мухаммед Султан мирза, Адил султан, Султан Джунейд Барлас и Кутлук Кадам получили приказание отделиться от обоза и ускоренным ходом вступить в крепость Дихли, чтобы захватить сокровищницы этого города.
На следующее утро мы снялись с лагеря и, пройдя один курух, остановились из-за коней на берегу Джуна. После двух ночевок мы в среду совершили обход вокруг мазара Шейх-Низам-Аулия и стали лагерем на берегу Джуна, напротив Дихли. В этот вечер мы осмотрели крепость Дихли и провели там ночь; утром, в четверг, мы совершили обход вокруг мазара Ходжа Кутб ад-дина, осмотрели могилу и постройки Султан Гияс ад-дин Балбана, Султана Ала ад-дин Хилджи и минарет последнего, а также Хауз-и Шамс, царский хауз, могилы и сады Султана Бахлула и Султана Искандера, и вернулись в лагерь. Сев в лодку, мы пили арак. Я пожаловал Вали Кизилу должность сборщика налогов в Дихли, назначил Дуста диваном области Дихли и, приказав запечатать тамошние казнохранилища, возложил ответственность за них на этих людей.
В четверг мы снялись с лагеря и остановились напротив Туглук-Абада, на берегу Джуна; день пятницы мы провели на этой стоянке. Маулана Махмуд, шейх Зейн ад-дин и еще некоторые лица отправились в Дихли и совершили соборную молитву, упомянув в хутбе мое имя. Они раздали бедным и убогим немного денег и вернулись в ставку.
В субботу мы снялись с лагеря и переход за переходом направились к Агре. Я выехал посмотреть Туглук-Абад и вернулся в лагерь.
В пятницу, двадцать второго раджаба[33], мы остановились в пригородах Агры, в доме Сулеймана Фармули. Так как эта стоянка находилась очень далеко от крепости, то мы на следующее утро вышли оттуда и поместились в доме Джалал хан Джикхата Хумаюна, который выехал вперед, люди, находившиеся в крепости, не допустили туда, приводя всякие отговорки и прибегая к хитростям. Зная самовольство этих людей и опасаясь, чтобы они не запустили руку в казну, Хумаюн занял выходящие из Агры дороги и стоял там до нашего прибытия.
Бикрамаджит индус был раджей Гвалиара; более ста лет его предки властвовали в этой земле. Искандер несколько лет просидел в Агре, имея намерение захватить Гвалиар; потом во времена Ибрахима А'зам Хумаюн Сарвани некоторое время ожесточенно дрался за Гвалиар и, в конце концов, взял его мирно, отдав за это Шамсабад. Когда Ибрахима разбили, Бикрамаджит отправился в ад; его сыновья и домочадцы находились в Агре. По прибытии Хумаюна в Агру, домочадцы Бикрамаджита хотели бежать, но Хумаюн не дал им уйти. По собственной воле они поднесли Хумаюну много драгоценностей и самоцветных камней. В числе их был знаменитый алмаз[34], который якобы велел привезти Султан Ала ад-дин. Этот алмаз пользуется такой славой, что один оценщик определил его стоимость в два с половиной дневных расхода всего мира. Он наверное весит восемь мискалов. Когда я прибыл, Хумаюн поднес мне этот алмаз, а я снова подарил его Хумаюну.
В числе воинов и известных людей, находившихся в крепости, были Малик Дад Карани, а также Малик Сурук и Фируз хан Мисвати. Они учинили некоторые козни и были посланы на расправу. Когда Малик Дада Карани вывели вперед, некоторые попросили для него пощады. Пока люди ходили туда и обратно и договаривались, прошло четыре или пять дней. Согласно желанию этих людей я проявил к Малик Даду милость и благосклонность и объявил все его имущество свободным от взыскания. Мать Ибрахима и ее слуг удалили из Агры; им было назначено местожительство в одном крухе ниже по реке.
В четверг, двадцать восьмого раджаба[35], в час полуденной молитвы мы вступили в Агру и расположились в жилище Султан Ибрахима Лоди. С девятьсот десятого года[36], когда был покорен Кабул, и до этого времени я всегда мечтал завладеть Хиндустаном, но иногда этому препятствовало скудоумие беков, а иногда — отсутствие поддержи со стороны родичей, так как поход в Хиндустан и покорение земель этой страны не осуществлялось. Наконец, эти препятствия отпали; никто из беков и вельмож, малых или знатных, ни слова не мог сказать против моего намерения. В девятьсот двадцать пятом году[37] мы повели войско, в два или три гари приступом взяли Баджаур, подвергли избиению всех его обитателей и пришли в Бхиру. Не отдавая города на поток и разграбление, мы обложили жителей выкупом за безопасность, собрали четыреста тысяч шахрухи деньгами и товарами, раздали добычу воинам и некоторым нукерам и возвратились в Кабул. С тех пор и до девятьсот тридцать второго года[38] я усиленно стремился завоевать Хиндустан, и за семь или восемь лет пять раз водил туда войска. На пятый раз господь великий, по своей милости и великодушию, ослабил и поверг в ничтожество такого противника, как Султан Ибрахим, и подчинил нашей власти страну, подобную Хиндустану.
Со времени святейшего пророка и до сей поры областью Хиндустана владели и царствовали в ней всего три государя с нашей стороны. Первым из них был Султан Махмуд Гази; он и его потомки долгое время восседали на престоле царства Хиндустана. Второй был Султан Шихаб ад-дин Гури; он сам, его рабы и приспешники много лет властвовали в этих странах.
Третий иноземный государь — это я, но мои обстоятельства не похожи на обстоятельства этих государей. Ведь Султан Махмуд, когда покорил Хиндустан, владел также престолом Хорасана, султаны Хорезма и окраинных областей были ему покорны и послушны, государь Самарканда был у него в подчинении. Если его войско и не составляло двух лаков, то один-то лак [воинов] у него конечно был. К тому же противниками его были отдельные раджи; весь Хиндустан не находился тогда под властью одного государя и каждый раджа правил в своей земле самостоятельно. То же самое и Султан Шихаб ад-дин. Правда, власть в Хорасане ему не принадлежала, но там правил его брат Гияс ад-дин Гури. В «Табакат-и Насири[39]», приводится сведение, что Султан Шихаб ад-дин однажды повел в Хиндустан войско в сто двадцать тысяч латников. Противниками его тоже были раи и раджи; весь Хиндустан не принадлежал кому-нибудь одному.
Когда мы в первый раз пришли в Бхиру, нас было тогда тысяча пятьсот, самое большее — две тысячи человек. В пятый раз, когда я разбил Султан Ибрахима и завоевал царства Хиндустана, со мной было больше бойцов, чем когда бы то ни было, и число нукеров, торговцев, слуг и всех вообще, кто состоял в войске, составляло по спискам двенадцать тысяч человек. Мне были подчинены такие области, как Бадахшан, Кундуз, Кабул и Кандахар, но от этих областей не было сколько-нибудь значительной пользы. Наоборот, некоторые из названных земель лежали вблизи от врагов и им необходимо было оказывать значительную помощь. Кроме того, все земли Мавераннахра находились во власти узбекских ханов и султанов, у которых насчитывалось почти сто тысяч войска; это были наши исконные враги. А области Хиндустана, от Бхиры до Бихара, находились в руках афганцев.
Государем Хиндустана был Султан Ибрахим; судя по обширности его царства, у него должно было быть пять лаков воинов. В то время некоторые эмиры Султана Ибрахима подняли против него мятеж; призванного войска у него насчитывали тогда сотню тысяч. У этого государя и его эмиров было, как говорили, около тысячи слонов. На этот раз я оказался лицом к лицу с повелителем столь большого войска и обширного государства, как Султан Ибрахим. Как я и надеялся, великий господь не заставил нас страдать и терпеть напрасно и помог нам одолеть сильного врага и завоевать столь обширное государство, как Хиндустан. Подобное счастье досталось нам не вследствие нашей силы и мощи, а только по милости и благоволению божию; такая удача пришла не из-за наших усилий и стараний, а исключительно по великодушию и благоволению господню.
Хиндустан — обширная, густонаселенная и плодородная страна. На востоке, на юге и даже на западе она доходит до океана; на севере возвышаются горы, примыкающие к Хиндукушу и горам Кафиристана и Кашмира. К северо-западу от Хиндустана находятся Кабул, Газни и Кандахар; столицей всего государства Хиндустана считается [город] Дихли. После Султан Шихаб ад-дина Гури и до конца царствования Султан Фируз шаха большая часть Хиндустана была подвластна дихлийским султанам. В то время, когда я завоевал Хиндустан, в Хиндустане правило пять мусульманских государей и двое кафиров. Хотя в горах и лесах властвовало много больших и малых раев и раджей, но значительными и независимыми являлись лишь следующие.
Во-первых, то были афганцы, во власти которых находился столичный город Дихли; они захватили область от Бхиры до Бихара. Джунпур до афганцев принадлежал Султан Хусейн Шарки; этих правителей [хиндустанцы] называют Пураби[40]. Их предки состояли кравчими у Султан Фируз шаха и султанов его дома; после Фируз шаха они овладели царством Джунпур. Дихли была тогда в руках Султан Ала ад-дина, род которого принадлежал к сейидам. Когда Тимур бек захватил Дихли, он передал власть над этим городом предкам Ала ад-дина и ушел. Султан Бахлул Лоди, афганец, и его сын, Султан Искандер захватил столичный город Дихли и столичный город Джунпур; оба города сделались столицей одного и того же государя.
Вторым [мусульманским правителем] был гуджератский Султан Музаффар. За несколько дней до моей победы над Султан Ибрахимом он ушел из нашего мира. Это был весьма правоверный государь, любовь к науке у него тоже была; он читал хадисы и постоянно переписывал Коран. Эту династию называют Танк[41];их предки тоже подносили питье Султан Фирузу и другим султанам из его семьи. После Фируз шаха они овладели областью Гуджерата.
Третьи [правители] — это Бахманиды[42] в Декане, но в настоящее время у деканских султанов не осталось ни силы, ни значения. Все их владения захватили в свои руки знатные беки; если правителям что-нибудь нужно, они просят это у беков.
Четвертым правителем был Султан Махмуд в области Мальва, которую называют также Манду. Эту династию называют Хилджи[43]. Рана Санка, кафир, разбил их и захватил большую часть их владений. Эти правители также ослабли. Их предки принадлежали к числу питомцев Фируз шаха; после его смерти они захватили область Мальва.
Пятый правитель — Нусрат шах[44], в Бенгалии. Отец его был государем Бенгалии, он был сейид и носил прозвище Султан ала ад-дин. Власть досталась Нусрат шаху по наследству. В Бенгалии существует удивительный обычай: власть редко переходит в этой стране по наследству. Государю там назначен престол, каждому эмиру, вазиру и должностному лицу также присвоено определенное место. Для жителей Бенгалии имеет значение только этот престол и эти места. К каждому месту прикреплены и определены зависимые и подчиненные ему нукеры, слуги и прислужники. Когда душа царя пожелает кого-нибудь назначить или сместить , то к тому, кто садится на чье-либо место, переходят покорные и послушные нукеры и слуги, приставленные к этому месту. Эта особенность присуща даже престолу самого государя. Всякий, кто убьет прежнего правителя и найдет возможность занять престол, становится государем; эмиры, вазиры, войско и народ оказывают ему повиновение и покорность и считают его таким же государем и властелином, как предыдущего государя. Бенгальцы говорят: «Мы соблюдаем верность престолу; всякому, кто сидит на престоле, мы покорны и послушны». Так, например, до Ала ад-дина, отца Нусрат шаха, один абиссинец убил тогдашнего государя, воссел на престол и властвовал некоторое время. После Султан Ала ад-дина престол занял по наследству его сын, который и стал государем.
В Бенгалии существует еще один обычай: тот, кто становится государем, считает совершенным стыдом и позором тратить и расходовать казну прежних государей; сделавшись правителем, всякий должен собирать новую казну. Накопление казны считается в народе той страны славным и достойным делом.
Есть там еще и такой обычай: все траты на содержании казны, конюшен, царя и султанов покрываются доходами с определенных, искони назначенных уделов; поступления из других мест расходовать на это совсем нельзя.
К числу великих, значительных государей-мусульман, обладающих большим войском и обширными владениями, принадлежат эти пять, которые были упомянуты. Из кафиров самый могущественный [по количеству] войск и [размерам] владений — это раджа Биджангара и еще Рана Санка, который недавно так возвысился благодаря своей отваге и своему мечу. Его основным владением был Читур. Когда власть султанов Манду поколебалась, Рана Санка захватил зависящие от этой страны обширные области: Рантанбур, Арангпур, Бхилсан и Чандири. В девятьсот тридцать четвертом году[45], с помощью божьей, я в несколько гари приступом отбил Чандири у Мидини Рао, одного из больших и значительных людей Рана Санка, который находился там с пятью-шестью тысячами кафиров. Я подверг кафиров общему избиению и превратил область Чандири, которая много лет была страной войны, в страну ислама. Подробный рассказ об этом будет еще приведен.
На окраинах Хиндустана есть много раев и раджей; некоторые из них покорны исламу, другие, так как они далеко и владения их хорошо укреплены, не оказывают повиновения государям ислама.
Хиндустан лежит в первом, втором и третьем климате; в четвертый климат эта страна не входит. Это удивительная страна; в сравнении с нашими землями это иной мир. Горы, реки, леса, степи, города, области, животные, растения, люди, язык, дожди и ветры — все там не так, как у нас. Хотя жаркие области, прилегающие к Кабулу, кое в чем сходны с Хиндустаном, но в других отношениях они не сходны; стоит лишь перейти реку Синд, как земля и вода, и деревья, и камни, и люди, и пути, и обычаи — все становится таким же, как в Хиндустане.
Горы на севере Хиндустана были уже упомянуты. За рекой Синдом в этих горах лежат области, зависящие от Кашмира. Хотя в настоящее время большинство этих горных местностей, как например Пакли и Шаманг, не подчиняются Кашмиру, но прежде они составляли часть Кашмира. За Кашмиром, в горах, находится бесконечное множество племен, народов, земель и областей. До самой Бенгалии и даже до берегов океана эти горы сплошь густо населены.
О жителях этой части Хиндустана мы много раз справлялись и осведомлялись, но никто не мог дать о них верных сведений. Как говорят, обитателей этих гор называют Кас. Мне пришло на ум следующее: хиндустанцы произносят [букву] «шин», как «син». Так как самый значительный город Хиндустана — Кашмир, да и вообще в тех горах, как слышно, нет городов, кроме Кашмира, то, быть может, Кашмир назван так по этой причине.
Жители гор торгуют мускусом, горными быками, шафраном, свинцом и медью. Индийцы называют эти горы Савалак-Парбат. На языке индийцев сава — четверть, лак — сто тысяч, парбат — гора; получается: «четверть и сто тысяч гор», то есть сто двадцать пять тысяч гор.
В этих горах снег никогда не убывает. Из некоторых областей Хиндустана, например, из Лахора, Сирхинда, Самбала, всегда виден снег, белеющий на вершинах этих гор.
В Кабуле горы эти называют Хиндукуш; от Кабула они тянутся на восток, слегка уклоняясь к югу. Все, что южнее этих гор, есть Хиндустан.
К северу от гор , населенных неведомым народом, который называется Кас, лежит область Тибета. В этих горах начинается много рек, текущих вглубь Хиндустана. Севернее Сирхинда текут шесть рек, начинающихся в этих горах: Синд, Бахат, Ченаб, Рави, Биях и Сатладж. В окрестностях Мултана они все сливаются и с этого места носят общее название Синд.
Синд течет на запад, протекает по области Татта и впадает в Оманское море. Есть в Хиндустане и другие реки, кроме этих шести, как например, Джунг, Ганг, Рахаб, Гумти, Гагар, Сиру, Гандак и еще много больших рек, которые все вливаются в реку Ганг и тоже называются Ганг. Эта река течет на восток, протекает по Бенгалии и впадает в океан. Истоки этих рек находятся в горах Савалак-Парбат.
Из хиндустанских гор вытекают и другие реки, например, Чамбал, Банас, Битви. В этой части гор никогда не бывает снега; реки эти тоже вливаются в реку Ганг.
Есть в Хиндустане и другие горы и в числе их — горная цепь, которая тянется с севера на юг. Начинается она в области Дихли, у постройки, называемой Джехан-Нума, которую воздвиг Фируз шах; эта постройка стоит на невысокой каменной гряде. Далее, в окрестностях Дихли, там и сям видны отдельные мелкие скалистые холмы. В области Меват горы становятся выше; пройдя Меват, они тянутся до области Биана. Горы Сикри, Бари и Дулпура тоже составляют часть этой горной цепи, хотя и не примыкают к ней вплотную. Горы Гвалиара, который называют также Галиур, являются отрогами этих гор; горы Рантамбхура, Читура, Манду и Чандири также относятся к этому хребту. В некоторых местах цепь гор прерывается на семь или восемь курухов. Эти горы невысоки, круты, каменисты и покрыты лесом; снег там никогда не выпадает. Истоки некоторых рек Хиндустана находятся в этих горах.
Большая часть областей Хиндустана лежит в равнине. Хотя в Хиндустане много городов и областей, но почти нигде нет каналов с проточной водой; текучая вода имеется только в реках. Кое-где скопляется стоячая вода.
Хотя в некоторых городах есть возможность вырыть арыки и провести воду, ее все-таки не проводят. Это можно объяснить многими причинами. Во-первых, поля и сады Хиндустана совершенно не нужно поливать. Осенний урожай орошается дождями в дождливое время; удивительно, что и весенний урожай всходит даже в том случае, если дождей нет. Для поливки молодых деревьев до года или до двух лет поднимают воду колесом или ведрами; позднее поливать их совершенно не нужно. Некоторые овощи [приходится] поливать.
В Лахоре, Дибальпуре, Сирхинде и прилегающих областях поливают с помощью колеса. Берут две веревки длиной в глубину колодца и сматывают каждую кольцом. Между кольцами прикрепляют палки и привязывают к палкам кувшины. Веревки с [палками и] прикрепленными к ним кувшинами накидывают на колесо, поставленное над колодцем. К одному концу оси колеса прикрепляют второе колесо, а рядом со вторым колесом третье, ось которого стоит стоймя. Когда бык вертит это колесо, зубцы его задевают за зубцы второго колеса и оно вращает колесо с кувшином. В том месте, куда стекает вода, устраивают желоб и направляют воду по желобу, куда нужно.
В Агре, Чандваре, Биане и окрестных местах воду поднимают ведрами. Это трудная и довольно грязная [работа]. На краю колодца укрепляют деревянные вилы и вставляют между зубцами вил ролик. К длинному канату привязывают большое ведро и накидывают канат на ролик. К другому концу веревки привязывают быка, которого гоняет человек; еще один человек должен выливать ведро. Всякий раз, как бык вытаскивает ведро и снова возвращается, веревка проходит по дороге быка, загрязненной его мочой и пометом, потом опять падает в колодец.
Иногда, если поле нуждается в воде, мужчины и женщины таскают воду кувшинами и поливают его.
Города и области Хиндустана очень непривлекательны. Все города, все селения устроены на один лад, сады не огорожены стенами, местность большей частью плоская и ровная. Берега некоторых рек и потоков из-за весенних дождей размыты так, что по ним везде трудно ходить. На равнинах кое-где попадаются густые заросли колючего кустарника. Жители этих областейукрываются в зарослях, и, проявляя непокорность, не платят налогов.
В Хиндустане, кроме рек, мало текучей воды. Иногда кое-где попадается стоячая вода. Столь [обширные] города и области пользуются водой из колодцев или водоемов, которая набирается во время дождей. В Хиндустане запустение или благоустроение местечек, деревень и даже городов происходит мгновенно. Если жителям большого города, в котором они обитали много лет, приходится бежать, то все убегают за один день или за полтора дня, не оставляя после себя ни следа, ни признака; если же они вздумают основать город, то им нет надобности копать арыки и строить плотины, так как все их посевы не требуют поливки, а людей у них — без конца. Собралась толпа, устроили водоем или вырыли колодец, а строить дома и возводить стены не нужно: хворосту много и деревьям нет числа. Настроили шалашей и тотчас появился [новый] город или деревня.
Животные, которые водятся только в Хиндустане
Один из тамошних диких зверей — слон. Хиндустанцы называют [слона] хати, и живет он на границах области Калпи. Чем выше от ее границ на восток, тем диких слонов больше; в этих местах и ловят слонов. В Карре и Маникпуре есть тридцать или сорок местечек, где занимаются ловлей слонов. Жители отвечают перед диваном за каждого слона.
Слон — огромное и очень сметливое животное. Что ему ни скажешь, он понимает, что ни прикажешь, — сделает. Стоимость слона сообразна его величине, и его продают по росту: чем слон больше, тем цена выше. Рассказывали, что на некоторых островах будто бы есть слоны ростом в десять кари. В здешних местах не видано слона выше четырех-пяти кари.
Слон ест и пьет только хоботом; не будь у него хобота, он не мог бы жить. По обеим сторонам хобота, в верхней челюсти, у него торчат два больших зуба; с силой упираясь этими зубами в стену или в дерево, слон может их свалить. В драке и при всех действиях, требующих силы, слон пользуется своими зубами, которые называются адж. Жители Хиндустана очень ценят эти зубы. Шерсти у слона нет[46].
Для обитателей Хиндустана слон имеет большое значение; с каждым отрядом их войска обязательно идет несколько слонов. У слона есть некоторые хорошие качества: он легко переходит широкие быстрые реки, неся тяжелый груз; три или четыре слона без труда везут пушечный лафет; который могли бы везти четыреста или пятьсот человек. Но слону требуется очень много корма: один слон съедает корм двух караванов верблюдов[47].
Еще водится в Хиндустане носорог. Это тоже большое животное величиной с трех буйволов. Распространенные в этих местах рассказы, будто носорог поднимает на рогу слона, вероятно, неверны.
У носорога один рог — на носу, длиною больше пяди; рогов в две пяди не видывали. Из одного большого рога вышла чаша для воды в виде ладьи и доска для игры в нарды, и еще, должно быть, осталось три-четыре пальца рога.
Шкура у носорога очень толстая. Если взять тугой лук, натянуть тетиву до подмышки и ловко наложить и пустить стрелу, то хорошо, если она вонзится в шкуру носорога на четыре пальца. Однако, говорят, будто стрела легко пробивает шкуру носорога в некоторых местах. Возле передних ног и бедер у носорога есть на коже складки; издали кажется, будто он накрыт попоной.
Из других животных носорог больше всего похож на лошадь. Как у лошади брюхо небольшое, так и у носорога брюхо маленькое; как у лошади бабка состоит из одной кости, так и у носорога на месте бабки одна кость; как у лошади в передних ногах имеются мозговые кости, так и у носорога есть в передних ногах мозговые кости.
Носорог злее слона и не такой послушный и смирный, как слон. В лесах около Паршавара и Хашт-Нагара немало носорогов; водятся они и в зарослях между Синдом и областью Бхиры; много их в Хиндустане также и на берегах реки Сару.
Совершая походы в Хиндустан, мы били носорогов в зарослях возле Паршавара и Хашт-Нагара. Носорог хорошо бьет своим рогом; во время охоты много людей и лошадей получили удары рогом. Один раз на охоте носорог отбросил своим рогом на длину копья лошадь одного оруженосца по имени Максуд. Поэтому Максуда прозвали Максуд-и карг[48].
Другое хиндустанское животное — дикий буйвол; он гораздо больше нашего буйвола и рога у него не так загнуты назад. Это очень вредное и злое животное. В Хиндустане, на берегах реки Сару, буйволов очень много.
Еще водится в Хиндустане нилгау. Ростом он будет с лошадь, но [телом] немного тоньше лошади. Самец нилгау — голубой; вероятно, поэтому он и называется «нилгау». У нилгау два небольших рога, на горле у него клок шерсти длиной больше пяди; этим нилгау похож на горного быка. Копыта у него раздвоенные, как у обыкновенного быка. Самка нилгау такого же цвета, как бугумарал. Рогов у нее нет, клока шерсти на горле тоже нет; по сравнению с самцом самка жирнее.
Другое хиндустанское животное — коротконожка[49]. Величиной оно будет с киика; передние и задние ноги у него короткие, почему его и называют коротконожкой, рога ветвистые, как у оленя, но короче. Каждый год оно сбрасывает рога, как олень. Бегает коротконожка плохо и поэтому не выходит из чаши.
Есть еще в Хиндустане и киик, похожий на хуна — самца джейрана. Спина у него черная, брюхо — белое, рога длиннее, чем у хуна, и более ветвистые. Хиндустанцы называют его калахара[50]; первоначально говорили: калахаран, то есть, «черный олень», потом это слово сократили и стали говорить калахара. Самка этого оленя белая.
При помощи калахара ловят оленей. К рогам калахара прикрепляют круглые силки, а к ноге подвешивают камень размером больше лодыжки, чтобы, когда олень поймается, калахара не мог далеко уйти. Увидав дикого оленя, калахара ставят перед ним. Дикий олень очень драчлив; он тотчас же выходит на бой, и олени начинают драться и бодаться. Когда они ходят взад и вперед, то рога дикого оленя застревают в сети, прикрепленной к рогам ручного оленя. Дикий олень старается убежать, но ручной олень не убегает - вероятно, ему мешает камень, привязанный к ногам.
Таким образом, ловят много оленей и, поймав, приручают, чтобы ловить других оленей. Ручных оленей сводят во дворах для боев; они хорошо дерутся.
На склонах хиндустанских гор водятся также олени поменьше, величиной с годовалого ягненка каменного барана.
Еще есть в Хиндустане бык гини. Это маленький бык величиной с нашего большого барана. Мясо у него очень нежное и вкусное.
Есть в Хиндустане также и обезьяны; хиндустанцы называют обезьяну бандар. Обезьяны также бывают многих видов. Обезьян одной породы приводят в наши земли, и цыгане учат их танцевать. Эти обезьяны водятся в горах Дара-и Нура, на склонах гор Кух-и Сафид около Хайбара и ниже, по всему Хиндустану; выше тех мест их нет. Шерсть у этих обезьян желтая, лицо — белое, хвост не очень длинный.
Есть там еще и другой вид обезьян, но в Баджауре, Саваде и прилежащих местах их не видывали; они значительно больше тех обезьян, которых приводят в наши страны. Хвост у них очень длинный, шерсть — беловатая, лицо совершенно черное. Обезьяны этого вида водятся в горах и лесах Хиндустана, в наших местах их не бывает.
Попадаются там и другие обезьяны; лицо, шерсть и все члены у них совершенно черные.
Есть еще в Хиндустане зверек нул[51], немного меньше соболя. Он лазает по деревьям; некоторые называют его также мушхурма. Считается, что он приносит счастье.
Водится в Хиндустане также род мыши, которую называют галахри[52]. Она постоянно живет на деревьях и удивительно быстро и проворно бегает по деревьям вверх и вниз.
Из птиц в Хиндустане водится павлин. Это очень красиво раскрашенная, прекрасная птица. Сложена она не так красиво, как раскрашена. Телом павлин похож на журавля, но не так высок, как журавль. У самца и у самки на голове двадцать или тридцать перьев, в два или три пальца высотой. В оперении самки нет ни красок, ни красоты: у самца павлина на шее лиловое ожерелье, шея у него красивая, голубая, на спине, ниже шеи, желтые, зеленые, голубые и фиолетовые разводы, глазки в этом месте очень маленькие, а ниже, до кончика хвоста, спина покрыта большими-большими глазками такого же цвета. У некоторых павлинов хвост бывает длиной в сажень. Под цветистыми перьями у павлина есть еще один хвост, более короткий, как у других птиц; это обыкновенный хвост. Крылья у павлина красные.
Павлины водятся в Баджауре, Саваде и ниже; выше — в Кунаре, Ламганате или в каком-либо другом месте — их нет. В полете павлин еще слабее, чем фазан: он не может взлететь больше одного-двух раз; вследствие слабости при полете, павлин живет или на горах, или в зарослях.
Вот удивительная вещь: в чащах, где есть павлины, всегда водится много шакалов, а павлины со своим саженным хвостом переходят из заросли в заросль. Почему же они не страдают от шакалов?
Хиндустанцы называют павлинов мор. По учению имама Абу Ханифы павлины — дозволенная пища; мясо их нельзя назвать невкусным, оно походит на мясо куропатки, но его едят с некоторым отвращением, как верблюжатину.
Еще водится в Хиндустане попугай. Он тоже встречается в Баджауре и нижележащих местах. Весной, когда поспевает тут[53], попугаи прилетают в Нингнахар и Ламганат; в другое время их там нет. Попугаи бывают разные. Один вид — это те попугаи, которых привозят в наши страны; попугаи другого вида — меньше, их тоже учат говорить. Таких попугаев называют лесными. Их много водится в Баджауре, Саваде и прилежащих местах, где они летают стаями по пять-шесть тысяч птиц. Между этими попугаями и первыми есть разница в величине, окраска же их совершенно одинаковая.
Есть и другой вид попугаев — они еще меньше, чем лесные. Голова у них ярко-красная, крылья сверху тоже красные; кончик хвоста пальца на два — белый. У некоторых попугаев этого вида голова лиловая; говорить они не умеют. Их называют кашмирскими попугаями.
Встречается также и еще один вид попугаев, они маленькие, как лесные попугаи, клюв у них черный, на шее — широкий черный ободок, крылья сверху красные. Эти попугаи хорошо учатся говорить; мы думали, что попугаи и скворцы могут говорить только то, чему их научили, а сами, если о чем-нибудь подумают, ничего сказать не могут, но недавно Абу-л-Касим Джалаир, один из моих ближайших слуг, рассказывал удивительную вещь: клетка такого попугая была завешена и попугай сказал: «Открой мне лицо, я задыхаюсь». В другой раз люди несли говорящего попугая и присели отдохнуть: прохожие шли мимо, и попугай сказал: «Люди идут, а вы не идете». Ответственность [за правду] лежит на рассказчике! Пока человек не услышит этого собственными ушами, ему не верится.
Есть там еще один род попугаев: они красивой окраски — ярко-красные; перья другого цвета у них тоже есть, но я не запомнил точно [их окраски] и потому не описываю ее подробно. Эти красные попугаи очень красивы на вид, говорить они тоже умеют. Недостаток их тот, что у них очень неприятный резкий голос: кажется, будто царапают фарфоровым черепком по медному блюду.
Еще водится в Хиндустане шарак[54]. Шараков очень много в Ламганате; ниже, во всем Хиндустане, их тоже множество. Шараки также бывают разных видов. Один вид в изобилии встречается в Ламганате. У шараков этого вида голова черная, крылья — пестрые, туловище немного больше и уже, чем у скворца. Шараков можно научить говорить.
Другая разновидность называется пиндавали[55]; их привозят из Бенгалии. Они черные, одноцветные, туловище у них немного больше, чем у горного шарака. Клюв и ноги у пиндавали желтые; на ушах — два желтых висячих лоскута кожи; это очень некрасиво. Пиндавали могут говорить и говорят хорошо и чисто.
Встречается также другой вид шарака; эти птицы мельче только что упомянутого шарака, вокруг глаз у них красный ободок. Птицы этой породы не говорят; их называют уин-шарак[56].
Когда мы построили мост через Ганг и, перейдя реку, обратили врагов в бегство, я видел в Лакнау и в его окрестностях одну разновидность шарака с белой грудью, пестрой головой и черной спинкой. Раньше я никогда не видывал такой птицы. Шараки этой породы, по-видимому, не могут научиться говорить.
Еще есть в Хиндустане луча. Эту птицу называют также бу-каламун. От головы до хвоста она окрашена в пять или шесть разных цветов. Шея у нее [переливается], как у голубя; величиной эта птица с горную куропатку. По-видимому, это хиндустанская горная куропатка и, как горная куропатка, живет на вершинах гор. Она обитает в горах Ниджрау, в кабульской области и на нижележащих горах, а выше не попадается. Жители Хиндустана рассказывают удивительную вещь: с наступлением зимы луча спускаются на склоны гор. Если они в полете пролетят над виноградником, то не могут лететь дальше и их ловят. Мясо луча съедобно, оно очень вкусное.
Есть в Хиндустане также турачи[57]. Они водятся не только в Хиндустане и встречаются в других жарких областях, но так как некоторых пород турачей нет нигде, кроме Хиндустана, то я, кстати, упомяну и о них.
Тело у турача величиной с куропатку; спинка у самца такого же цвета, как у самки фазана, грудка и брюшко — черные; белые перья у него тоже есть. На обоих глазах с двух сторон — красные полоски. У турачей приятный крик; кажется, что он кричит: «шир дарам у шакарак[58]», причем «шир» произносится кратко, а «дарам у шакарак» — ясно. Астрабадские турачи кричат: «бат мани туттилар[59]», а в Арабистане и прилежащих местах они говорят: «би-ш-шукр тадум ан-ниам[60]». Самка турача такого же цвета, как молодой фазан; эти турачи водятся ниже Ниджрау.
Есть еще другая порода таких птиц, называемая канджал[61]. Величиной канджал с турача, голос у него очень похож на голос куропатки, но крик много пронзительнее. В окраске самца и самки различие небольшое. Канджал водится в областях Паршавара и Хаштнагара и ниже; выше его нет.
Есть одна хиндустанская птица — пулпайкар[62]; величиной она будет с горную куропатку. Сложение у нее такое, как у домашней курицы, цветом она тоже похожа на курицу. Ниже горла и до груди пулпайкар красивого ярко-красного цвета; эта птица живет в горах Хиндустана.
Водится в Хиндустане также дикая курица. Различие между домашней курицей и такой курицей в том, что дикая курица летает, как фазан; кроме того, эта курица не бывает разноцветной, как домашняя. Дикая курица водится в горах Баджаура и в нижележащих горах: выше Баджаура ее нет.
Другая птица, встречающаяся в Хиндустане, — птица чилси[63]. По величине она такая же, как пулпайкар, но пулпайкар красивей по окраске. Чилси водится в горах Баджаура.
Хиндустанская птица шам[64] по величине равна домашней курице; попадаются особи необычной окраски. Шам тоже водится в баджаурских горах.
Еще есть в Хиндустане перепелки. Хотя перепелка не чисто хиндустанская птица, но существует четыре или пять видов перепелок, которые встречаются только в Хиндустане.
Одна из разновидностей перепелок — те, которые прилетают в наши земли. Это самые большие перепелки. Есть и другая порода перепелок; они меньше тех, что прилетают в наши земли. Крылья и хвост у них красноватые. Перепелки этого вида летают стаями, как чир. Другая порода перепелок мельче тех, что прилетают в наши земли; горло и грудь у них чернее.
Есть в Хиндустане и еще одна разновидность перепелок; эти перепелки редко залетают в Кабул. Они маленькие — чуть-чуть больше карчи[65], в Кабуле их называют курату.
Другая хиндустанская птица: харчал[66]. По величине она такая, как дрофа; вероятно, это хиндустанская дрофа. Мясо харчала очень вкусное, у некоторых птиц мясо особенно хорошее на ногах, у других — на груди, а у харчала мясо вкусное везде.
Водится в Хиндустане также и чарз[67], он немного меньше стрепета. У самца спинка как у стрепета, грудь — черная; самки — сплошь одноцветные. Мясо чарза тоже очень вкусное. Как харчал похож на дрофу, так у чарза есть сходство со стрепетом.
Хиндустанская черногрудка меньше и тоньше нашей черногрудки; черноты у нее на груди тоже немного и голос ее — тоньше, чем у нашей черногрудки.
Есть [в Хиндустане] и другие птицы, которые водятся на воде и на берегах рек. Одна из таких птиц — динг[68]. Это большая, крупная птица; каждое крыло у нее в сажень. Голова и ноги у динга без перьев, на горле висит нечто вроде сумки; спина у него черная, грудь — белая. Иногда динг залетает в Кабул. В каком-то году люди поймали и принесли мне динга. Он сделался совсем ручной; если ему бросали мясо, он без промаха ловил его клювом. Однажды он проглотил подкову с шестью шипами, в другой раз — целую курицу с крыльями и перьями.
Другая такая птица — сарас[69]. Хиндустанские тюрки называют ее тива-гурна. Эта птица немного меньше динга, шея у нее длиннее, голова — красная. Сараса держат во дворах, он легко приручается. Еще одна птица — манак[70], ростом она почти такая же, как сарас, но тело у нее тоньше. Манак гораздо больше аиста, но похож на него. Клюв у манака длиннее, чем у аиста, и, притом черный, голова лиловая, шея белая, крылья пестрые. Кончики и корни перьев на крыльях белые, середина — черная.
Водится в Хиндустане также птица аист. Шея у него белая, голова и все прочие части тела черные. Он залетает в наши земли; по величине он меньше нашего аиста. В Хиндустане этого аиста называют йакранг. Есть, там еще и другой аист, по цвету, и сложению совсем такой же, как тот, который залетает в наши земли, но только клюв у него чернее и весь он гораздо меньше.
Другая хиндустанская птица похожа на цаплю и аиста. Клюв у нее больше и длинней, чем у цапли, а телом она меньше тела аиста.
Еще одна хиндустанская птица - большой бузак[71]. Величиной она будет с коршуна, оба крыла у нее сверху белые, голос — громкий.
Другая птица — белый бузак с черной головой и клювом. Она гораздо больше того бузака, что залетает в наши страны, но меньше хиндустанского бузака.
Еще есть в Хиндустане утка, которую называют газ-пай[72]. Эта утка больше обыкновенной, самец и самка одинакового цвета. Газ-пай постоянно встречается в Хашт-Нагаре; иногда она залетает в Ламганат. Мясо у нее очень вкусное.
Есть в Хиндустане и другая утка, называемая шахмург[73]; она немного меньше гуся. На клюве у шахмурга торчит нарост, грудь у него белая, спина — черная; мясо его вкусно.
Еще есть там птица зумадж[74]; величиной она с беркута, цветом — черная.
Есть там еще и птица коршун; спина и хвост у нее красные.
Водится в Хиндустане также сойка; хиндустанская сойка меньше и тоньше нашей. На шее у нее немного белых перьев.
Попадается в Хиндустане еще одна птица, похожая на ворону и на сороку. В Ламганате ее называют «лесной птицей». Голова и грудь у нее белые, крылья и хвост — красноватые, глаза — ярко-красные. Так как эта птица плохо летает, то не выходит из чащи; по этой причине ее и называют лесной птицей.
Еще одна птица в Хиндустане — большой нетопырь, которого называют чамгадар. Величиной он будет с сову, голова его похожа на голову щенка. Такой нетопырь, когда хочет провести ночь на дереве, цепляется за ветку и висит вниз головой. Это диковинное зрелище.
Еще водится там хиндустанская сорока, по-тамошнему мата; она немного меньше нашей сороки. Наша сорока — черно-белая, а мата — черно-желтая.
Есть в Хиндустане еще одна птичка величиной с трясогузку, красивого красного цвета; крылья у нее чуть-чуть черные.
Другая птичка — карча[75], похожа на ласточку, но много крупнее ласточки и сплошь черная.
Птица куил[76] будет величиной с ворону, но гораздо тоньше вороны. Куил прекрасно поет, это хиндустанский соловей; жители Хиндустана так же почитают ее, как мы соловья. Она водится в садах с густыми деревьями.
Есть еще в Хиндустане другая птица, вроде дятла[77]; она цепляется за деревья. Величиной она будет с дятла, цветом — зеленая, как попугай.
Из водяных животных Хиндустана одно — водяной лев[78]. Он живет в стоячих водах и похож на ящера. Говорят, что он хватает людей и даже буйволов.
Другое животное — сипсар[79]; по сложению он тоже подобен ящеру. Сипсар водится во всех реках Хиндустана; одного сипсара поймали и принесли Мне. Длина его — около четырех-пяти кари, толщиной он с барана, но бывают сипсары и еще больше. Морда у сипсара — в полкари с лишком; в верхней челюсти и в нижней челюсти — по ряду тонких, мелких зубов. Сипсар выходит на берег реки и лежит там.
Еще одно хиндустанское животное — водяная свинья[80]. Она тоже водится во всех реках Хиндустана. Водяная свинья разом высовывается из воды, голова ее то показывается, то скрывается и наконец погружается в воду, а хвост виднеется из воды. Морда у водяной свиньи длинная, как у сипсара, зубы у нее тоже мелкие, рядами; в остальном голова и тело такое же, как у рыбы. Водяная свинья, играющая в воде, похожа на бурдюк. Когда водяные свиньи играют в реке Сару, они чуть не выскакивают из воды. Как и рыба, водяная свинья никогда не выходит из воды совсем.
Еще одно водяное животное — гариал[81]. Это крупное животное. Многие мои воины видели его в реке Сару. Гариал хватает людей; когда мы были на реке Сару, он схватил одну или двух рабынь. Между Газипуром и Банарасом гариал утащил трех или четырех человек из лагеря, я тоже издали видел в тех местах гариала, но он не был виден отчетливо.
Рыба какка[82] — другой хиндустанский водяной зверь. Против жабер у него торчат две кости, пальца в три длиной. Когда его поймают, он шевелит этими костями и слышится странный звук; вероятно, поэтому его и назвали какка.
Мясо хиндустанских рыб — вкусное, они не воняют и не костлявы. Это удивительно проворные рыбы. Как-то раз в реку с двух сторон закинули сеть; с каждой стороны сеть возвышалась на один кари с лишком над водой, однако большинство рыб прыгало из сети выше, чем на один кари.
В некоторых реках Хиндустана водится также мелкая рыба; если [эти рыбешки слышат] резкий голос или шум, они сразу выскакивают из воды на кари или на полтора кари.
Хотя хиндустанские лягушки такие же, как наши лягушки, но они могут пробежать по воде семь или восемь кари.
Одно из растений, попадающихся только в Хиндустане, это амби[83]. Большинство жителей Хиндустана произносят [букву] «ба» в этом слове без гласной; из-за трудности произношения некоторые называют это растение «нагзак». Так Ходжа Хусрау[84] говорит:
Наш манго — украшение сада;
Это самый прекраснейший плод Хиндустана.
Хорошие плоды амби превосходны на вкус; едят их много, но хороших среди них мало. Большей частью их срывают недозревшими и они доспевают в помещениях. Неспелый амби — хорошая приправа к кушаньям; варенье из незрелого амби также превосходное. Это действительно лучший хиндустанский плод. Дерево амби — очень высокое. Некоторые люди, расхваливая амби, отдавали ему предпочтение перед всеми плодами, кроме дыни, но он не так хорош, как его хвалят. Амби похож на персик [сорта] карди и дозревает во время дождей. Этот плод едят двумя способами: либо жмут, давят, очищают от кожуры, протыкают и пьют сок, либо очищают от кожуры и едят, как персик карди. Листья амби немного похожи на листья персика, ствол — некрасивый, уродливой формы. В Бенгалии и Гуджерате амби, говорят, хорошие.
Другой хиндустанский плод — кила[85], арабы называют его мауз. Дерево кила не очень высокое, да его и нельзя назвать деревом; это нечто среднее между деревом и кустом. Листья его похожи на листья аманкара, но длина листьев кила два кари, а ширина около одного кари. Посреди листа торчит отросток в виде сердца, бутон кила находится в отростке. Этот большой бутон имеет вид бараньего сердца; когда лепестки его распускаются, то у корня каждого листика виден ряд цветов — штук шесть-семь: этот ряд цветов превращается в кила. По мере того как удлиняется отросток, похожий на сердце, лепестки на большом бутоне распускаются и появляется ряд цветов кила. Дерево кила дает плоды один раз.
У кила два хороших качества: во-первых, его легко очистить от кожуры, во-вторых, в нем нет косточек и волокон. Кила немного длиннее и тоньше баклажана и не очень сладок, но бенгальские кила чрезвычайно сладкие, это красивые растения с широкими-широкими зелеными листьями приятной окраски. Бенгальский кила очень хорош на вид.
Еще одно хиндустанское дерево — амли[86]; таким названием именуют индийские финики. У амли мелкие листья, в общем похожие на листья буйя, но только листья амли мельче листьев буйя. Это очень красивое дерево, тень от него густая. Деревья амли бывают очень высокие, диких амли тоже много.
Другое тамошнее дерево — махува, которое называют также гулчикан. Дерево махува тоже очень высокое; большинство домов в Хиндустане построено из этого дерева. Из цветов махува гонят арак. Эти цветы сушат, как изюм, и едят, из них же добывают арак; в общем они похожи на кишмиш, но имеют довольно скверный вкус. Свежие его цветы недурны и их можно есть.
Махува тоже растет в диком виде; плод дикого махува невкусен. Косточка у плода побольше, кожица тонкая; из ядрышек косточки добывают также масло.
Еще одно хиндустанское дерево — кирни. Дерево это хотя и не очень высокое, но и не маленькое, плоды у него желтого цвета, меньше грудной ягоды, вкусом они, в общем, похожи на виноград. После кирни во рту остается легкий неприятный привкус, но это недурной плод, и его едят; кожица на косточке мягкая.
Другое дерево — джаман. Листья его, в общем, похожи на листья тала, но они круглей и зеленее. Дерево джамана не лишено красоты; плоды его похожи на черный виноград, вкус у них кисловатый, они не очень хороши.
Другое дерево — камрак; [плод его] пятигранный, величиной он будет со сливу, длиной — пальца в четыре. Зрелые плоды — желтые, косточки у них нет. Сорванный незрелым камрак очень кислый, но когда доспеет, становится кисло-сладким. В общем, вкус у него неплохой, не лишенный приятности.
Есть в Хиндустане плод кадхил[87]. Это удивительно безобразный и невкусный плод. С виду это настоящий бараний желудок, вывернутый, точно гипа, наизнанку. Вкус у него — тошнотворно-сладкий, внутри плода косточки вроде орехов; в общем, они похожи на финики, но только круглые, не продолговатые, Эти косточки окружены мясом, которое мягче фиников; его едят.
Плод кадхила очень липкий; из-за его липкости некоторые, перед тем как его есть, будто бы мажут себе руки и рот маслом. Эти плоды растут на ветвях деревьев, на стволе и даже на корнях. Все дерево как будто увешано бараньими желудками.
Другой хиндустанский плод — бадхал[88]; величиной он будет с яблоко, запах у него недурной. В незрелом виде это очень кислая и невкусная вещь, но когда поспеет, он недурен. Поспевая, бадхал становится мягким, его можно разрывать пальцами и есть. Вкусом он очень похож на переспелую айву: кисловатый и довольно приятный.
Еще один хиндустанский плод — бир; по-персидски его называют канар. Бир бывает разных сортов. Один сорт немного крупнее алчи, другой — такого вида, как виноград хусайни. Большей частью этот плод не очень хорош, но в Бандире мы видели бир, и очень хороший оказался. У дерева бира листья опадают, когда солнце находится в созвездии Тельца и Близнецов, а когда солнце в созвездии Рака и Льва, то есть в самые дожди, бир выпускает листья и становится зеленым и свежим. Плоды его поспевают, когда солнце переходит в созвездие Водолея и Рыб.
Другой хиндустанский плод — карунда. Деревья карунды растут купами, как джика в нашей земле, но джика растет на горах, а карунда — в равнинах. Плод карунды вкусом похож на мирминджан, но слаще мирминджана и менее сочный.
Еще есть в Хиндустане паниала[89]; этот плод больше алчи и похож на незрелое красное яблоко. Вкус у него кисловатый, довольно приятный. Дерево паниала выше граната, листья, похожи на листья миндаля.
Есть там и дерево гулар[90]. Плоды его растут прямо на стволе, оно похоже на инжир. Плоды гулара удивительно безвкусны.
Еще один плод – амла[91]. Он тоже пятигранный, похож на бутон хлопчатника. Это терпкий и невкусный плод, но варенье из него [получается] недурное и очень полезное. Дерево амла — красивое на вид, с мелкими листьями.
Еще одно дерево — чирунджи. Это якобы горное дерево, но как я узнал позднее, в наших садах есть, три-четыре дерева чирунджи. Плод чирунджи очень похож на плод махува. Ядрышки его недурны, по величине они средние между ядрышками, орешка и миндаля, немного меньше ядрышек фисташки. Ядрышки чирунджи круглые. Их кладут в студни и в разные сласти.
Еще есть в Хиндустане финики. Хотя финики встречаются не только в Хиндустане, но, так как в наших землях их нет, я упомянул о них. Финиковое дерево есть также в Ламгане. Ветви его растут только на макушке, в одном месте; листья покрывают ветви сверху донизу с обеих сторон; ствол неровный, некрасивого цвета. Плоды растут гроздьями, как виноград, но гроздья фиников значительно больше виноградных.
Говорят, что финиковое дерево среди растений в двух отношениях похоже на животных. Во-первых, если животному отрежут голову, его жизнь прекращается, а если срубить верхушку финикового дерева, оно высохнет; во-вторых, как у животных без самца не получить приплода, так и финиковое дерево, если не принести ветку мужской пальмы и не приложить ее [к женской], не даст хороших плодов. Верны ли эти слова — неизвестно.
В макушке финикового дерева, о которой я упомянул, содержится его сыр. Сыр [финикового дерева] — это белое вещество, вроде [творожного] сыра, которое образуется на том месте, откуда выходят ветки и листья финиковой пальмы. Из этого белого вещества, подобного сыру, и получаются ветки и листья. Чем больше вырастают ветки и листья, тем листья становятся зеленей. Белое вещество и называют «финиковым сыром», это неплохая, превосходная вещь. Она очень похожа на сердцевину ореха. На месте, где образуется этот сыр, делают надрез и вставляют лист финиковой пальмы так, чтобы жидкость, которая льется из надреза, стекла по листку. Листок прикладывают к горлышку кувшина и привязывают кувшин к дереву. Вся жидкость, которая вытекает из надреза, собирается в кувшине. Если пить эту жидкость сразу, она сладковатая, а если ее выпить через три-четыре дня, она говорят, слегка пьянит. Однажды, когда я объезжал Бари, я заехал в селения на берегу реки Чамбал. По дороге мне повстречались люди, которые добывали в долине этот финиковый сок. Я выпил порядочно сока, но не почувствовал опьянения; вероятно, чтобы слегка опьянеть, надо выпить его очень много.
Еще есть в Хиндустане наргил[92]. Арабы, на арабский лад, говорят «нарджил», жители Хиндустана — «налир»; вероятно, это общераспространенная ошибка. Плод наргила — индийский орех, из которого делают черные ложки. Из больших орехов делают чашки гиджаков[93].
Дерево наргила совершенно такое же, как финиковое дерево, но только на ветках наргила больше листьев и цвет его листьев ярче. Как лесной орех покрыт снаружи зеленой скорлупой, так и у наргила тоже есть снаружи зеленая кожура, но только кожура наргила состоит из волокон. Все канаты для морских и лодочных снастей делаются из кожуры этого наргила; швы на лодках тоже прошивают такими веревками.
Если снять с наргила кожуру, то на одном конце ореха видны три впадины в виде треугольника. Две из них — жесткие, одна — мягкая; ее можно проткнуть, слегка надавив. Пока не образовалось ядро, внутренность ореха полна сока; впадину протыкают и пьют этот сок. Вкус у него недурной, кажется, будто это разведенный водой сыр финикового дерева.
Еще одно хиндустанское дерево — тар[94]. Ветки тара тоже растут только на верхушках дерева; к тару так же, как к финиковому дереву, привязывают кувшин, добывают сок и пьют его. Этот сок называют тари, он, говорят, пьянит сильнее, чем сок финикового дерева. На стеблях тара нет листьев на кари или полтора кари от земли; дальше, на конце стебли, в одном месте распускаются, словно расставленная пятерня, тридцать или сорок листьев, длина этих листьев около одного кари. [Хиндустанцы] часто пишут письма на этих листьях, как [мы] на свитках: Когда у жителей Хиндустана нет колец для широких дырок в ушах, они вставляют в уши украшения из листьев тара. Эти листья, приспособленные для ношения в ушах, продают на базарах. Ствол тара красивее ствола финикового дерева.
Еще есть в Хиндустане апельсины и другие плоды, похожие на него по виду. Апельсинов много в Ламганате, Баджауре и Саваде, и они хороши. Ламганатский апельсин — маленький, с пупком; это очень приятный, нежный и сочный плод, с апельсинами из области Хорасана у него нет никакого сходства. Вследствие их нежности, эти апельсины, пока их везут из Ламганата в Кабул, то есть за тринадцать-четырнадцать йигачей, частью портятся, Астрабадские апельсины доставляют в Самарканд, то есть за двести семьдесят-двести восемьдесят йигачей, но из-за грубости кожи и малой сочности они не портятся.
Величиной баджаурский апельсин с айву. Соку в нем много и он более терпкий, чем сок других апельсинов. Ходжа-и Калан говорил: «В Банджауре мы сняли с одного дерева все апельсины этой породы и сосчитали их. Оказалось семь тысяч штук».
Мне всегда думалось, что слово нарандж [апельсин] как будто звучит на арабский лад: так оно, по-видимому, и есть; все жители Банджаура и Савада произносят вместо нарандж — наранг.
Другой такой плод — лимон. Его [в Хиндустане] много. Величиной лимон будет с куриное яйцо и такого же вида. Если отравившийся вскипятит лимонный корень и выпьет, это якобы устранит вред от яда.
Еще один плод, похожий на апельсин, — это цитрон. Жители Баджаура и Савада называют его баланг; поэтому варенье из цитроновых корок называют баланговым вареньем. В Хиндустане цитрон называют баджаури.
Цитрон бывает двух родов. Один цитрон, сладкий до тошноты, невкусный и негоден в пищу; кожура его, может быть, годится на варенье. Ламганатский цитрон именно такой, тошнотворно-сладкий. Баджаурские цитроны и хиндустанские цитроны кислые, кислота их приятна; питье из них очень вкусно и приятно. Величиной цитрон будет с дыню хусрави, кожура у него неровная, вся в буграх, конец тонкий, в виде клюва. Цветом цитрон желтее апельсина. Цитронное дерево — не настоящее дерево со стволом, а маленькое; он растет кустами; листья у него крупнее, чем у апельсинового дерева.
Еще один плод, похожий на апельсин, это сангтара[95]. По цвету и форме сангтара такой же, как апельсин, только кожура у него гладкая, без бугорков. Размером он несколько меньше апельсина. Дерево сангтара — высокое, с дерево урюка будет, листья похожи на листья апельсина, плод — с приятной кислотой, сок сладкий, тоже приятный на вкус. Сангтара, как и лимон, укрепляет желудок и не послабляет его, как апельсин.
Другой плод, похожий на апельсин, — большой лимон. В Хиндустане его называют галгал-лиму. По форме он похож на гусиное яйцо, но только оба конца у него тонкие. Кожа у галгала, как у сангтара, гладкая. Он очень сочный.
Еще походит на апельсин джанбири. Форма у него такая же, как у апельсина, но цвет — желтый, не оранжевый. Запах джанбири похож на запах апельсина, плод тоже имеет приятную кислоту.
Так же похож на апельсин и садафал. Он грушевидной формы, а цветом — как айва. Садафал сладкий, но сладость его не тошнотворная, как у наранджа.
Другой плод, похожий на апельсин, — амридфал[96]; походит на апельсин также и карна. Величиной карна будет с галгал, он тоже кислый.
Еще один плод, сходный с апельсином, — амалбид[97], который за тригода моего пребывания в Хиндустане попался мне на глаза лишь теперь. Говорят, что если воткнуть в амалбид иголку, она растает; может быть, это происходит от кислоты, может быть, от каких либо других свойств амалбида. По кислоте он подобен лимону или апельсину.
В Хиндустане есть прекрасные цветы. Один вид цветов — джасун[98]; некоторые хиндустанцы называют этот цветок гархал. Джасун не трава, стебель у него высокий, он немного выше розового куста. Цветок джасуна ярче цветка граната, величиной он с красную розу, но только красная роза распускается из бутона одним цветком, а когда распустится джасун, то из середины [чашечки] вытягивается нечто вроде стебелька, потоньше, длиною с палец, и на нем также распускаются лепестки джасуна. В общем, получается двойной цветок, не лишенный своеобразия. На кустах джасун кажется очень красивым по цвету и по форме, но держится он недолго и увядает в один день. В четыре дождливых месяца джасуна распускается очень много, и он особенно красив. Джасун цветет, по-видимому, большую часть года, но при таком множестве цветов не имеет запаха.
Другой хиндустанский цветок — канир[99]. Канир бывает белый, бывает и красный; он такой формы, как цветок персика, и имеет пять листьев. Красный канир [более] похож на цветок персика, но только цветы канира распускаются по четырнадцати или пятнадцати в одном месте, и издали кажется, что это один большой цветок. Куст канира больше розового куста; красный канир довольно хорошо пахнет; это приятный цветок. Канир тоже красиво и обильно цветет во время дождей; его можно найти большую часть года.
Цветет в Хиндустане также цветок киюра[100]. У него очень приятный запах. Недостаток мускуса в том, что он сухой, а киюра можно назвать влажным мускусом. Вид у киюра довольно необычный; длина его цветка — полтора-два кариша, листья длинные, такой формы, как листья гарау, и с шипами; внешние лепестки, сжатые, как бутон, у него зеленоватые и колючие, внутренние лепестки — мягкие, белые. Между внутренними лепестками находится нечто вроде сердцевины цветка, от которой исходит приятный запах. Только что вышедший из-под земли куст киюра, у которого еще нет ствола, похож на куст молодого камыша. Листья у него плоские и колючие, ствол очень некрасивый, корни — на виду.
Другой хиндустанский цветок — жасмин; он белый, его называют чамбали. Этот жасмин больше нашего жасмина и запах у него сильнее.
В наших землях — четыре времени года, в Хиндустане — три времени года[101]: четыре месяца лето, четыре месяца дожди и четыре месяца зима; начало каждого месяца — от появления новой луны. Через три года добавляют один месяц к дождливым месяцам, еще через три года добавляют месяц к зимним месяцам, а еще через три года — к летним месяцам; эти годы у них високосные.
[Чаит, Байсах, Джет и Асарх] — это летние месяцы; они соответствуют Рыбам, Овну, Тельцу и Близнецам; [Саван, Бхадун, Ковар и Катик] — дождливые месяцы, соответствующие Раку, Льву, Деве и Весам:
[Аган, Пус, Маг и Фальгун] — зимние месяцы, соответствующие Скорпиону, Стрельцу, Козерогу и Водолею
Жители Хиндустана, установившие времена года по четыре месяца, считают порой сильной жары, дождя или холода только два месяца в каждом времени года. Последние два месяца лета, Джет и Асар,считают месяцами сильной жары, первые два месяца из дождливых месяцев, Саван и Бхадун, считаются временами сильных дождей, два средних месяца зимы, Пус и Маг, считаются порой сильных холодов. По такому расчету у них получается шесть времен года.
Дням недели хиндустанцы тоже дали названия: [суббота — саничар, воскресенье — рабибар, понедельник — сумвар, вторник — мангалвар, среда — будвар, четверг — брихас-патвар, пятница — шукрвар].
В наших землях принято делить сутки на двадцать четыре части, каждую из которых называют часом, а каждый час делят на шестьдесят частей и называют каждую из них минутой, так что в сутках получается четыреста сорок минут. В течение минуты можно приблизительно шесть раз прочитать фатиху с бисмиллой; таким образом, за сутки прочтешь фатиху[102] с бисмиллой[103] восемь тысяч шестьсот сорок раз. Так и жители Хиндустана тоже делят сутки на шестьдесят частей, каждую из которых называют гари. Кроме того, день делится у них еще на четыре части и ночь — тоже на четыре части: каждая из них называется пахар, по-персидски это будет пас. В наших землях я тоже слышал слова пас и пасбан, но в таком особом смысле они у нас не известны.
Для отбивания часов во всех значительных городах Хиндустана назначены определенные люди, которых называют гариали. У них есть бронзовая посудина величиной с большое блюдо и толщиной в два пальца; эта бронзовая штука называется гариал и ее вешают на высоком месте. И еще есть у них сосуд, похожий на [нашу] чашку для отсчета часов, с отверстием в дне; этот сосуд наполняется водой в течение одного гари. Гариали по очереди ставят сосуд в воду и ждут, пока он наполнится.
Например, сосуд ставят в воду при рождении дня; когда сосуд наполнится, гариали один раз ударяют по гариалу колотушкой, когда он наполнится вторично, ударяют два раза [и так далее], пока не пройдет целый пахар. В знак того, что пахар окончился, гариали часто и быстро стучат колотушкой по гариалу; если кончился первый пахар дня, то после нескольких быстрых ударов делают перерыв и опять ударяют один раз; если окончился второй пахар, то после быстрых ударов ударяют два раза, если третий — три раза, если четвертый — четыре раза. Когда пройдут четыре дневных пахара, начинаются ночные пахары.
Раньше гариали и днем и ночью отбивали знак пахара только по окончании каждого пахара. Если люди просыпались ночью и слышали бой трех или четырех гари, они не знали, второй это или третий пахар. Я приказал в ночное время и в пасмурные дни после боя гари отбивать знак пахара. Например, когда отобьют три гари первого ночного пахара, делают перерыв и отбивают один удар в знак пахара, чтобы знали, что это три гари из первого пахара, а отбив четыре гари третьего ночного пахара, делают перерыв и бьют еще три удара в знак третьего пахара. Очень хорошо получилось: ночью, когда проснешься и услышишь бой гариали, то можешь определить, сколько прошло гари и из какого пахара.
Гари в свою очередь состоит из шестидесяти частей, каждую из которых называют пал; в сутках получается три тысячи шестьсот палов. В течение каждого пала можно шестьдесят раз закрыть и открыть глаза, так что за сутки можно закрыть и открыть глаза двести шестнадцать тысяч раз. Я сделал опыт и оказалось, что за один пал можно приблизительно восемь раз сказать: «Кул, хува-л-Лаху» с бисмиллой, так что за сутки успеешь повторить: «Кул, хува-л-Лаху» с бисмиллой двадцать восемь тысяч восемьсот раз.
Жители Хиндустана хорошо определили также и меры веса[104]. Восемь рати равняется одному маша: четыре маша составляют один танг, то есть тридцать два рати. Пять маша — то же, что один мискал, то есть сорок рати, двенадцать маша равняются одному тула, то есть девяносто шести рати. Четырнадцать тула составляют один сар, а сорок саров, как установлено, везде равняются одному манбану. Двенадцать манбанов это один мани; сто мани называют минаса. Драгоценные камни и жемчуг вешают на танги.
Хиндустанцы удачно обозначают числа. Сто тысяч они называют лак, сто лаков — крур, сто круров — арб, сто арбов — карб, сто карбов — нил, сто нилов — падам, сто падамов — санг. Наличие таких больших чисел указывает на обилие богатств в Хиндустане.
Большинство жителей Хиндустана — язычники; хиндустанцы называют язычников хинду. В нашей стране только те, кто кочует в степях, именуют себя по названию племени. В Хиндустане оседлые жители областей и деревень тоже именуются по племенам. Всякий ремесленник перенимает там ремесло от отцов и дедов.
Хиндустан — малоприятное место. Народ там некрасивый, хорошее обхождение, взаимное общение и посещение им не известны. [Большой] одаренности и сметливости у них нет, учтивости нет, щедрости и великодушия нет. В их ремеслах и работе нет ни порядка, ни плана: шнур и угольник им не известны. Хорошей воды в Хиндустане нет, хорошего мяса нет, винограда, дынь и хороших плодов нет, льда нет, холодной воды нет, на базарах нет ни хорошей пищи, ни хорошего хлеба. Бань там нет, медресе нет, свечей нет, факелов нет, подсвечников нет.
Вместо свечей и факелов множество грязных людей, которых называют дивати, держат в левой руке маленькие треножники, у которых к концу одной из их деревянных ножек прикреплена железка вроде головки подсвечника; к ножке с железкой привязывают толстый фитиль величиной с большой палец. В правой руке у дивати тыква с узким отверстием, из которого тонкой струей сочится масло; всякий раз, когда нужно смочить фитиль маслом, дивати льют масло из тыквы. Этими снарядами пользуются вместо факелов и свечей. Если у их государей или беков случится ночью дело, для которого нужна свеча, эти грязные дивати приносят свои светильники и стоят с ними возле государя.
Кроме рек, стоячей воды и ручьев, которые текут во рвах и каналах, у хиндустанцев нет проточной воды; в садах и домах [воды у них тоже нет]. В жилищах хиндустанцев нет приятного воздуха, красоты и порядка. Крестьяне и мелкий люд ходят совсем голые, они [только] подвязывают одну вещь, [которую называют] лангута; это — короткая тряпка, свисающая на два кариша ниже пупка. Поверх короткой тряпки носят другую тряпку, которую привязывают к завязке этой лангута, пропускают между бедрами и прикрепляют сзади к завязке лангута. Женщины тоже надевают длинный ланг; половину они повязывают вокруг пояса, половину набрасывают себе на голову.
Достоинства Хиндустана
Это обширная страна, золота и серебра там много. В дождливое время воздух очень хороший. Бывают дни, когда дождь идет десять, пятнадцать или двадцать раз. Во время дождей сразу образуются потоки, ив местах, где [обычно] совсем нет воды, струятся реки. Во время дождя и после дождя воздух удивительно хорош, так что более ровного и приятного воздуха и быть не может. Недостатком этого является то, что воздух очень сырой. В дождливое время нельзя даже стрелять из наших луков, они портятся. Не одни только луки, кольчуги, книги, платье, ткани — все страдает от действия сырости. Постройки тоже стоят недолго.
В недождливое время, зимой и летом, воздух тоже бывает хороший, но только всегда дует сильный ветер; пыли и земли в воздухе много. Летом, в месяцах Тельца и Близнецов[105], незадолго до дождей, четыре или пять раз в год поднимается сильный ветер; пыли и земли в воздухе тогда так много, что люди не видят друг друга. Этот ветер называют анди.
Месяц Близнецов жаркий, но жара не чрезмерная — наполовину такая, как в Балхе и Кандахаре.
Другое достоинство Хиндустана — то, что там бесчисленное и безграничное множество рабочих и ремесленников. Ко всякой работе и к любому делу приставлены и назначены определенные люди, которые исполняют эту работу или дело по наследству от предков. Мулла Шараф [ад-дин] в Зафар-нама красноречиво расписывает, что, когда Тимур бек строил каменную мечеть, то на этой постройке каждый день работало двести каменщиков из Азербайджана, Фарса, Хиндустана и других государств. В одной Агре на моих постройках ежедневно работало шестьсот восемьдесят каменщиков из самой Агры; в Агре, Сикри, Биане, Дулпуре, Гвалиаре и Куиле на моих постройках каждый день работал тысяча четыреста девяносто один каменщик. Также и всяких других ремесленников и рабочих в Хиндустане бесконечное и несметное множество.
С областей, находящихся ныне под моей властью, то есть от Бхиры до Бахара, [поступает дохода] пятьдесят два крура[106], как будет видно из итога нижеследующей подробной росписи. Восемь или девять круров из них идет с [бывших] владений раев и раджей, которые выразили мне покорность и издавна получили эти владения как средство к существованию.
Я упомянул и изложил особенности и качества земли и обитателей областей Хиндустана, насколько они были мне известны и мною установлены. В дальнейшем, если попадется на глаза еще что-нибудь достойное записи, я это расскажу, и если услышу что-нибудь, что стоит слушать, — поведаю.

