Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer]

Взлет и падение третьего рейха (Книг... [Vilʼyam Shirer]

Книга Третья - Путь К Войне (продолжение) Чемберлен в Годесберге: 22-23 сентября  Хотя Чемберлен и предоставил Гитлеру все, о чем тот просил во время встречи в Берхтесгадене, тем не менее во время встречи, состоявшейся 22 сентября в небольшом рейнском городке Годесберг, оба чувствовали себя неловко. Германский поверенный в делах, проводив Чемберлена в лондонском аэропорту, направил в Берлин срочную телеграмму: "Чемберлен и сопровождающие его лица вылетели в Берлин с чувством глубокого беспокойства. Несомненно, оппозиция политике Чемберлена в стране нарастает".  Гитлер заметно нервничал. Утром 22-го я завтракал на террасе гостиницы "Дризен", где должна была состояться встреча. Гитлер прошел мимо. Он направлялся на берег, чтобы взглянуть на свою яхту. Мне показалось, что у него тик. Через каждые несколько шагов у него странно подергивалось правое плечо и одновременно дергалась левая нога. Под глазами залегли неестественные синие круги. Похоже (об этом записано в моем дневнике), он находился на грани нервного срыва. "Teppichfresser", - пробормотал мой сосед-немец, редактор одной из газет, человек, втайне ненавидевший нацизм. Он объяснил, что события, разворачивающиеся вокруг Чехословакии, довели Гитлера до маниакального состояния, что за предшествующие несколько дней он не единожды терял контроль над собой, падал на пол и грыз угол ковра, отсюда и прозвище - Ковроед. Накануне вечером я беседовал в "Дризене" с некоторыми партийными функционерами и слышал, как фюрера называли этим прозвищем - шепотом, конечно.  Несмотря на опасение по поводу оппозиции проводимой им политике у себя на родине, в Годесберге Чемберлен пребывал в прекрасном настроении. Он проследовал по улицам, украшенным не только свастиками, но и британскими флагами, в свою резиденцию - гостиницу "Петерсхоф", расположенную на вершине горы Петерсберг на правом берегу Рейна и похожую на замок. Он приехал, чтобы удовлетворить все просьбы Гитлера, высказанные в Берхтесгадене, и даже больше. Оставалось договориться только о деталях. Для этой цели Чемберлен привез с собой сэра Горация Вильсона, Уильяма Стрэнга, эксперта министерства иностранных дел по Восточной Европе, сэра Уильяма Малкина, главу юридической службы министерства иностранных дел.  Вечером премьер-министр пересек Рейн на пароме и направился в гостиницу "Дризен", где его ждал Гитлер [1]. На сей раз говорил только Чемберлен, по крайней мере сначала. Приблизительно в течение часа, если судить по записи, сделанной доктором Шмидтом, Чемберлен рассказывал о "трудных переговорах", которые он с большим успехом провел не только с английским и французским кабинетами, но и с Чехословакией, в результате чего последняя согласилась принять требования Гитлера. Потом он говорил о том, что нужно предпринять, чтобы эти требования были выполнены. Следуя совету Ренсимена, он готов был отдать Судетскую область Германии без плебисцита. Что касается других территорий, то их судьбу предстояло решить комиссии из трех человек - представителей Германии, Чехословакии и какой-нибудь нейтральной страны. Более того, договоры Чехословакии о взаимопомощи с Францией и Россией, которые очень не нравились Гитлеру, заменялись международной гарантией против неспровоцированного нападения на Чехословакию, которой в будущем "надлежит стать полностью нейтральной".  Все это казалось таким простым, разумным и логичным миролюбивому британскому бизнесмену, занимавшему пост премьер-министра. Как отметил один из очевидцев, в этом месте он прервал свою речь с видом крайнего самодовольства в ожидании ответной реакции Гитлера.  "Правильно ли я понял, что правительства Англии, Франции и Чехословакии согласны передать Судетскую область Германии?" - спросил Гитлер [2]. Согласно позднейшему признанию, его поразило, что уступки столь велики и что пошли на них так быстро. "Да", - ответил улыбаясь премьер-министр. "Мне ужасно жаль, - заявил Гитлер, - но в свете событий последних дней предложенное решение уже утратило всякий смысл".  Доктор Шмидт вспоминал, что при этих словах Чемберлен даже подскочил от удивления и гнева, его совиное лицо покраснело. Но покраснело, очевидно, не от того, что Гитлер обманул его и, как обыкновенный шантажист, ужесточил требования, едва их приняли. Выступая в палате общин через несколько дней, премьер-министр рассказал, что он чувствовал в тот момент:  "Я не хочу, чтобы палата думала, будто Гитлер намеренно обманул меня, - я сам так ни секунды не думаю. Но у был уверен, что еду в Годесберг, чтобы в спокойной обстановке обсудить наши предложения. И я был шокирован, когда мне сказали, что эти предложения уже не являются приемлемыми..."  Чемберлен увидел, что его "дом мира", с таким трудом построенный за счет Чехословакии, рассыпается, словно карточный домик. Он был "разочарован и озадачен одновременно" и мог с полной уверенностью сказать, что "фюрер получил от него все, что требовал".  "Чтобы добиться этого, он (Чемберлен) поставил на карту свою политическую карьеру... Некоторые круги в Великобритании обвиняли его в том, что он предает Чехословакию, торгует ею, идет на поводу у диктатора. Когда сегодня утром он улетал из Англии, его буквально освистали".  Однако фюрера не трогали беды британского премьер-министра. Он выдвигал требование немедленной оккупации Судетской области Германией, причем проблема эта "должна быть решена окончательно не позднее 1 октября". Под рукой оказалась карта, на которой фюрер отметил, какие именно территории подлежат немедленной оккупации.  После этого Чемберлен, "переполненный дурными предчувствиями", как он позднее заявил в палате общин, отправился в свою резиденцию на другой берег Рейна, чтобы решить, что же делать. В тот вечер ничто не вселяло надежд, и после консультаций со своими советниками и телефонных разговоров с французским правительством он нашел решение: правительства Англии и Франции сообщат чешскому правительству, что "не берут на себя ответственность советовать ему не проводить мобилизацию" [3].  В 7.20 вечера генерал Кейтель позвонил по телефону из Годесберга в штаб сухопутных войск: "Дату (день "X") пока точно назвать нельзя. Продолжайте подготовку согласно плану. Операция "Грюн" начнется не раньше 30 сентября. Если она начнется раньше, то это будет, скорее всего, импровизация".  Перед Адольфом Гитлером стояла дилемма. Как он изложил в директиве ОКВ после "майского кризиса", его цель заключалась в том, чтобы "военными действиями уничтожить Чехословакию", о чем Чемберлен конечно не знал. Принять англо-французский план, с которым Чехословакия согласилась, хотя и неохотно, означало не только получить Судетскую область, но и нанести ощутимый удар Чехословакии, поскольку она становилась беззащитной. Но это не были военные действия. Фюрер же намеревался не только унизить президента Бенеша, который нанес ему обиду в мае, но и доказать бесхребетность правительств западных стран. Для этого была необходима именно военная оккупация. Она могла оказаться и бескровной, как в случае с Австрией, но непременно должна была осуществиться. Он жаждал взять реванш над выскочками чехами.  Вечером 22 сентября два государственных деятеля больше не встречались. Чемберлен лег спать с нерешенной проблемой, а когда проснулся на следующее утро, то, постояв на балконе, полюбовавшись Рейном, позавтракав, написал Гитлеру письмо. Он передаст новые требования Германии чешскому правительству, но не уверен, что оно их примет. Более того, он не сомневается, что правительство Чехословакии будет сопротивляться немедленной оккупации. Но он готов предложить Праге, поскольку о передаче Судетской области Германии обе стороны уже договорились, до практического присоединения ее к рейху право поддерживать там закон и порядок предоставить судетским немцам.  О таком компромиссе Гитлер не хотел и слышать. Заставив премьер-министра прождать практически весь день, он послал ответ, опять перечислив все притеснения, которым будто бы подвергались немцы со стороны чехов. Он отказался умерить свои требования и заявил, что "речь теперь, вероятно, идет о войне". Ответ Чемберлена был краток. Он попросил Гитлера изложить все требования на бумаге и приложить карту, а на себя взял роль посредника в передаче этих требований Праге. "Я не вижу, что еще могу сделать, находясь здесь, - заявил он. - Я намерен возвратиться в Англию".  Перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером в отеле "Дризен". Встреча состоялась в 10.30 вечера 23 сентября. Гитлер представил свои требования в виде меморандума и приложил карту. Чемберлен был поставлен в жесткие временные рамки. Чехословакия должна была начать эвакуацию населения с территорий, отходящих к Германии, в 8 часов утра 26 сентября, то есть через два дня, и завершить ее 28 сентября.  "Но это же ультиматум!" - воскликнул Чемберлен. "Ничего подобного!" - живо возразил Гитлер. Когда Чемберлен заметил, что это нельзя назвать иначе как немецким словом "диктат", Гитлер сказал: "Это вовсе не диктат. Взгляните на документ, он озаглавлен словом "меморандум".  В этот момент адъютант принес фюреру срочную телеграмму. Гитлер пробежал ее глазами и передал переводчику Шмидту: "Прочтите господину Чемберлену". Шмидт прочитал: "Только что Бенеш объявил по радио всеобщую мобилизацию в Чехословакии".  Как вспоминал позднее Шмидт, в комнате воцарилась мертвая тишина. Потом заговорил Гитлер: "Теперь вопрос, конечно, закрыт. Чехословакия и не подумает отдать Германии какие-либо территории".  Согласно записям Шмидта, Чемберлен возражал. В действительности разгорелся жаркий спор.  "Чехи первыми объявили мобилизацию", - сказал Гитлер. Чемберлен возразил: "Первой объявила мобилизацию Германия..." Гитлер отрицал, что в Германии была проведена мобилизация.  Переговоры затянулись до утра. В конце концов Чемберлен спросил, является ли меморандум Гитлера его последним словом. Когда Гитлер ответил, что да, является, премьер-министр сказал, что нет смысла продолжать переговоры. Он сделал все, что мог, но его попытки не увенчались успехом. Он уезжает с тяжелым чувством, потому что надежды, с которыми он приехал в Германию, разбиты.  Немецкий диктатор не хотел, чтобы Чемберлен сорвался с крючка, и пошел на "уступки". "Вы один из немногих, для кого я когда-либо делал подобное, - с живостью заметил он. - Я готов установить окончательную дату для эвакуации чехов - 1 октября, если это упростит вашу задачу". Сказав это, он взял карандаш и сам исправил дату. В действительности это не было уступкой, ведь 1 октября было давно назначенным днем "X" [4].  Это, казалось, подействовало на премьер-министра. Как вспоминал Шмидт, Чемберлен "высоко оценил соображения фюрера по этому вопросу". Тем не менее он добавил, что не готов принять или отвергнуть предложения, а может только передать их.  Лед, однако, был сломан. К половине второго ночи, когда встреча подошла к концу, несмотря на все разногласия, эти два человека были близки друг другу, как никогда. Я имел возможность наблюдать сцену их прощания у дверей отеля с расстояния двадцати пяти футов из своей импровизированной радиостудии, которую оборудовал в комнате портье. Сердечность их прощания поразила меня. Шмидт записывал слова прощания, которые мне не удалось расслышать.  "Чемберлен сердечно прощался с фюрером. Он сказал, что у него появилось чувство, будто между ним и фюрером установились отношения доверия в результате переговоров, прошедших в последние дни... Он не терял надежды, что существующие трудности будут преодолены. После этого он был бы рад обсудить оставшиеся проблемы с фюрером в том же духе.  Фюрер поблагодарил Чемберлена за эти слова и сказал, что тоже на это надеется. Как он неоднократно отмечал, чешская проблема - его последние территориальные притязания в Европе".  Отказ от дальнейших территориальных притязаний, казалось, произвел впечатление на премьер-министра; недаром, выступая в палате общин, он отметил, что Гитлер заявил об этом "со всей серьезностью".  Когда Чемберлен около двух часов ночи вернулся в гостиницу, один из журналистов спросил его: "Положение безнадежно, сэр?" "Я бы этого не сказал, - ответил премьер-министр. - - Теперь все зависит от чехов". Ему, вероятно, не пришло в голову, что это зависело также и от немцев, выставлявших наглые требования.  Как только премьер-министр вернулся в Лондон, он сразу сделал то, чего, как он заявлял Гитлеру, делать не собирался: стал убеждать британский кабинет принять новые требования нацистов. Однако неожиданно ему пришлось столкнуться с сильной оппозицией. Ему твердо противостоял Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, и, как ни странно, такую же позицию занял лорд Галифакс, хотя и без явной охоты. Чемберлен не смог уговорить свой кабинет. Не убедил он и французское правительство, которое 24 сентября отвергло Годесбергский меморандум и в тот же день объявило частичную мобилизацию.  Когда в воскресенье, 25 сентября, в Лондон прибыли французские министры во главе с премьером Даладье, английское и французское правительства узнали, что Чехословакия отклонила Годесбергские предложения [5]. Франции не оставалось ничего, кроме как подтвердить свою верность союзническим обязательствам и обещать прийти на помощь Чехословакии в случае, если она подвергнется нападению. Но Франции нужно было знать, как поведет себя Англия. Окончательно загнанный в угол - по крайней мере, так казалось - Чемберлен согласился сообщить Гитлеру, что если Франция в силу союзнических обязательств по отношению к Чехословакии окажется в состоянии войны с Германией, то Британия будет считать себя обязанной поддержать ее.  Но сначала он обратился с последним воззванием к немецкому диктатору. 26 сентября Гитлер должен был выступать в берлинском Шпортпаласте. Чемберлен послал ему личное письмо, в котором убеждал не сжигать мостов. Вечером 26 сентября на специальном самолете письмо повез в Берлин верный помощник Чемберлена сэр Гораций Вильсон.  После отъезда Чемберлена из отеля "Дризен", рано утром 24 сентября, немцы пребывали в мрачном расположении духа. Теперь, когда они стояли практически на пороге войны, эта перспектива перестала им нравиться, по крайней мере некоторым из них. Поздно поужинав, я прохаживался по вестибюлю гостиницы. Там же находились Геринг, Геббельс, Риббентроп, генерал Кейтель и другие. Они были увлечены разговором. Перспектива войны, казалось, их озадачила.  Вечером того же дня в Берлине я заметил некоторое возрождение надежд. На Вильгельмштрассе считали, что если обладающий полномочиями Чемберлен согласился передать в Прагу новые требования Гитлера, то это значит, что он их поддерживает. Как стало известно впоследствии, предположение это было верным.  Воскресный день 25 сентября выдался чудесный. В Берлине стояло бабье лето, было тепло и солнечно. Берлинцы понимали, что больше таких погожих дней в этом году, вероятно, не будет, поэтому спешили в леса и на озера, которых вокруг Берлина множество. Несмотря на сообщения о ярости, охватившей Гитлера по поводу отвергнутого Годесбергского ультиматума, в Париже, Лондоне и Праге не чувствовалось, что наступил кризис, да и в Берлине не было заметно никакой военной лихорадки. "Трудно поверить, что будет война" - такую запись сделал я в тот день в своем дневнике [6].  На следующий день, в понедельник, произошли внезапные перемены к худшему. В пять часов утра сэр Гораций Вильсон в сопровождении посла Гендерсона и первого секретаря британского посольства Киркпатрика привез в канцелярию письмо Чемберлена. Гитлера они застали в отвратительном расположении духа. Вероятно, он уже настраивался на речь, которую ему предстояло произнести через три часа в Шпортпаласте.  Когда доктор Шмидт начал переводить письмо Чемберлена, в котором премьер-министр сообщал, что Прага посчитала Годесбергский меморандум "абсолютно неприемлемым", о чем он предупреждал, Гитлер, по воспоминаниям переводчика, неожиданно вскочил и закричал: "Нет никакого смысла вести дальнейшие переговоры!" - после чего бросился к двери.  Вспоминая об этой жалкой сцене, немецкий переводчик отмечает:  "В первый, и единственный на моей памяти, раз Гитлер совершенно потерял голову". Согласно воспоминаниям присутствовавших англичан, фюрер вскоре сел в кресло, но во время чтения письма часто восклицал: "С немцами обходятся как с грязными неграми... 1 октября я поставлю Чехословакию на место! Если Франция и Англия хотят нападать, пусть нападают! Мне это совершенно безразлично!"  Чемберлен предлагал свой план. Так как Чехословакия готова отдать Гитлеру то, что он требует, а именно Судетскую область, необходимо срочно организовать встречу чешских и немецких представителей и "договориться о способе передачи территории". Чемберлен добавлял, что ему хотелось бы, чтобы на этой встрече присутствовали представители Англии. Гитлер ответил, что готов вступить в переговоры с чехами, если они примут Годесбергский ультиматум, только что ими отвергнутый, и согласятся на оккупацию Судетской области немецкими войсками 1 октября. Он заметил, что положительный ответ должен быть получен в течение сорока четырех часов, то есть к двум часам дня 28 сентября.  В тот вечер Гитлер сжег все мосты - по крайней мере, так казалось тем из нас, кто с удивлением слушал его безумное выступление в переполненном берлинском Шпортпаласте. Раньше я никогда не видел его таким. Он изрыгал проклятия и оскорбления в адрес Бенеша и повторял, что решение вопроса войны и мира зависит теперь всецело от президента Чехословакии, добавляя при этом, что в любом случае к 1 октября завладеет Судетской областью. Извергая потоки гневных слов, воодушевляемый возгласами толпы, Гитлер, проявив в достаточной мере расчетливость, воздал должное британскому премьеру. Он поблагодарил его за те усилия, которые тот прилагал в целях поддержания мира. Затем он пустился в рассуждения и заявил, что никаких иных территориальных притязаний в Европе не имеет. "Нам не нужны чехи!" - презрительно буркнул он.  Во время выступления фюрера я находился на балконе, расположенном прямо над ним. Я старался дать в эфир синхронный перевод его речи, но мне это плохо удавалось. В этот вечер я записал в своем дневнике:  "...Впервые за время моего пребывания в Германии я видел его таким - он в буквальном смысле утратил контроль над собой. Когда он сел, вскочил Геббельс и прокричал в микрофон: "Одно можно сказать наверняка: 1918 год никогда не повторится!" Гитлер взглянул на него дикими глазами, как будто Геббельс произнес именно те слова, которые он, Гитлер, искал весь вечер, но так и не нашел. Он приподнялся, дотянулся правой рукой до микрофона, прокричал во всю мощь своих легких: "Ja!" - и устало сел на место. Никогда не забуду того фанатичного огня, который горел в его глазах в этот момент".  Когда 27 сентября он во второй раз принимал Горация Вильсона, то уже вполне владел собой. Специальный посланник, человек без дипломатического образования, Вильсон не менее британского премьера, а может, и более был склонен отдать Гитлеру Судетскую область, если только немецкий диктатор возьмет ее мирным путем. Вильсон обратил внимание Гитлера на заявление, которое сделал в Лондоне Чемберлен в ответ на выступление фюрера в Шпортпаласте. Ввиду того что канцлер не верил в обещания Чехословакии, британское правительство предлагало взять на себя "моральную ответственность" за то, чтобы обещания Чехословакии были выполнены "справедливо, полностью и быстро". Чемберлен рассчитывал, что канцлер такое предложение не отвергнет.  Однако Гитлера оно не заинтересовало. Он заявил, что ответа для господина Чемберлена не будет. Теперь все зависело от чехов: они могли принять или не принимать его предложения. Если они не примут его предложения, он уничтожит Чехословакию. С явным удовольствием он прокричал свою угрозу несколько раз.  Вероятно, это вывело из себя даже спокойного Вильсона. Он поднялся и сказал: "В таком случае я уполномочен премьер-министром сделать следующее заявление: "Если Франция вследствие своих союзнических обязательств окажется в состоянии войны с Германией, то Соединенное Королевство сочтет себя обязанным поддержать Францию".  "Я могу лишь принять к сведению, - парировал Гитлер с жаром, что если Франция решится напасть на Германию, то и Англия сочтет себя обязанной напасть на Германию".  Когда сэр Гораций заметил, что он этого не говорил, что только от Гитлера зависит, начнется война или нет, разгоряченный фюрер воскликнул: "Если Франция и Англия хотят напасть на нас, пусть нападают! Мне это совершенно безразлично! Сегодня вторник, в следующий понедельник мы уже будем в состоянии войны!"  Из записи, сделанной Шмидтом, ясно, что Вильсон хотел продолжить беседу, но посол Гендерсон отговорил его. Тем не менее неопытный посланник встретился с Гитлером с глазу на глаз по окончании встречи. "Я постараюсь образумить этих чехов" [7], - уверял он Гитлера, на что тот отвечал, что будет "это приветствовать". Вероятно, фюрер решил, что еще можно уговорить Чемберлена "вразумить" чехов.  В тот же вечер он продиктовал на имя премьер-министра витиеватое письмо.  Для написания такого письма имелись серьезные основания. Многое произошло в Берлине - и не только в Берлине - в течение того дня, 27 сентября.  В час дня, сразу по прибытии Вильсона, Гитлер издал "совершенно секретный" приказ, в котором ударным частям - примерно 21 усиленный полк, или семь дивизий - предписывалось покинуть места проведения учений и выйти на рубеж атаки на чешской границе. "Они должны быть готовы, - говорилось в приказе, - начать действия против "зеленых" 30 сентября, уведомив об этом накануне не позднее полудня". Через несколько часов был издан приказ о дальнейшей скрытной мобилизации. В ходе ее было сформировано пять новых дивизий для размещения на западной границе.  Несмотря на то что Гитлер продолжал военные приготовления, события, произошедшие в течение этого дня, заставили его заколебаться. Чтобы повысить боевой дух населения, Гитлер приказал по окончании рабочего дня, когда сотни тысяч берлинцев выйдут из своих контор на улицу, провести в центре Берлина парад моторизованной дивизии. Затея эта обернулась полным фиаско, по крайней мере для верховного главнокомандующего. Берлинцы не желали, чтобы им напоминали о войне. В тот вечер в дневнике я описал удивительную сцену, которую мне довелось наблюдать.  "Я вышел на угол Унтер-ден-Линден, когда колонна (войск) поворачивала на Вильгельмштрассе. Моему взору на основании прочитанного уже рисовалась одна из картин 1914 года, когда ликующие толпы на этой же улице осыпали марширующих солдат цветами, а девушки - поцелуями... Но сегодня люди ныряли в подземку - они не желали смотреть на все это. На обочине стояла молчаливая кучка людей... Это была самая поразительная антивоенная демонстрация, какую мне когда-либо приходилось видеть".  Руководствуясь указанием полицейского, я пошел вниз по Вильгельмштрассе до Рейхсканцлерплац, где Гитлер, стоя на балконе, производил смотр войскам.  "Там не было и двухсот человек. Гитлер казался угрюмым и рассерженным и очень скоро ушел с балкона... То, что я видел сегодня вечером, возрождает веру в немецкий народ. Он настроен против войны".  Очередные вести, поступавшие в канцелярию из-за границы, тоже не радовали. Из Будапешта сообщили: правительства Югославии и Румынии предупредили правительство Венгрии, что в случае нападения ее войск на Чехословакию они предпримут против Венгрии военные действия. В результате война могла распространиться на Балканы, а это в планы Гитлера не входило.  Новости из Парижа оказались и того хуже. От немецкого военного атташе пришла телеграмма с грифом "очень срочно". Адресована она была не только министерству иностранных дел, но и ОКВ и генеральному штабу. В ней атташе сообщал, что объявленная во Франции частичная мобилизация сильно смахивает на мобилизацию всеобщую и что "к шестому дню мобилизации можно ожидать развертывания первых 65 дивизий на границе с Германией". Этой силе, насколько было известно Гитлеру, Германия могла противопоставить лишь 10-12 дивизий. Половина из них состояла из резервистов, а их боеспособность вызывала тревогу. Более того, по мнению военного атташе, для Германии оставалась реальной угроза подвергнуться немедленному нападению из Нижнего Эльзаса и Лотарингии в направлении Майнца при первых же попытках с ее стороны предпринять военные действия.  И наконец, как докладывал атташе, итальянцы не делают абсолютно ничего, чтобы сковать французские войска на итало-французской границе. Казалось, что и доблестный союзник Муссолини покинул Гитлера в решающий момент.  Поступили новости от президента Соединенных Штатов и от короля Швеции. Накануне, 26 сентября, Рузвельт обратился к Гитлеру с призывом помочь сохранить мир, и хотя фюрер в течение двадцати четырех часов ответил, что сохранение мира зависит только от Чехословакии, Рузвельт в среду прислал еще одну телеграмму, в которой предлагал немедленно созвать конференцию всех заинтересованных сторон. В этой же телеграмме американский президент отмечал, что если разразится война, то ответственность за нее мировая общественность возложит на Гитлера.  Король Швеции, друг Германии, подтвердивший свою верность в ходе войны 1914-1918 годов, был более откровенен и прямолинеен. Как сообщалось в депеше немецкого посла из Стокгольма, король срочно вызвал его и заявил, что если Гитлер не оттянет указанный им срок (1 октября) на десять дней, то мировая война неминуема и виноват в этом будет фюрер. Более того, войну эту Германия бесспорно проиграет ввиду "расстановки сил между великими державами".  В своем нейтральном прохладном Стокгольме хитрый король мог более объективно оценить сложившуюся ситуацию, по крайней мере военную, чем главы правительств в Берлине, Лондоне и Париже.  Президент Рузвельт, что, вероятно, объяснялось эмоциональностью американцев, смягчил драматизм своих воззваний к Гитлеру отметив, что Соединенные Штаты не примут участия в войне и не возьмут на себя никаких обязательств "в ходе ведущихся переговоров". Немецкий посол в Вашингтоне Ганс Дикхофф тем не менее счел необходимым послать в Берлин "срочнейшую" телеграмму. В ней он предупреждал, что если Гитлер склоняется к войне, в которой ему будет противостоять Великобритания, то есть веские основания полагать, что "вся мощь Соединенных Штатов будет брошена на чашу весов Англии". Здесь посол, обычно робевший, когда доходило до споров с Гитлером, добавлял: "Считаю своим долгом обратить на это серьезное внимание". Он не хотел, чтобы правительство Германии допустило в отношении Америки ту же ошибку, что и в 1914 году.  А что же Прага? Наблюдались ли там проявления слабости? Вечером в ОКВ пришла телеграмма от немецкого военного атташе полковника Туссена: "В Праге спокойно... Завершены последние меры по мобилизации. ...Общее число призванных составляет около миллиона человек, в полевых войсках - 800 тысяч..." Примерно столько было у Германии на обоих фронтах. Войска Франции и Чехословакии, вместе взятые, превосходили по численности немецкую армию более чем в два раза.  Столкнувшись с этими фактами и учитывая развитие событии, а также прощальные слова Вильсона, характер Чемберлена и его страх перед войной, Гитлер вечером 27 сентября продиктовал премьер-министру письмо. Шмидту, которого вызвали, чтобы перевести письмо, показалось, что диктатор колебался, перед тем как сделать "решающий шаг". Трудно сказать, знал ли Гитлер, что в этот вечер будет издан приказ о мобилизации британского флота. В десять вечера к нему на прием пришел адмирал Редер. Вполне вероятно, что командующему немецкими ВМС было известно о решении англичан. Приказ был подписан в восемь вечера, а в 11.38 о нем было объявлено официально. Возможно, Редер сообщил об этом Гитлеру по телефону. Во всяком случае, прибыв к фюреру, адмирал убеждал его не начинать войну.  Какими сведениями располагал в тот момент Гитлер? Что Прага не покорилась, что в Париже ускоренными темпами идет мобилизация, что Лондон занял более жесткую позицию, что его собственный народ пребывает в состоянии апатии, что его генералы настроены против него, что срок Годесбергского ультиматума истекает в два часа следующего дня.  Его письмо-воззвание к Чемберлену было хорошо продумано. В сдержанных выражениях Гитлер отрицал тот факт, что его предложения полностью лишат чехов гарантий на существование как нации, что немецкие войска продвинутся дальше демаркационной линии. Гитлер выражал готовность обсудить с чехами детали и "дать гарантии Чехословакии". Чехи держатся только потому, что надеются начать европейскую войну, заручившись поддержкой Англии и Франции, но он, Гитлер, все еще не теряет надежду сохранить мир.  "Я вынужден передать это дело на Ваш суд, - писал он в заключение. - Учитывая все факты. Вы сами решите, следует ли Вам продолжать попытки ... противодействовать этим маневрам и в последнюю минуту призвать правительство Чехословакии прислушаться к голосу разума".  Последняя минута  Послание Гитлера, отправленное в Лондон телеграфом, Чемберлен получил 27 сентября, в 10.30 вечера. Это произошло в конце напряженного для премьер-министра дня.  Возвратившийся в тот же вечер из Берлина Вильсон привез неутешительные новости, которые вынудили Чемберлена и его кабинет действовать. Было решено отдать приказ о мобилизации флота и вспомогательных сил ВВС, объявить чрезвычайное положение. В парках и на площадях начали рыть траншеи, чтобы укрываться там во время налетов, приступили к эвакуации школьников из Лондона.  Премьер-министр немедленно направил телеграмму президенту Бенешу, в которой приводил полученную из Берлина информацию, свидетельствующую о том, "что немецкая армия получит приказ пересечь границу Чехословакии, если завтра (28 сентября) к 14.00 правительство Чехословакии не примет предложения Германии". Честно предупредив правительство Чехословакии, Чемберлен не мог удержаться, чтобы в конце своего послания не запугать Бенеша: "Немецкая армия займет Богемию, и ни государство, ни группа государств не смогут ничего сделать для спасения Вашего народа и Вашей страны... Такова правда, каков бы ни был результат мировой войны".  Таким образом, Чемберлен возлагал ответственность за начало войны уже не на Гитлера, а на Бенеша. Он высказал о военном положении мнение, которое даже немецкие генералы, как известно, считали безответственным. Тем не менее, добавлял он, он не возьмет на себя ответственность советовать Чехословакии, как поступить. Это она должна решить сама.  Так ли все обстояло на самом деле? Бенеш еще не ответил на эту телеграмму, когда пришла следующая, в которой Чемберлен уже советовал чешскому правительству, как поступить. Он рекомендовал Чехословакии согласиться на ограниченную оккупацию немецкими войсками 1 октября района по берегам рек Эгер и Аш. Он предлагал также создать германо-чешско-британскую пограничную комиссию, которая быстро установит, какие территории отойдут в дальнейшем к Германии [8]. К этому премьер-министр присовокупил следующее предупреждение:  "Единственной альтернативой этому является вторжение и насильственное разделение Чехословакии. Если возникнет конфликт, то он приведет к многочисленным жертвам; после этого восстановить прежние границы Чехословакии не удастся, каков бы ни был исход конфликта".  Таким образом, друзья предупредили чешское правительство (Франция согласилась с последними предложениями), что, даже если союзники и одержат победу в войне с Германией, Чехословакии придется передать ей Судетскую область. Подоплека была ясна: зачем втягивать Европу в войну, если Судетская область для вас все равно потеряна?  Покончив с этим вопросом, премьер-министр в 8.30 вечера выступил перед нацией по радио:  "Страшно, невероятно, немыслимо! Мы роем траншеи... здесь... из-за спора, разгоревшегося в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем..."  Гитлер получил "почти все, что требовал". Британия гарантировала, что Чехословакия примет предложения и выполнит их.  "Я, не раздумывая ни секунды, готов в третий раз отправиться в Германию, если это принесет пользу...  Как бы мы ни сочувствовали маленькому народу, вступившему в конфликт с сильным соседом, мы не можем только из-за этого вовлекать в войну всю Британскую империю. Если нам и придется воевать, то по более серьезному поводу...  Я сам - человек миролюбивый до глубины души. Мне страшно представить вооруженное столкновение между народами; но если я буду убежден в том, что какая-то нация решила господствовать над миром посредством силы, то соглашусь, что ей надо противостоять. Иначе людям, верящим в свободу, незачем жить; но война - вещь ужасная, поэтому мы должны тщательно все взвесить, прежде чем принять решение, - слишком многое ставится на карту".  Уилер-Беннет отметил, что, прослушав это выступление, большинство англичан легли спать с уверенностью, что в течение двадцати четырех часов Германия и Англия объявят друг другу войну. Однако они не знали, что происходило на Даунинг-стрит в то время, когда они спали.  В 10.30 было доставлено письмо от Гитлера. За эту соломинку премьер-министр радостно уцепился. Вот что ответил он Гитлеру:  "Прочитав Ваше письмо, я пришел к выводу, что Вы сможете достичь всего очень быстро и не прибегая к войне. - Я готов сам немедленно прибыть в Берлин, чтобы обсудить вместе с вами и с правительством Чехословакии подготовительные меры по передаче территорий в присутствии представителей Франции и Италии, если Вы того пожелаете. Я убежден, что в течение недели мы придем к соглашению. Я не поверю, что из-за задержки на несколько дней решения давно возникшей проблемы Вы возьмете на себя ответственность начать мировую войну, которая может привести к гибели цивилизации".  Была также отправлена телеграмма Муссолини, в которой содержалась просьба склонить фюрера принять изложенный план и согласиться прислать на планируемую встречу своего представителя,  Премьер-министр давно вынашивал идею этой конференции. Еще в июле в своем послании из Берлина сэр Невилл Гендерсон предложил организовать такую встречу. Он выражал надежду, что четыре державы - Германия, Италия, Англия и Франция решат судетский вопрос. Но министерство иностранных дел напомнило послу и премьер-министру, что будет трудно исключить "другие державы" из числа участников конференции. "Другие державы" - это Россия, у которой с Чехословакией был заключен пакт о взаимопомощи. Вернувшийся из Годесберга Чемберлен был убежден, причем вполне обоснованно, что Гитлер никогда не согласится на встречу, в которой будет принимать участие Советский Союз. Да и сам премьер-министр не жаждал встречаться с русскими. Хотя любой мало-мальски грамотный человек в Англии понимал, что участие Советского Союза на стороне западных держав в войне против Германии необычайно важно, о чем Черчилль неоднократно напоминал правительству, этот аспект, казалось, ускользнул из поля зрения премьер-министра. Как известно, он отверг предложение России созвать конференцию после аншлюса для выработки мер по обузданию дальнейшей агрессии Германии. Несмотря на гарантии, данные Москвой Чехословакии, и постоянные заверения Литвинова, что гарантии эти будут выполнены, Чемберлен не намеревался допускать вмешательства Советского Союза в выполнение плана по поддержанию мира путем передачи Судетской области Германии.  Но до среды 28 сентября он еще не думал о том, чтобы исключить из состава участников конференции и Чехословакию. 25 сентября, после того как Прага отклонила требования Годесбергского меморандума, премьер-министр вызвал к себе посла Чехословакии в Лондоне Яна Масарика и предложил Чехословакии согласиться на переговоры в рамках "международной конференции, в которой смогут принять участие Германия, Чехословакия и другие страны". На следующий день чешское правительство согласилось с этим предложением. Как мы знаем, в своем послании Гитлеру, отправленном поздно вечером 27 сентября, Чемберлен указывал, что представители Чехословакии должны быть включены в число участников конференции наряду с Германией, Италией, Францией и Великобританией.  "Черная среда" и заговор Гальдера против Гитлера  День 28 сентября - "Черная среда" - еще только занимался, а Берлин, Прага, Лондон и Париж уже были охвачены мрачными настроениями. Война казалась неизбежной.  "Вряд ли можно сейчас избежать большой войны, - записал Йодль слова Геринга, сказанные утром. - Она может продолжаться семь лет, и мы ее выиграем".  В Лондоне полным ходом шло рытье траншей, эвакуация школьников, больниц. На парижских вокзалах поезда брали штурмом, на дорогах, ведущих из столицы, образовывались пробки. Аналогичную картину можно было наблюдать на западе Германии. В то утро в дневнике Йодля появилась запись о беженцах из пограничных районов Германии. В два часа дня истекал срок Годесбергского меморандума, и ничто еще не говорило о том, что его требования будут приняты Прагой. Однако активность на Вильгельмштрассе возросла: туда то и дело приезжали послы Франции, Англии и Италии. Но население об этом не знало, как не знали об этом и многие генералы.  Для некоторых из них, в том числе для Гальдера, начальника генерального штаба, настало время выполнить намеченный план и сместить Гитлера, не дав ему втянуть фатерланд в большую войну, которую, как они предчувствовали, Германия проиграет. Весь сентябрь заговорщики, согласно показаниям тех, кто остался жив, тщательно разрабатывали план [9].  Генерал Гальдер поддерживал тесные контакты с полковником Остером и его шефом в абвере адмиралом Канарисом, который сообщал ему обо всех предпринимаемых Гитлером в области политики шагах, а также знакомил с донесениями разведки. Как известно, заговорщики предупредили Лондон о том, что Гитлер намерен напасть на Чехословакию в конце сентября, и просили правительство Британии недвусмысленно дать понять, что в случае нападения Германии на Чехословакию Англия совместно с Францией откроют военные действия. В течение нескольких месяцев генерал фон Вицлебен, командующий Берлинским военным округом, который должен был выделить войска для переворота, испытывал некоторые колебания. Он подозревал, что Лондон и Париж тайно предоставили Гитлеру свободу действий на Востоке и, следовательно, не вступят в войну за Чехословакию, - точка зрения, которую разделяли некоторые генералы и усиленно пропагандировали Гитлер с Риббентропом. Если это было правдой, то, с точки зрения таких генералов, как Вицлебен и Гальдер, переворот с целью свержения Гитлера терял всякий смысл. На данном этапе они стремились свергнуть фюрера, чтобы избежать участия Германии в большой войне, которую она была не в состоянии выиграть. Однако опасности большой войны уже не существовало, если Чемберлен собирался отдать Гитлеру то, что он требовал от Чехословакии, без войны. Отпадала и необходимость свергать фюрера.  Чтобы разобраться в позиции Англии и Франции, полковник Остер и Гизевиус организовали встречу Гальдера и фон Вицлебена с Шахтом, который в военных верхах не только высоко котировался как человек, финансировавший перевооружение Германии, и до сих пор оставался членом кабинета, но и считался помимо всего прочего специалистом по Англии. Шахт уверил собравшихся, что Англия будет воевать, если Гитлер предпримет вооруженное нападение на Чехословакию.  Эрих Кордт, один из заговорщиков, сотрудник министерства иностранных дел, поздно вечером 13 сентября узнал, что Чемберлен готов "немедленно прибыть самолетом" для поисков мирного способа урегулирования чешского кризиса. Это сообщение посеяло ужас в среде заговорщиков. Они полагали, что с партийного съезда в Нюрнберге Гитлер вернется в Берлин, и планировали организовать путч тогда же или на другой день. Но фюрер в столицу не вернулся [10]. Вместо этого он уехал в Мюнхен, а оттуда 14 сентября в Берхтесгаден, где ждал британского премьера, который собирался прибыть на следующий день.  В ужас заговорщиков повергли два обстоятельства. Во-первых, их план мог быть реализован только при условии, если бы Гитлер находился в Берлине. Они были уверены, что после партийного съезда. в Нюрнберге чешский кризис обострится и фюрер сразу же вернется в столицу. Во-вторых, некоторые заговорщики, как и англичане, полагали, что Чемберлен летит в Берхтесгаден с целью предупредить Гитлера, чтобы он не повторял той ошибки, которую совершил Вильгельм II в 1914 году, и чтобы сообщить, как поступит Англия в случае германской агрессии. Но Кордт знал кое-что еще. Он видел текст срочного послания Чемберлена Гитлеру, в котором премьер-министр объяснял, что хочет увидеться с Гитлером, "чтобы постараться найти мирные способы решения проблемы". Более того, он видел телеграмму своего брата Теодора Кордта, советника немецкого посольства в Лондоне, датированную тем же днем, в которой тот заверял, что премьер готов поддержать все требования Гитлера относительно Судетской области.  "Это нанесло, - пишет Кордт, - сокрушительный удар по нашим планам. Было бы абсурдно устраивать путч и свергать Гитлера в тот момент, когда британский премьер прибывал в Германию, чтобы обсудить с ним проблему "мира во всем мире".  Между тем вечером 15 сентября, согласно воспоминаниям Эриха Кордта, Пауль Шмидт, тоже участник заговора, который, как известно, исполнял обязанности переводчика и был единственным очевидцем встречи Гитлера с Чемберленом, сообщил Кордту о намерении фюрера захватить всю Чехословакию и о выдвинутых им Чемберлену непомерных требованиях в надежде, что "они будут отклонены". После такого сообщения настроение у заговорщиков поднялось. В тот же вечер Кордт поведал об этом полковнику Остеру, после чего было решено привести план в исполнение, как только Гитлер приедет в Берлин. "Но прежде, - сказал Остер, - необходимо заполучить птичку в берлинскую клетку".  Птичка прилетела в "клетку" из Годесберга по окончании переговоров вечером 24 сентября. К утру "черной среды" (28 сентября) Гитлер находился в Берлине уже около четырех дней. 26-го он сжег все мосты во время своего выступления в Шпортпаласте, а 27 сентября отправил Вильсона назад в Лондон с пустыми руками. Британское правительство отреагировало мобилизацией флота и предупреждением, посланным в Прагу, о близящемся нападении Германии. В течение этого дня, как известно, он отдал приказ ударным частям занять рубежи на чешской границе и быть готовым к действиям 30 сентября, то есть через три дня.  Чего же ждали заговорщики? Все условия, которые они сами для себя определили, были соблюдены. Гитлер прибыл в Берлин. Он намеревался начать войну. Он назвал дату нападения на Чехословакию - 30 сентября. Нужно было немедленно организовать путч, иначе свергать диктатора и предотвращать войну оказалось бы поздно.  Кордт заявляет, что 27 сентября заговорщики определили точную дату действий - 29 сентября. Гизевиус в своих показаниях, данных в Нюрнберге, а позднее в своей книге утверждает, что генералы Гальдер и Вицлебен хотели действовать немедленно, то есть 28 сентября, после того, как накануне вечером получили "высокомерное письмо" Гитлера, в котором он предъявлял "оскорбительные требования" Чемберлену.  "Остер получил копию этого высокомерного письма поздно вечером 27 сентября, - пишет Гизевиус, - а утром 28 сентября отнес его Вицлебену. Вицлебен отправился с письмом к Галъдеру. Теперь наконец начальник генерального штаба имел желаемое доказательство того, что Гитлер не блефовал, а действительно стремился к войне.  По щекам Гальдера текли слезы негодования... Вицлебен настаивал, что пришло время действовать. Он уговорил Гальдера встретиться с Браухичем. Вскоре Гальдер вернулся и сказал, что у него хорошие новости: Браухич также возмущен и, вероятно, присоединится к путчу".  Напрашивается предположение, что в письме при переписывании появились добавления или генералы неверно поняли его смысл, ведь составлено оно было в таких умеренных тонах, изобиловало обещаниями "вступить в переговоры с Чехословакией относительно деталей" - даже предоставить ей "формальные гарантии", казалось, дышало жаждой примирения, побуждая Чемберлена не оставлять своих попыток, что премьер-министр немедленно дал телеграмму Гитлеру с предложением созвать конференцию великих держав для обсуждения деталей и одновременно Муссолини с просьбой поддержать это предложение.  Об этой попытке умиротворения, сделанной в последнюю минуту, генералы могли и не знать, но фон Браухич, будучи главнокомандующим сухопутными войсками, вероятно, о чем-то догадывался. Согласно Гизевиусу, Вицлебен позвонил Браухичу из кабинета Гальдера, сообщил, что все готово, и просил его возглавить восстание. Но главнокомандующий дал уклончивый ответ. Он сказал Гальдеру и Вицлебену, что сначала поедет в канцелярию фюрера, чтобы убедиться, верно ли разобрались в ситуации генералы. Гизевиус пишет, что Вицлебен поспешил в свой штаб. "Гизевиус, - взволнованно прокричал он, - время пришло!"  В одиннадцать утра 28 сентября на столе у Кордта зазвенел телефон - звонил Чиано из Рима, он хотел срочно переговорить с министром иностранных дел Германии. Риббентропа на месте не оказалось - он находился в рейхсканцелярии, - и итальянский министр иностранных дел попросил соединить его с послом Бернардо Аттолико. Немцы подслушали этот разговор и записали. Оказалось, что говорить собирался не зять Муссолини, а сам Муссолини.  Муссолини: Это говорит дуче. Вы слышите меня?  Аттолико: Да, я вас слышу.  Муссолини: Просите канцлера немедленно вас принять. Передайте ему, что британское правительство через лорда Перта [11] просило меня быть посредником в решении судетского вопроса. Разногласия очень незначительны. Передайте канцлеру, что я и фашистская Италия на его стороне. Конечно, он сам будет принимать решение, но скажите ему, что я за то, чтобы принять предложение англичан. Вы слышите меня?  Аттолико: Да, я вас слышу.  Муссолини: Поторопитесь!  Задыхаясь, с красным от волнения лицом (так описывает эту сцену переводчик Шмидт), посол Аттолико прибыл в канцелярию, где узнал, что у Гитлера в кабинете уже находится посол Франции. Господину Франсуа-Понсе нелегко было туда пробиться. Накануне, поздно вечером, Бонне, французский министр иностранных дел, вознамерившись превзойти Чемберлена, позвонил своему послу в Берлине и приказал при первой возможности встретиться с Гитлером и предложить французский план оккупации Судетской области, который был гораздо щедрее английского. Если в предложениях премьер-министра, переданных Гитлеру в одиннадцать вечера 27 сентября, оккупации до 1 октября подлежала зона I - территория крошечного анклава, то по французскому плану до 1 октября оккупации подле жали три большие зоны - почти все территории, о которых шла речь.  Это было заманчивое предложение, но французскому послу стоило больших трудов довести его до сведения Гитлера. 28 сентября, в 8 часов утра, он попросил по телефону аудиенции у канцлера. Не получив до 10 часов утра ответа, он спешно направил к немецким генералам своего военного атташе, чтобы тот сообщил им о предложении, которое никак не мог передать сам посол. Он даже призвал на помощь английского посла. Сэр Невилл Гендерсон, готовый услужить всем, кто стремился предотвратить войну, позвонил Герингу. Фельдмаршал пообещал, что постарается организовать встречу. Гендерсон, в общем-то, старался для себя, так как ему было велено представить Гитлеру "окончательное обращение премьер-министра", то самое, которое Чемберлен составил накануне вечером. В нем он уверял Гитлера, что тот сможет добиться всего, чего хочет, "очень быстро и не прибегая к войне", и предлагал созвать конференцию великих держав для разработки деталей.  Гитлер принял Франсуа-Понсе в 11.15 утра. Канцлер был напряжен и нервничал. Французский посол склонял его принять французские предложения, чтобы спасти Европу от войны. При этом он размахивал картой, где были отмечены большие куски чешской территории, которую главная союзница Чехословакии преподносила Гитлеру на блюдечке. Несмотря на отрицательные, по словам Франсуа-Понсе, комментарии Риббентропа, Гитлер был приятно поражен, особенно, как отмечает Шмидт, картой, на которой были обозначены щедрые подношения.  В 11.40 встреча неожиданно прервалась. Вошел курьер и сообщил, что прибыл посол Аттолико со срочным посланием от Муссолини. Гитлер и Шмидт вышли из кабинета, чтобы встретиться с запыхавшимся итальянцем.  — У меня для вас срочное послание от дуче! - прокричал Аттолико хриплым голосом, едва войдя в комнату. Вручая послание, он передал, что дуче умоляет Гитлера повременить с мобилизацией.  По рассказам Шмидта, единственного оставшегося в живых очевидца этой встречи, именно тогда было принято решение о мире. Наступил полдень - до истечения срока ультиматума, предъявленного чехам, оставалось два часа.  — Передайте дуче, - отвечил Гитлер Аттолико с заметным облегчением, - что я принимаю его предложение.  Напряжение начало спадать. Вслед за Аттолико и Франсуа-Понсе к Гитлеру прибыл посол Гендерсон.  — По просьбе моего друга и союзника Муссолини, - сказал Гитлер Гендерсону, - я отложил мобилизацию на двадцать четыре часа [12].  Свое решение по другим вопросам, в частности по вопросу о созыве конференции держав, он обещал сообщить после того, как посоветуется с Муссолини.  Начались продолжительные телефонные переговоры между Римом и Берлином. Шмидт уверяет, что однажды два фашистских диктатора вели непосредственные переговоры. За несколько минут до истечения срока ультиматума Гитлер принял решение и распорядился быстро разослать приглашения главам правительств Англии, Франции и Италии встретиться с ним в Мюнхене завтра в полдень для обсуждения чешского вопроса. Ни в Прагу, ни в Москву приглашения не послали. Посчитали, что Россию, одного из гарантов целостности Чехословакии в случае нападения на нее Германии, допускать на конференцию нецелесообразно. Чехословакию не пригласили присутствовать даже во время подписания ей смертного приговора.  В своих воспоминаниях Невилл Чемберлен главную роль в умиротворении отводит Муссолини. В этом его поддерживают большинство историков, писавших о данном периоде истории Европы [13]. Это явное преувеличение. Италия была самой слабой из великих держав, а ее военная мощь настолько незначительна, что немецкие генералы, как видно из документов, относились к ней с юмором. Германия принимала в расчет только Англию и Францию. И именно британский премьер-министр с самого начала вознамерился убедить Гитлера в том, что он сможет получить Судетскую область, не прибегая к войне. Чемберлен, а не Муссолини сделал возможным Мюнхен, сохранив такой ценой мир ровно на одиннадцать месяцев. Во что обошелся этот его подвиг стране, союзникам и друзьям - мы выясним позднее, но с любой точки зрения последствия оказались ужасающими.  Без пяти три в "черную среду", которая уже не казалась такой черной, как утром, британский премьер-министр в палате общин начал свою речь, в которой давал детальный отчет о чешском кризисе, о своей роли и роли правительства в его урегулировании. Положение, которое он обрисовал, все еще оставалось неустойчивым, но улучшилось. Муссолини, сказал он, смог уговорить Гитлера отложить мобилизацию на двадцать четыре часа. В 4.15, когда Чемберлен, проговорив час и двадцать минут, готовился закончить свою речь, его прервали. Сэр Джон Саймон, лорд казначейства, вручил ему записку, которая была передана на переднюю скамью министров лордом Галифаксом, занимавшим место на галерее пэров.  "Какое бы мнение благородные члены палаты не имели о синьоре Муссолини, - говорил Чемберлен, - я верю, что каждый приветствует его мирный жест..."  Здесь премьер-министр остановился, заглянул в записку и улыбнулся:  "Это не все. У меня есть еще что сказать палате. Господин Гитлер приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра утром. Он пригласил также синьора Муссолини и месье Даладье. Синьор Муссолини приглашение принял. Не сомневаюсь, что и месье Даладье его примет. Излишне говорить, каков будет мой ответ..."  Действительно, об этом излишне было говорить. Древнее здание "матери парламентов" сотряслось от массовой истерии, которую в этих стенах не приходилось наблюдать за всю историю его существования. Собравшиеся громко кричали, подбрасывали в воздух свои бумаги, многие плакали. И в этот момент, перекрывая весь этот шум, раздался чей-то голос: "Благодарим тебя, боже, за нашего премьер-министра!"  Ян Масарик, чешский посол, сын основателя Чехословацкой республики, наблюдал за всем этим из дипломатической галереи и не верил собственным глазам. Позднее он нанес визит премьер-министру и министру иностранных дел на Даунинг-стрит, чтобы узнать, будут ли приглашены в Мюнхен представители его страны, приносящей такую жертву. Чемберлен и Галифакс ответили, что не будут, так как Гитлер этого не потерпит.  Масарик смотрел на двух благочестивых англичан и с трудом сдерживал себя. "Если вы принесли в жертву мой народ, чтобы сохранить мир, - сказал он наконец, - то я первый буду аплодировать вам. Но если нет, джентльмены, то пусть бог спасет ваши души!"  А что же заговорщики - генерал Гальдер, генерал фон Вицлебен, Шахт, Гизевиус, Кордт и другие? Ведь еще до полудня того рокового дня они, по словам Вицлебена, считали, что время настало. Ответить можно их же словами, правда сказанными гораздо позднее, когда все было кончено и они стремились доказать всему миру, будто всегда выступали против Гитлера и его безумной политики, способствовавшей превращению Германии после долгой и жестокой войны в руины. Они заявляли, что Невилл Чемберлен просто негодяй: согласившись приехать в Мюнхен, он заставил их в последнюю минуту отменить план свержения Гитлера и нацистского режима!  25 февраля 1946 года, когда долгий Нюрнбергский процесс уже близился к концу, генерала Гальдера допрашивал в частном порядке капитан Сэм Харрис, молодой юрист из Нью-Йорка, работавший тогда в составе американского обвинения.  "Планировалось, - рассказывал Гальдер, - занять силами войск рейхсканцелярию и те правительственные учреждения, в частности министерства, которыми руководили нацисты и сторонники Гитлера. Мы были намерены избежать кровопролития; потом арестованные должны были предстать перед судом всего немецкого народа.  ...В тот день (28 сентября), в полдень, ко мне в кабинет зашел Вицлебен. Мы обсудили положение дел. Он хотел, чтобы я отдал приказ действовать. Мы обсудили, сколько ему понадобится времени и т. д. Во время нашего разговора пришло известие о том, что британский премьер-министр и французский премьер согласились приехать к Гитлеру для дальнейших переговоров. Это произошло в присутствии, Вицлебена. Тогда я отменил приказ, так как полученные новости ль шали наш план всякого смысла...  Мы были абсолютно уверены в успехе. Но вот приехал господин Чемберлен и одним махом ликвидировал опасность возникновения войны... Час для применения силы так и не настал... Оставалось ждать более подходящего случая..."  "Если я правильно вас понял, вы утверждаете, что, не прилети Чемберлен в Мюнхен, вы бы привели свой план в исполнение и Гитлер был бы свергнут?"- уточнил капитан Харрис.  "Могу только сказать, что мы привели бы план в исполнение, - ответил Гальдер, - а увенчался бы он успехом - не знаю".  Доктор Шахт, и в показаниях, данных в Нюрнберге, и в своих послевоенных книгах преувеличивавший собственную роль в заговорах против Гитлера, тоже обвиняет в провале плана 28 сентября Чемберлена:  "Дальнейший ход истории наглядно показал, что первая попытка государственного переворота под моим и Вицлебена руководством была единственной, которая действительно могла бы стать поворотным пунктом в истории Германии. Только этот переворот планировалось предпринять в удобный момент... Осенью 1938 года еще можно было рассчитывать на то, что Гитлер предстанет перед верховным судом. Все последующие попытки избавиться от него были сопряжены с покушением на его жизнь... Я подготовил переворот в удобное время и обеспечил ему стопроцентный успех. Но история рассудила иначе. Вмешательство иностранных государственных деятелей явилось фактором, который я не мог предусмотреть".  Гизевиус, выступавший в Нюрнберге в роли твердого сторонника Шахта, добавил:  "Случилось невероятное - Чемберлен и Даладье летели в Мюнхен. Наше выступление было обречено. Несколько часов я еще полагал, что мы можем выступить. Но Вицлебен быстро доказал мне, что войска не захотят пойти против победоносного фюрера... Чемберлен спас Гитлера".  Спас ли? Или это послужило оправданием для немецких заговорщиков - военных и гражданских?  На допросе в Нюрнберге Гальдер объяснял капитану Харрису, что для успешных "революционных действий" необходимы были три условия:  "Первое условие - четкое и решительное руководство. Второе условие - готовность масс принять идею революции. Третье условие - верно выбранный момент. Нам казалось, что твердое руководство у нас есть, то есть первое условие выполнено. Второе условие тоже можно было считать выполненным, потому что... немецкий народ не хотел войны. Следовательно, народные массы могли поддержать революционную идею из страха перед войной. Третье условие - выбор момента - тоже было соблюдено, так как мы ожидали приказа о начале боевых действий в течение ближайших сорока восьми часов. Исходя из этого, мы были уверены в успехе. Но вот приехал господин Чемберлен и одним махом ликвидировал опасность войны".  Утверждение генерала Гальдера, что первое условие было выполнено, вызывает сомнение. Если имелось "четкое и решительное руководство", то почему генералы пребывали в нерешительности целых четыре дня? В их распоряжении было достаточно войск, чтобы сбросить Гитлера и нацистский режим: у Вицлебена - целый армейский корпус, расквартированный в Берлине и его окрестностях, у Брокдорф-Алефельда - отборная пехотная дивизия в районе Потсдама, у Хефнера - танковая дивизия на юге, а в самой столице у двух высокопоставленных полицейских чинов фон Хельдорфа и фон Шуленбурга - крупные силы вооруженной полиции, которые могли прийти на помощь. Все эти офицеры, согласно показаниям самих же заговорщиков, ждали лишь приказа Гальдера, чтобы ринуться в бой, имея превосходство в силах. Что касается берлинцев, насмерть перепуганных тем, что Гитлер вот-вот начнет войну, то они спонтанно поддержали бы переворот - об этом автор судит не понаслышке.  Приступили бы к действиям Гальдер и Вицдебен, если бы Чемберлен не прилетел, или нет - ответить на этот вопрос категорично не представляется возможным. Если учесть настроение этих генералов в тот момент и предположить, что они стремились свергнуть Гитлера не с целью положить конец тирании и террору, а чтобы избежать войны, которую опасались проиграть, то можно согласиться, что они привели бы свой план в исполнение, если бы не состоялась встреча в Мюнхене. Пока мы не располагаем информацией о том, насколько хорошо был организован заговор, насколько готовы были войска, насколько Гальдер и Вицлебен были близки к тому, чтобы отдать приказ к выступлению. Все, чем мы располагаем, - это утверждения горстки участников заговора, которые после войны всеми силами старались доказать свою оппозиционность национал-социализму. В их показаниях и в том, что они написали в свою защиту, много противоречий и несоответствий [14].  Если, как утверждают заговорщики, они действительно готовы были осуществить свой план, то поездка Чемберлена в Мюнхен, конечно, выбивала у них почву из-под ног. Однако вряд ли генералы смогли бы арестовать Гитлера и судить его как военного преступника, когда было очевидно, что ему вот-вот удастся совершить крупные завоевания, не прибегая к войне. Впрочем, среди массы неясностей один момент не вызывает сомнений - ив этом доктор Шахт прав - другого такого случая свергнуть Гитлера, положить конец третьему рейху, спасти Германию и весь мир от войны немецким заговорщикам не представилось.  Немцы, если такое обобщение допустимо, имеют слабость: они очень любят обвинять в своих неудачах иностранцев. Ответственность Чемберлена и Галифакса, Даладье и Бонне за Мюнхен, а следовательно, и за все катастрофические последствия огромна. Но у них есть хотя бы частичное оправдание за то, что они не прислушались достаточно серьезно к предупреждениям группы "мятежных" немцев - военных и гражданских, которые ранее ревностно служили Гитлеру. Они сами или по крайней мере их советники в Лондоне и Париже могли припомнить факты из недавней истории Германии: армия помогла прийти к власти бывшему ефрейтору-австрийцу; армия радовалась представившейся возможности перевооружиться; армия не возражала против уничтожения свободы личности при национал-социализме; армия ничего не сделала, когда был убит генерал фон Шлейхер или когда был отправлен в отставку по сфабрикованному обвинению генерал фон Фрич; еще совсем недавно армия активно участвовала в акте насилия над Австрией, предоставив для этого войска. Поэтому, какой бы ни была вина архиумиротворителей из Лондона и Парижа, а она безусловно велика, факт остается фактом: немецкие генералы и их гражданские соратники по заговору не смогли выступить в нужный момент.  Капитуляция в Мюнхене: 29-30 сентября 1938 года  В маленьких кафе баварской столицы Гитлер начинал свою политическую деятельность. В Мюнхене он потерпел фиаско во время "пивного путча". Теперь он в качестве победителя встречал здесь глав правительств Англии и Франции. Было 12.30 29 сентября.  В этот день, рано утром, он отправился в Куфштейн, город на бывшей австро-германской границе, чтобы встретить Муссолини и договориться о совместных действиях во время конференции. По пути в Мюнхен Гитлер пребывал в воинственном настроении и по карте объяснял дуче, как он намерен "ликвидировать" Чехословакию. Или переговоры, которые должны начаться сегодня, пройдут успешно, или он вынужден будет прибегнуть к оружию. Чиано, присутствовавший при этом, вспоминает, что Гитлер добавил: "Наступит время, когда нам придется бок о бок сражаться против Франции и Англии". Муссолини согласился.  Чемберлен не предпринял аналогичной попытки - не искал встречи с Даладье, чтобы выработать политику противостояния двух западных демократий двум фашистским диктаторам. Многим из нас, кто общался с английской и французской делегациями, стало ясно: Чемберлен прибыл в Мюнхен в полной уверенности, что никто - ни чехи, ни даже французы не будут препятствовать его скорейшей договоренности с Гитлером [15]. Что касается Даладье, весь день пребывавшего словно в оцепенении, то вряд ли стоило его остерегаться, но премьер-министр решил все-таки не рисковать.  Переговоры, начавшиеся в 12.45 в так называемом Фюрерхаусе на Кенигплац, проходили спокойно и скорее напоминали формальную передачу Гитлеру того, что он хотел получить в назначенные им сроки. Шмидт, в обязанности которого входило осуществлять перевод переговоров на три языка - немецкий, английский и французский, отмечает, что с самого начала на переговорах возникла "атмосфера всеобщей доброй воли". Посол Гендерсон впоследствии вспоминал, что "на переговорах не было момента, когда бы атмосфера накалялась". Председательствующего не выбирали. Общение носило неформальный характер и, согласно немецкому отчету, опубликованному после войны, британский и французский премьеры лезли из кожи вон, добиваясь взаимопонимания с Гитлером, даже после того, когда он в начале переговоров сказал: в своей речи в Шпортпаласте он объявил, что вторжение в любом случае начнется 1 октября. Ему ответили, что подобные действия будут расценены как акт агрессии. Отсюда вытекает задача действовать так, чтобы это не было расценено как акт агрессии, тем не менее начать действовать необходимо немедленно.  Собравшиеся перешли к делу после того, как выступил Муссолини. Он говорил третьим, Даладье - последним. Муссолини сказал, что, "чтобы способствовать практическому решению проблемы", он привез с собой четкие предложения в письменном виде. Я полагаю, что для Чемберлена источник этих предложений оставался неизвестным до самой смерти. Из мемуаров Франсуа-Понсе и Гендерсона явствует, что и они ничего не знали о предложениях. История их возникновения стала известна только после смерти обоих диктаторов.  То, что дуче от своего имени выдвинул в качестве компромиссного решения, на самом деле было в спешном порядке составлено в Берлине Герингом, Нейратом и Вайцзекером за спиной министра иностранных дел фон Риббентропа, которому эти трое не доверяли. Геринг показал проект Гитлеру, и тот решил, что он может сработать. Тогда Шмидт спешно перевел текст проекта на французский, после чего он был передан итальянскому послу Аттолико, который на следующий день передал его по телефону в Рим итальянскому диктатору, незадолго до того, как дуче сел в поезд, чтобы отправиться в Мюнхен. Вот что представляли собой "итальянские предложения", которые не только предопределили повестку дня переговоров, но и легли в основу Мюнхенского соглашения. Все это было заранее состряпано в Берлине [16].  Это было видно из текста, который очень напоминал отвергнутый Годесбергский ультиматум. Но этого не поняли ни Даладье с Чембер леном, ни их послы, присутствовавшие на переговорах. В немецких записях отмечается, что премьер "приветствовал предложения дуче, составленные в реалистичном духе". Он заметил также, что "приветствует предложения дуче, так как видит в них решение проблемы". Посол Гендерсон позднее писал, что, по его мнению, Муссолини "тактично выдал за свое сочетание англо-французских предложений и предложений Гитлера". У посла Франсуа-Понсе сложилось впечатление, что собравшиеся положили в основу английский меморандум, составленный Горацием Вильсоном. Как легко было обмануть английских и французских государственных деятелей и дипломатов, добивавшихся умиротворения любой ценой!  Теперь, когда "итальянские" предложения были так тепло встречены собравшимися, оставалось уточнить незначительные детали. Чем-берлен, как бывший бизнесмен и министр финансов, захотел узнать, кто выплатит Чехословакии компенсацию за общественную собственность, которая перейдет к Германии вместе с Судетской областью. Гитлер, который, согласно воспоминаниям Франсуа-Понсе, был бледен и взволнован, так как в отличие от Муссолини не мог следить за переговорами на французском и английском, резко ответил, что никакой компенсации не будет. Когда премьер-министр, ссылаясь на положение, согласно которому чехи, покидающие Судетскую область, не могли брать с собой скот (это было одно из Годесбергских требований), воскликнул: "Значит ли это, что фермеров вышлют, а их скот оставят?" - Гитлер взорвался и закричал на Чемберлена: "Наше время слишком дорого, чтобы тратить его на такие мелочи!" Далее премьер-министр эту тему не развивал.  Сначала он настаивал на том, чтобы чешский представитель присутствовал на переговорах или, как он выразился, "находился в пределах досягаемости". Его страна, заявил он, "не может дать полной гарантии, что эвакуация с территории Судетской области будет закончена к 10 октября (такой срок был указан в предложениях Муссолини), если не будет заявлений об этом со стороны правительства Чехословакии". Даладье неохотно его поддержал. По его словам, французское правительство "не потерпит промедления со стороны чешского правительства", но он полагал, что "было бы желательно присутствие представителей Чехословакии, с которыми можно было бы при необходимости проконсультироваться".  Однако Гитлер был непреклонен. Он заявил, что не потерпит присутствия чехов. Даладье постепенно сдался, но Чемберлен выиграл в конце концов мелкую уступку. Договорились, что чешские представители смогут находиться "в соседней комнате", как выразился премьер-министр.  И действительно, во время вечернего заседания прибыли два представителя Чехословакии - доктор Войтех Мастны, посол Чехословакии в Берлине, и доктор Хуберт Масарик из министерства иностранных дел. Холодно втретив, их проводили в прилегающую к помещению переговоров комнату. Там они просидели в томительном ожидании с двух до семи, после чего на них, образно выражаясь, обвалилась Крыша. В семь часов к ним вошел Фрэнк Эштон-Гуэткин, член комиссии Ренсимена, а теперь человек из свиты Чемберлена, и обрушил на них дурные вести: достигнуто общее соглашение, о деталях которого он ничего сказать еще не может, но ясно одно - условия его гораздо жестче, чем франко-британские предложения. Когда Масарик спросил, получат ли возможность выступить представители Чехословакии, англичанин, как вспоминал впоследствии сам Масарик, заметил, что он, вероятно, не представляет, насколько тяжелое положение великих держав, и не понимает, как трудно вести переговоры с Гитлером.  В десять часов вечера двух несчастных чехов проводили к сэру Горацию Вильсону, верному советнику премьер-министра. Вильсон от имени Чемберлена ознакомил их с основными пунктами четырехстороннего соглашения и вручил карту Судетской области, на которой были отмечены территории с населением, подлежащим немедленной эвакуации. Когда чехи попытались протестовать, англичанин резко оборвал их, заметив, что ему больше нечего сказать, и быстро вышел из комнаты. Чехи заявили протест Эштон-Гуэткину, который находился с ними, но их протесты оказались тщетными.  "Если вы не примете условий, - уговаривал он их, - то вам придется улаживать свои дела с Германией один на один. Может быть, французы изложат вам то же самое в более мягкой форме, но, поверьте мне, они разделяют нашу точку зрения. Они - незаинтересованная сторона".  Это было правдой, какой бы горькой она ни оказалась для представителей Чехословакии. Во втором часу ночи 30 сентября [17] Гитлер, Чемберлен, Муссолини и Даладье (именно в таком порядке) поставили свои подписи под Мюнхенским соглашением, позволявшим немецкой армии вступить на территорию Чехословакии 1 октября, как и обещал Гитлер, и закончить оккупацию Судетской области к 10 октября. Гитлер получил то, в чем ему было отказано в Годесберге.  Оставался один болезненный момент - по крайней мере, для жертв - сообщить чехам, с чем они должны расстаться и в какие сроки. Гитлера и Муссолини эта процедура не интересовала, они ушли, перепоручив сделать это союзникам Чехословакии - представителям Франции и Англии. Эта сцена живо описана Масариком в его отчете министерству иностранных дел Чехословакии.  "В половине второго утра нас проводили в зал заседаний, где находились господин Чемберлен, месье Даладье, сэр Гораций Вильсон, месье Леже (генеральный секретарь французского министерства иностранных дел), господин Эштон-Гуэткин... Атмосфера была гнетущей, вот-вот должны были зачитать приговор. Французы нервничали, заботясь о сохранении собственного престижа. Господин Чемберлен в длинной вступительной речи ссылался на соглашение, а затем вручил его текст доктору Мастны..."  Чехи начали задавать вопросы.  "...Господин Чемберлен все время зевал, даже не пытаясь прикрывать рот. Я спросил Даладье и Леже, ожидают ли они какого-либо ответа от нашего правительства или заявления по поводу соглашения. Даладье - очевидно, от растерянности - молчал. Леже объяснил, что главы четырех правительств не располагают временем, и поспешно добавил с нарочитой небрежностью, что ответа не требуется, что план принят и что нашему правительству необходимо в этот же день, самое позднее в три часа дня, прислать своего представителя в Берлин на заседание комиссии и что человек, которого правительство пришлет, должен быть в Берлине и в субботу, чтобы уточнить детали, связанные с эвакуацией из первой зоны. Он заметил, что атмосфера во всем мире все более накаляется.  Он говорил с нами довольно резко, и это француз... Господин Чемберлен не скрывал скуки. Нам передали вторую карту с небольшими поправками. После этого с нами было покончено и мы могли удалиться".  Я помню этот роковой вечер - победный блеск в глазах Гитлера, спускавшегося после встречи по широким ступенькам Фюрерхауса, напыщенность Муссолини, одетого в сшитую по специальному заказу форму, позевывание Чемберлена и его состояние блаженной сонливости по возвращении в отель "Регина Палас". В тот вечер я записал в своем дневнике:  "Даладье казался сломленным и подавленным. Он заехал в "Регину", чтобы попрощаться с Чемберленом... Кто-то спросил, вернее, начал спрашивать: "Месье президент, вы удовлетворены соглашением?" Он обернулся, словно хотел что-то ответить, но был слишком утомлен и подавлен, чтобы говорить, и предпочел уйти молча..."  Чемберлен еще не закончил дискуссию с Гитлером о всеобщем мире. Поэтому на следующий день, 30 сентября, после нескольких часов освежающего сна, довольный результатами своего труда, проделанного накануне, он встретился с Гитлером на его мюнхенской квартире, чтобы обсудить положение дел в Европе в будущем. Кроме того, он намеревался упрочить свое положение в политической жизни Англии, для чего хотел просить Гитлера о небольшой уступке.  Согласно воспоминаниям переводчика Шмидта, бывшего единственным свидетелем этой неожиданной встречи, Гитлер был не в настроении. Он рассеянно слушал разглагольствования главы британского правительства, выражавшего уверенность в том, что Германия "проявит великодушие при проведении в жизнь Мюнхенского соглашения", и надежду, что чехи "не будут столь неразумны, чтобы чинить препятствия", а если они все-таки будут создавать трудности, то Гитлер не подвергнет бомбардировке Прагу, так как это повлечет "многочисленные жертвы среди гражданского населения". Таково было начало длинной и путаной речи. Невозможно было бы поверить, что произнес ее британский премьер-министр, накануне заискивавший перед немецким диктатором, если бы речь эта не была записана в официальном меморандуме германского министерства иностранных дел. Даже сегодня, читая трофейные документы, трудно в это поверить.  Сказанное премьер-министром явилось только прелюдией к тому, что последовало дальше. После того, что угрюмому немецкому диктатору показалось нескончаемым потоком предложений о дальнейшем сотрудничестве в деле прекращения гражданской войны в Испании, которую немецкие и итальянские "добровольцы" выигрывали для Франко, дальнейшем разоружении, экономическом процветании в мире, политическом спокойствии в Европе и даже о решении русского вопроса, премьер-министр извлек из кармана листок бумаги, на котором он изложил это в надежде, что они с Гитлером подпишут "документ" и немедленно его опубликуют.  "Мы, фюрер Германии и канцлер и английский премьер-министр, провели сегодня еще одну встречу и пришли к согласию о том, что вопрос англо-германских отношений имеет первостепенное значение для обеих сторон и для Европы.  Мы рассматриваем подписанное вчера вечером соглашение и англогерманское морское соглашение как символизирующие желание наших двух народов никогда больше не воевать друг с другом.  Мы приняли твердое решение, что метод консультаций стал методом, принятым для рассмотрения всех других вопросов, которые могут касаться наших двух стран, и мы полны решимости продолжать наши усилия по устранению возможных источников разногласий и таким образом содействовать обеспечению мира в Европе".  Гитлер прочитал заявление и быстро его подписал, к большому удовлетворению Чемберлена, как отмечает Шмидт в официальном отчете о встрече. У переводчика создалось впечатление, что "фюрер подписал его с некоторой неохотой... скорее для того, чтобы доставить удовольствие Чемберлену", который, как вспоминает далее переводчик, "очень тепло поблагодарил фюрера... и подчеркнул, что ожидает от опубликования этого документа большого психологического эффекта".  Введенный в заблуждение премьер-министр не знал того, что стало позднее известно из трофейных немецких и итальянских документов, а именно, что на встрече в Мюнхене Гитлер и Муссолини договорились при необходимости сражаться "плечом к плечу" против Великобритании. Не разгадал он, в чем мы вскоре убедимся, и много другого, что уже зрело в мрачном мозгу фюрера.  Чемберлен вернулся в Лондон, а Даладье - в Париж с триумфом. Размахивая заявлением, которое он подписал совместно с Гитлером, ликующий премьер-министр приветствовал толпу, запрудившую Даунинг-стрит. Выслушав возгласы "Да здравствует старый добрый Невилл!" и песню "Потому что он веселый парень", Чемберлен, улыбаясь, произнес несколько слов из окна второго этажа дома номер десять: "Друзья мои! Во второй раз в нашей истории сюда, на Даунинг-стрит, из Германии прибывает почетный мир. [18] Я верю, что мы будем жить в мире".  "Таймc" заявила, что "ни один завоеватель, возвратившийся с победой с поля битвы, не был увенчан такими лаврами". Спонтанно возникло движение за основание "Национального фонда благодарения" в честь Чемберлена, но он великодушно отклонил это предложение. Только Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, покинул кабинет и подал в отставку, да еще Уинстон Черчилль во время дебатов в палате общин произнес исторические слова (тогда это был глас вопиющего в пустыне): "Мы потерпели полное и сокрушительное поражение". В этом месте, как вспоминал он позднее, ему пришлось прерваться, чтобы переждать бурю протестов против такого заявления.  В Праге настроение было, естественно, совсем иным. В 6.20 утра 30 сентября германский поверенный в делах поднял с постели чешского министра иностранных дел доктора Крофту, вручил ему текст Мюнхенского соглашения и сообщил, что правительству Чехословакии надлежит к пяти вечера того же дня прислать в Берлин двух представителей на первое заседание "международной комиссии" по надзору за исполнением соглашения.  У президента Бенеша, который все утро совещался во дворце Градчаны с политическим и военным руководством, не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться. Англия и Франция предали его страну, более того, они встали бы на сторону Гитлера, если бы ему вздумалось применить военную силу в случае непринятия Чехословакией условий Мюнхенского соглашения. В десять часов Чехословакия капитулировала. В официальном заявлении говорилось, что при этом был "выражен протест". В своем обращении к народу Чехословакии, сделанном по радио в пять утра, новый премьер генерал Сыровы с горечью говорил: "Все нас покинули. Мы боремся в одиночку".  До последней минуты Англия и Франция оказывали давление на страну, которую бросили на произвол судьбы и предали. В течение всего дня английский, французский и итальянский послы наезжали к доктору Крофте, чтобы убедиться, что чехи в последний момент не взбунтуются против капитуляции. Поверенный в делах Германии доктор Хенке так описывал это в своем послании в Берлин:  "Соболезнования французского посла были встречены резким ответом министра иностранных дел: "Нас просто поставили в безвыходное положение; теперь все подошло к концу; сегодня наш черед, завтра настанет черед для других". Английский посол старался уверить Крофту, что Чемберлен сделал все возможное, но получил такой же ответ, что и французский. Министр иностранных дел был совершенно подавлен и мечтал только об одном - чтобы все три посла скорее удалились".  По настоянию из Берлина президент Бенеш подал в отставку 5 октября. После того как стало ясно, что жизнь его находится в опасности, он вылетел в Англию. Его пост временно занял генерал Сыровы. 30 ноября президентом того, что осталось от Чехо-Словакии (с этого момента название государства писалось именно через дефис), Национальное собрание избрало 66-летнего доктора Эмиля Гаху, главного судью верховного суда.  Те территории Чехословакии, которые Чемберлен и Даладье не смогли передать Германии в Мюнхене, отдала ей так называемая международная комиссия. В этот спешно сформированный орган вошли итальянский, французский и английский послы, чешский посол в Берлине и барон фон Вайцзекер из германского министерства иностранных дел. Любой спорный вопрос о передаче дополнительных чехословацких территорий Германии разрешался в пользу последней. Нередко в таких случаях Гитлер и ОКВ угрожали применением военной силы. В конце концов 13 октября комиссия проголосовала за отмену плебисцита на территориях, где он должен был проводиться в соответствии с Мюнхенским соглашением. Нужда в нем отпала.  Польша и Венгрия, угрожая применением военной силы против беззащитной Чехословакии, словно стервятники, поспешили урвать свой кусок. Польше по настоянию министра иностранных дел Юзефа Бека (это имя будет часто встречаться на страницах книги, когда речь пойдет о событиях 1939 года) досталась территория в районе Тешина площадью 650 квадратных миль с населением 228 тысяч человек, из которых 133 тысячи были чехами. Венгрия отхватила кусок пожирнее - 7500 квадратных миль с населением 500 тысяч венгров и 272 тысячи словаков. Эта территория была выделена ей 2 ноября во время встречи Риббентропа и Чиано.  Более того, раздробленной и беззащитной стране по наущению Берлина надлежало создать пронемецкое правительство явно фашистского толка. Стало очевидно, что впредь существование Чехословакии будет всецело зависеть от вождя третьего рейха.  Последствия Мюнхена  По условиям Мюнхенского соглашения Гитлер получил все то, что он требовал в Годесберге, а международная комиссия под давлением его угроз дала ему еще больше. Окончательное соглашение, подписанное 20 ноября 1938 года, обязывало Чехословакию отдать Германии 11 тысяч квадратных миль своей территории, на которой проживало 2 миллиона 800 тысяч судетских немцев и 800 тысяч чехов. На этой территории размещалась широко разветвленная система чешских укреплений, считавшихся самыми неприступными в Европе, уступая разве что линии Мажино во Франции.  