Области

Круров

Лаков

Тенег

1

По сию сторону Сатладжа: Бхира, Лахор, Сиалкот,

3

33

15989

2

Сирхинд

1

29

31985

3

Хисар-Фируза

1

30

75174

4

Столичный город Дихла и Миан-Ду-Аб

3

60

50254

5

Меват при Искандере (Лоди) не входил (в наши

1

69

81000

6

Биана

1

44

14930

7

Агра

0

29

76919

8

Срединные области

2

91

19000

9

Гвалиар

2

29

57450

10

Калпи, Сиханда и прочие

4

28

55950

11

Канаудж

1

36

63358

12

Самбал

1

38

44000

13

Лакнур и Баксар

1

39

82433

14

Хайрабад

0

12

65000

15

Уд и Бахрадж

1

17

1369

16

Джаунпур

4

0

88333

17

Карра и Маникпур

1

63

27282

18

Бихар

4

5

60000

19

Сарвар

1

55

17506 1/2

20

Сарун

1

10

18373

21

Чашпаран

1

90

86080

22

Кандла

0

43

30300

23

Тирхут – по среднему расчету – от раджи Руп

0

2

55000

24

Рантамбхур — от Були, Чарсу и Малана

0

20

0

25

Нагур

0

0

0

26

От раджи Бикрамаджита в Рантамбхуре

0

0

0

27

Каланджари

0

0

0

28

Раджа Сингдео

0

0

0

29

Раджа Бикамдео

0

0

0

30

Раджа Бикамчанд

0

0

0

В субботу, двадцать девятого числа месяца раджаба[107], мы начали осматривать и делить содержимое казнохранилища. Хумаюну было дано из казны семьдесят лаков; я также пожаловал Хумаюну содержимое ещё одной незаписанной и непроверенной сокровищницы. Некоторые беки получили десять лаков, другие — восемь, семь и шесть лаков; афганцам, хазарейцам, арабам и белуджам и всем воинам вообще были пожалованы деньги из казны, каждому по его положению; всякий купец или ищущий знаний и вообще все люди, которые сопровождали мое войско, унесли обильные и достаточные награды и дары. Тем, кто не был в войске, тоже пошли большие награды и подарки из казны. Так, например, Камрану досталось семнадцать лаков, Мухаммед Заман мирзе — пятнадцать лаков, Аскари, Хиндалу и всем родичам, близким, сыновьям и детям пошло в подарок много золота, серебра, платья, драгоценных камней и рабов. Бекам и воинам, оставшимся на той стороне, тоже былипожалованы большие награды. В Самарканд, Хорасан, Кашгар и моим близким и родичам отправили подарки; шейхам, находившимся в Самарканде и Хорасане, послали обетные приношения; в Мекку и Медину тоже пошли обетные приношения. В области Кабула и в округе Варсак всякому живому человеку — мужчине, рабу, свободному, взрослому и малолетнему — было пожаловано по одному золотому шахрухи. Когда мы прибыли в Агру, между нашими людьми и тамошними людьми сначала царила удивительная рознь и неприязнь. Воины и крестьяне тех мест боялись наших людей и бежали. Во всех укрепленных местах, кроме Агры и Дихли, они защищали крепости и отказывали в повиновении. В Самбхале находился Касим Самбхали, в Биане — Низам хан; в Мевате пребывал сам Хасан хан Мевати. Этот нечестивый человечишко был зачинщиком всех смут и волнений. В Дулпуре находился Мухаммед Зайтун, в Гвалиаре сидел Татар хан Саранг хани, в Рапари — Хусейн хан Нухани, а Атаве — Кутб хан, в Калпи — Алам хан. Канаудж и все земли по ту сторону Ганга были в руках враждебных афганцев вроде Насир хан Нухани, Ма'руфа Фармули и многих других эмиров. За два или три года до смерти Ибрахима они восстали. Когда я разбил Ибрахима, они овладели Канауджем и всеми областями за Канауджем и, сделав два-три перехода, осели по сю сторону Канауджа. Они сделали государем Бихар хана, сына Дариа хана, и дали ему прозвание Султан Мухаммед. Маргуб-невольник находился в Махавине. Будучи так близко, он все же некоторое время не являлся ко мне.
Когда мы пришли в Агру, стояло жаркое время; весь народ от страха бежал. Для нас и для коней нельзя было найти пищи и корма. Жители деревень, из вражды и ненависти, оказывали неповиновение, воровали и разбойничали; по дорогам невозможно было ходить. Мы еще не успели разделить казну и назначить в каждую область и местность крепких людей; к тому же в том году было очень жарко; люди во множестве разом падали и умирали от действия губительных ветров.
По этим причинам многие беки и добрые йигиты пали духом и не соглашались остаться в Хиндустане: они тоже стали уходить. Если пожилые и опытные беки говорят такие слова, то вины на них нет: когда они это говорят, у человека хватает ума и рассудка, чтобы найти в их речах верное и неверное и различить хорошее и дурное. Но если кто-нибудь все обдумал и твердо на что-нибудь решился, какое удовольствие еще раз повторять то, что уже было сказано, какой смысл выслушивать от малого и великого такие слова и такие бестолковые мнения? Удивительное дело! Выступая в этот раз из Кабула, я назначил из малых и великих [приближенных] несколько новых беков. Я надеялся, что если я вздумаю пойти в огонь и воду, они без колебания пойдут за мной; в какую бы сторону я ни направился, они последуют за мной. Не думал я, что они станут возражать против моих намерений и, не успев выйти с совета, начнут отказываться от всякого дела или предприятия, которое я хотел осуществить с общего согласия и совета. Все они держали себя плохо, но Ахмади парваначи и Вали Хазин оказались хуже всех. Ходжа-и Калан со времени выхода из Кабула и до победы над Ибрахимом и взятия Агры держал себя хорошо, говорил мужественные слова и высказывал мнения, свидетельствующие о высоких помыслах, но, спустя несколько дней после взятия Агры, все его намерения изменились: именно Ходжа-и Калан твердо решил уходить.
Заметив среди людей такое колебание, я созвал всех беков, и мы устроили совет. Я сказал: «Власти и миродержавия не достигнешь без доспехов и снаряжения; быть государем и эмиром без нукеров и владений — невозможно. Сколько лет мы прилагали старания и терпели тяготы, ходили в далекие страны и водиливойска, подвергая себя и людей опасностям боев и войны. По милости божьей, мы разбили столь многочисленных врагов и захватили столь обширные земли. Какая же сила и какая необходимость заставляют нас теперь без причины бросить владения, завоеванные после стольких трудов, и снова вернуться в Кабул, чтобы подвергнуть себя испытаниям бедности и слабости? Пусть же всякий, кто хочет нам добра, впредь не говорил таких слов, а тот, кто не может больше проявить, если хочет уходить — пусть уходит и не отказывается от этого».
Внушив им столь правильные и разумные мысли, мы отвратили от подобных тревог и тех, кто хотел уйти, и тех, кто не хотел этого.
Так как Ходжа-и Калан не был расположен остаться, то мы решили таким образом: пусть Ходжа-и Калан, у которого много нукеров, возьмет с собой подарки и уходит. В Кабуле и в Газни людей мало, пусть он установит там твёрдую власть и порядок. Газни, Гардиз и местности, населенные хазарейцами Султан-Мас'уди, я пожаловал Ходжа-и Калану. В Хиндустане он также получил в удел Гхурам, дающий доход в три-четыре лака. Ходже Мир Мирану тоже был дан приказ идти в Кабул. Кабульские подарки были поручены Ходже Мир Мирану, получить их надлежало Мулле Хасан Саррафу и Тука Хинду.
Так как Ходжа-и Калан терпеть не мог Хиндустана, то он, уходя, написал на стене своего дома такой стих:
Если я перейду Синд целый и невредимый,
Пусть почернеет мое лицо раньше, чем
я вновь захочу увидеть Хинд!
Сочинять и писать такие насмешливые стихи было весьма неприлично. Если уход Ходжа-и Калана породил у меня неудовольствие, то после такой насмешки причин для неудовольствия стало две. Я тоже немедленно сочинил, написал и послал Ходжа-и Калану такое рубаи:
Сто раз будь благодарен, Бабур, ибо господь всепрощающий
Дал тебе Синд, Хинд и большое царство.
Если нет у тебя сил выносить жару,
И если захочешь увидеть лицо холода, то отправляйся в Газни.
В это время я отправил в Куил Муллу Аппака, который раньше занимал очень низкую ступень, но два-три года назад созвал своих родичей и в общем собрал довольно большую толпу приверженцев. Я дал ему [отряд] из Урукзаев и некоторых афганцев, живших на берегу Синда, и послал с ним тамошним лучникам и воинам милостивые грамоты. Шейх Гуран явился ко мне с изъявлением преданности и дружбы, и остался со мной; из лучников, обитавших в Миан-Ду-Абе, он тоже привел с собой две или три тысячи. Сыновья и родичи Али хана Фармули встретились между Дихли и Агрой с Юнус Али, когда тот заблудился и отбился от Хумаюна. После небольшой стычки Юнус Али разбил противника, связал сыновей Али хана и привел их ко мне. По этому случаю я присоединился к Мирза Моголу, сыну Даулат Кадама Тюрка, одного из пленных сыновей Али хана и послал их с милостивыми грамотами к Али хану, который во время этих смут ушел в Меват. Мирза Могол привел Али хана с собой. Я проявил к Али хану благосклонность и пожаловал ему удел, дающий двадцать пять лаков чистого дохода.
Ибрахим послал несколько эмиров во главе с Мустафа Фармули и Фируз ханом С арангхани, против восставших эмиров Пурабских гор. Мустафа многократно и хорошо воевал с этими непокорными эмирами и несколько раз как следует разбил их. Незадолго до поражения Ибрахима Мустафа умер. Шейх Баязид был его младшим братом. Так как Ибрахим был занят важным делом, он тотчас же поставил Шейх Баязида во главе людей его старшего брата. Фируз хан, Шейх Баязид, Махмуд хан Нухани и Кази Джиа явились мне служить. К этим людям я тоже проявил милость и благосклонность большую, чем они ожидали: Фируз хану было пожаловано владение из земель Джаунпура в один крор сорок шесть лаков и пять тысяч тенег, Шейх Баязиду — один крор, сорок восемь лаков пятьдесят тысяч тенег из земель Уда, Махмуд хану — девяносто лаков тридцать пять тысяч тенег из земель Газипура, Кази Джиа — двадцать лаков.
Когда прошло несколько дней после праздника шаввала[108], в личном дворце Султан Ибрахима, в среднем айване с каменными колоннами и куполом мы устроили большой пир. Хумаюну было пожаловано расшитое платье, сабля на поясе и конь под золотым седлом; Чин Тимур султан, Махди ходжа и Мухаммед султан мирза тоже получили почетные одежды, сабли на поясе и поясные кинжалы. Другим бекам и йигитам, смотря по положению каждого, были пожалованы сабли на поясе, поясные кинжалы и почетные одежды, как это, в общем, записано здесь:

коней с седлом — две головы;
шашек на поясе, украшенных драгоценными камнями, — две штуки;
кинжалов украшенных — двадцать пять штук;
обоюдоострых ножей украшенных — шестнадцать штук;
сабель украшенных — две;
индийских ножей с золотыми ручками — один;
почетных ножей с золотыми ручками — один;
почетных одежд — четыре;
чекменей из красной материи — восемь;
алой материи — пятьдесят один отрез.
В день пиршества выпало удивительно много дождя; дождь шел тринадцать раз. Для многих гостей места были устроены снаружи; они промокли насквозь.
Я пожаловал Мухаммади Кукельташу область Самана и назначил его для набега на Самбхал. Хисар-Фируза я подарил Хумаюну, а также пожаловал ему Самбхал. Хинду бек был оставлен при Хумаюне. В связи с этим, вместо Мухаммади, в набег на Самбхал были посланы Хинду бек, Китта бек и Малик Касим, [брат] Баба Кашка, с его родичами, а также Мулла Аппак и Шейх Гуран с лучниками из Миан-Ду-Аба.
Три-четыре раза от Касима Самбхали приходили люди [и говорили]: «Неблагодарный Бибан осадил Самбхал и обессилил его защитников. Приходите скорей!». Бибан, с теми же запасами и снаряжением, с каким он ушел от нас, занял склоны гор, собрал бежавших и разбитых афганцев и хиндустанцев и, увидев во время последних смут, что это место пусто, пришел и осадил Самбхал.
Хинду бек, Китта бек и люди, назначенные в набег, дойдя до брода Хар, приступили к переправе и послали вперед Малик Касима, [брата] Баба Кашка, с его братьями. Малик Касим, перейдя реку с сотней или полутора сотнями человек и со своими братьями, поспешно двинулся дальше и к полуденной молитве дошел до Самбхала. Бибан тоже построил [своих бойцов] и вышел из лагеря. Малик Касим быстро бросился вперед, обошел крепость с тыла и завязал бой. Бибан не мог устоять и бежал: некоторым из его людей отрубили головы. Наши воины захватили несколько слонов, много коней и другую добычу.
На следующее утро подоспели прочие беки, высланные в набег. Касим бек Самбхали пришел и повидался с ними, но не считая за благо передать им крепость, придумывал всякие хитрости. Однажды Шейх Гуран и Хинду бек, сговорившись с другими беками, под каким-то предлогом привели Касим бека Самбхали к этим бекам и впустили моих людей в крепость. Домочадцев Касима Самбхали и зависящих он него людей целыми и невредимыми вывели из крепости.
Я отправил в Биану Каландара Пиада и послал Низам хану грамоты с посулами и угрозами. Я послал ему также небольшой отрывок в стихах, который сочинил сразу:
С тюрком не вступай в борьбу, о эмир Бианы.
Ловкость и смелость тюрка очевидны.
Отчего не приходишь поскорее и не внемлешь увещаниям?
Ведь то, что ясно — не требует изъяснения.
Крепость Бианы — одно из знаменитых укреплений Хиндустана. Этот безумный человечишко, надеясь на неприступность своей крепости, прислал [людей], требуя больше того, что умещалось у него в зобу. Я не дал пришедшему от него человеку хорошего ответа и приказал готовить осадные орудия. Баба Кули бека я послал к Мухаммед Зайтуну с грамотами, содержащими угрозы и посулы: Мухаммед Зайтун тоже придумывал отговорки и применял хитрости.
Рана Санка-нечестивый, когда я был еще в Кабуле, прислал человека, выражая доброжелательство, и мы порешили так: «Если государь, то есть я, придет в область Дихли, то я, [Рана Санка], уйду оттуда на Агру». Однако, когда я разбил Ибрахима и взял Дихли и Агру, этот нечестивец не сделал ни одного движения, [чтобы уйти]. Через некоторое время он пришел и осадил крепость Кандар, где находился сын Макана по имени Хасан. От Хасана, сына Макана, несколько раз приходили люди, но сам Макан еще не показывался. Окружающие крепости — Атава, Дулпур, Гвалиар, Биана — еще не перешли [ко мне], афганцы на востоке проявляли упорство и непокорность: они выступили из Канауджа в сторону Агры и стояли в двух-трех переходах [от нее]. Относительно окружающих областей я еще не был вполне спокоен, и по этой причине мы не выделили людей на помощь Хасану. Через два-три месяца Хасан, не имея средств защищаться, заключил условие и сдал крепость Кандар.
Хусейн хан из Рапари, испугавшись, бросил Рапари и ушел. Рапари было отдано Мухаммед Али Дженг-Дженгу.
Кутбхану, который находился в Атаве, несколько раз посылались грамоты с угрозами и посулами, однако он не пожелал ни явиться к нам, ни покинуть Атаву. Я послал на Атаву Махди ходжу, направив в помощь ему большой отряд беков и приближенных во главе с Мухаммед Султан мирзой, Султан Мухаммед Дулдаем, Мухаммед Али Дженг-Дженгом и Абд ал-Азиз Мирахуром.
Канаудж я отдал Султан Мухаммед Дулдаю; Фируз хана, Махмуд хана, Шейх Баязида, Кази Джиа — военачальников, которым я оказывал очень большие милости и пожаловал уделы на востоке, я тоже назначил идти на Атаву.
Мухаммед Зайтун, сидевший в Дулпуре, придумывал всякие отговорки и не являлся. Я пожаловал Дулпур Султан Джунаид Барласу и дал ему в помощь людей под начальством Адил султана, Мухаммади Кукельташа, Шах Мансур Барласа, Кутлук Кадама, Абд Аллаха Вали, Джан бека, Пир Кули и Шах Хусейна Барги, которые должны были силой захватить Дулпур, передать его Султан Джунаид Барласу и идти на Биану.
Распределив отряды войска, я созвал тюркских эмиров и хиндустанских эмиров, устроил совет и сказал: «Некоторые эмиры на востоке, под предводительством Насир хана Нухани и Ма'руфа Фармули, с войском в сорок-пятьдесят тысяч человек, перешли Ганг, овладели Канауджем и стоят в двух-трех переходах по сю сторону реки. Рана Санка-нечестивый взял Кандар и устраивает смуты и беззакония. Дождливое время подходит к концу, и мне кажется необходимым и обязательным выступить либо против непокорных, либо против язычников. Подчинить себе окружающие и близлежащие крепости — дело легкое. Когда мы победим этих сильных врагов, куда они пойдут? [Могущество] Рана Санка не следует особенно преувеличивать».
Все в одно слово отвечали: «Рана Санка довольно далеко; неизвестно, может ли он подойти ближе. Отразить тех врагов, которые подошли так близко, важнее и предпочтительнее».
Мы хотели сами выступить против этих врагов, но Хумаюн доложил[109]: «Государю выезжать нет надобности, я сослужу ему эту службу».
Слова его всем понравились, и тюркские и хиндустанские эмиры одобрили такое решение. Мы назначили Хумаюна в поход на восток, а к войскам, направленным к Дулпуру, послали Кабули, [нукера] Ахмед Касима, с повелением этим войскам возвратиться и присоединиться к Хумаюну в Чандваре. Войскам, возглавляемым Махди ходжой и Мухаммед Султан мирзой и назначенным в Атаву, тоже был отдан приказ присоединиться к Хумаюну.
В четверг тринадцатого зу-л-ка'да[110] Хумаюн выступил в поход и стал лагерем в деревушке Джилисир, находящейся в трех курухах от Агры. Проведя в Джилисире один день, он выступил оттуда и, переход за переходом, двинулся далее. В четверг двадцатого числа того же месяца[111] Ходжа-и Калану было дано позволение отправиться в Кабул.
Мне постоянно приходило на ум, что одним из великих недостатков Хиндустана является отсутствие там проточной воды. Всюду, где пришлось бы обосноваться, я решил установить водяные колеса, провести воду и разбить по плану ровные [сады]. Спустя несколько дней после прихода в Агру, мы, ради этого дела, перешли реку Джун и осмотрели места, где можно было бы разбить сад.
Окружающая местность была так неприглядна и разорена, что я снова перешел реку, полный отвращения и неудовольствия. Из-за непригодности и непривлекательности этого места мысль о саде вышла у меня из головы. Но так как другого [свободного] места столь близко от Агры не было, то через несколько дней по необходимости пришлось начать работу именно там. Сначала вырыли большой колодец, из которого берут [теперь] воду для бани, потом стали работать в том месте, где растут деревья амбли[112] и находится восьмиугольный водоем. После этого устроили большой водоем и двор, затем прорыли водоем перед каменными постройками и воздвигли талар[113]. После этого разбили садик вокруг моих личных покоев и построили самое комнаты; затем построили баню. Таким образом, в этом неприглядном и неблагоустроенном Хиндустане появились прекрасные сады, разбитые по хорошему плану. В каждом углу были устроены приятные лужайки, на каждой лужайке росли красивые розы и шиповники, расположенные в совершенном порядке.
В Хиндустане мы страдали от трех вещей: во-первых, от жары, во-вторых, от сильного ветра и, в-третьих, от пыли. Баня устраняет все три [неприятности]: пыль и ветер ничего не могут сделать в бане, а в жаркую погоду там так свежо, что человек почти зябнет от холода.
То помещение бани, где находится горячий водоем, сплошь выложили камнем. Нижняя часть стен была из белого камня; все остальное, пол и потолок — из красного камня, который [привозят] из Бианы.
Халифа, шейх Зайн, Юнус Али и все те, кому досталось место на берегу реки, устроили красивые, хорошо расположенные сады и водоемы. Они поставили колеса по лахорскому и дибальпурскому способу и провели проточную воду. Так как жители Хиндустана не видывали садов, разбитых по такому плану и столь стройно, они назвали ту сторону Джуна, где находились эти сооружения, «Кабулом».
Внутри крепости между дворцом Ибрахима и внутренней стеной был пустырь. Там я тоже велел устроить большой ваин[114], площадью десять [газов] на десять. На языке хиндустанцев большой колодец со ступеньками называется ваин. Ваин начали копать раньше, чем был разбит большой сад; его копали в самые дожди. Несколько раз колодец рушился и заваливал рабочих. Он был закончен после моего похода против Рана Санка, как написано в тарихе над колодцем; этот тарих указывает на окончание колодца после похода. Прекрасный получился ваин!
В глубине ваина находится постройка в три этажа. Нижний состоит из трех айванов[115]; дорога в него идет через колодец по ступенькам. Одна дорога ведет во все три айвана; каждый айван выше другого на три ступеньки. В то время, когда воду тянут из нижнего айвана, вода стоит ниже его на одну ступеньку; в дождливое время, когда вода прибывает, она иногда поднимается до верхнего айвана.
В среднем этаже выдолблен айван, с этим айваном соединяется сводчатое помещение, где ходит по кругу бык, вращающий водяное колесо. В верхнем этаже [тоже] устроен айван. Снаружи, со двора над колодцем, в этот айван ведет с двух сторон вниз лестница в пять-шесть ступенек; против правого крыла лестницы камень с тарихом.
Рядом с этим колодцем вырыли другой колодец; дно этого колодца немного выше середины первого колодца; бык, вращающий колесо в упомянутом сводчатом помещении, поднимает воду из первого колодца во второй. Во втором колодце поставили еще одно колесо, которое поднимает воду на насыпь; по насыпи вода идет в верхний сад. В том месте, где ступеньки выходят из колодца, построено каменное здание; за оградой колодца стоит каменная мечеть, но ее построили нехорошо — так, как строят в Хиндустане.
В то время, когда Хумаюн выступил в поход, непокорные эмиры, во главе с Насир ханом Нухани и Ма'руфом Фармули, собрались в Джаджмау и сидели там. Хумаюн, пройдя десять-пятнадцать курухов пути, послал Му'мина Атка разведать новости; увлекшись захватом скота, Му'мин Атка не сумел даже доставить сколько-нибудь достоверных сведений. Узнав о приближении Му'мина Атка, враги не нашли в себе силы устоять и обратились в бегство.
После Му'мина Атка Хумаюн послал за вестями Касамтая, Баба Чухра и Бучка; эти люди доставили сведения о беспорядочном бегстве врага. Хумаюн пошел и взял Джаджмау. Когда он миновал эту местность и пришел в окрестности Дилмау, Фатх хан Сарвани пришел и повидался с ним. Хумаюн послал к нам Фатх хана Сарвани с Махди ходжой и Мухаммед Султан мирзой.
В тот год Убайд [Аллах] хан[116] повел войско из Бухары и пришел под Мерв. В мервском арке было десять-пятнадцать крестьян. Убайд хан взял Мерв, перебил этих людей, за сорок или пятьдесят дней отстроил мервскую плотину на Серахс. В Серахсе было тридцать-сорок кизилбашей. Они закрыли ворота и не отдавали крепости, ее жители напали на них и открыли ворота; узбеки вошли и перебили кизилбашей. Захватив Серахс, они пошли на Тус и Мешхед.
Жители Мешхеда, лишенные средств [к защите], подчинились; Тус узбеки осаждали восемь месяцев и взяли миром. Не соблюдая договора, они перебили всех именитых мужчин, а их женщин забрали в плен. В том же году сын Султан Музаффара Гуджарати по имени Бахадур хан, который теперь занял место отца и царствует в Гуджарате, обидевшись на своего отца, пришел к Султан Ибрахиму. Тот взглянул на него без уважения. Когда я находился в окрестностях Панипата, ко мне прибыли письма Бахадур хана; я тоже послал ему грамоты, полные милости и ласки, и призвал его к себе. Бахадур хан думал ко мне явиться, но потом его мнение снова перевернулось; он отделился от войска Ибрахима и отправился в Гуджарат. Тем временем его отец, Султан Музаффар, скончался, и брат Бахадур хана, Искандер шах, который был старшим сыном Султан Музаффара, стал государем в Гуджарате вместо своего отца. Вследствие его дурной жизни некий раб по имени Имад ал-Мулк, сговорившись со своими приспешниками, задушил и убил Искандера шаха. Он позвал и привел Бахадур хана, который находился еще в пути, и посадил его на место отца, Бахадур хан получил прозвание Бахадур шаха. Бахадур шах поступил хорошо: так как Имад ал-Мулк проявил такую неблагодарность, он подверг его наказанию и убил. Кроме того, он перебил многих беков, оставшихся после его отца; его считают кровожадным и не боящимся бога юношей.

События года девятьсот тридцать третьего (1526-1527)
В месяце мухарраме[117] Ваис бек привез весть о рождении Фарука. Хотя один пехотинец уже раньше доставил мне такую весть, но Ваис бек явился в этом месяце, чтобы получить подарок за радостную новость. Младенец родился в ночь на пятницу, двадцать третьего числа месяца шаввала[118], и был назван Фаруком.
Для обстрела Бианы и еще некоторых не подчинившихся мне крепостей я приказал Устаду Али Кули отлить большую пушку. Приготовив горны и все необходимые вещи, Устад Али Кули послал ко мне человека. В субботу, пятнадцатого мухаррама[119], мы отправились посмотреть, как Устад Али Кули будет лить пушку. Вокруг того места, где должно было происходить литье, он поставил восемь горнов и разложил инструменты. Со дна каждого горна шел желоб, ведущий к форме, в которой отливалась пушка. Когда мы пришли, Устад Али Кули открыл отверстия горнов; по желобам, бурля, как вода, полился в форму расплавленный металл. Через некоторое время, хотя форма и не наполнилась, приток расплавленного металла, лившегося из горнов, постепенно прекратился, в горнах или в металле, видимо, был какой-то изъян. Устад Али Кули впал в очень плохое состояние; он хотел даже броситься в расплавленную медь, налитую в форму. Обратившись к Устаду Али Кули с утешением, мы облачили его в почетную одежду и рассеяли его смущение. Через день или два, когда форма охладилась, ее открыли; Устад Али Кули с великой радостью прислал человека сказать, что вкладная часть пушки оказалась без единого порока и что отлить казенную часть нетрудно. Вынув вкладную часть [из формы], Устад Али Кули назначил людей, чтобы ее наладить, а сам занялся отливкой казенной части пушки.
Махди ходжа привел от Хумаюна Фатх хана Сарвани; они расстались с Хумаюном в Дилмау. Я хорошо встретил Фатх хана Сарвани и отдал ему владения его отца А'зам Хумаюна, пожаловав, сверх того, еще некоторые земли; Фатх хану был дан удел в один крор и шестьдесят лаков.
В Хиндустане эмирам, находящимся в милости, присваиваются различные титулы; один из них — а'зам хумаюн, другой — хан-и-джахан, или хан-и ханан. Отца Фатх хана величали а'зам хумаюн. При жизни моего сына Хумаюна величать кого-нибудь таким титулом не подобает; я отменил это обращение и Фатх хану было дано прозвище Хан-и джахан.
В среду, восьмого числа месяца сафара[120], у большого водоема, наверху, среди деревьев амбли поставили намёты и устроили пир. Я пригласил Фатх хана Сарвани на попойку, предложил ему вина и пожаловал свой тюрбан и платье. Возвеличив его этими знаками внимания и милостями, я дал ему разрешение отправиться в его земли. Было решено, что сын Фатх хана Махмуд хан будет постоянно находиться при мне.
В среду, двадцать четвертого числа месяца мухаррама[121], Мухаммед Али, сын Хайдар-и Рикабдара, был спешно послан к Хумаюну [с таким приказом]: «Благодарение богу, враг на востоке бежал; по прибытии этого человека, оставь в Джаунпуре несколько подходящих беков, а сам веди свое войско и иди поскорее к нам. Рана Санка-нечестивец вошел в ближайшую дверь, сделаем же мысль о нем нашей основной [заботой] ».
После того как войска [Хумаюна] ушли на восток, я приказал Тарди беку, [брату] Куч бека, его младшему брату Шир Афгану, Мухаммед Халилу Ахта беги с его братьями и прислужниками и Рустам Туркмену с братьями, а также Дауду Сарвани из жителей Хиндустана совершить набег на окрестности Бианы и пограбить эти места. Если они смогут обещаниями и посулами привлечь к нам защитников крепостей — пусть будет так, если нет — их следует ограбить, чтобы обессилить врагов.
В крепости Тахангар находился старший брат [упомянутого] Низам хана из Бианы по имени Алам хан. Его люди неоднократно приходили к нам и выражали покорность и доброжелательство. Этот Алам хан взял на себя такое дело: «Если от государя будет назначен отряд, я сумею с помощью посулов и обещаний привести всех лучников Бианы и захватить бианскую крепость». Когда это было решено, то йигиты, во главе с Тарди беком, назначенные в набег, получили такой приказ: «Так как Алам хан — местный человек и берет на себя такую услугу и службу, то в делах, относящихся к Биане, следуйте его верному мнению и указанию».
Хотя некоторые жители Хиндустана хорошо рубятся на саблях, но большинство их совершенно лишено дара и способности воевать и не имеет понятия о том, как действовать и вести себя полководцу. Этот Алам хан, к которому присоединились мои воины, не обращая внимания на чьи-либо слова и не думая о том, что хорошо и что плохо, подвел к самой Биане. В посланном нами отряде было двести пятьдесят или около трехсот тюрков, хиндустанцев и воинов, собранных с разных концов, [всего] немного больше двух тысяч, а у Низам хана насчитывалось свыше четырех тысяч конных афганцев из Бианы и прочих воинов; пехотинцев у него было больше десяти тысяч. Увидев и узнав врагов, Низам хан тотчас же вышел на них с упомянутыми конным и пешим войском. Он быстро подошел к нашему отряду, бросил на него множество всадников и обратил этот отряд в бегство. Алам хана Тахангари, своего старшего брата, он взял в плен, кроме него было взято еще пять или шесть человек; часть пожитков тоже пришлось отдать.
Несмотря на такой поступок Низам хана, я дал ему [новые] обещания и заверения в благосклонности, простил ему прежние и теперешние проступки и послал об этом соответствующие грамоты. Получив сведения о быстром продвижении нечестивого [Рана Санка], Низам хан не мог ничего поделать и, призвав Сейид Рафи, при его посредничестве передал крепость нашим людям, а сам явился ко мне с Сеид Рафи и удостоился счастья мне служить. Я пожаловал ему удел в двадцать лаков в Миан-Ду-Абе. Дуст ишик-ага был временно послан в Биану; через несколько дней я пожаловал Биану Махди ходже и, назначив ему для поддержания жизни семьдесят лаков, отпустил его в Биану.
От Татар хана Саранг хани, который был в Гвалиаре, неоднократно приходили люди с изъявлением покорности и доброжелательства. Когда нечестивый взял Кандар и подошел совсем близко к Биане, один из раджей Гвалиара, Дарманкат, и некий нечестивец по имени Хан-и Джехан подошли к Гвалиару и, позарившись на крепость, начали сеять смуту и недовольство. Татар хан, оказавшись в затруднительном положении, решил передать Гвалиар [мне]. Мои беки, приближенные и добрые йигиты большей частью были в войске или в отрядах, разосланных в разные стороны. Я дал Рахимдаду несколько воинов из Бхиры и лахорцев, присоединил к нему Хастачи Тункетара с братьями и послал упомянутых людей в Гвалиар, назначив им уделы в этой области. Мулла Аппак и Шейх Гуран были тоже посланы туда с тем, чтобы посадить Рахимдада в Гвалиаре и вернуться.
Когда все они приблизились к Гвалиару, Татар хан, который изменил свое мнение, не позвал их в крепость. В это время Шейх Мухаммед Гаус, дервиш, очень занятый стремлением к богу и имеющий много учеников и последователей, послал из крепости Гвалиара человека к Рахимдаду, со словами: «Любым способом проникните в крепость, так как мнение этого человека изменилось и он задумал дурное». Как только весть об этом дошла до Рахимдада, он написал и послал Татар хану такое письмо: «Стоять вне крепости из-за нечестивых опасно. Я и еще несколько человек войдем в крепость, а другие пусть остаются снаружи». После долгих убеждений Татар хан согласился. Рахимдад с очень небольшим отрядом вошел в крепость и сказал: «Пусть наши люди стоят у этих ворот». Он поставил своих людей у ворот Хати-Пул.
В ту же ночь Рахимдад впустил через Хати-Пул своих людей. Утром Татар хан, не зная, что делать, волей-неволей сдал крепость, вышел оттуда и явился в Агру. Для поддержания его жизни ему был назначен один из уделов Бианвана с доходом в двадцать лаков.

Мухаммед Зайтун, также не имея средств защищаться, сдал Дулпур и пришел служить мне. Ему был пожалован удел, приносящий несколько лаков дохода. Я сделал Дулпур своим личным владением и пожалован право сбора налогов в этой области Абу-л-Фатх Туркмену, которого и послал в Дулпур.