Но это еще не все. В Чехословакии была нарушена сложившаяся система железных и шоссейных дорог, телеграфная и телефонная связь. Согласно немецким данным, расчлененная страна лишилась 66 процентов своих запасов каменного угля, 80 процентов запасов бурого угля, 86 процентов запасов сырья для химической промышленности, 80 процентов цемента, 80 процентов текстильной промышленности, 70 процентов электроэнергии и 40 процентов леса. Процветающая индустриальная держава в одну ночь была разорена и разорвана на части.  Неудивительно, что Йодль в ночь подписания Мюнхенского соглашения радостно записал в своем дневнике:  "Мюнхенский пакт подписан. Чехословакии как государства больше не существует... Фюрер с его гением и целеустремленностью, которую не поколебала даже опасность возникновения мировой войны, опять одержал победу без применения силы. Остается надеяться, что те, кто не верил в его гений, теперь переубеждены навечно".  Многие из сомневавшихся были переубеждены, а те немногие, кого переубедить не удалось, впали в отчаяние. Генералы Бек, Гальдер, Вицлебен и их гражданские советники опять ошиблись в своих расчетах. Гитлер получил то, что хотел, - совершил очередное великое завоевание без единого выстрела. Его престиж достиг высот необычайных. Никто из проживавших тогда в Германии, в том числе и автор данной книги, вероятно, не забыл того восторга, который охватил немцев после подписания Мюнхенского соглашения. Они вздохнули с облегчением - ведь опасность войны миновала; они чрезвычайно гордились бескровной победой Гитлера не только над Чехословакией, но и над Англией и Францией. Они не уставали повторять, что всего в течение полугода он завоевал Австрию и Судетскую область, увеличил население третьего рейха на 10 миллионов человек, захватил огромную, важную в стратегическом отношении территорию, после чего перед Германией открылась возможность добиваться господства в Юго-Восточной Европе. И при этом не погиб ни один немец! Интуиция гения помогла ему не только предугадать слабость малых государств Центральной Европы, но и провидеть поведение двух крупнейших государств - Англии и Франции и заставить их подчиниться его воле. Он изобрел и применил на практике с невероятным успехом стратегию и методы "политической войны", сводившей на нет необходимость войны как таковой.  Примерно за четыре с половиной года этот человек, не отличавшийся знатностью происхождения, превратил безоружную, ввергнутую в хаос и практически разоренную Германию, которая считалась самой слабой из больших государств Европы, в самое сильное государство Старого Света, перед которым трепетали даже Англия и Франция.  Ни на одной ступени этого восхождения державы-победительницы не осмелились остановить его, даже когда у них имелись для этого силы. В Мюнхене, где была зафиксирована его величайшая победа, Англия и Франция наперебой старались поддержать Германию. Но больше всего удивляло Гитлера, как, впрочем, Бека, Хасселя и других членов немногочисленной оппозиции, одно: никто из высоких политических деятелей, входивших в состав правительств Англии и Франции ("жалкие черви", как называл их Гитлер в частных беседах после Мюнхена), не осознавал, к каким последствиям приведет их попустительство каждому новому агрессивному шагу нацистского вождя.  В Англии это понимал, казалось, один Уинстон Черчилль. Никто не смог сформулировать последствия Мюнхена так сжато, как он в своей речи, произнесенной в палате общин 5 октября:  "Мы потерпели полное и сокрушительное поражение... Мы находимся в центре грандиозной катастрофы. Путь вниз по Дунаю... дорога к Черному морю открыты... Все государства Центральной Европы и бассейна Дуная одно за другим будут попадать в орбиту широкой системы нацистской политики... которая диктуется из Берлина... И не надо думать, что этим все кончится. Это только начало".  Но Черчилль не являлся членом правительства, и его предупреждения были оставлены без внимания.  Была ли неизбежна англо-французская капитуляция в Мюнхене? Блефовал Адольф Гитлер или нет?  Теперь мы знаем ответ на оба вопроса. Как это ни парадоксально, но в обоих случаях он отрицателен. Все генералы, близкие Гитлеру, которым удалось пережить войну, соглашаются с тем, что если бы не Мюнхенское соглашение, то фюрер напал бы на Чехословакию 1 октября 1938 года. Они полагают, что вопреки сомнениям Лондона, Парижа и Москвы Англия, Франция и Россия все равно оказались бы втянуты в войну.  И, что особенно важно, немецкие генералы в один голос заявляли, что Германия проиграла бы эту войну, причем в кратчайшие сроки. Аргументы защитников Чемберлена и Даладье - а их в то время было подавляющее большинство - насчет того, что Мюнхен спас Запад не только от войны, но и от поражения в войне, в частности спас Лондон и Париж от полного разрушения в результате варварских бомбардировок люфтваффе, опровергают по двум последним пунктам те, кто знал положение дел лучше остальных, а именно сами немецкие генералы, особенно те, кто фанатично поддерживал Гитлера до самого конца.  Ориентиром для этих генералов служил Кейтель, беспредельно преданный Гитлеру и всегда принимавший его сторону. Когда в Нюрнберге его спросили, какова была реакция немецких генералов на подписание Мюнхенского соглашения, он ответил:  "Мы были необычайно счастливы, что дело не дошло до военного столкновения, потому что... всегда полагали, что у нас недостаточно средств для преодоления чешских пограничных укреплений. С чисто военной точки зрения у нас не было сил брать штурмом чехословацкую оборонительную линию [19].  Военные эксперты союзников всегда считали, что немецкая армия прорвет рубежи чешской обороны. К показаниям Кейтеля, который утверждает, что все обстояло не так, нужно добавить свидетельство фельдмаршала Манштейна, ставшего впоследствии одним из крупнейших и талантливейших немецких военачальников. Когда он в свою очередь давал показания в Нюрнберге (в отличие от Кейтеля и Йодля ему не грозил смертный приговор), то на вопрос о немецкой позиции по поводу Мюнхена ответил:  "Если бы началась война, то ни наша западная граница, ни наша польская граница не могли быть защищены должным образом. Не вызывает сомнений, что если бы Чехословакия решилась защищаться, то ее укрепления устояли бы, так как у нас не было средств для их прорыва".  Йодль, считавшийся "мозговым трестом" ОКВ, пытаясь оправдаться в Нюрнберге, сформулировал это следующим образом:  "Несомненно, что пять боевых дивизий и семь резервных, находившихся на нашей западной границе, которая представляла собой всего лишь огромную строительную площадку, не смогли бы сдержать натиска ста французских дивизий. С военной точки зрения это невозможно".  Если, как утверждают эти генералы, гитлеровской армии не хватало средств для прорыва чешских укреплений, если французские войска на западной границе значительно превосходили по численности немецкие, что делало ситуацию "непредсказуемой с военной точки зрения", если настроения среди генералов были столь мрачными, что даже начальник генерального штаба готовил заговор против Гитлера, чтобы избежать безнадежной войны, то почему об этом не знали генштабисты Англии и Франции? Или знали? А если знали, то как случилось, что главы правительств Англии и Франции принесли в Мюнхене в жертву жизненные интересы своих стран? В поисках ответа на эти вопросы мы сталкиваемся с тайной мюнхенского периода, которая до сих пор не раскрыта. Даже Черчилль, особенно скрупулезный в военных вопросах, едва касается этой темы в своих объемистых мемуарах.  Невозможно поверить, что английский и французский генеральные штабы и правительства этих стран не знали о нежелании генерального штаба немецких сухопутных войск участвовать в европейской войне. Как известно, берлинские заговорщики в августе - сентябре по крайней мере по четырем каналам предупреждали об этом англичан. Известно также, что информация эта поступила самому Чемберлену. В начале сентября в Париже и Лондоне, вероятно, узнали об отставке генерала Бека и о том, какие последствия повлечет для немецкой армии уход этого талантливого военачальника.  В то время в Берлине английская и французская разведки считались довольно осведомленными. Трудно поверить, что верховное командование в Лондоне и Париже не знало об очевидной слабости немецкой армии и авиации, о их неспособности вести войну на два фронта. Так что же, кроме врожденной мнительности, заставляло начальника штаба французских сухопутных войск генерала Гамелена сомневаться в том, что он, имея под началом почти сто дивизий, легко справится с пятью регулярными и семью резервистскими немецкими дивизиями, сметет их и глубоко проникнет на территорию Германии?  Как вспоминал позднее сам Гамелен, основания для сомнения были. 12 сентября, когда на заключительном заседании партийного съезда Гитлер метал громы и молнии в адрес Чехословакии, французский генерал уверял премьера Даладье, что если дело дойдет до войны, то "страны демократии продиктуют условия мира". Он утверждал, что даже написал письмо, в котором объяснял свой оптимизм. В разгар чешского кризиса, точнее, сразу после встречи в Годесберге Гамелен, сопровождавший главу своего правительства в Лондон, 26 сентября повторил свои заверения Чемберлену и постарался подкрепить их анализом военной обстановки. Он стремился расшевелить не только британского, но и своего премьер-министра. Это ему, по всей видимости, не удалось. В конце концов, перед тем как Даладье отбыл в Мюнхен, Гамелен объяснил ему, на какие территориальные уступки в Судетской области можно пойти, не опасаясь за безопасность Франции, объяснил, что основные чешские укрепления, важные в стратегическом отношении железные дороги, предприятия оборонной промышленности нельзя отдавать немцам. Кроме того, он добавлял, что ни в коем случае нельзя позволять немцам отрезать Моравский коридор. Совет сам по себе неплохой, но только в том случае, если Чехословакия понадобилась бы Франции в войне против Германии. А как известно, Даладье на это не решался.  Много говорили о том, что одной из причин капитуляции Чемберлена на мюнхенских переговорах явился страх: Лондон будет регулярно подвергаться бомбежкам. Несомненно, что и французов не радовала перспектива увидеть свою великолепную столицу в развалинах. Из того, что нам сегодня известно о мощи люфтваффе той поры, можно заключить, что лондонцы и парижане, а также английский и французский премьер-министры напрасно беспокоились. Военная авиация Германии так же, как и армия, была сосредоточена на границе с Чехословакией и так же, как и армия, была неспособна вести серьезные боевые действия на Западе. Даже если несколько бомбардировщиков и могли быть выделены для бомбардировок Лондона и Парижа, то мало вероятно, чтобы они достигли цели. Истребительная авиация у англичан и французов была довольно слаба, немцы же не могли выделить истребители сопровождения своим бомбардировщикам, даже если бы таковые нашлись, поскольку базы их истребителей находились слишком далеко.  Выдвигался и другой аргумент - в основном послами Франсуа-Пенсе и Гендерсоном: Мюнхенское соглашение якобы помогло западным демократиям выиграть целый год, чтобы догнать по вооружению Германию. Факты опровергают такое утверждение. Черчилль, которого поддерживают все серьезные военные историки стран-союзниц, писал: "Промежуток длиной в год, якобы "выигранный" в Мюнхене, поставил Англию и Францию в положение худшее, чем то, в котором они находились во время мюнхенского кризиса". Как мы убедимся далее, немецкие военные расчеты, сделанные через год, подтвердят это положение, а дальнейший ход событий устранит всякие сомнения.  Сегодня, зная содержание секретных немецких документов и послевоенных показаний самих немцев, можно нарисовать картину во всей ее полноте, что было совершенно нереально в дни Мюнхена.  1 октября 1938 года Германия была не готова вести войну против Чехословакии, Англии и Франции одновременно, не говоря уже о России. Развязав войну, Германия быстро бы ее проиграла, и это стало бы концом для Гитлера и третьего рейха. Если бы войну удалось предотвратить в последний момент из-за вмешательства армии, то генералы Гальдер, Вицлебен и их сторонники свергли бы Гитлера, как и планировали, то есть в тот момент, когда он отдал бы приказ напасть на Чехословакию.  Гитлер, публично хвастаясь, что 1 октября в любом случае введет войска в Судетскую область, ставил себя в довольно опасное положение. Позиция его была "весьма уязвимой", как и предвидел генерал Бек. Если бы после всех своих категоричных заявлений он постарался самостоятельно выбраться из затруднительного положения, то долго не просуществовал бы, поскольку диктатура есть диктатура. Выпутаться из создавшейся ситуации Гитлеру было бы необычайно трудно, а то и просто невозможно, и если бы он попытался это сделать, то падение престижа в Европе, в собственной стране и среди его генералов стало бы для него роковым.  Фанатичное желание Чемберлена дать Гитлеру то, чего тот хотел, его поездки в Берхтесгаден, Годесберг и, наконец, его роковая поездка в Мюнхен спасли Гитлера, укрепили его позиции в Европе, в Германии, в армии настолько, насколько он и предположить не мог за несколько недель до Мюнхена. Мюнхен укрепил позиции Германии по отношению к западным демократиям и Советскому Союзу.  Для Франции Мюнхен обернулся катастрофой. Трудно понять, почему этого не поняли в Париже. Военное значение Франции в Европе было сведено на нет. По сравнению с полностью отмобилизованной немецкой армией французская армия составляла только половину. По производству оружия Франция также уступала Германии. Правда, Франция состояла в союзнических отношениях с малыми государствами Восточной Европы - Чехословакией, Польшей, Югославией и Румынией и эти страны, вместе взятые, имели военный потенциал "великой державы". Однако утрата 35 хорошо обученных и вооруженных чешских дивизий и укреплений, которые могли сдержать даже превосходящую по мощи немецкую армию, значительно ослабила французскую армию. И это еще не все. Как могли восточные союзники Франции верить после Мюнхена подписанным ею договорам? Высоко ли ценился теперь союз с Францией? В Варшаве, Бухаресте, Белграде на этот вопрос отвечали однозначно: не очень высоко. В этих столицах старались, пока не поздно, заключить выгодную сделку с нацистским завоевателем.  Активность Москвы также повысилась. Хотя Советский Союз и состоял в военном союзе с Францией и Чехословакией, Франция вместе с Германией и Англией единодушно исключили Россию из числа участников встречи в Мюнхене. Это был выпад, который Сталин запомнил. Через несколько месяцев западным демократиям пришлось за это расплачиваться. 3 октября, через четыре дня после мюнхенской встречи, Вернер фон Типпельскирх, советник германского посольства в Москве, докладывал в Берлин о последствиях Мюнхена для политики Советского Союза. Он полагал, что "Сталин сделает выводы"; он был уверен, что Советский Союз "пересмотрит свою внешнюю политику"; отношение к союзной Франции станет менее дружественным, а отношение к Германии - более положительным. Немецкий дипломат считал, что "сложившиеся обстоятельства предоставляют возможность для нового, более широкого экономического соглашения с Советским Союзом". Впервые в секретных немецких архивах упоминается об изменениях в политическом курсе Берлина и Москвы, пока еще едва заметных, но через год приведших к важным последствиям.  Несмотря на свою удивительную победу и то унижение, которое он заставил испытать не только Чехословакию, но и Англию с Францией, Гитлер был разочарован результатами мюнхенской встречи. Шахт слышал, как на обратном пути в Берлин фюрер говорил сопровождавшим его эсэсовцам: "Этот парень (Чемберлен) испортил мое вступление в Прагу". А ведь именно этого Гитлер добивался, именно об этом твердил генералам начиная с 5 ноября минувшего года. По его мнению, захват Австрии и Чехословакии явился всего лишь предварительным шагом перед походом на Восток за "жизненным пространством" и решением военного вопроса на Западе. 20 сентября во время беседы с венгерским премьер-министром он заявил, что самое лучшее - "уничтожить Чехословакию". Это, по его мнению, было бы "единственным удовлетворительным решением". Он боялся только одного - чехи могли принять его требования.  И вдруг мистер Чемберлен хватает свой известный во всем мире зонт, отправляется в Мюнхен, заставляет чехов принять все требования и, таким образом, лишает его, Гитлера, военной победы. Так, согласно записям, думал Гитлер после Мюнхена. "Мне с самого начала было ясно, - признавался он позднее своим генералам, - что Судетско-Немецкая область меня не удовлетворит. Это решение половинчатое".  Через несколько дней после подписания Мюнхенского соглашения немецкий диктатор начал приводить в исполнение план, согласно которому следовало решить эту проблему окончательно.  Чехословакия Перестает Существовать Не прошло и десяти дней с того момента, когда Адольф Гитлер поставил свою подпись под Мюнхенским соглашением, еще не завершилась мирная оккупация Судетской области, а фюрер уже направил генералу Кейтелю, начальнику штаба ОКБ, совершенно секретное послание.  1. Какие при сложившейся ситуации требуются пополнения, чтобы полностью подавить сопротивление чехов в Богемии и Моравии?  2. Сколько необходимо времени для перегруппировки или переброски новых сил?  3. Сколько времени понадобится для этой же цели после демобилизации и ответных мер?  4. Сколько потребуется времени, чтобы готовность войск была достигнута к 1 октября?  11 октября Кейтель послал Гитлеру срочную телеграмму, в которой давал на эти вопросы обстоятельные ответы. Он заверил фюрера, что понадобится не так много времени и не слишком крупные пополнения. В Судетской области к этому моменту дислоцировались 24 дивизии, в том числе три танковые и четыре моторизованные. "ОКВ полагает, - сообщал Кейтель, - что операцию можно будет начать, не дожидаясь подкреплений, ввиду имеющихся в настоящее время признаков слабости сопротивления чехов".  Получив такие заверения, Гитлер через десять дней высказал свое мнение высшему генералитету.  Совершенно секретно Берлин, 21 октября 1938 г.  Задачи, которые предстоит решать вооруженным силам, и указания, связанные с подготовкой к ведению войны, будут мной изложены в специальной директиве.  До вступления в силу этой директивы вооруженные силы должны быть во всяком случае готовы к выполнению следующих задач:  1) оборона границы германской империи и защита от внезапных воздушных налетов;  2) окончательная ликвидация остальной части Чехии;  3) овладение Мемельской областью.  Мемель[20], порт на Балтийском море с населением около 40 тысяч человек, был утрачен Германией в результате Версальского договора и вошел в состав Литвы. Поскольку Литва была меньше и слабее, чем Австрия и Чехословакия, захват одного из ее городов не составлял для вермахта проблемы. В своей директиве Гитлер говорил просто о его "аннексии". Относительно Чехословакии он заявил:  "Необходимо обеспечить возможность в любой момент разгромить оставшуюся часть Чехии, если она попытается проводить враждебную Германии политику.  Меры подготовки, которые вооруженным силам надлежит принять с этой целью, будут по своему объему гораздо ограниченнее, чем те, которых в свое время потребовал план "Грюн". Но, не предусматривая планомерной мобилизации, они должны обеспечивать постоянную и значительно более высокую степень боевой готовности. Структура, организация и степень боевой готовности предусмотренных для выполнения упомянутых задач частей и соединений должны уже в мирное время учитывать предстоящее нападение на Чехию, чтобы лишить ее всякой возможности организованной защиты. Цель нападения: быстро овладеть территорией Чехии и выставить заслон на ее границе со Словакией".  Словакию, конечно, можно было отторгнуть и политическими средствами, что сделало бы необязательным привлечение немецкой армии. Такая задача была поставлена перед министерством иностранных дел Германии. В начале октября Риббентроп и его сотрудники оказывали давление на Венгрию, настоятельно рекомендуя ей требовать своей доли территории Словакии. Однако, когда Венгрия, аппетит которой не надо было подогревать, предложила захватить Словакию немедленно, на Вильгельмштрассе топнули ногой. Там вынашивали иные планы относительно будущего этой территории. Чешское правительство, сформированное в Праге сразу после Мюнхена, предоставило Словакии широкую автономию. Министерство иностранных дел Германии посоветовало относиться к сложившейся ситуации терпимо... до поры до времени. Немецкие планы касательно Словакии наиболее полно отразил д-р Эрнст Верман, директор политического отдела министерства иностранных дел, в своем меморандуме от 7 октября. "Независимая Словакия, - говорилось в меморандуме, - будет конституционно слабым государством, что облегчит Германии задачу проникновения и расселения на Востоке".  Наступил новый поворотный момент в истории третьего рейха. Впервые Гитлеру предстояло завоевать ненемецкие земли. На протяжении предшествующих шести недель он убеждал Чемберлена - публично и в частных беседах, - что Судетская область его последнее территориальное притязание в Европе. И хотя британский премьер, приняв слова Гитлера на веру, проявил непостижимую недальновидность, были тем не менее основания полагать, что немецкий диктатор остановится, только полностью "переварив" тех немцев, которые раньше жили за пределами рейха, а теперь оказались в пределах его границ. Разве Гитлер не повторял неоднократно, что не потерпит чехов в третьем рейхе? Разве не писал он в "Майн кампф", не упоминал в своих выступлениях, развивая нацистское учение, что для того, чтобы Германия была сильной, ей необходимо стать чистой в расовом отношении страной, избавившись от других народов, особенно славян? Упоминал. Но он заявлял также, о чем в Лондоне, вероятно, забыли, чуть ли не на каждой странице "Майн кампф", что будущее Германии связано с завоеванием "жизненного пространства" на Востоке - завоеванием земель, более тысячи лет принадлежавших славянским народам.  "Неделя битых стекол"  Осень 1938 года в истории нацистской Германии стала еще одним поворотным моментом. Произошло событие, которое позднее в партийных кругах получило название "недели битых стекол".  7 ноября семнадцатилетний беженец Гершель Гриншпан, немец еврейского происхождения, стрелял в третьего секретаря немецкого посольства в Париже Эрнста фон Рата и смертельно ранил его. Отец этого юноши попал в число 10 тысяч евреев, подлежавших депортации в Польшу. Поступок Гриншпана явился актом мести за отца и всех преследуемых в нацистской Германии евреев. Он пришел в немецкое посольство с целью убить посла графа Иоганнеса фон Вельчека. Третий секретарь вышел узнать, что нужно молодому человеку, и Гриншпан выстрелил в него. Ситуация, как выяснилось, сложилась парадоксальная, так как Рат находился под наблюдением гестапо из-за своих антинацистских настроений. Во всяком случае, он никогда не разделял антисемитских воззрений правителей третьего рейха.  8 ночь на 10 ноября, вскоре после того, как партийные бонзы во главе с Гитлером и Герингом отпраздновали очередную годовщину "пивного путча" в Мюнхене, в стране начался погром, какого третий рейх еще не знал. Согласно заявлениям Геббельса и немецкой прессы, это были "стихийные" выступления немцев, узнавших об убийстве в Париже. После войны из захваченных секретных нацистских документов выяснилось, насколько эти выступления были "стихийными".  Согласно секретному донесению председателя партийного суда майора Вальтера Буха, д-р Геббельс издал инструкцию о "стихийных демонстрациях", которые необходимо было организовать и провести в течение ближайшей ночи. Истинным же организатором демонстраций был угрюмый Рейнхард Гейдрих, человек номер два в СС после Гиммлера, шеф секретной службы СД и гестапо. Среди трофейных документов обнаружены и его приказы, отправленные по телетайпу накануне вечером.  В 1.20 он отправил по телетайпу срочное послание в штабы и участки полиции и СД с приказом "обсудить организацию демонстрации" совместно с руководителями партии и СС.  "а) Должны приниматься только такие меры, которые не будут представлять опасности для жизни и имущества немцев (например, синагогу можно поджечь только в том случае, если не существует угрозы, что пожар перекинется на соседние дома).  б) Деловые и частные дома евреев могут быть разрушены, но не разграблены...  г) ...  2) полиция не должна разгонять демонстрации...  5) арестовано может быть столько евреев, особенно богатых, сколько их поместится в имеющихся тюрьмах... После их ареста надлежит немедленно связаться с соответствующим концентрационным лагерем, чтобы препроводить их в этот лагерь в кратчайшие сроки".  Ужасной была эта ночь в Германии. Горели синагоги, дома евреев, магазины. Несколько мужчин, женщин и детей были застрелены или убиты иным способом при попытке выбраться из своих горящих жилищ. На следующий день, 11 ноября, Гейдрих конфиденциально докладывал Герингу о предварительных результатах.  "Результаты разрушения еврейских магазинов и домов пока сложно выразить в точных цифрах... 815 разрушенных магазинов, 171 сожженный или разрушенный дом - это только часть уничтоженного вследствие поджогов... 119 синагог было сожжено, 76 полностью разрушено... Арестовано 20 тысяч евреев. По донесениям, убито 36 человек, столько же серьезно ранено. Все убитые и раненые - евреи..."  Принято считать, что точная цифра, отражающая число убитых той ночью евреев, в несколько раз превосходит предварительные сведения. На следующий день в докладе Гейдриха фигурировала цифра 7500 - столько еврейских магазинов было разграблено. Имели место случаи изнасилования. Партийный суд под председательством майора Буха, по его собственному признанию, считал эти преступления более тяжкими, чем убийства, так как в этом случае нарушались Нюрнбергские расовые законы, по которым арийцам запрещалось вступать в сношения с евреями. Нарушителей этого закона исключали из партии, и они представали перед гражданским судом. Члены же партии, которые убивали евреев, не могли быть наказаны, как доказывал майор Бух, поскольку они просто выполняли приказ. "Абсолютно все, - писал он, - понимают, что политические движения, вроде событий 9 ноября, организовывались и проводились партией, признается это или нет".  Несчастья, обрушившиеся на ни в чем не повинных немецких евреев после убийства Рата в Париже, на убийствах, поджогах и мародерстве не закончились. Евреям пришлось платить за собственность, которой они лишились. Государство конфисковало причитающиеся им по закону страховые суммы. Более того, всем евреям предстояло уплатить штраф на общую сумму один миллиард марок в качестве наказания, по определению Геринга, "за их гнусные преступления". Решение об этом дополнительном наказании было принято на походившем на фарс заседании десятка министров и высших государственных деятелей под председательством тучного фельдмаршала, состоявшемся 12 ноября. Сохранилась часть стенограммы этого заседания.  Некоторые немецкие страховые агентства оказались бы на гран! банкротства, если бы выплатили свой долг владельцам пострадавших домов (хотя в домах размещались еврейские магазины, сами дома принадлежали неевреям). Одних только стекол, по сообщению Хилгарда, представлявшего интересы страховых компаний, было разбито на 5 миллионов марок. Он напомнил Герингу, что большую часть стекла придется ввозить из-за границы и платить за это валютой, которой у Германии не так уж много.  "Так не может продолжаться! - воскликнул Геринг, который являлся властелином германской экономики. - Если это случится, мы не выживем! Это невозможно!" Потом он повернулся к Гейдриху и закричал: "Лучше бы вы убили двести евреев, вместо того чтобы уничтожать столько ценностей!" [21]  "Было убито тридцать пять евреев", - напомнил Гейдрих.  Не весь разговор, сохранившаяся часть стенограммы которого насчитывает около 10 тысяч слов, носил столь серьезный характер. Геббельс и Геринг много шутили, рассуждая о новых способах унижения евреев. Министр пропаганды предложил использовать евреев на расчистке от обломков тех мест, где раньше стояли синагоги, а на расчищенных пространствах оборудовать автомобильные стоянки. Он настаивал на том, чтобы евреев изгоняли отовсюду: из школ, театров, кино, с курортов, пляжей, из парков и лесов Германии. Он предложил ввести на железной дороге специальные вагоны и купе для евреев, а также правило, в соответствии с которым они могли входить в вагон только после того, как займут свои места арийцы.  "...Если поезд окажется переполнен, - смеялся Геринг, - мы вышвырнем еврея вон - пусть всю дорогу сидит в клозете".  Когда Геббельс на полном серьезе потребовал, чтобы евреям запретили появляться в немецких лесах, Геринг предложил "отвести им часть лесных угодий и поселить их там вместе со зверями, которые чертовски похожи на евреев - например, у лося такой же горбатый нос..."  Вот в таких или примерно таких беседах проводили время руководители третьего рейха в переломном, 1938 году.  Но вопрос о том, кто будет платить 25 миллионов марок, - таков был ущерб, нанесенный экономике в результате организованного государством погрома, - стоял достаточно серьезно, особенно перед Герингом, который отвечал за экономическое благосостояние нацистской Германии. Хилгард от имени страховых компаний заявил, что если на евреев не будут распространены соответствующие законы, охраняющие интересы частных лиц, то уверенность людей в надежности немецких страховых компаний пошатнется и в стране и за ее пределами. Однако он не видел выхода, при котором мелкие компании могли бы произвести страховые выплаты и при этом не разориться.  Эту проблему быстро решил Геринг: страховые компании заплатят евреям сполна, но суммы эти у последних будут конфискованы государством - таким образом, потери страховым компаниям частично будут возмещены. Это не удовлетворило Хилгарда, который, судя по стенограмме, вероятно, решил, что имеет дело с сумасшедшими.  Геринг: Евреи получат страховку от компаний, но эти деньги будут у них конфискованы. Страховым компаниям это сулит некоторую выгоду, так как им не придется расплачиваться за все убытки. Можете считать, герр Хилгард, что вам чертовски повезло.  Хилгард: У меня нет для этого оснований. Вы называете выгодой то, что нам придется расплачиваться не за все убытки!  Фельдмаршал не привык, чтобы с ним так разговаривали. Он нанес пораженному бизнесмену сокрушительный удар.  Геринг: Минуточку! По закону вам надлежит выплатить пять миллионов, но тут вдруг к вам является ангел в моем весьма объемистом обличье и говорит, что один миллион вы можете оставить себе. Это ли не выгода?! Я готов войти в половинную долю или как там это называется! Что я вижу? Вы дрожите от удовольствия! Вы оторвали лакомый кусок!  Председатель страховых компаний не мог сразу уяснить суть дела. Хилгард: Все страховые компании в конечном счете проигрывают. Так было, и так будет. В обратном меня никто не сумеет убедить.  Геринг: Так почему же вы не позаботились о том, чтобы били меньше стекол?  Когда коммерсант надоел фельдмаршалу, его отпустили. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.  Представитель министерства иностранных дел заметил, что при разработке дальнейших мер в отношении евреев следует учитывать общественное мнение в Америке [22]. От этого замечания Геринг взорвался: "Это страна негодяев!.. Страна гангстеров!"  После долгих обсуждений было решено поступить следующим образом: изгнать евреев из германской экономики; передать все промышленные предприятия, принадлежащие евреям, их собственность, включая ювелирные изделия и произведения искусства, в руки арийцев с компенсацией в виде долговых обязательств, по которым евреи смогут получать только проценты, но не сам капитал. Практически меры по изгнанию евреев из школ, с курортов, из парков, лесов и т. д., а также вопрос о том, выдворять их из страны после того, как они будут лишены собственности, или заключать в гетто, предстояло решить на дальнейших заседаниях комитета.  В конце встречи Гейдрих суммировал все сказанное: "Несмотря на то что мы изгоним евреев из экономической сферы, нашей основной задачей остается вышибить их из Германии вообще". Граф Шверин фон Крозиг, министр финансов, гордившийся тем, что представляет в нацистском правительстве "старую добрую Германию", согласился, что придется сделать все, чтобы изгнать евреев в другие страны.  Когда же речь зашла о гетто, то он нерешительно заявил: "...Перспектива оказаться в гетто - не самая приятная..."  В 14.30, почти через четыре часа, Геринг прекратил совещание.  "Я закончу наше совещание такими словами: "Немецким евреям придется в качестве наказания за свои гнусные преступления и так далее уплатить один миллиард марок. Это сработает. Эти свиньи не совершат больше убийств. Кстати, должен заметить, что я не хотел бы сейчас быть евреем в Германии".  Много бед обрушилось со временем на евреев по воле этого человека, рейха и его фюрера. А время бежало быстро. В ночь на 9 ноября 1938 года - в ночь, разбуженную погромами и освещенную заревом пожаров, - третий рейх сознательно свернул на темную и страшную дорогу, возврата с которой уже не было. Многие евреи были убиты, замучены и ограблены и раньше, но эти преступления, за исключением тех, что творились в концлагерях, совершали головорезы в коричневых рубашках. Они орудовали, побуждаемые алчностью и желанием удовлетворить свои садистские наклонности, причем государство смотрело на это сквозь пальцы. Теперь само правительство Германии организовало и провело большой погром. Убийства, грабежи, поджоги синагог, домов, магазинов в ночь на 9 ноября - это преступление, содеянное рейхом. Ему же принадлежат и декреты, опубликованные в официальной газете "Рейхсгезецблатт", - три таких декрета были опубликованы в тот день, когда состоялась встреча у Геринга. В соответствии с этими декретами евреев облагали штрафом в размере миллиарда марок, изгоняли из экономики страны, лишали той собственности, которая у них еще оставалась, и отправляли в гетто и еще более страшные места.  Мировая общественность была потрясена и возмущена варварством, происходившим в стране, хваставшейся своей многовековой христианской и гуманистической культурой. Гитлер в свою очередь был взбешен реакцией мировой общественности и еще раз убедил себя, что это доказывает наличие "всемирного еврейского заговора".  Теперь, в ретроспективе, очевидно, что жестокость, которую рейх обрушил на евреев в ночь на 9 ноября, и варварские методы, которые применялись по отношению к ним позднее, являлись признаками фатальной слабости, которая привела впоследствии диктатора, его режим и нацию к окончательному краху. На страницах этой книги мы встречали много примеров, подтверждающих наличие у Гитлера мании величия. Но до поры до времени он умел сдерживать себя для собственного же блага и для блага своей страны. Были периоды, когда его действия, не только смелые, но и тщательно рассчитанные, помогали ему одерживать одну головокружительную победу за другой. События 9 ноября и их последствия показали, что Гитлер начал терять контроль над собой. Мания величия брала в нем верх. После изучения стенограммы встречи у Геринга 12 ноября стало ясно, что именно Гитлер в ответе за катастрофу, происшедшую я тот ноябрьский вечер; именно с его одобрения была начата эта кампания; именно он требовал от Геринга, чтобы тот очистил Германию от евреев. С этого момента хозяин третьего рейха редко пытался сдерживаться, что спасало его прежде. И хотя в дальнейшем ему еще удавалось одерживать удивительные победы, семя самоуничтожения было посеяно.  Слабость Гитлера передавалась нации подобно вирусу. Будучи очевидцем, автор этих строк может подтвердить, что ад 9 ноября вселил в сердца многих немцев такой же ужас, как в сердца американцев, англичан и других иностранцев. Но при этом ни представители христианской церкви, ни генералы, ни представители "старой доброй" Германии не выступили с открытым протестом. Они смирились с тем, что генерал Фрич назвал "неизбежностью" и "судьбой Германии".  Эйфория, охватившая жителей Европы после подписания Мюнхенского соглашения, быстро улетучилась. Гитлер выступил с речами в Саарбрюкене, Веймаре, Мюнхене. В них он обращался ко всему миру, в частности к англичанам, с советом не лезть не в свои дела и не проявлять озабоченность "судьбой немцев, проживающих в рейхе". Как громогласно заявлял он, их судьба - удел Германии, и только ее. Понадобилось не очень много времени, чтобы даже Невилл Чемберлен понял, что представляет собой правительство Германии, которое он так рьяно умиротворял. Минул насыщенный событиями 1938 год. Наступил зловещий 1939-й. Чемберлен узнал, что у Гитлера, с которым он так истово соглашался в интересах мира в Европе, на уме совсем иное [23].  Вскоре после Мюнхена Риббентроп совершил поездку в Рим.  Чиано записал в своем дневнике, что мыслями Риббентроп уже "переключился" на войну.  "Фюрер убежден, - заявил германский министр иностранных дел Муссолини и Чиано, - что мы неизбежно вступим в войну с западными ' демократиями в ближайшее время - года через три или четыре... Чешский кризис показал нашу силу! У нас есть превосходство в инициативе, поэтому мы будем хозяевами положения. На нас не могут напасть. С военной точки зрения ситуация превосходная: уже в сентябре (1939 года) мы сможем вести войну с великими демократиями" [24].  Молодому итальянскому министру иностранных дел Риббентроп показался человеком "самовлюбленным, болтливым и пустым". Так записал он в своем дневнике, после чего добавил: "Дуче говорит, что достаточно взглянуть на его голову, чтобы понять, как мало у него мозгов". Германский министр иностранных дел приехал в Рим для того, чтобы убедить Муссолини подписать военный союз между Германией, Японией и Италией, проект которого итальянцам показывали в Мюнхене. Однако Муссолини не торопился. Как отмечает Чиано, он еще не был готов окончательно сбросить со счетов Англию и Францию.  Сам Гитлер в ту осень носился с идеей отколоть Францию от ее союзника, отделенного от нее проливом. 18 октября, принимая в "Орлином гнезде", расположенном высоко над Берхтесгаденом [25], французского посла Франсуа-Понсе, он яростно обрушился на Великобританию. Послу показалось, что лицо у фюрера бледное и усталое, но это нисколько не помешало ему обрушиться на Альбион. Фюрер утверждал, что от Британии исходит угроза, слышатся призывы к оружию, что она слишком эгоистична, высокомерна, что именно она хотела помешать духу Мюнхена. С Францией же все обстоит наоборот, и потому Гитлер хотел бы установить с ней более тесные дружеские связи. Чтобы доказать это, он готов подписать дружественный пакт, гарантирующий незыблемость существующих границ (это означало, что Германия не претендует на Эльзас и Лотарингию), а в будущем устранение разногласий путем консультаций.  Пакт был подписан в Париже 6 декабря 1938 года германским и французским министрами иностранных дел. К тому времени Франция несколько оправилась от приступа пораженческой паники, охватившей ее после Мюнхена. Автор этих строк в день подписания этого документа находился в Париже и может засвидетельствовать, что оно проходило в довольно холодной атмосфере. Проезжая по улицам, Риббентроп видел, что там безлюдно. Некоторые министры французского кабинета и ряд других политических деятелей обеих палат [26] отказались присутствовать на встрече с нацистским гостем.  Между Бонне и Риббентропом возникло некоторое недопонимание, определенным образом повлиявшее на дальнейший ход событий. Германский министр иностранных дел заявил: Бонне на встрече уверил его, что после Мюнхена Францию не интересует более ситуация в Восточной Европе. Риббентроп понял его таким образом: французы не будут связывать Германии руки в этом регионе, особенно в деле захвата Чехословакии и Польши. Бонне это отрицал. Из записи беседы, сделанной Шмидтом, следует: в ответ на требование Риббентропа признать сферу влияния Германии на Востоке Бонне заявил, что "после Мюнхена условия изменились коренным образом". Это заявление было передано германским министром иностранных дел Гитлеру в несколько иной форме: "Бонне в Париже заявил, что его больше не интересуют вопросы, касающиеся Востока". Поспешная капитуляция Франции в Мюнхене убеждала Гитлера в этом. Но это была не полная правда.  