В окрестностях Хисар-Фируза Хамид хан Саранг хани, собрав отряд афганцев племени Пани и других местных афганцев тысячи в три, в четыре человек, сеял смуту и недовольство. В среду, пятнадцатого числа месяца сафара[122], я присоединил к людям Чин Тимур султана отряд под начальством Ахмади парваначи, Абу-л-Фатха Туркмена, Малик-Дада Карарани и Муджахид хана Мултани, назначив их в поход на этих афганцев. Выступив, они совершили быстрый переход издалека и хорошо побили афганцев. Множество афганцев было истреблено, мне прислали много голов.
В конце месяца сафара[123] Ходжаги Асад, который отправился послом к царевичу Тахмаспу, вернулся в сопровождении туркмена по имени Сулейман и доставил подарки. В числе подарков были черкесские девушки.
В пятницу, шестнадцатого числа месяца раби первого[124], произошел удивительный случай. Так как он подробно описан в письме, посланном в Кабул, то я привожу здесь это самое письмо без добавлений и сокращений. Вот оно.
«В пятницу, шестнадцатого числа месяца раби первого, года девятьсот тридцать третьего, произошло поразительное событие. Подробности его таковы: мать Ибрахима, это злосчастная старуха, услышала, что я съел кое-что из рук жителей Хиндустана. Дело было так: месяца за три-четыре до этого по той причине, что мне еще не приходилось видеть хиндустанских блюд, я сказал, чтобы ко мне привели поваров Ибрахима. Из пятидесяти или шестидесяти поваров я удержал у себя четырех. Та женщина, услышав об этом, послала человека в Атаву за Ахмедом чашнигиром[125] — жители Хиндустана называют бакаула чашнигир. Одной рабыне она дала в руки сложенную вчетверо бумажку, в которой была тола яда — тола, как упомянуто раньше, несколько больше двух мискалов — и велела передать эту бумажку Ахмеду чашнигиру. Ахмед дал бумажку одному из хиндустанских поваров, который находился у нас на кухне, и обещал ему четыре парганы, если он каким-либо образом подложит яд мне в пищу.
Вслед за рабыней, с которой был передан яд Ахмеду чашнигиру, мать Ибрахима послала еще одну невольницу посмотреть, передала ли ему первая невольница яд или нет. К счастью Ахмед не бросил яд в котел, но бросил его на блюдо. Он не бросил яда в котел по той причине, что я крепко наказал бакаулам остерегаться хиндустанцев, и они пробовали пищу, когда пища варилась в котле.
Когда кушанье накладывали, наши несчастные бакаулы чем-то отвлеклись; [повар] положил на фарфоровое блюдо тоненькие ломтики хлеба, а на хлеб высыпал меньше половины яда, находившегося в бумажке. Поверх яда он наложил мяса, жареного в масле. Если бы [повар] высыпал яд на мясо или бросил в котел, было бы плохо, но он растерялся просыпал больше половины яда в очаг.
В пятницу вечером во время послеполуденной молитвы подали кушанье. Я сильно налег на блюдо из зайца, жареной моркови тоже уписал порядочно; из отравленной хиндустанской пищи я съел только несколько кусочков, лежавших сверху. Я взял жареного мяса и поел его, но не почувствовал никакого дурного вкуса. Потом я проглотил кусочка два вяленой говядины, и меня начало тошнить. Накануне я тоже ел вяленое мясо и у него был неприятный вкус; я решил, что меня сегодня тошнит по этой причине. Вскоре меня опять затошнило; пока я сидел за дастарханом[126], меня два или три раза начинало тошнить и едва не вырвало. Наконец, я увидел, что дело плохо и поднялся. Пока я шел до нужника, меня еще раз чуть не вырвало; в нужнике меня обильно стошнило.
Раньше меня никогда не рвало после еды, даже при попойках меня не тошнило. В сердце у меня мелькнуло сомнение. Я приказал задержать повара и велел дать блевотину собаке и стеречь ее. На следующее утро незадолго до первой стражи собака почувствовала себя очень плохо, брюхо у нее как будто раздулось. Сколько в нее ни кидали камнями, сколько ее ни ворочали, она не подымалась. До полудня собака была в таком положении, потом поднялась — не умерла.
Несколько телохранителей также поели этой пищи. Наутро их тожесильно рвало, одному даже было очень плохо; в конце концов, все спаслись:
Пришла беда, но все прошло хорошо.
Господь снова дал мне жизнь; я как будто вернулся с того света и снова родился от своей матери. Я был болен и ожил, и теперь, клянусь Аллахом, узнал цену жизни.
Я приказал Султан Мухаммеду Бахши схватить повара; подвергнутый пытке, он одно за другим подробно рассказал все, как упомянуто.
В понедельник, в день дивана, я приказал вельможам, знатным людям, эмирам и вазирам явиться в диван. Те двое мужчин и обе женщины тоже были приведены и допрошены. Они со всеми подробностями рассказали, как было дело.
Чашнигира я велел разрубить на куски, с повара приказал живьем содрать кожу; из женщин одну бросили под ноги слону, другую застрелили из ружья, третью я приказал заключить под стражу. Она тоже станет пленницей своего дела и получит должное возмездие.
В субботу я выпил чашку молока, в понедельник тоже выпил чашку молока и выпил еще разведенной печатной глины и сильного терьяка. От молока меня здорово прослабило.
В среду, в первый день месяца сафара, я изверг какое-то черное пречерное вещество, похожее на перегоревшую желчь. Благодарение Аллаху, сейчас нет и следа болезни. До сих пор я так хорошо не знал, что жизнь столь дорога. Есть полустишие:
Кто дошел до предсмертного часа, тот знает цену жизни.
Всякий раз, как я вспоминаю этот страшный случай, я невольно расстраиваюсь. По милости великого господа случилось так, что мне снова дарована была жизнь. Каким языком выражу я ему благодарность?
Чтобы не заронить сомнений в умы, я подробно и тщательно записал все, что произошло. Хотя это был случай ужасный, не умещающийся на языке и в устах, но, благодарение богу, мне снова пришлось увидеть свет дня. Все окончилось хорошо и благополучно, я записал все это во вторник двадцатого числа месяца раби первого[127], находясь в Чарбаге».
Избавившись от этих опасностей, я послал написанное письмо в Кабул. Так как та злосчастная старуха совершила столь великий проступок, то Юнус Али и Ходжаги Асаду было приказано отобрать у нее ее деньги, вещи, рабов и рабынь и отдать ее Абд-ар-Рахим шигаулу, который должен был тщательно присматривать за этой женщиной. Внука старухи, сына Ибрахима, раньше держали под присмотром, в большом почете и уважении. Так как представители этой семьи учинили такое покушение, то я не счел полезным оставить при себе сына Ибрахима и в четверг, двадцать девятого раби [первого][128], отправил его к Камрану с Мулла Сарсаном, который пришел от Камрана по каким-то делам.
Хумаюн, отправившийся в поход против врагов на востоке, захватив Джунпур, быстро пошел к Газипуру на Насир хана. Узнав об этом, Насир хан перешел реку Ганг; тогда Хумаюн двинулся от Газипура на Харид. Тамошние афганцы, узнав об этом, перешли реку Сару. Воины Хумаюна разграбили Харид и возвратились обратно.
Согласно моему решению, Хумаюн оставил в Джунпуре Шах Мир Хусейна и Султан Джунаида с отрядом добрых йигитов и назначил туда же с этими людьми Кази Джиа, а в Уд поставил Шейх Баязида. Устроив и упорядочив эти дела, он перешел реку Ганг у Карра-Маникпура и направился через Калпи [ко мне]. От Алам хана, сына Джелал хана Джикхата, который находился в Калпи, приходили донесения, но сам он не являлся. Хумаюн, оказавшись возле Калпи, послал [к Алам хану] человека, который устранил из его сердца все тревоги и привел его с собой. В воскресенье, третьего числа месяца раби второго[129], Хумаюн явился [ко мне] в сад Хашт-Бихишт и засвидетельствовал свое почтение. В этот же день Ходжа Дуст Хавенд тоже прибыл из Кабула.
В те дни один за другим начали являться люди от Махди ходжи с такими вестями: «Рана Санка, несомненно, подходит. Хасан хан Мевати тоже, говорят, намерен присоединиться к нему. Об этих людях следует подумать прежде всего. Если спешно послать в Биану вспомогательный отряд войска, это будет способствовать [вашему] счастью».
Приняв твердое решение повести войско, мы послали вперед в Биану отряд под начальством Мухаммед Султан мирзы, Юнус Али, Шах Мансур Барласа, Китта бек, Касамтая и Бучка. Сын Хасана Мевати по имени Нахир хан попал к нам в руки во время битвы с Ибрахимом и содержался в качестве заложника. По этой причине его отец Хасан хан, не скрываясь, посещал нас и постоянно просил возвратить сына. Некоторым [моим приближенным] пришло на ум, что, если мы пошлем к Хасан хану его сына, чтобы склонить Хасан хана в нашу пользу, он станет очень к нам расположен и будет лучше служить нам. Облачив Нахир хана, сына Хасан хана, в почетную одежду, мы отослали его к отцу со всякими посулами. Но этот ничтожный лицемер бездействовал лишь до освобождения своего сына. Узнав, что его сын отпущен, он сейчас же, не дожидаясь прибытия [Нахир хана], выступил из Алвара, пришел к Рана Санка и присоединился к нему. Отпускать сына Хасан хана в такое время было, оказывается, нерасчетливо.
В ту пору часто шел дождь; мы постоянно устраивали пирушки. Хумаюн тоже присутствовал на этих пирушках. Хотя он избегал пить вино, но в эти несколько дней употреблял его.
Вот одно из удивительных происшествий, случившихся в то время. Когда Хумаюн направлялся из Кала-и Зафар к хиндустанскому войску, Мулла Баба-и Пашагири и его младший брат Баба Шейх во время пути бежали к Китин Кара султану. Жители Балха оказались слабы, и Балх попал в руки Китин Кара султан. Баба-и Пашагири, этот безмозглый человечишко и его младший брат взяли дела той страны на свои плечи и вошли в пределы Айбека, Хуррама и Сарбага. Шах Искандер после сдачи Балха потерял мужество и отдал крепость Гури Узбеку[130]. Мулла Баба и Баба Шейх с несколькими узбеками вступили в крепость Гури.
Мир Хама, хотя его крепость находилась поблизости, не мог ничего сделать и покорился узбекам. Через несколько дней Баба Шейх и несколько человек узбеков вошли в крепость Мир Хама, намереваясь вывести Мир Хама и его людей из крепости и доставить его в Балх. Мир Хама привел Баба Шейха к себе в крепость, а прочим дал палатки в разных местах. Он ранил Баба Шейха саблей и заковал его и еще нескольких его людей в цепи, после чего спешно отправил гонца к Тенгри Берди в Кундуз. Тенгри Берди послал к нему Яр Али и Абд-ал-Латифа с несколькими добрыми воинами. Когда они прибыли, Мулла Баба и его узбеки подошли к крепости Мира Хама и думали завязать нечто вроде боя, но ничего не могли сделать. [Бойцы Мира Хама] присоединились к людям Тенгри Берди и пришли в Кундуз. Рана Баба Шейха была тяжелая; по этой причине ему отрезали голову и Мир Хама тогда же принес ее. Я возвысил Мир Хама своей милостью и благоволением и выделил его из среды равных и подобных. При отъезде Баки шигаула я обещал ему по одному сиру золота за голову каждого из этих старых негодяев. Кроме упомянутых милостей Мир Хама был выдан один сир золота, согласно этому обещанию.
Между тем Касамтай, который отправился с передовым отрядом к Биане, [тоже] отрезал и привез несколько голов. Касамтай, Бучка и еще несколько лихих йигитов, отправившись, чтобы захватить «языка», разбили два отряда нечестивых добытчиков и взяли в плен семьдесят-восемьдесят человек. Касамтай, вернувшись, привез известие, что Хасан хан Мевати, несомненно, присоединился [к Рана Санка].
В воскресенье, восьмого числа месяца [джумады первой[131]] , я пошел посмотреть, как Али Кули будет стрелять ядрами из большой пушки, вкладная часть которой при отливке оказалось без порока. Казенную часть он также потом отлил и изготовил. Было время полуденной молитвы. Али Кули выстрелил ядром и оно пролетело тысячу шестьсот шагов. Мастеру были пожалованы кинжал на поясе, почетная одежда и конь.
В понедельник, девятого числа месяца джумады первой[132], мы выступили на войну с неверными и, выйдя из пригородов, стали на равнине. Дня три-четыре мы простояли там, собирая войска и готовя снаряжение для воинов. Так как к жителям Хиндустана не было большого доверия, то я предписал этим хиндустанским эмирам отправиться для набега в разные стороны. Алам хан был послан с отрядом в Гвалиар в подкрепление Рахимдаду; Макам, Касим Самбхали, Хамид со своими братьями и Мухаммед Зейтун получили предписание направиться в Самбхал.
На этой стоянке пришло известие, что Рана Санка с бывшим у него войском продвигается до Бианы. Отряды, ушедшие в дозор, не могли доставить никаких сведений и даже не были в состоянии проникнуть в крепость. Люди, находившиеся в крепости, вышли оттуда далеко вперед, весьма неосторожно. Враг учинил сильное нападение и разбил их. Сангар хан Джанджуха погиб там смертью мученика. В пылу боя Китта бек выскочил на коне вперед без кольчуги. Он сбил с коня одного из нечестивых и забрал его в плен, но [индус] выхватил саблю у одного из нукеров Китта бека и ударил последнего по плечу. Китта бек перенес много мучений и не мог больше участвовать в священной войне с Рана Санкой. Через некоторое время ему стало лучше, но он остался калекой. Касамтай, Шах Мансур Барлас и все те, которые пришли из Бианы, не знаю из страха или чтобы устрашить других, очень восхваляли и превозносили ловкость и храбрость войска нечестивых.
С этой стоянки мы послали Мир Касима мирахура с землекопами в округ Мадхакур, приказав вырыть много колодцев там, где остановится войско.
В субботу, четырнадцатого числа месяца джумады первой[133], мы выступили из окрестностей Агры и, придя на стоянку, где были вырыты колодцы, остановились там. На следующий день мы выступили оттуда. Мне пришло на ум: «Сикри — [единственное] место в этих краях, где хватает воды для такого большого лагеря. Возможно, что нечестивый захватит воду и сам расположится там». Поэтому мы построили правое крыло, левое крыло и центр в боевомпорядке и направились в сторону Сикри.
Я послал вперед дервиш Мухаммед Сарбана и Касамтая, который ходил в Биану и обратно и видел и знал тамошние земли и воды, и приказал им высмотреть место для стоянки на берегу озера Сикри. Достигнув стоянки и расположившись там, я послал гонца к Махди ходже и к тем, кто находился в Биане, с приказанием, не задерживаясь, идти на соединение со мной. Бек Мирек Могол, нукер Хумаюна, с несколькими йигитами был послан раздобыть сведения о нечестивом. Ночью они отправились и узнали сведения, а к утру вернулись и сообщили, что люди врага расположились в одном курухе от Басавара. В тот же день Махди ходжа и Мухаммед Султан мирза с людьми, находившимися в Биане, совершив быстрый переход, присоединились к нам. Беки по очереди назначались в караул. Когда пришла очередь Абд ал-Азиза, он двинулся, не смотря ни вперед, ни назад, прямо к Канва, находящемуся в пяти курухах пути от Сикри. Нечестивые, которые снялись с лагеря и двигались вперед, проведали о столь необузданном движении, и к нашим войскам тотчас же устремились пять или шесть тысяч человек. С Абд ал-Азизом и Мулла Аппаком было тысяча — тысяча пятьсот бойцов. Не сообразив, сколько у врага людей, наши тотчас же вступили врукопашную, потеряли много людей и подались назад. Когда весть об этом дошла до нас, мы немедля послали туда Мухибб Али, [сына] Халифы, и его нукеров. Муллу Хусейна и еще некоторых спешно отправили им в подкрепление, позже на помощь был послан также Мухаммед Али Дженг-Дженг.
До прибытия людей Мухибб Али, первыми назначенных в подкрепление, враги потеснили Абд ал-Азиза, захватили знамя, взяли в плен и предали мученической смерти Муллу Ни'мата и Муллу Дауда, а также младшего брата Муллы Аппака и еще некоторых воинов. Как только подошел вспомогательный отряд, Тахир Тибри, дядя Мухаммеда Али, помчался вперед, но не успел оказать помощи. Тахира тут же схватили. Мухибб Али также упал с коня во время боя, но Балту подскакал сбоку и вынес Мухибба Али. Враги преследовали наших на расстоянии куруха, но когда вдали появился отряд Мухаммед Али Дженг-Дженга, остановились.
К нам одно за другим приходили сообщения, что люди врага приближаются. Мы надели кольчуги, накинули на коней латы, вооружились и поскакали вперед. Я приказал также подтянуть пушечные лафеты.
Мы проскакали один курух; люди врага отступили. Неподалеку от нас было большое озеро; ради води мы стали лагерем в этом месте. Выставив лафеты вперед, мы связали их цепями. Каждые два лафета отстояли друг от друга на семь или восемь кари, между ними тянулась цепь. Мустафа-и Руми изготовил эти повозки по румскому образцу! Он был очень ловкий и смышленый мастер; лафеты вышли весьма хорошие.
Так как Устад Али Кули враждовал с Мустафой, я поставил Мустафу-и Руми на правое крыло, перед Хумаюном. В те места, куда повозки не проходили, я направил хорасанских и хиндустанских [землекопов] с лопатами и кирками и приказал выкопать ров.
Вследствие столь быстрого прихода нечестивого [Рана Санка], успешного для него боя под Бианой и восторженных похвал Шах Мансура, Касамтая и тех людей, которые пришли из Бианы, наши воины проявляли малодушие; поражение Абд ал-Азиза довершило дело. Чтобы успокоитьлюдей и укрепить лагерь снаружи, я приказал соорудить в тех местах, куда не проходили повозки, нечто вроде деревянных треножников, поставить каждые два треножника на расстоянии семи или восьми кари один от другого и связать и скрепить их ремнями из сыромятной бычачьей кожи.
Пока готовили и устраивали эти приспособления и орудия, прошло двадцать-двадцать пять дней. В это время явились из Кабула внук Султан Хусейн мирзы, сын его дочери Касим Хусейн султан, Ахмед Юсуф, [племянник] Сейид Юсуфа, Кавам Урду шах и еще кое-кто, всего человек пятьсот. Мухаммед Шариф-звездочет, человек со злой душой, тоже пришел с ними. Баба Дуст, ключник который ходил в Кабул за вином, прислал из Газни три каравана верблюдов, груженных превосходными винами; он тоже явился с этими людьми.
В то время, вследствие недавних событий и происшествий, пустых рассказов и разговоров среди воинов, как уже упомянуто, царило великое смущение и страх. Мухаммед Шариф-звездочет, этот злодушный человек, не мог сказать мне ничего путного, но зато усиленно убеждал любого встречного, что в эти дни Марс стоит на западе, и всякий, кто пойдет войной с этой стороны, будет побежден. Кто его, этого негодяя, спрашивал? Он еще больше разбил сердце людей, павших духом. Не слушая его бестолковых речей, я не прерывал дел, которые надо было сделать, и усердно занимался военными приготовлениями, собираясь сражаться.
В воскресенье, двадцать второго числа того же месяца[134], я послал Шейха Джамали с приказанием собрать в Миан-Ду-Абе и Дивли как можно больше лучников, составить из них отряд и грабить и разорять деревни в Мевате, не упуская ни малейшей возможности причинить, таким образом, ущерб врагу. Мулла Турк Али, который пришел из Кабула, получил приказ присоединиться к Шейху Джамали и тоже грабить и опустошать Меват, не допуская нерадения. Магфуру дивана также был отдан приказ такого рода. Они отправились, опустошили и разорили несколько глухих и окраинных деревень Мевата и взяли пленных, но враги не потерпели от этого особого ущерба.
В понедельник, двадцать третьего числа месяца джумады первой[135], я выехал на прогулку. Во время прогулки мне пришло на ум, что у меня постоянно была на душе забота о воздержании и что совершение недозволенного всегда покрывало мое сердце пылью. Я сказал:
О душа,
Доколе будешь ты находить слабость в греховном?
Воздержание тоже не лишено сладости. Попробуй!
Сколь долго будешь ты запятнан грехами,
Сколь долго будешь ты наслаждаться, творя запретное?
Сколь долго будешь ты потворствовать душе?
Сколь долго будешь ты губить свою жизнь?
Когда ты выступил на священную войну,
Ты не раз видел перед собой смерть.
Кто твердо решился умереть, ты знаешь,
Как поступает он в таком положении.
Вдали держится он от всего запретного,
воздерживается от всех грехов.
Очистившись от прошлых прегрешений, я закаялся пить вино.
Золотые и серебряные жбаны и кубки и все принадлежности пира в тот же час велел я принести и сломал. Бросив пить вино, успокоил я сердце. Эти сломанные золотые и серебряные жбаны и чаши были розданы достойным того и нищим.
Первый человек, который последовал мне в воздержании, был Асас[136]; в отношении отращивания бороды он тоже подражал мне. В этот вечер и на следующий день около трехсот человек беков и приближенных, военных и невоенных, закаялись пить вино. Имеющееся вино вылили, а в вино, которое привез Баба Дуст, мы велели бросить соли, чтобы превратить его в уксус. На месте, где вылили вино, был вырыт колодец. Я принял решение выложить этот колодец камнем и построить возле колодца богадельню. В месяце мухарраме[137] года девятьсот тридцать пятого, когда я отправился на прогулку в Гвалиар и на обратном пути проехал из Дулпура в Сикри, колодец был уже закончен.
Раньше я принял решение, если достигну победы над нечестивым Санка, подарить мусульманам их тамгу. Когда я дал обет воздержания, Дервиш Мухаммед Сарбан и Шейх Зайн напомнили мне о намерении подарить тамгу. Я сказал: «Хорошо, что вы мне напомнили. Тамга в тех землях, что находятся в наших руках, подарена мусульманам».
Я призвал своих писцов и приказал им написать грамоты с изложением этих великих событий. Указ, составленный Шейхом Зайном, был написан и разослан во все подвластные нам области. Вот этот указ:
Грамота Захир ад-дин Мухаммад Бабура
«Восхвалим всепрощающего, который любит кающихся и внимает просьбам ищущих помощи; возблагодарим дарителя, направляющего грешных на правый путь и дарующего прощения просящим о прощении; помолимся о лучшем из творений Аллаха — Мухаммеде, о благом его семействе и пречистых сподвижниках.
Зерцало мнения людей, обладателей разума, отражающее образы вещей и хранящее жемчужины правды и истины, несомненно воспримет изображение сверкающих перлов той мысли, что природа человека, в силу потребности естества, склонна к чувственным наслаждениям, и отказ от страстей зависит от поддержки господней и помощи с неба. Душа человека недалека от склонности к злому. Поистине, «душа побуждает ко злу[138]» и избежание этого возможно лишь по кротости владыки всепрощающего. «Это — милость Аллаха, дарует он ее, кому хочет: Аллах — владыка милости превеликой[139]».
Цель изложения этих слов и приведения этих речей в том, что в соответствии с обычаями государей и обязанности царского достоинства, по привычке знатных особ из царей и воинов люди во дни расцвета юности совершают некоторые запретные дела и пользуются кое-какими развлечениями. Через несколько дней после этого возникает полное сожаление и раскаяние. Запретные деяния одно за одним прекращаются, и двери возврата к ним запираются искренним раскаянием.
Однако отказ от вина — важнейшая цель этих стремлений и высочайший предел подобных намерений — остался скрытым за завесой слов: «Дела зависят от времени», и осуществить лишь в тот счастливый час, когда мы оделись в ихрам[140] войны за веру и выступили на бой с неверными во главе доблестных воинств ислама. Услышав от сокровенного вдохновителя и небесного глашатая, не внушающего сомнений, благие слова: «Не пришло ли время для тех, кто верует, смирить сердца свои поминанием Аллаха?[141]», мы с полной решимостью постучались в двери раскаяния, чтобы вырвать из сердца корни прегрешений. Вожак божественной помощи в соответствии со словами: «Кто постучит в дверь и будет настойчив — тот войдет» раскрыл двери преуспеяния и повелел начать борение за веру с борения более значительного, то есть борьбы со своей душой. Словом, я возгласил языком преданности: «Я раскаялся перед тобой, и я первый из предавшихся богу[142]», выразил намерение отказаться от вина, дотоле сокрытое в сокровищнице груди.
Мои слуги, украшенные победой, следуя благому повелению, во славу веры, бросили на землю позора и унижения золотые и серебряные бутыли и чаши, украшавшие дивный пир своей многочисленностью и блеском, словно звезды вышнего неба; они разбили их на куски, подобно тому, как мы вскоре сподобимся сокрушить идолов, если захочет того Аллах великий, и роздали обломки бедным и неимущим. По причине счастливого раскаяния нашего многие из приближенных к чертогу, следуя изречению: «Люди исповедуют веру их властителей[143]», в том же собрании удостоились чести раскаяться и совершенно отказались от зла винопийства. Толпы покорных велениям и запрещениям господним до сей поры ежечасно приобщаются к сему великому счастью. Можно надеяться, что награда за эти дела, в соответствии с изречением: «Указующий путь к добру подобен тому, кто его содеял[144]», увенчает счастливую жизнь преуспевающего государя — наместника Аллаха, и это благое счастье принесет ему победу и торжество, день ото дня возрастающее.
После осуществления сего намерения и исполнения сего желания удостоился чести обнародования приказ, коему подчиняется вся вселенная: ни один человек в наших богохранимых царствах — да хранит их Аллах от бедствий и опасностей! не должен предаваться винопийству и усердствовать в добывании вина, изготовлять, продавать или покупать его, держать вино у себя, вывозить или ввозить. Благодарность за эти победы и признательность за принятие искреннего раскаяния взволновали море щедрости государя и поднялись на нем волны великодушия — источник благоденствия вселенной и славы сынов адамовых.
Мы сложили с мусульман тамгу во всех землях, хотя властители прежних времен всегда взимали ее, ибо это выходит за пределы постановлений закона господина посланных, и вышел приказ не брать и не взимать тамги в городах и селениях, на дорогах, путях, переправах и плотинах, не допуская замены или изменения основ этого закона. «Кто изменил это после того как услышал, — поистине лежит грех на тех, кто изменил это[145]».
Долг всякого, кто ищет безопасности под сенью государевой милости из тюрков, таджиков, арабов, не-арабов, индусов и персов, земледельцев и воинов, равно, как и всех народов и совокупности племен сынов Адама, — искать в этом даре опоры, поддержки и надежды и возносить молитвы за власть нашу, вечно длящуюся. Пусть же не уклоняются люди от обязанностей, налагаемых этими благостными законами. Должно поступать согласно сему указу и осуществлять его, и когда дойдет он, припечатанный высочайшей, благороднейшей печатью, относиться к нему с доверием.
Писано по высочайшему приказу государя — да продлится его жизнь вечно — двадцать четвертого числа первой джумады[146] года девятьсот тридцать третьего».
В эти дни, вследствие минувших событий, великие и малые, как уже упомянуто, испытывали большую тревогу и беспокойство. Ни от кого мыне слышали мужественного слова и смелого мнения. Велеречивые эмиры и проедающие свои области вазиры ни в словах, но в поведении не были смелы; ни в речах их, ни в планах не было мужества. В этом походе [один] Халифа держал себя очень хорошо: укрепляя власть и порядок, он не совершил упущений.
Наконец, видя у людей такое малодушие и наблюдая подобную слабость, я придумал некий план. Я созвал всех беков и йигитов и сказал: «Беки и йигиты!»
Всякий, кто пришел в сей мир,
Войдет в число тех, кто не существует.
Вечен и бессмертен один лишь бог.
Всякий, кто явился на пир жизни,
В конце концов должен выпить чашу смерти.
Всякий, кто пришел в обитель существования,
В конце концов должен уйти из этой юдоли горя.
Чем жить с дурной славой, лучше умереть с доброй славой.
Если умру с добрым именем — хорошо.
Мне нужно [доброе] имя — тело принадлежит смерти.
Господь великий послал нам на долю такое счастье и приблизил к нам эту радость. Убиенный — это мученик, убивающий врагов есть боец за веру. Все исполнится по слову Аллаха. Надлежит нам дать клятву, что никто не подумает отвернуть свой лик от боя и выйти из сечи и сражения, пока душа его не вышла из тела».
Бек и нукер, старый и малый — все с охотой взяли в руки Коран и дали клятву и обещание в таком смысле. План был хорош; это видел и слышал и друг, и враг вблизи и вдали.
В эти дни всюду возникало беспокойство и смуты. Хусейн хан Нухани пришел и взял Рапари; люди Кут хана взяли Чандавар; один негодяй по имени Рустам хан, собрав лучников из Миан-Ду-Аба, взял Куил и забрал в плен Кичик Али. Захид бросил Самбал и ушел; Султан Мухаммед Дулдай оставил Канаудж и пришел ко мне. Гвалиарские язычники подошли к Гвалиару и осадили город. Алам хан, посланный в Гвалиар на помощь, не пошел в Гвалиар и отправился в свои земли. Каждый день откуда-нибудь приходили дурные вести. Некоторые хиндустанцы начали убегать из войска; Хайбат хан Карг андаз убежал в Самбал, Хасан хан Баривали присоединился к нечестивым. Не обращая на них внимания, мы рассчитывали только на себя.
Когда лафеты, треножники на катках[147], орудия и снаряды были готовы, во вторник, девятого числа месяца второй джумады, в день Науруза, мы снялись с лагеря. Правый: край, левый край и центр построили в боевом порядке, лафеты и треножники на катках двинули вперед. Устад Али Кули со всеми стрельцами получил приказание идти пешим порядком за лафетами, не отставая и соблюдая строй.
После того как все заняли указанное им место в строю, я быстро проскакал по рядам, ободряя беков, йигитов и воинов на правом и левом краю и в центре, назначая и указывая каждому отряду, где стоять и как идти.
В таком порядке мы прошли около одного куруха и стали. Люди нечестивого, узнав о нашем приближении, тоже построились в отряды и пошли нам навстречу.
Когда разбили лагерь, установили лафеты и выкопали ров, мы защитили и укрепили лагерь и его окраины. Так как в тот день я не думал вступать в бой, то несколько йигитов вышли вперед и схватились с людьми врага, чтобы испытать свое счастье. Они забрали несколько нечестивых, отрезали у них головы и принеслиих мне. Малик Касим тоже отрезал и принес несколько голов; Малик Касим держал себя хорошо. Из-за всего этого сердце воинов сильно ободрилось. Состояние людей стало совсем иным.
На следующий день мы снялись с лагеря, думая дать сражение. Однако Халифа и некоторые доброжелатели доложили: «Так как место, назначенное для стоянки, близко, то будет соответственнее сначала обнести его рвом и укрепить, а потом выступать». Чтобы выкопать ров, Халифа [сам] выехал и, указав землекопам место для рва, поставил надсмотрщиков и вернулся.
В субботу, тринадцатого числа месяца второй джумады[148], мы приказали вытащить повозки вперед и, построив правый край, левый край и центр в боевом порядке, прошли около одного куруха пути и остановились в назначенном месте. Некоторые уже поставили палатки, другие [только] ставили их, когда принесли известие, что ряды врагов появились и видны. Тотчас же был отдан приказ воинам правого края идти на правый край, бойцам левого края — на левый край, на назначенные места, расставить и укрепить ряды под защитой повозок. Так как из грамоты о победе становится ясно известно качество рати ислама и количество войска нечестивых, расположение и строй рядов и сражение мусульман с неверными, то эта победная грамота, составленная Шейх Зайном, записана здесь без добавлений и сокращений.
[Грамота Захир ад-дин Мухаммад Бабура, бойца за веру[149]]
«Слава Аллаху, который верен обещанию и поддерживает раба своего, и дает силу его войску, и обращает в бегство сонмища [врагов]; един он, и без него нет ничего. [Слава тебе, боже], воздвигший столпы ислама, оказав поддержку верным друзьям его, и сокрушивший опору идолов, победив непокорных врагов его, и истребив до последнего тех, кто обижал людей. Слава Аллаху, господу миров! Да благословит Аллах лучшее из созданий его, Мухаммеда, господина бойцов и ревнителей за веру, а также семейство его и сподвижников, указующих правый путь, и да сохранит до дня воскресенья!
Непрерывные милости всевышнего — причина многих благодарений и восхвалений господа, а благодарения и восхваления его вызывают новый поток милостей. За каждую милость подобает благодарение, а за благодарением следует милость.
Исполнение обязанностей благодарения превышает силы человека и даже сильные люди не в состоянии их выполнить. Таково в особенности благодарение за милость, больше которой нет счастья на земле и полнее которой нет блаженства в будущей жизни, и милость эта — не что иное, как победа над сильными из неверных и торжество над могучими нечестивцами, о подобных которым ниспосланы слова: «Они суть неверные, нечестивые[150]». По мнению обладающих разумом ничего лучше этого счастья быть не может. Благодарение Аллаху за то, что в эти благие дни из тайников милости вещего владыки снизошло безмерное счастье и был ниспослан великий дар, составлявший с колыбели и до сего времени основное стремление и истинную цель благомыслящего сердца и здравого разума. Посылающий счастье не попрекая и оказывающий милости не ожидая просьбы, снова отпер ключом победы врата благодеяния перед лицом надежд наших победоносных помощников; славныеимена ликующих бойцов наших записал он в списки благородных борцов за веру; знамена ислама при поддержке наших победоносных воинов достигли апогея высоты и возвышения.
Обстоятельства осуществления этого счастья и проявления этого блага таковы: когда сверкание мечей войска, охраняющего ислам, озарило царство Хинда лучами победы и одоления, как о том написано в предыдущих грамотах, и неизменная поддержка Аллаха водрузила наши победоносные знамена в Агре, Дихли, Джаунпуре, Хариде, Бихаре и других местах, большинство пребывающих там племен из приверженцев нечестия и сторонников ислама, избрав для себя подчинение и повиновение нашим счастливым наместникам, вступил стопой искренности и преданности на дорогу покорности.
Что же касается нечестивого притеснителя [Рана] Санка[151], который в предшествующие дни что-то болтал о покорности нашим счастливым наместникам, то ныне он поступил согласно словам: «И отказался он, и возгордился, и стал одним из неверных[152]». Словно сатана, он взбунтовался и, оказавшись главою воинства отверженных и предводителем рати покинутых, стал причиною собрания отрядов, из коих иные носили на шее зуннар[153] — ярмо проклятия, а другие влачили за собой бедственное покрывало вероотступничества. Власть этого проклятого безбожника над Хиндустаном — да покинет его Аллах в день судный[154]! — достигла высокой степени.
До того как взошло солнце власти нашего государя и воссиял свет наместника вседержителя, знатные раджи и раи, выполнявшие в нынешнем сражении приказы [Рана Санка], а также правители и предстоятели, известные отступничеством от веры и подчинявшиеся ему в бою, считали себя достаточно сильными, чтобы не следовать за ним, не помогать ему в какой-либо битве и отказаться от участия и сопутствия ему в походах. Однако все высокопоставленные султаны этой обширной области, как, например, султан Дихли, султан Гуджерата, султан Манду и другие, были слишком слабы, чтобы воспротивиться этому злонравному без помощи других нечестивых правителей.
Они старались всеми способами угодить Рана Санка и оказать ему помощь. Знамя нечестия развевалось почти над двумя сотнями городов в странах ислама. Мечети и храмы Рана Санка разрушил, женщин и детей правоверных в этих городах и селениях взял в плен. Сила этого нечестивца в действительности дошла до высокой степени. Если считать по обычаю, принятому в Индии, что область, приносящая доход в один лак, поставляет сотню всадников, а область с доходами в один крор — десять тысяч, то доход с земель, покоренных этим вождем нечестивых, достигал десяти кроров, что соответствует одному лаку всадников.
В те дни некоторые именитые язычники, из коих ни один раньше не оказывал Рана Санка помощи в каком-либо походе, из вражды к воинствам ислама умножили его злополучные рати. Таким образом, десять независимых правителей, каждый из коих вознес, как дым, притязание на непокорность и был предводителем толпы нечестивых в какой-либо стране, соединились с этим развратным безбожником, словно ошейник или цепь. Эти десять безбожников, в противность десяти, получившим благую весть, подняли знамя несчастия, [напоминающее о словах]: «Возвестим им о пытке болезненной[155]». У них было много приспешников и воинов, и они обладали обширными владениями. Так, Салах ад-дин правил областью, выставлявшей тридцать тысяч всадников, Равал Удай Синг Багари — областью на двенадцать тысяч всадников, Хасан хан Мевати — на двенадцать тысяч всадников, Бармал Идри — на четыре тысячи всадников, Нарпат Хара — на семь тысяч, Сатрви Качи — на шесть тысяч, Дхарм Део — на четыре тысячи, Бир Синг Део — на четыре тысячи, Махмуд хан, сын Султана Сикандара, хотя он и не имел земли и удела, собрал десять тысяч всадников, питая надежду стать начальником войска. Общее количество этих людей, удаленных из долины благополучия и безопасности, считая по обычаю, принятому для областей и уделов Индии, составляет два лака и одну тысячу.
Одним словом, этот нечестивец, внутренне обольщенный и внешне ослепленный, соединил жестокие сердца безбожников, чья жизнь черна, словно мрак, ложащийся на мрак, и встал на путь непокорности и войны с людьми ислама, чтобы ниспровергнуть основы закона господина людей — да почитает над ним молитва и привет! Бойцы за веру в государевых войсках обрушились, словно божий приговор, на голову этого одноглазого Даджжала и показали прозорливым очам добронравных истинность слов: «Когда приходит судьба, то меркнет око[156]». Представив их взорам благородные слова Корана «Кто сражается за веру, тот сражается за самого себя[157]», они выполнили повеление, которому необходимо повиноваться: «Сражайтесь против нечестивых, против лицемеров».
В субботу, тринадцатого числа месяца второй джумады года девятьсот тридцать третьего[158], — на благость этого дня указывают слова: «Благословил Аллах субботу вашу» — местонахождением шатров победоносного войска ислама стали окрестности селения Канва, принадлежащего к области Биана; они были поставлены вокруг горы, находившейся в двух курухах от врагов веры.
Когда шум и гром войска ислама дошел до ушей врагов веры и проклятых нечестивцев, противники исповедания Мухаммедова, которые, подобно «людям со слоном[159]», стремились разрушить ка'бу людей ислама, возложили свое упование на горноподобных слонов, похожих видом на ифритов[160], и все в полном согласии и единодушии построили свои несчастные войска в отряды.
Этими слонами низкие индусы
Обольщены были, как «люди со слоном».
Словно вечер смерти, они зловещи и отвратительны.
Чернее ночи, многочисленней звезд,
Все они, как огонь, нет — как дым, поднимают головы
Со зла к синему небу;
Словно муравьи, пришли они справа и слева;
Конных и пеших их тысячи тысяч.
И направились [они] к победоносному войску
с намерением биться и сражаться.
... Бойцы войск ислама — эти деревья из рощи доблести — построились в ряды, словно кедры; острия их кедроподобных шлемов, блистающие, как лучи солнца, вознеслись к апогею высоты, подобно сердцам бойцов за дело Аллаха. Ряды воинов — это как бы вал Искандеров; имеющий цвет железа; строй их прям и незыблем, как закон пророка; по твердости и крепости «подобны они строению, плотно скрепленному[161]»; спасение и успех сопутствуют таким людям по слову Аллаха: «Они — на правом пути, ведомые господом, и они суть те, кто спасается[162]».
В рядах их нет брешей из-за людей трусливых,
Как мнение государя и вера, они тверды.
Все их знамена касаются неба,
Это алифы в словах[163]: «Мы дали победу[164]».
В целях соблюдения осторожности и ради защиты стрельцов и громометов, которые стояли впереди войска, был поставлен по обычаю бойцов Рума ряд повозок, связанных одна с другой цепью. Словом, войска ислама явили такую стройность и крепость, что древний разум и эфирное небо воздали хвалу тому, кто его расставил и построил. В укреплении и устроении, расположении и расстановке войска проявил рвение и усердие приближенный к его величеству султану, опора державы хакана Низам ад-дин Али Халифа. Все его распоряжения соответствовали предначертаниям судьбы, все его действия и мероприятия вызвали одобрение светозарной мысли падишаха. Местопребывание величия государя было установлено в центре, на правом участке центра поместились на своих местах великий, идущий правым путем брат государя, драгоценный друг счастья, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Чин Тимур султан[165], драгоценный, идущий правым путем сын [государя] Сулейман шах[166], на коего взирает господь очами милости, господин, шествующий по правому пути, вместилище святости, Ходжа Камал ад-дин Дуст Хавенд; опора высокой власти, доверенное лицо при возвышенном пороге, особо приближенный и лучший из избранных Камал ад-дин Юнус Али; опора избранных, совершенный в преданности Джалал ад-дин Шах Мансур Барлас; опора избранных, лучший из приближенных Низам ад-дин Дервиш Мухаммед Сарбан; опора избранных, искренно преданный Шихаб ад-дин Абд Аллах Китабдар, а также Низам ад-дин Дуст ишик-ага.
На левом участке центра власти, каждый на назначенном ему месте, облеченный властью, восходящий [по происхождению] к халифам, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Ала ад-дин Алим хан, сын Султан Бахлула Лоди; приближенный к упомянутому выше великому султану дастур[167], величайший из садров среди людей, прибежище народа и поддержка ислама шейх Зайн Хавафи; опора избранных, совершенный по преданности Камал ад-дин Мухибб Али, сын приближенного к его величеству султану, упомянутого выше; опора избранных Низам ад-дин Тарди бек, брат покойного Куч бека, [сына] Ахмеда; Шир Афкан, сын покойного Куч бека, о котором было упомянуто; опора великих и знатных, великий хан Араиш хан; дастур, величайший из вазиров среди людей, Ходжа Камал ад-дин Хусейн и множество знатных чинов дивана. На правом крыле утвердился драгоценнейший сын наш, друг счастья, могущественный, обласканный взорами милости великого творца, светило в созвездии власти и могущества, солнце на небе халифата и миродержавия, восхваляемый устами раба и свободного, возвеличивающий султанат и халифат, Мухаммед Хумаюн бахадур. Возле счастливой десницы сего драгоценного сына были поставлены: господин, обладатель власти, взысканный милостями владыки, суд воздающего, Касим Хусейн султан; опора избранных Низам ад-дин Ахмед Юсуф Оглакчи; поддержка царства, совершенный по преданности Джалал ад-дин Хинду бек Каучин; поддержка власти, верный в преданности Джалал ад-дин Хусрау Кукельташ; поддержка царства Кавам бек Урду шах; опора избранных, совершенный по приверженности и преданности Вали Хазин [ачи]; Кара Кузи; опора избранных Низам; ад-дин Пир Кули Систани; опора вазиров среди людей Ходжа Камал ад-дин Пехлеван Бадахши; опора избранных Низам ад-дин Абд аш-Шакур; опора знатных Сулейман Ака, посол Ирака, и Хусейн Ака, посол Систана. По левую руку от счастливого сына, уже упомянутого, облегченного победой, получили повеление встать: высокий господин, потомок сейидов, возводящий род свой к избраннику [пророка] Мир Хама, опора избранных, совершенный в преданности Шамс ад-дин Мухаммади Кукельташ и Низам ад-дин Ходжаги Асад Джандар.
На правом краю из эмиров Хинда встали, каждый на том месте, где им было приказано, — опора царства Хан ханан Дилавар хан; опора знатных Малик Дад Карарани; опора знатных, шейх шейхов, Шейх Гуран. На левом краю войска ислама выстроились: высокознатный, прибежище накибов, вместилище знатности, гордость рода Та-ха и Я-сина[168], предводитель потомков господина посланных Сейид Махди ходжа, а также драгоценный и могущественный его брат, обласканный взорами милости великого творца, Мухаммед Султан мирза; облеченный властью, потомок халифов, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Адил султан, сын Махди Султана, опора царства, совершенный в преданности, Му'изз ад-дин Абд ал-Азиз мирахур; опора царства Шамс ад-дин Мухаммед Али Дженг-Дженг; поддержка избранных, совершенный в преданности, Джалал ад-дин Кутлук Кадам караул; поддержка избранных, совершенный в преданности, Джалал ад-дин Шах Хусейн Яраки, Могол Ганчи, Низам ад-дин Джан Мухаммед Бег Атка. Из эмиров Хинда на эту сторону были назначены потомки султанов Камал хан и Джалал хан, сыновья упомянутого выше Султан Ала ад-дина; опора знатных Али хан Шейхзаде Фармули; опора знатных хан из Бианы. Для обходного движения были назначены на правом крыле: опора избранных, совершенный в преданности, Тардика и Малик Касим, брат Баба Кашка с отрядом могольского племени; опора знатных, верный в преданности Му'мин Атка и поддержка избранных Рустам Туркмен во главе отряда личных телохранителей государя.
Опора избранных, совершенный в преданности, лучший из пользующихся расположением государя Низам ад-дин Султан Мухаммед Бахши, расставив знатных и вельможных бойцов войск ислама по назначенным местам и постам, сам приготовился внимать нашим повелениям. Он разослал во все концы и стороны таваджиев и есаулов и доставил великим султанам и благородным эмирам и славным бойцам наши непреложные приказы об устройстве и расположении войск и отрядов. Когда столпы войска поднялись и каждый поспешил на свое место, то удостоился чести быть обнародованным приказ, обязательный к исполнению, следовать которому необходимо: «Чтобы никто без приказания не трогался с места и без разрешения не начинал бы боя».
Когда прошел один пас упомянутого дня, противостоящие войска приблизились друг к другу и началось сражение и бой. Центры обоих войск стояли друг против друга, подобные свету и тьме, а на правом и левом крыле происходила столь великая битва, что на земле возникло трясение, а на вышнем небе раздались вопли. Левое крыло злополучной рати нечестивых двинулось против правого крыла войск ислама, сопутствуемых счастьем. Они произвели натиск на Хусрау Кукельташа и на Малик Касима, брата Баба Кашка. Наш дражайший брат Чин Тимур султан, согласно приказу, двинулся им на помощь и начал храбро сражаться; он потеснил неверных изаставил их отступить почти до центра их войска и за это нашему дорогому брату была пожалована награда. Редкость нашего времени, Мустафа-и Руми, находившийся в центре, где пребывал драгоценнейший сын наш, счастливый, обласканный благосклонными взорами великого творца, взысканный милостями владыки повелевающего и запрещающего, Мухаммед Хумаюн бахадур, выкатив вперед лафеты [пушек], разбил ряды нечестивых, как и сердца их, ружьями и пушками. В разгар битвы наш дражайший брат Касим Хусейн султан, опора избранных Ахмед Юсуф и Кавам бек, получив приказание, поспешили им на помощь. Так как отряды неверных все время, непрерывно следуя друг за другом, подходили, дабы оказать подкрепление своим людям, то мы тоже послали на помощь опору власти Джалал ад-дина Хинду бека и следом за ним — поддержку избранных, Мухаммеди Кукельташа и Ходжаги Асада Джандара, а потом — опору высокой власти, доверенное лицо при возвышенном пороге, избранного приближенного Камал ад-дина Юнуса Али, опору избранных, совершенного в преданности Джалал ад-дин Шах Мансура Барласа, опору избранных Шихаб ад-дин Абд Аллах Китабдара. Им вслед мы послали на помощь опору избранных Дуст ишик-ага и Шамс ад-дин Мухаммед Халила ахта беки.
Неверные на правом крыле многажды и неоднократно производили натиски на левое крыло войск ислама и бросались на бойцов, коим уготовано вечное спасение, и каждый раз великие воины за веру некоторых из них ввергали ударами победоносных стрел в обитель гибели[169], где будут они жариться на огне [и скверное это обиталище!], а других оттеснили назад. Опора избранных Му'мин Атка и Рустам Туркмен устремились вслед за войском нечестивых — вместилищем мрака и прибежищем несчастья; в помощь упомянутому мы послали нукеров приближенного к его султанскому величеству, опоры державы хакана Низам ад-дина Али Халифы, под начальством опоры державы хакана Низам ад-дина Али Халифы, под начальством опоры избранных, искреннего в преданности Ходжи Махмуда и Али Атака. Драгоценнейший брат наш, Мухаммед Султан мирза, прибежище власти Адил Султан, поддержка царства Му'изз ад-дин Абд ал-Азиз мирахур, Джелал ад-дин Кутлук Кадам караул, Шамс ад-дин Мухаммед Али Дженг-Дженг,а также опора избранных Шах Хусейн Яраги и Могол Ганчи, ступая твердою ногой, начали битву; дастура величайшего из вазиров среди народов, Ходжа Камал ад-дин Хусейна с отрядом людей, состоящих в диване, мы послали им на помощь.
Все бойцы за веру с великим рвением и усердием рвались в бой; помня благородные слова Корана: «Скажи: ожидают ли они от нас чего-нибудь, кроме одного из двух благодеяний[170]», они вознамерились пожертвовать душой и подняли знамена, жизнь отнимающие.
Когда битва и сражение продлились и затянулись, был издан приказ, подлежащий исполнению, чтобы личные телохранители государя, молодцы в бою и львы в чаще доблести, которые стояли за пушками, словно львы в цепях, выступили вперед, справа, слева и из центра и, дав стрельцам место в середине, со всех сторон начали сражение.
Они поднялись из-за повозок, как поднимается истинная заря[171] над шатром горизонта, и, пролив на поле битвы, широком, как небо, много красной, как заря, крови злосчастных нечестивцев, заставили множество голов этих непокорны лететь, словно падающие звезды, с неба их бытия. Редкость нашего века, Устад Али Кули, который стоял со своими прислужниками перед центром войска, совершал доблестные дела и метал камни огромного размера; если бы положить один из них на чашку весов его деяний, то он получил бы награду, о которой говорится в словах: «А если весы его тяжелы, то будет он жить жизнью благою[172]». Если же бросят их на твердостоящий холм или на высокую гору, то рухнет она и развалится, словно шерсть расчесанная. Эти камни метал он в крепость рядов нечестивых, одетых железом; ударами камней и выстрелами из пушек и ружей разрушил он многие строения тел неверных.
Стрельцы центра, где стоял государь, согласно приказу, выступили на поле битвы. Каждый из них заставил множество неверных вкусить яд смерти; пехотинцы вышли на место великой опасности и сделали явными свои имена среди львов из чащи мужества и храбрецов на поле доблести. В это время последовал приказ его величества хакана выдвинуть вперед повозки, стоявшие в центре, и драгоценная особа государя, сопутствуемая справа счастьем и успехом, а слева — победой и одолением, направилась в сторону войска неверных. Когда в разных концах и сторонах победоносной рати заметили это обстоятельство, все полноводное море войска, облеченного победой, пришло в великое волнение, и доблесть крокодилов этого моря из возможности стала действительностью. Мрак от пыли собрался в облако и, словно темная туча, раскинулся над всем полем битвы; вспышки от сверкания мечей затмили блеск молнии и лишили света сияющий лик солнца, уподобив его спинке зеркала. Разящие смешались с поражаемыми и победители с побежденными, так что признаки различия скрылись от глаз; волшебник времени показал такую ночь, когда не было иных планет, кроме стрел, и других неподвижных звезд, кроме искр под копытами твердоногих коней.
В день битвы роса крови опустилась до Рыбы,
а пыль поднялась вверх до луны.
От топота копыт животных в этом обширном поле
слоев земли стало шесть, а неба — восемь[173].
Усердные бойцы за веру, которые в пылу боя проявляли доблесть и не щадили жизни, услышали сокровенный глас, возвещавший: «Не унывайте и не печальтесь, ибо вашей будет победа[174]», и дошла до них благая весть осведомителя, не оставляющего в душе сомнений: «от Аллаха поддержка и близкая победа; обрадуй же правоверных[175]». И начали они биться с таким увлечением, что до них донеслись возгласы одобрения святых вышнего собрания; ангелы, приближенные к Аллаху, кружились, как мотыльки, над их головами.
В пору между двумя молитвами пламя битвы так сильно разгорелось, что факелы знамен вознеслись выше небес. Правое и левое крыло войск ислама прижало левое и правое крыло злополучных нечестивцев к их центру и оттеснило их в одно место. Когда признаки победы славных бойцов за веру и возвышения исламского знамени начали становиться явными, проклятые нечестивцы и злодеи, лишенные веры, некоторое время пребывали в смятении, не зная, что им делать; наконец, они исторгли сердце свое из груди и бросились на правый и левый край нашего центра. На левом краю их натиск был сильнее и они подошли к нам близко, но наши доблестные бойцы, видя перед собой плоды небесной награды, посадили саженцы стрел в землю груди каждого из врагов и сделали нечестивых столь же черными, как их судьба. В это время ветерок победы и одоления повеял над лугом счастья наших благих заместителей и донес до них благую весть: «Поистине, даровали мы тебе победу явную[176]». Красавица торжества, чья прелесть, озаряющая мир, украсилась кудрями слов: «Поддержит тебя Аллах поддержкой могучей[177]», явила нам счастье успеха, прежде сокрытое за завесой, и сделала его близким. Ложноверующие индусы, поняв, что их положение трудное, рассыпались, «как шерсть расчесанная[178]», и разлетелись, словно рассеявшиеся мотыльки[179].
Немало убитых пало на поле битвы, многие, отчаявшись в жизни, ушли в пустыню скитаний и стали снедью для ворон и коршунов. Из трупов убитых сложили холмы, из голов их воздвигли минареты. Хасан хан Мевати от ружейного выстрела вошел в число мертвых, многим из заблудших и непокорных, что были вожаками этих людей, пули и стрелы также принесли конец дней их жизни. К числу их принадлежат Равал Уди Синг Багари, который был правителем области Дунгарпура и имел двадцать тысяч всадников, Рай Чандрабан Чухан, имевший четыре тысячи всадников, Бхупат Рао, сын упомянутого выше Салах ад-дина, который был правителем области Чандири и имел шесть тысяч всадников, Маникчанд Чухан и Дилпат Рао, имевшие по четыре тысячи всадников, Гангу, Карм Синг и Дангуси, имевшие по три тысячи всадников, а также многие другие индусы, каждый из которых был начальником войска и главой отряда, сплошь состоявшего из людей великих и славных. Все они вступили на стезю, ведущую в ад, и перешли из сей обители нечисти в пропасть нижайшую. Дорога с поля битвы, словно геенна, была усеяна ранеными, умиравшими на земле; нижайшая пропасть наполнилась трупами лицемеров, отдавших жизнь ангелу ада. Куда бы ни поспешил человек в войске ислама, он всюду мог найти убитых, сколько хотел. Когда славная ставка двинулась вслед за бежавшими, то на каждой стоянке некуда было вступить из-за множества трупов поверженных вельмож.
Все индусы убиты в позоре и унижении.
Камнями ружей, как люди со слоном
Из-за множества тел появились горы,
На каждой из этих гор текла река крови.
От страха перед стрелами войско, полное блеска,
Разбежалось по степям и горам.
Повернули они вспять, убегая, и было веление Аллаха судьбой предопределенной. Восхвалим же Аллаха всеслышащего, всезнающего; нет поддержки, кроме как от Аллаха великого, премудрого. Писано двадцать пятого числа месяца джумады второй года девятьсот тридцать третьего[180]».
После этой победы я стал писать в тугре слово «гази[181]». Под тугрой в победной грамоте я написал такое рубаи:
Ради ислама сделался я скитальцем,
Вел войну с нечестивыми индийцами,
Принял я решение стать мучеником за веру;
Благодарение Аллаху, что стал я гази.
Шейх Зайн нашел тарих этой победы в словах: «Победа государя ислама»; он вписал их в рубаи и прислал его мне. Мир Гису, один из тех людей, что прибыли из Кабула, тоже нашел тарих в этих же словах и, написав рубаи, прислал его мне. По совпадению в рубаи Мир Гису и Шейх Зайна были приведены одни и те же слова, как самые лучшие.
В другой раз, при завоевании Дибалпура, Шейх Зайн нашел его тарих в словах: «Середина месяца раби первого[182]». Мир Гису тоже нашел тарих в этих же словах.
Разбив врагов, мы преследовали и избивали их. Стан нечестивых находился курухах в двух от нашего лагеря. Достигнув вражеского лагеря, мы послали вслед за неверными Мухаммади Абд ал-Азиза, Али хана и еще кое-кого. Тут было допущено некоторое нерадение[183]: мне следовало, ни на кого не надеясь, идти самому.
Пройдя с курух за неприятельский лагерь, я повернул назад, так как время было позднее, и к молитве перед сном вернулся в лагерь. Мухаммед Шариф-звездочет — каких только бед он мне не пророчил! — тотчас же явился с поздравлениями. Здорово выругав его, я отвел душу. Хотя это был человек, склонный к обману, пророчивший злое, очень самодовольный и противный, но так как он давно мне служил, то я пожаловал ему один лак денег и отпустил его, чтобы он не оставался в моих владениях.
Следующий день мы провели в этом же лагере. Мухаммед Али Дженг-Дженг, Шейх Гуран и Абд ал-Малук курчи с большим отрядом были посланы против Ильяс хана, который восстал в Миан-Ду-Абе, захватил Куил и взял в плен Кичик Али. Когда пришли мои люди, воины Ильяс хана, не будучи в состоянии сражаться, рассеялись во все стороны. Спустя несколько дней после того как я прибыл в Агру, Ильяс хана схватили и привели. Я велел живьем содрать с него кожу.
На холмике, находившемся перед лагерем, где происходило сражение, я приказал построить минарет из голов убитых.
Совершив два перехода от этой стоянки, мы пришли в Биану. До самой Бианы и даже до Алвара и Мевата на земле валялось бесчисленное множество трупов нечестивых и вероотступников.
Я поехал и осмотрел Биану. Вернувшись в лагерь, я созвал тюркских и индийских эмиров и мы держали совет относительно похода на владения нечестивого Рана Санка. Вследствие недостатка воды в пути и чрезвычайной жары, поход был отложен.
Область Мевата лежит неподалеку от Дихли; с нее собирают до трех-четырех круров дохода.
Хасан хан Мевати получил эту область от отцов и дедов, которые самостоятельно правили ею сто или двести лет; они, по-видимому, не очень слушались дихлийских султанов. Султаны Хинда по причине обширности своих владений или за неимением удобного случая, либо вследствие гористости области Мевата, не сворачивали в сторону этой области и не могли окончательно покорить ее, так что жители Мевата оказывали им лишь неполное повиновение.
После завоевания Хинда мы также, по обычаю прежних султанов, оказывали благосклонность Хасан хану. Однако этот неблагодарный еретик, подобный нечестивому, не помня наших милостей и благодеяний и не желая отблагодарить нас за заботу и попечение, был, как уже сказано, первым зачинщиком всех заговоров и главным виновником всех зол.
Когда поход на нечестивых был отложен, мы направились в Меват, чтобы покорить эту область. После четырех переходов мы стали лагерем на берегу реки Манасни, в шести курухах от крепости Алвар, где имел пребывание правитель Мевата. Предки Хасан хана до него пребывали в Тиджара. В тот год, когда я вступил в Хиндустан, разбил Пахар хана и захватил Лахор и Дибалпур, Хасан хан, опасаясь меня и проявляя предусмотрительность, начал строить эту крепость. Один из уважаемых людей Хасан хана по имени Кармчанд, когда сын Хасан хана был в Агре, тоже явился туда. Вернувшись от сына, он прибыл из Алвара с просьбой о пощаде. Я дал ему в провожатые Абд ар-Рахима шигаула и отослал его в Агру, снабдив милостивыми указами. Кармчанд отправился в Агру и вернулся, приведя с собой Нахир хана, сына Хасан хана. Я опять проявил к нему милость и дал ему удел в несколько лаков.
Думая, что Хусрау совершил в битве подвиг, я пожаловал ему в виде помощи и поддержки удел в пять-десять лаков и отдал в управление Алвар. По своему злополучию он начал ломаться и не взял Алвара. Позднее стало известно, что этот подвиг совершил Чин Тимур султан. Я пожаловал этому султану в подарок город Тиджара, столицу Мевата, и выдал ему в виде поддержки пятьдесят лаков. Тердика, который в бою с Рана Санка стоял на правом краю центра и совершил обходное движение, держал себя лучше других; я выдал ему пятнадцать лаков деньгами и пожаловал крепость Алвар. Сокровищницу Алвара и [власть над] всеми обитателями крепости я дал Хумаюну.
Снявшись с этой стоянки в среду, первого числа месяца раджаба[184], мы подошли на два куруха к Алвару. Я проехался и осмотрел крепость Алвар. Ночь я провел в этой крепости, а утром вернулся в лагерь.
Как уже упомянуто, перед походом на нечестивых все, и великие и малые, дали клятву верности; при этом было сказано, что после победы не будет принуждения и всякий, кто захочет отправиться в Агру, получит на это разрешение. Большинство людей Хумаюна были из Бадахшана и с той стороны никогда не ходили в поход даже на месяц или два месяца. Перед битвой они потеряли стойкость и я дал им такое обещание. К тому же Кабул совершенно опустел. По этой причине было решено отправить Хумаюна в Кабул. Сговорившись об этом, мы вышли из Алвара в четверг, девятого раджаба, и, пройдя четыре или пять курухов, остановились на берегу реки Манас.
Махди ходжа тоже был в большой тревоге и я отпустил его в Кабул; должность сборщика налогов в Биане была предоставлена Дуст ишик-ага. Раньше я назначил Махди ходжу правителем Атавы. Когда Кутб хан бросил Атаву и ушел оттуда, я послал в Атаву на место Махди ходжи его сына Джа'фар ходжу.
Вследствие отъезда Хумаюна, мы провели на этой стоянке два-три дня. Оттуда был послан в Кабул с победной грамотой Му'мин Али Таваджи.
Я слышал похвальные описания фирузпурского источника и большого озера Кутила. Чтобы проводить Хумаюна и посмотреть эти места, я в воскресенье оставил лагерь и выехал оттуда. В этот день я осмотрел Фирузпур с его источником и ел там ма'джун. В долине, где протекает источник, канир был в полном цвету. Это место не лишенное приятности, хотя не такое, каким его описывают. Во всех местах, где ручей разливается шире, я приказал положить тесаные камни размером десять на десять [кари].
Эту ночь мы провели в долине, а утром я сел на коня и осмотрел озеро Кутила. Оно со всех сторон окружено горами; река Манасни, говорят, впадает в это озеро. Озеро это очень большое; с одного берега не видно как следует другого берега.
Посреди озера есть возвышенность, у берегов его [стоит] много маленьких лодочек; рассказывают, будто жители окрестных деревень во время смут и беспорядков садятся на эти лодки и спасаются. Когда мытуда прибыли, некоторые люди тоже сели в лодки и выехали на озеро.
Осмотрев озеро, мы вернулись и остановились в лагере Хумаюна. Там мы отдохнули и поели и, наградив Мирзу и его беков почетными одеждами, простились с Хумаюном и выехали в час молитвы перед сном. По дороге мы поспали в одном месте и двинулись дальше. На рассвете мы проехали область Кухри и опять немного поспали, а потом прибыли в лагерь, который находился в Туда.
Когда мы выступили из Туда и стали лагерем в Сункаре, сын Хасан хана Мевати Нахир хан, который был препоручен Абд ар-Рахим шигаулу, бежал. Выступив оттуда и совершив один переход, мы остановились у источника на выступе горы, возвышающейся между Бусаваром и Джуса. Там мы приказали поставить шатер и съели ма'джун. Когда наше войско проходило мимо этого источника, Тарди бек Хаксар всячески расписывал его; мы поехали к источнику на конях. Источник оказался действительно хороший. В Хиндустане, где почти нет проточной воды, нечего искать источников; те немногие источники, что там есть, сочатся из земли струйкой, а не бьют ключом, как в наших краях. Воды из этого источника хватило бы на полмельницы; она выбивается из-под склона горы.
Вокруг источника сплошные луга; местность мне очень понравилась. Я приказал построить в верховьях источника восьмиугольный хауз из тесаного камня.
Когда мы сидели у этого источника, наевшись ма'джуна, Тарди бек все время с гордостью повторял: «Раз я расхвалил это место, ему нужно дать название». Абд Аллах сказал: «Его нужно назвать «Царский ручей, восхваленный Тарди беком», и его слова вызвали великий смех и веселье.
Дуст ишик-ага прибыл из Бианы к этому источнику и служил мне.
Покинув это место, я еще раз осмотрел Биану и отправился в Сикри, где мы провели два дня. Я остановился в саду, который приказал раньше устроить; позаботившись об [украшении] сада, я прибыл в Агру утром, в четверг, двадцать третьего числа месяца раджаба[185].
Уже было сказано, что непокорные во время смут завладели Чандваром и Рапари. Я послал к Чандвару и Рапари Мухаммед Али Дженг-Дженга, Тарди бека, Куч бека, Абд ал-Малика курчи и Хасан хана с людьми Дариа хана. Когда они приблизились к Чандвару, люди Кутб хана, находившиеся там, узнали об этом и бежали. Овладев Чандваром, Мухаммед Али Дженг-Дженг и его люди двинулись на Рапари. Люди Хусейна хана Нухани вышли к заставе с намерением немного подраться, но едва наши бойцы приблизились и произвели нападение, как они не выдержали и побежали. Сам Хусейн хан с несколькими бойцами вошел в реку и утонул в Джумне. Кутб хан, услышав об этом, бросил Атаву и тоже бежал с несколькими своими приспешниками. Так как Атава была предназначена Махди ходже, то его сына Джа'фар ходжу послали туда вместо Махди ходжи.
Как уже было упомянуто, во время похода против нечестивого Санка многие хиндустанцы и афганцы отошли от меня; все они завладели землями и областями, [над которыми были поставлены]. Мухаммед Дулдай, бросивший Канаудж и явившийся ко мне, от страха или из самолюбия не соглашался вернуться в Канаудж и променял Канаудж с доходами в тридцать лаков на Сихринд, дающий пятнадцать лаков. Канаудж я пожаловал Мухаммед Султан мирзе; определив доход с него в тридцать лаков. Бадаун был отдан КасимХусейн султану, который получил повеление присоединиться к Мухаммед Султан мирзе. Некоторые другие тюркские эмиры — Малик Касим, [брат] Баба Кашка со своими братьями и моголами, Абу Мухаммед Найза баз, Муайяд с отцом, Хусейн хан со своими дарьяханцами и нукерами Султан Мухаммед Дулдая, а также кое-кто из хиндустанских эмиров — Али хан Фармули, Малик дад Карарани, Шейх Мухаммед, [сын] Шейха Бакари, и Татар хан Хан-и Джахан тоже получили приказ соединиться с Мухаммед султан мирзой и выступить против Бибана, который во время восстания нечестивого Санка осадил и взял Лукнур[186]. Когда их войско перешло реку Ганг, Бибан, узнав об этом, бросил свой обоз и бежал. Наши воины преследовали его до Хайрабада и, простояв там несколько дней, вернулись.
Казну я уже успел разделить, что же касается земель и областей, то дела с нечестивыми помешали мне раздать их. Покончив с войной против нечестивых, мы начали делить земли и владения. Так как приближалось время дождей, то было решено, что всякий должен отправиться в свое владение и приготовить снаряжение, а когда пройдут дожди — явиться ко мне.
Между тем пришли сведения, что Хумаюн, прибыв в Дихли, отпер некоторые казнохранилища и незаконно завладел ими. Я никогда не ожидал этого от Хумаюна, и у меня стало крайне тяжело на душе. Я написал Хумаюну письмо с очень суровыми увещаниями.
В четверг, пятнадцатого ша'бана[187], я снова отправил послом к царевичу Тахмаспу с соответствующими подарками Ходжаги Асада вместе с Сулейманом Туркменом. Ходжаги Асад уже ходил в Ирак в качестве посла и вернулся оттуда с Сулейманом.
Тарди бек Хаксар, которого я заставил бросить жизнь дервиша и сделал воином, прослужил мне несколько лет. Потом влечение к дервишеской жизни снова возобладало и Тарди бек попросил отпустить его. Я дал ему разрешение удалиться от дел и послал его к Камрану.
Я написал небольшую кит'а о тех, кто ушел от нас в прошлом году, обращаясь в ней к Мулле Али хану. Теперь я послал ее Мулле Али хану с Тарди беком. Вот эта кит'а[188]:
О вы, которые ушли из страны Хинда,
Испытав там страдания и мучения!
Стосковавшись по прекрасному воздуху Кабула,
Вы тогда быстро ушли туда из Хинда.
И видели и нашли там развлечения,
Услады, веселье и удовольствие.
Мы тоже, слава Аллаху, не умерли,
Хотя много испытали тягот и горестей.
Радости души и страдания тела.
Узнали вы, и мы тоже узнали.
Рамазан этого года мы провели в саду Хашт-Бихишт, совершая все положенные молитвы и омовения. С одиннадцатого года жизни я не проводил двух праздников рамазана подряд в одном месте. Прошедший рамазан я справил в Агре. Чтобы не отступать от установившегося обычая, мы отправились на воскресенье, в последний день месяца, в Сикри, с целью провести там праздник. В северо-западной стороне сада Баг-и Фатх, в Сикри, была воздвигнута каменная суфа; на этой суфе разбили шатер, в шатре мы отпраздновали праздник.
В тот вечер, когда мы выехали из Агры, Мир Али курчи был послан в Татту к Шах Хасану. Шах Хасан очень любил играть в карты[189]; он просил прислать ему карты, я послал.
В воскресенье, пятого зу-л-ка'да[190], у меня заболело горло; [недомогание] тянулось семнадцать дней.
В пятницу, двадцать четвертого числа названного месяца[191], мы отправились на прогулку в Дулпур. Ночью на полдороге мы поспали в одном месте, а утром подошли к плотине Султан-Искандер и остановились там. Ниже плотины, где кончается гора, находится большая глыба красного строительного камня. Я велел привести Устад Мухаммеда, каменотеса, и приказал, если можно, вытесать из всей этой глыбы дом, а если она слишком низка для постройки, выровнять ее и продолбить в камне хауз.
Из Дулпура мы отправились в Бари; на другой день мы осмотрели Бари и вернулись. На горе между Дулпуром и Бари мы видели эбеновое дерево; плоды этого дерева называются тинду. Белое эбеновое дерево, оказывается, тоже бывает, на этой горе большинство деревьев были белые.
Из Бари я проехал в Сикри и в среду, двадцать девятого числа этого месяца[192], прибыл в Агру.
В эти дни стали приходить тревожные вести о Шейхе Баязиде. Я послал к нему Султан Али Тюрка, дав срок [для явки] в двадцать дней.
В пятницу, второго зу-л-хиджже[193], я начал читать стихи Корана, которые надо повторять сорок один раз. В эти дни я свой стих:
О глазах ли ее, бровях ли, языке ли скажу,
О росте ли ее, о ланитах или кудрях скажу?
разбил [на стопы] в пятистах и четырех размерах; по этому поводу мною был составлен [особый] трактат.
В этот день у меня опять болело горло; болезнь тянулась десять дней. В четверг, двадцать девятого зу-л-хиджже[194], мы ездили на прогулку в Куил и Самбал.