Словакия "завоевывает" свою независимость  Как же обстояло дело с гарантиями Чехословакии, которые Гитлер торжественно пообещал в Мюнхене предоставить ей? Когда 21 декабря 1938 года новый французский посол в Берлине Робер Кулондр задал этот вопрос статс-секретарю Вайцзекеру, последний ответил, что судьба Чехословакии в руках Германии и что он отвергает саму идею англо-французских гарантий. Еще 14 октября, когда новый чешский министр иностранных дел Франтишек Хвалковски смиренно выпрашивал у Гитлера в Мюнхене жалкие подачки, он поинтересовался, присоединится ли Германия к англо-французским гарантиям измененных границ его страны, фюрер ответил, что "английские и французские гарантии ничего не стоят", что "единственной эффективной гарантией является гарантия Германии".  К началу 1939 года никаких гарантий Чехословакии еще не дали. Причина была довольно проста: Гитлер не собирался их давать, поскольку они не позволили бы ему осуществить те планы, к составлению которых он приступил сразу после Мюнхена. В ближайшем будущем с независимостью Чехословакии будет покончено - следовательно, давать гарантии не придется. Для начала же предстояло отколоть от нее Словакию.  17 октября Геринг принял двух словацких лидеров - Фердинанда Дурчанского и Маха, а также лидера немецкого меньшинства в Словакии Франца Кармазина. Дурчански, заместитель премьер-министра новой, автономной Словакии, уверил фельдмаршала, что в действительности словаки хотят "полной независимости и тесных политических, экономических и военных контактов с Германией". В секретном меморандуме министерства иностранных дел, датированном тем же числом, отмечается: Геринг прямо заявил, что требования Словакии о предоставлении ей независимости следует поддержать. "Чешское государство без Словакии будет полностью зависеть от нас... Авиационные базы в Словакии для операций на Востоке имеют огромное значение" - так считал Геринг в середине октября.  Таким образом, немецкий план относительно Чехословакии предусматривал достижение двух целей: отделение Словакии от Праги и подготовку к ликвидации остатков государственности посредством военной оккупации Богемии и Моравии. 21 октября 1938 года, как известно, Гитлер издал директиву для вермахта о готовности осуществить эту ликвидацию [27]. 17 декабря генерал Кейтель выпустил документ, который он назвал дополнением к директиве от 21 октября.  В отношении окончательной ликвидации остальной части Чехии фюрер дополнительно приказал:  Совершено секретно Разработку вести исходя из предположения, что серьезного сопротивления оказано не будет.  Также и вне Германии всем должно быть совершенно ясно, что осуществляется лишь усмирительная акция, а не военная кампания. Поэтому акция должна проводиться только вооруженными силами мирного времени, без мобилизационных усилений...  К удовольствию Гитлера, новое, прогермански настроенное правительство Чехословакии ближе к Новому году начало сознавать, что вопрос с их страной уже решен. Незадолго до рождества 1938 года, чтобы еще больше ублажить Гитлера, чешский кабинет запретил Коммунистическую партию и уволил из немецких школ всех учителей-евреев. 12 января 1939 года министр иностранных дел Хвалковски в послании германскому министерству иностранных дел подчеркивал, что его правительство и впредь "будет делать все, чтобы доказать свою лояльность и добрую волю, и выполнять все пожелания Германии". В тот же день он обратил внимание немецкого поверенного в делах в Праге на усиленно распространявшиеся слухи о том, что "включение Чехословакии в состав рейха неизбежно".  Чтобы выяснить, возможно ли сохранить хоть остатки независимости, Хвалковски добился приема у Гитлера в Берлине 21 января. Встреча оказалась довольно мучительной для чешской стороны, хотя и не до такой степени, как события, вскоре последовавшие. Чешский министр иностранных дел раболепствовал перед немецким диктатором, который открыто запугивал его, заявляя, что от катастрофы Чехословакию спасла только "сдержанность Германии". Однако, если Чехословакия не переменит своего отношения к Германии, он, фюрер, "уничтожит" ее. Чехи должны забыть свою историю, которая не более чем "ученический вздор", и делать то, что велят немцы, - в этом их единственное спасение. Чехословакия должна выйти из Лиги Наций, значительно сократить свою армию ("она все равно не играет никакой роли"), присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, позволить Германии диктовать внешнюю политику, подписать выгодное для нее экономическое соглашение, одно из условий которого заключается в том, что Чехословакия не должна без согласия Германии развивать новые отрасли промышленности [28], уволить всех официальных лиц и редакторов, не проявляющих дружественности к рейху, объявить вне закона евреев, как это сделала Германия в соответствии с Нюрнбергскими законами ("У нас евреи будут просто уничтожены", - заявил Гитлер своему посетителю). В тот же день Риббентроп предъявил Хвалковскому ряд требований, угрожая "катастрофическими последствиями", если чехи не одумаются и не станут делать то, что им велят. Германский министр иностранных дел, предельно подобострастный в присутствии Гитлера и грубый и наглый с теми, кто от него зависел, запретил Хвалковскому сообщать о германских требованиях англичанам и французам и приказал немедленно приступить к их выполнению, не рассуждая о немецких гарантиях неприкосновенности чешских границ. Об этом, кстати, мало беспокоились в Париже и Лондоне. Четыре месяца прошло со времени мюнхенской встречи, а Гитлер не сдержал своего честного слова и не присоединился к гарантиям, данным Англией и Францией. В итоге 8 февраля английским правительством в Берлин была направлена вербальная нота, гласящая, что два правительства "были бы рады узнать точку зрения германского правительства относительно претворения в жизнь договоренности, достигнутой в Мюнхене в отношении гарантий Чехословакии".  Как явствует из трофейных документов, Гитлер сам составил проект ответа, который отправили только 28 февраля. В нем говорилось, что время для предоставления немецких гарантий еще не пришло, что Германии придется ждать "развития событий в самой Чехословакии".  Фюрер уже планировал финал этих событий. 12 февраля он принял в рейхсканцелярии д-ра Войтеха Туку, одного из словацких лидеров, который, проведя длительное время в заключении, был настроен против чехов. Апеллируя к Гитлеру, он, используя обращение "мой фюрер", просил, как явствует из секретных документов, предоставить Словакии независимость и свободу: "Мой фюрер, я вверяю в ваши руки судьбу своего народа! От вас мой народ ждет полного освобождения".  Гитлер ответил довольно уклончиво. Он уверял, что, к сожалению, незнаком со словацкой проблемой, а если бы знал, что словаки жаждут независимости, то устроил бы это в Мюнхене. Он был бы "рад видеть Словакию независимой", он мог бы гарантировать "независимость Словакии в любой момент, хоть сегодня". Эти слова очень понравились профессору Туке. "Это, - говорил он позднее, - был самый светлый день моей жизни".  Пришла пора поднять занавес перед следующим действием чехословацкой трагедии. По иронии, которой изобилует данная книга, именно чехи и подняли этот занавес, причем несколько преждевременно. В начале марта 1938 года они стояли перед ужасной дилеммой: движения сепаратистов в Словакии и Рутении [29], подстрекаемых, как известно, немецким правительством (а в Рутении еще и Венгрией, которая жаждала захватить эту небольшую территорию), достигли такого накала, что стало очевидно: если их не подавить, то страна окажется разорванной на части. В этом случае Гитлер, несомненно, оккупирует Прагу. Если же сепаратистские движения будут подавлены центральным правительством, то Гитлер непременно воспользуется результатами волнений и опять-таки войдет в Прагу.  После долгих колебаний, когда провокации стали слишком явными, чешское правительство склонилось ко второму варианту. 6 марта д-р Гаха, президент Чехословакии, распустил автономное правительство Рутении, а к 10 марта - автономное словацкое правительство. На следующий день он издал приказ об аресте монсеньера Тисо, словацкого премьера, д-ра Туки и Дурчанского и ввел в Словакии военное положение. Этот единственный смелый поступок правительства сыграл на руку Берлину и привел к гибели самого правительства.  Действия, предпринятые неустойчивым пражским правительством, оказались для Берлина неожиданностью. Геринг уехал отдыхать в солнечный Сан-Ремо. Гитлер собирался в Вену на празднование первой годовщины аншлюса. Пришлось мастеру импровизации лихорадочно обдумывать положение. 11 марта он решил заполучить Богемию и Моравию ультимативным путем. Проект ультиматума по его приказу был в тот же день составлен генералом Кейтелем и передан в министерство иностранных дел Германии. В нем чехам предлагалось согласиться на военную оккупацию без сопротивления. Однако пока это оставалось военной тайной.  Настало время для Гитлера "освобождать" Словакию. Карол Сидор, представлявший автономное словацкое правительство в Праге, был назначен президентом Гахой новым премьер-министром вместо Тисо. Вернувшись 11 марта в Братиславу, где находилось правительство Словакии, Сидор созвал новый кабинет. В десять вечера его заседание было прервано появлением непрошеных гостей - Зейсс-Инкварта, нацистского губернатора Австрии, и Йозефа Бюркеля, гауляйтера Австрии, в сопровождении пяти немецких генералов. Ворвавшись в здание кабинета, они приказали немедленно провозгласить независимость Словакии. В случае отказа Гитлер, вознамерившийся решить наконец словацкий вопрос, пригрозил, что вообще перестанет интересоваться судьбой Словакии.  Сидор, не желавший порывать связей с чехами, некоторое время сопротивлялся, но на следующее утро Тисо сбежал из монастыря, где он содержался под домашним арестом, и потребовал созыва кабинета, хотя сам уже членом кабинета не являлся. Чтобы избежать дальнейшего вмешательства со стороны немецких официальных лиц, Сидор созвал кабинет у себя на квартире, а когда и это стало небезопасно, поскольку немецкие штурмовые отряды начали хозяйничать в городе, перенес заседание в помещение редакции местной газеты. Там Тисо сообщил ему, что получил телеграмму от Бюркеля, в которой содержится приглашение немедленно прибыть в Берлин для встречи с фюрером. Бюркель угрожал, что если приглашение не будет принято, то две немецкие дивизии, дислоцировавшиеся на другом берегу Дуная, войдут в Словакию и она будет разделена между Германией и Венгрией. Тучный, низкорослый прелат [30] утром 13 марта прибыл в Вену, намереваясь сесть в поезд и ехать в Берлин. Но немцы перехватили его и посадили в самолет - фюрер не мог себе позволить терять время.  Когда в 7.40 вечера 13 марта Тисо и Дурчански прибыли в рейхc-канцелярию, они встретили там помимо Гитлера Риббентропа, главнокомандующего сухопутными войсками Браухича и начальника штаба ОКБ Кейтеля. Гитлер пребывал в обычном настроении, хотя словаки могли этого и не осознавать. И опять-таки благодаря трофейным документам мы имеем возможность проникнуть в коварные замыслы немецкого диктатора, одержимого манией величия. Мы узнаем об обрушившихся на чехов потоках лжи и угроз, причем с такими подробностями, которые, как полагал Гитлер, никогда не станут достоянием гласности.  "Чехословакия, - говорил он, - обязана исключительно Германии тем, что ее не перекроили окончательно". Со стороны рейха "была проявлена удивительная сдержанность", но чехи этого не оценили. "За последние недели, - продолжал фюрер, все больше взвинчивая себя, - положение стало невыносимым. Опять возродился дух Бенеша".  Словаки его тоже расстроили. После Мюнхена он поссорился со своими друзьями - венграми, не позволив им захватить Словакию, поскольку полагал, что она хочет быть независимой.  Сейчас он вызвал Тисо, чтобы выяснить этот вопрос в самые короткие сроки... Вопрос ставился так: хочет Словакия быть независимой или нет? Это вопрос не дней, а часов. Если Словакия хочет быть независимой, он поддержит ее и даже даст ей гарантии... Если она будет колебаться и откажется отделиться от Праги, то судьба ее решится в результате событий, ответственность за которые он не несет.  Из немецких документов явствует, что в этот момент Риббентроп "вручил Гитлеру донесение, в котором говорилось, что венгерские войска начали продвижение к границам Словакии. Фюрер прочитал донесение и сообщил Тисо о его содержании, после чего выразил надежду, что Словакия быстро примет решение".  Тисо попросил "извинить его, если после всего сказанного канцлером он не сможет дать ответ сразу", и поспешил добавить, что словаки докажут: они достойны благоволения фюрера.  Они доказали это на встрече в министерстве иностранных дел, завершившейся поздно ночью. Согласно показаниям Кепплера, который являлся секретным агентом Гитлера в Братиславе, а перед тем в Вене, немцы помогли Тисо составить проект телеграммы, которую премьер должен был отправить, как только вернется в Братиславу. В телеграмме провозглашалась независимость Словакии и содержалась просьба к фюреру взять новое государство под свою защиту. Она очень напоминала телеграмму, продиктованную Герингом год назад, в которой Зейсс-Инкварт просил ввести в Австрию немецкие войска. К моменту описываемых событий нацистская технология подготовки телеграмм была значительно усовершенствована. На этот раз телеграмма была более короткой. Тисо послушно отправил ее 16 марта, и Гитлер немедленно ответил, что будет рад "взять на себя защиту Словацкого государства".  В тот вечер в министерстве иностранных дел Риббентроп составил проект провозглашения словацкой "независимости" и повелел перевести его на словацкий язык к моменту отбытия Тисо в Братиславу. На следующий день, 14 марта, премьер зачитал ее текст в парламенте, причем, по сообщению немецкого агента, в несколько измененном виде. Попытки некоторых словацких депутатов обсудить текст жестоко пресекались Кармазином, лидером немецкого меньшинства, который предупредил, что в случае проволочек с провозглашением независимости немецкие войска войдут в страну. Перед лицом этой угрозы сомневающиеся депутаты сдались.  Так 14 марта 1939 года родилась "независимая" Словакия. Английские дипломаты срочно сообщили об этом в Лондон, и Чемберлен не замедлил воспользоваться "событиями" в Чехословакии, чтобы отказаться от выполнения данных Чехословакии гарантий. А Гитлер вечером 14 марта завершил наконец то, что не успел сделать в Мюнхене.  Существование Чехословацкой республики времен Масарика и Бенеша закончилось. Растерянные лидеры в Праге опять сыграли на руку Гитлеру - начался последний акт чехословацкой трагедии. Стареющий и подавленный президент Гаха просил Гитлера о встрече [31], и тот милостиво согласился удовлетворить его просьбу. Эта встреча дала Гитлеру возможность осуществить одну из самых наглых акций за всю его карьеру.  Можно представить, как тщательно готовился диктатор к встрече с президентом Чехословакии вечером 14 марта. После провозглашения независимости Словакии и Рутении, так старательно им устроенного, под началом Праги остались только Богемия и Моравия. Разве не перестало существовать государство Чехословакия - государство, незыблемость границ которого на случай агрессии гарантировали Англия и Франция? Чемберлен и Даладье, партнеры Гитлера по Мюнхену, где были торжественно даны эти гарантии, уже "вышли" из игры. Гитлер не сомневался, что такое положение их устроит, и был прав. Это обезопасило его от вмешательства со стороны других держав. Однако, чтобы на двести процентов быть уверенным в том, что его следующий шаг будет обоснованным с точки зрения расплывчатого международного права, по крайней мере на бумаге, он намеревался заставить слабовольного Гаху, слезно молившего о встрече, самого принять это решение и тем самым добиться того, чего раньше он хотел достичь военным путем. Если это удастся ему - ему, единственному в Европе мастеру бескровных завоеваний, подтверждением чему служили аншлюс и Мюнхен, - то он представит дело так, будто сам президент Чехословакии просил его об этом. Тогда окажется, что захват ненемецкой земли будет осуществлен с соблюдением тех юридических тонкостей, которые оправдали себя при захвате им власти в Германии. Таким образом, Гитлер готовился обмануть немцев и другие доверчивые народы Европы. Уже в течение нескольких дней немецкие провокаторы пытались организовать волнения в разных городах Чехословакии. Особого успеха они не достигли, поскольку, как докладывала немецкая миссия в Праге, чешской полиции "был отдан приказ не предпринимать мер против немцев даже в случае провокаций". Но эти неудачи не могли остановить доктора Геббельса, развернувшего в прессе шумиху по поводу террора, якобы развязанного чехами против несчастных немцев. Французский посол Кулондр докладывал в Париж, что это те же россказни и те же заголовки, что и во времена судетского кризиса, вплоть до беременной немки, которую сбили с ног чешские звери, и "кровавой бани", которую чешские варвары устроили беззащитным немцам. Гитлер заверял гордый немецкий народ, что они не останутся беззащитными.  Таковы были ситуация и планы Гитлера (это известно нам из немецких архивов), когда 14 марта, в 10.40 вечера, на берлинский вокзал прибыл поезд с президентом Гахой и министром иностранных дел Чехословакии Хвалковским. Самолетом президент воспользоваться не мог из-за больного сердца.  Тяжкие испытания доктора Гахи  Протокольная часть была организована немцами безукоризненно. Чешского президента встретили так, как положено встречать главу государства. На вокзале был выстроен почетный караул, министр иностранных дел Германии лично приветствовал высокого гостя и даже вручил его дочери букет чудесных цветов. В отеле "Адлон", где были размещены гости, в одном из лучших номеров для мисс Гахи был приготовлен набор шоколадных конфет - личный подарок Адольфа Гитлера, полагавшего, что все разделяют его любовь к сладкому. Когда президент со своим министром иностранных дел прибыли в рейхсканцелярию, их встретил почетный караул СС.  К Гитлеру их не допускали до 1.15. Гаха, должно быть, догадывался, что его ожидает. Перед тем как поезд пересек чешскую границу, он получил из Праги сообщение, что немецкие войска оккупировали Моравску-Остраву, важный индустриальный центр Чехословакии, и встали на границе Богемии и Моравии, готовые к нападению. Войдя в этот поздний час в кабинет Гитлера, Гаха сразу заметил рядом с фюрером не только Риббентропа и Вайцзекера, но и фельдмаршала Геринга, срочно вызванного из Сан-Ремо, где он отдыхал, и генерала Кейтеля, однако не увидел врача Гитлера, шарлатана по имени Теодор Морелль. Доктор же находился там не без причины.  На основании секретных записей об этой встрече вырисовывается весьма жалкая картина. Несчастный доктор Гаха, несмотря на то что в прошлом был уважаемым судьей верховного суда, откровенно пресмыкался перед чванливым фюрером, позабыв о чувстве собственного достоинства. Президент, вероятно, полагал, что таким образом сможет добиться милости диктатора и спасти хоть что-нибудь для своего народа. Но вопреки благим намерениям его речь, записанная в ходе встречи, вызывает у читателя тошноту. Гаха уверял Гитлера, что никогда не занимался политикой, что редко встречался с основателями Чехословацкой республики Масариком и Бенешем и они никогда не нравились ему. Он говорил, что их режим был ему "настолько враждебен, что после смены власти (после Мюнхена) он сразу задался вопросом: следует ли вообще Чехословакии оставаться независимой?"  Он высказал твердое убеждение, что судьба Чехословакии всецело в руках фюрера и в таком случае за нее можно быть спокойным... Потом он перешел к тому, что волновало его больше всего, - к судьбе своего народа. Он чувствовал, что именно Гитлер поймет его, - Чехословакия имеет право на существование как нация... Чехословакия подвергается постоянным нападкам из-за того, что в стране осталось довольно много сторонников Бенеша. Правительство всеми средствами старается заставить их молчать. Вот и все, что он хотел сказать...  Потом заговорил Адольф Гитлер. Рассказав о том, какие трудности он испытывал, имея дело с Чехословакией Масарика и Бенеша, о том, какие обиды они нанесли немцам и Германии, поразглагольствовав о том, что после Мюнхена позиция чехов, к сожалению, нисколько не изменилась, он перешел к основному вопросу.  Он пришел к выводу, что приезд президента, несмотря на его преклонный возраст, может принести его стране большую пользу, так как всего несколько часов отделяет Чехословакию от вторжения немецких войск... Он не испытывает вражды ни к одной нации. ...То, что осталось от Чехословакии, еще существует как государство только благодаря его лояльному отношению... Осенью он не хотел делать окончательных выводов, потому что полагал, сосуществование все-таки возможно. Однако теперь у него не оставалось сомнения в том, что если дух Бенеша не будет уничтожен в стране окончательно, то придется уничтожить страну.  В подтверждение того, что дух Бенеша в стране не исчез, были приведены многочисленные "примеры".  Итак, в прошлое воскресенье, 12 марта, жребий был брошен. Он отдал приказ германским войскам о вторжении в Чехословакию и присоединении ее к германскому рейху.  По воспоминаниям доктора Шмидта, Гаха и Хвалковски сидели словно каменные изваяния. Только по их глазам можно было догадаться, что они живые. Но Гитлер еще не закончил. Ему необходимо было унизить гостей угрозой тевтонского террора.  Он заявил, что немецкая армия уже вступила в пределы Чехословакии. Встреченное ею в казармах сопротивление было безжалостно подавлено.  В шесть утра немецкой армии предписано двинуться со всех сторон на территорию Чехии, а немецкой авиации занять чешские аэродромы. При этом возможны два варианта. Если вступление немецких войск встретит сопротивление, то это сопротивление будет подавлено путем применения грубой силы. Если же вступление немецких войск пройдет мирно, то фюреру будет легче предоставить Чехословакии автономию и определенную национальную свободу, а чехам - привычный для них образ жизни.  Делает он все это не из чувства ненависти, а в целях защиты Германии. Если бы прошлой осенью Чехословакия не пошла на уступки, чехи были бы уничтожены. И никто не смог бы помешать ему. Если дело дойдет до военных действий... то через два дня чешская армия перестанет существовать. Конечно, будут убитые и среди немцев, но это породит ненависть и вынудит его в целях самосохранения не предоставлять чехам автономии. Остальному миру до этого нет никакого дела. Он сочувствует чехам, когда читает газеты. У него сложилось мнение, которое можно выразить так: мавр сделал свое дело, мавр может уходить...  Поэтому он и просил доктора Гаху приехать. Это последняя добрая услуга, которую он может оказать чешскому народу... Возможно, визит Гахи предотвратит самое худшее...  Время идет. В шесть часов немецкие войска вступят на территорию Чехословакии. Ему неловко говорить об этом, но каждому чешскому батальону противостоит немецкая дивизия. Он посоветовал бы сейчас Гахе с Хвалковским удалиться и обсудить, что делать.  А что оставалось делать? Старому, сломленному президенту не нужно было и удаляться, чтобы все решить. Он сразу сказал Гитлеру:  "Положение ясно. Сопротивление было бы безумием". Но что сейчас, в 2 часа ночи, когда до вторжения осталось всего четыре часа, он может предпринять, чтобы чешский народ не оказал сопротивления? Фюрер ответил, что об этом Гахе лучше всего посоветоваться со своими соратниками. Германская военная машина уже запущена, и остановить ее невозможно. Гахе необходимо немедленно связаться с Прагой. "Это ответственное решение", - сказал Гитлер, если верить секретным записям, но зато на горизонте ему виделся долгий период мира между двумя нациями. Если же будет принято другое решение, то уничтожение Чехословакии, очевидно, неминуемо.  Когда Гитлер отпустил своих гостей, было 2.15. В соседней комнате Геринг и Риббентроп усилили давление на несчастных чехов. Согласно докладу в Париж французского посла, ссылавшегося на достоверные с его точки зрения, источники, Гаха и Хвалковски протестовали против унижения своей нации. Они заявили, что не могут подписать документ о капитуляции, что в противном случае народ проклянет их.  "Немецкие министры (Геринг и Риббентроп) были неумолимы, - отмечал в своем докладе Кулондр. - Они буквально бегали за Гахом и Хвалковским вокруг стола, на котором лежал документ, стараясь вложить им перо в руки, и предупреждали, что если те не подпишут документ, то через два часа половина Праги будет превращена бомбардировщиками в руины, причем это будет только начало. Сотни бомбардировщиков ожидают приказа на взлет. Они получат его в шесть утра, если на документе не будет подписей" [32].  В это время доктор Шмидт, который, как может показаться, был очевидцем самых драматичных моментов истории третьего рейха, услышал, как Геринг крикнул: "Гахе плохо!" Позвали доктора Морелля.  По воспоминаниям Шмидта, нацистская верхушка на мгновение испугалась, что чешский президент скончается у них на руках, "а назавтра весь мир скажет, что его убили в канцелярии". Доктор Морелль считался специалистом по уколам - позднее он чуть не свел своими уколами в могилу Гитлера. Он сделал укол доктору Гахе, после чего тот пришел в себя. Президент почувствовал себя достаточно бодро, чтобы взять телефонную трубку, которую вложили ему в руку, и поговорить с Прагой по каналу, заказанному Риббентропом. Гаха рассказал чешскому правительству о том, что произошло, и дал совет подчиниться требованиям немцев. Потом, получив второй укрепляющий укол от доктора Морелля, президент республики, существование которой близилось к закату, снова встретился с Адольфом Гитлером и подписал смертный приговор собственной стране. Это случилось 15 марта 1939 года без пяти четыре утра.  Шмидт вспоминает, что текст был составлен Гитлером заранее. Пока Гахе было плохо, немецкий переводчик переписывал официальное коммюнике, также составленное заранее, которое Гаху и Хвалковского заставили подписать. Текст его гласил:  Берлин, 15 марта 1939 года  Сегодня фюрер принял президента Чехословакии доктора Гаху и министра иностранных дел Чехословакии доктора Хвалковского по их просьбе. На встрече присутствовал министр иностранных дел фон Риббентроп. На встрече, прошедшей в доверительной атмосфере, обсуждалось серьезное положение, сложившееся в Чехословакии в результате событий последних недель.  Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявил, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха. Фюрер выслушал это заявление и выразил намерение взять чешский народ под защиту германского рейха и гарантировать ему автономное развитие в соответствии с национальными традициями.  Этот шаг стал, пожалуй, вершиной политической изворотливости Гитлера. Одна из секретарш Гитлера вспоминала, что после подписания документов он вбежал в комнату, обнял по очереди всех женщин, которые там находились, и воскликнул: "Дети мои, это величайший день в моей жизни! Я войду в историю как величайший деятель Германии!"  Ему не приходило в голову - да и как могло прийти? - что конец Чехословакии означает начало конца Германии. На рассвете 15 марта 1939 года Германия ступила на дорогу, ведущую к войне, и, как известно, к поражению, к катастрофе. Эта дорога была прямой и короткой. Встав на нее, Гитлер уже не мог остановиться, как не могли в свое время остановиться Александр Македонский и Наполеон.  В 6 утра 15 марта немецкие войска вошли на территорию Богемии и Моравии. Им не было оказано сопротивления, и к вечеру Гитлер с триумфом прибыл в Прагу. Он полагал, что в Мюнхене Чемберлен пытался лишить его этого триумфа. Перед отъездом из Берлина он обратился к народу Германии, повторив все ту же ложь о "страшных притеснениях" и "терроре" со стороны чехов, которым он был вынужден положить конец. Он гордо провозгласил: "Чехословакия перестала существовать!"  Ночевал он в Градчанах - древней резиденции чешских королей, вознесшейся на высоком берегу Влтавы. Еще недавно здесь жили Масарик и Бенеш, строившие первое в Центральной Европе демократическое государство. И вот месть фюрера свершилась. Свое удовлетворение по этому поводу он выразил в ряде заявлений. Он сполна отплатил чехам, жгучая ненависть к которым переполняла его, австрийца, еще 30 лет назад, в период бродяжничества в Вене, и которая вновь вспыхнула в нем, когда Бенеш осмелился противостоять ему, всемогущему диктатору Германии.  На следующий день он объявил о создании протектората Богемия и Моравия, который получит автономию и самоуправление, что на самом деле означало: чехи окончательно попали под пяту Германии. Вся полнота власти передавалась "рейхспротектору", его статс-секретарю и главе гражданской администрации, которые назначались фюрером. Чтобы успокоить общественное мнение Англии и Франции, Гитлер вновь вспомнил об "умеренном" Нейрате и назначил его протектором [33]. Два судетских лидера - Конрад Генлейн и Карл Герман Франк получили возможность отомстить чехам, так как были назначены соответственно главой гражданской администрации статс-секретарем. Немного времени оставалось до того дня, когда Гиммлер, шеф германской полиции, полностью подчинил себе протекторат. С этой целью он назначил Франка главой полиции протектората и присвоил ему высокий эсэсовский чин [34].  В течение тысячелетий, по заявлению Гитлера, провинции Богемия и Моравия являлись частью жизненного пространства для немецкого народа... Чехословакия продемонстрировала свою неспособность выжить и пала жертвой распада. Германский рейх не может более терпеть беспорядки на этих землях... Сегодня, следуя закону самосохранения, он полон решимости восстановить основы разумного порядка в Центральной Европе. Тысячелетняя история доказала, что именно на немецкий народ благодаря величию его духа и отличительным качествам возложена эта миссия.  Долгая ночь германского варварства опустилась над Прагой и всей Чехословакией.  16 марта Гитлер взял Словакию под свою милостивую защиту в ответ на телеграмму премьера Тисо, составленную, как известно, в Берлине. Немецкие войска немедля вошли в Словакию для ее "защиты". 18 марта Гитлер прибыл в Вену, чтобы одобрить "Договор о защите", который 23 марта подписали в Берлине Риббентроп и Тука. В договор был включен секретный протокол, по которому Германия получала право использовать мощности словацкой экономики. Что касается Рутении - восточной части Чехословакии, то она просуществовала как независимая Карпатско-Украинская республика только 24 часа со времени ее провозглашения 14 марта. Призывы к Гитлеру взять республику под свою защиту оказались тщетными, так как эта земля была обещана Венгрии. В трофейных немецких архивах было обнаружено интересное письмо, написанное от руки 13 марта регентом Венгрии Миклошем Хорти Адольфу Гитлеру.  "Ваше превосходительство, сердечно благодарю Вас! Не могу выразить, насколько я счастлив, поскольку эта земля (Рутения) для Венгрии - не хотелось бы употреблять высокие слова - жизненно необходима... Мы с энтузиазмом трудимся над решением этой задачи. Планы уже составлены. Во вторник, 16-го числа, произойдет пограничный инцидент, на который в субботу в качестве ответной меры последует мощный удар".  В действительности нужды в "инциденте" не было. Венгерские войска просто вошли в Рутению в шесть утра 15 марта - в то самое время, когда немецкие войска вторглись на территорию Чехословакии с запада. На следующий день Рутения была формально присоединена к Венгрии.  Итак, 15 марта началось с того, что в 1.15 Гаха прибыл в рейхсканцелярию, а закончилось тем, что Чехословакия, по заявлению Гитлера, перестала существовать.  Ни Англия, ни Франция не предприняли ни малейшей попытки спасти Чехословакию, хотя в Мюнхене торжественно давали ей гарантии на случай агрессии.  После этой встречи не только Гитлер, но и Муссолини понял: англичане настолько слабы, а их премьер-министр настолько податлив, что в дальнейшем на них можно не обращать внимания. 11 января 1939 года Чемберлен в сопровождении лорда Галифакса прибыл в Рим, чтобы нащупать пути улучшения англо-итальянских отношений. Автор этих строк присутствовал на вокзале в Риме, когда прибыли англичане, и в свой дневник занес тот факт, что на лице Муссолини при встрече гостей играла "глуповато-самодовольная улыбка". "Когда Муссолини проходил мимо меня, - записал я в дневнике, - я слышал, как он шутил со своим зятем (Чиано), острил". Я, конечно, не мог уловить все, о чем они говорили, но записи в дневнике Чиано передают его впечатления о встрече:  "Приезд Чемберлена. Как далеки мы от этих людей! Это другой мир. Мы говорили об этом с дуче после обеда. "Эти люди сделаны не из того теста, - сказал он, - что их фрэнсисы дрейки и другие блистательные авантюристы, которые создали империю. Эти - просто утратившие вкус к жизни сыновья многих поколений богачей, они растеряют свою империю". Англичане не хотят воевать. Они стараются отступать, отступать как можно медленнее, но не воевать... Наши беседы с англичанами подошли к концу. Мы ни до чего не договорились. Я позвонил Риббентропу и сказал, что это был "большой лимонад" (фарс)..."  14 января Чиано записал:  "Я был с дуче на вокзале, когда уезжал Чемберлен... Глаза его были полны слез, когда поезд тронулся и соотечественники запели "Потому что он хороший парень". "Что это за песенка?" - спросил дуче..."  Во время судетского кризиса Гитлер интересовался мнением Чемберлена, но в трофейных немецких документах нет ни слова о том, что его беспокоило мнение премьер-министра в связи с уничтожением остатков Чехословакии, несмотря на гарантии Англии и Мюнхенское соглашение. 14 марта, когда Гитлер ждал Гаху, чтобы унизить его, в палате общин в Лондоне обсуждался вопрос о планах Гитлера "отделить" Словакию и позиции Англии в свете этих планов. Чемберлен горячо заверял: "Никакой агрессии не было!"  Однако на следующий день, 15 марта, когда агрессия стала фактом, премьер-министр использовал провозглашение "независимости" Словакии в качестве оправдания за несдержанное Англией обещание. "Эта декларация, - сказал он, - покончила изнутри с тем государством, незыблемость границ которого мы гарантировали. Правительство его величества не может считать себя далее связанным этим обещанием".  Таким образом, стратегия Гитлера полностью себя оправдала. Он предложил Чемберлену "выход", и тот его принял. Интересно, что премьер-министр даже не собирался обвинять Гитлера в нарушении слова. "Я так часто слышал обвинения в невыполнении обещаний, которые мне казались плохо обоснованными, - говорил он, - что не хотел бы сейчас выступать с обвинениями подобного рода". Он не высказал ни слова упрека в адрес фюрера, даже за прием Гахи и махинации, подробности о которых пока еще были неизвестны, но которые наверняка были сфабрикованы в рейхсканцелярии рано утром 15 марта.  Неудивительно, что протест, заявленный в тот день Англией, если это вообще можно назвать протестом, был настолько слаб, что немцы отнеслись к нему, а позднее и к англо-французскому протесту, с высокомерным презрением.  "Правительство его величества не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран... Тем не менее оно - этот факт правительство Германии непременно оценит - крайне заинтересовано в успехе мер, принимаемых для поддержания атмосферы доверия и ослабления напряженности в Центральной Европе. Оно будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия..."  Нота была доставлена Риббентропу послом Гендерсоном 15 марта как официальное послание лорда Галифакса. О событиях текущего дня в ней не было сказано ни слова.  Французы, по крайней мере, были более решительны. Робер Кулондр, новый посол Франции в Берлине, не одобрял ни точку зрения англичан на нацизм, ни презрение Гендерсона по отношению к чехам. Утром 15-го числа он потребовал встречи с Риббентропом, но тщеславный и мстительный министр иностранных дел находился в это время на пути в Прагу, где намеревался вместе с Гитлером насладиться унижением сломленного народа. Вместо него в полдень посла принял статс-секретарь фон Вайцзекер. Посол сразу высказал то, о чем Чемберлен и Гендерсон еще не были готовы говорить: военное вторжение в Богемию и Моравию - это нарушение Мюнхенского соглашения и нарушение франко-германского заявления от 6 декабря. Вайцзекер, который позднее лез из кожи вон, пытаясь доказать, что всегда был антинацистом, вел себя с таким высокомерием, которому мог бы позавидовать сам Риббентроп. Вот что он вспоминал об этом:  "Я говорил с послом довольно резко и просил его не упоминать о Мюнхенском соглашении, которое, как он считал, было нарушено, и не читать нам лекций... Я сказал ему, что в свете договоренности, достигнутой прошлой ночью с правительством Чехословакии, не вижу оснований для демарша, предпринятого французским послом... и выразил уверенность, что, вернувшись в посольство, он найдет там новые инструкции, которые его наверняка удовлетворят".  Когда через три дня, 18 марта, правительства Англии и Франции собрались-таки заявить протест, чтобы успокоить взбудораженное общественное мнение в своих странах, Вайцзекер превзошел по наглости даже своего шефа - Риббентропа. В меморандуме, обнаруженном в бумагах министерства иностранных дел Германии, он не без юмора сообщает о том, как вообще отказался принять официальную ноту протеста Франции.  "Я немедленно вложил ноту обратно в конверт и отдал ее назад послу, сказав при этом, что не собираюсь принимать от него какой-либо протест касательно событий в Чеха-Словакии. Я пообещал оставить сам факт без внимания, а месье Кулондру посоветовал убедить свое правительство пересмотреть текст протеста..."  Кулондр в отличие от Гендерсона был не из тех послов, которые позволяли немцам дать запугать себя. Он ответил, что нота была написана его правительством после тщательного обсуждения и что он не видит оснований просить правительство о ее пересмотре. Статс-секретарь продолжал отказываться принять ноту, и посол, напомнив ему о дипломатической практике, стал настаивать на том, что Франция имеет право донести свои взгляды до правительства Германии. В конце концов Вайцзекер оставил ноту на столе, сказав, что будет "относиться к ней, как к пришедшей по почте". Но перед этим бесстыдным жестом он заявил следующее:  "С юридической точки зрения существует Декларация, выработанная фюрером и президентом Чехо-Словацкого государства. Чешский президент по собственной воле прибыл в Берлин и немедленно заявил, что хочет вручить судьбу своей страны фюреру. Не могу представить, что члены французского правительства большие католики, чем папа римский, чтобы вмешиваться в дела, которые уже должным образом улажены между Берлином и Прагой". [35]  Совершенно по-иному вел себя Вайцзекер, принимая английского посла, который доставил ноту протеста своего правительства во второй половине дня 18 марта. Теперь английское правительство заявляло, что "рассматривает события последних дней не иначе как полный отход от Мюнхенского соглашения" и что "военные действия Германии лишены каких-либо законных оснований". Вспоминая об этом, Вайцзекер замечает, что англичане не пошли так далеко, как французы, заявившие, что Франция "не признает законности немецкой оккупации".  17 марта Гендерсон посетил Вайцзекера и сообщил ему, что его отзывают в Лондон для "консультаций". По словам секретаря, посол пытался выудить у него факты, которые Чемберлен мог бы использовать против оппозиции... Гендерсон объяснил, что у Англии нет прямой заинтересованности в чешских территориях. Его, Гендерсона, больше волнует будущее.  Даже уничтожение Гитлером Чехословакии не помогло британскому послу понять, что представляет собой правительство, при котором он аккредитован; он не представлял также, что происходило в этот день в правительстве его собственной страны.  Совершенно неожиданно 17 марта, через два дня после ликвидации Чехословакии, на Невилла Чемберлена снизошло прозрение. Снизошло оно не само собой. К величайшему удивлению премьера, большинство английских газет (даже "Таймc", но не "Дейли мейл") и палата общин враждебно отнеслись к новой агрессии Гитлера. Более того, многие его сторонники в парламенте и половина членов кабинета восстали против продолжения курса на умиротворение Гитлера. Лорд Галифакс, как сообщал в Берлин немецкий посол, настаивал на всесторонней оценке премьер-министром случившегося и резком изменении курса. Чемберлену стало ясно, что его положение как главы правительства и лидера партии консерваторов под угрозой.  