События года девятьсот тридцать четвёртого (1527-1528)
В субботу первого числа месяца мухаррама[195] мы остановились в Куиле. Юсуф и Дервиш Али были оставлены Хумаюном в Самбале. Перейдя реку, они сразились с Кутбом Сирвани и несколькими раджами и, хорошо побив их, прислали много голов и одного слона. Мне доставили их, когда я был в Куиле.
В Куиле мы провели два дня, осматривая город. По приглашению Шейха Гурана мы стояли у него в доме. Он угостил нас и поднес нам подарки.
Выехав из Куила, мы остановились в Утрули; в среду мы переправились через реку Ганг и сделали привал в деревнях, окружающих Самбал. В четверг мы остановились в Самбале и провели там два дня, осматривая город, а в субботу утром возвратились из Самбала. В воскресенье я остановился в Сикандара, в доме Рао Сирвани, который предложил нам кушанье и служил мне. Еще до рассвета мы уехали от него. По дороге я под каким-то предлогом покинул своих людей и ускакал. Я ехал один, пока не оказался в одном курухе от Агры. После этого мои люди догнали меня и присоединились ко мне.
В воскресенье, шестнадцатого мухаррама[196], на меня напала лихорадка с дрожью. Приступ следовал за приступом, они тянулись двадцать пять-двадцать шесть дней. Я пил слабительное лекарство, и в конце концов болезнь прошла. Я очень страдал от бессонницы и жажды.
В дни болезни я написал три или четыре рубаи; вот одно из них:
Днем в теле моем сильный жар,
А когда наступает ночь, сон бежит от моих глаз.
И то и другое подобно моему горю и моему терпению:
Первое с течением времени возрастает, а второе уменьшается.
В субботу, двадцать восьмого сафара[197], прибыли мои тетушки: Фахр-и Джахан биким и Хадича Султан биким. Я выехал на лодке и встретил их выше Сикандар-Абада.
В воскресенье Устад Али Кули выстрелил ядром из большой пушки. Хотя ядро пролетело далеко, но пушка разорвалась на куски. Одним куском повалило толпу людей; восемь из них умерло.
В понедельник, седьмого числа первого раби[198], я поехал на прогулку в Сикри. Восьмиугольная суфа, которую я приказал воздвигнуть посреди озера, была готова. Мы поехали на лодке, разбили на суфе шатер и ели ма'джун.
Вернувшись после прогулки в Сикри, я вечером в понедельник, четырнадцатого числа месяца раби[199] первого, двинулся на Чандири, намереваясь начать священную войну. Мы прошли три куруха и стали лагерем в Джалисире. Дабы люди могли снарядиться и приготовиться, мы простояли там два дня. В четверг мы выступили из Джалисира и остановились в Анваре. Выехав из Анвара на лодках, мы прошли Чандвар и вышли на сушу; затем мы совершили несколько переходов и в понедельник, двадцать восьмого[200], остановились у переправы Канар.
В четверг, второго числа месяца раби' второго[201], я перешел через реку. Четыре или пять дней я стоял у переправы то на одной, то на другой стороне, ожидая, пока перейдут воины. В эти дни я постоянно выезжал на лодке и ел ма'джун. Река Чамбал впадает в Ганг в одном или двух курухах выше канарской переправы. В пятницу я сел в лодку и, проплыв по Чамбалу дальше мест впадения, прибыл в лагерь.
Хотя Шейх Баязид еще не поднял открыто восстания, однако из его действий и поступков явствовало, что он имеет намерение восстать. По этой причине я отрядил и послал Мухаммед Али Дженг-Дженга в Канудж; он должен был собрать там людей Мухаммед Султан мирзы и находящихся там султанов и эмиров: Касим Хусейн султана, Бихуб султана, Малик Касима, Куки, Абу Мухаммед Найза база и Менучихр хана с его братьями и дарьяханцами, и повести под своим предводительством против непокорных афганцев. Им надлежало предложить Шейх Баязиду примкнуть к Мухаммеду Али, если Шейх Баязид с искренними намерениями явится и присоединится к его силам, то пусть идут вместе, а если он не придет, то, прежде всего, следует его разбить. Мухаммед Али потребовал несколько слонов; мы дали ему десяток слонов. После того как мы отпустили Мухаммед Али, Баба Чухра тоже получил приказ присоединиться к этому отряду.
От Канара мы совершили один переход на лодках. В среду, восьмого числа месяца второго раби[202], мы остановились в одном курухе от Калпи. Баба султан, сын Султан Халил султана, родного брата Султан Са'ид хана, явился ко мне на этой стоянке, чтобы мне служить. В минувшем году он бежал от своего дяди и дошел до границ Андераба, но раскаялся и вернулся. Когда он был недалеко от Кашгара, хан послал ему навстречу Хайдар мирзу и тот заставил его вернуться.
На следующий день мы остановились в Калпи, в доме Алам хана. Он подал нам еду и угощение на хиндустанский лад и поднес подарки.
В понедельник, тринадцатого числа этого месяца[203], мы вышли из Калпи; в пятницу остановились в Ирджи. В субботу мы стали лагерем в Бандире.
В воскресенье, девятнадцатого числа[204], мы поставили Чин Тимур султана во главе шести или семи тысяч человек и послали его на Чандири впереди нас. Из беков отправились в поход Баки минг беги, Тарди бек, [брат] Куч бека, Ашик бакаул, Мулла Аппак и Мухсин Дулдай, а из хиндустанских беков — Шейх Гуран.
В пятницу, двадцать четвертого числа[205], мы остановились вблизи Качва. Склонив к себе обитателей Качва, я отдал эту местность сыну Бадр ад-дина.
Качва — довольно хорошее место; вокруг него возвышаются небольшиегорки. Между горками, к юго-востоку от Качва, устроили запруду, так что образовалось большое озеро; окружность его равняется пяти-шести курухам. Это озеро охватывает Качва с трех сторон; с северо-западной стороны осталась небольшая полоска суши, на которой находятся ворота [крепости]. На озере плавают маленькие лодочки, вмещающие трех-четырех человек; всякий раз, когда жители хотят спастись бегством, они садятся в лодки и выезжают на середину озера. Не доходя до Качва, в двух местах тоже устроили между гор запруду и образовалось озеро, но эти озера меньше, чем озеро в Качва.
Пробыв в Качва один день, я послал расторопных надсмотрщиков и множество землекопов сгладить неровности дороги и вырубить заросли, чтобы повозки и пушка могли пройти без труда. Местность между Качва и Чандири покрыта густыми зарослями.
Выступив из Качва и сделав один привал, мы переправились через реку Бурханпур и стали лагерем в трех курухах от Чандири.
Арк Чандири стоит на горе; внешние укрепления и самый город расположены среди гор. Ровная дорога, по которой могут пройти повозки, пролегает под внешними укреплениями. Отойдя от Бурханпура, мы прошли из-за повозок одним курухом ниже Чандири. После одного перехода во вторник, двадцать восьмого числа[206], я остановился у хауза Бахджат-Хана, выше плотины. На следующее утро я выехал и расставил воинов на посты вокруг крепости — в центре, на правом краю и на левом краю. Устад Али Кули выбрал для стрельбы ядрами ровное место, без уклона. Надсмотрщикам и землекопам велели устроить насыпь для установки пушки; всем воинам было приказано приготовить щиты, лестницы и поставить людей к щитам, употребляющимся при захвате крепостей.
Чандири раньше принадлежало властителям Манду. После смерти султан Насир ад-дина один из его сыновей, Султан Махмуд, который и теперь находится в Манду, завладел Манду и прилегающими областями. Другой сын Султан Насир ад-дина по имени Мухаммед шах захватил Чандири и обратился за помощью к Султан Сикандару. Султан Сикандар послал Мухаммед шаху большое войско и оказал ему покровительство. После смерти Султан Сикандара, во времена Султан Ибрахима, Мухаммед шах тоже умер, оставив маленького сына по имени Ахмед шах. Султан Ибрахим изгнал Ахмед шаха и поставил вместо него своего человека. Когда Рана Санка повел войско против Ибрахима и пришел в Дулпур, беки Султан Ибрахима восстали против последнего. В это время Чандири перешло в руки Рана Санка; Санка отдал этот город одному из знатных и уважаемых язычников по имени Мидини Рао. Этот Мидини Рао находился теперь в крепости Чандири с четырьмя или пятью тысячами нечестивых.
Араиш хан водил с ним дружбу. Я послал Араиш хана с Шейх Гураном к Мидини Рао с милостивыми и ласковыми словами и обещал в обмен на Чандири отдать ему Шамсабад. Один или два значительных человека вышли им навстречу. Не знаю — не поверил ли он мне или полагался на свою крепость, но только дело с перемирием не удалось.
Имея намерение взять крепость Чандири приступом, я утром, во вторник, шестого числа того месяца[207], выступил в поход и, отойдя от хауза Бахджат-Хана, остановился у среднего хауза, неподалеку от крепости.
В это утро, когда мы подходили к стоянке, прибыл Халифа и доставил несколько писем. В них сообщалось, что войско, посланное в Пураб, шло неосмотрительно и, вступив в бой, понесло поражение. Наши люди оставили Лакнау и пришли в Канудж. Я увидел, что Халифа из-за этого расстроен и полон тревоги и сказал: «Расстраиваться и тревожиться нет основания: все, что суждено — неизбежно, а ничего иного не случиться. Так как нам предстоит захватить крепость, то не говори об этих известиях; завтра станем штурмовать крепость, а потом посмотрим, что будет».
Враги укрепили как следует только арк, а во внешних укреплениях расставили людей по одному, по два на всякий случай. В тот же день вечером наши бойцы со всех сторон подошли к внешним укреплениям. Там было немного людей и не произошло даже небольшого боя: враги бежали и ушли в арк.
Утром в среду, седьмого числа месяца джумады первой[208], войска получили приказ снарядиться, отправиться на свои места и начать сражение. Когда я выеду на коне со знаменем и ударят в барабан, пусть со всех сторон идут на приступ.
Задержав [сигнал] знаменем и барабаном, пока битва не разгорится, я смотрел, как Устад Али Кули стрелял из пушки. Он выпустил три или четыре ядра, но так как место было без уклона, а стена крепости — очень крепкая, сплошь из камня, то выстрелы не произвели действия. Уже было упомянуто, что арк Чандири стоит на горе; с одной стороны в стене был сделан крытый проход для воды. Стенки этого прохода тянутся под горой, это единственное место, подходящее для нападения.
Правый край и левый край центра, а также особый отряд получили приказ занять это место. Приступ начали со всех сторон, но в этом месте он был всего сильнее. Нечестивые кинули сверху несколько камней и сбросили огонь, но наши молодцы не обращали на это внимания; в конце концов, Шахим юз беги поднялся к тому месту, где стенки водопровода примыкают к стене внешнего укрепления, наши йигиты тоже вскарабкались туда с двух или трех сторон. Нечестивые, которые стояли у прохода, бросились бежать, и водопровод был взят. Люди, находившиеся в верхней крепости, не дрались даже столько, [времени] и поспешно бежали. Йигиты во множестве взобрались и поднялись в верхнюю крепость.
Через короткое время язычники, совершенно обнаженные, снова выбежали и начали драться; многих [наших] людей они обратили в бегство и сбросили со стены; а несколько человек зарубили насмерть и погубили. Причина, почему они так быстро ушли со стены, была, как говорят, такова: решив, что крепость придется сдать, они изрубили насмерть своих женщин и красивых [девушек] и, избрав для себя смерть, обнажились и ринулись в бой. В конце концов мои люди напали на них со всех сторон и сбросили со стены. Двести или триста нечестивых вошли во двор Мидини Рао; многие из них поубивали друг друга следующим образом: один стоял с мечом в руках, а прочие один за другим добровольно подставляли шеи под удар. Большинство их таким способом отправилось в ад. Милостью божией мне удалось завоевать столь славную крепость в течение двух или трех гари, не поднимая знамени, не ударив в барабан и не начиная настоящей битвы. На горе к северо-западу от Чандири воздвигли башню из голов нечестивых.
Для обозначения года этой победы был найден тарих в словах: «Фатх-и дар ал-харб». Я включил его в такие стихи:
Был долгое время Чандири
Областью войны и битв, полной нечестивых.
Захватил я его крепость войной,
И стали тарихом этого слова:
«Захват обители войны, Чандири».
Чандири — прекрасное место, вокруг и в окрестностях много проточной воды; арк Чандири стоит на горе. Посреди горы выдолбили в камне большой хауз, другой большой хауз находится у того водопровода, через который прошли наши бойцы и взяли приступом крепость. Дома простых и знатных людей в Чандири все построены из камня. Жилища больших людей строятся очень роскошные, из тесаного камня, дома людей более низкого разряда — тоже из камня, главным образом нетесаного. Крыши вместо черепицы докрывают каменными плитами. Перед крепостью находятся три больших хауза; прежние правители устроили всюду вокруг запруды и выкопали эти хаузы. В одном возвышенном месте, называемом Бетва, есть речка, от нее до Чандири будет три куруха. Вода Бетва славится в Хиндустане своими хорошими качествами и прекрасным вкусом, это хорошая речушка. Посреди нее торчат отдельные скалы, подходящие для возведения построек. Чандири лежит в девяноста курухах к югу от Агры; высота Полярной звезды в Чандири — двадцать пять градусов.
Наутро в четверг я покинул укрепления, опоясывающие крепость, и стал лагерем возле хауза Маллу-Хан. Мы пришли в эти места, имея намерение после взятия Чандири направиться в Рай-Синг, Бхилсан и Сарангпур — владения неверных, принадлежащие нечестивому Салах ад-дину, и, захватив эти области, двинуться на Читур против Рана Санка. Когда начали приходить столь тревожные известия, я созвал беков и устроил совет; нам показалось удобней и предпочтительнее [сначала] пойти на [упомянутых] врагов и смутьянов и подавить их мятеж и восстание.
Чандири я отдал уже названному Ахмед шаху, который приходится внуком Султану Насир ад-дину; назначив с Чандири в доход казны пятьдесят лаков, я поручил взыскания налогов Мулле Аппаку. Во главе трех тысяч тюрков и хиндустанцев он был оставлен в помощь Ахмед шаху.
По устроении этих дел / в воскресенье, одиннадцатого числа месяца первой джумады[209], я ушел с хауза Маллу-Хан, намереваясь вернуться [на север]; мы остановились на берегу реки Бурханпура. В воскресенье же я послал из Бандира Якка ходжу и Джа'фар ходжу за лодками, которые они должны были доставить из Калли к переправе Канар.
В субботу, двадцать четвертого числа того же месяца[210], мы остановились у переправы Канар и вышел приказ войскам начать переправу. В эти дни пришли сведения, что отряд, ушедший вперед, оставил также Канаудж и пришел в Рапари. Абу Мухаммед Найза баз, как говорили, укрепил крепость Шамсабад, но большой отряд [врагов] подошел к Шамсабаду и взял крепость приступом.
Три или четыре дня мы провели на реке то на одном берегу, то на другом, ожидая, пока перейдут наши воины. Переправившись через реку, мы переход за переходом двинулись в сторону Канауджа. Отряд смелых йигитов был послан вперед, чтобы добыть сведения о непокорных. За два или три перехода от Канауджа они принесли весть, что сын Ма'руфа, увидев издали фигуры людей, выехавших взять «языка», бежал из Канауджа; Бибан, Баязид и Ма'руф, проведав о нас, переправились через Ганг и стали на восточном берегуГанга, напротив Канауджа, имея намерение преградить переправу.
В четверг, шестого числа месяца второй джумады[211], мы миновали Канаудж и стали лагерем на западном берегу Ганга. Наши йигиты силой отняли у врагов несколько лодок и привели сверху и снизу тридцать или сорок больших и маленьких барок. Мы послали Мир Мухаммеда, плотовщика отыскать место для наведения моста и собрать все, что нужно, чтобы навести мост. Мир Мухаммед выбрал место в одном курухе от нашей ставки и вернулся. Я назначил расторопных надсмотрщиков наводить мост. Устад Али Кули выбрал неподалеку от нас хорошее место, чтобы поставить пушку и стрелять ядрами, и занялся стрельбой. Ниже того участка, где наводили мост, Мустафа-и Руми переправил пушки на лафетах на один остров и начал стрелять с острова.
Выше моста построили парапет; стрельцы хорошо стреляли с парапета из ружей. Малик Касим Могол и еще несколько йигитов раз или два переправлялись на лодках через реку и хорошо сражались, хотя их было совсем немного. Баба султан с Дервиш [султаном] и еще десять-пятнадцать человек из удальства необдуманно переправились в час вечерней молитвы через реку и снова вернулись, не начав боя и ничего не сделав; за эту переправу их очень бранили. Наконец, Малик Касим с несколькими воинами, осмелев, пробился к самому вражескому лагерю, избивая и тесня неприятеля. Враги сбежались в большом числе, имея с собой одного слона, напали на Малик Касима и потеснили его отряд обратно к лодке. Прежде чем лодку сдвинули с места, слон подошел и потопил ее. Малик Касим погиб в этой стычке.
Несколько дней, пока наводили мост, Устад Али Кули хорошо стрелял из пушки. В первый день он выпустил восемь ядер, во второй день — шестнадцать; так он стрелял три или четыре дня. Этими ядрами он стрелял из пушки, называемой Гази, то была та самая пушка, из которой стреляли во время войны с нечестивым Санка; оттого ее и назвали Гази. Устад Али Кули поставил еще одну пушку побольше, но выпустил всего одно ядро и пушка сломалась.
Стрельцы тоже изрядно палили из ружей и опрокинули своими выстрелами множество коней и людей. Они также застрелили нескольких беглых рабов и путников с их конями.
Когда в среду, девятнадцатого числа месяца второй джумады[212], наведение моста приближалось к концу, мы снялись с лагеря и подошли к мосту. Афганцы, считая, что навести мост [так быстро] невозможно, издевались над нами. В четверг мост был готов. Небольшой отряд пехотинцев и лахорцев перешел на другую сторону; произошла незначительная стычка. В пятницу переправился пешим порядком особый отряд, стоявший в центре войска, а также йигиты с правого и левого края и стрельцы.
Афганцы в полном вооружении, на конях и со слонами произвели натиск. Они потеснили один из отрядов левого края, но люди в середине и на правом краю устояли и заставили врагов отступить. Двое наших бойцов, поспешив, отделились от прочих и помчались вперед. Одного из них тут же сбили с коня и захватили, другому, а также его коню, нанесли много ударов; конь встал на дыбы, повернул назад и упал среди наших людей. В этот день мне принесли семь или восемь голов. Многих из врагов ранили стрелами и пулями.
Бой продолжался долго: до послеполуденной молитвы. Ночью всех, кто перешел через мост, перевели обратно. Если бы в ночь на эту субботу все мои люди переправились на другую сторону, то большинство врагов, вероятно, попало бы к нам в руки, но мне пришло на память, что в прошлом году, во вторник, в день Науруза, я выступил из Сикри на войну с Рана Санка, и мы разбили врага в субботу. В этом году мы выступили на бой с врагом в среду, также в день Науруза; если бы мы одержали победу над врагом в воскресенье, это было бы весьма удивительное дело. По этой причине [всех] бойцов не стали переправлять на другой берег.
В субботу враги не вышли на бой, они стояли вдали, построившись. В этот день мы переправили пушки на лафетах; на заре следующего дня вышел приказ людям переходить реку. Когда били зорю, от дозорных пришло известие, что враги бегут. Чин Тимур султан получил повеление возглавить войско и преследовать врага. Для погони был назначен отряд под начальством Мухаммед Али Дженг-Дженга, Хусам ад-дина Али, [сына] Халифы, Мухибб Али, [сына] Халифы, Куки, [сына] Баба Кашка, Дуст Мухаммеда, [сына] Баба Кашка, Баки Ташкентди и Вали Кизила; находясь при Султане, они не должны были выходить из подчинения ему. На рассвете я тоже перешел через реку; верблюдов я велел перевести на переправе, которую видел ниже. В этот день, в воскресенье, мы стали лагерем в одном курухе от Бангармау на берегу пруда.
Люди, посланные преследовать врагов, действовали нехорошо; они стояли в Бангармау и двинулись оттуда [лишь] в тот самый день после полуденной молитвы. На другое утро мы спешились на берегу озера перед Бангармау; в этот день Тухта Буга султан, сын моего дяди, Младшего хана, явился, чтобы служить мне.
В субботу, двадцать девятого числа месяца второй джумады[213], я прогулялся в Лакнау и, вернувшись, переправился через реку Гуи и спешился. В этот день я совершил омовение в реке Гуи. Не знаю, вода ли попала мне в ухо или это случилось от действия воздуха, но у меня заложило правое ухо. Однако [это длилось] всего несколько дней и сильной боли не было.
За один или два перехода до Ауда от Чин Тимур султана прибыл человек и сообщил, что враги стоят на той стороне реки Сару и что следует прислать подкрепление. Мы выделили ему в помощь отряд в тысячу человек из йигитов, стоявших в центре войска под начальством Карача хана.
В субботу, седьмого раджаба[214], мы стали лагерем в двух-трех курухах от Ауда, при слиянии рек Гогра и Сару. До этого дня на противоположном берегу реки Сару, напротив Ауда, находился Шейх Баязид. Он прислал Султану письмо и вел с ним переговоры. Султан, разгадав его хитрости, во время полуденной молитвы послал к Карача человека и начал готовиться к переправе через реку. Как только Карача соединился с Султаном, они без задержки перешли на другой берег реки. [Врагов] было человек пятьдесят всадников с тремя или четырьмя слонами, они не выдержали и побежали. Наши люди сбили нескольких из них с коней, отрезали им головы и прислали ко мне. Бихуб султан, Тарди бек, [брат] Куч бека, Баба Чухра и Баки шигаул перешли через реку после Султана, а те, которые переправились раньше, продолжали преследовать Шейх Баязида до вечерней молитвы. Сам Шейх Баязид бросился в чащу и спасся. Чин Тимур султан вечером остановился на берегу одного пруда; в полночь они сели на коней и погнались за неприятелем. Проскакав курухов сорок, Чин Тимур султан достиг того места, где находились домочадцы и родичи Шейх Баязида, но теубежали. В этом месте преследователи рассыпались во все стороны. Баки шигаул с несколькими йигитами погнался за неприятелем и настиг домочадцев и родичей Шейх Баязида; нескольких афганцев они взяли в плен и привели.
Несколько дней мы простояли в этом месте, чтобы устроить и упорядочить дела в Ауде и окрестных областях. Говорили, что в семи или восьми курухах выше Ауда, на берегах реки Сару, есть прекрасные места для охоты. Мы послали мир Мухаммеда, плотовщика, осмотреть переправы на реках Гогра и Сару, [после осмотра] он вернулся. В четверг, двенадцатого числа этого месяца[215], я выехал с целью поохотиться.