Перемена во взглядах произошла весьма неожиданно. Вечером 16 марта сэр Джон Саймон от имени правительства выступил в палате общин с настолько циничной по отношению к чехам и выдержанной в духе Мюнхена речью, что она вызвала, по сообщениям прессы, "невиданный взрыв негодования". На следующий день, накануне семидесятилетия, Чемберлен должен был выступать с речью в своем родном городе - Бирмингеме. Он подготовил проект речи, посвященной внутреннему положению, в которой делал особый акцент на социальном обеспечении. Из французских дипломатических кругов автор этих строк узнал, что в поезде по пути в Бирмингем Чемберлен решил отказаться от первого варианта своей речи и тут же набросал тезисы совершенно отличного от него варианта.  Перед всей Британией и почти перед всем миром, так как речь передавалась по радио, Чемберлен извинился за "очень сдержанное и осторожное... несколько прохладное и объективное заявление", которое он счел себя обязанным сделать двумя днями ранее в палате общин. "Я надеюсь сегодня вечером внести поправки в это заявление", - сказал он.  Премьер-министр наконец понял, что Адольф Гитлер его обманул. Он кратко повторил слова фюрера о том, что Судетская область его последнее территориальное притязание в Европе и что чехи его не интересуют. Теперь Гитлер добрался и до них.  "Нам говорят, что захват Чехословакии был продиктован беспорядками внутри этой страны... Если там и были беспорядки, то не стимулировали ли их извне?.. Конец ли это прежней авантюры или начало новой? Станет ли это нападение на малое государство последним или за ним произойдут и другие? Не является ли этот шаг попыткой добиться мирового господства при помощи силы? ...Хотя я не готов связать нашу страну новыми довольно неопределенными обязательствами на случай непредвиденных обстоятельств, было бы большой ошибкой полагать, будто только потому, что наша нация считает войну бессмысленной жестокостью, она настолько утратила боевой дух, что не приложит всех усилий, чтобы противостоять подобному вызову, если он последует".  Это был важнейший поворотный пункт для Чемберлена и всей Британии, о чем Гитлера уведомил на следующий же день проницательный германский посол в Лондоне. "Было бы иллюзорно считать, - писал Герберт фон Дирксен в длинном отчете в министерство иностранных дел 18 марта, - что в отношении Англии к Германии не произошло резкого поворота".  Для всех, кто читал "Майн кампф", кто, подойдя к карте, мог оценить позиции немецкой армии в Словакии, кто имел представление о дипломатических шагах Германии после Мюнхена, кто мог сделать верные выводы после бескровного завоевания Гитлером Австрии и Чехословакии в течение предыдущего года, было совершенно очевидно, какое "малое государство" стояло следующим в списке Гитлера. Как и все, прекрасно знал это и Чемберлен.  31 марта, через 16 дней после того, как Гитлер вошел в Прагу, премьер-министр сказал в палате общин:  "При открытии действий, которые, по мнению польского правительства, представят угрозу независимости Польши и которым оно сочтет необходимым дать отпор национальными силами, правительство его величества обязуется немедленно оказать польскому правительству поддержку всеми имеющимися у него силами. На этот случай правительство дает гарантии польскому правительству. Должен добавить, что правительство Франции уполномочило меня со всей определенностью заявить, что оно занимает такую же позицию".  Итак, настала очередь Польши.  На Очереди Польша 24 октября 1938 года, меньше чем через месяц после подписания Мюнхенского соглашения, Риббентроп устроил в честь посла Польши в Германии Юзефа Липского в "Гранд-отеле" в Берхтесгадене обед, длившийся три часа. Польша, следуя примеру Германии, точнее, при ее попустительстве только что захватила небольшой клочок чешской территории. Отчасти поэтому, как записано в меморандуме министерства иностранных дел Германии, обед проходил "в теплой, дружеской обстановке".  Тем не менее германский министр иностранных дел, чтобы не терять времени, приступил к главному, заявив, что пришла пора окончательно выяснить отношения между Польшей и Германией. Прежде всего, продолжал он, речь пойдет о Данциге, который необходимо "вернуть" Германии. По словам Риббентропа, рейх планирует построить шоссе и проложить двухколейную железную дорогу через Польский коридор, чтобы соединить Германию с Данцигом и Восточной Пруссией. Обе дороги будут экстерриториальными. И наконец, Гитлер требует, чтобы Польша присоединилась к Антикоминтерновскому пакту, направленному против России. В обмен на это Германия готова продлить польско-германский договор на 10-20 лет и гарантировать незыблемость польских границ.  Риббентроп отметил, что все это он говорит "строго конфиденциально". Он предложил послу передать эту информацию министру иностранных дел Беку устно, так как опасность утечки информации, особенно на страницы прессы, чрезвычайно велика. Липский обещал доложить обо всем в Варшаву, но от себя добавил, что лично ему возвращение Данцига Германии не представляется возможным. Он напомнил немецкому министру иностранных дел о 5 ноября 1937 года и 14 января 1938 года, когда Гитлер заверял поляков, что не будет поддерживать проекты изменения статуса Данцига. Риббентроп на немедленном ответе не настаивал и посоветовал полякам хорошенько "все обдумать".  Правительству в Варшаве много времени на раздумья не понадобилось. 31 октября министр иностранных дел Бек направил послу в Берлин подробные инструкции, что отвечать немцам. Но послу удалось встретиться с Риббентропом только 19 ноября - вероятно, немцы хотели, чтобы поляки обдумали свой ответ обстоятельно. Ответ последовал отрицательный, однако, желая выразить немцам понимание, поляки предложили заменить гарантии, предоставленные Данцигу Лигой Наций, германо-польскими гарантиями, дающими Данцигу статус вольного города. "Любое другое решение, - писал Бек в меморандуме, который Липский зачитал Риббентропу, - как и любая попытка присоединить вольный город к рейху, неизбежно приведет к конфликту". Он добавил, что маршал Пилсудский, покойный диктатор Польши, в 1934 году во время переговоров, закончившихся подписанием пакта о ненападении, предупреждал немцев, что "вопрос о Данциге всегда будет критерием намерений Германии относительно Польши".  Такой ответ не удовлетворил Риббентропа. Он высказал сожаления по поводу позиции, занятой Беком, и посоветовал полякам "потрудиться и серьезно рассмотреть предложения Германии".  Гитлер отреагировал на сопротивление Польши более решительно. 24 ноября, через пять дней после встречи Липского с Риббентропом, он издал директиву главнокомандующим видами вооруженных сил.  Совершено секретно Фюрер приказал:  1. Кроме трех перечисленных в директиве от 21.10.1938 г. задач необходимо также вести подготовку к внезапному захвату немецкими войсками свободного государства Данциг.  ...При подготовке руководствоваться следующими основными положениями.  Действия строить с расчетом на захват Данцига быстрым ударом, используя благоприятную политическую обстановку. Война с Польшей в планы не входит. ...Сухопутным войскам осуществлять вторжение из Восточной Пруссии. Привлекаемые для этого силы не разрешается использовать также для овладения Мемельской областью, чтобы при необходимости можно было обе операции провести одновременно. Военно-морскому флоту осуществлять с моря поддержку операций сухопутных войск...  Разработанные видами вооруженных сил решения представить мне к 10.1.1939 г.  Несмотря на предупреждение Бека о том, что любая попытка Германии захватить Данциг неизбежно приведет к конфликту, Гитлер убедил себя, что это можно сделать, не прибегая к войне. Данциг находился под контролем местных нацистов, а они выполнят любые приказы из Берлина, как раньше выполняли их судетские нацисты.  Таким образом, создать там "квазиреволюционную" ситуацию будет нетрудно. Заканчивался 1938 год - год, когда европейцы стали свидетелями бескровного захвата Австрии и Судетской области. Теперь Гитлера волновали будущие завоевания: остатки Чехословакии, Мемель и Данциг. Усмирить Шушнига и Бенеша оказалось несложно. Настала очередь Юзефа Бека.  Тем не менее когда 5 января 1939 года Гитлер встретился в Берхтесгадене с польским министром иностранных дел, он еще не был готов повести себя с ним так, как с Шушнигом. Сначала надо было уничтожить остатки Чехословакии. Согласно польским и немецким секретным документам с записью беседы, Гитлер пребывал в миролюбивом настроении и даже сказал, что "всегда к услугам Бека". А потом поинтересовался, что так тяготит польского министра иностранных дел. Бек ответил, что его мысли заняты Данцигом. Об этом, очевидно, думал и Гитлер.  "Данциг - немецкий город, - напомнил он гостю. - Таким он останется навсегда и рано или поздно станет частью Германии". При этом он старался заверить Польшу, что не будет пытаться захватить город силой.  Ему нужен Данциг, нужны железная дорога и шоссе, проложенное вдоль Польского коридора. Однако если он и Бек "отойдут от старых стереотипов и будут искать решение в совершенно ином направлении", то, он уверен, они придут к соглашению, которое окажется справедливым для обеих сторон.  Бек не разделял его уверенности. Хотя он и признался на следующий день Риббентропу, что не хотел бы показаться фюреру чересчур прямолинейным, он тем не менее сказал, что "Данциг - проблема очень сложная". По его мнению, в предложении канцлера не содержалось равноценной для Польши компенсации. Гитлер в ответ на это заметил, что Польша "имеет преимущество - общую границу с Германией, гарантированную договором". Вероятно, это не произвело впечатления на Бека, но в конце концов он согласился подумать над этим вопросом.  На следующий день польский министр иностранных дел имел в Мюнхене беседу с Риббентропом. Бек просил его передать Гитлеру, что, если все предыдущие переговоры с немцами внушали ему оптимизм, то последняя встреча впервые настроила его пессимистически. В частности, при той постановке вопроса, которую предлагает Гитлер, "он не видит путей для достижения соглашения" о Данциге.  Полковнику Беку, как и многим другим деятелям, чьи имена встречались на страницах этой книги, понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и утвердиться в своих пессимистических взглядах. Как большинство поляков, он был настроен против русских. Более того, он не любил французов, против которых затаил обиду еще в 1923 году, когда его выслали из Парижа, где он находился в качестве военного атташе, якобы за продажу документов, касающихся французской армии. Вполне естественно, что этот человек, став в ноябре 1932 года министром иностранных дел, склонялся в сторону Германии. Он с самого начала сочувствовал нацистской диктатуре и в течение последних шести лет старался сблизить свою страну с третьим рейхом, ослабляя при этом традиционные связи с Францией.  Из граничащих с Германией государств больше всего следовало беспокоиться Польше. Ей реальнее, чем какой-либо другой стране, угрожала опасность со стороны Германии, но правители Польши этого не понимали. Ни один из пунктов Версальского договора не раздражал Германию так, как тот, по которому был образован Польский коридор, дававший Польше выход к морю и отсекавший Восточную Пруссию от рейха. Отделение старого ганзейского порта Данциг и придание ему статуса вольного города под гарантией Лиги Наций и при экономическом господстве Польши задевало общественное мнение Германии. Даже слабая и миролюбивая Веймарская республика расценивала историю с Данцигом как ущемление прав Германии со стороны Польши. Еще в 1922 году генерал фон Сект определил отношение немецкой армии к этому вопросу:  "Существование Польши непереносимо и несовместимо с условиями существования Германии. Польша должна исчезнуть - и исчезнет с нашей помощью - из-за своей внутренней слабости и действий России... Уничтожение Польши должно стать основой политики Германии... Это будет достигнуто силами России и при помощи России".  Пророческие слова!  Немцы забыли или, может, просто не желали помнить, что почти все немецкие территории, отошедшие по Версальскому договору к Польше, включая провинцию Позен [36] и Польскую Померанию [37], которые и составили Польский коридор, были захвачены Пруссией во времена раздела Польши, когда Пруссия, Россия и Австрия ликвидировали польское государство. Более тысячи лет на этих землях проживали поляки, да и к тому времени, о котором идет речь, они составляли большинство населения.  После заключения Версальского договора ни одно государство не переживало столь бурного восстановления, как Польша. В первые годы своего возрождения она вела агрессивные войны против России, Литвы, Германии и даже Чехословакии - в последнем случае из-за богатого углем района Тешина. Лишенная в течение полутора веков политической свободы и самоуправления, Польша неспособна была создать стабильное правительство или решить проблемы промышленности и сельского хозяйства. В 1926 году маршал Пилсудский, герой революции 1918 года, вошел в Варшаву, захватил власть и, несмотря на то что был когда-то социалистом, заменил хаотичный демократический режим своей единоличной диктатурой. Одним из последних актов его правления было подписание примерно за полтора года до смерти - 26 января 1934 года пакта о ненападении с Гитлером, направленного на подрыв французской политики союзов с восточными соседями Германии, ослабление Лиги Наций и ее системы коллективной безопасности. После смерти Пилсудского Польшей управляла горстка полковников из Польского легиона, сражавшегося против России на фронтах первой мировой войны. Во главе этой группы стоял маршал Рыдз-Смиглы - весьма способный военный, но никудышный государственный деятель. Внешней политикой ведал полковник Бек. И с 1934 года Польша неуклонно поддерживала Германию.  Такая политика была равносильна самоубийству. В самом деле, если взглянуть на положение Польши в Европе после Версальского договора, нетрудно прийти к выводу, что в 30-е годы, как и много веков назад, поляки из-за определенных черт национального характера толкали нацию к самоуничтожению. Пока Данциг и Польский коридор существовали в прежнем виде, не могло быть и речи о длительном мире между Польшей и нацистской Германией. Кроме того, Польша была недостаточно сильна, чтобы ссориться с обоими сильными соседями - Россией и Германией. Отношения между Польшей и Россией складывались неважно с 1920 года, когда Польша напала на Россию, ослабленную первой мировой и гражданской войнами, что привело к серьезному конфликту [38].  Чтобы заключить союз со страной, настроенной явно против России, и в то же время отколоть эту страну от Женевы и Парижа, подорвав таким образом систему Версальского договора, Гитлер в 1934 году выступил с инициативой по заключению польско-германского договора. В Германии этот шаг не вызвал восторгов. Не нашел он поддержки и в немецкой армии, которая со времен Секта была настроена прорусски и антипольски. Но со временем этот шаг очень пригодился Гитлеру. Дружественные отношения с Польшей помогли ему снова занять Рейнскую область, уничтожить независимость Австрии и Чехословакии. На эти действия, которые укрепили Германию, ослабили Запад и усилили угрозу для Востока, Бек и другие полковники в Варшаве смотрели благосклонно, проявляя непонятную слепоту.  Если польский министр иностранных дел, по его собственному признанию, в начале года пребывал в пессимистическом настроении из-за требований Гитлера, то с приходом весны его настроение еще больше ухудшилось. И хотя Гитлер в своей юбилейной речи в рейхстаге 30 января 1939 года тепло отозвался "о дружбе между Германией и Польшей", назвав эту дружбу одним из "самых важных факторов политической жизни Европы", Риббентроп, посетивший за четыре дня до этого с официальным визитом Варшаву, был более откровенен. Во время бесед с Беком он снова поднял вопрос о Данциге и коммуникациях вдоль коридора, отмечая, что предлагаемые немцами условия "необычайно скромны". Но ни на эти вопросы, ни на вопрос о присоединении Польши к Антикоминтерновскому пакту, направленному против России, польский министр иностранных дел удовлетворительного ответа не дал - очевидно, он опасался своих друзей. Он даже начал тревожиться. 26 февраля немецкий посол в Варшаве докладывал в Берлин, что Бек по собственной инициативе организует себе приглашение в Лондон в конце марта и что после этого, вероятно, посетит и Париж. Мольтке указывал в своем докладе, что Польша, хотя и слишком поздно, "решила вступить в контакт с западными демократиями... (так как) опасается, что из-за Данцига может возникнуть конфликт с Германией". Бек, как и многие другие, пытавшиеся умиротворить Гитлера с его неуемными аппетитами, начал прозревать.  Окончательно пелена упала с его глаз 15 марта, когда Гитлер оккупировал Богемию и Моравию и направил войска для защиты "независимой" Словакии. В то утро, проснувшись, Польша увидела немецкие армии на границе со Словакией, а с севера, со стороны Померании и Восточной Пруссии, она была окружена немецкими армиями еще раньше. Ее военное положение стало безнадежным всего за одну ночь.  21 марта 1939 года занимает особое место в истории сползания Европы к войне. Этот день был отмечен необычайной дипломатической активностью в Берлине, Лондоне и Варшаве. Президент Французской республики в сопровождении министра иностранных дел Бонне прибыл в столицу Британии с официальным визитом. Чемберлен предложил французам совместно с Польшей и Советским Союзом официально заявить, что четыре страны немедленно соберутся для консультаций о дальнейших мерах по пресечению агрессии в Европе. За три дня до этого Литвинов, как и год назад после аншлюса, предложил собрать Европейскую конференцию, в которой на этот раз должны были принять участие Франция, Англия, Польша, Россия, Румыния и Турция. Этим странам предстояло объединиться, чтобы остановить Гитлера. Однако британский премьер-министр счел идею "преждевременной". Он не доверял Москве и считал, что совместное обращение четырех стран (в их число входила и Россия) является пределом, до которого он может пойти [39].  В тот же день это предложение было передано Беку британским послом в Варшаве. Реакция Бека на участие русских была довольно сдержанной. Польский министр иностранных дел доверял Советскому Союзу еще меньше, чем Чемберлен. Кроме того, он разделял точку зрения британского премьера относительно малой эффективности военной мощи русских. Он не пересмотрел своей позиции в этом вопросе и придерживался ее вплоть до момента катастрофы.  Однако самое печальное для Польши событие произошло 21 марта в Берлине. Риббентроп предложил польскому послу встретиться с ним в полдень. Как отметил в своем отчете Липский, во время этой встречи министр иностранных дел Германии впервые был с ним не просто холоден, а агрессивен. Он предупредил посла, что фюрер "необычайно удивлен отношением Польши" к его предложениям. Германия желает получить удовлетворительный ответ на вопросы о Данциге и шоссе и железной дороге вдоль коридора. От этого зависят дальнейшие дружественные отношения между Германией и Польшей. "Польша должна понять, - продолжал Риббентроп, - что она не может балансировать между Россией и Германией". Ее единственное спасение - в "разумных отношениях с Германией и ее фюрером". Это включает в себя проведение "совместной антисоветской политики". Более того, фюрер желает, чтобы "Бек в самое ближайшее время посетил Берлин". А пока Риббентроп настаивал, чтобы посол поторопился в Варшаву и разъяснил своему министру иностранных дел обстановку. "Он посоветовал, - докладывал Липский Беку, - не откладывать беседу (с Гитлером), иначе Гитлер может подумать, будто Польша отвергает все его предложения..."  Небольшая агрессия по ходу дела  Перед тем как покинуть Вильгельмштрассе, Липский спросил у Риббентропа, как проходят переговоры с министром иностранных дел Литвы. Немец ответил, что обсуждается вопрос о Мемеле, "который требует решения".  Накануне Риббентроп принял министра иностранных дел Литвы Юозаса Урбшиса, находившегося в Берлине проездом из Рима. Риббентроп потребовал, чтобы Литва передала Германии навечно район Мемеля, в противном случае "фюрер будет действовать с молниеносной быстротой". Он предупредил, что литовцам не стоит тешить себя надеждой получить "какую-либо помощь из-за границы".  Несколькими месяцами ранее, 12 декабря 1938 года, французский посол в Берлине и британский поверенный в делах обратили внимание правительства Германии на многочисленные донесения, свидетельствовавшие о том, что немецкое население Мемеля готовит восстание, и апеллировали к немецкому правительству, призывая его повлиять на соотечественников в целях соблюдения статуса Мемеля, гарантами которого являлись и Англия, и Франция. Министерство иностранных дел в своем ответе выразило "удивление и недоумение" по поводу англо-французского демарша, а Риббентроп приказал на случай, если подобные заявления со стороны обоих посольств повторятся, ответить: "Мы с полным основанием ждали, что Франции и Англии надоест наконец вмешиваться в немецкие дела".  В течение некоторого времени правительство Германии, в частности лидеры партии и СС, вело работу среди немецкого населения. Мемеля уже знакомыми нам по Австрии и Судетской области методами. Были привлечены к этому и руководители вооруженных сил. Как известно, через три недели после Мюнхена Гитлер приказал генералитету разработать не только план уничтожения остатков Чехословакии, но и план оккупации Мемеля. Поскольку военно-морской флот не имел возможности отличиться и снискать славу при захвате сухопутной Австрии и Судетской области, Гитлер предусматривал взять Мемель с моря. В ноябре планы были разработаны и получили кодовое название "Транспортные учения "Штеттин". Гитлеру и адмиралу Редеру так хотелось провести демонстрацию военно-морской мощи, что 22 марта, через неделю после триумфального въезда фюрера в Прагу, они отправились в плавание на карманном линкоре "Дойчланд" из Свинемюнде в Мемель, и у беззащитной Литвы после получения германского ультиматума времени на размышление не оставалось.  21 марта Вайцзекер, впоследствии заявлявший, что ему всегда претили жестокие методы нацистов, уведомил литовское правительство, что во избежание пустой траты времени его полномочные представители должны прилететь в Берлин завтра специальным самолетом, чтобы подписать документ о передаче района Мемеля Германии. Литовцы прибыли в Берлин к вечеру 22 марта, но, несмотря на давление, оказанное на них с немецкой стороны Риббентропом, которого подстегивал Гитлер, страдавший от морской болезни, сдались не сразу. Из захваченных немецких документов очевидно, что дважды за ночь Гитлер посылал срочные радиограммы с борта линкора "Дойчланд", в которых спрашивал Риббентропа, не капитулировали ли литовцы. Диктатору и его адмиралу необходимо было знать, как входить в Мемельский порт - с применением силы или без. В конце концов в 1.30 ночи Риббентроп передал фюреру по радио, что литовцы документ подписали.  В 14.30 23 марта Гитлер с триумфом вошел в очередной завоеванный город - Мемель и выступил в "Штадттеатре" с речью перед неистовствовавшей толпой "освобожденных" немцев. Так был перечеркнут еще один пункт Версальского договора. Свершилось еще одно бескровное завоевание. Однако фюрер не мог предвидеть, что завоевание подобного рода окажется последним [40].  Давление на Польшу  Присоединение к Германии Мемеля и прилегающего к нему района явилось для правительства Польши "очень неприятным сюрпризом" - так на следующий день докладывал в Берлин посол Германии в Польше Ганс Адольф фон Мольтке, при этом добавляя: "Это в основном из-за опасения, что следующими на очереди будут Данциг и коридор". Он информировал также министерство иностранных дел Германии, что объявлена мобилизация польских резервистов.  На следующий день, 25 марта, адмирал Канарис, шеф абвера, докладывал, что в Польше мобилизованы три категории резервистов; и что войска стягиваются в район Данцига. Генерал Кейтель не верил, что этот шаг можно расценивать как "проявление агрессивных намерений со стороны поляков", однако генеральный штаб сухопутных войск, по его словам, "отнесся к этому сообщению серьезнее".  24 марта Гитлер вернулся из Мемеля и имел продолжительную беседу с главнокомандующим сухопутными войсками генералом фон Браухичем. Из записи беседы, сделанной Браухичем позднее, следует, что фюрер еще не пришел к окончательному решению относительно дальнейших действий против Польши. Его голова была полна противоречивых мыслей. На следующий день должен был вернуться посол Липский, но у Гитлера не было желания встречаться с ним.  "В воскресенье 26 марта Липский вернется из Варшавы, - записал Браухич. - Ему было поручено узнать, согласится ли Польша уладить вопрос с Данцигом. Ночью 25 марта фюрер уехал; он не хочет находиться здесь, когда вернется Липский. Пусть сначала с ним побеседует Риббентроп. Фюрер не хочет решать вопрос о Данциге с помощью силы, чтобы не толкнуть Польшу в объятия англичан.  О военном захвате Данцига речь пойдет только в том случае, если Липский даст понять, что польское правительство не сможет взяты на себя ответственность и объявить населению о том, что Данциг сдан добровольно, то есть если им удобнее будет представить это как свершившийся факт".  Здесь проявляется интересная черта характера Гитлера и своеобразие его ума. За три месяца до описываемых событий он лично уверял Бека, что в случае с Данцигом не будет использована сила. В то же время он помнил: польский министр иностранных дел предупреждал, что польский народ никогда не согласится с передачей Данцига Германии. Тогда, если немцы захватят Данциг, не проще ли будет польскому правительству представить это как свершившийся факт. До этого Гитлер гениально распознавал слабости своих иностранных оппонентов, но в данном случае его дар ему изменил. Полковники, управлявшие Польшей, хоть и являлись толпой заурядностей, менее всего были настроены воспринимать захват Данцига как свершившийся факт.  Размышляя о "вольном городе", Гитлер размышлял и о проблеме в целом, как делал это раньше в отношении Чехословакии, когда в результате Мюнхенского соглашения заполучил Судетскую область.  "В настоящее время, - писал Браухич, - фюрер не намерен решать польский вопрос. Тем не менее над ним придется работать. Решение его в будущем должно опираться на очень благоприятную политическую обстановку. В этом случае Польше будет нанесен удар такой силы, что в ближайшие несколько десятилетий с ней перестанут считаться как с политической реальностью. Решится вопрос и о переносе границы с восточных рубежей Восточной Пруссии к восточной оконечности Верхней Силезии".  Браухич хорошо понимал, что означает такая граница. Это была довоенная восточная граница Германии, уничтоженная Версальским договором, - граница, существовавшая до образования Польши.  Если Гитлер и сомневался относительно того, каким будет ответ Польши, то его сомнения окончательно развеялись, когда в воскресенье 26 марта Липский вернулся в Берлин и привез в качестве ответа своего правительства письменный меморандум. Риббентроп немедленно его прочитал, отверг, разразился бранью по поводу мобилизации в Польше и предупредил посла о возможных последствиях. Он заявил также, что любые действия польских войск в районе Данцига будут расцениваться как агрессия против рейха.  В своем письменном ответе, хотя и составленном в примирительном тоне, польское правительство решительно отвергло немецкие требования. Выражая готовность обсудить предложения по строительству автострады и железной дороги вдоль коридора, оно категорически отрицало идею экстерриториальности. Что касается Данцига, то Польша соглашалась заменить гарантии Лиги Наций германо-польскими, но отказывалась считать "вольный город" частью рейха.  К этому времени нацистская Германия уже уверовала, что малая нация не способна дать ей отпор и отвергнуть ее требования, поэтому Риббентроп в разговоре с Липским заметил, что поведение Польши "напоминает некоторые рискованные шаги небезызвестного государства", явно намекая на Чехословакию, расчленить которую Германии помогла именно Польша. Когда на следующий день Риббентроп опять вызвал Липского в министерство иностранных дел, последнему стало ясно, что третий рейх применит к Польше ту же тактику, которая столь успешно сработала в отношении Австрии и Чехословакии. Министр иностранных дел Германии долго выражал сожаление по поводу преследования немецкого населения в Польше, что, по его словам, "произвело в Германии неблагоприятное впечатление".  "В заключение министр иностранных дел (Германии) сказал, что не понимает более польского правительства... Предложения, переданные вчера польским послом, не могут служить основой для достижения соглашения, поэтому отношения между двумя странами резко ухудшатся".  Но Варшаву было не так легко запугать, как Вену или Прагу. 28 марта Бек вызвал немецкого посла и заявил ему, что если действия польских войск в районе Данцига будут расцениваться Германией как акт агрессии, то и Польшей любые действия нацистского сената Данцига, направленные на подрыв статуса города, будут восприняты как акты агрессии.  "Вы стремитесь вести переговоры под дулом пистолета!" - воскликнул посол.  "Это и есть ваш метод", - ответил Бек.  Прозревший министр иностранных дел Польши мог позволить себе более твердо противостоять Берлину, чем Бенеш. Бек знал, что английское правительство, еще год назад стремившееся удовлетворить запросы Гитлера в Чехословакии, в отношении Польши придерживается совершенно противоположной точки зрения. Бек сам торпедировал английское предложение о совместной декларации четырех держав, заявив, что Польша никоим образом не хочет быть связанной с Россией. Вместо этого 22 марта он предложил Говарду Кеннарду, английскому послу в Варшаве, немедленно заключить секретное англо-польское соглашение о консультациях в случае угрозы агрессии со стороны третьей державы. Однако Чемберлен и Галифакс, обеспокоенные маневрами немецких войск в районе Данцига и Польского коридора и данными британской разведки о немецких требованиях, предъявляемых Польше (хитрый Бек умолчал о них в разговоре с англичанами), не хотели останавливаться на консультациях.  Вечером 30 марта Кеннард передал Беку англо-французские предложения о заключении договоров о взаимной помощи в случае агрессии со стороны Германии [41]. Но события опередили их. Последние данные, подтверждающие неизбежность нападения Германии на Польшу, заставили английское правительство в тот же вечер запросить Бека, имеются ли у него возражения против временной односторонней гарантии Англией независимости Польши. Чемберлен просил дать ответ до утра, так как ему необходимо ответить на парламентский запрос. Можно себе представить, какое облегчение испытал Бек, - он возражений не имел. Кеннарду он ответил, что "согласен без колебаний".  31 марта Чемберлен, как известно, сделал в палате общин историческое заявление о том, что Англия и Франция "предоставят польскому правительству всю возможную помощь, какую в силах оказать, если Польша подвергнется нападению".  Всем, кто, как автор этих строк, в тот мартовский день 1939 года находился в Берлине, внезапная односторонняя английская гарантия независимости Польши была непонятна, хотя ее и приветствовали страны, расположенные к востоку и к западу от Германии. Уже много раз Англия и Франция имели возможность при поддержке России остановить Гитлера: когда немцы вошли в демилитаризованную Рейнскую зону; когда они захватили Австрию и угрожали Европе войной, если не получат Судетскую область; когда за две недели до описываемых событий они захватили Чехословакию. Однако жаждущий мира Чемберлен уклонился от каких-либо конкретных шагов. Этим он не ограничился: отойдя, по его собственным словам, от своих принципов, поставив на карту политическую карьеру, он помог Адольфу Гитлеру получить в соседних с Германией странах все, что тот хотел. Чемберлен ничего не предпринял ради спасения независимости Австрии. Он не противился немецкому диктатору, когда тот уничтожил независимость Чехословакии - единственного граничащего с Германией демократического и дружественного западным демократиям государства, поддерживавшего Лигу Наций и ее систему коллективной безопасности. Он даже не учел военного значения для Запада 35 чехословацких хорошо обученных и вооруженных дивизий, размещенных за неприступными горными укреплениями, в то время как Англия могла отправить во Францию всего две дивизии, а немецкая армия, по свидетельству немецких генералов, была не способна вести войну на два фронта и даже преодолеть чешские укрепления.  Теперь, после того как Гитлер завладел остатками Чехословакии, реакцию Чемберлена нетрудно понять - британский премьер, намеренно упустивший столько представлявшихся ранее возможностей, решился в одностороннем порядке дать гарантии восточной стране, управляемой горсткой незрелых в политическом отношении полковников, которые тесно сотрудничали до последнего времени с Гитлером и, словно гиены, набросились вместе с Германией на Чехословакию. Сегодня их собственная страна оказалась беззащитной с военной точки зрения в результате завоеваний Германии, совершить которые помогли ей Англия и Польша [42]. Чемберлен решился на этот рискованный шаг, даже не рассчитывая на помощь России, предложения которой о совместных действиях против Гитлера он отклонял дважды в течение последнего года.  В конце концов он сделал именно то, от чего решительно открещивался более года: он предоставил другой стране право решать, вступит ли в войну его страна.  Тем не менее этот поспешный шаг британского премьера, хотя и предпринятый с опозданием, поставил Гитлера в совершенно новую ситуацию. Стало очевидно, что впредь на пути его агрессии окажется Англия, что теперь он не сможет завоевывать одну страну за другой, в то время как западные демократии предаются размышлениям, что же им делать. Более того, заявление Чемберлена явилось, по сути дела, первым шагом на пути создания коалиции держав, направленной против Германии. Если этой коалиции не противостоять серьезно, то Германия окажется во враждебном кольце, что являлось кошмаром для рейха со времен Бисмарка.  Операция "Вайс"  Известие о гарантии, предоставленной Польше Чемберленом, вызвало у Гитлера один из характерных для него припадков ярости. Свидетелем этой сцены оказался адмирал Канарис, шеф абвера. Позднее он вспоминал, что Гитлер метался по комнате, стучал кулаками по мраморной крышке стола, лицо его перекосилось от злости, он постоянно выкрикивал угрозы в адрес англичан: "Я приготовлю им такое жаркое, что они подавятся!"  На следующий день, 1 апреля, он выступал с речью в Вильгельм-схафене, где спускали на воду линкор "Тирпиц". Фюрер находился в таком воинственном настроении, что, не будучи уверен в себе, приказал в последний момент отменить трансляцию своей речи по радио; он сказал, что речь можно будет дать в записи после редактирования [43]. Но даже отредактированная речь изобиловала угрозами в адрес Англии и Польши.  "Если они (западные союзники) полагают, что Германия будет сидеть сложа руки и ждать, пока они создадут государства-сателлиты и натравят их на нее, то они ошибаются, принимая Германию сегодняшнюю за Германию довоенную.  Если кто-то заявляет, что готов таскать для этих стран каштаны из огня, то он должен быть готов к тому, что придется обжечь пальцы...  Когда в других странах говорят, что будут вооружаться и еще раз вооружаться, я могу ответить таким государственным деятелям: "Вам не удастся измотать меня!" Я не намерен сворачивать с избранного пути".  Отменяя прямую трансляцию своей речи, Гитлер проявил осторожность - он не хотел слишком явно провоцировать общественное мнение за границей. В Берлине в тот день было объявлено, что в качестве ответа Чемберлену Гитлер денонсирует англо-германский морской договор, но в своей речи он просто сказал, что если Англия не желает более его соблюдать, то Германия "отнесется к этому совершенно спокойно".  Как часто случалось и ранее, Гитлер закончил речь на знакомой уже миролюбивой ноте: "Германия не намерена нападать на другие народы... Исходя из этого, я три недели назад решил назвать приближающийся съезд партии "съездом мира". Лозунг этот по мере дальнейшего развития событий летом 1939 года все чаще звучал как насмешка.  То были заявления для широкой публики. Через два дня, 3 апреля, в обстановке строжайшей секретности Гитлер дал настоящий ответ Чемберлену и полковнику Беку. Ответ этот содержался в совершенно секретной директиве видам вооруженных сил, существовавшей только в пяти экземплярах. Начиналась директива словами: "Операция "Вайс". Это кодовое название впоследствии всплывало в мировой истории довольно часто.  Операция "Вайс"  Позиция Польши на данном этапе требует от нас осуществления особых военных приготовлений, чтобы при необходимости исключить всякую угрозу с ее стороны даже на отдаленное будущее.  1. Политические предпосылки и постановка задачи  ...Целью в этом случае будет: разбить польские вооруженные силы и создать на Востоке такую обстановку, которая соответствовала бы потребностям обороны страны. Свободное государство Данциг будет объявлено частью германской империи не позднее чем в момент начала конфликта.  Политическое руководство считает своей задачей добиться по возможности изолированного решения польского вопроса, то есть ограничить войну исключительно польской территорией.  Ввиду приближающегося к кризисной точке развития событий во Франции и обусловленной этим сдержанности Англии обстановка, благоприятствующая решению польского вопроса, может возникнуть в недалеком будущем.  Содействие России, если она вообще окажется на него способной, Польша никак не сможет принять...  Германия может рассчитывать, что в качестве ее союзника выступит Венгрия, однако этот вопрос окончательно еще не решен. Позиция Италии определяется осью Берлин - Рим.  2. Выводы военного характера  Главное направление дальнейшего строительства вооруженных сил по-прежнему будет определяться соперничеством западных демократий. Операция "Вайс" составляет лишь предварительную меру в системе подготовки к будущей войне...  В период после начала войны изоляция Польши сохранится тем вернее, чем в большей мере нам удастся открыть военные действия внезапными мощными ударами и добиться быстрых успехов.  3. Задачи вооруженных сил  Задача вооруженных сил состоит в уничтожении польской армии.  С этой целью необходимо стремиться к внезапному началу наступательных действий и заранее готовить эти действия. Скрытная или явная всеобщая мобилизация будет назначена лишь в канун наступления, в самый последний момент.  О захвате Данцига в директиве говорится следующее:  Может представиться возможность захватить свободное государство Данциг внезапным ударом независимо от операции "Вайс", пользуясь благоприятной политической обстановкой.  ...Сухопутные войска должны наступать на Данциг из Восточной Пруссии.  Военно-морской флот поддержит операцию сухопутных войск действиями с моря...  Операция "Вайс" - достаточно длинный документ с несколькими приложениями, дополнениями, специальными приказами, которые были изданы целиком 11 апреля. Конечно, число их увеличивалось по мере приближения военных действий. Но уже 3 апреля Гитлер составил следующие дополнения:  1. Подготовку проводить с таким расчетом, чтобы обеспечить готовность к проведению операции не позднее 1 сентября 1939 года.  Как и дату захвата Судетской области - 1 октября 1938 года, Гитлер и эту, более важную дату - 1 сентября 1939 года объявил заранее, и она также была соблюдена.  2. Верховному главнокомандованию вооруженных сил поручено составить для операции "Вайс" календарный план мероприятий и, проведя совещание с участием всех трех видов вооруженных сил, организовать между ними взаимодействие по времени.  3. Соображения главнокомандующих видами вооруженных сил и данные с указанием продвижения по срокам представить в ОКБ к I мая 1939 года.  Вопрос теперь ставился так: сможет ли Гитлер измотать поляков настолько, что они примут его требования, как это сделали австрийцы и чехи (при помощи Чемберлена), или Польша будет стоять на своем и окажет противодействие немецкой агрессии, а если окажет, то какими силами. В поисках ответа на эти вопросы автор провел первую неделю апреля в Польше. Ответы были такие: поляки не поддадутся угрозам Гитлера и будут сражаться, если враг вторгнется на их территорию, но их положение с военной и политической точек зрения ужасно. Авиация у Польши была отсталая, армия - громоздкая и неманевренная, стратегическое положение - почти безнадежное, поскольку Польша с трех сторон была окружена немецкими войсками. Более того, укрепление Западного вала необычайно затрудняло наступление англичан и французов на Германию в случае ее нападения на Польшу. В довершение всего польские полковники ни за что не согласились бы принять помощь от России, даже если бы немцы стояли у ворот Варшавы.  События развивались стремительно. 6 апреля полковник Бек подписал в Лондоне соглашение с Англией, трансформировав одностороннюю английскую гарантию во временный договор о взаимопомощи.  Постоянный договор, как было объявлено, планировалось подписать после уточнения деталей.  На следующий день, 7 апреля, Муссолини двинул свои войска в Албанию и захватил эту маленькую горную страну, присовокупив ее к своим трофеям после Эфиопии. Тем самым он создал трамплин для нападения на Грецию и Югославию, что в обстановке напряженности в Европе заставило трепетать малые государства, бросавшие вызов оси. Как явствует из документов министерства иностранных дел Германии, действия эти совершались с ее одобрения. 13 апреля Франция и Англия в качестве ответного шага объявили о своих гарантиях Греции и Румынии. Группировки стали постепенно вырисовываться. В середине апреля Геринг прибыл в Рим и, к неудовольствию Риббентропа, имел две продолжительные беседы с Муссолини 15 и 16 апреля. Они согласились, что для подготовки к "всеобщему конфликту необходимо еще два-три года", однако Геринг заявил, что в случае, если война разразится раньше, "положение оси достаточно прочно" и она "может противостоять любому вероятному противнику".  В беседе упоминалось обращение президента Рузвельта, которое в Риме и Берлине было получено 15 апреля. Как вспоминал Чиано, дуче сначала отказался его читать, а Геринг заявил, что на него не стоит отвечать. Муссолини предположил, что такое мог прислать только пораженный "детским параличом", Герингу же казалось, что "Рузвельт страдает умственным расстройством".  В телеграмме, направленной Гитлеру и Муссолини, президент напрямик спрашивал, не нападут ли вооруженные силы Германии и Италии на указанные независимые государства, и далее следовал список из 31 государства, в который были включены Польша, Прибалтийские государства, Россия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Франция и Англия. Президент полагал, что гарантия ненападения может быть дана по крайней мере лет на десять или "на четверть века, если позволительно заглядывать так далеко вперед". Если такие гарантии будут даны, он обещал, что Америка примет участие в обсуждении вопроса, как избавить мир "от тяжкого бремени вооружения" и как расширить международную торговлю. "Вы неоднократно заверяли, - напоминал он Гитлеру, - что ни вы, ни немецкий народ не желаете войны. Если это правда, то войны не должно быть".  В свете известных фактов это воззвание может показаться наивным, но Гитлера оно смутило и он дал понять, что ответит на него. И он ответил, но не непосредственно, а в речи, произнесенной 28 апреля на специально созванной сессии рейхстага.  До того, как явствует из трофейных документов германского министерства иностранных дел, 17 апреля, с Вильгельмштрассе ушла циркулярная телеграмма во все перечисленные страны, кроме Польши, России, Англии и Франции. В телеграмме содержалось два вопроса: считают ли в этих странах, что Германия каким-то образом им угрожает? уполномочивали ли они Рузвельта выступить с таким обращением?  "Мы не сомневаемся, - телеграфировал Риббентроп своим послам в этих странах, - что на оба вопроса будет дан отрицательный ответ. Но по ряду причин мы хотели бы немедленно получить подтверждение у вас". "Ряд причин" станет ясен из речи Гитлера, произнесенной 28 апреля.  К 22 апреля министерство иностранных дел Германии уже могло доложить фюреру: большинство стран, среди них Югославия, Бельгия, Дания, Норвегия, Голландия и Люксембург, ответили на оба вопроса отрицательно, что вскоре доказало, как недооценивали они третий рейх. Из Румынии, правда, пришел язвительный ответ, что "правительство рейха само должно знать, существует ли такая опасность". Маленькая Латвия вначале не поняла, какого ответа от нее ожидают, но министерство иностранных дел Германии быстро внесло ясность. 18 апреля Вайцзекер сам позвонил послу в Ригу, чтобы высказать ему, что ответ министерства иностранных дел Латвии на вопрос о телеграмме Рузвельта непонятен.  "В то время как практически все страны уже дали ответ - отрицательный, естественно, - господин Мунтерс считает, что по поводу этого нелепого выпада американской пропаганды надо совещаться с кабинетом. Если господин Мунтерс немедленно не ответит на наш вопрос "нет", мы будем вынуждены считать Латвию одной из тех стран, которые сделались добровольными союзниками господина Рузвельта. Я полагаю, что слова герра фон Котце (немецкого посла) будет достаточно, чтобы он (Мунтерс) дал нужный ответ".  Слова фон Котце оказалось достаточно.  Ответ Гитлера Рузвельту  Эти ответы стали мощным оружием Гитлера. Он мастерски воспользовался им, когда 28 апреля 1939 года начал свою речь. Мне кажется, это было самое продолжительное выступление фюрера - оно длилось два часа, а может, и дольше. Во многих отношениях, особенно по силе воздействия на немцев и сторонников нацистской Германии за рубежом, это была самая блестящая его речь - по крайней мере, мне не приходилось слышать более яркой. По красноречию, изворотливости, сарказму и лицемерию Гитлер в этой речи превзошел самого себя. Таких высот в дальнейшем он не достигал ни разу. Речь была заготовлена для немецкой аудитории, но кроме немецких станций ее транслировали сотни радиостанций по всему миру; в Соединенных Штатах ее передавали все ведущие сети. Ни до этой речи, ни после нее у Гитлера не было такой огромной аудитории [44].  Фюрер начал с привычных слов о несправедливости Версальского договора, о тех несправедливостях" и притеснениях, которые немецкий народ вынужден испытывать вследствие этого. Потом он перешел к ответам Англии и Польше, которые потрясли Европу.  Выразив чувство восхищения англичанами и поклявшись им в дружбе, Гитлер напал на Англию за недоверие, которое она питает к Германии, и за новую "политику окружения", которую она проводит против нее. После этого он денонсировал англо-германский морской договор 1935 года. "Основания для него, - заявил он, - более не существует".  Приблизительно так же обстояло дело с Польшей. Гитлер рассказал о сделанных Польше по поводу Данцига и коридора предложениях, которые раньше держались в секрете, назвав это "величайшей уступкой во имя мира в Европе, какую только можно представить", после чего довел до сведения рейхстага, что польское правительство отклонило это "замечательное предложение".  "Я сожалею о таком непонятном поведении польского правительства... Самое худшее, что теперь Польша, как год назад Чехословакия, под давлением лживой международной кампании полагает, что необходимо провести мобилизацию войск, хотя Германия не призвала ни одного солдата и не намерена вынашивать каких-либо планов против Польши. Это достойно сожаления, и потомки рассудят, правильно ли было отвергать мое предложение... этот поистине уникальный компромисс..."  Далее он заявил, что сообщение о том, что Германия собирается напасть на Польшу - "чистейшая выдумка международной прессы". (Никто из десятков миллионов, слушавших Гитлера, не знал, что за три недели до этого он отдал своей армии письменный приказ быть готовой уничтожить Польшу самое позднее к 1 сентября.) Эти выдумки газетчиков, продолжал Гитлер, привели к тому, что Польша заключила соглашение с Англией, которое "при определенных обстоятельствах вынудит Польшу предпринять военные действия против Германии". Польша нарушила польско-германский пакт о ненападении. Следовательно, пакт этот более не существует.  Разорвав, таким образом, в одностороннем порядке два официальных договора, Гитлер заявил рейхстагу, что готов обсудить возможность их замены: "Я не могу не приветствовать такую идею! - воскликнул он. - Я более других буду рад такому повороту событий!" Это был старый трюк, и раньше он, как известно, часто срабатывал. Однако Гитлер не мог предвидеть, что на этот раз номер не пройдет,  Затем он перешел к телеграмме Рузвельта. В этом месте немецкий диктатор достиг вершин ораторского искусства. Человек непредубежденный понимал, что речь его исполнена обмана и лицемерия. Но тщательно отобранных членов рейхстага и миллионы немцев сарказм и ирония этой речи приводили в восторг. Депутаты рейхстага покатывались со смеху, когда фюрер принялся насмехаться над американским президентом, причем казалось, насмешкам не будет конца. Гитлер зачитывал по порядку пункты телеграммы Рузвельта, потом делал паузу, слегка улыбался и голосом школьного учителя тихо произносил: "Ответ", после чего отвечал. (Я, как сейчас, вижу: после паузы и слов Гитлера сидящий наверху в председательском кресле Геринг старается подавить усмешку, депутаты парламента настороженно прислушиваются, чтобы после того, как прозвучит ответ, разразиться хохотом.)  "Мистер Рузвельт заявляет, будто ему совершенно ясно, что все международные проблемы можно решить за столом переговоров.  Ответ:... Я был бы счастлив, если бы эти проблемы действительно могли решиться за столом переговоров. Скептицизм мой основан на том, что Америка сама продемонстрировала свое неверие в действенность конференций. Величайшая конференция всех времен - Лига Наций ... представляющая все народы мира, была создана по желанию американского президента, однако первым государством, которое вышло из этой организации, были Соединенные Штаты... Я последовал примеру Америки только после долгих лет бесполезного членства...  Свобода Северной Америки была завоевана не за столом переговоров, не там решался конфликт между Севером и Югом. Я уже не говорю о многочисленных сражениях, предшествовавших полному покорению Североамериканского континента.  Я упомянул обо всем этом здесь только для того, мистер Рузвельт, чтобы показать, что ваши взгляды, безусловно заслуживающие уважения, не подтверждаются примерами ни из истории вашей собственной страны, ни из истории остального мира".  Гитлер напомнил президенту Рузвельту, что Германия однажды приняла участие в конференции в Версале, но не для обсуждений, а для того, чтобы выслушать, что ей делать, и именно там представители Германии "подвергались большему унижению, чем когда-то вожди племени сиу".  Наконец Гитлер дошел до просьбы президента дать гарантии ненападения на 31 государство.  "Ответ: Как господин Рузвельт узнал, какие нации видят для себя угрозу в политике Германии, а какие нет? Или, может быть, мистер Рузвельт, несмотря на огромный объем работы, который ему приходится выполнять в своей стране, имеет время вникать во внутренние проблемы других народов и их правительств?  Наконец, мистер Рузвельт просит заверений по поводу того, что вооруженные силы Германии не совершат нападение, более того, не вторгнутся в пределы и не будут покушаться на собственность следующих независимых государств..."  Гитлер очень медленно зачитал список стран, причем с каждым словом смех в рейхстаге нарастал. И никто из депутатов рейхстага и жителей Берлина, включая автора этих строк, не заметил, что фюрер опустил Польшу.  Гитлер вытащил туза из колоды - он, по крайней мере, так полагал.  "Ответ: Я потрудился выяснить у перечисленных государств, во-первых, считают ли они, что для них существует угроза, во-вторых, был ли запрос американского президента сделан по их просьбе или по крайней мере с их согласия.  Во всех случаях ответ был отрицательным... Правда, от некоторых государств, перечисленных в списке, я не мог получить ответа на свои вопросы, потому что в настоящее время они, как, например, Сирия, не являются свободными, а оккупированы и, следовательно, лишены прав армиями демократических государств.  Кроме того, все государства, граничащие с Германией, получили с ее стороны обязательства более четкие... чем те, о которых просит меня мистер Рузвельт в своей курьезной телеграмме...  Я вынужден обратить внимание мистера Рузвельта на пару исторических ошибок. Он упомянул Ирландию и просит от меня заверения, что Германия не нападет на нее. Так вот, я только что прочитал речь де Валера, ирландского премьер-министра, в которой он выражает мнение, противоречащее высказыванию мистера Рузвельта. Он не обвиняет Германию в притеснении Ирландии, а обвиняет Англию в постоянно совершаемой против Ирландии агрессии...  Точно так же, вероятно, от внимания мистера Рузвельта ускользнул тот факт, что Палестина в настоящее время оккупирована не немецкими, а английскими войсками и что свобода этой страны попирается жесточайшим образом с помощью оружия..."  Тем не менее Гитлер заявил, что готов дать каждой из перечисленных стран гарантии, как того хочет мистер Рузвельт, более того... Глаза его загорелись.  "Я не хотел бы упускать возможности дать помимо всего прочего президенту Соединенных Штатов заверения по поводу территорий, которые в конечном счете должны волновать его больше всего, - я имею в виду сами Соединенные Штаты и другие государства Американского континента.  Я клятвенно заявляю, что любые бытующие сейчас утверждения, так или иначе связанные с нападением Германии на Америку или вторжением Германии на ее территорию, являются чудовищной ложью. Я уже не говорю о том, что такие утверждения могут быть плодом больного воображения, если взглянуть на них с военной точки зрения".  Рейхстаг сотрясался от хохота, в то время как Гитлер сохранял серьезное выражение на лице. Затем последовало резюме, еще раз подтвердившее, что это было самое эффектное выступление фюрера, которое мне доводилось слышать.  "Мистер Рузвельт! Я прекрасно понимаю, что обширность вашего государства и несметность богатств вашей страны заставляют вас испытывать ответственность за историю всего мира, за историю каждого народа. Сэр, я вращаюсь в более скромных сферах...  Однажды я пришел к власти в стране, которая лежала в руинах, потому что поверила обещаниям остального мира и потому что ею плохо управляли демократические правительства... Я победил хаос в Германии, восстановил порядок, резко повысил выпуск продукции... развил транспорт, организовал строительство дорог и рытье каналов, способствовал созданию новых гигантских заводов и в то же время поощрял развитее образования и культуры нашего народа.  Мне удалось дать работу более чем семи миллионам безработных... Я не только политически объединил немцев, я их перевооружил. Я смог страницу за страницей уничтожить тот договор, все четыреста сорок восемь статей которого содержат величайшие и самые злодейские притеснения, с которыми когда-либо приходилось мириться человеку.  Я вернул рейху провинции, отнятые у нас в 1919 году. Я вернул на родину миллионы немцев, которые были от нее оторваны и жили в нищете... И все это, мистер Рузвельт, без кровопролития, не принеся ни своему народу, ни, следовательно, другим ужасов войны...  Ваша задача, мистер Рузвельт, по сравнению с моей гораздо проще. Вы стали президентом Соединенных Штатов в 1933 году, когда я был избран канцлером рейха. С самого начала вы стояли во главе одной из крупнейших и богатейших стран мира... У вас в стране имеются все условия для того, чтобы в свободное время вы могли уделить внимание мировым проблемам... Ваши помыслы и предложения распространяются гораздо шире, чем мои, потому что мой мир, мистер Рузвельт, в который поместило меня провидение и ради которого я считаю своим долгом трудиться, к сожалению, гораздо меньше, хотя для меня он дороже всего на свете, потому что это мир моего народа!  Я полагаю, что именно так лучше всего смогу служить всему тому, в чем мы все заинтересованы: справедливости, процветанию, прогрессу, миру на земле".  С точки зрения обмана немецкого народа эта речь Гитлера является шедевром. Но, путешествуя по Европе в дни, последовавшие за этим, легко было убедиться в том, что эта речь Гитлера в отличие от предыдущих не помогла ему одурачить народы других стран и их правительства. Другие народы в отличие от немцев сумели отличить правду от обмана. Они понимали, что, несмотря на все свое красноречие, несмотря на одержанную победу над Рузвельтом, фюрер Германии не ответил на основной вопрос президента: возможны ли впредь агрессии? нападет ли он на Польшу?  Как выяснилось в дальнейшем, это была последняя речь Гитлера, произнесенная им в мирное время. Бывший австрийский бродяга дошел до предела - идти дальше, опираясь на ораторское искусство, было невозможно. Теперь ему предстояло попытаться занять свое место в истории военным путем.  Удаляясь на летний отдых в горную резиденцию Берхтесгаден, Гитлер не отреагировал публично на ответ, данный Польшей. Полковник Бек дал его в своей речи в сейме 5 мая и в официальном меморандуме польского правительства, переданном Германии в тот же день. Ответ Польши и речь Бека были выдержаны в благородных, примирительных, но в то же время твердых тонах. В нем говорилось:  "Ясно, что переговоры, в ходе которых одна сторона формулирует требования, а другая обязана принимать эти требования без изменений, таковыми не являются".  Вмешательство России: I  В своей речи в рейхстаге 28 апреля Гитлер избежал традиционных нападок на Советский Союз. О России вообще не было сказано ни слова. Полковник Бек упомянул о "некоторых намеках", сделанных Германией, которые "выходили далеко за рамки обсуждаемых тем", и оставил за собой право "вернуться к обсуждению этого вопроса, если это будет необходимо", - здесь явно имелись в виду усилия Германии склонить Польшу присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, нацеленному против России. Однако Бек, как, впрочем, и Чемберлен, не знал, что от этого намерения в Берлине уже отказались. В Берлине и в Москве рождались новые идеи.  Трудно указать точно, когда в указанных двух столицах были предприняты попытки достичь взаимопонимания, которые имели столь серьезные последствия для всего мира. Первый намек на изменение отношений между двумя странами прозвучал еще 3 октября 1938 года, через четыре дня после встречи в Мюнхене. Советник германского посольства в Москве докладывал тогда в Берлин, что Сталин сделает определенные выводы после разрешения судетского конфликта, к урегулированию которого он не был привлечен, и впредь будет относиться к Германии, вероятно, "более положительно". Дипломат ратовал за расширение экономического сотрудничества между двумя странами, он повторил это в своем послании через неделю. В конце октября посол Германии в Москве граф Шуленбург уведомил министерство иностранных дел Германии, что "намерен в самом ближайшем будущем встретиться с Молотовым, Председателем Совета Народных Комиссаров, чтобы попытаться решить вопросы, осложняющие германо-советские отношения". Мало вероятно, что посол сам пришел к подобному решению, учитывая недавнее враждебное отношение Гитлера к Москве. Скорее всего, инструкция поступила из Берлина.  Из трофейных архивов министерства иностранных дел становится ясно, что так оно и было. Первым шагом, по мнению Германии, должно было стать улучшение торговых отношений между двумя странами. В меморандуме министерства иностранных дел от 4 ноября 1938 года говорится о "настойчивом требовании из ведомства фельдмаршала Геринга хотя бы попытаться реактивировать... торговлю с Россией, особенно в той части, где речь идет о русском сырье". Сроки советско-германских торговых соглашений истекали в конце года, и документы с Вильгельмштрассе изобилуют материалами о взлетах и падениях во время переговоров о их возобновлении. Каждая из сторон относилась к другой с большим подозрением, и все-таки они медленно, но неуклонно сближались. 22 ноября в Москве состоялись переговоры между представителями внешнеторговых организаций Советского Союза и известным немецким специалистом по урегулированию экономических конфликтов Юлиусом Шнурре.  Вскоре после Нового года посол СССР в Берлине Мерекалов прибыл на Вильгельмштрассе, что делал нечасто, чтобы сообщить:  "Советский Союз намерен положить начало новой эре в германо-советских экономических отношениях". В течение нескольких последующих недель велись многообещающие переговоры, но в феврале 1939 года они практически прекратились в основном из-за того, что стороны не могли решить, где их продолжать - в Москве или в Берлине. Однако подлинная причина стала ясна из меморандума директора отдела экономической политики министерства иностранных дел от 11 марта 1939 года: хотя Германии недостает русского сырья, хотя Геринг постоянно требует его закупки, рейх просто не в состоянии снабжать Советский Союз теми товарами, которые придется поставлять в обмен. Директор полагал, что свертывание переговоров "крайне прискорбно для Германии с точки зрения положения дел с сырьем".  Хотя первая попытка установить более тесные экономические отношения потерпела неудачу, не все еще было потеряно. 10 марта 1939 года Сталин выступил с большой речью на первом заседании XVIII съезда партии. Через три дня внимательный Шуленбург представил отчет об этой речи в Берлин. Он считал знаменательным тот факт, что "ирония Сталина и его критика были направлены в гораздо большей степени против Англии, чем против так называемых государств-агрессоров, в частности Германии". Посол выделял замечание Сталина о том, что слабость демократических держав со своей очевидностью подчеркивается тем фактом, что они отказались от политики коллективной безопасности, и переходом их на позицию невмешательства, на позицию нейтралитета. Подоплекой этой политики было стремление натравить государства-агрессоры на их жертвы. Далее он цитировал советского диктатора, который обвинял страны Запада в том, что они ведут двурушническую политику, "толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше все пойдет хорошо. Нужно признать, что это тоже очень похоже на подталкивание, на поощрение агрессора... Похоже на то, что этот подозрительный шум имел своей целью поднять ярость Советского Союза против Германии... и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований".  В заключение Сталин сформулировал основные принципы в области внешней политики:  "I. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами;  2. ...Не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками..."  Человек, принимавший в России окончательные решения, открыто предупреждал, что Советский Союз не намерен оказаться втянутым в войну с нацистской Германией во имя спасения Англии и Франции.  Если в Лондоне это предупреждение проигнорировали, то в Берлине на него обратили внимание [45].  Из речи Сталина и из некоторых дипломатических обменов, последовавших вскоре, явствует, что советская внешняя политика была очень осторожной, но вместе с тем открытой. 15 марта, через три дня после оккупации нацистами Чехословакии, правительство России предложило, о чем мы уже рассказывали, созвать конференцию шести держав с целью обсудить меры по предотвращению дальнейшей агрессии. Это предложение Чемберлен назвал "преждевременным" [46]. Произошло это 18 марта. Через два дня в официальном коммюнике Москвы, которое было спешно передано по телеграфу немецким послом в Берлин, отрицался тот факт, что Советский Союз предлагал Польше и Румынии помощь "в случае, если они станут жертвами агрессии". Причина: "Ни Польша, ни Румыния не обращались к Советскому правительству за помощью и не информировали (его) об опасности, грозящей им".  Односторонняя гарантия, данная Англией Польше 31 марта, вероятно, помогла Сталину убедиться в том, что Англия предпочитает союз с поляками союзу с Россией и что Чемберлен, как и в случае с Мюнхеном, намерен отстранять Советский Союз от решения европейских проблем.  В сложившейся ситуации немцы и итальянцы увидели для себя некоторые перспективы. Геринг, к этому времени оказывавший серьезное влияние на Гитлера в вопросах внешней политики, 16 апреля встретился в Риме с Муссолини и обратил внимание дуче на речь Сталина на съезде коммунистической партии. Особенно сильное впечатление произвело на маршала заявление советского диктатора, что "русские не позволят делать из себя пушечное мясо для капиталистических государств". Он сказал, что поинтересуется у фюрера, нельзя ли осторожно выяснить перспективы сближения с Россией. Согласно немецкому меморандуму, дуче приветствовал сближение между государствами оси и Советским Союзом. Он также уловил, что в Москве происходят перемены, и полагал, что сближение может быть осуществлено "сравнительно легко".  "Нашей задачей, - говорил Муссолини, - будет убедить Россию холодно отреагировать на проводимую Англией политику окружения, что соответствует высказываниям Сталина в его речи... Более того, в своей идеологической борьбе против плутократии и капитализма державы оси в некотором роде имеют общие с русским режимом цели".  Это был радикальный поворот в политике держав оси. Чемберлен был бы крайне удивлен, узнав об этом. Удивило бы это, вероятно, и Литвинова.  16 апреля, в тот самый день, когда Геринг беседовал с Муссолини, советский Народный комиссар иностранных дел принял английского посла в Москве и выступил с официальным предложением заключить трехсторонний договор о взаимопомощи между Англией, Францией и Советским Союзом. Предлагалось подписать военную конвенцию трех государств, к которой могла при желании присоединиться Польша. Подписавшиеся должны были гарантировать безопасность всех государств Центральной и Восточной Европы, которые считают, что для них существует угроза со стороны нацистской Германии. Это была последняя попытка Литвинова организовать союз, направленный против третьего рейха. Народный комиссар по иностранным делам поставил на карту свою карьеру, пытаясь остановить Гитлера коллективными мерами; он полагал, что ему наконец-то удастся объединить для этой цели демократические страны Запада и Россию. Черчилль в своей речи от 4 мая, сожалея, что предложения России до сих пор не приняты в Лондоне, сказал, что "невозможно создать на Востоке фронт против нацистской агрессии без активной помощи со стороны России". Ни одно другое государство Восточной Европы - и уж, конечно, ни Польша - не обладало достаточными силами, чтобы держать фронт в этом регионе. И все-таки предложения русских повергли Лондон и Париж в ужас.  Но еще до того, как они были отвергнуты, Сталин сделал серьезный шаг в ином направлении.  17 апреля, на следующий день после того, как Литвинов выступил со своим далеко идущим предложением, советский посол в Берлине нанес визит Вайцзекеру в министерстве иностранных дел. Как записал статс-секретарь, это был первый визит Мерекалова за все время пребывания на занимаемом посту. После обмена общими фразами о германо-русских экономических отношениях посол перешел к вопросам политики и напрямую спросил Вайцзекера, что он думает о русско-германских отношениях. Посол говорил приблизительно следующее:  "Русская политика всегда следовала прямым курсом. Идеологические разногласия мало повлияли на отношения между Россией и Италией, не должны они повлиять и на отношения с Германией.  Россия не воспользовалась существующими трениями между государствами Запада и Германией и не намерена ими воспользоваться, поэтому нет причин, по которым между нашими странами не могли бы существовать нормальные отношения. А нормальные отношения всегда могут улучшиться".  К этому, очевидно, и клонил Мерекалов, на этом он и закончил беседу, добавив, что через пару дней собирается в Москву.  В столице России, куда вернулся посол, что-то затевалось. Выяснилось это 3 мая, когда на последних страницах советских газет в разделе "Новости" появилось короткое сообщение о том, что Литвинов освобожден от должности Народного комиссара иностранных дел по собственной просьбе, а его место занял Председатель Совета Народных Комиссаров Вячеслав Молотов.  Немецкий поверенный в делах на следующий день докладывал в Берлин:  "Внезапная замена вызвала здесь крайнее удивление, так как Литвинов вел переговоры с английской делегацией и на параде 1 мая стоял рядом со Сталиным...  Поскольку Литвинов принимал посла Британии 2 мая и был на параде, о чем сообщалось вчера в прессе, причиной его отставки могло явиться только внезапное решение Сталина... На последнем съезде партии Сталин говорил о том, что Советский Союз не должен оказаться втянутым в конфликт. Молотов - не еврей, известен как "один из самых близких друзей и соратников" Сталина. Его назначение должно, вероятно, служить гарантией, что внешняя политика будет проводиться строго по предначертаниям Сталина".  Значение внезапной отставки Литвинова было понятно всем. Она свидетельствовала о крутом повороте в советской внешней политике. Литвинов ратовал за коллективную безопасность, за укрепление Лиги Наций, искал способ обезопасить Россию от агрессии со стороны нацистской Германии путем заключения военного союза с Англией и Францией. Колебания Чемберлена по поводу такого союза оказались роковыми для Народного комиссара иностранных дел. По мнению Сталина, - а это было единственное мнение, с которым считались в Москве, - политика, проводимая Литвиновым, провалилась. Более того, над Советским Союзом нависла угроза войны с Германией - войны, в которой страны Запада, возможно, и не захотят принять участия. Сталин пришел к выводу, что настало время поменять политический курс. Если Чемберлен сумел умиротворить Гитлера, то почему этого не сможет сделать русский диктатор? Тот факт, что еврей Литвинов был заменен не евреем Молотовым (это особенно подчеркивалось в докладе, направленном в Берлин), должен был произвести определенное впечатление в нацистских кругах.  Чтобы удостовериться в том, что немцы оценили значение этой замены, советский поверенный в делах Георгий Астахов поднял этот вопрос в беседе с доктором Юлиусом Шнурре, экспертом министерства иностранных дел Германии по вопросам экономики Восточной Европы.  "Астахов коснулся вопроса об отставке Литвинова, - докладывал Шнурре, - надеясь выяснить, повлияет ли смена министров на наше отношение к Советскому Союзу. Он подчеркивал значение личности Молотова, который не был специалистом в области внешней политики, но а будущем несомненно сыграет в ней большую роль".  Поверенный в делах предложил немцам возобновить торговые переговоры, прерванные в феврале.  На советские предложения о военном союзе, сделанные 16 апреля, английское правительство ответило только 8 мая. Предложения были фактически отклонены. Это укрепило Москву в подозрениях, что Чемберлен не хочет заключать военный пакт с Россией с целью воспрепятствовать захвату Гитлером Польши.  Неудивительно, что русские в связи с этим предприняли попытки сближения с Германией. 17 мая Астахов опять встретился со Шнурре в министерстве иностранных дел. Обсудив торговые проблемы, собеседники затронули более широкий круг вопросов.  "Астахов сказал, - докладывал Шнурре, - что во внешней политике Германии и Советского Союза противоречий нет, а следовательно, нет и повода для вражды между нашими странами. Действительно, в Советском Союзе ощущают угрозу со стороны Германии, однако эти ощущения могут несомненно исчезнуть, как и недоверие Москвы... В ответ на мой случайно оброненный вопрос он прокомментировал ход англо-советских переговоров, сказав, что в ситуации, сложившейся к настоящему "моменту, результат, к которому стремится Англия, вряд ли достижим".  Через три дня, 20 мая, посол Шуленбург имел в Москве продолжительную беседу с Молотовым. Новый комиссар по иностранным делам был настроен необычайно дружелюбно и сообщил немецкому послу, что экономические переговоры между двумя странами могут возобновиться, если для этого будут созданы необходимые политические предпосылки. Это был новый подход Кремля, осторожно изложенный Молотовым. Когда Шуленбург попытался уточнить, что имеет в виду Народный комиссар под "политическими предпосылками", он ответил, что над этим вопросом должны подумать оба правительства. Все попытки посла выяснить, на что намекает лукавый Народный комиссар, оказались безуспешны. "Он известен своим упрямством", - напоминал Шуленбург Берлину. По дороге из министерства иностранных дел посол зашел к Владимиру Потемкину, заместителю Народного комиссара по иностранным делам, и пожаловался, что не понимает, какие цели преследует Молотов в политическом плане. "Я попросил герра Потемкина выяснить это", - докладывал посол в Берлин.  Возобновление контактов между Берлином и Москвой не осталось незамеченным французским послом в немецкой столице. 7 мая, всего через четыре дня после отставки Литвинова, Кулондр информировал министерство иностранных дел Франции, что, согласно данным, полученным от лица из окружения Гитлера, Германия ищет контакта с Россией, в результате которого, помимо всего прочего, может произойти четвертый раздел Польши. Два дня спустя французский посол отправил в Париж еще одну телеграмму, в которой сообщал о циркулировавших по Берлину слухах о том, что Германия "сделала или собирается сделать России предложения, направленные на раздел Польши".  Стальной пакт  Хотя верхушка вермахта была невысокого мнения о военной мощи Италии, Гитлер настаивал на военном союзе с ней, однако Муссолини не спешил его заключать. Переговоры между двумя верховными командованиями начались в апреле. Кейтель докладывал в ОКБ о своих впечатлениях: и итальянские войска, и темпы их перевооружения оставляют желать лучшего. На войну, полагал он, нужно решаться быстро, иначе итальянцы не примут в ней участия.  Как явствует из дневников Чиано, в середине апреля он был сильно встревожен тем, что все ощутимее проявлялись признаки, что Германия в любой момент может напасть на Польшу и развязать европейскую войну, к которой Италия не готова. Когда 20 апреля посол Италии в Берлине Аттолико прислал в Рим телеграмму, в которой сообщал, что действия против Польши неизбежны, Чиано приказал ему ускорить подготовку встречи с Риббентропом, чтобы Италия не оказалась застигнутой врасплох.  Министры иностранных дел встретились в Милане 6 мая. Чиано прибыл с письменными инструкциями Муссолини, в которых упор делался на пожелание Италии в ближайшие три года избежать войны. К удивлению итальянца, Риббентроп заявил, что и Германия хотела бы сохранить мир на это время. Чиано впервые лицезрел немецкого министра иностранных дел "удивительно спокойным". Они обсудили положение в Европе, пришли к согласию, что необходимо улучшить отношения держав оси с Советским Союзом, после чего сделали перерыв на торжественный обед.  Когда после обеда позвонил Муссолини и поинтересовался, как прошли переговоры, Чиано ответил ему, что переговоры прошли хорошо, и дуче принял неожиданное решение: попросил своего зятя опубликовать в прессе коммюнике, в котором бы сообщалось, что Германия и Италия договорились заключить военный союз. Риббентроп сперва колебался. Потом согласился доложить об этом Гитлеру. Когда же ему удалось связаться по телефону с фюрером, то последний с готовностью откликнулся на предложение Муссолини.  Так, под воздействием внезапного порыва, Муссолини после более чем годового колебания безвозвратно вверил свою судьбу Гитлеру. Это было одним из первых признаков, свидетельствовавших о том, что итальянский диктатор, так же как немецкий фюрер, начал утрачивать тот железный самоконтроль, который помогал им обоим до 1939 года хладнокровно следовать интересам нации. Для Муссолини последствия этого шага вскоре обернулись катастрофой.  22 мая Стальной пакт (под таким названием он вошел в историю) в обстановке невообразимой шумихи был подписан в рейхсканцелярии в Берлине. Чиано повесил на Риббентропа цепь ордена Святой девы.  Это привело Геринга в такое бешенство, что он прослезился, - этот факт не ускользнул от итальянского министра иностранных дел. Тучный фельдмаршал закатил сцену: он сетовал на несправедливость и утверждал, что орден нужно было дать ему, так как именно он способствовал скорейшему заключению союза.  "Я обещал Макензену (послу Германии в Риме) попытаться сделать так, чтобы и Герингу дали орден", - рассказывал Чиано. Гитлера он нашел "прекрасно выглядевшим, совершенно безмятежным и менее агрессивным", хотя он заметно постарел и морщин у глаз прибавилось, вероятно от недосыпания [47]. Пребывая в великолепном настроении, фюрер наблюдал, как два министра иностранных дел подписывают документ о военном союзе.  Положения документа были сформулированы с военной прямотой. Его агрессивную сущность подчеркивало предложение, вставленное по настоянию Гитлера в преамбулу. В нем говорилось, что две страны, "спаянные внутренним родством идеологий ...полны решимости действовать рука об руку объединенными силами в целях обеспечения жизненного пространства". Сущность договора содержалась в статье III:  "Если вопреки надеждам и пожеланиям Высоких Договаривающихся Сторон у одной из них возникнут осложнения военного характера с другой страной или странами, другая Высокая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет ей содействие в качестве союзника и поддержит всеми вооруженными силами на земле, на море и в воздухе".  Статья V гласила, что в случае войны ни одна из сторон не будет заключать сепаратного перемирия или мира.  Как показал дальнейший ход событий, сначала не выполнил первого пункта Муссолини, потом нарушила второй пункт Италия.  Гитлер сжигает корабли: 23 мая 1939 года  На следующий после подписания Стального пакта день, то есть 23 мая, Гитлер собрал в рейхсканцелярии военачальников и прямо заявил им, что дальнейшие успехи невозможны без кровопролития и что, следовательно, война неизбежна. На этой встрече было больше народу, чем на подобном собрании, состоявшемся 5 ноября 1937 года, на котором Гитлер сообщил командующим трех видов вооруженных сил о своем решении держать курс на войну.  Всего присутствовало четырнадцать человек, среди них фельдмаршал Геринг, гросс-адмирал Редер, генерал фон Браухич, генерал Гальдер, генерал Кейтель, генерал-инспектор люфтваффе Эрхард Мильх, начальник штаба ВМС контр-адмирал Отто Шнивинд. Присутствовал также адъютант фюрера подполковник Рудольф Шмундт, который вел запись беседы (впоследствии она была обнаружена среди трофейных документов). Все, что говорил Гитлер на совещании, было настолько секретно, что копий с записи не делалось, поэтому запись Шмундта оказалась единственным документальным подтверждением.  Это один из наиболее важных секретных документов, которые позволяют проследить путь Гитлера к войне. Перед горсткой людей, которым предстояло руководить вооруженными силами в будущем военном конфликте, Гитлер не прибегает к пропагандистским трюкам и замаскированному обману. Он открыто говорит о том, почему должен напасть на Польшу, а если потребуется, то и на Англию и Францию. С невероятной точностью предсказывает он ход военных действий - по крайней мере, на первый год войны. Но, несмотря на всю прямоту, в докладе фюрера больше неуверенности, чем когда бы то ни было. Более того, Англия и англичане продолжали оставаться для него загадкой и остались таковыми до конца его дней.  Все, что касалось войны и ее целей, было ясно. Не было генерала или адмирала, который бы, покинув 23 мая канцелярию, не знал, что должно случиться к концу лета. Экономические проблемы Германии, начал фюрер, могут быть решены только путем расширения жизненного пространства, а это "невозможно без вторжения в другие страны".  "Дальнейшие успехи фюрера невозможны без кровопролития... Данциг - вообще не предмет для обсуждения. Это вопрос расширения жизненного пространства на Востоке, вопрос обеспечения продовольствием, решение проблемы Прибалтийских государств... В Европе нет другой возможности... Если волею судеб нам предстоит испробовать силы на Западе, то очень важно иметь большие территории на Востоке. Во время войны надежд на рекордные урожаи значительно меньше, чем в мирное время".  Кроме того, добавляет Гитлер, население негерманских территорий станет источником рабочей силы - первый намек на рабовладельческую программу, которую он позже привел в исполнение.  Выбор первой жертвы очевиден. О том, чтобы щадить Польшу, вопрос не стоит. Решение уже принято: напасть на Польшу при первом удобном случае.  "Мы не можем ожидать, что события начнут разворачиваться так же, как в Чехословакии. Будет война. Наша задача - изолировать Польшу. От успешной изоляции Польши зависит успех всего".  Итак, будет война. Только с "изолированной" Польшей? Здесь мысль фюрера не совсем ясна. Его высказывания становятся противоречивыми. Он говорит, что сам решит, когда отдать приказ о нападении.  "Это не должно случиться одновременно с пробой сил на Западе...  Не исключено, что германо-польский конфликт приведет к войне с Западом, тогда на первом месте будет борьба против Англии и Франции.  Следовательно, главное: конфликт с Польшей... завершится успешно только в том случае, если в нем не будут участвовать страны Запада.  