События года девятьсот тридцать пятого (1528-1529)
В пятницу, третьего числа месяца мухаррама[216], прибыл Аскари[217], которого я вызвал перед походом на Чандири, чтобы обсудить положение дел в Мультане. Он пребывал при мне в моих личных покоях. На следующее утро Хондемир-летописец[218], Шихаб-и Муаммаи и Мир Ибрахим-и Кануни, родич Юнуса Али, которые уже давно выехали из Герата с намерением мне служить, явились и поступили ко мне в услужение.
В воскресенье пятого числа[219] в час послеполуденной молитвы я переправился через Джун и прибыл в крепость Агру, намереваясь побывать в Гвалиаре [в книгах пишут также Галиур]. Попрощавшись с Фахр-и Джахан биким и Хадича Султан биким, которые через два-три дня должны были отбыть в Кабул, я выехал [в сторону Гвалиара]. Мухаммед Заман мирза, испросив разрешения, остался в Агре. В этот вечер мы прошли три-четыре куруха пути, остановились и поспали на берегу одного озера. Совершив молитву раньше времени, мы двинулись дальше. В полдень мы остановились на берегу реки Гамбир и в час полуденной молитвы выступили оттуда. В дороге, утомившись, я выпил с толокном, чтобы подбодриться, порошок, приготовленный для меня Муллой Рафи. Он оказался очень невкусным и противным. Вечером во время послеполуденной молитвы я остановился в саду с беседкой, который я приказал разбить в одном курухе к западу от Дулпура. Место, где я велел устроить этот сад с беседкой, находится на краю выступа горы. Выступ, которым оканчивается гора, представляет собой глыбу красного строительного камня. Я приказал продолбить ее до земли; если глыба окажется достаточно высокой, чтобы вытесать из нее дом, — пусть так и сделают, а если она окажется не столь высокой, то пусть поверхность глыбы выровняют и продолбят в ней хауз[220].
Глыба оказалась не столь высокой, чтобы из нее мог получиться дом; Устад Шах Мухаммед, каменотес, получил повеление выдолбить на гладко обтесанной поверхности этой глыбы камня восьмиугольный хауз. Каменотесам наказали усердно работать. К северу от того места, где я велел выдолбить в каменной глыбехауз, растет много деревьев — анбу[221], джаман и всевозможные другие. Среди этих деревьев я распорядился выкопать колодец площадью десять на десять [кари]; устройство колодца приближалось к концу. Вода из этого колодца идет в тот хауз. К северо-востоку от хауза Султан Сикандар соорудил плотину, а на плотине возвел постройки. Выше плотины скопились дождевые воды и образовалось большое озеро; к востоку от озера есть сад. На восточном краю озера я приказал вытесать из глыбы камня сидения в виде суфы, а на западном краю построить мечеть.
Вторник и среду мы провели ради этих дел в Дулпуре. В четверг мы выехали и переправились через реку Чамбал, полуденную молитву я совершил на берегах этой реки. Между полуденной и послеполуденной молитвой мы тронулись с берегов реки Чамбала, а между вечерней и ночной молитвой перешли реку Кавари и сделали привал. Вследствие дождя вода была высокая, и лошадей пришлось пустить вплавь; мы сами переправились на лодках.
На следующее утро в пятницу — это был день ашура[222] — мы снялись с места и в полдень остановились по дороге в одной деревне. Ко времени молитвы перед сном я спешился в одном курухе к северу от Гвалиара, в саду, который я приказал разбить в прошлом году.
На следующий день после полуденной молитвы я сел на коня и, осмотрев холмы и намазгах к северу от Гвалиара, въехал в Гвалиар через ворота, именуемые Хати-Пул, близ которых находится дворец раджи Бикрамаджита, где жил Рахим Дад, и остановился там. В эту ночь из-за боли в ухе, а также и по причине [яркого] сияния луны, я принял опиум. На другой день похмелье от опиума причинило мне много беспокойства и меня сильно рвало.
Несмотря на похмелье я обошел и осмотрел все дворцы Ман Синга и Бикрамаджита; это удивительные постройки, хотя они разбросаны в беспорядке и без плана. Дворцы эти возведены целиком из тесаного камня; из всех дворцов, построенных раджами, дворцы Ман Синга самые лучшие и самые высокие. Одной стороной дворец Ман Синга обращен к востоку, стены с этой стороны в сравнении с остальными отделаны роскошнее. Высотою они будут в сорок или пятьдесят кари; они все из тесаного камня и поверхность их выбелена известью.
В некоторых частях этого дворца четыре яруса, в двух нижних ярусах очень темно. Если посидеть там некоторое время, то [в глазах] становится немного светлее. Мы обходили эти помещения со свечами.
На одной стороне дворца — пять куполов; между этими куполами стоят маленькие купола, по хиндустанскому обычаю четырехгранные. Пять больших куполов обиты листами вызолоченной меди; внешняя сторона стен покрыта зелеными изразцами. Стены кругом украшены изображениями растений банана из зеленых изразцов.
Под башней на восточной стороне находятся [ворота] Хати-Пул; индусы называют слона «хати», а ворота — «пул». При выходе из ворот [скульптурное] изображение слона, на котором сидят два погонщика. Это самый настоящий слон, очень похоже сделали; поэтому ворота и названы Хати-Пул.
В нижнем ярусе той части дворца, где четыре яруса, есть окно, обращенное к фигуре слона; из этого окна его можно видеть совсем близко. На верхнем ярусе возвышаются упомянутые купола; во втором ярусе находятся жилые помещения, они расположены ниже уровня пола. Хотя комнаты отделены всякими хиндустанскими украшениями, но это очень душные помещения.
Постройка Бикрамаджита, сына Ман Синга, находится севернее крепости, посредине. Дворец сына не таков, как дворец отца: на нем всего один большой купол, и там очень темно; если посидеть некоторое время, [в глазах] становится светлее.
Под большим куполом находится маленькое строение; в него ниоткуда не проникает свет. Когда Рахимдад поселился во дворце Бикрамаджита, он устроил на большом куполе маленькую беседку. Из дворца этого Бикрамаджита пробили ход, который ведет во дворец его сына. Снаружи его совершенно не заметишь, внутри он тоже совсем не виден; свет проникает в него [лишь] в нескольких местах. Это отлично устроенный проход.
Осмотрев эти постройки, мы сели на коней и, посетив медресе, построенное Рахимдадом, объехали крепость с юга. Мы погуляли в садике, который разбил Рахимдад на берегу хауза, и вечером вернулись в тот сад, где находилась ставка. В этом саду посажено много роз, красивых красных каниров там тоже множество. В наших местах каниры, как цветы персика; в Гвалиаре канир красивого ярко-красного цвета. Я приказал привезти из Гвалиара немного красного канира и посадить его в садах Агры.
В южной стороне сада есть большое озеро; в нем скопляются дождевые воды. У западной оконечности озера находится очень высокая кумирня; Султан Шамс ад-дин Илтутмиш[223] построил рядом с кумирней соборную мечеть. Кумирня эта очень высокая; во всей крепости нет постройки выше. С дулпурской горы отчетливо видны крепость Гвалиара и эта кумирня; говорят, что все камни для кумирни вынули со дна этого большого озера. В саду устроена деревянная крытая беседка, у ворот сада поставили безвкусные айваны хиндустанской кладки.
На следующий день в час полуденной молитвы я сел на коня, чтобы побывать в тех местах в Гвалиаре, которых я еще не видал. Я осмотрел дворец, называемый Бадалгар, что находится вне крепости Ман Синга, и, выехав из ворот Хати-Пул, отправился в местность Урва.
Урва представляет собой долину к западу от крепости. Хотя эта долина находится за стеной, которую выстроили на вершине горы, но при входе в долину возвели еще высокие стены в два ряда. Высота [наружной] стены около тридцати или сорока кари, а внутренняя стена длиннее; наружная стена и с той и с другой стороны долины примыкает к крепости. За этой стеной поставили еще одну закругляющуюся стену ниже первой; она не тянется от края до края [наружной стены]. Эту стену построили закругленной в целях добывания воды; за стеной выкопали колодец со ступеньками, из которого берут воду; к воде спускаются по десяти-пятнадцати ступенькам. На воротах между большой стеной и стеной у колодца вырезано на камне имя Султан Шамс ад-дина Илтутмиша. Год [постройки] — шестьсот тридцатый[224]. Под наружной стеной вне крепости находится большое озеро; оно часто мелеет и высыхает. Вода из него проходит в водопровод.
В Урве есть еще два больших озера; жители крепости предпочитают воду из этих озер всякой другой воде.
Урва с трех сторон окружена сплошными горами; цвет камня не красный, как у камней в Биане, а немного бледнее. Сплошные утесы вокруг Урвы обтесали и изваяли из них больших и маленьких идолов.
На южной стороне стоит большой идол; высотой он будет примерно в двадцать кари; этих идолов сделали совершенно обнаженными, с неприкрытой срамотой. Вокруг двух больших озер, находящихся в Урве, вырыли двадцать или двадцать пять колодцев, добывая из этих колодцев воду, там разводят огороды и сажают цветы и деревья. Урва — не плохое, а [наоборот], очень хорошее место. Недостаток его в том, что вокруг стоят идолы; я приказал разбить эти идолы.
Снова поднявшись из Урвы в крепость, я осмотрел ворота Султан-Пул, которые, видимо, остаются запертыми со времени пребывания здесь нечестивых, и, вернувшись к вечерней молитве в садик, разбитый Рахимдадом, расположился там. Эту ночь я провел в саду Рахимдада.
Во вторник, четырнадцатого числа того месяца[225], явились люди от Бикрамаджита, второго сына Рана Санка, который находился со своей матерью Падмавати в крепости Рантанбур. Прежде чем мы выехали на прогулку в Гвалиар, от одного из больших и значительных людей Бикрамаджита, хиндустанца по имени Асук, тоже приходили люди, изъявляя покорность и готовность мне служить. Асук просил себе для поддержания жизни [удел] с доходами в семьдесят лаков. Было решено, что, когда Асук сдаст Рантанбур, ему будут пожалованы просимые владения, и мы отпустили его людей. Собираясь отправиться на прогулку в Гвалиар, мы назначили этим людям встречу в Гвалиаре, но они на несколько дней опоздали к сроку. Этот Хиндустанец Асук, говорят, близкий родич матери Бикрамаджита, Падмавати. Он изложил матери и сыну положенные дела и те сговорились с Асуком и согласились быть мне доброжелателями и слугами.
Когда Санка разбил Султан Махмуда и тот попал в плен к нечестивым, при нем были венец и шитый золотом пояс. Санка отобрал у него венец и шитый золотом пояс и отпустил его. Этот венец и златотканный пояс, видимо, находятся теперь у Бикрамаджита. Его старший брат Ратансин, который ныне стал раной вместо отца и владеет Читуром, просил у младшего брата венец и пояс, но тот не дал. Через явившихся ко мне людей Бикрамаджит завел речь о венце и поясе, шитом золотом, и попросил для себя Биану в обмен на Рантанбур. Мы отвели разговор о Биане и обещали в обмен на Рантанбур уступить Шамсабад. В тот же день я облачил людей, пришедших от Бикрамаджита, в почетные одежды и отпустил их, уговорившись явиться в Биану через девять дней.
Выехав из сада Рахимдада, мы осмотрели кумирни Гвалиара. Некоторые кумирни построены в два или, три яруса, но ярусы низкие, древней кладки; нижняя часть стен украшена изображениями, вытесанным из камня.
Некоторые кумирни построены наподобие медресе: над галереей возвышается широкий, высокий купол. Комнаты в этих кумирнях, точно худжры медресе: каждую венчает каменный узкий купол. В нижних комнатах стоят изваяния идолов из тесаного камня.
Осмотрев эти здания, я выехал из западных ворот Гвалиара и, объехав гвалиарскую крепость с юга, осмотрел местность. Потом я прибыл в сад Рахимдада, перед Хати-Пулом, и расположился там. Рахимдад устроил в этом саду праздничное угощение; он предложил хорошие кушанья и поднес много подарков. Деньгами и вещами подарков было на четыре лака. Выехав из этого сада, я вечером возвратился в свой сад.
В среду, пятнадцатого числа того месяца[226], я выехал осмотреть водопад, находящийся юго-восточнее Гвалиара. От Гвалиара до этого водопада шесть курухов пути. Так как мы тронулись в путь довольно поздно, то достигли водопада после полуденной молитвы. С отвесной скалы высотой в один аргамчи[227], бурля, низвергается река, достаточная для одной мельницы. Под тем местом, где падает вода, находится большое озеро; выше водопада вода течет по сплошным скалам; под водопадом тоже лежат глыбы камня. То тут, то там, вода во впадинах образует пруды.
На берегах потока разбросаны большие камни, на которых можно сидеть, но только вода, говорят, течет там непостоянно.
Мы посидели у водопада и съели ма'джун, потом поднялись вверх по реке и дошли до ее начала. Вернувшись, мы поднялись на возвышенность и немного посидели там; музыканты играли на инструментах, певцы кое-что пропели. Черное дерево, которое жители Хиндустана называют тинду, показали тем, кто его еще не видел.
Двинувшись в обратный путь, мы спустились с горы и между вечерней молитвой и молитвой перед сном сели на коней; около второго паса ночного времени мы достигли одного места, где могли поспать, а к исходу первого дневного пахра прибыли в сад и спешились.
В пятницу семнадцатого числа[228] мы осмотрели деревню Сухджана, родину Салах ад-дина, а также лимонную рощу и заросли садфалей, находящиеся выше этой деревни, в долине среди гор. В первый дневной пахр я вернулся к себе в сад.
В воскресенье, девятнадцатого числа[229], еще до рассвета, мы сели на коней и выехали из сада. Перейдя реку Кавари, мы перед полуднем сделали остановку; в час полуденной молитвы мы снова сели на коней, к закату солнца перешли реку [Чамбал] и между вечерней молитвой и молитвой перед сном вступили в крепость Дулпур. При свете светильников мы осмотрели баню, построенную Абу-л-Фатхом, и выехали оттуда. Прибыв в новый сад, разбитый возле плотины, мы остановились там. Наутро я осмотрел те места, где приказал выполнить [различные] работы. Поверхность крытого хауза, который я велел выдолбить в глыбе камня, ни разу не была еще выровнена. Я распорядился привести побольше каменотесов и хорошо углубить хауз, чтобы туда можно было налить воды, а потом выровнять его края. К вечеру после полуденной молитвы поверхность дна хауза в первый раз выровняли. Я приказал наполнить хауз водой, края сравняли по уровню воды и стали их сглаживать. В этот раз я велел выдолбить в глыбе камня также нужник, и маленький хауз в нужнике тоже выдолбить в камне.
В понедельник состоялась пирушка с употреблением ма'джуна, день вторника я тоже провел в этом месте. В ночь на среду я разговелся и немного поел, потом мы сели на коней, намереваясь отправиться в Сикри. Около второго пахра мы спешились в одном месте и легли спать. Не знаю, почему — похоже, что от действия холода, — у меня в эту ночь сильно болело ухо, и я не мог уснуть. На рассвете мы двинулись с этого места и в течение одного пахра достигли сада, устроенного в Сикри, где и расположились. Стена в саду и колодец были построены не так, как мне хотелось; людей, надзирающих за этой работой я осыпал угрозами и подверг наказанию.
Из Сикри мы выехали между полуденной и вечерней молитвой; миновав Мадхакур, мы спешились в одном месте и поспали, а затем выехали оттуда и прибыли в Агру в часы первого пахра.
В крепости тогда оставалась Хадича Султан биким. Повидавшись с нею, я переправился через Джун и прибыл в сад Хашт-Бихишт.
В субботу, третьего сафара[230], три мои старшие тетушки — Гаухар, Шад биким, Бади' ал-Джамал биким и Ак биким, а из младших — Ханзаде биким, дочь Султан Мас'уд мирзы и дочь Султан Бахт биким вместе с внучкой моей старшей йинка, то есть Зейнаб Султан биким, миновав Тута, остановились в пригороде, на берегу реки. Я пошел и повидался с ними между послеполуденной и вечерней молитвой. Оттуда я вернулся на лодке.
В понедельник пятого сафара[231] я отправил в Рантанбур к первому послу от Бикрамаджита и ко второму его послу Хамуси сына, моего старого слуги из Бхиры, по имени Дива, чтобы обряд передачи Рантанбура и принятия Бикрамаджита в услужение был выполнен согласно обычаям хиндустанцев. Наш посланный должен был посмотреть, узнать, удостовериться и вернуться. Я обещал, что если Бикрамаджит будет твердо придерживаться сказанного им ранее, я, с божьей помощью, сделаю его раной вместо его отца и назначу ему пребывание в Читуре.
К этому времени казнохранилища Сикандера и Ибрахима в Дихли и Агре совершенно опустели. Для снаряжена войска, приобретения пороха и уплаты пушкарям и стрельцам я приказал каждому, кто получал содержание, внести в диван в четверг, восьмого сафара[232], тридцать сотых долей своего жалования на расходы по приобретению этих припасов и оружия.
В субботу, десятого сафара[233], скороход Султан Мухаммеда Бахши по имени Шах Касим, который уже однажды доставил жителям Хорасана милостивые грамоты, снова был послан в Герат с указами такого содержания: «С помощью бога сердца людей успокоились относительно врагов на востоке и на западе Хиндустана и язычников. Этой весной, если бог поможет, мы любым способом обязательно прибудем [к вам]». Ахмед Афшару тоже был послан указ; на полях указа я собственной рукой написал несколько слов, призывая к себе [музыканта] Феридуна, играющего на кабузе[234]. В этот день в час полуденной молитвы я начал принимать ртуть[235].
В среду, двадцать первого числа[236], один хиндустанский скороход доставил донесения от Камрана и Хожи Дуст Хавенда. [По его словам], Ходжа Дуст Хавенд десятого зу-л-хиджжа[237] ушел в Кабул и направился к Хумаюну. В Хупиане к Ходже явился один из людей Камрана с просьбой прибыть к Камрану и лично сообщить обо всем, что было мною приказано. Выложив запас своих сведений, Ходжа поедет дальше.
Камран семнадцатого зу-л-хиджжа[238] прибыл в Кабул. Переговорив с Ходжой, он отправил его двадцать восьмого числа того же зу-л-хиджжа[239] в Кала-и Зафар. В поступивших донесениях заключались хорошие новости: царевич Тахмаси, вознамерившись прогнать узбеков, захватил и убил в Дамгане Риниша-узбека, а его людей подверг всеобщему истреблению. Убайд хан, получив верные сведения о действиях кизилбашей, ушел из-под Герата, направился в Мерв и созвал в Мерве султанов, находящихся в Самарканде и окрестных местах. Все султаны Мавераннахра направляется к нему на помощь.
Скороход доставил также сообщение о том, что у Хумаюна родился сын от дочери Ядгар Тагая и что Камран в Кабуле женился: он взялза себя дочь своего дяди по матери Султан Али мирзы.
В тот же день я облачил в почетную одежду Сейид Дакни Ширази, водоискателя, пожаловал ему награду и приказал по мере своего разумения закончить устройство выложенного камнем колодца.
В пятницу двадцать третьего числа[240] на меня напал сильный жар, так что я лишь с трудом провел соборную молитву в мечети. Полуденную молитву я из осторожности совершил в книгохранилище, тоже с усилием и позже положенного времени. Через два дня, в воскресенье, у меня [опять] был жар и легкий озноб.
Во вторник, двадцать седьмого числа месяца сафара[241], мне пришло на ум переложить в стихи «Родительское послание[242]» досточтимого Ходжи Убайд Аллаха. Уповая на помощь духа досточтимого Ходжи, я решил в своем сердце, что если это намерение будет угодно досточтимому, мое избавление от припадка болезни окажется доказательством благосклонного принятия стихотворения подобно тому, как сочинитель «Касиды о плаще[243]» избавился от паралича, когда его касида была принята.
С таким намерением я приступил к сочинению послания в размере рамаль трехстопный, где последняя стопа первого полустишия — укороченная, а последняя стопа второго полустишия иногда усеченная, а иногда — укороченная и урезанная. «Четки» Маулана Абд ар-Рахмана Джами тоже написаны в этом размере. В тот вечер я написал тринадцать двустиший. Я обязался писать каждый день не меньше десяти двустиший и пропустил, кажется, только один день. В прошлом году и вообще всякий раз, когда у меня бывал припадок такой болезни, он продолжался, по меньшей мере, месяц или сорок дней. На этот раз по милости бога и благосклонности досточтимого Ходжи я в четверг, двадцать девятого числа[244], был еще немного слаб, но, в общем, избавился от болезни.
В субботу, восьмого числа первого раби[245], переложение послания в стихи было закончено; был день, когда я написал пятьдесят два двустишия.
В среду, двадцать восьмого числа месяца сафара[246], бойцам, находящимся поблизости и в окрестностях, был послан указ о том, что в ближайшее время, если поможет бог, мы поведем войско в поход. Бойцам надлежит быстро прибыть в полном вооружении.
В воскресенье, девятого числа месяца первого раби', явился Бек Мухаммед Тааллукчи. В прошлом году, в конце месяца мухаррама, он доставил Хумаюну почетную одежду и коня.
В понедельник, девятого числа[247], Бек Кина, сын Ваиса Лагари, и Биан шейх, один из нукеров Хумаюна, прибыли от Хумаюна. Бек Кина явился с радостной вестью, что у Хумаюна родился сын. Мальчику дали имя Ал-Аман. Шейх Абу-л-Ваджид нашел тарих его рождения в словах: «Шах-и саадатманд[248] ».
Биан шейх выехал много позже Бек Кина. Он расстался с Хумаюном в пятницу девятого сафара[249] в местечке Душамбе под Кишемом и в понедельник, десятого числа месяца раби' первого[250], прибыл в Агру. Быстро он приехал! В другой раз тот же Биан шейх проехал из Кала-и Зафара в Кандахар в одиннадцать дней.
Биан шейх привез вести о приходе царевича [Тахмаспа] и поражении узбеков. Подробности этого таковы. Царевич Тахмасп с сорокатысячным войском, ружьями и пушками, расставленными по румскому образцу, быстрым ходом прошел из Ирака в Бистан и Дамган, захватилтам Риниша-Узбека и истребил его вместе с его людьми, после чего быстро прошел дальше. Камбар Али бий, сын Кулак бия, тоже был разбит кизилбашами и с немногими людьми ушел к Убайд хану. Убайд хан, не находя достаточного снаряжения, чтобы удержаться в окрестностях Герата, спешно разослал людей ко всем ханам и султанам, пребывавшим в Балхе, Хисаре, Самарканде и Ташкенте, а сам ушел в Мерв. Султаны быстро собрались. Из Ташкента пришел младший сын Суюнчук хана, Барак султан, из Самарканда и Мианкала явились Кучум хан, Абу Са'ид Султан, Пулад султан и Джани бек султан с сыновьями; из Хисара — Хамза султан и Махди султан. Все султаны быстро направились в Мерв и присоединились к Убайд хану; всего у них было сто пять тысяч человек. Разведчик доставил им сведения, что царевич [Тахмасп], думая, будто Убайд хан находится с небольшим войском в окрестностях Герата, быстро двинулся вперед во главе сорока тысяч бойцов. Теперь, проведав, что все султаны сошлись, он окопался в Уланг-и Радагане и сидит там.
Узбеки, получив такие известия и пренебрегая врагом, решили на совете, что ханы и султаны будут стоять в Мешхеде. «Только несколько султанов с двадцатью тысячами войска мы назначим в поход; пусть идут к лагерю кизилбашей и не дают им высунуть из окопов голову. Когда наступит октябрь, мы прикажем заклинателям дождя колдовать; таким образом, враги станут бессильны и мы их захватим».
[Приняв такое решение], султаны вышли из Мерва. Царевич тоже выступил из Мешхеда; в окрестностях Джама и Харджирда произошла встреча; поражение пало на узбеков, многие султаны попали в плен и были убиты. В одном письме писали, что нет точных известий о бегстве кого-либо из султанов; кроме Кучум хана, ни один человек из тех, кто был в войске, еще не вернулся. Султаны, находившиеся в Хисаре, бросили Хисар и ушли; в крепости Хисара находится Чалма, настоящее имя которого Исма'ил; это сын Ибрахима хана.
Мы написали письма Хумаюну и Камрану и послали их с тем же Биан шейхом, спешно отправив его обратно. В пятницу, четырнадцатого числа[251], письма были готовы; мы вручили их Биан шейху и отпустили его. В субботу, пятнадцатого числа[252], он отбыл из Агры.
Вот черновики письма, написанного Хумаюну:
«После привета Хумаюну, по которому мы соскучились и стосковались, скажем: в понедельник, десятого числа месяца раби' первого[253], явились Бек Кина и Биан шейх. Из доставленных ими писем и донесений стали ведомы и известны обстоятельства, случившиеся по сю сторону, и по ту сторону [гор].
Благодарение богу, который дал тебе сына!
Тебе он дал сына, а мне любимого внука.
Пусть бы бог всегда посылал нам такие радости! Аминь, о владыка двух миров! Имя дал ты ему Ал-Аман[254], да следует его господь благословенным! Однако, хотя ты сам так написал, ты упустил из виду, что вследствие частого употребления, простой народ говорит «аламан» или «иламан». К тому же такое [сочетание] «алифа» с «лямом» редко встречаются в именах. Да сделает господь его имя и его самого счастливым и благословенным; пусть дарует он мне и тебе долгие годы жизни и да пошлет Ал-Амину счастье и благоденствие на многие века!
Господь великий по своей милости и великодушию благоустроил наши дела; подобных удач мы не знали много лет.
Во вторник, одиннадцатого числа[255], до меня дошли слухи, будто жители Балха призвали Курбана и впустили его в Балх. Моему сыну Камрану и кабульским бекам был дан приказ выступить и присоединиться к тебе; после этого вы направитесь в Хисар, в Самарканд или в другое место — как того потребует благо государства. По милости Аллаха, вы разобьете врагов, захватите земли и сделаете друзей веселыми, а врагов — унылыми, если пожелает того Аллах великий. Пришло для вас время, не щадя жизни, рубиться мечами. Не упускайте того, что идет в руки, — леность и нерадение не приличествует царскому сану. [Стихи Низами]:
Завоевание мира не допускает медлительности,
Мир принадлежит тому, кто более проворен,
В жизни все может быть в состоянии покоя.
Но только не управление государством[256].
Если, по милости божией, области Балха и Хисара удастся завоевать, то пусть твой человек останется в Хисаре, а в Балхе пусть будет человек Камрана. Если же, по милости божией, Самарканд также будет завоеван, то в Самарканде сиди ты сам, а область Хисара, я, с волей Аллаха, сделаю государевой землей.
Если Камран сочтет Балх недостаточным, пришлите донесение, и мы, с волей Аллаха, восполним эту недостаточность добавкой соседних земель. Тебе известно, что всегда соблюдалось такое правило: если тебе доставалось шесть частей, то Камран получал пять. Постоянно держись этого правила и не отступай от него; живи с Камраном в ладах — великие люди должны быть терпеливы. Имею надежду, что ты будешь обращаться с ним хорошо. Он тоже благочестивый, хороший юноша и не будет неисправен в служении и послушании.
У меня есть на тебя меленькая жалоба: за последние два-три года от тебя не приходило ни одного человека; тот, кого я к тебе послал, вернулся ко мне ровно через год. Разве так можно?
В своих письмах ты постоянно говоришь об одиночестве. Одиночество для государя зазорно. Ведь сказано:
Если ты связан [с миром] — избери примирение с судьбой,
Если же ты независим — живи, как хочешь.
Нет оков крепче, чем цепи царского сана,
Одиночество несовместимо со званием государя.
Из внимания к тому, что я говорил, ты писал мне письма, но ты не перечитывал их, ибо, если бы ты вздумал их прочитать, то не смог бы этого сделать, а не сумев их прочитать, ты бы, наверное, изменил свой почерк. Почерк твой, правда, можно прочесть, если потрудиться, но он очень неясен, а никто еще не видел муамма в прозе. Правописание у тебя неплохое, но и не очень правильное: ты пишешь «илтифат» через «та», а «куландж» через «я». Почерк твой, хоть и с трудом, все-таки читается, но смысл не вполне можно понять из-за неясных слов. И ленишься буквы выводить ты, наверное, думая: «Напишу поизысканней!» и потому получается темно. Впредь пиши проще, ясным и чистым слогом: и тебе меньше будет труда и тому, кто читает.
Ты теперь собираешься на большое дело. Советуйся с опытными, рассудительными беками и поступай так, как они тебе скажут.
Если хочешь мне угодить, перестань сидеть в одиночестве и брось чуждаться общества людей. Дваждыв день призывай к себе своего брата и беков, не предоставляя им в этом свободы. По всякому делу советуйся с ними и действуй всегда в согласии с мнением этих доброжелателей.
Ходжа-и Калан привык общаться со мною не стесняясь; ты [тоже] держи себя с Ходжа-и Каланом так же, как я держал себя [с ним]. Если, по милости божьей, в ваших краях станет меньше дел и нужды в Камране не будет, то пусть Камран оставит в Балхе крепких людей, а сам едет ко мне.
Будучи в Кабуле, я достиг стольких побед и завоеваний, что счел Кабул счастливым и сделал его моим личным владением. Пусть никто из вас не зарится на Кабул.
Ты хорошо держал себя и пленил сердце Султан Ваиса; склони его прибыть к тебе и руководись его мнением, ибо это человек опытный в делах.
Пусть твои войска всегда будут в сборе и в хорошем порядке.
Биан шейх многое узнал от меня устно и осведомит тебя об этом; с тоскою по тебе шлю привет. Писано в четверг тринадцатого числа месяца раби' первого[257]».
Камрану и Ходжа-и Калану я тоже написал своей рукой и послал письма такого же содержания.
В среду, девятнадцатого числа[258], я созвал мирз, султанов и тюркских и хиндустанских беков и устроил совет. Мы решили, что в этом году непременно следует повести куда-нибудь войско. Прежде чем я сам выступлю, Аскари отправится на восток; султаны и эмиры, находящиеся по ту сторону реки Ганга, явятся к Аскари со своими войсками и, примкнув к нему, двинутся туда, куда потребует польза государства. Я велел записать эти обстоятельства и в субботу, двадцать второго числа[259], послал Гияс ад-дина Курчи к Султан Джунаид Барласу, начальнику эмиров Востока, назначив срок встречи через шестнадцать дней. Устно я велел передать, что аскари послан вперед, а мы ждем, пока будут готовы пушки, повозки, ружья и другие боевые припасы и снаряжение. Всем султанам и эмирам, находящимся по ту сторону реки Ганга, было приказано примкнуть с их войсками к Аскари и, с помощью божьей, направиться туда, куда будет нужно для блага государства. Пусть посовещаются с моими тамошними доброжелателями: буде окажутся какие-нибудь дела, требующие моего присутствия, то, как только вернется мой посланный, я сейчас же без промедления выеду, если пожелает того Аллах великий. Если же Бенгалец сохраняет преданность и послушание, и там нет таких дел, которые бы требовали моего присутствия, донесите мне об этом подробно; чтобы не сидеть и не смотреть на других, я направляюсь в иную сторону. Посоветовавшись с нашими доброжелателями, вы должны хорошо принять Аскари; с помощью великого Аллаха, вы пойдете и окончательно разрешите все дела в вашей стороне.
В субботу, двадцать девятого числа первого раби[260], Аскари были пожалованы украшенный драгоценными камнями кинжал и пояс, царственная одежда, стяг, знамя, барабан, конюшня породистых лошадей, десять слонов, цепь верблюдов и цепь мулов, а также подобающие царю припасы и снаряжение. Аскари получил приказ сидеть на высшем месте в диване. Его мулле и двум дядькам были пожалованы чекмени с драгоценными пуговицами, а другим нукерам — трижды по девять халатов.
В воскресенье, в последний день месяца[261], я отправился в дом Султан Мухаммеда Бахши; он бросил мне под ноги ковер и разложил на нем подарки; деньгами и вещами он сделал мне подарков больше чем на два лака. После поднесения даров мы перешли в другую комнату, где сели и поели ма'джуна. К третьему пахру я вышел оттуда и, переплыв реку, направился в свои личные покои.
В четверг, четвертого числа месяца раби' второго[262], было приказано Чикмак беку с писцами Шахи Тамгачи[263] измерить расстояние от Агры до Кабула. Через каждые девять курухов им надлежало поставить башенку высотой в двенадцать кари, а на башенке установить караульную будку. Через каждые восемнадцать курухов предписывалось устроить ям на шесть лошадей. Ямщику и конюху полагалось жалованье, а коням — корм. Если место, где устроен ям, окажется близко от государственных владений, то упомянутые выдачи было приказано производить оттуда, а если нет, то эту обязанность следует возложить на бека, во владении которого окажется ям.
В тот же день Чикмак и Шахи, вышли из Агры. Курухи были определены длиной в один миль, как сказано в «Мубайине».
Четыре тысячи шагов — один миль;
Знай, что жители Хинда называют его курух.
Говорят, что один такой шаг — это полтора кари,
А каждый кари, знай, — это шесть пядей.
Каждая пядь — это четыре пальца,
А ширина каждого пальца — шесть ячменных зерен; знай эти сведения.
Измерительный танап был определен в сорок кари, считая каждый кари в полтора упомянутых кари, то есть в девять пядей; сто таких танапов составляют один курух.
В субботу, шестого числа того же месяца[264], состоялся пир. Послы кизилбашей, узбеков и хиндустанцев присутствовали на этом пиршестве. Кизилбашей посадили с правой стороны в белый намет, на семьдесят или восемьдесят кари дальше от нас. Из наших беков с кизилбашами было приказано сидеть Юнус Али. На левой стороне тоже таким же образом сидели узбекские послы; из беков получил повеление сидеть с ними Абд Аллах. Я сидел на северной стороне недавно воздвигнутого восьмиугольного помоста, покрытого травою. Слева от меня в пяти или шести кари сидели Тухта Буга султан, Аскари и потомки святейшего ходжи — Ходжа Абд аш-Шахид и Ходжа-и Калан, а также Ходжа Хусейни, Халифа и прибывшие из Самарканда приближенные к ходжам муллы и чтецы Корана. По левую руку от меня в пяти или шести кари сидели Мухаммед Заман мирза, Танг Атмиш султан, Сейид Рафи', Сейид Руми, Шейх Абу-л-Фатх, Шейх Джамали, Шейх Шихаб ад-дин Араб и Сейид Дакни. Перед угощением султан и ханы, вельможи и эмиры преподнесли мне в подарок золотые, серебряные и медные деньги, материи и товары. Я приказал положить перед собой коврик; на коврик насыпали золото и медь, а куски материи и холста и кошельки положили в кучу рядом с серебром и золотом. До угощения во время подношения подарков на острове перед сидящими устроили бои пьяных верблюдов и слонов, стравили также несколько баранов. После этого боролись борцы.
После великолепной трапезы Ходжа Абд аш-Шахида и Ходжа-и Калана облачили в расшитые поверху собольи шубы и подобающие почетные одежды; Мулла Фаррух, Хафиз и его подчиненные, которые пришли с ним, получили в подарок чекмени. Послу Кучум хана и брату Хасана Челеби были пожалованы собольи шубы с пуговицами и башлыком, а также достойные их одежды. Послам Абу Са'ид султана, Михрбан ханум и ее сына Пулат султана, а также послу Шах Хусейна мы подарили чекмени с пуговицами и шелковые халаты. Двое ходжей и два великие посла, то есть нукер Кучум хана и брат Хасана Челеби, получили в подарок золото на вес серебряной гири и серебро на вес золотой гири. Золотая гиря — это пятьсот мискалей, то есть на кабульский вес — один сир; серебряная гиря — двести пятьдесят мискалей, то есть половина кабульского сира[265].
Ходже Мир султану и его сыновьям, а также и другим послам было пожаловано золото и серебро целыми подносами; Ядгар Насир получил кинжал на поясе. Мир Мухаммеду, плотовщику, уже досталась подобающая награда за то, что он хорошо построил мост через реку Ганг; этому Мир Мухаммеду, а также стрельцам Пехлеван Хаджи Мухаммеду, Пехлеван Бахлулу и Вали Парсчи было пожаловано по кинжалу. Сын Устада Али Кули тоже получил кинжал, Сейид Дауду Гарссири достались золотые и серебряные деньги, нукеры моей дочери Ма'сумы и моего сына Хиндала получили чекмени с пуговицами и суконные халаты. Людям, которые пришли со мной из Андиджана и скитались без крова и без земли, а также выходцам из Суха и Хушьяра, я подарил чекмени с пуговицами, суконные халаты, золото, серебро и ткани. Нукерам Курбана, Шейхи и жителям Кахмерда были пожалованы такие же подарки.
После того, как убрали кушанья, индусским фиглярам приказали явиться и показать свои штуки, фокусники также пришли и показали фокусы. Хиндустанские фокусники показывают некоторые фокусы, которых не показывают фокусники в наших землях. Например, они берут семь колец и укрепляют одно из них на лбу и два — на коленях. Из четырех оставшихся колец два они надевают на пальцы рук и два — на пальцы ног и быстро и безостановочно крутят эти кольца.
Другой фокус таков: [фокусник] опирается одной рукой об землю, а другую руку и обе ноги поднимает вверх и расставляет, как павлиний хвост, быстро и безостановочно вращая на них три кольца.
Вот еще один фокус: фигляры нашей страны привязывают к ногам две палки и ходят по земле на ходулях, индусские же фигляры ходят на одной деревянной ходуле и даже не привязывают ее к ноге.
Другой фокус: в нашей стране фигляры кувыркаются, сцепившись по двое, а хиндустанские фигляры, кувыркаясь, сцепляются по трое — по четверо.
Еще фокус: один фигляр ставит себе на живот шест высотой в шесть или семь кари и держит его отвесно, а другой фигляр взбирается на шест, и проделывает на шесте всякие штуки.
Другой фокус: низенький фигляр, становится на голову высокому фигляру и стоит во весь рост; нижний фигляр быстро ходит в разные стороны и показывает свои штуки; в это время низенький фигляр прямо и не качаясь стоит у него на голове, тоже проделывая штуки. [После фокусников] явилось и плясало множество танцовщиц.
Незадолго до вечерней молитвы было разбросано много золота, серебра и меди; поднялся страшный шум и началась давка.
Между молитвой перед сном и ночной молитвой я посадил около себя пять или шесть приближенных и мы просидели больше одного пахра. Наутро, во второй пахр, мы сели в лодку и отправились в Хашт-Бихишт.
В понедельник Аскари, который, выступая в поход, вышел из города,простился со мной в бане и отправился на восток.
Во вторник я поехал в Дулпур, чтобы осмотреть хауз и колодец, которые я приказал там устроить. Через одно гари после первого пахра я выехал из сада; когда мы прибыли в дулпурский сад, прошло пять гари первого паса.
В четверг, одиннадцатого числа[266], каменный колодец, двадцать шесть каменных желобов, каменные столбы и каналы, выдолбленные в глыбе камня, были готовы. В тот же день после третьего пахра из колодца начали поднимать воду. Каменщикам и плотникам, работавшим Дулпуре, а также всем поденным рабочим, были пожалованы подарки согласно обычаям мастеров и рабочих в Агре. Из-за дурного запаха колодезной воды было приказано предосторожности ради безостановочно вертеть колесо и поднимать воду пятнадцать суток подряд.
В пятницу, когда до конца первого пахра оставалось одно гари, мы выехали из Дулпура. Еще до захода солнца мы переправились через реку.
Во вторник, шестнадцатого числа[267], прибыл человек, участвовавший в битве кизилбашей с узбеками, — один из нукеров Див султана. Он рассказал, что в день ашура[268] в окрестностях Джама и Харджирда произошел бой между туркменами и узбеками. Они сражались от рассвета до полуденной молитвы. Узбеков было триста тысяч человек, а туркмен, как говорили, сорок-пятьдесят тысяч, но на глаз их можно было насчитать сто тысяч, а сами узбеки исчисляли свое войско в сто пять тысяч. Кизилбаши расставили пушки, орудия и стрельцов согласно обычаю румов[269], укрепились и начали сражение; у них было две тысячи повозок и шесть тысяч стрельцов; Царевич[270] и Джуха султан с двадцатью тысячами добрых йигитов стояли между повозками; других беков поставили перед повозками, на правом и левом крыле. Узбеки, подойдя, разбили и погнали людей, стоявших спереди, потеснили их и захватили пленных; они обошли кизилбашей с тыла и забрали верблюдов и обоз. Тогда бойцы, стоявшие среди повозок, разомкнули цепи и вышли вперед.
Тут тоже началась битва и сражение. [Натиск] узбеков три раза отражали; по милости великого господа, они были разбиты. Девять султанов во главе с Кучум ханом, Убайд ханом и Абу Са'ид султаном забрали в плен. Один лишь Абу Са'ид султан, говорят, остался жив; другие восемь султанов убиты[271]. Голова Убайд хана не была найдена, но тело его нашли. Пятьдесят тысяч узбеков и двадцать тысяч туркмен погибли убитыми.
В тот же день прибыл Гияс ад-дин курчи, которого мы послали в Джунпур с приказом вернуться через шестнадцать дней, но так как Султан Джунаид пошел с войсками в Харид, то из-за этого похода в Харид Гияс ад-дин не мог поспеть к сроку. Султан Джунаид устно сказал: «Благодарение богу. По милости господней, в наших краях не видно таких дел, которые бы требовали прибытия сюда государя. Пусть приедет Мирза [Аскари]. Если здешние султаны, ханы и эмиры получат приказ присоединиться к Мирзе, то есть надежда, что все дела с легкостью устроятся».
Хотя от Султан Джунаида пришел такой ответ, но так как говорили, что Мулла Мухаммед Мазхаб, которого мы после похода против нечестивого Санка отправили послом в Бенгалию, не сегодня-завтра должен вернуться, то следовало принять во внимание также и его сообщения.
В пятницу, девятнадцатого числа[272], когда я, поев ма'джуна, сидел с несколькими приближенными в своих покоях, мулла Мазхаб прибыл вечером, то есть в ночь на субботу, и явился ко мне. Тщательно расспросив его о положении дел в тех местах, я узнал, что бенгалец следует стезею повиновения и единодушия. В воскресенье я призвал тюркских и хиндустанских эмиров в свои личные покои, и мы держали совет. Было говорено о том, что бенгалец прислал посла и стоит на стезе повиновения и единодушия, так что идти в Бенгалию незачем. Если же не идти в Бенгалию, то в тех краях нет ни одного места с достаточной казной, чтобы содержать войска, а на западе есть места и близкие и богатые.
Богатства там обильные, жители —
нечестивые, путь — короткий.
Если на восток далеко, то туда близко.
В конце концов было решено, что мне следует направиться на запад. Так как поход был недалекий, то можно было задержаться на несколько дней, чтобы уйти спокойным относительно востока. Назначив срок [возвращения] в двадцать дней, я снова послал Гияс ад-дина к восточным эмирам и написал приказы всем султанам, ханам и эмирам, находящимся на той стороне реки Ганга, собраться вокруг Аскари и идти на врагов. Доставив эти приказы, Гияс ад-дин должен был разведать все, что там было нового, и вернуться к назначенному сроку.
В эти дни от Мухаммади Кукельташа пришло донесение, что белуджи опять совершили набег и разграбили некоторые земли. Ради этого дела Чин Тимур султан получил приказ собрать вокруг себя беков, находящихся за Сихриндом и Самана, а там были: Адил султан. Султан Мухаммед Дулдай, Хусрау Кукельташ, Мухаммед Али Дженг-Дженг, Абд ал-Азиз мирахур, Сейид Али, Вали Кизил, Карача, Халахил, Ашик Бакаул, Шейх Али, Китта, Гаджур хан и Хасан Али Савади. Эти беки со снаряжением на шесть месяцев пусть идут на белуджей. По призыву и указанию султана они должны явиться и не преступать его повелений, правильных и законных. Для доставки указа отрядили Абд ал-Гаффара тавачи. Было решено, что он сначала вручит этот указ Чин Тимур султану, потом, покинув султана, предъявит указ упомянутыми бекам и предложит им явиться с войсками в те места, которые назначит Тимур султан. Сам Абд ал-Гаффар останется при войске и если кто-нибудь проявит леность и нерадение донесет об этом; совершившего такое упущение мы выведем из рядов войска и удалим из его земель и владений.
Вручив эти указы и дав Абд ал-Гаффару устные наставления, мы отпустили его.
В канун воскресенья, двадцать восьмого числа[273], спустя шесть гари после третьего пахра, я переправился через Джун и поехал в Сад кувшинок, находящийся в Дулпуре. В воскресенье днем, около третьего пахра, мы прибыли в этот сад. Вокруг сада и в окрестностях были назначены места и участки для беков и приближенных, где они могли воздвигать постройки и разбивать сады.
В четверг, третьего числа месяца второй джумады[274], я назначил в юго-восточной части сада место для бани и его разровняли; затем я распорядился заложить на этом ровном месте фундамент бани и начертить план постройки. В одном из помещений бани я велел устроить хауз площадью десять на десять [кари].
В тот же день прибыли донесения от Кази Джиа и Бир Синга Део, присланные Халифой из Агры. В них сообщалось, что Махмуд, сын Искандера, захватил Бихар. По прибытии этого известия я тотчас же решил выступить в поход. В пятницу, в шестом гари, я выехал из Сада кувшинок и к вечерней молитве прибыл в Агру. Дорогой мне встретился Мухаммед Заман мирза, который направлялся в Дулпур. Чин Тимур султан тоже прибыл в этот день в Агру. На следующий день, в субботу, я созвал беков, участников совета, и было решено выступить на восток в четверг, десятого. В ту же субботу из Кабула пришло письмо и вести, что Хумаюн, собрав находившиеся в тех краях войска, взял с собой Султан Ваиса и двинулся в поход на Самарканд во главе сорока или пятидесяти тысяч человек. Младший брат Султан Ваиса, Шах Кули выступил в Хисар, Турсун Мухаммед султан вышел из Термеза, взял Кабадиан и просил подкреплений. Хумаюн послал на помощь Турсун султану Тулака Кукельташа и Мир Хурда с множеством людей и находившимися там моголами и сам тоже направился им вслед.
В четверг, десятого числа месяца второй джумады[275], после третьего гари, я выступил в поход на восток и, переправившись через Джун выше деревни Джалисир, прибыл в сад Баг-и Зарафшан. Всем воинам, со знаменем, барабанами и конями было приказано стать лагерем напротив сада, на этой стороне реки. Люди, приезжавшие ко мне на поклон, должны были переправляться на лодке.
В субботу Исмаил Мита, посол из Бенгалии, привез от Бенгальца подарки[276] и засвидетельствовал мне почтение по хиндустанскому обряду. Спешившись на расстоянии полета стрелы, он отвесил поклон и отошел. Потом его облачили в обычную почетную одежду, которую называют «сир-муине», и подвели ко мне. По нашему обычаю, он трижды преклонил колени и, подойдя, вручил письмо Нусрат шаха. Передав привезенные подарки, посол вернулся обратно.
В тот же день прибыл Ходжа Абд ал-Хакк. Я переправился на лодке через реку, явился в шатер Ходжи и засвидетельствовал ему почтение.
Во вторник явился Хасан Челеби и выразил мне почтение. Ради снаряжения войска мы задержались на несколько дней в саду. В четверг, семнадцатого числа[277], после трех гари мы выступили оттуда; я ехал на лодке. Мы остановились в деревне Алвар, в семи курухах от Агры.
В воскресенье узбекским послам было дано разрешение удалиться. Послу Кучум хана Амин мирзе мы пожаловали кинжал на поясе, затканную золотом шапку и семьдесят тысяч тенег; посла Абу Са'ид султана, Муллу Тагая и нукеров Михри ханум и ее сына Пулад султана облачили в чекмени [с драгоценными] пуговицами и шелковые халаты, им тоже были пожалованы денежные награды, соответствующие их положению.
На следующее утро Ходжа Абд ал-Хакк получил позволение пребывать в Агре, а Ходжа-и Калану, внуку Ходжа Яхьи, который прибыл в качестве посла от узбекских ханов и султанов, было разрешено отправиться в Самарканд. Для поздравления Хумаюна с рождением сына и Камрана — с женитьбой, я отправил Мирзу Табризи и Мирзу бек Тагая с десятью тысячами шахрухи на подарки. Кроме того, обоим мирзам были посланы халаты с моего плеча и пояса, которыми я сам подпоясывался. Через Муллу Бихишти я послал Хиндалу пояс с кинжалом, украшенным драгоценными камнями, такую же чернильницу, скамеечку, выложенную перламутром, полукафтанье со своего плеча, пояс с пряжкой и азбуку, написанную почерком бабури. Еще я послал несколько стихотворных отрывков, тоже написанных почерком бабури. Хумаюну мы послали наш перевод[278] и стихи, сочиненные по прибытии в Хиндустан, Хиндалу и Ходжа-и Калану также был послан этот перевод и стихи. Через Мирза бек Тагая я послал также и Камрану этот перевод, стихи, сочиненные после прибытия в Хиндустан и прописи почерком бабури. Во вторник я написал письма для людей, направлявшихся в Кабул, и отпустил их. После этого я напомнил Мулла Касиму, Устад Шах Мухаммеду-каменотесу, Мирек Мир Гиясу, Миру-каменотесу и Шад Баба-землекопу о постройках, [которые следовало предпринять] в Агре и Дулпуре, и, возложив на них ответственность за эти постройки, отпустил их.
Незадолго до первого пахра мы выехали из Анвара и сделали привал в одном курухе от Чандвара, называемой Абапур.
В четверг я послал Абд ал-Малука Курчи сопровождать Хасана Челеби к шаху, а Чапука направил вместе с узбекскими послами к ханам и султанам.
Когда до конца ночи оставалось четыре гари, мы выступили из Абапура. На рассвете я прошел мимо Чандвара и сел в лодку, в час молитвы перед сном я вышел из лодки перед Рапари и прибыл в лагерь. Лагерь находился в Фатхпуре. Проведя в Фатхпуре один день, я на рассвете в субботу совершил омовение и мы всенародно сотворили утреннюю молитву неподалеку от Рапари. Маулана Махмуд Фараби был имамом[279]. После восхода солнца мы сели в лодки ниже большой излучины возле Рапари. Чтобы написать мой перевод смешанным почерком[280], я в этот день приготовил мистар[281] на одиннадцать линеек. В этот день слова преданного Аллаху[282] заронили мне в сердце предупреждение.
Подведя лодки к берегу напротив Джакина, одного из уделов Рапари, мы провели эту ночь в лодках. Перед утром мы двинули лодки дальше и совершили утреннюю молитву посреди [реки]. Я сидел в лодке, когда прибыл Султан Мухаммед Бахши и привел с собой нукера Ходжа-и Калана Шамс ад-дин Мухаммеда. Из писем и рассказов посланного обстоятельства и положенное дел в Кабуле стали мне известны во всех подробностях. Махди ходжа тоже прибыл, когда мы были на лодке. Перед полуденной молитвой я вышел в сад на противоположном берегу, напротив Атавы, совершил омовение в Джуне и сотворил молитву. Стого места, где я молился, мы перешли поближе к Атаве и, усевшись в саду под деревьями на пригорке, возвышающемся над водой, заставил йигитов играть в разные игры. Были поданы кушанья, изготовленные по приказу Махди ходжи.
В час вечерней молитвы мы переправились через реку и к молитве перед сном прибыли в лагерь. Чтобы собрать войско и написать письма кабульцам, посылаемые через, Шамс ад-дина, мы задержались на этой стоянке еще на два-три дня. В среду, в последний день месяца джумады первой[283], мы выступили из Атавы и, пройдя восемь курухов, остановились в Мури и Адуса. На этой стоянке я написал оставшиеся письма, посылаемые в Кабул. Хумаюну было написано письмо такого содержания: «Если пока нет [других] дел, заслуживающих внимания, то займись укрощением разбойников и грабителей, чтобы они не нарушали наступившего мира». Еще я написал, что Кабул объявлен мною государевым уделом, и пусть никто из моих сыновей не зарится на него. Кроме того, я вызывал к себе Хиндала. Камрану я написал, что он должен блюсти хорошие отношения с царевичем, и сообщил, что я пожаловал ему Мультан, а область Кабула объявил государевым уделом; я написал также, что мои домочадцы и родичи едут ко мне. Так как некоторые другие обстоятельства можно узнать из письма, написанного Ходжа-и Калану, то я переписывая сюда черновик письма без изменений.
«После привета Ходжа-и Калану я хочу сказать, что Шамс ад-дин Мухаммед прибыл в Атаву. Положение дел [в Кабуле] стало известно. Мое стремление направиться в те края беспредельно и безгранично. Обстоятельства в Хиндустане начинают некоторым образом приходить в порядок. По милости великого господа есть надежда, что, с волей божьей, дела здесь скоро устроятся. По упорядочении этих дел, мы, с божьей помощью, без промедления выступим в Кабул. Как может человек забыть приятности тех мест, особенно человек, раскаявшийся и бросивший [пить вино]; как может он изгнать из сердца память о законном наслаждении дынями и виноградом? Недавно мне принесли дыню. Когда я резал и ел ее, это произвело на меня диковинное действие и я все время плакал.
Мне писали о неустройствах в Кабуле. Обдумав этот вопрос, я в конце концов пришел к такой мысли: если в одной области семь или восемь правителей, откуда может быть в ней порядок, благоустройство и хорошее управление? Поэтому я вызвал мою сестру и жен в Хиндустан и объявил все области и селения Кабула государевым уделом. Хумаюну и Камрану я также подробно написал в этом смысле. Пусть какой-нибудь достойный человек передаст мирзам мои письма. Раньше я тоже писал мирзам об этом, и быть может вам уже все известно, теперь не остается никаких оправданий и отговорок касательно управления и благоустройства этих областей. Отныне, если крепость останется неукрепленной и народ в небрежении, если не окажется запасов и казна не будет полна, это должно будет приписать нераспорядительности Опоры власти[284].
Относительно кое-каких неотложных дел, которые будут перечислены ниже, уже пошли приказы; один из них гласит: «Пусть казна будет все полнее». А неотложные дела таковы: прежде всего — приведение в порядок крепости, затем накопление припасов, затем расходы на продовольствие и ночлег прибывающих и отбывающих послов, затем постройка соборной мечети. Деньги на всеэто пусть берут из доходов и тратят законно. Еще следует привести в порядок караван-сараи и бани, достроить кирпичный портик в арке, наполовину воздвигнутый Устад Хасан Али. Пусть посоветуются с Устад Султан Мухаммедом и работают по соответствующему плану. Если прежний план, начерченный Устад Хасан Али, существует, пусть по этому плану и заканчивают, а если нет — пусть сговорятся и возводят постройку по какому-нибудь красивому плану так, чтобы ее пол был на одном уровне с полом дивана. Еще: [содержите в порядке] плотину на Малом Кабуле, которая должна задерживать воду реки Бут Хак в том месте, где она впадает в Малый Кабул. Еще: почините плотину Газни. Опять же — сад на хиабане. В саду мало воды. Следует добыть воду, достаточную для одной мельницы, и провести ее. Еще: к юго-западу от Ходжа-Баста я провел воду из Тутум-Дара на вершину одного холма, устроил хауз и посадил саженцы. Так как это место находится напротив переправы и оттуда хороший вид, оно было названо Назаргах. Там нужно опять посадить хорошие саженцы, разбить по плану лужайки и посадить вокруг лужаек красивые благовонные цветы и травы.
Еще: Сейид Касим также назначен начальником вспомогательного отряда.
Не пренебрегайте обстоятельствами Устад Мухаммед Хасана-оружейника и его стрелков.
Сейчас же по получении этого письма поскорее отправьте мою сестру и жену и проводите их до Нил-Аба, какие бы ни были помехи, пусть непременно выезжают из Кабула, не задерживаясь больше чем на неделю после прибытия этого письма, так как отряд, вышедший им навстречу из Хиндустана, ожидая их в теснинах, будет терпеть лишения, и в тех местах начнется разруха.
В письме, которое я послал Абд Аллаху, было написано, что пребывание в долине воздержания причинило мне много беспокойств.
Вот рубаи, выражающее мои затруднения:
Из-за отказа от вина я в расстройстве,
Не знаю я, что мне делать, и смущен.
Все люди каются [что пили вино] и дают обет воздержания;
А я дал такой обет и теперь каюсь.
Мне вспомнилась одна остроумная выходка Беннаи. Однажды Беннаи, будучи у Алишер бека, удачно сострил. На Алишер беке был чекмень с пуговицами. Он сказал: «Ты хорошо пошутил, и я бы подарил тебе мой чекмень, но мешают пуговицы». Беннаи возразил: «Пуговицы чем могут помешать, это петли мешают». Ответственность лежит на рассказчике. Извините меня за все эти шутки, ради господа; не подумайте обо мне плохо.
Вышеприведенное рубаи действительно написано в прошлом году. За минувшие два года мое стремление и влечение к пирушкам было беспредельно и безгранично; иной раз тоска по вину доводила меня чуть не до слез. В нынешнем году это беспокойство духа, слава Аллаху, совершенно улеглось; по-видимому, помогло счастье и благословение, ниспосланные мне за перевод в стихах [послания Ходжи Ахрара]. Откажитесь и вы тоже от вина. Пировать хорошо с милыми сердцу собутыльниками и собеседниками, но с кем устроите вы теперь пирушку, с кем станете пить вино? Если ваши собутыльники Шир Ахмед и Хайдар Кули, то воздерживаться от вина не так уж трудно. Тоскуя по вас, шлю привет. Писано в четверг, в первый день месяца второй джумады[285]».
Писание этих слов, полных наставлений, произвело на меня сильное действие. Я передал письма Шамс ад-дин Мухаммеду, преподав ему также устные указания, и в канун пятницы отпустил его.