Если это невозможно, лучше напасть на западные страны и одновременно покончить с Польшей".  От быстро следующих друг за другом противоречивых заявлений генералы, вероятно, смутились, может быть, даже вынули монокли, но в записи Шмундта об этом ничего не сказано, как и о том, что кто-либо осмелился выяснить, что же все-таки произойдет.  После этого Гитлер перешел к вопросу о России. "Не исключено, - заявил он, - что России судьба Польши окажется безразлична". Однако, если Советский Союз объединится с Англией и Францией, то это заставит его, фюрера, "напасть на Англию и Францию и нанести им несколько сокрушительных ударов". Это явилось бы повторением той ошибки, которую допустил в 1914 году Вильгельм II. Хотя в своей речи Гитлер анализировал ошибки мировой войны, уроков из них он, очевидно, не извлек. Теперь мысли его обратились к Англии:  "Фюрер сомневается в возможности мирного соглашения с Англией. Нужно быть готовыми к пробе сил. Англия усматривает в нашем развитии стремление установить гегемонию, которая ее ослабит, Следовательно, Англия - наш враг и борьба с ней является вопросом жизни и смерти.  В чем же будет заключаться этот конфликт?  Англия не может покончить с Германией несколькими мощными ударами, не может сокрушить нас силой. Для Англии необычайно важно вести боевые действия как можно ближе к Руру. Французской крови жалеть не будут. (Западный вал!) Наше существование зависит от того, будем ли мы владеть Руром".  Решив повторить одну ошибку кайзера - напасть на Францию и Англию в случае, если они вступят в союз с Россией, Гитлер объявил, что последует по стопам императора и в другом деле, потом обернувшемся для Германии катастрофой.  "Голландские и бельгийские авиационные базы должны быть заняты нашими войсками. Заявления о нейтралитете можно проигнорировать. Если Англия захочет вмешаться в польскую войну, мы должны молниеносно напасть на Голландию. Наша задача - создание новой линии обороны на территории Голландии. Война с Англией и Францией станет вопросом жизни и смерти.  Мысль о том, что мы можем дешево отделаться, вызывает опасение... Нам остается только сжечь корабли, и тогда вопрос будет ставиться не "правильно это или нет", а "быть или не быть восьмидесяти миллионам людей".  Хотя Гитлер заявил, что Германия нападет на Польшу "при первом удобном случае", и все присутствовавшие знали, что на это будет нацелена вся военная мощь Германии, по словам фюрера, он не мог не думать об Англии. "Англия, - отмечал он, - ведущая антигерманская сила". После этого он перешел к обсуждению ее сильных и слабых сторон:  "Англичанин горд, смел, тверд, решителен, хороший организатор. Он умеет использовать любую ситуацию. У него в крови страсть к приключениям и отвага нордической расы...  Англия сама по себе - держава мирового масштаба. Она остается нерушимой на протяжении трех столетий. У нее есть союзники. Но держава - это не только нечто конкретное, нужно учитывать и ее психологическое воздействие на окружающий мир.  К этому нужно добавить несметные богатства и вытекающую отсюда платежеспособность.  Геополитическая безопасность, гарантированная Сильным флотом и храбрыми летчиками".  Затем Гитлер напомнил своим слушателям о слабых сторонах Британии, перечислив их:  "Если бы в минувшей войне у нас было на два броненосца и на два крейсера больше и Ютландское сражение началось утром, то английский флот был бы разбит, а Англия была бы поставлена на колени [48]. Это означало бы конец мировой войны. В давние времена... для того, чтобы завоевать Англию, необходимо было вторгнуться в ее пределы. Англия могла прокормить себя. Сегодня она уже не способна на это.  Как только Англия окажется отрезанной от источников снабжения, она вынуждена будет капитулировать. Ввоз продовольствия и топлива зависит от защищающего ее флота.  Налеты люфтваффе на Англию не заставят ее капитулировать. Но если будет уничтожен флот, тогда капитуляция последует немедленно. Нет сомнений в том, что внезапное нападение может привести к быстрому решению вопроса".  Внезапное нападение? Какими силами? Безусловно, адмирал Редер должен был воспринимать слова Гитлера как вздор. В соответствии с так называемым планом Z мощность немецких ВМС только приблизится к мощности английского флота к 1945 году. А в данный момент, весной 1939 года, у Германии не было тяжелых кораблей, чтобы потопить британский флот, даже внезапно его атаковав.  Вероятно, Англию можно было победить другим способом. Здесь Гитлер спустился на землю и изложил стратегический план, который через год был осуществлен с необычайным успехом.  "Задачей должно быть нанесение противнику сокрушительного или решающего удара с самого начала. Вопросов о правоте и неправоте, о договорах касаться в данном случае не следует. Это будет возможно только в случае, если мы не "скатимся" к войне с Англией из-за Польши.  Следует готовиться к длительной войне, но нужно готовить и внезапное нападение. Любые английские силы, вторгшиеся на континент, необходимо уничтожить.  Армия должна занять позиции, важные для флота и люфтваффе. Если мы успешно оккупируем и удержим Голландию с Бельгией и одолеем Францию, плацдарм для успешной войны против Англии будет создан.  Тогда люфтваффе смогут плотно блокировать Англию с западного побережья Франции, а флот будет осуществлять более широкую блокаду силами подводных лодок".  Все это было выполнено примерно через год. И еще один важный стратегический план, изложенный Гитлером 23 мая, был в дальнейшем реализован. Если бы в начале первой мировой войны немецкая армия продвигалась в направлении Ла-Манша, а не в направлении Парижа, то итог войны оказался бы другим. Может быть. Во всяком случае, он попробует сделать это в 1940 году.  "Наша задача, - сказал в заключение Гитлер, вероятно, забыв на время о Польше, - поставить Англию на колени".  Под конец было сделано еще одно замечание:  "Секретность - основное условие успеха. Наши планы необходимо держать в тайне как от Италии, так и от Японии".  Гитлер не доверял даже своему генеральному штабу, начальник которого, генерал Гальдер, находился в числе прочих слушателей. "Наши разработки, - продолжал фюрер, - не должны вестись силами генерального штаба. Иначе не стоит говорить о полной секретности". По его приказу разработка военных операций была поручена небольшой группе офицеров ОКВ.  23 мая 1939 года Гитлер, по его собственному выражению, сжег корабли. Война казалась неминуемой. Германии требовалось жизненное пространство на Востоке. Для завоевания его нападение на Польшу необходимо осуществить при первой возможности. Данциг в данном случае ни при чем, он - просто предлог. На пути стоит Англия - она действительно является основной антигерманской силой - отлично! Достанется и ей, и Франции. Это будет борьба не на жизнь, а на смерть.  Когда 5 ноября 1937 года фюрер впервые изложил свои агрессивные планы, фельдмаршал фон Бломберг и генерал фон Фрич протестовали, что Германия для участия в европейской войне слишком слаба. Летом следующего года из-за несогласия с Гитлером ушел в отставку начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Бек. Однако 23 мая 1939 года ни один из присутствовавших генералов и адмиралов не усомнился в мудрости выбранного Гитлером курса - по крайней мере, в записях о ходе встречи об этом ничего не говорится.  Их удел, как они понимали, беспрекословно подчиняться, а не задавать вопросы. Они применяли свои незаурядные способности для разработки планов агрессии. 7 мая сотрудником генерального штаба сухопутных войск полковником Гюнтером Блюментритом, который вместе с генералами Рундштедтом и Манштейном вошел в состав небольшой рабочей группы, были представлены примерные разработки операции "Вайс". Фактически это был план завоевания Польши - талантливый и смелый. Перед реализацией в него были внесены лишь незначительные поправки.  Адмирал Редер в директиве с грифом "совершенно секретно" от 16 мая изложил план действий ВМС в рамках операции "Вайс". Поскольку Польше принадлежало всего несколько миль побережья Балтийского моря к западу от Данцига и располагала она слабым флотом, проблем тут не предвиделось. Адмирала волновали больше Англия и Франция. Вход в Балтийское море предполагалось блокировать подводными лодками и двумя карманными линкорами, тогда как остальным подводным лодкам и линкорам предписывалось готовиться к войне в Атлантике. По приказу фюрера ВМС надлежало быть готовыми принять участие в операции "Вайс" к 1 сентября, но Редер торопил командиров, потому что "в свете последних политических событий" боевые действия могли начаться раньше.  В мае 1939 года в Германии полным ходом велись приготовления к войне, которая должна была начаться в конце лета. Глухо гудели большие военные заводы, выпуская пушки, танки, самолеты и военные корабли. Штабы армии, ВВС и ВМС вносили последние коррективы в свои планы. Численность вооруженных сил была увеличена за счет призванных на летние сборы. Гитлер мог быть доволен.  На следующий после его выступления день, 24 мая, генерал Георг Томас, начальник отдела экономики и вооружений ОКВ, подытожил достигнутое на закрытом совещании в министерстве иностранных дел. Генерал напомнил собравшимся, что императорской армии для того, чтобы увеличить свою численность с 43 до 50 дивизий, понадобилось шестнадцать лет - с 1898-го по 1914-й, тогда как армия третьего рейха увеличилась с семи дивизий до 41 всего за четыре года. В их число входили пять тяжелых танковых дивизий и четыре легких ("современная кавалерия"), каких не было ни в одной армии мира. На флоте практически из ничего построили два линкора водоизмещением 26 тысяч тонн [49], два тяжелых крейсера, 17 эсминцев и 47 подводных лодок. На верфях строились два линкора водоизмещением 35 тысяч тонн, авианосец, четыре тяжелых крейсера, пять эсминцев, семь подводных лодок; планировалась постройка еще большего числа кораблей. Люфтваффе смогли создать 21 эскадрилью и имеют в своем составе 260 тысяч человек. Военная промышленность, говорил генерал Томас, производит на настоящий момент продукции больше, чем в период своего расцвета во время минувшей войны. Во многих ее отраслях показатели были более высокими, чем в любой другой стране мира. Перевооружение Германии, по заявлению генерала Томаса, стало беспрецедентным явлением.  Хотя военная мощь Германии к лету 1939 года неизмеримо возросла, успех в войне, которую Гитлер планировал начать осенью, зависел от того, какой характер примет эта война. Германия все еще не была и, вероятно, никогда бы не стала настолько сильна, чтобы воевать одновременно с Англией, Францией и Россией, не считая Польшу. В начале этого рокового лета все зависело от того, сможет ли Гитлер ограничить масштабы войны. Прежде всего нельзя было допустить, чтобы Россия заключила военный союз с Западом - а именно этим занимался Литвинов до своего падения, - союз, который Чемберлен сначала отверг, но к мысли о котором вернулся в конце мая.  Вмешательство России: II  Во время дебатов, проходивших в палате общин 19 мая, британский премьер в очередной раз холодно, даже презрительно отнесся к предложениям России - так, во всяком случае, показалось Черчиллю. Чемберлен долго и нудно объяснял, что "между двумя правительствами существует некая завеса, некая стена, преодолеть которую очень трудно". Черчилль, поддерживаемый Ллойд Джорджем, в свою очередь доказывал, что Москва сделала "предложение... более простое, более откровенное и более эффективное", чем предложения самого Чемберлена. Черчилль умолял правительство его величества "взглянуть горькой правде в глаза: без надежного фронта на Востоке невозможна надежная защита на Западе, а без России невозможно создать надежный Восточный фронт".  Учитывая бурю протестов, раздававшихся с обеих сторон, Чемберлен 27 мая отослал наконец инструкцию послу в Москве, предписывавшую согласиться на обсуждение пакта о взаимопомощи, военной конвенции и гарантий государствам, которым угрожает Гитлер [50]. Посол фон Дирксен извещал министерство иностранных дел Германии, что английское правительство пошло на этот шаг "крайне неохотно". Далее он отметил причины, побудившие Чемберлена пойти на такой шаг. Он срочно доложил в Берлин, что в британском министерстве иностранных дел циркулируют слухи, будто Германия прощупывает пути сближения с Москвой, что там "опасаются, что Германии удастся нейтрализовать Советскую Россию и даже убедить ее сделать заявление о своем благожелательном нейтралитете. Это будет равнозначно полному краху политики окружения".  В последний день мая Молотов впервые выступил с речью в качестве Народного комиссара по иностранным делам. Обращаясь к Верховному Совету СССР, он сурово заклеймил западные демократии за их колебания и предупредил, что если они всерьез намерены заключить соглашение с Советским Союзом, чтобы остановить агрессора, то должны перейти к решительным действиям и достичь договоренности по трем основным пунктам:  1. Заключить трехсторонний договор о взаимопомощи, носящий чисто оборонительный характер.  2. Дать гарантии всем государствам Центральной и Восточной Европы, включая все европейские государства, граничащие с Советским Союзом.  3. Заключить соглашения, определяющие форму и размеры немедленной и эффективной помощи сторон друг другу и малым государствам, над которыми нависла угроза агрессии.  Молотов заявил также, что переговоры с Западом не означают отказ России от "деловых отношений на практической основе" с Германией и Италией, не исключено, что торговые отношения с Германией будут возобновлены. Посол Шуленбург, докладывая об этом выступлении в Берлин, подчеркнул слова Молотова о готовности России подписать соглашение с Англией и Францией "при условии, если все ее требования будут приняты", и отметил, что из сказанного в докладе следует: до реального соглашения пока далеко. Шуленбург обратил внимание на то, что Молотов в своем выступлении "избегал нападок на Германию и проявлял готовность продолжить переговоры, начатые в Берлине и в Москве". Такую же готовность совершенно неожиданно выразил в Берлине Гитлер.  Всю последнюю декаду мая фюрер и его советники ломали голову над тем, как подступиться к России и сорвать англо-русские переговоры. В Берлине казалось, что Молотов во время беседы с Шуленбургом 20 мая достаточно холодно воспринял предложения Германии. Поэтому на следующий день Вайцзекер сообщил послу, что в свете всего сказанного Народным комиссаром "мы должны сидеть тихо и ждать, пока русские не выскажутся более откровенно".  Однако Гитлер, уже назначивший точную дату нападения на Польшу - 1 сентября, не мог сидеть тихо. Примерно 25 мая Вайцзекер и Фридрих Гаус, заведующий юридическим отделом министерства иностранных дел Германии, были вызваны в загородную резиденцию Риббентропа в Зонненбурге. Там, согласно письменным показаниям Гауса на Нюрнбергском процессе [51], им сообщили, что фюрер желает "установить более приемлемые отношения между Германией и Советским Союзом". Риббентроп составил проект инструкции Шуленбургу, в котором была детально разработана новая линия поведения и указывалось, что встречи с Молотовым следует добиваться "как можно скорее". Этот документ был обнаружен среди прочих трофейных документов министерства иностранных дел.  Судя по визе, документ был представлен Гитлеру 26 мая, что говорит о многом. Становится очевидно, что немецкое министерство иностранных дел было убеждено, что англо-русские переговоры успешно завершатся, если Германия не предпримет самые решительные меры. Риббентроп предложил Шуленбургу сказать Молотову следующее:  "Столкновений между внешнеполитическими интересами Германии и Советской России не существует... Настало время наладить нормальные мирные советско-германские отношения... Итало-германский союз направлен не против Советского Союза, а против англофранцузского союза...  Если вопреки нашим желаниям дело дойдет до столкновения с Польшей, то это никоим образом не затронет интересов Советского Союза. Более того, мы твердо заверяем, что при решении польско-германского вопроса - неважно, каким способом, - мы будем учитывать русские интересы, насколько это возможно".  Далее нужно было обратить внимание на опасность для России союза с Англией.  "Мы не можем понять, что заставляет Россию играть важную роль в политике окружения, проводимой Англией... Для России это будет означать одностороннее обязательство без равноценной замены с британской стороны... Британия не в состоянии предложить России равноценной замены, как бы ни были сформулированы договоры. Существование Западного вала делает оказание помощи Европе невозможным... Мы убеждены, что Англия в очередной раз сохранит приверженность своей традиционной политике, при которой другие государства таскают для нее каштаны из огня".  Шуленбург должен был также подчеркнуть, что у Германии "нет агрессивных намерений по отношению к России". И наконец, ему предписывалось сообщить Молотову, что Германия готова не только обсудить с Советским Союзом экономические вопросы, но и "вернуться к нормальным политическим отношениям".  Гитлер полагал, что проект может завести слишком далеко и велел его придержать. На фюрера, как уверял Гаус, произвело впечатление недавнее оптимистичное заявление Чемберлена - 24 мая премьер-министр сказал в палате общин, что в результате новых английских предложений договор с Россией может быть подписан "в ближайшем будущем". Гитлер опасался, что его предложения будут отвергнуты. Он не оставил идеи сближения с Советским Союзом, но полагал, что искать подходы для этого следует более осторожно.  Все, что волновало фюрера в последнюю неделю мая, документально отражено в трофейных бумагах министерства иностранных дел. Примерно 25 мая - точную дату установить трудно - он неожиданно пришел к выводу, что необходимо форсировать переговоры с Советским Союзом, чтобы сорвать англо-советские переговоры. Шуленбургу было предписано немедленно встретиться с Молотовым. Но инструкция Риббентропа, проект которой показали Гитлеру 26 мая, так и не была отослана Шуленбургу. Фюрер отменил ее. В тот вечер Вайцзекер отправил Шуленбургу телеграмму, в которой советовал проявлять сдержанность и не предпринимать никаких шагов без дальнейших инструкций.  Эта телеграмма, а также письмо, составленное статс-секретарем 27 мая, но отправленное в Москву только 30 мая с очень важным постскриптумом, во многом объясняют колебания Берлина. В письме от 27 мая Вайцзекер писал Шуленбургу, что, по мнению, циркулирующему в Берлине, англо-русские переговоры "не так легко будет сорвать" и Германия опасается решительно вмешиваться, чтобы не вызвать "раскатов татарского хохота" в Москве. Помимо того, статс-секретарь сообщил, что как Япония, так и Италия холодно отнеслись к планируемому сближению Германии с Москвой. Такое отношение союзников способствовало формированию в Берлине мнения, что лучше сидеть тихо. "Таким образом, - писал он в заключение, - мы хотим выждать и посмотреть, насколько Москва и Лондон с Парижем свяжут себя взаимными обязательствами".  По каким-то причинам Вайцзекер не отправил это письмо сразу - вероятно, он полагал, что Гитлер еще не принял, окончательного решения. Когда же 30 мая он все-таки отправил письмо, то добавил к нему постскриптум:  "P. S. К изложенному выше могу добавить, что с благословения фюрера подход к русским отыскать все-таки придется, но очень осторожно, во время беседы, которую мне надлежит провести сегодня с русским поверенным в делах".  Беседа с Георгием Астаховым дала немного, но для немцев она знаменовала начало нового этапа. Предлогом для вызова русского поверенного стало обсуждение вопроса о советском торговом представительстве в Праге, которое русские хотели сохранить. Беседа крутилась вокруг этого вопроса - каждый дипломат пытался выяснить, что на уме у другого. Вайцзекер выразил свое согласие с Молотовым в том, что экономические и политические вопросы нельзя разделять полностью, после чего проявил заинтересованность в "нормализации отношений между Советским Союзом и Германией". Астахов заверил коллегу, что Молотов не имеет намерения "закрыть дверь для дальнейших русско-германских переговоров".  Оба дипломата проявляли определенную осторожность, но немцев эта беседа вдохновила. В 10.40 вечера 30 мая Вайцзекер отправил сверхсрочную телеграмму Шуленбургу в Москву:  "Несмотря на разработанную ранее тактику, мы в конечном счете решили пойти на определенный контакт с Советским Coюзoм [52]".  Может быть, пространный секретный меморандум, который Муссолини направил Гитлеру 30 мая, укрепил решимость фюрера пойти на сближение с Советским Союзом, хотя и с оглядкой. К лету сомнения дуче относительно преждевременного начала войны возросли. Он писал Гитлеру, что убежден: "война между плутократами, консервативными нациями" и государствами оси неизбежна. Но "Италии необходимо время на подготовку, которая может продлиться до конца 1942 года... Только начиная с 1943 года можно рассчитывать на успешное ведение войны". Перечислив ряд причин, по которым "Италии необходим известный мирный период", дуче писал: "По вышеизложенным причинам Италия не хотела бы форсировать начало европейской войны, хотя она убеждена в ее неизбежности".  Гитлер, так и не открыв своему большому другу и союзнику, что уже наметил на 1 сентября нападение на Польшу, заверил, что прочел секретный меморандум "с большим интересом", и предложил организовать встречу глав правительств для обсуждения поднятых в нем вопросов. А пока что он решил выяснить, возможно ли пробить брешь в Кремлевской стене. В течение всего июня в Москве между посольством Германии и Анастасом Микояном, Народным комиссаром внешней торговли, велись предварительные переговоры о заключении торгового соглашения.  Советское правительство все еще относилось к Берлину с большой долей подозрительности. Как сообщал 27 июня Шуленбург, в Кремле полагают, что, настаивая на заключении торгового соглашения, немцы стремятся торпедировать переговоры русских с Англией и Францией. "Здесь боятся, - докладывал посол в Берлин, - что, как только мы получим это преимущество, переговоры прекратятся сами собой".  28 июня Шуленбург имел продолжительную беседу с Молотовым, которая, как он докладывал в срочной секретной телеграмме, прошла в дружественной обстановке. Тем не менее, когда немецкий посол уверенно сослался на договоры о ненападении, которые Германия совсем недавно заключила с Прибалтийскими государствами [53], советский комиссар иностранных дел язвительно заметил, что "должен усомниться в действенности таких договоров после опыта, приобретенного Польшей". В конце отчета о беседе Шуленбург писал:  "У меня сложилось впечатление, что Советское правительство внимательно следит за нашим политическим курсом и что оно заинтересовано в контакте с нами. Несмотря на то что недоверие очевидно, Молотов говорил о нормализации отношений с Германией как о деле желаемом и возможном".  Посол затребовал по телеграфу инструкции относительно своих последующих шагов. Он был одним из сторонников Секта, которые выступали за сближение Германии с Советской Россией после 1919 года и добились этого в Рапалло, и во всех его донесениях за 1939 год проглядывает искреннее стремление восстановить отношения, существовавшие во времена Веймарской республики. Но, как и многие другие дипломаты старой школы, он плохо знал Гитлера.  29 июня из своей горной резиденции Берхтесгаден Гитлер неожиданно приказал прервать переговоры с русскими.  Берхтесгаден, 29 июня 1939 года  ...Фюрер решил так:  До сведения русских необходимо довести, что из их отношения мы поняли, что продолжение контактов они ставят в зависимость от того, устраивают ли их основы экономических переговоров, как было определено в январе. Поскольку эти основы не удовлетворяют нас, мы в настоящее время не заинтересованы в возобновлении экономических переговоров с русскими.  Фюрер согласен, чтобы ответ был задержан на несколько дней.  В действительности же суть этого решения была передана в посольство Германии в Москве на следующий день. Вайцзекер телеграфировал:  "Министр иностранных дел придерживается мнения, что в части политической сказано достаточно много и что до получения дальнейших инструкций возобновлять переговоры не следует.  Что касается возможности экономических переговоров с русскими, то здесь окончательное мнение еще не выработано. В этой области Вас просят также ничего не предпринимать до получения инструкций".  В трофейных немецких документах невозможно найти объяснение столь резкой перемене в настроении Гитлера. Русские уже были готовы пойти на компромисс по части предложений, сделанных ими в январе и феврале. Шнурре предупреждал 15 июня, что срыв экономических переговоров будет означать для Германии неудачу и в экономическом и в политическом отношении.  Не мог заставить Гитлера принять столь обескураживающее решение и тернистый путь англо-франко-советских переговоров. Из сообщений посольства Германии в Москве он знал, что Советский Союз и западные демократии не сумели разрешить вопрос о гарантиях Польше, Румынии и Прибалтийским государствам. Польша и Румыния были рады получить гарантии Англии и Франции, которые вряд ли помогли бы им в случае немецкой агрессии, разве что косвенно способствовали бы созданию Западного фронта. Но они отказывались от русских гарантий, даже отказывались пропускать через свою территорию советские войска для отражения немецкого нападения. Латвия, Эстония и Финляндия тоже наотрез отказались от русских гарантий. Как явствует из трофейных немецких документов, такое решение было принято не без участия министерства иностранных дел Германии, причем в ход шли самые обыкновенные угрозы на случай, если не будет проявлено должной решимости.  Попав в такое затруднительное положение, Молотов в начале июня предложил Англии прислать в Москву министра иностранных дел, чтобы тот принял участие в переговорах. По мнению русских, это, вероятно, не только помогло бы выйти из тупика, но и наглядно продемонстрировало бы серьезное желание Англии достичь договоренности с Советским Союзом. Лорд Галифакс ехать отказался [54] . Вместо него предложил свои услуги Антони Иден, бывший министр иностранных дел, но Чемберлен отклонил его кандидатуру. Было решено послать Уильяма Стрэнга, способного сотрудника министерства, работавшего ранее в посольстве в Москве и хорошо говорившего по-русски, но малоизвестного как у себя в стране, так и за ее пределами. Тот факт, что сотрудника столь низкого ранга поставили во главе миссии, которой предстояло вести переговоры напрямую с Молотовым и Сталиным, ясно давал понять русским, как они сами потом говорили, что Чемберлен не принимал всерьез идею создания союза, способного остановить Гитлера.  Стрэнг прибыл в Москву 14 июня. До этого он принимал участие в одиннадцати англо-французских встречах с Молотовым, тем не менее появление его мало повлияло на ход англо-советских переговоров. Через две недели, 29 июня, недоверие и раздражительность русских нашли отражение в статье, опубликованной Андреем Ждановым в "Правде". Статья называлась "Английское и французское правительства не хотят договора с Советским Союзом на основе равенства". Жданов пытался представить статью как "написанную рядовым гражданином, не выражающую официальную точку зрения Советского правительства", но он был не только членом Политбюро, не только председателем иностранной комиссии советского парламента, но и, что особенно отмечал Шуленбург в своем докладе в Берлин, "доверенным лицом Сталина; (его) статья была написана по приказу сверху".  "...Английское и французское правительства, - писал Жданов, - не хотят равного договора с СССР... Англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами".  Недоверие Сталина к Англии и Франции и опасение, что западные союзники могут в конце концов пойти на сделку с Гитлером, как они это сделали год назад в Мюнхене, было высказано, чтобы весь мир мог над этим задуматься. Посол Шуленбург, поразмыслив над статьей, доложил в Берлин, что, по его мнению, одним из мотивов написания ее было желание "обвинить Англию и Францию в возможном срыве переговоров".  Планы тотальной войны  Адольф Гитлер все еще не поддавался на русскую приманку - может, потому, что в течение всего июня он был занят в Берхтесгадене тем, что следил за подготовкой к вторжению в Польшу, которое намечалось на конец лета.  К 15 июня он уже имел на руках совершенно секретный план военных операций против Польши, составленный генералом Браухичем. "Целью операции, - вторил своему хозяину главнокомандующий сухопутными войсками, - является уничтожение польских вооруженных сил. Политическое руководство требует начать войну внезапными, мощными ударами и добиться скорых успехов. Замысел главнокомандующего сухопутными войсками сводится к тому, чтобы внезапным вторжением на польскую территорию упредить организованную мобилизацию и сосредоточение польской армии и концентрическими ударами из Силезии, с одной стороны, из Померании - Восточной Пруссии, с другой, разгромить главные силы польской армии, находящиеся западнее линии рек Висла - Нарев".  Для реализации этого плана Браухич создал две группы армий - группу армий "Юг", в которую вошли 8, 10 и 14-я армии, и группу армий "Север", в состав которой вошли 3-я и 4-я армии. Группе армий "Юг" под командованием генерала Рундштедта предписывалось наступать из Силезии в направлении на Варшаву, сломить сопротивление польской армии и по возможности раньше и максимально крупными силами выйти к Висле по обе стороны Варшавы, имея целью во взаимодействии с группой армий "Север" уничтожить польские войска, еще находящиеся в Западной Польше. Главной задачей группы армий "Север" было установление связи между рейхом и Восточной Пруссией путем захвата коридора. Для каждой армии, так же как для ВВС и для флота, были разработаны и определены свои задачи. Данциг, по Браухичу, планировалось объявить территорией Германии в первый же день боевых действий, порядок там предполагалось поддерживать местными силами под командованием немцев.  Дополнительной директивой, изданной тогда же, предусматривалось, что приказ на проведение операции "Вайс" будет отдан войскам 20 августа. "Все приготовления, - говорилось в директиве, - должны быть закончены к этому числу".  Через неделю, 22 июня, генерал Кейтель представил Гитлеру предварительный график по операции "Вайс". Фюрер после ознакомления с документом в целом одобрил его, но приказал, "чтобы не будоражить население призывом большего, чем обычно, числа резервистов... отвечать гражданским учреждениям, предпринимателям, частным лицам, интересующимся этим вопросом, что резервисты призываются для осенних маневров". Гитлер приказал также в целях соблюдения секретности эвакуацию госпиталей в приграничной зоне, которую главное командование сухопутных войск планировало на середину июля, не проводить.  Война, которую собирался начать фюрер, должна была стать тотальной войной, она требовала не только военной мобилизации, но и мобилизации всей страны, всех ее ресурсов. В целях координации этих усилий на следующий день, 23 июня, был созван Совет обороны рейха под председательством Геринга. На заседании присутствовали тридцать пять высших государственных деятелей, в том числе военачальники Кейтель, Редер, Гальдер, Томас, Мильх и министры: внутренних дел, экономики, финансов, транспорта, а также Гиммлер. Это было лишь второе заседание совета, но Геринг объяснил, что он собирается только для принятия необычайно важных решений. Ни у кого из собравшихся, как явствует из трофейных документов, не осталось сомнений в том, что война не за горами, но предстоит сделать еще очень многое - обеспечить людскими ресурсами промышленность и сельское хозяйство и решить другие вопросы по тотальной мобилизации.  Геринг сообщил собравшимся, что Гитлер планирует призвать в вооруженные силы семь миллионов человек. Поэтому доктору Функу, министру экономики, в целях увеличения людских ресурсов надлежало решить, "на каких видах работ будут использоваться военнопленные и лица, содержащиеся в тюрьмах и концлагерях". Здесь в разговор вступил Гиммлер и сказал, что "во время войны концентрационные лагеря будут использоваться с большей пользой". Геринг заметил, что могут быть привлечены сотни тысяч рабочих из протектората Чехия и Моравия. Они будут размещены в бараках и использованы на работах, в частности на сельскохозяйственных, под присмотром немецких специалистов. Уже тогда стало очевидно, в какие формы выльется нацистская программа использования подневольного труда.  Доктор Фрик, министр внутренних дел, обещал "изыскать рабочую силу в аппарате управления". Он внес некоторое оживление, заявив, что при нацистском режиме бюрократический аппарат "вырос в 20-40 раз, что просто невероятно". Была создана комиссия, которой поручили исправить положение.  Еще более пессимистично прозвучал доклад полковника Рудольфа Герке, начальника транспортного отдела генерального штаба сухопутных войск. "С точки зрения транспорта, - заявил он напрямик, - Германия в настоящий момент к войне не готова".  Вопрос о том, готова ли транспортная сеть Германии к войне, зависел от того, будет ли вестись война только с Польшей. Если предстояли боевые действия на Западе против Франции и Англии, то возникало опасение, что транспортная система просто не справится с задачей. В течение июля состоялись два экстренных заседания Совета обороны для обсуждения мер "по приведению Западного вала самое позднее к 25 августа в состояние повышенной готовности с помощью средств, которые могут быть раздобыты к этому сроку путем принятия чрезвычайных мер". Концерну Круппа и стальному картелю была поставлена задача изыскать необходимое количество металла для вооружения западного рубежа. Немцы понимали, что именно от мощи этих укреплений зависит, предпримут англо-французские войска серьезное наступление или нет, пока вермахт будет занят решением польского вопроса.  Хотя Гитлер с несвойственной откровенностью заявил своим генералам 23 мая, что вовсе не Данциг является предметом споров с Польшей, вольный город на протяжении нескольких недель в середине лета был пороховой бочкой, которая могла в любой момент взорваться и положить начало войне. В течение некоторого времени немцы нелегально переправляли в Данциг оружие и направляли офицеров обучать местные силы самообороны обращению с ним [55]. Оружие и офицеров переправляли через границу из Восточной Пруссии, и, чтобы этот процесс не вышел из-под контроля, поляки увеличили там число таможенников и пограничников. Местные власти Данцига, действовавшие теперь по указке из Берлина, в ответ на это старались всячески помешать полякам выполнять их обязанности.  Конфликт достиг кризиса 4 августа. Польский дипломатический представитель в Данциге известил местные власти о том, что польские таможенники получили приказ при выполнении своих обязанностей в случае необходимости применять оружие и что если им будут чинить препятствия, то это будет расцениваться как акт насилия по отношению к польским официальным лицам, после чего польское правительство "незамедлительно применит санкции к вольному городу".  Поляки в очередной раз напомнили Гитлеру о том, что их не так-то просто запугать. Это напоминание было подкреплено сообщением немецкого посла в Варшаве, который 6 июля телеграфировал в Берлин:  "...Вряд ли стоит сомневаться, что поляки окажут сопротивление, если будет иметь место явное нарушение их прав (в Данциге)". Пометка, сделанная на полях этой телеграммы рукой Риббентропа, свидетельствует о том, что она была показана Гитлеру.  Фюрер пришел в ярость. 7 августа он вызвал в Берхтесгаден Альберта Форстера, нацистского гауляйтера Данцига, и заявил ему, что поляки вывели его из терпения. Произошел обмен сердитыми нотами между Берлином и Варшавой, причем такими резкими по тону, что ни одна из сторон не решилась их опубликовать. 9 августа правительство рейха предупредило Польшу, что повторение данцигского ультиматума "приведет к ухудшению германо-польских отношений... за что немецкая сторона ответственности нести не желает". На следующий день последовал дерзкий ответ польского правительства, в котором говорилось, что оно, как и прежде, будет реагировать на любые действия властей Данцига, направленные на ущемление прав и интересов Польши, любыми способами, которые сочтет допустимыми, а вмешательство правительства рейха будет расценивать как акт агрессии. Ни одно малое государство, стоявшее на пути Гитлера, не говорило с ним таким языком. Он пребывал в дурном настроении, когда на следующий день, 11 августа, принимал швейцарца Карла Буркхардта, верховного комиссара Лиги Наций в Данциге, который давно шел навстречу требованиям немцев. Гитлер заявил своему гостю, что, "если поляки хоть что-нибудь предпримут, он как молния обрушится на них всеми силами, которые имеются в его распоряжении и о которых поляки не подозревают".  "Месье Буркхардт заметил, что это приведет к всеобщему конфликту. Герр Гитлер ответил, что если ему суждено начать войну, то лучше начать ее сегодня, а не завтра, что он не будет ее вести, как Вильгельм II, который не решался максимально использовать любое оружие, и что война эта будет беспощадной".  Против кого война? Против Польши конечно. Против Англии и Франции, если потребуется. И против России тоже? Гитлер наконец принял решение относительно Советского Союза.  Вмешательство России: III  Русские выступили с новой инициативой. 18 июля Е. Бабарин, советский торговый представитель в Берлине, в сопровождении двух своих помощников прибыл в министерство иностранных дел Германии и сообщил Юлиусу Шнурре, что Россия хотела бы улучшить германо-советские экономические отношения. Он принес с собой подробный меморандум о торговом соглашении, в котором фигурировал возросший список товаров для обмена между двумя странами, и сообщил, что если незначительные разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение в Берлине. Из отчета о встрече, который представил доктор Шнурре, явствует, что немцы остались довольны. "Такой договор, - писал Шнурре, - неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию". Через четыре дня, 22 июля, советская пресса сообщила, что в Берлине возобновлены советско-германские торговые переговоры.  В тот же день Вайцзекер с воодушевлением телеграфировал послу Шуленбургу в Москву новые инструкции. О торговых переговорах он писал: "...Мы будем действовать, так как заключение соглашения, причем, чем скорее, тем лучше, считают здесь необходимым из конъюнктурных соображений. Что же касается чисто политического аспекта наших переговоров с русскими, мы полагаем, что период ожидания, предписанный... в нашей телеграмме (от 30 июня), можно считать закончившимся. Вы уполномочены снова взять нити в свои руки, не оказывая, однако, никакого давления".  На самом деле все нити взяли в руки четыре дня спустя, 26 июля, в Берлине. Доктор Шнурре получил от Риббентропа указание устроить в шикарном берлинском ресторане обед для советского поверенного Астахова и Бабарина с целью прощупать их. Русских долго прощупывать не пришлось. В своем отчете Шнурре отмечал, что "русские просидели до половины первого ночи и очень оживленно и заинтересованно говорили о волнующих нас политических и экономических проблемах".  Астахов, горячо поддержанный Бабариным, сказал, что советско-германская политика сближения отвечает жизненным интересам обеих стран, что в Москве никак не могут понять, почему нацистская Германия так антагонистически настроена по отношению к Советскому Союзу. В ответ немецкий дипломат заявил, что "политика Германии на Востоке идет сейчас совершенно другим курсом".  "С нашей стороны вопрос об угрозе Советскому Союзу не стоит. Наши интересы лежат в совершенно другом направлении... Политика Германии нацелена против Англии... Мне видится далеко идущее соглашение, отражающее взаимные интересы и учитывающее жизненные интересы русских.  Однако такая возможность исчезнет, как только Советский Союз объединится с Англией против Германии. Сейчас имеется шанс достичь понимания между Германией и Советским Союзом, но он исчезнет, как только будет заключен пакт с Лондоном.  Что может предложить Англия России? В лучшем случае участие в европейской войне и враждебность по отношению к России со стороны Германии. Что можем предложить взамен мы? Нейтралитет и усилия, направленные на то, чтобы Россия не участвовала в возможном европейском конфликте, и, если пожелает Москва, германо-русское взаимопонимание, что, как в былые времена, послужит интересам обеих стран. Противоречий (между Германией и Россией), по-моему, не существует на пространствах от Балтийского моря до Черного и на Дальнем Востоке. Кроме того, несмотря на различия во взглядах, существует общность в идеологиях Германии, Италии и Советского Союза: оппозиция капиталистическим демократиям Запада".  