В пятницу мы прошли восемь курухов и остановились в Джумандне. В этот день явился один из нукеров Китин Кара султана, которого тот отправил к Камал ад-дин Кияку, прибывшему к нам в качестве посла. Китин Кара султан что-то писал Кияку, жалуясь и сетуя на дурное поведение и обращение пограничных беков и бесчинство воров и разбойников. Кияк прислал новоприбывшего к нам. Я разрешил Кияку уехать и отдал приказ пограничным бекам обуздать воров и разбойников и хорошо обращаться и вести себя с соседями. Вручив эти приказы человеку, пришедшему от Китин Кара султана, я отпустил его с этой стоянки.
Некий Шах Кули явился от Хасанд Челеби и доложил об обстоятельствах сражения [узбеков с кизилбашами[286]]. Я передал через этого Шах Кули письмо к шаху и, приняв извинения за опоздание Хасана Челеби, в пятницу, второго числа[287], отпустил Шах Кули.
В субботу мы прошли восемь курухов и остановились в уделах Какура и Чачавали, в области Калпи.
В воскресенье, четвертого числа[288], мы прошли девять курухов и остановились в уделе Дирапур, в области Калпи. Там я побрил себе голову — уже два месяца прошло, как я не брил головы. Потом я совершил омовение в реке Сингар.
В понедельник, пятого числа[289], мы прошли четырнадцать курухов и остановились в уделе Чапаркада, в области Калпи. На следующий день, во вторник шестого числа[290], один хиндустанский слуга Карача [хана] привез от Махим написанную к Карача [хану] грамоту о том, что она едет. В этой грамоте, составленной по образцу моих собственноручно написанных указов, Махим требовала назначить ей конвой из жителей Лахора, Бхиры и близлежащих мест. Грамота была написана седьмого числа месяца первой джумады в Кабуле.
В среду мы прошли семь курухов и остановились в уделе Адампур. В этот день я еще до рассвета выехал один и, сделав остановку в полдень, достиг реки Джуна. По берегу Джуна я спустился вниз; дойдя до одного места напротив Адампура, я приказал поставить шатры на острове, неподалеку от лагеря, и мы ели ма'джун. В тот день мы заставили бороться Садика и Кулала. Кулал явился с разными претензиями. В Агре он просил освободить его от борьбы на двадцать дней, оправдываясь тем, что устал от дороги. После этой отсрочки прошло сорок-пятьдесят дней. Теперь ему поневоле пришлось бороться. Садик боролся хорошо и очень легко повалил Кулала. Я пожаловал Садику десять тысяч тенег, оседланного коня, перемену платья и чекмень с пуговицами. Хотя Кулала и повалили, ему тоже, чтобы он не унывал, была пожалована перемена платья и три тысячи тенег.
Я приказал выгрузить лафеты с лодок. В ожидании, пока устроят дорогу, разровняют землю и выгрузят пушки, мы провели на этой стоянке три или четыре дня.
В понедельник, двенадцатого числа[291], мы прошли двенадцать курухов и остановились в Курара. В этот день я следовал в носилках. Пройдя двенадцать курухов от Курара, мы остановились в Куриа, одном из уделов области Карра. Оттуда мы прошли восемь курухов и остановились в Фатхпур-Асва. Пройдя восемь курухов от Фатхпура, мы спешились вСарай-Мунда. На этой стоянке во время молитвы перед сном Султан Джалал ад-дин явился ко мне засвидетельствовать свое почтение. Он также привел с собой двух своих маленьких сыновей.
На следующий день, в субботу семнадцатого числа[292], мы прошли восемь курухов и остановились в Дугдуги — уделе в области Карра, на берегу Ганга.
В воскресенье на эту стоянку явились Мухаммед Султан мирза, Касим Хусейн султан, Бихуб султан и Тардика. В понедельник Аскари тоже прибыл туда и засвидетельствовал свое почтение. Все они пришли с восточной стороны Ганга. Вышел приказ: Аскари со всеми войсками идти по другой стороне Ганга; где бы мы ни остановились, они тоже должны остановиться напротив, на той стороне.
Когда мы находились в тех краях, от передовых одна за другой стали приходить вести, что Султан Махмуд собрал один лак войска и послал, Шейх Баязида и Бибана с большим отрядом в сторону Сарвара, а сам с Фатх ханом Сарвани идет по берегу Ганга на Чунар. Шир хан Сур, которому я в минувшем году оказал внимание и дал большие уделы, оставив его в этих местах, примкнул к афганцам. Шир хана и нескольких эмиров заставили переправиться через реку. Люди Султан Джалал ад-дина не могли удержаться в Банарасе и бежали оттуда. Они говорили, что оставили в крепости Банараса достаточно войска и будут сражаться, придя на реку Ганг.
Выступив из Дугдуги, мы прошли шесть курухов и остановились в Кусаре, в трех или четырех курухах от Карра. Я прибыл туда на лодке. На этой стоянке мы пробыли два или три дня из-за угощения, которое устроил Султан Джалал ад-дин. В пятницу я прибыл в дом Джалал ад-дина, находящийся в крепости Карра. Он оказал мне гостеприимство и подал кое-какую еду и кушанья. После трапезы я облачил его самого и его сыновей в кафтан и куртку без подкладки и полукафтанье. По желанию Султан Джалал ад-дина его старший сын получил титул Султан Махмуда.
Выступив из Карра, мы прошли около куруха и остановились на берегу Ганга. В тот же день я написал письма и отослал с этой стоянки Шахрак бека, который явился ко мне от Махим на первую остановку после прихода к Гангу. Ходжа-и Калан, внук Ходжи Яхьи, просил прислать ему Записки, которые я писал. Я приказал переписать Записки и послал список Ходжа-и Калану с Шахрак [беком].
На следующий день, в субботу, мы вышли и, пройдя четыре куруха, остановились в Кухе. Я ехал на лодке; так как место стоянки било недалеко, то мы прибыли рано. Через некоторое время, сидя в лодке, мы съели ма'джун. Ходжа Абд аш-Шахид находился в доме Нур бека; мы позвали его и велели привести также и Мулла Махмуда из дома Муллы Али хана. Посидев некоторое время, мы переправились на лодке на ту сторону и заставили борцов бороться. Мы приказали Дуст Ясин Хайру бороться с другими борцами, не схватываясь с Садиком. Это было против правил, так как сначала следовало схватиться с сильнейшим. Ясин Хайр хорошо поборолся с восемью противниками.
В час пополуденной молитвы Султан Махмуд переправился на лодке с той стороны. Он привез известие о поражении Махмуд хана, сына Султан Искандера, которого [наши] враги называют Махмуд султаном. К полуденной молитве посланный лазутчик тоже доставил сведения о поражении врагов. Между двумя молитвами пришло донесение от Тадж хана Саранг хани, согласное с рассказом лазутчика. Султан Мухаммед явился и доложил об этих обстоятельствах. Враги подошли и осадили Чунар и даже завязывали небольшие сражения. Получив верные сведения о нашем приближении, они в беспорядке отошли оттуда. Афганцы, осаждавшие Банарас, тоже беспорядочно отступили; когда они переправились через реку, две лодки пошли ко дну и несколько человек утонуло.
На следующий день мы прошли шесть курухов и остановились в Сир-Аулиа, одном из уделов Пиага. Я ехал туда на лодке. Исан Тимур султан и Тухта Буга султан, спешившись, стояли на половине дороги, чтобы повидаться со мной. Я пригласил султанов в лодку. Тухта Буга султан, видимо, наколдовал дождь, так как поднялся сильный ветер и пошел дождь. Погода стала очень хорошая. Такая погода побудила нас съесть ма'джуна. Хотя мы только накануне ели ма'джун, но в тот день опять поели его. Прибыв на стоянку, мы провели там следующий день.
Во вторник мы переправились на лодке на покрытый зеленью остров, находившийся напротив лагеря. Прогулявшись по острову, я в первый пахр вернулся к лодке. Возвращаясь верхом на коне, я незаметно оказался возле оврага. Мой конь поднялся на осыпавшийся край оврага, и земля под ним подалась. Я сейчас же соскочил и перепрыгнул на берег реки, конь тоже не провалился. Если бы я оставался на коне, то наверное провалился бы в овраг вместе со своим конем.
В этот день я переплыл реку Ганг саженками и сосчитал саженки; [оказалось], что я переплыл тридцатью саженками. Тотчас же, не отдыхая, я снова переплыл реку на ту сторону.
Я переплывал все реки, оставался один Ганг.
К вечерней молитве я достиг места слияния реки Ганга и реки Джун и, приказав подтянуть лодки к пиягскому берегу, прибыл в лагерь в один пахр и четыре гари.
В среду, после второго пахра, войско начало переходить через реку Джун. [Всего] было четыреста двадцать лодок.
В пятницу, первого числа месяца раджаба, я переправился через реку.
В понедельник, четвертого числа этого месяца, мы двинулись по берегу Джуна, направляясь в Бихар. Пройдя пять курухов, мы остановились в Лаваине. Я прибыл туда на лодке. Вплоть до этого дня воины переправлялись через Джун. Лафеты для пушек, снятые с лодок в Адампуре, было приказано снова поставить на лодки начиная от Пиага и везти на лодках.
На месте стоянки мы заставили бороться борцов. Пехлеван Лахури, лодочник, схватился с борцом Дуст Ясин Хайром; они долго боролись, Дуст с трудом повалил [противника]. Обоим была пожалована полная перемена платья.
Говорили, что впереди находится скверная болотистая река, называемая Тус[293]. Ища переправу и прокладывая дорогу, мы пробыли на этой стоянке два дня. Для коней и верблюдов нашли переправу выше. Лафеты с грузом, как говорили, нельзя было там перевезти из-за неровного и каменистого дна. Однако я приказал переправлять груженые повозки именно в этом месте.
В четверг мы выступили оттуда. Я проплыл на лодке до места впадения реки Тус в Ганг. Там, где эти реки сливались, я вышел из лодки, сел на коня и поехал вверх по берегу реки Тус. К пополуденной молитве я прибыл в лагерь к воинам, которые переправились через реку и расположились на стоянке. В тот день мы прошли шесть курухов.
Следующий день мы провели на той же стоянке.
В субботу мы выступили и, пройдя двенадцать курухов, снова вышли на берег Ганга у Нулиба. Оттуда мы прошли еще шесть курухов и остановились в одном месте выше Кинтита, а еще через семь курухов сделали остановку в Нанапуре[294].
На этой остановке Тадж хан явился с сыновьями из Чунара и засвидетельствовал мне почтение.
В эти дни от Мухаммеда Бахши пришло донесение, что мои люди и родичи, несомненно, едут ко мне из Кабула.
В среду мы выступили с этой стоянки и я осмотрел крепость Чунар. Пройдя один курух от Чунара, мы остановились.
В дни, когда мы выходили из Пиага, у меня на теле появилась язва. На этой стоянке один румиец применил способ лечения, недавно найденный в Руме. Он вскипятил в глиняном горшке перец, истолченный в порошок, и я поставил свою язву под горячий пар. Когда пару стало меньше я обмыл язву этой горячей водой. Лечение вызвало задержку на два звездных часа.
На той же стоянке один человек говорил, что на острове возле лагеря видели льва и носорога. Утром мы устроили на острове облаву и привели туда слонов, но лев и носорог не показались. На краю загона мы подняли дикого буйвола.
В этот день подул сильный ветер; от песка и пыли было много беспокойств. Вернувшись к судам, я сел в лодку и прибыл в лагерь. Лагерь находился в двух курухах выше Банараса. В зарослях около Чунара, как говорили, водится много слонов. Я хотел было выехать из ставки поохотиться на слонов, когда Тадж хан принес известие, что Махмуд хан стоит у берегов реки Сон. Я созвал беков и мы посоветовались, не совершить ли внезапный набег на врага. В конце концов было решено немедленно выступить и идти длинными и долгими переходами.
Выйдя со стоянки, мы прошли девять курухов и остановились у переправы Билва. С этой стоянки восемнадцатого числа[295], в канун понедельника, мы послали Тахира в Агру; он повез предписание на получение денег, пожалованных на содержание гостей, прибывающих из Кабула.
В тот день я плыл на лодке; мы сели в лодки еще до рассвета. Достигнув впадения реки Гумти, — а это река Джунпура, — в Ганг, я немного проплыл вверх по реке Гумти и снова вернулся обратно. Хотя река была узенькая, переправы не было. Войска, находившиеся на том берегу, переправлялись [в прошлом году] на лодках, на плотах или вплавь, на спинах коней.
Проехав один курух ниже устья реки Джунпура, я осмотрел прошлогоднюю стоянку, с которой мы пошли на Джунпур. Вниз по реке подул попутный ветер; на одной бенгальской лодке подняли парус и привязали к ней большую лодку; она пошла очень быстро. Лагерь был расположен в одном курухе выше Мадан-Банараса; когда мы достигли этой стоянки, до конца дня оставалось два гари. Лодки, следовавшие за нами без остановки и шедшие скорее других, нагнали нас к молитве перед сном.
Будучи в Чунаре, я приказал Могол беку при каждом переходе измерять прямую дорогу танапом[296]. Всякий раз, когда я садился в лодку, Лутфи бек должен был мерить расстояние по берегу. Оказалось, что по прямой дороге [мы в тот день прошли] одиннадцать курухов, а по берегу реки — восемнадцать курухов,
Следующий день мы провели на той же стоянке.
В среду мы опять плыли на лодках и остановились в одном курухе ниже Газипура.
В четверг на эту стоянку явился Махмуд хан Нухани и засвидетельствовал мне почтение.
В этот день пришли донесения от Джалал хана, сына Бихар хана Бихари, от Фарид хана, [сына] Насир хана, и Шир хан Сура, а также от Адил хан Сура и еще некоторых афганских эмиров. Тогда же прибыло донесение также и от Абд ал-Азиза мирахура, написанное в Лахоре двадцатого числа месяца второй джумады. В день, когда писалось это донесение, в Лахор явился хиндустанец, слуга Карача, которого я послал туда из окрестностей Калпи. В донесении Абд ал-Азиза было упомянуто, что Абд ал-Азиз и назначенные с ним люди девятого числа месяца второй джумады[297] встретились в Нил-Абе с моими домочадцами. Абд ал-Азиз прошел с ними до Чин-Аба, а в Чин-Абе оставил их и, достигнув Лахора прежде прочих, прислал это донесение.
В пятницу мы снялись с лагеря. Я сел в лодку и осмотрел стоянку напротив Джауса, где мы останавливались в прошлом году, когда затмилось солнце[298] и был выдержан однодневный пост. После этого я вернулся и сел в лодку. Мухаммед Заман мирза позднее тоже приплыл туда на лодке; по настоянию Мирзы я съел ма'джун.
Лагерь был расположен на берегу реки Карманаса. Хиндустанцы будто бы тщательно избегают воды Карманаса. Благочестивые хиндустанцы не стали переправляться через реку, но сели в лодки и переплыли Ганг напротив устья Карманаса. Они твердо верят, что если человек коснется воды этой реки, все его благочестивые дела пропадут даром. Причину наименования этой реки они тоже связывают с таким ее свойством.
Сев в лодку, я проплыл намного вверх по реке Карманаса и снова возвратился обратно. После этого я переправился на северную сторону Ганга и мы поставили лодки у берега реки. Некоторые йигиты начали забавляться, другие боролись. Кравчий Мухсин объявил, что схватится с четырьмя или пятью борцами. Схватившись с первым, он едва не был брошен, а второй, Шадман, повалил Мухсина; тот был очень пристыжен и смущен. [Настоящие] борцы тоже боролись тогда перед нами. На следующий день, в субботу, мы выступили около первого пахра, так как я послал человека высмотреть переправу через Карманаса. Я проехал верхом один курух вверх по реке Карманаса по направлению к переправе, но из-за отдаленности переправы снова вернулся и прибыл на стоянку на лодке. Лагерь разбили в одном курухе за Чауса.
В тот день я опять лечился перцем. Пар был, видимо, слишком горячий; на теле у меня вздулись пузыри и я очень страдал.
Перед лагерем была маленькая речка; чтобы устроить через нее переправу, мы провели следующий день на той же стоянке.
В канун понедельника я написал ответ на письмо Абд ал-Азиза, принесенное хиндустанским скороходом, и отослал его. В понедельник утром я сел в лодку, из-за ветра лодки тянули [на веревках]. Прибыв на стоянку напротив Баксара, где мы надолго останавливались в прошлом году, я осмотрел эту стоянку. Чтобы высаживаться на берегу реки, мы тогда устроили ступеньки, их, кажется, было больше сорока и меньше пятидесяти. Две верхние ступеньки были еще целы; все остальные разбило водой.
Вернувшись на лодку, я поел ма'джуна. Мы причалили лодки к одному острову, выше лагеря, и заставили пехлеванов бороться. К молитве перед сном мы воротились в лагерь. В минувшем году, чтобы осмотреть теперешнюю стоянку, я переправился через Ганг, опираясь на шест, а воины плыли, кто на конях, кто на верблюдах. В тот день я ел опиум.
На следующий день, во вторник, Карим берди, Мухаммед Али, [сын] Хайдара Рикабдара и Баба шейх во главе двухсот добрых йигитов были посланы, чтобы узнать вести о противнике. Находясь на этой стоянке, я приказал бенгальскому послу донести [своему господину] о моих трех окончательных предложениях. В среду Юнус Али, который был послан к Мухаммед Заман мирзе, чтобы узнать его намерения относительно Бихара, доставил неопределенный ответ. От потомков бихарских шейхов прибыл человек с донесением и принес весть, что враги бросили Бихар и ушли оттуда.
В четверг я послал в Бихар Тарди Мухаммеда, сына Мухаммед Али Дженг-Дженга, во главе нескольких тюркских и хиндустанских эмиров и двух тысяч лучников, снабдив его милостивыми грамотами к жителям Бихара. Ходжу Муршида Ирака я назначил диваном бихарского округа и послал его туда вместе с Тарди Мухаммедом.
В четверг Мухаммед Заман мирза, согласившись отправиться в Бихар, прислал через Шейха Зайна и Юнус Али некоторые донесения и просил назначить ему в помощь отряд воинов. Несколько йигитов отправили Мухаммед Заман мирзе в подкрепление, а других — в качестве нукеров.
В субботу, в первый день месяца ша'бана[299], мы выступили с этой стоянки, на которой пробыли три-четыре дня. В этот день я выехал на коне, осмотрел Бхуджпур и Бихиа и вернулся в лагерь.
Воины под начальством Мухаммед Али, посланные за новостями, разбили в дороге отряд нечестивых и достигли того места, где находился Султан Махмуд. У Султан Махмуда было около двух тысяч человек. Проведав о нашем дозорном отряде, он впал в расстройство, убил двух из своих слонов и снялся с лагеря; одного слона [с отрядом] оставили в дозоре. Человек двадцать наших йигитов напали на дозорных, они не могли устоять и бежали; несколько человек сбили с коней, одному отрезали голову, а двух добрых йигитов привели живыми.
На следующий день мы снялись с лагеря; я плыл в лодке. На этой стоянке Мухаммед Заман мирза перешел через реку; вследствие переправы и ухода Мухаммед Заман мирзы, мы провели на стоянке два или три дня.
Во вторник, четвертого числа[300], я пожаловал Мухаммед Заман мирзе перемену платья со своего плеча, саблю на поясе, породистого коня и зонтик и заставил его преклонить колени, принимая управление Бихаром. Из доходов с бихарского округа я отделил один крур и двадцать пять лаков в царскую казну; диваном был поставлен Муршид Ираки.
В четверг я покинул на лодке эту стоянку. [Раньше] я приказал спустить все лодки на воду и по прибытии велел привязать их в ряд, одна к другой. Их ряд оказался значительно шире реки; Хотя были собраны не все лодки, но так как в иных местах было мелко, в других — глубоко и течение было где быстрее, а где плавное, то лодки не пришлось долго вести в таком порядке. Между лодками показался гариал[301]. Какая-то рыба, испугавшись гариала, прыгнула так высоко, что упала в одну из лодок; ее поймали и принесли ко мне. По прибытии на стоянку я дал лодкам названия[302]. Большую «заслуженную» лодку, которую построили еще в Агре, до похода против Рана Санка, назвали «Асаиш». В том же году, перед выступлением войска, Араиш хан построил лодку и поднес ее мне в подарок. Войдя в эту лодку, я приказал устроить на ней помост и дал ей название «Араиш». На лодке, которую поднес мне в подарок Хан Джал ал ад-дин, я приказал воздвигнуть помост побольше и на нем вознести еще одни подмостки. Эту лодку я назвал «Гунджаиш». Другой небольшой челнок с каюткой, который посылали по всяким делам, получил наименование «Фармаиш».
На следующий день, в пятницу, мы не выступили с лагеря, дела Мухаммед Заман мирзы были закончены; направляясь в Бихар, он отошел от нашей ставки на один-два куруха и остановился. В этот день он пришел и простился со мной.
Два лазутчика из бенгальского войска явились и сообщили, что бенгальцы под предводительством Махмуд-и Алама разбили берег реки Гандака на двадцать четыре участка и возводят насыпи. Афганцы с Султан Махмудом во главе, которые хотели переправить свои семьи и домочадцев на другой берег, не позволили это сделать и присоединили их к бенгальскому войску.
Получив такое известие, мы, имея в виду возможность войны, задержали Мухаммед Заман мирзу и послали в Бихар Шах Искандера с тремя или четырьмястами воинов.
В субботу явился человек от Дуду и ее сына Джалал хана, сына Бихар хана. Бенгалец, по-видимому, не спускал с них глаз. Думая направиться ко мне, Дуду и ее сын [чуть не] с боем вырвались от бенгальцаи переправились через реку; они достигли окрестностей Бихара и теперь направляются ко мне, чтобы мне служить.
В тот же день бенгальскому послу Исма'илу Мита был дан такой приказ: «На три требования, посланные ранее, что-то долго пишут ответ; напиши письмо: если они желают сохранить, нашу дружбу и расположение, нужно написать ответ поскорее»,
В канун воскресенья пришел человек от Тарди Мухаммеда, [сына] Дженг-Дженга, который сообщил, что утром в среду, пятого ша'бана[303], когда его дозорные подходили к Бихару с одной стороны, шикдар[304] Бихара бежал из дальних ворот города с другой стороны.
В воскресенье мы снялись с лагеря и остановились в уделе Ари. На этой стоянке пришло известие, что войско из Харида с сотней или полутора сотнями лодок стоит на той стороне реки Сару, при впадении Сару в Ганг. Так как у меня с бенгальцами было нечто вроде мира и я в таких делах, ради счастья, всегда выдвигал вперед дело примирения, то, хотя бенгальцы совершили неучтивость и встали у нас на дороге, я всё же счел нужным соблюдать свое всегдашнее правило: было решено отпустить посла бенгальца Исма'ила Мита в сопровождении Муллы Мухаммед Мазхаба и повторить три прежние требования.
В понедельник посол бенгальца явился засвидетельствовать почтение и ему было сказано, что он может уезжать. При этом было упомянуто, что «ради отражения врага мы будем ходить то в ту, то в другую сторону, но принадлежащие вам земли и воды не потерпят при этом никакого вреда или ущерба. Так как первое из наших трех условий гласило: «Скажи войску Харида, чтобы оно ушло с нашей дороги и вернулось, в Харид», то пошлите с ними нескольких тюрков, которые проводят их до Харида и доставят жителям этой области успокоительные грамоты. Если они не отступят от переправы и не оставят своих неподходящих слов, то пусть считают самих себя причиной всякого зла, что падет им на голову, и виновниками всего, что случится с ними дурного».
В среду я облачил бенгальского посла Исма'ила Мита в обычную почетную одежду, пожаловал ему награду и отпустил его; в четверг я послал Шейха Джамали к Дуду и ее сыну Джалал хану с успокоительными грамотами и милостивыми словами. В этот день явился один из нукеров Махим, который расстался с нею в Вали, на той стороне от сада Баг-и Сафа. Он доставил письма.
В субботу я имел свидание с послом из Ирака Мурад Курчи Каджаром.
В воскресенье Мулла Мухаммед Мазхабу были вручены обычные подарки для памяти и дано разрешение удалиться.
В понедельник я послал Халифу и еще нескольких беков посмотреть, в каком месте следует переправляться через реку, в среду я опять поручил Халифе осмотреть пространство между двумя реками, а сам поехал верхом в направлении к югу, желая полюбоваться на грядки с кувшинками возле Ари. Когда я осматривал эти грядки, Шейх Гуран принес мне кувшинки с недавно образовавшимися семенами. Эти [семена] в общем похожи на фисташки; хорошенькие цветочки, то есть кувшинки, хиндустанцы. называют «кавал кикри», а семена — «дуда».
Мне сказали, что река Сон находится поблизости; мы поехали и поглядели на эту реку. На левом берегу Сона виднелось множество деревьев; говорили, что это — местность Мунир, где находится могила Шейха Яхьи[305], отца Шейха Шараф ад-дина Мунири. Поскольку мы были уже так близко, то переправились через Сон и, пройдя три-четыре куруха по левому берегу реки, осмотрели Мунир. Мы проехали через сады и совершили обход вокруг мазара; потом я отправился на берег реки Сона и омылся в реке. Сотворив полуденную молитву раньше времени, мы двинулись обратно в лагерь. Лошади у нас были жирные и некоторые из них отстали, другие притомились. Мы оставили несколько человек позади и приказали им собрать уставших коней и дать им отдохнуть, напоить их и, не торопясь, привести в лагерь. Если бы мы этого не сделали, то потеряли бы много коней.
Я приказал, чтобы кто-нибудь, возвращаясь из Мунира сосчитал, сколько конских шагов от берега Сона до лагеря. Насчитали двадцать три тысячи сто шагов, что составит сорок шесть тысяч двести человеческих шагов, то есть одиннадцать с половиной курухов. От Мунира до Сона около полукуруха, так что всего получается двенадцать курухов. Разъезжая то туда, то сюда, мы проехали пятнадцать-шестнадцать курухов; всего пройдено в этот день около тридцати курухов. Было уже шесть гари первого пахра, когда мы возвратились в лагерь.
На следующий день, в четверг, из Джунпура явились Султан Джунаид Барлас и джунпурские беки. Так как они запоздали, я обратился к ним со словами укора и не поздоровался с ними; Кази Джиа я призвал к себе и поздоровался с ним.
В этот день я созвал тюркских и хиндустанских эмиров, и состоялось совещание относительно переправы через реку. Решили, что Устад Али установит на возвышенности между реками [Сару и Гангом] пушки, пищали и мортиры и поставит множество стрельцов, которые начнут оттуда сражение. На бихарской стороне Ганга, немного ниже слияния обеих рек, напротив острова, где был один слон и много лодок, принадлежащих бенгальцам, Мустафа приготовит все свои орудия и снаряды и откроет бой. С ним тоже будет много стрельцов. Мухаммед Заман мирза и назначенные туда люди должны стоять сзади Мустафы в качестве вспомогательного отряда. Чтобы надзирать за многочисленными землекопами и рабочими, подготовляющими место для устройства парапета, установки пушек и стрельбы из мортир позади Устад Али Кули и Мустафы, были назначены надсмотрщики; они занялись добыванием и собиранием снарядов и припасов. Султаны, эмиры и ханы быстрым ходом должны были перейти Сару у переправы Халди; пока готовят парапеты, им надлежит собраться на той стороне в полном вооружении и броситься на врага.
В это время Султан Джунаид и Кази Джиа доложили, что в восьми курухах вверх по реке есть переправа. Зардру получил приказание взять с собой одного или двух плотовщиков, а также людей Султан Махмуд хана и Кази Джиа и поехать осмотреть переправу. Если переправа возможна, то пусть тотчас же переходят реку.
Среди людей шли разговоры, что Бенгалец намерен поставить людей также у переправы Халди. От шикдара Махмуд хана из Сикандарпура пришло донесение. «Я собрал у переправы Халди около пятидесяти лодок и нанял лодочников, но лодочники очень напуганы слухами о приближении Бенгальца».
Так как найти переправу через реку Сару нужно было немедленно, то, не дожидаясь возвращения людей, ушедших высмотреть переправу, я в субботу созвал беков на совет и сказал им: от Сикандарпура в Чатур-Муке до Луда и Бараиша переправ на реке нет. Раз уже мы стоим здесь, то назначим большой от ряд, который переправится у Халди на лодках и пойдет на врагов. Пока они не вернутся, Устад Али Кули и Мустафа будут вести стрельбу из пушек, ружей, пищалей и мортир. Мы, со своей стороны, переправившись через реку Ганг, назначим подкрепление Устаду Али Кули и будем стоять в полной готовности. Когда войска, переправившиеся через реку, подойдут близко к противнику, мы тоже начнем бой и перейдем реку; Мухаммед Заман мирза и люди, назначенные на бихарскую сторону реки Ганга, будут сражаться рядом с Мустафой.
Приняв такое решение, мы разделили войска на северной стороне Ганга на четыре отряда, поставили их под начало Аскари и послали к переправе Халди. В одном отряде были Аскари и его нукеры, во главе другого отряда стоял Султан Джалал ад-дин Шарки, в третьем отряде находились узбекские султаны: Касим Хусейн султан, Бихуб султан, Танг Атмиш султан, а также Махмуд хан Нухани из Газипура, Куки, [брат] Баба Кашка, Тулмиш Узбек, Курбан Чахри и дариаханцы[306] во главе с Хусейн ханом. Начальникам четвертого отряда были Муса султан и Султан Джунаид Вали и с ними джунпурское войско — приблизительно двадцать тысяч человек. Были назначены надсмотрщики, чтобы в ту же ночь, то есть в ночь на воскресенье, отправить этих людей в поход.
В воскресенье утром войска начали переходить Ганг. Я сел в лодку и переправился во время первого паса. Был третий пахр, когда люди Зардру, ездившие высмотреть переправу, вернулись обратно. Переправы так и не нашли. Они рассказали, что встретили по дороге лодки и отряд, назначенный к переправе на другой берег.
Во вторник мы ушли с переправы через реку и стали лагерем за один курух от слияния рек, возле поля битвы. Я сам поехал и посмотрел, как стреляют пушки и пищали Устада Али Кули; в этот день Устад Али Кули, поразив ядром из пищали две лодки, разбил и потопил их. Мустафа тоже с этого места поразил из пищали две лодки, разбил их и пустил ко дну. Я приказал подвести к месту битвы большую пушку и, поставив Мулла Гулама наблюдать за тем, как будут выравнивать для нее место, назначил ему в помощь несколько есаулов и расторопных йигитов. После этого я вернулся назад, и мы поели ма'джуна на одном островке напротив лагеря.
В тот вечер, когда я был под действием ма'джуна, лодку подвели близко к моему шатру и я отдыхал на лодке. Ночью произошел удивительный случай. Около третьего паса на лодке поднялся крик и шум. Мои телохранители схватили каждый по палке и кричали: «Бей! Бей!» Лодка Фармаиш стояла возле лодки Асаиш, на которой я спал. На Фармаише находился ночной часовой. Этот часовой, задремав, открыл глаза и увидел, что какой-то человек схватился рукой за Асаиш и карабкается на лодку. Часовой бросился на него. Человек тотчас же нырнул в воду, снова вынырнул и, ударив часового саблей по голове, слегка ранил его, после чего уплыл. Из-за этого и поднялся шум. В ту ночь, когда мы уходили из Мунира, мне тоже принесли один или два клинка и кинжал, найденные возле лодки. Господь великий сохранил меня.
Если даже придет в движение меч всей вселенной,
Не порежет он единой жилки без божьей воли.
На следующий день, в среду, я сел в лодку, называемую Гунджаиш и, подъехав поближе к месту, откуда стреляли, поручил каждому какое-нибудь дело. Человек тысячу йигитов с Уган Берди Моголом во главе я послал на один, два или три куруха выше вверх по реке, чтобы они любым способом переправились на другой берег. Когда эти люди двинулись в путь, бенгальцы на двадцати или тридцати лодках переплыли реку напротив лагеря Аскари. Множество пехотинцев вышли из лодок, думая показать свое превосходство, но наши люди пустили на врагов коней и обратили их в бегство. Они захватили несколько человек и отрубили им головы; многих они застрелили и забрали семь или восемь лодок.
В тот же самый день [бенгальцы] подплыли на нескольких лодках со стороны Мухаммед Заман мирзы и, выйдя на сушу, начали сражение. Мухаммед Заман мирза в свою очередь напал на бенгальцев и обратил их в бегство. Люди с трех лодок утонули в реке; одну лодку захватили и привели ко мне. В этой стычке Баба Чухра сражался хорошо.
Я приказал Мухаммед султану, Якка ходже, Юнус Али, Уган Берди и его людям, которым раньше было предписано переправиться через реку, взять семь или восемь лодок, захваченные Уган Берди, подтянуть их в темноте ночи вверх по реке и переплыть реку.
В этот день от Аскари прибыл человек и сообщил, что все воины без остатка перешли реку и на следующее утро, то есть в четверг, они пойдут на врагов. Я приказал тем [воинам], которые должны были переправиться через реку, присоединиться к Аскари и тоже идти на, врага.
В час полуденной молитвы от Устад [Али Кули] пришел человек и сказал: «Ядро готово, [какой будет приказ?»]. Я велел: «Пусть стреляет этим ядром, а к тому времени, когда я приеду, приготовит другое ядро». Во время пополуденной молитвы, я сел в меленький бенгальский челнок и направился к тому месту, где был устроен парапет. Устад снова выстрелил крупным ядром и еще несколько раз выстрелил из пищали.
Бенгальцы славятся своим умением стрелять. На этот раз мы хорошо их наблюдали: они не стреляют в одно место и бьют по всем направлениям.
В этот день во время пополуденной молитвы я приказал подтянуть несколько лодок вверх по реке Сару и поставить их напротив неприятеля. Люди, тянувшие лодки, не опасаясь и не прикрываясь, подтянули несколько судов вверх по реке. Я приказал Исан Тимур султану, Тухта Буга султану, Араиш хану и Шейху Гурану подняться к тому месту, куда подтянули лодки, и стоять там, охраняя их.
Вернувшись назад, я в первый пас прибыл в лагерь. Около полуночи с лодок, подтянутых вверх по реке, пришли вести, что посланные отряды прошли вперед. «Мы тянули лодки и шли по реке, когда бенгальцы, проведав, куда мы ведем лодки, вступили с нами в бой. Одному лодочнику попало в ногу ядро и нога у него сломалась; мы не могли больше двигаться вперед».
В четверг утром от тех, кто отправится на бруствер, пришли сведения, что все люди, посланные вверх, дошли до места; вражеские всадники сели на коней и идут навстречу движущемуся отряду. Я, со своей стороны, быстро вскочил на коня и помчался вслед за нашими лодками, отправленными ночью. Я послал к назначенному к переправе отряду под начальством Мухаммед Султан мирзы гонца с приказанием немедля переходить реку и соединиться с Аскари. Исан Тимур султан и Тухта Буга султан, которые находились на лодках, получили приказ начать переправу. Баба султан не явился на назначенное место. Исан Тимур султан и тридцать-сорок нукеров тотчас же переправились через реку на одной лодке, пустив своих коней плыть возле лодок. За ними последовала еще одна лодка. Увидев, что наши переправляются через реку, множество пеших бенгальцев двинулось против них. Семь или восемь нукеров Исан Тимур султана сели на коней и направились навстречу этим пехотинцам; чтобы дать султану время сесть на коня, они втягивали врагов в бой и стреляли, увлекая пехотинцев к султану. Тем временем Исан Тимур султан сел на коня; тут подошла и вторая лодка. Султан с тридцатью или тридцатью пятью всадниками бросился на большой отряд пехотинцев; он быстро обратил их в бегство и совершил замечательные, выдающиеся дела. Прежде всего, он быстро и проворно, без страха перешел реку раньше других; во-вторых, он пошел на большой отряд пехотинцев, имея с собою мало людей, и быстро обратил их в бегство.
Тухта Буга султан тоже перешел через реку; за ним начали переправляться одна за другой и остальные лодки. Лахорцы и хиндустанцы тоже стали переправляться с разных сторон, одни опираясь на шесты, другие — на связках камыша. Увидев, как обстоит дело, множество бенгальцев на лодках, находившихся напротив бруствера, обратилось в бегство вниз по реке.
Дервиш Мухаммед Сарбан, Дуст ишик-ага и еще несколько йигитов, находившиеся напротив бруствера, [тоже] перешли реку. Я послал к султанам человека на коне с приказанием: «Соберите тех, кто переправился, подойдите к отряду, стоящему напротив, обойдите их с боку и вступайте с врагами в бой».
Султаны собрали переправившихся воинов, разбили их на три или четыре отряда и двинулись на врага. Когда они приблизились, предводитель врагов поставил вперед своих пехотинцев и, не расстраивая рядов, пошел [против наших]. Куки с частью отряда, отправленного с Аскари, приблизился к ним. Куки с одной стороны и султаны с другой стороны схватились с врагом. Они сбивали неприятелей с коней и заставили всадников податься назад. [Люди] Куки сбили знатного язычника по имени Басант Рао, захватили его отрезали ему голову. Десять-пятнадцать его бойцов напали на [людей] Куки, и те тотчас же их изрубили. Тухта Буга султан поскакал навстречу врагам и хорошо рубил саблей. Могол Абд ал-Ваххаб и его младший брат тоже хорошо рубились. Могол, хотя он не умел плавать, переправился через реку в кольчуге, держась за гриву коня.
Мои лодки остались позади, я послал за лодками человека. Лодка Фармаиш прибыла раньше других; сев в лодку, я переправился через реку, осмотрел лагерь бенгальцев и, пересев на Гунджаиш, спросил, есть ли выше переправа. Мир Мухаммед-плотовщик доложил, что выше по реке Сару переправы лучше. Я приказал войскам начинать переправу в упомянутых местах. Когда люди под начальством Мухаммед Султан мирзы, которым было приказано перейти реку, совершали переправу, лодка Якка ходжи утонула и Якка ходжа отправился к милости господней. Нукеров и владения покойного я пожаловал его младшему брату Касим ходже.
Во время полуденной молитвы, когда я совершал омовение, прибыли султаны. Похвалив и одобрив[их действия], я внушил им надежду на милость и ласку. Между тем Аскари тоже явился ко мне. Аскари впервые был в деле; [его поведение] было хорошим предзнаменованием на будущее. Так как моя ставка в тот вечер еще не переправилась через реку, я ночевал возле одного острова на лодке Гунджаиш.
В пятницу мы остановились к северу от реки Сару, в деревне Кундих, в уделе Нирхун, области Харид.
В воскресенье я послал Куки и его людей за вестями в Хаджипур. Шах Мухаммед, [сын] Ма'руфа, которому, когда он являлся ко мне в прошлом году, я оказал большое внимание и пожаловал область Саран, теперь совершил несколько доблестных дел. Он два раза вступал в бой со своим отцом Ма'руфом, одолел его и взял в плен. Когда Султан Махмуд предательски захватил Бихар и Бибан с Шейх Баязидом пошли против него, [Шах Мухаммед] ничего не мог поделать и присоединился к ним. В это время от него тоже несколько раз поступали донесения; в народе о нём ходили всякие вздорные слухи. Когда Аскари переправился через реку у Халди, Мухаммед со своими людьми явился к Аскари, повидался с ним и пошел с ним вместе на бенгальцев. Во время моего пребывания на этой стоянке [Шах Мухаммед], засвидетельствовал мне свое почтение.
В те дни о Шейхе Баязиде и Бибане одна за другой приходили вести, будто они намерены перейти реку Сару. В это же время из Самбала пришло удивительное известие. Али Юсуф, который находился в Самбале и хорошо управлял и распоряжался этой областью, неожиданно отправился к милости господа в один день с одним его другом, который находился при нем в качестве врача. В отношении управления Самбалом было решено, что Абд Аллах отправиться в Самбал и будет править в этой области. В пятницу пятого рамазана[307] Абд Аллах получил разрешение удалиться в Самбал.
В эти же дни пришло донесение от Чин Тимур султана, что многие из назначенных беков не могли к нему присоединиться, вследствие [скорого] прибытия из Кабула моих родичей. Мухаммади и еще некоторые [беки] прошли с султаном около ста курухов вперед и хорошо поколотили белуджей. Через Абд Аллаха я послал Чин Тимур султану, Султан Мухаммед Дулдаю, Мухаммади и еще некоторым тамошним бекам и йигитам повеление собраться вместе с Чин Тимур султаном в Агре и быть готовыми выступить в любую сторону, где покажутся враги.
В понедельник, восьмого числа[308], внук Дариа хана Джалал хан, к которому отправился Шейх Джамали, явился ко мне вместе с несколькими уважаемыми эмирами и засвидетельствовал свое почтение. В этот же день Яхья Нухани, который раньше прислал своего младшего брата с выражением преданности и получил грамоту на управление, явился, чтобы мне служить. Так как семь или восемь тысяч афганцев Нухани пришли с надеждою [на меня], то я не хотел лишать их надежды и, выделив из доходов Бихара один крур на долю царской казны, пожаловал пятьдесят лаков Махмуд хану Нухани, а остальное отдал упомянутому Джалал хану, который согласился уплачивать один крур дани. Для сбора этих денег был послан Мулла Гулам есаул. Мухаммед Заман мирзе я отдал область Джунпур.
В четверг один из нукеров Халифы, по имени Гулам Али, который раньше Исма'ила Мита доставил [Нусрат шаху] мои три условия вместе с Абу-л-Фатхом, нукером мунгирского царевича явился в сопровождении этого Абу-л-Фатха и привез Халифе письма от мунгирского царевича и вазира Хасан хана Лашкара. Соглашаясь на три наши условия, они брали на себя ответственность за [согласие] Нусрат шаха и предлагали заключить мир. Наш поход был предпринят для подавление непокорных афганцев, одни из которых ушли, куда глаза глядят, другие явились с выражением покорности и повиновения, / а те немногие, что остались, подвластны Бенгальцу и Бенгалец отвечал за них. К тому же приближалось время дождей. Поэтому в ответ на предложение Бенгальца я написал о согласии заключить мир на упомянутых условиях.
В пятницу Исмаил Джилвани, Адил хан Нухани, Аулиа хан Ишраки и еще пять или шесть эмиров выразили готовность мне служить. В этот же день я подарил Исан Тимур султану и Тухта Буга султану саблю на поясе, кинжал с поясом, кольчуги, почетные одежды и кровных коней; Исан Тимур султан преклонил колени, получив тридцать лаков из доходов с удела Шамсабад. В понедельник, надцатого числа[309], успокоившись относительно Бихара и Бенгалии, я покинул стоянку на берегу реки Сару и возле Кундиха выступил в поход, чтобы отразить зло неблагодарного Бибана и Шейх Баязида. После двух привалов мы остановились возле переправы, называемой Чаупара-Чатурмук в Сикандарпуре. У этой переправы, войска начали переходить реку.
Одно за другим поступали сведения, что неблагодарные [враги] перешли Сару и Гагра и направляются к Лукнуру. Чтобы запереть перед ними переправу, я назначил отряд воинов во главе с тюркскими и хиндустанскими эмирами: Султан Джалал ад-дином Шарки, Али ханом Фармули, Тардике, Низам ханом Биани, Тулмиш Узбеком, Курбаном Чархи и Хасан ханом Дариа хани, которые были отпущены в канун четверга.
В этот вечер, когда после молитвы прошло пять гари первого паса, прорвались дождевые тучи и в одну минуту произошел такой потоп и поднялся такой сильный ветер, что лишь немногие шатры не упали. Я сидел в своей палатке и писал; я не успел собрать бумаги и тетради, шатер и столбы упали мне на голову. Верхняя кошма палатки разлетелась в куски, но бог сохранил меня, я не пострадал. Бумаги и тетрадки залило водой; их с трудом собрали, завернули в красный коврик, положили на скамью и прикрыли сверху коврами. Буря стихла через два гари. Мы велели поставить складную палатку и зажечь свечу, с трудом развели огонь и до самого утра не спали, занятые сушкой бумаг и тетрадок.
В четверг я переправился через реку, в пятницу выехал прогуляться в Харид и Сикандарпур. В этот день Абд Аллах и Баки написали мне о взятии Лукнура.
В субботу я послал Куки и его людей вперед, дабы они присоединились к Баки.
В воскресенье Султан Джунаид Барлас, Хасан, [сын] Халифы, люди Муллы Аппака и братья Му'мина Атака были отосланы с приказанием присоединиться к Баки и до моего прибытия как можно лучше служить ему, не совершая упущений.
В этот день во время пополуденной молитвы я пожаловал Шах Мухаммеду, сыну Ма'руфа, одежду со своего плеча и породистого коня и отпустил его. По примеру прошлого года ему было дано жалованье [из доходов] Сарана и Кандлы на содержание его лучников. В тот же день Исма'илу Джилвани также были пожалованы семьдесят два лака денег из доходов Сарвара, почетная одежда и породистый конь, и егоотпустили. Адил хану Нухани и тем, кто пришел под его предводительством, я назначил деньги из доходов Сарвара и тоже отпустил их. Мы решили, что каждый из них будет оставлять в Агре сына или младшего брата, чтобы тот постоянно пребывал при мне.
Бенгальцам было поручено доставить через Тир Мухани в Газипур лодки Гунджаиш и Араиш, а также еще две бенгальские лодки, выбранные из тех, что в этот раз попали мне в руки. Фармаиш и Асаиш должны были поднять вверх по Сару и вести вместе со ставкой.
Успокоившись относительно Бихара и Сарвара, мы двинулись от переправы Чаупара-Чатурмука вверх по берегу Сару, направляясь к Ауду. Пройдя около десяти курухов, мы расположились возле деревни Килира в области Фатхпура на берегу Сару.
[Наши люди], которые ушли раньше, сбились с дороги и вышли к большому фатхпурскому озеру. Мы послали несколько человек, чтобы вернуть обратно тех из них, кто был поблизости; Кичик ходжу одного отправили на берег озера; он должен был переночевать там и наутро привести в лагерь находившихся у озера воинов.
Утром мы выступили оттуда; на полпути я сел в лодку, и ее тянули вверх до самого лагеря.
Пока мы шли, Халифа привел сына Шах Мухаммеда Дивана, который прибыл от Баки. Сведения относительно Лукнара подтвердились. В субботу тринадцатого рамазана[310] [враги] начали бой. Сражаясь, они не могли ничего сделать. Во время боя внезапно загорелся собранный хворост, трава и сено; в крепости стало жарко, как в печке. На стене нельзя было устоять и крепость взяли. Через два-три дня, услышав о нашем возвращении, враги выступили по направлению к Далмау. В этот день мы тоже прошли десять курухов и расположились станом выше деревни Джалисир, в уделе Сагри, на берегу реки Сару.
В среду, чтобы дать отдохнуть животным, мы остались на той же стоянке. Некоторые говорили, что Шейх Баязид и Бибан намерены перейти Ганг и уйти к своим через Чунар и Джунпур. Я созвал беков и устроил совет. Было решено, что Мухаммед Заман мирза и Султан Джунаид Барлас, который взамен Джунпура получил Чунар и еще несколько уделов, а также. Махмуд хан Нухани, Кази Джиа и Тадж хан Саранг хани должны выступить и преградить врагам дорогу к Чунару.
На следующий день, в четверг, мы вышли спозаранку и, отойдя от реки Сару на одиннадцать курухов, переправились через Парсару и расположились на берегу этой реки. Призвав беков, я устроил совет. Исан Тимур султан, Мухаммед Султан мирза, Тухта Буга султан, Касим Хусейн султан, Бихуб султан, Музаффар Хусейн султан, Касим ходжа, Джа'фар ходжа, Захид ходжа, Джани бек, с нукерами Аскари и Кичик ходжа, а из эмиров Хинда Алим хан Калпи, Малик Дад Карарани и Рао Сарвани получили приказ идти во главе своих отрядов следом за Шейх Баязидом и Бибаном в сторону Далмау. Они должны были отделиться от [главных сил] войска и быстро двинуться вперед.
На этой стоянке, когда я совершал вечерние омовения, на свет светильников собралась масса рыбы, которая поднималась на поверхность воды. Я и те, кто стоял возле меня, поймали руками много рыбы.
В пятницу мы расположились станом на одном из притоков Парсару. Это была очень мелкая речка. Чтобы нам не мешали наши люди, постоянно ходившие туда и сюда, / мы запрудили речку выше по течению и устроили купальню для омовений, площадью десять на десять [кари]. Ночь на двадцать седьмое[311] мы тоже провели в этом месте. Утром мы ушли от этой речки и, перейдя реку Тус, стали лагерем. В воскресенье мы тоже стояли на берегу этой реки.
В понедельник, двадцать девятого[312], лагерь находился на берегу этой реки Тус. Вечером, хотя воздух был не очень прозрачен, несколько человек увидели луну и засвидетельствовали это перед казием. Начало нового месяца было установлено.
Во вторник утром мы совершили праздничную молитву и выступили в поход. Пройдя десять курухов, мы остановились в одном курухе от Маинга, на берегу реки Гумти. Около полуденной молитвы мы ели ма'джун. Шейху Зайну, Мулле и Хондемиру мы послали, приглашая их, такой стишок:
Шейх Зайн, Мулла Шихаб, Хондемир,
Приходите втроем, вдвоем или по-одному.
Дервиш Мухаммед, Юнус Али и Абд Аллах тоже присутствовали. В час пополуденной молитвы борцы устроили борьбу. Среду мы провели на этой стоянке. Около полудня мы ели ма'джун. В тот же день прибыл Малик Шарк, который ходил в Чунар, чтобы выгнать оттуда Тадж хана. В этот день борцы устроили борьбу. Пехлеван-и Ауди, который прибыл раньше, боролся с одним явившимся в это время хиндустанским борцом и повалил его. Я дал Яхье Нухани в виде жалованья пятнадцать лаков из доходов Парсрура, облачил его в почетную одежду и отпустил. На следующий день мы прошли одиннадцать курухов, переправились через реку Гумти и стали лагерем на берегу этой реки. О султанах и беках, которые ушли вперед, поступили сведения, что они пришли в Далмау, но еще не переправились через реку Ганг. Я был очень недоволен и послал им повеления быстро перейти Ганг и преследовать врага. Они должны были также переправиться через Джун, взять с собой Али хана и постараться завязать бой с врагом.
Отойдя от реки и сделав два привала, мы достигли Далмау. В тот же день большинство воинов перешло реку Ганг у переправы. Переведя ставку на другой берег, я съел ма'джун на одном острове ниже брода. Чтобы отставшие воины могли переправиться, мы провели ещё один день на этой стоянке. Баки Ташкенди с войском Ауда явился в этот день и засвидетельствовал мне почтение.
Удалившись на один переход от Ганга, мы стали лагерем возле селения Курара, на реке Аринд. От Далмау до Курара оказалось двадцать два куруха.
В четверг мы снялись с этой стоянки и остановились напротив Адампура. Чтобы переправиться вслед за врагами, мы раньше послали в Калпи одного-двух лодочников, которые должны были доставить нам все имеющиеся лодки. В тот вечер, когда мы пришли на эту стоянку, прибыло несколько лодок; переправу через реку тоже нашли. Так как в лагере было очень пыльно, я расположился на одном острове. В те несколько дней, что мы пробыли там; я днем и ночью находился на этом острове.
Поскольку о врагах не приходило верных сведений, я послал Баки Шигаула и его йигитов за реку, чтобы они узнали о неприятеле.
На другой день, в час соборной пополуденной молитвы, прибыл нукер от Баки бека. Баки бек разбил отряд разведчиков Шейх Баязида и Бибана, убил их смелого йигита по имени Мубарак хан Джилвани и еще несколько человек и прислал мне несколько голов и одного живого пленника.
На следующее утро прибыл Шах Хусейн Бахши, который ходил вместе с Баки. Он подробно доложил об избиении разведчиков и обо всем, что произошло.
В этот вечер, то есть в канун воскресенья, тринадцатого числа[313], река Джун так поднялась, что вода совершенно залила остров. Я поставил шатер на другом острове, в одном выстреле из лука ниже по реке и расположился там.
В понедельник от ушедших вперед султанов и беков явился Джалал Ташкенди. Проведав о приближении этого отряда, Шейх Баязид и Бибан бежали в удел Махуба.
Так как пришло время дождей, а войско уже пять или шесть месяцев находилось в походе, и кони и другие животные утомились, то я приказал ушедшим вперед султанам и бекам оставаться на месте, пока из Агры и окрестностей не придут свежие отряды.
В тот день, во время пополуденной молитвы, я дал разрешение удалиться Баки шигаулу и войскам из Ауда. Мусе, сыну Ма'руфа Фармули, который, когда войско переправилось через реку Сару, вернулся и засвидетельствовал мне почтение, я пожаловал удел с доходами в тридцать лаков в Амраха, подарил платье со своего плеча и оседланного коня и отпустил в Амраха.
Успокоившись относительно положения дел в этих краях, мы в канун вторника, через один гари после третьего паса, спешно выступили в Агру. На следующий день, пройдя шестнадцать курухов пути, мы около полудня остановились в уделе Баладар, зависящем от Калпи. Задав коням ячменя, мы выступили в час вечерней молитвы. В эту ночь мы прошли тринадцать курухов и к концу третьего паса стали лагерем у могилы Бахадур хана Сирвани в уделе Сугандпур, в Калпи. Мы поспали там и выступили после утренней молитвы; пройдя шестнадцать курухов, мы в полдень достигли Атавы. Махди ходжа прибыл нам навстречу. После первого вечернего паса мы вышли оттуда и, немного поспав по дороге, пришли в Фатхпур в Рапари, пройдя шестнадцать курухов.
На следующий день в час полуденной молитвы мы снова выступили из Фатхпура и, пройдя семнадцать курухов пути, во время второго ночного паса пришли в сад Хашт-Бихишт в Агре.
В пятницу утром Мухаммед Бахши и еще кое-кто пришли засвидетельствовать свое почтение. Около полуденной молитвы я переправился через Джун и выразил почтение Ходже Абд ал-Хакку. После этого я поехал в крепость и повидался с госпожами, моими тетками. Один огородник из Балха, которого я поставил, чтобы сажать дыни, вырастил несколько дынь и теперь принес их мне. Очень хорошие оказались дыни.
Я посадил в саду Хашт-Бихишт несколько кустов винограда. Они тоже дали хороший виноград. ШейхГуран также прислал мне корзину винограда; неплохой был виноград, В общем, я был очень доволен, что в Хиндустане оказались такие дыни и виноград.
В ночь на воскресенье после второго паса, прибыла Махим. Мы отправились к войску десятого числа месяца первой джумады[314]. По странному совпадению обстоятельств Махим покинула Кабул в этот самый день. В четверг, в первый день месяца зу-л-ка'да[315], когда диван заседал в помещении Большого дивана, мне принесли подношения от Хумаюна и Махим. В этот день мы послали в Кабул за дынями, виноградом и плодами одного из нукеров Магфура дивана, наняв сто пятьдесят носильщиков.
В субботу, третьего числа[316], Хинду бек, который прибыл из Кабула как сопровождающий и был послан в Самбал вследствие смерти Али Юсуфа, явился засвидетельствовать мне свое почтение. Xусам ад-дин Али, [сын] Халифы, тоже явился в этот день из Алвара и засвидетельствовал мне почтение.
На следующий день, в воскресенье, прибыл Абд Аллах, посланный из Тир-Мухани в Самбал по случаю смерти Али Юсуфа.
От людей, прибывших из Кабула, мы услышали, что Шейх Шариф Карабаги по наущению Абд ал-Азиза [мирахура] или вследствие расположения к нему, приписал нам несодеянные жестокости и несуществующие нововведения и сочинил прошения, под которыми силой заставил лахорских имамов подписать свои имена; списки этих прошений он разослал по городам, надеясь вызвать смуту. Абд ал-Азиз, ослушавшись нескольких приказов, совершал также всякие неподобающие поступки и говорил несоответствующие слова.
По этой причине в воскресенье, одиннадцатого числа[317], мы послали Камбар Али Аргуна с приказом схватить и доставить к нам во дворец Шейха Шарифа, лахорских имамов с их приспешниками и Абд ал-Азиза.
В четверг, пятнадцатого[318], из Тиджары прибыл Чин Тимур султан и засвидетельствовал свое почтение. В этот день Пехлеван Садик и знаменитый борец из Ауда боролись. Садик лишь с трудом и повалил противника, ему пришлось здорово с ним повозиться.
В понедельник, девятнадцатого числа[319], я пожаловал послу кизилбашей Мураду Курчи кинжал на поясе, украшенном драгоценными камнями, облачил его в подобающую одежду и отпустил, подарив ему также два лака тенег.
В эти дни Сейид Мешхеди прибыл из Гвалиара и доложил, что Рахимдад подстрекает к мятежу. Мы послали к Рахимдаду Шах Мухаммед Мухрдара, нукера Халифы, причем ему было написано много увещательных слов. [Шах Мухаммед] поехал и через несколько дней привел с собой сына Рахимдада; хотя сын его и прибыл, однако сам Рахимдад не имел намерения явиться. Чтобы рассеять его опасения, я во вторник, пятого зу-л-хиджже, послал в Гвалиар Нур бека. Через несколько дней Нур бек возвратился и доложил мне о пожеланиях Рахимдада. Когда я собирался послать ему указы, какие он хотел, прибыл один нукер Рахимдада и доложил: «Рахимдад послал меня, чтобы помочь бежать его сыну; он и не думает приезжать сюда».
По прибытии этого известия я хотел тотчас же идти на Гвалиар, но Халифа доложил: «Я еще раз пошлю Рахимдаду увещательные письма, может быть, он согласится на примирение». По этому делу был послан Шихаб ад-дин Хусрау.
В четверг, седьмого числа[320] упомянутого месяца, из Атавы прибыл Махди ходжа. В день праздника я пожаловал Хинду беку перемену платья со своего плеча, меч на поясе, украшенном драгоценными камнями, и кровного коня. Хасан Али, который известен среди туркмен под именем Джагатая, получил перемену платья, пояс, украшенный драгоценными камнями, и удел, [дающий доход] в семь лаков[321]...