Так поздно вечером 26 июля в небольшом берлинском ресторане за вином и закусками, которыми наслаждались второстепенные дипломаты, Германия сделала первый серьезный шаг к сближению с Советской Россией. Новый курс, которым пошел Шнурре, был указан самим Риббентропом. Астахов очень обрадовался, услышав об этом, и пообещал Шнурре немедленно доложить обо всем в Москву.  На Вильгельмштрассе с нетерпением ожидали, какова будет реакция в советской столице. Через три дня, 29 июля, Вайцзекер отправил Шуленбургу с курьером секретную депешу.  "Нам очень важно знать, какую реакцию вызвали в Москве соображения, высказанные Астахову и Бабарину. Если у вас появится возможность организовать еще одну беседу с Молотовым, прозондируйте почву по тем же направлениям. Если в результате Молотов откажется от сдержанной позиции, на которой стоял до сих пор, то можете сделать еще один шаг ...Это относится, в частности, и к польской проблеме... Мы были бы готовы, как бы ни развивалась польская проблема, охранять интересы Советского Союза и прийти к соглашению с правительством в Москве. При решении прибалтийского вопроса, если переговоры будут развиваться успешно, можно сформулировать наше отношение так, чтобы не затрагивать интересы Советов на Балтийском море".  Два дня спустя, 31 июля, статс-секретарь "срочно и секретно"; телеграфировал Шуленбургу:  "Относительно нашего послания от 29 июля, которое должно прибыть в Москву сегодня с курьером: Просим сообщить телеграфом точную дату и время следующей встречи с Молотовым, как только это станет известно,  Мы заинтересованы в том, чтобы встреча состоялась как можну, скорее".  Впервые в посланиях из Берлина в Москву прозвучала нотка торопливости.  В Берлине имелись веские причины торопиться. 23 июля Франция и Англия приняли наконец предложение Советского Союза о штабных переговорах, на которых предстояло выработать военную конвенцию, конкретно предусматривающую, как три государства будут вести борьбу против гитлеровских армий. Хотя до 31 июля о достигнутом соглашении не упоминалось - в этот день Чемберлен объявил о нем в палате общин, - немцы уже обо всем знали. 28 июля посол Германии 1 в Париже фон Вельчек сообщил по телеграфу в Берлин, что из "прекрасно информированного источника" ему стало известно о том, что Франция и Англия направляют в Москву военные миссии и что французскую миссию возглавляет генерал Думенк, которого он охарактеризовал как "очень способного офицера", в прошлом заместителя начальника штаба у генерала Вейгана [56]. В дополнительном послании спустя два дня немецкий посол высказал свое мнение о происходящем. Он полагал, что Париж и Лондон согласились на военные переговоры, с Москвой, видя в них последнее средство, способное продлить переговоры.  Это предположение имело под собой достаточно веское основание.  Из секретных документов британского Форин оффис известно, что политические переговоры в Москве в последнюю неделю июля зашли в тупик в основном из-за того, что стороны не смогли договориться о единой трактовке термина "косвенная агрессия". Для англичан и французов трактовка русских - довольно широкая - была неприемлема. При такой трактовке Советы могли оправдать интервенцию в Финляндию и Прибалтийские государства даже при отсутствии серьезной угрозы со стороны нацистов. Лондон на это не соглашался, хотя французы готовы были пойти на уступки.  Кроме того, русские настаивали на том, чтобы военное соглашение, досконально определяющее "методы, формы и размеры" военной помощи, которую три государства окажут друг другу, вступило в силу одновременно с договором о взаимопомощи. Западные державы были невысокого мнения о военной мощи России [57] и пытались поколебать позиции Молотова. Они соглашались только на то, чтобы переговоры между представителями военных начались после подписания договора. Но русские были непреклонны. 17 июня англичане предложили пойти на компромисс: начать военные переговоры сразу, если Советский Союз не будет настаивать на одновременном подписании политического и военного договоров и согласится с английским определением "косвенной агрессии". Молотов ответил недвусмысленным отказом: пока французы и англичане не согласятся принять политический и военный договор в одном пакете, продолжать переговоры не имеет смысла. Угроза русских прервать переговоры вызвала переполох в Париже, где о советско-германском флирте знали больше, чем в Лондоне. Возможно, благодаря давлению французов английское правительство 23 июля неохотно согласилось на переговоры о заключении военной конвенции, хотя и не приняло русской трактовки "косвенной агрессии".  Чемберлен весьма прохладно относился к вопросу о военных переговорах [58]. 1 августа посол в Лондоне фон Дирксен сообщал в Берлин, что в английских правительственных кругах к ведущимся военным переговорам "относятся скептически".  "Об этом свидетельствует, - писал он, - состав английской военной миссии [59]: адмирал... практически находился в отставке и никогда не состоял в штате адмиралтейства; генерал - точно так же простой строевой офицер; генерал авиации - выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения".  В самом деле, английское правительство было настроено настолько скептически, что забыло дать адмиралу Драксу письменные полномочия на ведение переговоров, - недосмотр, если это был недосмотр, по поводу которого сокрушался маршал Ворошилов при первой встрече. Полномочия адмирала были подтверждены только 21 августа, когда в этом уже не было нужды.  Хотя у адмирала Дракса не было письменных полномочий, у него наверняка имелись тайные инструкции относительно того, какого курса придерживаться на переговорах в Москве. Много лет спустя из документов Форин оффис выяснилось, что предписывалось "продвигаться" с (военными) переговорами медленно, не упуская из вида развитие событий в области переговоров политических, пока не будет заключено политическое соглашение. Ему также объяснили, что до подписания политического договора не следует делиться с русскими секретной военной информацией.  Но политические переговоры застопорились 2 августа. Тогда Молотов ясно дал понять, что не согласится на их возобновление, пока не будет достигнут определенный прогресс на военных переговорах. Нетрудно сделать вывод, что правительство Чемберлена намеревалось тянуть время в деле выработки военных обязательств каждой страны в рамках предлагаемого договора о взаимопомощи [60]. Из документов британского министерства иностранных дел явствует, что к началу августа Чемберлен и Галифакс уже почти не надеялись достигнуть соглашения с Советским Союзом, чтобы остановить Гитлера, однако полагали, что, затягивая военные переговоры в Москве, они смогут какое-то время сдерживать немецкого диктатора и он в ближайшие четыре недели не сделает рокового шага к войне [61].  В отличие от английской и французской военных миссий в состав русской миссии входили представители высшего генералитета: Народный комиссар обороны маршал Ворошилов, начальник Генерального штаба Красной Армии генерал Шапошников, главнокомандующие военно-морским флотом и военно-воздушными силами. Русские ничего не могли поделать с англичанами, которые в июле отправили в Варшаву для переговоров с польским генштабом начальника генерального штаба генерала Эдмунда Айронсайда, а на переговоры в Москву послать офицера такого высокого ранга не посчитали нужным.  Нельзя сказать, что с отправкой англо-французской миссии в Москву очень торопились, ведь на самолете она могла бы добраться туда за один день, но миссия добиралась пароходом - медленным, грузо-пассажирским, который доставил ее в Россию за такое же время, за какое на "Куин Мэри" она могла бы добраться до Америки. В Ленинград миссия отплыла 5 августа, а в Москву прибыла только 11-го.  Но было уже поздно. Гитлер ее опередил.  Пока английские и французские военные ждали парохода на Ленинград, немцы действовали. День 3 августа стал решающим для Берлина и Москвы. В этот день министр иностранных дел Риббентроп, который обычно предоставлял рассылку телеграмм статс-секретарю Вайцзекеру, сам отправил Шуленбургу в Москву телеграмму с пометкой "срочно, совершенно секретно".  "Вчера я имел продолжительную беседу с Астаховым, содержание которой изложу в отдельной телеграмме.  Выразив желание немцев улучшить германо-русские отношения, я сказал, что на всем протяжении от Балтийского до Черного моря не существует таких проблем, которые мы не могли бы решить к взаимному удовлетворению. В ответ на пожелание Астахова перейти к переговорам по конкретным вопросам ...я заявил, что готов к таким переговорам, если Советское правительство сообщит мне через Астахова, что оно также стремится к установлению германо-русских отношений на новой основе".  В министерстве иностранных дел знали, что в тот же день, но чуть позже, Шуленбург встречается с Молотовым. Через час после того, как была отправлена телеграмма Риббентропа, Вайцзекер направил телеграмму от себя, также помеченную грифом "срочно, совершенно секретно": "Ввиду сложившейся политической ситуации и в целях ускорения мы заинтересованы безотносительно к вашему сегодняшнему разговору с Молотовым продолжить беседы по более конкретным вопросам в Берлине во имя нормализации германо-советских отношений. С этой целью Шнурре сегодня же встретится с Астаховым и сообщит ему, что мы готовы продолжать беседы по конкретным вопросам".  Неожиданное желание Риббентропа вести переговоры по "конкретным вопросам", вероятно, удивило русских. По крайней мере, в телеграмме Шуленбургу, отправленной в 15.47, он сообщал: "... Намекнул Астахову, что мы близки к тому, чтобы договориться с Россией о судьбе Польши". Министр подчеркивал, что сказал русскому поверенному: "... Мы не торопимся".  Это был блеф. И наблюдательный советский поверенный в делах во время встречи со Шнурре в министерстве иностранных дел в 12.45 отметил, что тот, казалось, торопил события, тогда как министр иностранных дел Германии накануне "не проявлял такой спешки". Шнурре воспользовался ситуацией.  "Я сказал господину Астахову, - отмечал он в секретном меморандуме, - что, хотя министр иностранных дел накануне и не говорил о срочности, мы считаем, что это необходимо сделать в течение нескольких ближайших дней - продолжить беседы, чтобы заложить фундамент как можно быстрее".  Немцам необходимо было решить вопрос в течение ближайших дней. Астахов сообщил Шнурре, что получил "промежуточный ответ" от Молотова по поводу германских предложений. По большей части это был ответ отрицательный. По сообщению Астахова, Молотов заверял, что Москва также желает улучшения отношений, "но пока что неизвестно ничего конкретного о намерениях Германии".  Народный комиссар иностранных дел изложил свою точку зрения непосредственно Шуленбургу в тот же вечер. Посол доложил о беседе в телеграмме, отправленной после полуночи. Он сообщал, что во время беседы, длившейся час с четвертью, Молотов "отошел от своей обычно сдержанной позиции и вел себя довольно открыто". Это бесспорно. Потому что после того, как Шуленбург еще раз изложил точку зрения Германии об отсутствии у двух стран противоречий и еще раз выразил пожелание достичь взаимопонимания, несгибаемый русский министр перечислил несколько акций рейха, враждебных Советскому Союзу: Антикоминтерновский пакт, поддержка Японии в ее антисоветской деятельности, невключение Советского Союза в число участников Мюнхенской конференции.  "Как согласуются утверждения о новой позиции Германии, - спрашивал Молотов, - с указанными тремя моментами? Пока что доказательств изменившейся точки зрения правительства Германии не существует".  Шуленбург, казалось, был немного обескуражен.  "У меня сложилось впечатление, - телеграфировал он в Берлин, - что Советское правительство в настоящее время намерено заключить соглашение с Англией и Францией, если они примут все требования Советов... Я уверен, что мои заявления произвели на Молотова впечатление, тем не менее с нашей стороны потребуются серьезные усилия, чтобы изменить курс Советского правительства".  Хотя ветеран дипломатической службы хорошо разбирался в делах Советского Союза, он явно переоценивал прогресс на переговорах Советского Союза с Англией и Францией. Не знал он и до каких пределов готов идти Берлин в "серьезных усилиях", которые, как он полагал, были необходимы, чтобы совершить поворот в политическом курсе советской дипломатии.  На Вильгельмштрассе зрела уверенность, что цель эта вполне достижима. Если удастся нейтрализовать Россию, то Англия и Франция не станут воевать за Польшу, а если и станут, их легко сдержать на западных рубежах, а за это время Польша будет уничтожена и немецкая армия сможет обрушить всю свою мощь на Запад.  Проницательный французский поверенный в делах в Берлине Жак Тарбе де Сэн-Хардуэн заметил перемену в атмосфере столицы Германии. 3 августа, когда была необычайно высока дипломатическая активность в Берлине и Москве, он докладывал в Париж: "В течение последней недели в политической атмосфере Берлина наблюдались определенные перемены... Период растерянности, колебаний, склонности к выжиданию и даже умиротворению, наблюдавшийся среди нацистской верхушки, перешел в новую фазу".  AvvalgiКнига III Keyingi ↑ Отель принадлежал старому другу Гитлера, нацисту Дризену. Именно отсюда Гитлер в ночь на 30 июня 1934 года отправился убивать Рема и проводить "кровавую чистку". Нацистский вождь часто приезжал в этот отель, чтобы собраться с мыслями и рассеять сомнения. - Прим. авт. ↑ Гитлер знал, что Чехословакия приняла англо-французские предложения. Йодль отметил в своем дневнике, что 21 сентября, в 11.30 утра, за день до того, как Чемберлен прибыл в Годесберг, ему, Йодлю, позвонил адъютант фюрера и сказал: "Пять минут назад фюрер получил известие, что Прага, судя по всему, безоговорочно согласна". В 12.45, пишет Йодль, начальники отделов получили приказ продолжать подготовку операции "Грюн", но при этом не упускать из виду мирное проникновение. Вполне возможно, что Гитлер не знал англо-французских условий, пока ему не рассказал о них премьер-министр. - Прим. авт. ↑ Мобилизация в Чехословакии началась 23 сентября, в 10.30 утра. - Прим. авт. ↑ Меморандум предписывал вывести все чешские войска, в том числе подразделения полиции, к 1 октября с больших территорий, заштрихованных на карте красным цветом. Судьбу территорий, заштрихованных зеленым цветом, предстояло решить в ходе плебисцита. Все военные сооружения на этих территориях предписывалось оставить нетронутыми. Коммерческие, транспортные материалы, особенно подвижной состав железных дорог, передавались немцам неповрежденными. Наконец, не должны были вывозиться продукты питания, товары, скот, сырье и т. д. Сотни тысяч чехов, проживавших в Судетской области, лишались права забрать с собой свой скарб или корову. - Прим. авт. ↑ Ответ Чехословакии - документ трогательный и пророческий. В нем говорилось, что Годесбергские предложения лишают ее "гарантий на существование как нации". - Прим. авт. ↑ По окончании переговоров в Годесберге английские и французские корреспонденты, а среди них и главный европейский корреспондент нью-йоркской "Таймc", являвшийся гражданином Великобритании, поспешили к французской, бельгийской и голландской границам, чтобы не оказаться интернированными в случае объявления войны. - Прим. авт. ↑ Заверения Вильсона приведены в записи беседы, которую Шмидт сделал на немецком языке, по-английски. - Прим. авт. ↑ Эти предложения были переданы послом Гендерсоном в министерство иностранных дел Германии в 11 вечера с просьбой немедленно довести их до сведения Гитлера. - Прим. авт. ↑ Имеются в виду написанные собственной рукой показания Гальдера, Гизевиуса и Шахта. В них много противоречий, по некоторым пунктам они полностью исключают друг друга. Не следует забывать, что все трое с самого начала служили нацистскому режиму, хотя после войны старались доказать, что всегда были противниками Гитлера и выступали за мир.  Эрих Кордт, начальник секретариата Риббентропа в министерстве иностранных дел, тоже был участником заговора - причем не последним - и пережил войну. В Нюрнберге он написал длинный меморандум о событиях сентября 1938 года, с которым автор имел возможность ознакомиться. - Прим. авт. ↑ Ни историки, ни заговорщики не могут точно указать, где находился Гитлер 13 и 14 сентября. Черчилль, основываясь на меморандуме генерала Гальдера, утверждает, что фюрер прибыл в Берлин из Берхтесгадена утром 14 сентября и что Гальдер и Вицлебен, узнав об этом, "решили выступить в восемь вечера в тот же день". Они отменили операцию, согласно их показаниям, когда в четыре часа дня узнали, что Чемберлен летит в Берхтесгаден (Черчилль У. Надвигающаяся буря). Но в воспоминания Гальдера, а следовательно, и в утверждение Черчилля вкралась ошибка. Дневник Гитлера с ежедневным расписанием, хранящийся сейчас в библиотеке Конгресса, содержит несколько записей, из которых явствует, что 13 и 14 сентября Гитлер провел в Мюнхене, где помимо всего прочего встречался с Риббентропом на квартире у Бормана и посетил кабаре "Зонненвинкель". Вечером 14 сентября он уехал в Оберзальцберг. - Прим. авт. ↑ Британский посол В Риме. - Прим. авт. ↑ Как известно, Гитлер уже мобилизовал все наличные войска. - Прим. авт. ↑ Аллан Буллок в своей книге "Гитлер. Исследование тирании" пишет "Несомненно, что именно вмешательство Муссолини перевесило чашу весов". - Прим. авт. ↑ Взять, например, объяснение провала заговора, данное одним из его участников генералом Георгом Томасом, умелым руководителем отдела экономики и вооружения ОКБ: "Исполнение этого плана было, к сожалению, сорвано, потому что, с точки зрения генерала, которому предписывалось командовать нашими силами (Вицлебена), на молодых офицеров нельзя было положиться в политической акция такого рода". (См. Томас Г. Размышления и события. ) - Прим. авт. ↑ Накануне, в 6.45 вечера, Чемберлен направил официальное послание президенту Бенешу, в котором сообщал о встрече в Мюнхене. Он писал: "Я буду во всем иметь в виду интересы Чехословакии. Я еду туда (в Мюнхен) с намерением попытаться найти компромисс между позициями чешского и немецкого правительств". Бенеш немедленно ответил: "Я прошу ничего не предпринимать в Мюнхене, пока не будет выслушана Чехословакия". - Прим. авт. ↑ О немецких корнях предложений Муссолини упоминает в своих свидетельских показаниях, данных 4 июня 1948 года в Нюрнберге перед военным трибуналом США IV по делу "США против Эрнста Вайцзекера", Эрих Кордт. В документах по германской внешней политике приводится краткое содержание официального судебного протокола. Кордт рассказывает также об этом в своей книге "Иллюзии и реальность". Доктор Шмидт, подтверждая слова Кордта, говорил, что переводить предложения дуче не составляло труда, поскольку он уже переводил их накануне в Берлине. Чиано, министр иностранных дел Италии, находясь в Мюнхене, записал в своем дневнике 29-30 сентября, что Муссолини представил документ, который на самом деле был продиктован накануне по телефону из итальянского посольства "как пожелания немецкого правительства". - Прим. авт. ↑ Соглашение датировано 29 сентября, хотя подписано оно было рано утром 30 сентября. В соответствии с соглашением оккупация немцами "территорий с преобладающим немецким населением" должна была производиться немецкой армией в четыре этапа с 1 по 7 октября. Остальные территории немцы должны были занять к 10 октября, после разграничений, произведенных международной комиссией. Эта комиссия состояла из представителей четырех великих держав и Чехословакии. Англия, Франция и Италия сошлись на том, что к 10 октября необходимо закончить эвакуацию, причем зданиям и сооружениям не должен быть причинен ущерб, и что правительство Чехословакии несет ответственность за сохранность вышеозначенных сооружений.  Далее, международной комиссии не позднее конца ноября предстояло организовать плебисцит в районах со смешанным этническим составом населения, после чего надлежало определить новые границы В приложении к соглашению Англия и Франция заявили, что они "не отказываются от своего предложения... о международных гарантиях новых границ Чехословацкого государства на случай неспровоцированной агрессии. Когда будет решен вопрос с польским и венгерским меньшинствами, Германия и Италия в свою очередь дадут гарантии Чехословакии".  Обещание провести плебисцит так и не было выполнено. Ни Германия, ни Италия не дали Чехословакии гарантий даже после того, как был разрешен вопрос о польском и венгерском меньшинствах. Как мы позднее убедимся, не стали выполнять своих гарантий и Англия и Франция. - Прим. авт. ↑ Чемберлен имел в виду возвращение Дизраэли с Берлинского конгресса в 1878 году. - Прим авт. ↑ Даже Гитлер в конце концов убедился в этом, проинспектировав чешские укрепления. Позднее он говорил доктору Карлу Буркхардту, верховному комиссару Лиги Наций в Данциге: "То, что мы узнали о военной мощи Чехословакии после Мюнхена, ужаснуло нас - мы подвергали себя большой опасности. Чешские генералы подготовили серьезный план. Только тогда я понял, почему мои генералы меня удерживали". (Пертинакс. Могильщики Франции.) - Прим. авт. ↑ Немецкое название литовского порта Клайпеда. - Прим. ред. ↑ Когда во время допроса в Нюрнберге мистер Джастин Джексон спросил Геринга, действительно ли он говорил так, тот ответил: "...Это было сказано в запальчивости, в волнении... Я не придавал этому значения". - Прим. авт. ↑ Американский посол в Берлине Хью Вильсон был отозван президентом Рузвельтом 14 ноября, то есть через два дня после "консультаций" с Герингом. Больше он на этот пост не вернулся. Немецкий посол в Вашингтоне Ганс Дикхофф, который в тот же день доложил в Берлин о том, что в Штатах "поднялась буря негодования" из-за устроенного немцами погрома, был отозван 18 ноября и тоже не вернулся на свой пост. 30 ноября германский поверенный в делах в Вашингтоне сообщил в Берлин посредством кода, что "ввиду ухудшения отношений и недостаточных мер по обеспечению безопасности секретных материалов" в посольстве "секретные досье политического содержания" следует перевезти в Берлин. "Досье настолько объемны, - предупреждал он, - что их невозможно будет уничтожить сразу, если в том возникнет необходимость". - Прим. авт. ↑ 28 января 1939 года лорд Галифакс тайно предупредил президента Рузвельта, что "еще в ноябре 1938 года появились подозрения, которые теперь почти переросли в уверенность, что Гитлер планирует дальнейшие захваты весной 1939 года". Министр иностранных дел Великобритании сообщал: "Донесения указывают на то, что Гитлер, подбадриваемый Риббентропом, Гиммлером и другими, намеревается совершить нападение на страны Запада в качестве прелюдии к последующим действиям на Востоке". - Прим. авт. ↑ В немецком варианте записи беседы Риббентропа и Чиано в Риме 28 октября, сделанной доктором Шмидтом, подтверждается воинственное настроение Риббентропа. Приводятся его слова о том, что Германия и Италия должны готовиться к "вооруженному конфликту с западными демократиями... здесь и сейчас". На этой встрече Риббентроп уверял Чиано, что Мюнхен показал силу изоляционистов в США, так что "Америки опасаться нечего". - Прим. авт. ↑ Это удивительное сооружение возводилось в течение трех лет и обошлось очень дорого. Добираться туда было чрезвычайно трудно. Сперва надо было преодолеть десять миль по дороге, как бы прилепившейся к скале, потом - длинный туннель, прорубленный в горной породе, а оттуда подняться на лифте на 370 футов. В результате человек оказывался на горе высотой шесть тысяч футов, откуда открывалась захватывающая панорама Альп. Вдалеке виднелся Зальцбург. Описывая позднее это убежище, Франсуа-Понсе удивлялся: "Кем же было задумано это строение - человеком, обладающим здравым умом, или человеком, обуреваемым манией величия, жаждой повелевать и одиночеством?" - Прим. авт. ↑ Имеются в виду сенат и палата депутатов. - Прим. тит. ред. ↑ 24 ноября Гитлер издал еще одну секретную директиву, которая предписывала вермахту готовиться к военной оккупации Данцига, но об этом будет рассказано ниже. Уже тогда фюрер думал о том, что произойдет после окончательного завоевания Чехословакии, - Прим. авт. ↑ Гитлер потребовал также, чтобы чехословацкий национальный банк передал часть своего золотого запаса в Рейхсбанк (он запросил 391,2 миллиона чешских крон золотом). 18 февраля Геринг писал в министерство иностранных дел: "Ввиду того что валютное положение все ухудшается, я настоятельно требую, чтобы 30-40 миллионов рейхсмарок золотом (из чехословацкого национального банка) были переданы нам немедленно. Они необходимы для выполнения важных заданий фюрера". - Прим. авт. ↑ Немецкое название Закарпатской Украины. - Прим. тит. ред. ↑ Монсеньер Тисо, насколько я его помню, имел одинаковые размеры как в высоту, так и в ширину. Он был невероятный обжора. "Когда я чувствую усталость, - признался он однажды Паулю Шмидту, - я съедаю полфунта ветчины, и это успокаивает мои нервы". Ему было суждено кончить жизнь на виселице. 8 июня 1945 года он был арестован американскими военными властями и передан вновь образовавшейся Чехословакии, где после четырехмесячного суда 15 апреля 1947 года его приговорили к смертной казни. 18 апреля приговор был приведен в исполнение. - Прим. авт. ↑ На этот счет точки зрения историков расходятся. Некоторые убеждены, что немцы заставили Гаху приехать в Берлин. Их убежденность основана, вероятно, на сообщении французского посла в Берлине, который ссылался на "надежные источники". Но из обнаруженных впоследствии документов министерства иностранных дел Германии очевидно, что инициатива исходила от Гахи. 13 марта через германскую миссию в Праге он обратился с просьбой о встрече с Гитлером, а потом повторил ее 14 марта. Во второй половине дня 14 марта Гитлер согласился встретиться с ним. - Прим. авт. ↑ В Нюрнберге Геринг вспоминал, что сказал Гахе: "Мне будет жаль, если придется бомбить прекрасную Прагу". Выполнять свою угрозу, по его словам, он не собирался. "Этого и не требовалось, - объяснял он. - Но мне казалось, что такая фраза послужит хорошим аргументом и позволит быстрее закончить дело". - Прим. авт. ↑ На Нюрнбергском процессе Нейрат говорил, что это назначение явилось него "полной неожиданностью" и что ему этот пост был "не по душе". Тем не мене он согласился, когда Гитлер объяснил ему; назначая его на этот пост, он хотел уверить Англию и Францию, будто "не собирается вести враждебную Чехословакии политику". - Прим. авт. ↑ Вероятно, будет интересно, забегая несколько вперед, рассказать о том, что произошло с некоторыми действующими лицами этой драмы в дальнейшем. Франк был приговорен к смерти в послевоенной Чехословакии и публично повешен неподалеку от Праги 22 мая 1946 года. Генлейн покончил с собой после того, как в 1945 году его арестовали бойцы чешского Сопротивления. Хвалковски, который стал представителем протектората в Берлине, погиб во время бомбежки союзников в 1944 году. Гаха был арестован чехами 14 мая 1945 года, но умер, не дождавшись суда. - Прим. авт. ↑ На суде в Нюрнберге статс-секретарь пытался доказывать, что в записях бесед и встреч подобного рода умышленно преувеличивал свои нацистские настроения, чтобы скрыть свою антинацистскую деятельность. Однако рассказ Кулондра свидетельствует, что в действительности Вайцзекер ничего не преувеличивал. - Прим. авт. ↑ Немецкое название Познани. - Прим. ред. ↑ Поморье. - Прим. ред. ↑ В результате Польша отодвинула свою границу на 150 миль к востоку от линии Керзона за счет Советского Союза. После переноса границы 4,5 миллиона украинцев и 1,5 миллиона белорусов оказались в Польше. Таким образом, польская западная и восточная границы были неприемлемы для Германии и для Советского Союза соответственно. Этот факт странами Запада, очевидно, не учитывался. - Прим. авт. ↑ В личном письме от 28 марта Чемберлен указывал: "Должен признаться, что я совершенно не доверяю России. Я не верю, что она сможет вести эффективные наступательные действия, даже если захочет... Более того, ее ненавидят и относятся к ней с подозрением многие маленькие государства, особенно Польша, Румыния и Финляндия". - Прим. авт. ↑ Оккупировав в марте 1939 года порт Клайпеда (Мемель) и Клайпедский край, гитлеровцы навязали Литве соответствующий "договор". Правительства Англии и Франции не воспрепятствовали этому новому акту германской агрессии, хотя под Клайпедской конвенцией стояли их подписи (в 1924 году представители Франции, Англии, Италии и Японии подписали в Париже конвенцию, согласно которой Клайпедский край признавался составной частью Литвы). - Прим. тит. ред. ↑ В инструкции, направленной Кеннарду по телеграфу, ясно давалось понять, что Россию привлекать к переговорам не следует. "Становится очевидно, - говорилось в телеграмме, - что наши попытки укрепить положение будут сорваны, если в самом начале мы открыто привлечем Россию. Последние телеграммы из некоторых зарубежных миссий его величества содержат предупреждение о том, что участие России не только создаст опасность для наших конструктивных начинаний, но и будет способствовать сплочению членов Антикоминтерновского пакта, а также вызовет беспокойство правительств ряда дружественных стран". - Прим. авт. ↑ Чемберлен не мог не знать о военной слабости Польши. Неделей ранее, 22 марта, британский военный атташе в Варшаве полковник Сорд отправил в Лондон пространный отчет о безнадежном стратегическом положении Польши, "окруженной с трех сторон Германией", о низкой боеспособности польской армии, испытывающей нехватку современного вооружения.  6 апреля, когда полковник Бек находился в Лондоне по вопросу обсуждения пакта о взаимопомощи, полковник Сорд и британский военно-воздушный атташе Вачелл составили новые доклады, которые оказались еще пессимистичнее. Вачелл отмечал, что ВВС Польши в течение ближайшего года "будут иметь не более 600 самолетов, которые не могут составить конкуренции немецким". Сорд докладывал, что польская армия и ВВС настолько плохо оснащены, что не смогут оказать значительного сопротивления массированному наступлению немцев. Посол Кеннард, суммируя доклады своих атташе, сообщал в Лондон, что в случае нападения со стороны Германии поляки не в состоянии защитить свой коридор или западные границы, что им придется отступать к Висле, в самое сердце Польши. "Дружественное отношение России, - добавлял он, - для Польши вопрос первостепенной важности". - Прим. авт. ↑ Трансляция речи Гитлера на Америку была прервана уже после того, как он начал говорить. Вследствие этого в Нью-Йорке стали распространяться слухи, будто на него совершено покушение. Я находился в аппаратной коротковолновой секции Германской радиовещательной компании в Берлине, когда передача внезапно прервалась. В ответ на мое возмущение немцы заявили, что приказ исходил от самого фюрера. В течение пятнадцати минут сотрудники Си-Би-Эс звонили мне из Нью-Йорка и справлялись о покушении. Я опровергал подобные домыслы, так как по телефонной линии, проложенной из Вильгельмсхафена, слышал, как кричал Гитлер. Застрелить его в тот день было вообще невозможно, поскольку выступал он, стоя за перегородкой из пуленепробиваемого стекла. - Прим. авт. ↑ В день, когда фюрер должен был произнести речь, Вайцзекер отправил Гансу Томсену, немецкому поверенному в делах в Вашингтоне, телеграмму, в которой приказывал как можно шире рекламировать обращение Гитлера, добавив, что для этой цели будут выделены дополнительные средства. 1 мая Томсен отвечал: "Интерес к речи превосходит все, что мне доводилось видеть раньше. Я приказал разослать отпечатанный английский вариант речи... по десяткам тысяч адресов в соответствии с нашим планом. Счета будут высланы позднее". - Прим. авт. ↑ Хотя в корреспонденции Ассошиэйтед Пресс из Москвы, опубликованной в "Нью-Йорк Таймc" 12 марта, говорилось, что заявление Сталина о том, что Советский Союз не позволит втянуть себя в войну с Германией, дало повод для разговоров в дипломатических кругах, будто возможность сближения Германии и Советского Союза вполне реальна, однако британский посол в СССР сэр Уильям Сидс, вероятно не принимавший участия в подобных разговорах, в своем отчете, посланном в Лондон, не упомянул ни о них, ни о такой возможности. Джозеф Дэвис, бывший посол США в Москве, находившийся в то время в Брюсселе, сделал правильные выводы из речи Сталина. В своем дневнике 11 марта он отметил: "Это открытое предупреждение правительствам Англии и Франции, что Советы устали от "нереальной" оппозиции агрессору. Это... действительно представляет угрозу для переговоров... между британским Форин оффис и Советским Союзом. Это настоящий сигнал опасности..." 21 марта он писал сенатору Питтману: "... Гитлер предпринимает отчаянные попытки настроить Сталина против Англии и Франции. Если Англия и Франция не пробудятся, то, боюсь, ему это удастся". - Прим. авт. ↑ 19 марта, объясняя советскому послу в Лондоне Ивану Майскому, почему русские предложения о конференции (желательно в Бухаресте) неприемлемы, лорд Галифакс, в частности, сказал, что в настоящий момент ни один из министров его кабинета не может поехать в Бухарест по причине занятости. Очевидно, что желания вести дальнейшие переговоры с Англией после такого отказа у русских поубавилось. Позднее Майский говорил Роберту Бутби, члену парламента от партии консерваторов, что непринятие русских предложений было расценено как очередной сокрушительный удар по политике коллективной безопасности и что это решило судьбу Литвинова. - Прим. авт. ↑ Дневник Чиано за 22 мая изобилует пикантными подробностями о жизни Гитлера и его окружения, фрау Геббельс, например, жаловалась, что Гитлер заставляет своих друзей бодрствовать по ночам, что "все время говорит один только Гитлер", что "он повторяется и надоедает гостям". До Чиано доходили слухи "о нежных чувствах фюрера по отношению к красивой девушке. Ей двадцать два года, у нее большие глаза, правильные черты лица и великолепная фигура. Зовут ее Зигрид фон Лаппус. Они часто видятся наедине". Чиано, сам дамский угодник, был, несомненно, заинтригован. Вероятно, он еще ничего не слышал о Еве Браун, любовнице Гитлера, которой в то время не разрешалось часто наведываться в Берлин. - Прим. авт. ↑ В Ютландском морском сражении (1916 год), крупнейшем в первой мировой войне, ни одна из сторон не достигла цели, однако английский флот, располагавший превосходящими силами, сохранил господствующее положение на море. - Прим. тит. ред. ↑ Указывая тоннаж немецких линкоров, генерал Томас обманывал даже министра иностранных дел. Имеется интересный документ ВМС Германии, датированный 18 февраля 1938 года, из которого явствует, что фальшивые цифры тоннажа немецких линкоров публиковались специально, чтобы не было несоответствий англо-германскому морскому соглашению. В документе говорится, что в действительности водоизмещение линкоров составляло 31 300 тонн и 41 700 тонн. Любопытный образчик хитрости нацистов. - Прим. авт. ↑ 27 мая британский посол и французский поверенный в делах передали Молотову англо-франиузский проект предполагаемого соглашения. К удивлению западных послов, Молотов воспринял его довольно холодно. - Прим. авт. ↑ Письменные показания не были приняты в качестве свидетельских, но это не лишает их достоверности. Все документы, касающиеся советско-германского сотрудничества, рассматривались трибуналом очень осторожно, поскольку один из четырех судей был русский. - Прим. авт. ↑ В книге "Нацистско-советские отношения", представляющей собой подборку документов немецкого министерства иностранных дел по этой тематике и изданной в 1949 году госдепартаментом США, эта телеграмма в переводе на английский звучит более сильно: "...Мы решили пойти на вполне определенные переговоры с Советским Союзом". Это побудила многих историков, в том числе и Черчилля, сделать вывод, что телеграмма от 30 мая знаменовала поворотный пункт в усилиях Гитлера заключить сделку с Москвой. Этот поворотный пункт наметился позднее. Как писал Вайцзекер в постскриптуме к письму Шуленбургу, шаги, направленные на сближение, должны быть "очень осторожными". - Прим. авт. ↑ Желая упредить предоставление англо-франко-русских гарантий Латвии и Эстонии, которые граничили с Советским Союзом, Германия 7 июня срочно заключила с ними пакты о ненападении. А 31 мая она заключила аналогичный пакт с Данией, которой, учитывая предшествующие события, казалось, была гарантирована безопасность. - Прим. авт. ↑ Согласно документам британского министерства иностранных дел, 8 июня Галифакс сказал Майскому, что он предполагал просить премьер-министра послать его в Москву, но "вырваться было совершенно невозможно". 12 июня, после того как уехал Стрэнг, Майский сказал Галифаксу, что неплохо бы было министру иностранных дел поехать в Москву, "когда обстановка стала спокойнее", но Галифакс опять заявил о невозможности отлучиться в настоящее время из Лондона. - Прим. авт. ↑ 19 июня главное командование сухопутных войск сообщило в министерство иностранных дел, что 168 офицеров германской армии "получили разрешение на проезд через вольный город Данциг в гражданской одежде на учебу". В начале июля генерал Кейтель направил в министерство иностранных дел запрос, "целесообразно ли с политической точки зрения продемонстрировать публике 12 легких и 4 тяжелые пушки, которые находятся в Данциге, или лучше скрыть их при проведении учений". Из немецких документов неясно, как немцам удалось провезти тяжелую артиллерию мимо польских таможенников. - Прим. авт. ↑ Вейган в состав миссии не входил. - Прим. гит. ред. ↑ Британское верховное командование, как впоследствии и немецкое командование, сильно недооценивало мощь Красной Армии. По большей части это произошло, вероятно, из-за докладов военных атташе, поступавших из Москвы. 6 марта, например, военный атташе Файрбрейс и военно-воздушный атташе Хэллауэлл в пространном докладе в Лондон писали, что, хотя Красная Армия и ВВС способны достаточно хорошо обороняться, вести серьезные наступательные действия они не могут. Хэллауэлл полагал, что препятствием для советской авиации, так же как для армии, "будет отсутствие нормально функционирующих служб, равно как и действия противника". Файрбрейс находил, что чистка среди командного состава сильно ослабила Красную Армию, но отмечал, что "Красная Армия считает войну неизбежной и наверняка напряженно к ней готовится". - Прим. авт. ↑ 2 Стрэнг, прибывший в Москву для переговоров с Молотовым, относился к этому вопросу еще сдержаннее. "Это просто невероятно, - писал он 20 июля в Форин оффис, - что мы вынуждены разговаривать о военных тайнах с Советским правительством, даже не будучи уверенными в том, станет ли оно нашим союзником".  Взгляд русских на этот вопрос оказался прямо противоположным. Он был изложен Молотовым 27 июля членам англо-французской делегации" "Очень важно было увидеть, сколько дивизий сможет выделить каждая сторона для общего дела и где эти дивизии будут размещены". Еще не связав себя политическими обязательствами, русские хотели знать, на какую военную помощь Запада они могут рассчитывать. - Прим. авт. ↑ В состав английской миссии входили адмирал сэр Реджинальд Дракc, который был комендантом военно-морской базы в Плимуте в 1935-1938 годах, маршал авиации сэр Чарльз Барнет и генерал-майор Хейвуд. - Прим. авт. ↑ Вывод, к которому Арнольд Тойнби и его сотрудники приходят в книге "Канун войны", основан преимущественно на документах британского Форин оффис. - Прим. авт. ↑ 16 августа маршал авиации сэр Чарльз Барнет писал из Москвы в Лондон: "Я понимаю, что политика правительства - это затягивание переговоров, насколько возможно, если не удастся подписать приемлемый договор". Сидс, британский посол: в Москве, телеграфировал в Лондон 24 июля, то есть на следующий день после; того, как его правительство согласилось на военные переговоры: "Я не могу смотреть с оптимизмом на переговоры и не верю, что они быстро завершатся, но если их начать, сейчас, то это будет неплохой встряской для стран оси и стимулом для наших друзей. Но переговоры можно затягивать и, таким образом, пережить несколько тревожных месяцев". Учитывая, что англо-французская разведка знала о встречах Молотова; с немецким послом и о попытках Германии заинтересовать Россию новым разделом Польши - Кулондр еще 7 мая предупреждал Париж о скоплении немецких войск на польской границе и о намерениях Гитлера, - учитывая все это, трудна понять приверженность англичан политике затягивания переговоров в Москве. - Прим. авт.

Muallif: Vilʼyam Shirer