AvvalgiЧасть IV Keyingi

↑ 1 мухаррама 926 = 23 декабря 1519 г.

↑ Саранча — это одно из немногих упоминаний в восточных источниках об этом биче народов средневековья.

↑ Бабур родился 6 мухаррама 888 = 14 февраля 1483 г. (умер 6 джумада 1 937-2б декабря 1530 г.).

↑ 16 мухаррама 926 = 7 января 1520 г.

↑ Накш в ладу панджгах — вид музыкального произведения.

↑ Накш в ладу чаргах — вид музыкального произведения.

↑ 22 мухаррама 926 = 13 января 1520 г.

↑ с начала 926 (- конец 1520) по начало 932 (- конец 1525) г. в рукописи события не описаны.

↑ 1 сафара 932 = 17 ноября 1525 г.

↑ Солнце в созвездии Стрельца находится с 21 октября по 22 ноября.

↑ Хиндустан — как и везде у Бабура — страны южнее Хиндукуша, земли на Индийском субконтиненте.

↑ Ашрафи — золотая монета, соответствовавшая примерно червонцу.

↑ 8 сарафа 932 = 24 ноября 1525 г.

↑ 17 сафара 932 = 3 декабря 1525 г.

↑ Мухаммед Салих — автор «Шейбани-наме».

↑ Мубайин — стихотворное произведение Бабура законоведческого характера, содержащее материалы о его налоговой и экономической политике.

↑ «Кто преступил клятву...» — цитата из Корана, глава 48, стих 10.

↑ 28 сафара 932 = 14 декабря 1525 г.

↑ 1 раби' 1 932 = 16 декабря 1525 .

↑ 14 раби' I 932 = 29 декабря 1525 г.

↑ Панипат — город в Панджабе, место знаменитой битвы (о ней см. дальше).

↑ Шатлут — очевидно ошибочно, вместо Сатладж.

↑ 22 раби' I 932 = 6 января 1526 г.

↑ Стих: Гулистан. Са'ади, гл. I, рассказ 6 (стр. 67).

↑ 13 джумада 1 932 = 25 февраля 1526 г.

↑ 14 джумада I 932 = 26 февраля 1526 г.

↑ 25 джумада I 932 = 8 марта 1526 г.

↑ 28 джумада I 932 = 11 марта 1526 г.

↑ 18 джумада II 932 = 1 апреля 1526 г.

↑ 29 джумада II 932 = 12 мая 1526 г.

↑ 8 раджаба 932 = 20 апреля 1526 г. (Битва при Панипате).

↑ Мустафа-и Руми - «Мустафа из Малой Азии, пушкарь».

↑ 22 раджаба 932 = 4 мая 1526 г.

↑ Алмаз. Очевидно, имеется в виду знаменитый «Великий могол», в необработанном виде весивший 787 каратов (в отшлифованном виде он уменьшился до 280 каратов).

↑ 28 раджаба 932 = 10 мая 1526 г.

↑ 910 = 1504 г.

↑ 925 = 1519 г.

↑ 932 = 1526 г.

↑ Табакат-и Насири — Насировы разряды; труд по всеобщей истории, который составил в 658 = 1260 г. Осман б. Сирадж ад-дин ал-Джузджани и посвятил его Насир ад-дин Махмуд шаху I Делийскому (644 = 1246 — 664 = 1265), откуда и его название.

↑ Пураби (Мулук аш-Шарк) — династия в Джаунпуре (правила с 796 = 1394 г.).

↑ Танк — династия царей в Гуджерате (правила с 799 = 1396 г.).

↑ Бахманиды — династия царей в Декане (с 748 = 1347 г.).

↑ Халджи — династия царей в Малве (с 839 = 1435 г.).

↑ Нусрат шах б. Ала ад-дин (вернее б. Хусейн) — областной правитель Бенгалии из дома Хусейн шаха (с 899-1493 г.).

↑ 934 = 1528 г.

↑ «...шерсти у слона нет». Не совсем точно: как известно, слон покрыт редкими короткими волосами.

↑ «...один слон съедает корм двух караванов верблюдов». В данном случае имеется в виду общепринятая единица «караван», т. е. 7 верблюдов.

↑ Карг — носорог.

↑ Коротконожка (кутах пайча) — аксис.

↑ Калахара — оленекозья антилопа; находимый в ее желудке «безоаровый камень» — высоко ценившееся целебное средство.

↑ Нул (муш-и хурма) — пальмовая крыса.

↑ Галахри — древесная мышь.

↑ Тут — ягоды дерева шелковицы (тутовника).

↑ Шарак — по-видимому, вид скворца.

↑ Пиндавали — певчая майна, вид скворца.

↑ Уин-шарак — лесной скворец.

↑ Турачи (дуррадж) — куропатка.

↑ «Шир дарам у шакарак» — У меня есть молоко и сахар!

↑ «Бат мани тутиллар» — Скорей, они поймали меня!

↑ «Би-ш-тукр тадум ан-ниам» — Благодарность умножает милость!

↑ Канджал — вид куропатки.

↑ Пулпайкар — горная куропатка.

↑ Чилси — бамбуковая куропатка.

↑ Шам — банкивский петух (из этого вида происходит домашняя курица).

↑ Карча (пурату) — трясогузка.

↑ Харчал — дрофа (дрохва).

↑ Чарз — стрепет (?).

↑ Динг — индийский зобастый аист (марабу).

↑ Сарас (тива-туриа) — журавль.

↑ Манак — белошеий аист.

↑ Бузак — белый ибис.

↑ Газ-пай (гарм-пай) — пятнистоклювая утка.

↑ Шахмург — хохлатая утка.

↑ Зумадж — беркут или холзан.

↑ Карча (карлугач) — черный стрижок.

↑ Куил (в Бенгалии — кукил) — тукановая кукушка.

↑ «Вроде дятла» — цисса.

↑ Водяной лев (тигр) — гребнистый крокодил.

↑ Сипсар (сиах сер) — аллигатор.

↑ Водяная свинья — гангский дельфин.

↑ Гариал (гхариал) — гавиал, хариал — вид крокодила, священное животное индийцев.

↑ Какка — краб (?).

↑ Амби (анбах, ам, нагзак) — манго.

↑ Ходжа Хусрау — знаменитый поэт Амир Хусрау Дихлеви (ум. в 725 — 1325 г.).

↑ Кила — сорт банана.

↑ Амли (анбли) — финики, тамаринд (хурма-и хинд).

↑ Кадхил — хлебное дерево.

↑ Бадхал — разновидность хлебного дерева.

↑ Паниал — катафракта; плоды необычайно кислые.

↑ Гулар — фиговое дерево, инжир.

↑ Амла — миробалан.

↑ Наргил (нарджил, налир) — кокосовый орех.

↑ Гиджак — смычковый музыкальный инструмент с шарообразным резонатором.

↑ Тар — финиковая пальма.

↑ Сангтара — сорт апельсинов.

↑ Амридфал — севильский или горький апельсин.

↑ Амалбид — сорт лимона.

↑ Джасун (гархал) — гибискус китайский, розан китайский.

↑ Канир — олеандр.

↑ Киюра — винтовое дерево, панданус.

↑ Распределение сезонов в Индии таково:Летние месяцыЧаит — Рыбы — с 21 февраля;Байсах — Овен — с 22 марта;Джет — Телец — с 22 апреля, сильная жара;Асарх — Близнецы — с 22 мая, сильная жара.Дождливые месяцыСаван — Рак — с 22 июня, сильные дожди;Бхадун — Лев — 24 июля, сильные дожди;Ковар — Дева — с 24 августа;Катик — Весы — с 24 сентября.Зимние месяцыАган — Скорпион — с 24 октября;Пус — Стрелец — с 23 ноября, сильные холода;Маг — Козерог — с 23 декабря, сильные холода;Фальгун — Водолей — с 22 января.

↑ Фатиха — первая глава Корана, состоит из семи стихов.

↑ Басмала (бисмила) — вступление, с которого начинается Коран и вообще всякое дело, сочинение и т. п., состоит из пяти слов.

↑ В виде таблицы индийские меры веса выглядят так:8 рати = 1 маша ок. 0,2 г.4 маша = 1 танк = 32 рати ок. 0,8 г.5 маша = 1 мискал = 40 рати ок. 4,1 г.12 маша = 1 тула = 96 рати 10,2 г.14 тула = 1 сир 143,5 г.40 сир = 1 манбан 5,74 кг.12 манбан = 1 мани 73 кг.100 мани = 1 минаса 729,8 кг.100 крур (крор) = арб 1 000 000 000100 арб = карб 100 000 000 000100 карб = нил 100 000 000 000 000100 нил = падам 100 000 000 000 000 000100 падам = санг 100 000 000 000 000 000 000

↑ Солнце вступает в знак Тельца 24 апреля, в знак Близнецов 22 мая.

↑ 52 крура — 520 000 000, по-видимому, динаров.

↑ 29 раджаба 932 = 11 мая 1526 г.

↑ Праздник шаввала — когда мусульмане разговляются после поста; ид ал-фитр — 1-е число этого месяца (932 = 11 июля 1526 г).

↑ «Хумаюн доложил...» Следует иметь в виду, что ему было всего 18 лет от роду (род. в 913 = 1508 г.).

↑ 13 зу-л-ка'да 932 = 21 августа 1526 г.

↑ 20 зу-л-ка'да 932 = 28 августа 1526 г.

↑ Деревья амбли — финиковые пальмы.

↑ Талар — открытое с одной стороны возвышение на столбах, род эстрады, устраиваемой для приема.

↑ Ваин — колодец в особых, выложенных камнем, камерах.

↑ Айван — открытая с одной стороны терраса, здесь — напоминающие айван террасообразные подземные помещения.

↑ Убайд хан — очевидно, тогда еще ханич, Убайд Аллах: племянник Шейбани хана, на престол он вступил позже (940 = 1533 — 946 = 1539). В Бухаре правил тогда родной дядя Шейбани — Куч-кунджи (910 = 1510 — 936 = 1530).

↑ Мухаррам 933 = 8 октября 1526 г. 7 ноября.

↑ 23 шаввала 932 = 2 августа 1526.

↑ 15 мухаррама 933 = 22 октября 1526 г.

↑ 8 сафара 933 = 14 ноября 1526 г.

↑ 24 мухаррама 933 = 31 октября 1526 г.

↑ 15 сафара 933 = 21 ноября 1526 г.

↑ Конец сафара 9 33 = начало декабря 1526 г.

↑ 16 раби' I 933 = 21 декабря 1526 г.

↑ Чашнигир — пробующий пищу перед подачей государю.

↑ Дастархан — здесь — скатерть.

↑ 20 раби' I 933 = 25 декабря 1526 г.

↑ 29 раби' I 933 = 7 января 1527 г.

↑ 3 раби' II 933 = 7 января 1527 г.

↑ «...отдал крепость Гури Узбеку», т. е. Шейбани хану.

↑ 8 джумада I 933 = 10 февраля 1527 г.

↑ 9 джумада I 933 = 11 февраля 1527 г.

↑ 14 джумада II 933 = -16 февраля 1527 г.

↑ 22 джумада I 933 — 24 февраля 1527 г.

↑ 23джумада I 933 — 25 февраля 1527 г.

↑ Асас — ночной страж.

↑ Мухаррам 935 = сентябрь 1528 г.

↑ «душа побуждает ко злу» — цитата из Корана, гл. 12, ст. 53.

↑ «Это — милость Аллаха...» — Коран, гл. 57, ст. 15.

↑ Ихрам — одеяние мекканского паломника; одеяние кающегося, отрекшегося от мирских благ, от запретного.

↑ «Не пришло ли время...» — Коран, гл. 57, ст. 21.

↑ «Я раскаялся пред...» — Коран, гл. 7, ст. 140.

↑ «Люди исповедуют веру...» выражение не из Корана.

↑ «Указующий путь...» — то же.

↑ «Кто изменил это...» — Коран, гл. И ст. 177.

↑ 24 джумада I 933 = 26 февраля 1527 г.

↑ Треножники на катках — осадные сооружения.

↑ 13 джумада II 933 = 17 марта 1527 г. (день битвы при Канва).

↑ Победная реляция, составленная высокоученым Шейх Займом в соответствии с установившимися канонами в этой области, представляет своей замысловатостью полную противоположность изящной простоте стиля самого Бабура.

↑ «Они суть неверные...» — Коран, гл. 80, ст. 42.

↑ Рана Санка (Рана Санграм Сингх) — оказался наиболее сильным противником Бабура в Хиндустане. Это была интересная личность. Первый переводчик Бабура на английский язык Эрскин вот что говорит о нем: «Рана был средней комплекции, но большой физической силы, хорошо сложен, с необычайно большими глазами... Ко времени своей гибели он представлял собой осколок воина: один глаз он утратил в ссоре с братом, одну руку — в бою с государями Лоди из Дихли; он хромал, так как нога была сломана пушечным ядром в другом бою, к тому же он насчитывал 80 ран от меча или копья в разных частях тела».

↑ «И отказался он...» — Коран, гл. 2, ст. 32.

↑ 3уннар — особой расцветки пояс, который обязаны были носить иноверцы в мусульманских странах.

↑ «Да покинет его Аллах в день судный» — Коран, гл. 69, ст. 35.

↑ «Возвестим им о пытке болезненной...» — Коран, гл. 3, ст. 20.

↑ «Когда приходит судьба...» — цитата не из Корана.

↑ «Кто сражается за веру...» — Коран, гл. 29, ст. 5.

↑ 13 джумада II 933 = 17 марта 1527 г.

↑ «Люди со слоном...» Имеется в виду вторжение абиссинца Абраха в 570 г. В Аравию, когда слон отказался везти его в Ка'бу (священный мусульманский храм в Мекке).

↑ Ифриты — злые духи.

↑ «Подобны они строению...» — Коран, гл. 61, ст. 4.

↑ «Они — на правом пути...» — Коран, гл. 2, ст. 4.

↑ «Это а лифы в словах...» Арабская буква алиф (а) пишется в виде вертикальной линии, с утоньшением кверху (копье).

↑ «Мы дали победу...» — Коран, гл. 48, ст. 1.

↑ Чин Тимур султан б. Ахмед хан (ум. в. 936/1530 г.), назван Бабуром «брат» потому, что у них общий предок — Юнус хан.

↑ Сулейман шах б. Али б. С. Махмуд б. Абу Са'ид, Бадахшанский (род. в 920/1514 г.; ум. в 997/1589 г.) назван «сыном» (ему было всего 13 лет) по общему предку — Султан Абу Са'ид мирзе.

↑ Дастур — вазир, советник.

↑ «Гордость Та-Ха и Я-Син», т. е. гордость мусульман. Та-Ха — гл. 20, Я-Син — гл. 36 Корана; так же именуется иносказательно семья Мухаммеда.

↑ «В обитель гибели...» — Коран, гл. 14, ст. 33.

↑ «Скажи ...из двух благодеяний...» — Коран, гл. 14, ст. 52.

↑ «Истинная заря» — рассвет, в противоположность «ложной заре» — предрассветным сумеркам.

↑ «А если весы тяжелы...» — (Коран, гл. 101 ст. 54) — подразумевается все его добрых дел.

↑ «В день битвы роса крови...» стих Шах-наме Фирдауси. «Опустилась до Рыбы», т. е. до той рыбы, на которой, по арабскому поверию, покоится земля, «...слоев земли стало шесть, а неба — восемь», т. е. к земле и небу прибавилось по одному слою (по поверью небес — 7, а земных слоев — 5).

↑ «Не унывайте...» — Коран, гл. 3, ст. 133.

↑ «От Аллаха поддержка...» — Коран, гл. 61, ст. 13.

↑ «Поистине даровали...» — Коран, гл. 48, ст. 1

↑ «Поддержит тебя Аллах...» — Коран, гл. 48, ст. 3.

↑ «...как шерсть расчесанная...» — Коран, гл. 101, ст. 4.

↑ «Разлетелись, словно...» — Коран, гл. 101, ст. 3.

↑ 25 джумада II 933 = 29 марта 1527 г.

↑ Гази — воин за веру; победитель неверных.

↑ Тарих победы под Дибалпуром дает год 930 = 1524. Описание событий этого года в рукописи отсутствует.

↑ «...Тут было допущено некоторое нерадение», выразившееся в том, что допущено бегство Рана Санки после поражения. (Он умер позже в том же 933 = 1527 г., по-видимому, не без содействия яда).

↑ 9 раджаба 933 = 11 апреля 1527 г.

↑ 23 раджаба 933 = 25 апреля 1527 г.

↑ Лукнур — старинное название города Шахабад в Рампуре.

↑ 15 ша'бана 933 = 17 мая 1527 г.

↑ Кит'а — отрывок стихотворного или прозаического произведения.

↑ Игральные карты. По-видимому, это одно из самых ранних в восточных упоминаниях о картах, известных в Европе с XIV века.

↑ 5 зу-л-ка'да 933 = 5 августа 1527 г.

↑ 24 зу-л-ка'да 933 = 24 августа 1527 г.

↑ 29 зу-л-ка'да 933 = 29 августа 1527 г.

↑ 2 зу-л-хиджжа 933 = 30 августа 1527 г.

↑ 29 зу-л-хиджжа 933 = 26 сентября 1527 г.

↑ 1 мухаррама 934 = 27 сентября 1527 г.

↑ 16 мухаррама 934 = 12 октября 1527 г.

↑ 28 сафара 934 = 23 ноября 1527 г.

↑ 7 раби I 934 = 1 декабря 1527 г.

↑ 14 раби' I 934 = 8 декабря 1527 г.

↑ 28 раби' I 934 = 22 декабря 1527 г.

↑ 2 раби' II 934 = 26 декабря 1527 г.

↑ 8 раби' II 934 = 1 января 1528 г.

↑ 13 раби' II 934 = 6 января 1528 г.

↑ 19 раби' II 934 = 12 января 1528 г.

↑ 24 раби' II 934 = 17 января 1528 г.

↑ 28 раби' II 934 = 21 января 1528 г.

↑ 6 джумада I 934 = 28 января 1528 г

↑ 7 джумада I 934 = 29 января 1528 г.

↑ 11 джумада I 934 = 2 февраля 1528 г.

↑ 24 джумада I 934 = 15 февраля 1528 г.

↑ 6 джумада II 934 = = 27 февраля 1528 г.

↑ 19 джумада II 934 = 12 марта 1528 г.

↑ 29 джумада II 934 = 22 марта 1528 г.

↑ 7 раджаба 934 = 28 марта 1528 г.

↑ 12 раджаба 934 = 2 апреля 1528 г.

↑ 3 мухаррама 935 = 18 сентября 1528 г.

↑ Аскари тогда шел 13-й год (он родился в 922 = 1516 г.; ум. 965 — 1557 — 1558 гг.).

↑ Хондемир – летописец — Гияс ад-дин б. Хумам аддин, автор исторических и биографических трудов (ум. в 942 = 1535 г.).

↑ 5 мухаррама 935 = 19 сентября 1528 г.

↑ Хауз — водоем.

↑ Анба (анбу) — манго.

↑ «...Это был день ашура...» т. е. 10-й день месяца мухаррама, годовщина убиения внуков Мухаммеда, Хасана и Хусейна, отмечаемый мусульманами; в данном случае — 25 сентября 1528 г.

↑ Султан Шамс ад-дин Илтутмиш, Мамлук – правил в Делийском султанате (607 = 1210 - 633 = 1236).

↑ 630 = 1233 г.

↑ 14 мухаррама 935 = 28 сентября 1528 г.

↑ 15 мухаррама 935 = 29 сентября 1528 г.

↑ Аргамчи — мера длины в «(шерстяную) веревку», трудно определимая. Обычно это-длина конской привязи, т. е. 3-4 м.

↑ 17 мухаррама 935 = 1 октября 1528 г.

↑ 19 мухаррама 935 = 3 октября 1528 г.

↑ 3 сафара 935 = 17 октября 1528 г.

↑ 5 сафара 935 = 19 октября 1528 г.

↑ 8 сафара 935 = 22 октября 1528 г.

↑ 10 сафара 935 = 24 октября 1528 г.

↑ Кабуз — двухструнный смычковый музыкальный инструмент.

↑ Ртуть и ее препараты на Востоке всегда считались первостепенными целебными средствами.

↑ 21 сафара 935 = 4 ноября 1528г.

↑ 10 зу-л-хиджжа 934 = 26 августа 1528 г.

↑ 17 зу-л-хиджжа 934 = 2 сентября 1528 г.

↑ 28 зу-л-хиджжа 935 = 14 ноября 1528 г.

↑ 23 сафара 935 = 6 ноября 1528 г.

↑ 27 сафара 935 = 10 ноября1528 г.

↑ «Родительское послание» — название этико-дидактического с суфийской окраской трактата Ходжи Убайд Аллах Ахрара.

↑ «Касида о плаще» (Касида в честь Мухаммеда — «ал-Бурда») — хвалебная ода, написанная современником Мухаммеда (VII в.) поэтом Ка'б б . Зухейром.

↑ 29 сафара 935 = 12 ноября 1528 г.

↑ 8 раби' I 935 = 13 ноября 1528 г.

↑ 28 сафара 935 = 11 ноября 1528 г.

↑ 9 раби' I 935 = 21 ноября 1528 г. 10 (в тексте ошибочно 9) раби' I 935 = 22 ноября 1528 г.

↑ Цифровое значение букв двух слов тариха — «Шах-и са'адатманд» — дает 934 = 1528 г. (Шах-и са'адатманд — счастливый шах).

↑ 9 сафара (935) = 23 октября 1528 г.

↑ 10 раби' I 905 = 20 ноября 1528 г.

↑ 14раби" I 935 = 27 ноября 1528г.

↑ 15раби- I 935 = 28 ноября 1528 г.

↑ 10 раби' I 935 = 23 ноября 1528 г.

↑ Ал-Аман означает «безопасность», «пощада».

↑ 11 раби' I 935 = 23 ноября 1528 г.

↑ Стих: «Завоевание мира...» — из поэмы «Хусрау и Ширин» Пятерицы Низами.

↑ 13 раби' I 935 = 26 ноября 1528г.

↑ 19 раби' I 935 = 2 декабря 1528 г.

↑ 22 раби' I 935 = 5 декабря 1528 г.

↑ 29 раби I 935 = 12 декабря 1528 г.

↑ Последний день месяца — 30 раби' I 935 = 13 декабря 1528 г.

↑ 4 раби' I 935 = 17 декабря 1528 г.

↑ Тамгачи — хранитель тамги, особой печати (см. примечание к стр. 168).Мера длины и расстояния:кадам - 1,5 кари = ок. 90 см.кари-6 тутам (хватка или ладонь) = ок. 60 см.тутам - 4 илик (палец) = ок. 10 см. илик - 6 зернам ячменя = ок. 2,5 см.ячменное зерно = ок. 4 ммтанап - 40 кари = ок. 24 мкари = ок. 60 см.

↑ 6 раби' II 935 = 18 декабря 1528 г.

↑ Золотая гиря-500 мискалов-1 сир — ок. 20,5 кг, серебряная гиря — 250 мискалов — ок. 10,25 кг, мискал — ок. 4,1 г.

↑ 11 раби' II 935 = 23 декабря 1528 г.

↑ 16 раби' II 935 = 28 декабря 1528 г.

↑ Ашура — 10 мухаррама 935 = 25 сентября 1528 г. Битва узбеков с кизилбашами под Джамом.

↑ Румы, т. е. по-видимому, европейцы.

↑ Царевич, т. е. Тахмасп I, Сефевид, он к этому времени был уже шахом (930 = 1524 — 984 = 1576).

↑ Интересно отметить, что дошедшие до Хиндустана слухи к числу погибших под Джамом отнесли умерших своей смертью Кучум хана (ум. в 937 = 1530 г.), Абу Са'ида (ум. в 940 = 1533 г.) и Убайд хана (ум. в 946 = 1539 г.).

↑ 19 раби' II 935 = 31 декабря 1528 г.

↑ 28 раби' II 935 = 9 января 1529 г.

↑ 3 джумада II 935 = 13 января 1529 г.

↑ 10 джумада II 935 = 20 января 1529 г.

↑ «...привез от Бенгальца подарки...» т. е. от Насир ад-дин Нусрат шаха из дома Хусейн шаха Бенгальского (925 = 1518 — 939 = 1532).

↑ 17 джумада II 935 = 27 января 1529 г.

↑ «наш перевод...» — т. е. перевод на узбекский язык «Родительского послания», о котором говорилось выше (стр. 339).

↑ «Маулана Махмуд Фараби был имамом», т. е. предстоятелем на молитве.

↑ «Чтобы написать мой перевод смешанным почерком», т. е. вероятно, почерком бабури и обычным насталиком.

↑ Мистар — транспарант в виде листа картона, на котором натянуты через равные промежутки нити по количеству строк на странице.

↑ «...слова преданного Аллаху...», т. е. слова Ходжи Ахрара в «Родительском послании».

↑ Последний день джумада I (30) 935 = 9 февраля 1529 г.

↑ «...нераспорядительности Опоры власти...», т. е. самого Ходжа-и Калана.

↑ 1 джумада II 935 = 10 февраля 1529 г.

↑ «...Сражение (узбеков с кизилбашами)» — имеется в виду вышеупомянутая (стр. 345) битва при Джаме.

↑ 2 джумада II 935 = 11 февраля 1529 г.1

↑ 4джумада II 935 = 13 февраля 1529 г.

↑ 5 джумада II 935 = 15 февраля 1529 г.

↑ 6 джумада II 935 = 16 февраля 1529 г.

↑ 12 джумада II 935 = 21 февраля 1529 г.

↑ 17 джумада II 935 = 26 февраля 1529 г.

↑ Текст от слов «Исаи Тимур султан и Тухта Буга султан спешившись...» (стр. 353) и до конца фразы «...болотистая река, называемая Туе» (стр. 353) в рукописи отсутствует; лакуна заполнена по публикации Н. Ильминского.

↑ Фраза «Оттуда мы пришли ...в Нишапуре» в рукописи отсутствует, она переведена из издания Н. Ильминского.

↑ 18 раджаба 935 = 28 марта 1529 г.

↑ Танап — мерная веревка землемера; около 24 м (см. примечание к стр. 343).

↑ 9 джумада II 935 = 18 февраля 1529 г.

↑ «...в прошлом году, когда затмилось солнце...» Упоминаемое здесь затмение солнца имело место 20 ша'бана 934 = 10 мая 1528 г.

↑ 1 ша'бана 935 = 10 апреля 1529 г.

↑ 4 ша'бана 935 = 13 апреля 1529 г.

↑ Гариал — крокодил.

↑ Названия лодок Бабура:Асаиш — Отдохновение.Араиш — Украшение.Гундаиш — Вместительность.Фармаиш — Повеление.

↑ 5 ша'бана 935 = 14 апреля 1529 г.

↑ Шикдар — сборщик податей.

↑ Шейх Яхья — сын Шейха Шараф ад-дина Мунири (Муньяри), руководитель суфийского ордена чиштия (ум. в 782 = 1381 г.).

↑ Дариаханцы — т. е. сподвижники выше упоминавшегося Дариа хана.

↑ 5 рамазана 935 = 13 мая 1529 г.

↑ 8 рамазана 935 = 16 мая 1529 г.

↑ 15 рамазана 935 = 23 мая 1529 г.

↑ 13 рамазана 935 = 21 мая 1529 г.

↑ 27 рамазана 935 = 4 июня 1529 г.

↑ 29 рамазана 935 = 6 июня 1529 г.

↑ 13 шаввала 935 = 20 июня 1529 г.

↑ 10 джумада I 935 = 20 января 1529 г.

↑ 1 зу-л-ка'да 935 = 7 июля 1529 г.

↑ 3 зу-л-ка'да 935 = 9 июля 1529 г.

↑ 11 зу-л-ка'да 935 = 17 июля 1529 г.

↑ 15 зу-л-ка'да 935 = 21 июля 1529 г.

↑ 19 зу-л-ха'да 935-25 июля 1529 г. 7

↑ 7 зу-л-хиджжа 935 = 12 августа 1529 г.

↑ «...удел, (дающий доход) в семь лаков». После этих слов в Хайдарабадской рукописи должно было следовать изложение событий 936 (1529-1530) г., от которого, однако, сохранилась только первая фраза и начало второй, обрывающейся на середине, лишь 15 месяцев отделяют последнюю дату «Записок» от смерти их автора, ушедшего в расцвете сил, на 47 году жизни (напоминаем, что родился он 6 мухаррама 888 = 14 февраля 1483 г., а умер 6 джумада I 937 = 26 декабря 1530 г.).

№	Mualifning boshqa asaralari
1	Boburnoma [Zahiriddin Muhammad Bobur] 6243
2	Бабур-наме (Предисловие) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1791
3	Бабур-наме (часть I) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1679
4	Бабур-наме (часть II) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1216
5	Бабур-наме (часть III) [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1276
6	Бобурнома [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1636
7	Devon [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1703
8	Девон [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1236
9	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62262
10	Ғазаллар, рубойлар [Zahiriddin Muhammad Bobur] 1793

№	Eng ko'p o'qilganlar
1	Gʻazallar, ruboylar [Zahiriddin Muhammad Bobur] 62262
2	Yulduzlar mangu yonadi (qissa) [Togʻay Murod] 55392
3	Gʻazallar [Nodira] 40375
4	Guliston [Sa’diy] 36065
5	Hikmatga toʻla olam (gʻazal, ruboiy... [Sa’diy Sheroziy] 23095
6	Мусульманские имена (част... [Ibn Mirzakarim al-Karnaki] 23011
7	Sobiq (hikoya) [Said Ahmad] 20159
8	Yulduzli tunlar (I- qism) [Pirimqul Qodirov] 19323
9	Vatanni suymak [Abdulla Avloniy] 18467
10	Mehrobdan chayon (I- qism) [Abdulla Qodiriy] 14349